Где живет ведьма. Роман бесплатное чтение

© Анна Вагнер, 2023

ISBN 978-5-0059-8715-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ГДЕ ЖИВЁТ ВЕДЬМА?

Болото, с которого не возвращаются,

имеет участки с трясиной.

На гиблых участках растет более

нежная, более яркая, манящая зелень.

Лучше те места обходить стороной,

как бы не манила беззащитная поросль.

Как бы не хотелось рассмотреть поближе, что там.

– Хроники обрушения нашего дома

Конечно, я не знала, что свои заметки в будущем назову хрониками. Я просто записывала все, что меня волнует, все, что не даёт спать, и все обыденное, потому что так мне рекомендовала моя подружка, будущий психиатр.

Рита – будущий психиатр, а я – Маша, будущий архитектор.

Получается, что я увлекаюсь строительством, зданиями, перекрытиями, кирпичом, облицовочным камнем? Не сказала бы. Меня больше пугают эти понятия, как и пугает кое-что другое. Иногда среди ночи или даже днём я вдруг осознаю, что нахожусь над землёй на высоте девяти этажей. Воображение с готовностью мне предлагает картинки, где я и все мои многочисленные соседи, в том числе подруга Рита, словно птицы разлетаемся с этой нечеловеческой высоты в разные стороны.

Согласитесь, что человек не должен находиться так далеко от земли, а уж тем более жить и хранить все свое имущество. Мы же не птицы, не кошки, которые могут остаться живыми после падения с такой высоты. Я и соседи гарантированно умрем. Тут уж и думать нечего. Поэтому так страшны транспортные аварии в небе. Никакой нет надежды на спасение! Бывают исключения, и выжившие после катастрофы точно были кошками в прошлых жизнях.

Рита снимает «однушку» прямо подо мной, на восьмом этаже. Она учится, как я уже упоминала, на психиатра. Ей осталось каких-то пару лет, чтобы начать общаться и лечить, по-настоящему, опасных «дуриков», а не таких малахольных, как я. Рита считает, что у меня травма детства, перекос в отношениях и привязанностях. А я думаю, ну, какой перекос? Мои родители всегда отлично ко мне относились, а, когда я изъявила желание переехать и поступить в архитектурный, они даже купили мне квартиру. На девятом этаже в нашем с Ритой доме-свечке.

Этот дом построен по всем правилам, со всевозможными разрешениями, актами введения в эксплуатацию и с прочей бюрократической ерундой. В доме установлена электропроводка, как во всяких современных постройках. Никакого тебе взрывающегося с завидной регулярностью газа и последующими поисками живых и мертвых под завалами.

Я сейчас стою на своей застекленной лоджии с теплым полом и осматриваю открывающиеся мне просторы. Обилие лесов и полей в этой местности давно заменены «Пятёрочками» да «Магнитами» в шаговой доступности.

Наш дом-свечка состоит из одного подъезда и 17 этажей. Я, конечно, понимаю, что есть фундамент, вросший в землю, есть «мильон» регламентов и схем, которые гарантируют, что наш дом стоит твердо на земле, опираясь на нее всеми двумя, простите, одной ногой. Но вы вот поставьте спичку на стол и посмотрите, насколько устойчиво она стоит, ой, лежит…

Так что, Рита, я плохо сплю не из-за травм детства, а из-за того, что живу в современном «мега» устойчивом здании. Мои родители меня любили и любят самой пламенной любовью. Они всю жизнь меня оберегали от травм возможных и реальных, поэтому с самого первого моего появления в их семье, родители через слово вставляли фразу о том, что я удочеренная.

Эти святые мои мама и папа беспокоились, что, если я узнаю о своем удочерении от чужих людей или в неподходящий момент, то у меня будет травма. Думаю, Рита, у меня и, вправду, образовалась травма от постоянного упоминания о том, что я не родная. Биологических родителей я не знаю, о братьях или сестрах слыхом не слыхивала. Так что жила я в полном спокойствии и согласии со своими неродными родителями.

Мама очень хотела ребенка, поэтому меня и взяли из детского дома. Об отце я такого сказать не могу. Ему дети не нужны были ни свои ни чужие…

Как мама сумела его убедить в том, что меня нужно забрать из детского дома, одному богу ведомо. Отец с трудом вспоминал мое имя, сколько мне лет, что, я, вообще, есть.

Не сказать, чтобы папа был плохим мне родителем. Я думаю, что он был и есть непонимающий, как это без его участия и без участия его жены, вдруг появилась я.

Не ходила ведь его жена возлюбленная к ведьме, которая дала ей семечко и велела посадить в горшочек, поливать и ждать всхода? Если бы так случилось, отец быстрее бы поверил в меня. Но было, вероятно, по-другому.

Наверное, был казённый холодный кабинет, море бумаг, равнодушные сотрудники в белых халатах, сочувственные или завистливые взгляды иных родителей, не могущих зачать. А потом запеленатая в тряпочки появилась я.

Я была тихая, потому что знала, на мой плач никто не откликается. Я была не голодная, потому что умела терпеть лишения. Мама впервые меня прижала к своей пустой груди, и с тех пор любила, как могла, как любят неродного, чужого ребенка. А отец был доволен, что жена перестанет смотреть на детей с тоской и отчаянием. Кто уж из них не был способен завести детей, я не знаю. Но рада тому, что их репродуктивное увечье не передастся мне по наследству. Я ведь, черт возьми, не родная!

В то утро я встала сама не своя и поняла, что не смогу съехать вниз в слабо дребезжащей коробке для гигантской обуви, а точнее говоря, в блестящей кабинке грузового лифта. Это как опускаться с небес в пучины ада. Такое себе у меня было настроение утром.

Поэтому я спускалась вниз по лестнице. Каждый новый этаж начинался с обязательного перехода по открытой незастекленной лоджии общественного пользования. На одной из лоджий был установлен турник для любителей качать пресс и руки с видом на близлежащий продуктовый супермаркет. На другой лоджии собиралось общество любителей сигаретного дыма, на третьей лоджии я углядела инсулиновый шприц, вероятно, использованный не с целью коррекции уровня сахара в крови.

Мне, собственно, нужно было спешить на лекцию в мой любимый архитектурный университет. Нескончаемое количество ступенек наконец оборвалось, и на выходе из подъезда я столкнулась с Ритой. Она так старательно удивлялась, что я игнорирую лифт, что мне захотелось ударить ее по лбу и удалить из списка друзей. Однако в этом списке она одна, так что я решила повременить. Рита снова начала подбивать меня на то, чтобы пройти экспериментальный курс гипноза у нее.

При этом Рита в то утро выглядела ненамного спокойнее и умиротворенное, чем я. Вся была какая-то всклокоченная и несчастная. Рядом с нею стоял ее родственник. Рита держала его за руку, хотя подростку было лет 13 точно. Чтобы в телефон не играл, шепотом объяснила Рита мой непонимающий взгляд.

Я поздоровалась с Артёмом, братом своей подруги. Он невесело ухмыльнулся в мою сторону и тут же спрятал глаза. Подростки они такие. Смущённые и агрессивные одновременно. Их раздирают противоречия, их жаль, им сочувствуешь, но они злят и бесят. И ничего с этим не сделаешь.

Вот Рита, вообразив себя гуру отечественной психиатрии, пытается что-то с этим сделать. Поэтому, когда Артёмка сбегает от криков и оров своих родителей к родной сестре на съёмную квартиру, Рита включает в себе Фрейда, Агнию Барто, а заодно и мисс Марпл.

Прошлый его приезд мы долго искали пропавшие ее наушники. Рита с трясущимися губами то оправдывала Артема, то находила доказательства того, что это он утащил наушники. К вечеру я благополучно вспомнила, что Рита мне их одолжила. Артем был оправдан, а мисс Марпл в душе моей подруги на какое-то время заснула.

Здание архитектурного университета было представительным, как ему и положено. Представительным, гармоничным и достаточно нарядным. Два этажа широко раскинулись по сторонам от центрального входа с высокими необъятными колоннами, лепниной и обязательными фигуристыми девушками, поддерживающими особенно выдающиеся украшения.

Здание было окружено деревьями, поэтому в аудиториях нас всегда приветствовал спасительный полумрак после яркого солнца летом. Зато в горестные ненастные дни внутри здания было темно, неуютно и прохладно.

Сейчас на улице май, так что в университете было терпимо. В просторном вестибюле гулко отзывались мои шаги. Я, как всегда, опаздывала. Тихонько приотворила дверь и тенью пролезла в полутемное помещение.

Показывали какой-то фильм, посвященный Великой отечественной войне. У некоторых студентов на груди были прицеплены георгиевские ленточки. У меня тоже где-то на дне сумки был значок с лентой. Я села на свободное место и принялась рыться в сумке. Думаю, найду, надену, буду, как все. У меня обычно очень длинные ногти. Люблю такие, хоть и неудобно. Так вот эти ногти издавали громкий скребущий звук. Меня попросили с обеих сторон о тишине, и я смирилась, что буду снова отличаться от всех. Уже привыкла…

На следующей паре нам рассказывали о том, как «архиважно» изучить особенности почвы предполагаемого строительства. Конечно, никто в здравом уме не будет устанавливать фасад в зыбучих песках, однако почвоведение сейчас, как и любое классическое учение легко свергается коррупцией. Нам привели весьма занимательный пример, когда на сейсмически опасных зонах возводят здания, не учитывая особенность региона. Правила, где расстояние между домами должны иметь пространство, достаточное для падения одного дома, успешно проигнорированы.

Если пострадает один дом, то он неизбежно потянет за собой разрушения стоящих рядом. Во время землетрясения горожане будут наблюдать трагедии по типу падения фишек домино.

Какой-то студентик переспросил преподавателя, ну как же так… На что оратор пожал плечами и состроил ироничную гримасу.

Я старательно конспектировала. При этом мои мысли витали где-то за пределами аудитории. Не мое это, не мое. Ну какое проектирование, ну какие инженерные системы, ну какие, наконец, почвы? Я вырвалась из отчего дома и просто подала документы туда, где близко от моей квартиры. Всё!

Человек – царь природы!

Человек кроит, режет, полощет,

иссушает, в общем, делает все по своему вкусу.

Построили целый город на воде.

Понятно, полегло тысячи людей,

но один высокородный капризуля получил то,

что хотел, о чем мечтал.

На другом конце нашей любимой отчизны, наоборот,

залили водой целый поселок. Ну, надо было кому-то!

В другой раз вырубили лес,

а на месте всех этих природных переделок теперь

или новый мегаполис, или трасса или водохранилище.

Все, что душе угодно человеческой.

А куда же со своих родных мест подевались

иные существа, что обитали там сначала.

Животные? Погибли.

А духи? Которых, конечно же, нет,

о которых вспоминают только

в дни отчаяния или в дни, когда…

Рита, вероятно, давно таращилась на меня. Она спросила, гадала ли я после нового года. Видите ли, ей явно в зеркале привиделся профессор, который им шизофрению вчера читал. Понимаешь, рассуждала Рита, сидя напротив меня в кафе, этого преподавателя, вообще, нет в сетке расписания нашего университета! Он возник из неоткуда и после лекции исчез в никуда! Я прагматично поинтересовалась, одна ли она присутствовала в аудитории и ничего ли у нее не пропало: кошелек там, честь девичья? Рита обиделась и шумно допила свой зелёный чай.

У нас с Ритой иногда выпадают одинаковые промежутки времени между парами, и мы с ней встречаемся в этом кафе. Примерно и ей и мне идти от своих университетов до этого кафе одинаково. Кстати, вот, почему-то я не поступила туда же, куда и Рита, и не изучаю психиатрию, хотя ее университет находится на том же расстоянии от нашего одноподъездного дома-свечки, что и мой архитектурный. Наверное, у меня нет таких психологических проблем, которые заставляют копаться денно и нощно в своей душе, при этом привлекая все знания мира и попутно получая достойную профессию.

Рита выбрала психиатрию, чтобы понять, отчего ее родители пьют, бьют, обесценивают. Зачем они, вообще, завели детей? Ее и брата? «Так положено!»: отрезала ее мать. «Потому что я люблю вас!»: слезливо проговорил отец. В особенно запойные периоды, случавшиеся у родителей, к Рите приезжал ее брат Артёмка. Рита прекрасно его понимала, лучше, чем любой человек в окружении, но это не мешало ей раздражаться, злиться, то есть раз за разом переживать свою детскую травму. Как старшей сестре и почти дипломированному специалисту, Рите хотелось избавить брата от его всепоглощающего геймерства. Он просто не выпускает телефон из рук! В туалет, за стол, в ванную, на улицу, куда угодно! Артем постоянно играет!

Я возвращаюсь домой. Еду в лифте. Внутри него словно в холодильнике. Словно я морковка, про которую забыли. Я лежу на нижней полке в уголке, а вокруг меня стекло, металл, блеск. Правда, я ничего этого не вижу. В холодильнике будет ярко-светло, только когда его откроют. Так что, если я и морковка, то могу лишь догадываться о том, что меня окружает.

Зато в лифте так светло, что в глазах режет. Из зеркала смотрит на меня девушка, молодая, невысокая, щуплая, похожая на мальчишку своей фигурой. На голове слегка рыжеватые кудри в полном художественном беспорядке. Мои волосы живут отдельно от меня. Я их мою, расчесываю, приглаживаю, а они вместо благодарности торчат так, как им вздумается.

Укладка прически моей зависит только от того, как я спала. Если я спала спокойно, не крутилась и не утыкалась лицом в подушку, то укладка будет довольно аккуратной и приличной. Если меня мучала жестокая бессонная ночь, то утром я буду похожа на кикимору болотную, и ничего не попишешь. Кстати, что за устойчивое выражение! Оно отлично отражает всю суть моей прически. Забавно… Лифт остановился на девятом этаже. Я вышла. Напоследок обернулась и в отчего-то мутном зеркале мелькнула зелёная болотная рябь.

Я даже снова нажала кнопку, чтобы лифт открылся, но его уже успели вызвать где-то. Я пришла в свою одинокую квартиру. Красота! Никого нет. Ни мамы с искусственно-заинтересованным лицом. Как дела, дочка, в институте? Что сегодня нового ты узнала? Какой стиль в архитектуре тебе нравится больше? Ни отца, который бы раз за разом хлопал бы меня по плечу при встрече. У меня даже спина заныла от этих воспоминаний.

Я легла на диван и задрала ноги на стену. Обожаю лежать в этой позе. Голову я свесила и уставилась в потолок. Волосы мои уютно расположились на полу. За окном слышен приглушённый шум машин. Скоро лето, каникулы, может быть, море… Над головой застучали ортопедические ботинки малолетнего соседа. Семья живёт надо мной большая. Высокие и дородные отец и мать, три девицы разной степени подростковости и мальчик лет трёх.

Думаю, отец семейства все хотел сына и ближе к сорока это ему удалось. Теперь долгожданная радость бегает по дому и мешает мне сосредоточиться. Хотя, собственно, особо и не над чем. Так, проект нужно какой-то сделать к завтрашнему дню. Но я естественно не вдавалась в подробности, так что займусь им ближе к ночи. Ночью придет время бессонницы, и я сделаю все в лучшем виде.

Часов в девять, когда явственно замедлился шум машин за окном, на дом-свечку начал опускаться ночной морок. Соседи мои зевали, мыли посуду после ужина, чистили зубы перед сном, расстилали кровати.

Я подумала, что дальше тянуть некуда, достала конспекты, книги, линейки, карандаши, схемы, налила огромную чашку кофе и принялась творить проект. К сожалению, я быстро поняла, что проект проектом, но шумный мальчуган над моей головой в ортопедических ботинках, кажется, ложиться не собирается. Я отчётливо слышала, как его сестрицы разной степени подростковости требовали от него, чтобы он угомонился. При этом родители, наверное, махнули на все рукой и спали. Утром на работу, нужно кормить целую ораву детей!

Но что меня больше всего удивило, это то, что от топота мелких ножек мелко подрагивала люстра на моем потолке. Либо я никогда этого не замечала, либо карапуз ощутимо прибавил в весе. Когда он пробегал непосредственно над местом прикрепления люстры, она практически ходила ходуном! Если так будет продолжаться, то люстра рухнет. Она слишком громоздкая: спасибо моей маме, которая с несвойственным ей рвением и любовью выбирала эту люстру с обилием висячих элементов.

Ну, вот, я смотрела-смотрела на качающуюся люстру. И мальчуган перестал уже бегать, и стало рассветать, а она все не прекращала свои хаотичные движения и потрясывания. Я, наверное, уже и заснула как под гипнозом, наблюдая за стеклянными резными украшениями. Естественно, архитектурный проект побоку, я глубоко заснула.

Что-то мне снилось, не помню, но вскочила я от того, что мне колотили в дверь. Колотили, да ещё и кричали. Я доковыляла до двери. В глазок торчала голова Артема и шевелила губами. Тетя Маша, вы нас заливаете! Сам ты, тетя Маша, мне и тридцати нет! Иди, посмотри, чем я тебя там заливаю! Уж что-то, а такие вещи, как забыть закрыть кран, я не допускаю!

Артем похлопал глазами на кухне и ванной, даже пощупал что-то под раковиной, чем заслужил мое уважение. М-да. Ничего у меня не текло. Зато подо мной в квартире у Риты на потолке, как раз вокруг ее более удачной люстры, чем у меня, надо бы и мне такую лаконичную прикупить, был влажный круг противного цвета ржавчины.

Рита уже убежала в свой институт, оставив хозяйство на Артёмку. И Артёмка, лёжа на диване и сражаясь в очередную игру на своем телефоне, случайно отвлекся и поднял глаза к потолку. А там оно! Я взяла швабру и кончиком тряпки промокнула пятно. Оно почти засохло. Значит, течь неизвестного нам вещества прекратилась.

Я вспомнила, что мне нужно на учебу. Артёмка вспомнил, что ему нужна новая зарядка, так как старую спрятала любимая сестра Рита в качестве очередного пункта терапии гаджетозависимости. Мы вызвали лифт. Приехал маленький, не грузовой. В лифте были мои соседи сверху: родители и мальчуган в ортопедических ботинках. Артем, уткнувшийся в монитор, зашёл в лифт, не взирая на то, что он переполнен. Ну, а я зашла потому, что чувствовала всегда ответственность за внезапно оказавшихся со мной рядом более младших и неопытных людей.

Итак, я зашла за своим подшефным Артёмкой, нажала кнопку закрытия дверей и совершенно бесполезную кнопку вентилятора. Глаза прятать в лифте было тяжело. Муж соседки упрямо смотрел на верхние кнопки с цифрами. Жена тщательно оглядывала свои плечи и грудь в поисках несуществующих пылинок. Артёмка благополучно играл в телефон. А мы с малышом пялились друг на друга. Я неосторожно ему улыбнулась, и он от радости начал прыгать в своих исполинских ботинках. Кабинка лифта затряслась, у меня от страха задергался рот. Я чуть не визгом велела мальчику сейчас же прекратить.

Малолетний сосед мой испугался вопля и замолк. Даже Артем на секунду прекратил пялиться в экран своего мобильного. Мы проезжали только пятый этаж. Я вся взмокла. Отец мальчика стоически молчал, только угадывалось его нетерпение поскорее выйти из лифта. Мать мальчика неожиданно для ее полного статного тела высоким голоском выговорила мне, что на чужих детей повышать голос нельзя.

Я была слишком напугана своим нахождением в этой тесной кабинке, неизвестно по каким законам не падающей в шахту лифта, закрыла рот на замок. Секунды текли бесконечно.

Наконец, мы прибыли на первый этаж. Я бочком протиснулась, соседка мне заметила, что первым должен выходить ребенок. Да, ребенок! А не вот это вот исчадие ада и «трепатель» нервов! Это я сказала про себя, а вслух добавила, что ночью мальчик очень громко стучит прямо у меня над головой. Родители сделал вид, что ничего не слышали.

Мы с Артемом распрощались во дворе. Он пошел искать магазин с зарядками, а я побежала в университет, без проекта, не чувствуя ног под собой. Мне вспомнился мой любимый отец, стоящий с ремнем в руках. Он всегда воспитывал меня, никогда не допуская отвратительного поведения, например, такого, которое позволяли моему малолетнему соседу!

Я вбежала на маленькую площадь перед университетом. Группки студентов на улице подтверждали мое опоздание. Занятия закончились. Я вяло поздоровалась с парочкой знакомых студентов. Под мышками у них были свёрнутые листы ватмана, вероятно, с проектом. Я попросила один такой свёрток: а, ну-как, прокатит? Один сердобольный студент откликнулся и отдал мне свой. Даже не стирая фамилию исполнителя, я ринулась по ступеням в прохладное здание. Вслед мне недовольно кричал мой сердобольный студент: автограф хоть поменяй на свой! Но времени не было.

Я влетела в аудиторию. На кафедре сидела наша кураторша и заполняла большой журнал. Поверх очков на меня уставились ее большие красивые глаза. Опять опаздываем? Я кивнула и воззрилась в окно. В нем виднелся мой дом. Говорю же, я специально выбирала учебное заведение так, чтобы не связываться с транспортом, долгими стояниями в пробках и прочими неудобствами. Кураторша постучала ручкой по столу, привлекая мое внимание.

– Хорошо, что ты зашла, Маша! Я давно хотела поинтересоваться, чувствуешь ли ты, вообще, хоть какое-то желание изучать архитектуру?

Я молчала и разглядывала свой дом. На улице был жуткий ветер с порывами. Деревья качались, ветки с молоденькими листочками выплясывали дикий танец. Мой дом тоже качался! Я же не сумасшедшая! Я чётко видела, что дом отклоняется то в одну, то в другую сторону от воображаемой линии, перпендикулярной горизонту.

Кураторша тем временем растянула мой ватман и приложила к столу. Слева внизу была ровными печатными буквами выписана фамилия того студента, что по глупости одолжил мне свой проект. Кураторша быстро просмотрела чертеж и свернула его.

– Возможно, этой работой ты заткнула мне рот, образно говоря, на некоторое время. Хороший проект, правда, думаю, что я его уже где-то видела…

Кураторша нахмурила лоб, но у нее было столько бумажной работы, что ей было не до меня. И мне, кстати, было совершено не до нее! Мой дом качался от ветра! Я пригляделась. Показалось? Да… Наверное, вроде, все в порядке. Но паника так медленно выходила из моего разума, что я ощущала, как мое сердце колотится.

Я забрала проект и вышла из аудитории. В узком коридоре никого не было. Выкрашенные в темный болотный цвет стены превращали мою дорогу к выходу в какой-то подземный лаз. Я прибавила шаг и почти побежала. Это точно паническая атака! Нужно рассказать Рите!

Я уже давно фиксирую какие-либо непонятные душевные свои процессы и рассказываю о них Рите. Она сама просила. Подозреваю, что я объект ее изучения или, на крайний случай, будущий живой пример в дипломной работе. Ну, да ладно. Просила про панические атаки, Рита? Получай.

Мы с Ритой и с Артёмкой, не вылезающим из телефона, сидим в кафе возле наших с ней университетов. Естественно, Рита хвастается удачным окончанием сессии, я, кстати, тоже не отстаю. Припоминается студент с красным лицом, отнимающий у меня ватман минут пять назад.

Рита просит описать симптомокомплекс. Ну, какой ещё комплекс? Просто наш дом от действия ветра шатался и терял устойчивость, а узкие коридорные стены в университете сдавили меня со всех сторон при попытке к бегству.

Рита делает глоток зелёного чая из только что распустившихся в Японии лепестков сакуры, ну или из чего там она обычно пьет чай, и бросает на меня глубокомысленный взор. Мне видится, говорит, Рита, твой непроработанный конфликт с отцом. Ну, посуди сама, отец – это устойчивость, это защита, которую ты в детстве обязана была получить от главной родительской фигуры.

Ох, уж эта Рита с ее родительскими фигурами! Я ей рассказываю, что мои родители чудесные и милые люди. Мама никогда не повышала на меня голос. Отец, как все мужчины, особенно меня не замечал, но никогда не уклонялся от исполнения своего долга.

Если я перегибала палку, то он меня воспитывал, можно сказать, этой самой палкой. Я не испытываю к отцу никаких обид. Когда я рассказывала про палку, Артем на секунду отложил смартфон. Он переспросил, правда ли, мой отец меня бил. Я спокойно улыбнулась и велела Артёмка заниматься своим делом.

У нас взрослый серьезный разговор с Ритой, а не обсуждение новейшего уровня в компьютерной игре, где там спрятаны сокровища, триггеры и, бог знает, что ещё.

Да, мой отец лет до 12 боролся с моими хулиганскими замашками. Рита поинтересовалась, что же случилось потом. При этом Рита как-то странно выглядела. Какая-то она была нарочито умиротворенная и мудрая, а руками рвала одну бумажную салфетку за другой. Я-то прекрасно знаю, когда она злится, когда она, как сейчас, просто вне себя. И я продолжаю, говорю, что в мои двенадцать лет отец отложил ремень и больше, вообще, со мной не общался до самого моего отъезда из дома.

Я уже не в первый раз по утрам езжу в лифте с одной импозантной женщиной. Женщина молодая, одета исключительно празднично, но и солидно, на лицо симпатичная, какая-то прямо интеллектуально-развитая и бесконечно усталая.

Причем я возвращаюсь домой после утренней пробежки или после позорного побега из университета сразу по окончании первой пары, словом, после очередного прогула. То бишь я возвращаюсь с тем, чтобы продолжить свой день максимально приятно для себя. А женщина эта, видно, возвращается домой, чтобы уже тяжело и бесповоротно закончить прошедшую удалую ночь.

Консьержка, естественно, по секрету, сплетни она ненавидит, как и я, сказала мне, что это довольно известный юрист в нашем городе: очень приятная молодая женщина! И даже как-то раз она помогла какому-то соседу совершенно бескорыстно превратить его гараж на одно машиноместо в магазинчик с цветами. И, знаешь, эта ведь юристка наша вынуждена делить жилье с престарелым отцом, который тоже известный в прошлом юрист, но, мы же понимаем, что молодой женщине тяжело выслушивать его старческие размышления о том, какая молодежь пошла: проводит все вечера в ночных клубах!

И вот я снова с утра еду с этой юристкой в лифте и вдыхаю запах дорогого парфюма. Юристка живёт на последнем этаже, и мне вдруг хочется спросить ее: как? Как она не испытывает ужаса оттого, что над нею целый космос, а под нею бездна?

Обычно на летние каникулы я ездила с родителями на море, но теперь я взрослая, живу отдельно и поэтому освобождена от этой тяжкой повинности.

Нет, я обожаю море, люблю своих родителей, но я с огромным облегчением в этот раз произнесла в трубку: «А, нет, спасибо, вы теперь уж как-то без меня!». Я не услышала слов огорчения от мамы. И даже мне показалось, где-то на заднем фоне отец произнес что-то, вроде, «ну вот и славно!».

Как бы там ни было этим летом я хотела бы на море, но с Ритой и даже с ее братом Артёмом. Когда он отвлекается от телефона, что случается катастрофически редко, с ним можно очень даже хорошо посмеяться и отвести душу. Проблема была только в том, что у Риты денег на море не было. Не у всех же есть такие благополучные родители, как у меня…

Все лето Рита планировала работать. Она понабрала клиентов, у которых имелись различные психосоматические расстройства, и вела их с использованием средств современной связи. Страждущие консультаций Риты сидели по другую сторону экрана и плакались ей на свою жизнь.

Рита хотела подзаработать за лето для того, чтобы оплатить наем жилья хотя бы на полгода вперёд. Жить под чужой крышей и всегда знать, что в любой момент тебя могут выставить на улицу – это та ещё нервотрепка. Но Рита справляется. Иначе зачем она изучает психиатрию, все эти неврозы и мании, суицидальные наклонности и задержку в развитии.

Рита страстно влюблена в само учение, в ее квартире все обозримые пространства заполнены книгами, конспектами, специализированными журналами. Рита из тех, кто копит деньги для того, чтобы купить редкое издание гуру психиатрических наук.

Я даже немножко ей завидовала, ну, может быть, и не немножко. Она нашла дело своей жизни, а я – нет. Но у меня есть свое жилье. Мои родители оформили все документы, и мы теперь с ними в расчете. Я отдельно, они отдельно. Не знаю, кто из нас больше счастлив случившейся сепарации. Отец, наверное. Он как отложил ремень для воспитания моего послушания лет десять назад, с тех пор снял с себя всякую ответственность за мой моральный облик.

Я не в обиде, у меня и так несколько шрамов на спине, которые не скрываются лямками от любых купальников. Спасибо, папа. Интересно, когда мы вместе ездили на море, он отводил глаза от меток своего воспитательного рвения на моей коже?

Я не совсем прожигаю жизнь. Я учусь в университете. Думаю, что это немало, но и немного, если я учусь так, как я учусь. Поэтому я взяла на лето дополнительное задание. Наша кураторша даже переспросила, понимаю ли я во что впрягаюсь. Конечно, понимаю, ответила я. Впереди три месяца в городе. Мы с Ритой договорились ездить на местную речку пару раз в неделю, что мне ещё делать все лето? Ни родителей же навещать? Им и без меня тошно. Друг с другом, я имею в виду.

Я, вообще, не понимаю, как они до сих пор не разбежались? Хорошо, раньше связующим звеном было дикое желание матери завести ребенка, которое закончилось приобретением меня из дома малютки. Родные родители от меня отказались. Поэтому мои приемные родители получили меня и связали свой шаткий брак на двадцать лет. Теперь-то их что держит друг подле друга? Надеюсь, не абсурдное желание увидеть внуков и протянуть к ним свои плотоядные щупальца? Уж свою кровиночку я никому не отдам. Хотя, о чем это я? Вроде бы и детей иметь я не собираюсь, ну да ладно…

Так вот о моем университетском задании. Я подрядилась узнать всю подноготную любого отдельно взятого здания. Поскольку ездить я далеко никуда не собираюсь, дом, выбранный мной для задания, вполне удовлетворяет меня. Это мой дом!

«Здравствуйте, я Маша, и мне нужна вся проектная документация по этому дому!» – нет, это глупо… «Здравствуйте, я студентка с архитектурного факультета и у меня задание…» – тоже как-то не так. В общем, я взяла свой студенческий, а заодно и квитанцию об оплате коммунальных услуг и отправилась в нашу управляющую компанию, которая, благо, находилась на первом этаже нашего же дома. Стеклянные двери со множеством отпечатков пальцев, не скрывали от меня ряды стеллажей с папками документов, двух сотрудниц бухгалтерии, принимающих оплату наличными, и моего соседа с последнего этажа, пожилого юриста, а по совместительству отца той усталой женщины, которая по утрам возвращалась домой из ночных клубов.

Юриста звали Павел Семёнович. Было ему под семьдесят, я думаю. Он был седовлас, опрятно одет, в светлой рубашке с коротким рукавом и в льняных брюках. Павел Семёнович стоял возле стола, за которым сотрудница пересчитывала на калькуляторе, сколько дать ему сдачи. Я прямо предчувствовала, что пожилой юрист что-то сейчас скажет и дождалась неизменной фразы о том, что раньше считали быстрее и в уме. Фраза была сказана недовольным тоном и громогласно. Подозреваю, что Павел Семёнович был глуховат. Могу себе представить, как повезло дочери Павла Семёновича.

Бедняжка каждое утро объясняет тугоухому отцу, где она была и что делала. Естественно, была она на деловой встрече, а обсуждала детали юридической сделки. Ну да ладно, в каждой избушке – свои погремушки. Какую семью не возьми, из мне известных.

Даже, если там все весело и благополучно на первый взгляд, то это не гарантия существования подводных камней и губительного болота. Примета есть, когда чаще обычного начинают выставлять милые фотки влюбленных в социальных сетях, значит, дело близится к разводу. Частые демонстрации нежных чувств – что это, как не попытка заручиться тайными силами? А по мне, так это, наоборот, прямой путь к разрушению шатких отношений.

Завистливых людей полно, я, кстати, и себя к таковым причисляю. Но, если я и кидаю завистливый взгляд на красивых телом и лицом людей, то сама себя одергиваю. Красота, как и богатство обязывает, а если с такими достоинствами неправильно обращаться, то ещё и развращает. И к тому моменту, когда красавец или красавица научаются использовать свои внешние атрибуты, вдруг эти самые атрибуты стареют, сморщиваются, исчезают…

Может, поэтому так часто бывшие красотки спиваются? Вот, допустим, Ритина мама. Надо спросить, красоткой ли она была? Если Рита вся в маму, то может и так. Рита довольно привлекательная, но при одном взгляде на нее сразу понятно, Рита человек строгий, зажатый, вдумчивый. Рита изучает душу человека, потому что сама не может разобраться в своей. Она сама мне так говорила, что в психологию идут люди с большими тараканами в голове. Благополучному человеку, а много ли таких, вообще не интересны и пугающе отвратительны всякие фобии, отклонения и расстройства. Рита, вроде, и не имеет таких или научилась успешно с ними справляться, в том числе и благодаря своему учению.

У меня тоже вроде никаких фобий. Хотя… Я что забыла, как сегодня ночью моя подушка упала с кровати? Я была уверена, что она скатилась! Кровать словно накренилась на долю секунды, как и все предметы в комнате. Рита предлагала мне выписать через знакомого психиатра снотворные или свести с сомнологом, но что-то противится во мне. Подумаешь, сон не спокойный. Жизнь такая, сплошные стрессы!

Павел Семёнович оплатил свою квитанцию, потом долго складывал и ее, и деньги, я уже, даже, вежливо кашлянула, но потом вспомнила, что юрист глуховат, и мое покашливание все равно не услышал. Зато услышала девушка, принимавшая оплату, она подняла на меня глаза. Я стала ей объяснять, что мне нужна проектная документация, что я студент, что я живу в этом же доме, и ничего, поэтому, страшного с документами не случится.

И, видимо, девушке настолько надоел до сих пор стоящий возле ее стола Павел Семёнович, что она с радостью встала и отошла к стеллажам. Через мгновение сотрудница подала мне три пухлые папки и велела написать расписку.

Я отошла к подоконнику и что-то накарябала на пустом бланке управляющей компании, потом ещё оплатила и свою квитанцию, а юрист все не уходил. В итоге мы с ним вдвоем в лифте поднимались. Он на меня пристально смотрел, как будто хотел о чем-то спросить. Когда я вышла на своем этаже, Павел Семёнович дальше не поехал, он застопорил дверцы лифта кнопкой и трогательно похвалил меня за рвение к учебе даже на период каникул.

А я-то гадала, чего он топчется в управляющей компании! Оказывается, он слышал, зачем мне эти документы, и решил выразить мне свое восхищение. Я подумала, что сейчас он начнет сравнивать меня со своей дочерью не в пользу последней и поспешила уйти. Ненавижу такое! Знал бы этот Павел Семёнович, куда я сунула те три пухлые папки!

Болото – это и не суша и не вода. Его трясина может оказаться последним, что увидел перед своими глазами умирающий человек. Эта магическая субстанция отличает живое существо от мертвого предмета.

Если мяч попадет в самую середину трясины, ничего с ним не случится, будет себе лежать ярким пятном среди болота. А вот ребятенок или взрослый, полезший спасать свое имущество, практически обречен. Трясина безошибочно определит свою жертву и медленно, мучительно медленно, но верно затянет человека в свою пучину.

Каким же интеллектом обладает такое нелепое образование на лице нашей планеты, как болото? Как оно определяет, кому жить, а кому сгинуть? Все дело в движении. Даже в таком лёгком, как движение тела при дыхании.

Нельзя притвориться мертвым, чтобы спастись. Вы все равно дышите, а болото и перепады давления внутри его толщи, выдадут вас. Если при попадании в трясину вы начнёте нервничать, суетиться, активно двигаться, то ваш конец придет быстро. Продлить свое существование в ожидании помощи можно. Но для этого нужно редко и неглубоко дышать и не шевелиться.

Ага, а вы попробуйте редко дышать в одном темпе, когда вас охватывает не только паника, но и трясина! К чему это я про болота? Да, вот начала изучать почвоведение. Ну, как изучать? Включила телевизор, а там про выбор почвы для строительства домов, про осушение болот, про сейсмоустойчивость. Это ж моя тема! И вот зависла. Полезла в интернет. Сижу там читаю, как люди в болотах гибнут. Оно мне надо?

Мне нужно убить сегодняшний день просто, чтобы дождаться завтрашней поездки на речку. Рита обещала, что у нее завтра появится долгожданное окошко между ее пациентами-клиентами, так что я жду-не дождусь завтра.

Я вышла на свою просторную великолепную лоджию и обвела глазами окружавшие меня дома. Мне представилось, что я нахожусь на верхней палубе огромного лайнера, а вокруг меня – болото, тьфу, океан! Стекла окон в домах освещены солнцем, и пусть это будут блики на поверхности толщи вод спокойного океана. Облака на небе пусть это будут рыбы в воде. А дети на площадке перед домом пусть это будут кораллы и водоросли. Среди одного «коралла» я разглядела Артемку, который согнулся в букву «z» со своим смартфоном. Со всех сторон его окружили «водоросли».

Вижу я, что над головой Артёмки вьется дымок. Курят! Сто процентов! И у меня прямо горло чешется крикнуть с девятого этажа, чтобы они перестали травить свои лёгкие, а лучше бы взяли книжку бы да почитали. Потом я вспоминаю себя. Ну, курила, ну, книжек не читала. Зато теперь! Никаких сигарет и море книг.

Я оглядываюсь на комнату, где валяются учебники вперемешку с журналами, на обложках которых длинные девицы в причудливых одеждах. Мне становится жутко скучно, и я понимаю, отчего мои родители были так строги со мной. Им тоже, наверное, было скучно. Лучший способ развеяться для них был, а, особенно, для отца это мое воспитание. И полезно, и время убивает.

Нет, не пойду я к Артёмке. Пойду что-то приготовлю. Я, кстати, готовлю превосходно. Мне удаются любые блюда, торты и супы, пирожные и заливное. Жаль, только, что готовлю я исключительно редко. Ленюсь. За качественно и вкусно приготовленную еду меня дома никогда не хвалили. Отчего-то считалось, что это встроенная в меня функция, которая вдруг проявилась, ну и ладно. Все равно она не затмевает всего моего непослушания и отвратительного независимого характера.

В моей квартире всегда чистые полы и пустой холодильник. У меня прямо бзик, чтобы пройти по полу босыми ногами, чувствуя его гладкость, и чтобы к стопам, не дай бог, не прилипла бы какая-то соринка. Рита говорит, что это один из звоночков ОКР, то бишь обсессивно-компульсивного расстройства, когда человек трёт до крови руки, добиваясь стерильной чистоты.

Но с другой стороны меня вполне уравновешивают наваленные беспорядочной кучей книги, конспекты, журналы и учебники. Как тебе такое сочетание, Рита? Я взглянула на люстру. Слава богу, последние дни она не качалась, и ее стеклянные завитушки и висячие элементы не тряслись с мелодичным предвкушением падения на пол. Артёмка сказал, что пятно у них на потолке тоже исчезло, вероятно, впиталось в мертвый бетон…

Пожалуй, можно собрать сумку для завтрашней поездки на речку. Некоторые не любят купаться в пруду или озере, заявляя об опасностях стоячей воды. А я, например, робею перед речкой, а, ну, как течением унесет в неизвестные дали. То ли дело пруд с болотистыми краями, в которых своя тайная жизнь: лягушки, камыши, ужи. Тут никуда не денешься. Только на дно. Плаваю я отменно, так что это мне не грозит. Я вспомнила вдруг передачу о почвоведении и подумала, куда же деваются все тайные обитатели болот, когда их осушают для освоения новых земель и строительства домов?

Ночь я спала спокойно, может, благодаря тому, что переместила подушку на кровати так, чтобы спать головой к двери, а не ногами. Я даже не помню, кто мне так советовал. Мама? Навряд ли. Для нее главное было, чтобы постельное белье было накрахмалено, отутюжено и холодно, словно простыни в детском доме.

Я совершенно не помню дом малютки, что и немудрено. Меня забрали оттуда, едва я начала узнавать руки той медсестры, которая меняла мне пеленки, профессионально поворачивая мое крохотное тельце из стороны в сторону. Что ж, мне повезло, в отличие от миллионов детей, которых не забрали к себе страждущие и не могущие родить собственного малыша.

Бедняги не знали заботливых родителей, которые смотрят тебе в рот, когда ты им что-то рассказываешь из своего детского, несерьёзного. Впрочем, я тоже не знала. Мама моя страдала мигренью и поэтому всегда просила меня перестать тараторить. Отец очень много работал, чтобы у меня были нарядные китайские платья, так что ему было тоже не до моих рассказов. Зачем я их вспомнила? Мне достаточно того, что они мне переводят оплату за коммунальные услуги и покрывают мои другие расходы, пока я не работаю. У Риты и такого нет. Ей приходится и учиться, и работать, но она все равно довольна. Ведь она работает в той же сфере, которую страстно изучает. В отличие от меня…

Как я уже и говорила, мой холодильник вечно пуст, но не оттого, что я не готовлю, а оттого, что я готовлю чертовски вкусно. Просто пальчики оближешь! Соответственно, я самолично все и съедаю, хотя в последнее время мне активно помогает Артёмка.

Вечером мне приходится частенько относить свои кастрюльки в квартиру Риты, потому что её младший брат пишет мне слёзные смс-ки о том, что ее готовка сведёт в могилу кого угодно.

Я взяла свой кошелек, в котором гордо расположилась не только одна сотенная бумажка, но и тщедушная с виду пластиковая карта. Мои родители скупы на любовь, но не на откуп от нее. Так что я могу смело выбирать продукты в магазине не в зависимости от цены, но от качества, от свежести, от нужности. Сегодня я планирую сотворить окрошку. Классическую, как положено. Эксперименты на кухне могут задержать меня, а мне сегодня лень. Хочу приготовить, отнести подружке и лежать ноги кверху. Такой у меня сегодня план.

Но планы рушатся. Я выхожу в подъезд, перед этим бросив мимолётный взгляд в окно. Как всегда, на секунду удивляюсь, господи, вот же занесло меня на такую верхотуру! В подъезде я нажимаю на кнопку вызова лифта и жду. Я ни о чем не думаю, барабаню ногтями по стене, потом переминаюсь с ноги на ногу, поправляю волосы, хожу из угла в угол. Потом до меня доходит, что лифт уж очень долго не подъезжает к месту моей дислокации. Я уже чувствую, как желание творить на кухне, медленно покидает меня. Но где же лифт?

Прислонившись ухом к блестящей двери шахты, я не улавливаю ни звука. Он стоит! Он где-то застрял! И я надеюсь, что пустой. Потому, что, если он не пустой, то мне страшно. Это же один из худших кошмаров моего воображения: застрять в кабинке, подвешенной над пропастью!

Я выхожу на лестницу и спускаюсь вниз пешком. Слышу, как этажом ниже кто-то стучит по ступеням. Ускоряю шаг. Ага! «Юристова» дочка! Она тоже спускается. Я смотрю ей в спину, женщина оглядывается и здоровается. Надеюсь, я не слишком напугала ее, хотя по ее взгляду и не скажешь.

Вроде, я причесана, нормально одета, на бродягу не похожа, но у в глазах ее мелькнул ужас. Читала на ночь бытовые примеры из уголовного права? Наверное, в приглушенном свете лестничного пролета всякое может померещиться. Но я прекрасно вижу, кто передо мной. Обыкновенная, ничуть не страшная, а симпатичная, умная женщина высокого роста, с белыми крашенными прядями на русой голове. Ее жидкие волосы, конечно, не чета моим рыжим вихрам, густым и своенравным.

Юристка спускалась медленно и аккуратно. Она была на головокружительных шпильках, так что понять ее походку можно. Я думала сначала ее обогнать, но потом прониклась темпом ходьбы и тоже стала чинно переставлять ноги. Юристка спросила меня с какого я этажа и посетовала, как же она будет возвращаться вечером, если лифт не починят. Я, кстати, тоже испугалась, хотя мне и подниматься не до шестнадцатого этажа, как ей.

Мы продолжали спускаться в молчании. На некоторых этажах в дверях, выходящих на общую лоджию, были стекла. Сколько этажей мы спустились, а все также через стекла виднелось голубое небо и облака на нем. Я спросила, не боится ли юристка высоты. Она покачала головой и добавила, что не смогла бы жить на первом этаже, потому что это исключает видимость обособленности.

– Я и так живу, наверное, вы знаете, со своим отцом. От него не укрыться. Сколько себя помню, ему всегда нужно знать, где я была, что я ела и над чем сейчас работаю. Мой отец очень дотошный, и с возрастом это усугубляется…

Я спускаюсь себе и слушаю, слушаю, удивляясь той степени откровенности, с которой иногда люди рассказывают о себе. Думаю, я бы так не смогла. Даже Рите приходится вытаскивать из меня клещами разнообразные подробности. Но Рита профессионал, а я – предмет ее дипломной работы.

Мы все спускаемся и спускаемся. Кажется, юристка, вообще, не обращает внимание на то, что спуск наш давно превратился во что-то немыслимое. Сколько же ступеней мы уже преодолели, а лестница все не кончается! Это уже ненормально! Я смотрю под ноги, мне трудно идти. Такое ощущение что мои ступни оплетают лианы или веревки. Даже виднеется какая-то темная жижа, субстанция, которая мешает быстро идти. Мне хочется присесть, чтобы посмотреть на поверхность ступеней, ведь эта субстанция уже лижет мои щиколотки, но я боюсь не успеть за юристкой и остаться одной в этом полутемном подъезде с бесконечной лестницей. А юристка все шагает, не замечая, что ее шпильки тоже потонули в зеленоватой жиже. Они уже не стучат по лестнице, а отрываются с грубым причмокиванием от ступеней. Она что слепая и глухая?

Мне стало все тяжелее переставлять ноги. Я схватилась за поручень и остановилась, чтобы перевести дух. Я чувствовала, что зелёная пластилиновая жижа стремится проникнуть внутрь меня. Юристка обернулась.

– Почему вы остановились. Устали? Какая молодежь слабенькая пошла, – она проговорила это тоненьким елейным голоском, всячески намекая на то, что это шутка.

– Вы что не видите, что с нашим домом что-то не так?

Юристка удивлённо посмотрела на меня.

– Мы, вообще, на каком этаже? – я настойчиво указывала ей на странности, которые она упорно не замечала.

Юристка кивнула на цифру в рамочке, висевшей чуть выше моей головы. Я уверена, что этой рамочки секунду назад не было. На рамочке красовалась цифра девять. Мой этаж… Не верю! Я так долго иду, а до сих пор не спустилась даже на один лестничный пролет? Я сглотнула. Меня мучала жажда. Юристка выжидательно смотрела на меня. От неловкости мне ничего не пришло в голову, как спросить ее, не занимается ли она поиском настоящих родителей усыновленных детей. Ну, правда, зачем мне это? Но все лучше, чем продолжать пялиться на цифру девять в рамочке, которая подсвечивается ночами нежным зелёным цветом.

Юристка хмыкает:

– Вообще, я занимаюсь больше недвижимостью. Так-то… Но Павел Семёнович, мой отец, раньше не брезговал поисками частных лиц. Он, конечно, стар, но я уверена, что такое задание его бы взбодрило.

– И он отстал бы от вас? – меня озарила догадка.

Я даже на мгновение забыла, насколько ненормально все происходящее. Юристка рассмеялась. Я заметила на ее лице тонкие морщинки, в которые залез тональный крем. Макияж был безупречным. Все на своих местах: вытянутые черные реснички, отделенные друг от друга дорогой щёточкой туши, жирная красная губная помада, не имеющая шансов расползтись по лицу, благодаря четкой линии карандаша для контура губ. Эх, я крашусь неуклюже и не понимаю назначения многих современных прибамбасов.

Ну так что же – спускаемся дальше? Вот восьмой этаж, седьмой и скоро, слава богам, первый, а здесь тяжёлая железная дверь, я толкаю ее, чтобы уже поскорее увидеть дневной свет, а дверь не поддается. Мгновенно по спине пробегает холодок. Юристка стучит по бетонному полу своими шпильками, подносит чип к двери. Дверь «дзинькает» и ожидаемо открывается. Я совсем забыла про чип! Юристка выходит на свет божий.

– Ну так что, развлечем моего старика? Пусть поищет родителей? Кстати, чьих? Ваших?

Я зашла в сетевой магазин возле нашего дома и накидала в корзину продукты. Стою на кассе и вспоминаю рецепт. В принципе, на кухне я обычно творю без всяких рецептов и правил. У меня это здорово получается. Я что-то добавляю, чего-то у меня нет из классического способа приготовления, и я смело заменяю продукты.

Ещё на кассе я мысленно вижу себя возле плиты. Вот я беру щепотку какой-то приправы и добавляю ее щедрой рукой в кипящее варево. Как-то ведьму мне напоминает это зрелище! Ещё эти мои волосы распущенные и слегка спутанные рыжими жесткими кудрями нависают над огромной кастрюлей.

Так, стоп! У меня нет огромных кастрюль, поэтому мысленный образ, вдруг пронесшийся перед моим внутренним взором, это не про меня, а из какого-то мультика или фильма.

Так что, я оплачиваю свои покупки, отчаянно шуршу пакетом, чтобы он раскрылся, а он, конечно, лоснится и не раскрывается. Кассирша сжалилась надо мной, и опытными быстрыми пальцами раскрывала мой пакет и даже сложила туда покупки. Определенно, эта милая женщина заслуживает моей окрошки, которую я намереваюсь приготовить! Я снова подхожу к своему подъезду и от страха чувствую, что ноги мои не идут. Даже если лифт не починили, ничто меня не заставит вновь оказаться на лестнице.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ХРОНИК ПАДЕНИЯ НАШЕГО ДОМА

Вот так живём-живем, а забываем, что наш дом та ещё Пизанская башня. Знаю одно, лестницу теперь я боюсь, поэтому стою на первом этаже с пакетом из магазина и спокойно жду лифт. Не люблю ездить в кабинке с целым табором соседей. Радуюсь тишине, так как велики шансы подниматься на свой этаж в одиночестве. Только легкий скрип лифтового крепления где-то высоко. А, нет… Слышу до боли знакомый стук ортопедических ботиночек. Неужели?

Я резко оборачиваюсь. Ну, конечно! Мой любимый сосед заходит в подъезд, держа за руку свою сестру-подростка. Девчонка смущённо со мной здоровается, зримо мечтая, чтобы ее братец провалился сквозь землю. Уж такой он неугомонный и странный! Совсем никого не слушается. А я для этой девчонки взрослая злая девица, да ещё живу прямо под ними, а, значит, отлично слышу, как мальчик бегает, прыгает, орет звериным голосом в то время, когда положено спать.

Мы заходим в лифт, причем, мальчик забегает первым и сразу начинает ощупывать зеркало липкими пальчиками. Сущее наказание эти дети! Девчонка качает головой и пытается оттащить братца от зеркала. Кабинка лифта слегка покачивается. Боже как страшно!

Я максимально убедительно смотрю в глаза девчонке. Отмечаю ее угреватую кожу, яркие влажные глаза. Я ей говорю, что тросы лифта имеют определенный запас прочности, и никто никогда не знает, кроме, конечно, ремонтников, тот день, когда этот запас иссякнет.

Я чувствую потребность схватить мальчишку за руку и отхлестать его по щекам. Вот оно знаменитое: насилие порождает насилие. Меня останавливает вдруг воспоминание о том, как больно и жутко, когда тебя бьёт взрослый. Это как разрушение мира. Обратиться не к кому, искать защиты не у кого, любой другой взрослый только поддержит этого бьющего, ещё и добавит. Такая картинка у меня в голове была большую часть моего детства. До 12 лет…

Девчонка застыла, мальчик тоже. Они оба смотрели на меня. А я не сводила глаз с цифры, меняющейся каждые три секунды. Ну, наконец то, цифра девять. Лифт открылся, и я с мокрой от холодного пота спиной, вышла из кабинки. Я даже нашла в себе силы попрощаться с внезапно молчаливыми детьми. Может, они были под впечатлением от упоминания о возможном падении в шахту лифта? Допустим, девочка – да. Но этот трехлетний поросенок – точно нет. Ему по барабану все, что говорят взрослые. Как бы там ни было, надеюсь, больше с ним в лифте не встречаться.

Зашла я домой, и меня охватил вихрь творчества. Я выбрала кастрюльку, разложила продукты в зоне досягаемости, я пела и плясала, резала овощи, кипятила воду, солила, перчила, крутилась в центре кухни словно балерина. Меня не было ни для кого, ни для чего. Время остановилось.

Когда окрошка была готова, я написала смс-ку голодному Артёмке, чтобы он помыл руки и усаживался за стол. Я была уже возле входной двери, когда в нее позвонили. Причем позвонили так нервно, словно не в первый раз. Я распахнула дверь. Передо мной стояла соседка сверху. Высокая крепкая женщина с мудрым выражением лица. Именно так должна выглядеть многодетная мать, коей она и являлась. Ну, а у меня кастрюлька в руках, мне некогда. Женщина взглядом приказала мне остаться и слушать. Вот это талант: не сказать ни слова, просто посмотреть.

– Что вы сказали моим детям? Сын плачет, а дочка молчит, словно немая, только вас упомянула, как вы вместе в лифте ехали.

Я растерялась и чуть не выронила кастрюльку с окрошкой.

– В смысле, что я сказала? Ничего… а, нет, вспомнила! Я сказала, чтобы мальчик перестал трясти кабинку, иначе однажды трос может оборваться. Но это же правда!

– Наверное, вы сказали не только это. Я понимаю, что мы неспокойные соседи, мой сын иногда неуправляем, но это не даёт вам право пугать детей! Разговаривайте со мной, а не с ними!

– А почему вы пришли на разборки ко мне сейчас?

Я разозлилась.

– Может, надо было приходить и извиняться за детей, когда они ночью бегают как табун слонов?

– Вы молчали, не жаловались, поэтому я не думала, что это такая уж большая проблема…

– Думать полезно, – назидательно сказала я.

Женщина переменилась в лице, ее воинственный настрой испарился. Было видно, что она устала, но намерена бороться до конца. Это ее долг, и она должна выяснить, чем же я всё-таки напугала ее детей. Только весь фокус был в том, что я и сама этого не знала.

У меня перед глазами пронесся кадр из какого-то фильма, я даже не помню названия, так как пересмотрела их тысячи. Но женщина уже ушла, чтобы выслушать про этот кадр. Что же я буду кричать ей в спину про то, как героиня фильма вдруг выросла до потолка, ее руки вытянулись, и она нависла над кем-то и прошипела что-то жуткое. Зачем мне кричать это в спину своей соседке? Причем тут героиня какого-то фильма? Я хмыкнула, закрыла дверь и с кастрюлькой под мышкой вышла в коридор, чтобы вызвать лифт. Даже один этаж вниз по лестнице для меня сегодня табу!

Артёмка распахивает дверь сразу, словно стоял под ней все утро в ожидании меня. Но оказалось, что он просто шел мимо из ванной, а тут звонок в дверь, и я. Подросткам везёт даже в таких мелочах, как идти мимо двери, а тут звонок, и никуда не надо вставать, бежать – просто протяни руку. Только будучи подростками, мы не понимаем всю степень помощи самой жизни нам. Мы это понимаем уже взрослыми, когда для того, чтобы что-то получить, нужно хорошенько постараться.

Я со своей кастрюлькой зашла на кухню, расчистила стол от кучи использованной посуды и налила Артёмке окрошки. Тут же на столе появилась подставка для телефона и собственно, сам телефон. Артём лихо управлялся с едой и с гаджетом одновременно. Со мной он не общался. Не до меня, когда такая игра пошла. Поэтому я стала мыть посуду. Артём закончил с едой и потащился в комнату.

– А где спасибо?

– О, спасибо, тёть Маш! Очень вкусно!

– Сам ты тётя!

Я посмотрела в окно из кухни. Рита жила прямо подо мной на восьмом этаже. В принципе, даже чувствовалось, что ее жилье немного лучше в том плане, что немного естественнее для человека, немного ниже. Наши предки ведь не строили себе гнезда за долгие метры вертикально над землёй? Если они и селились где-то не на самой матушке земле, то это было под землёй, в землянках… Но уж никак не на высоте птичьего полета. Мы же не куропатки!

Артём сидел на диване в сложно описуемой позе: шея вытянута и опущена над смартфоном, плечи – колесом, ноги согнуты в коленях. Не ребенок, а буква «зю». Как он, вообще, умудряется дышать?

Я подумала, что следует заинтересовать нерадивого подростка чем-то более интересным его игры. Перебирая в голове кучу тем, я пришла к выводу, что мне не удастся сей воспитательный трюк. Меня саму ничто не мотивирует, ничто не заводит и не заставляет светиться мои глаза. Какой из меня учитель жизни?

Артем словно не замечал моего присутствия. Подумаешь, пришла какая-то взрослая, накормила, теперь сидит и молчит. Я тоже достала свой телефон, проверила почту, просмотрела фото, зависла на канале со статьями обычных людей, вяло изобличающих власть или делящихся несложными рецептами блюд.

Рита велела мне завести блог про еду, но я ленилась. Хотя не только ленилась, если задуматься. Мне было жалко раскрывать свои интуитивные секреты приготовления пищи. То, к чему я пришла сама, с малых лет готовя на всю семью, слишком личное, слишком драгоценное. Никому не отдам!

– Что-то Рита задерживается, – вдруг сказал Артем.

Я даже вздрогнула от неожиданности. Неужели ему известно понятие о времени? Отчего-то мне казалось, если он постоянно сидит в телефоне, то окружающая его действительность не вызывает в нем никакого отклика. Значит, это не так? Изумительно!

– Ты думаешь, что-то стряслось?

– В смысле?

Артем вытаращил на меня глаза.

– Ну, не знаю… а почему ты думаешь, она задерживается?

– Она в библиотеке, кажется. Что там могло произойти? Упал книжный стеллаж?

– Неужели кто-то до сих пор просиживает в библиотеке? Миллиард книг в интернете!

– Рита говорила, что любит саму атмосферу там. Там ей лучше думается, вот!

– Ага, ну, понятно… Но про стеллаж ты интересно заметил.

– В смысле?

– Ну, что он свалился. Я даже представила себе этот шум падающих книг, пылища, открытые тома со смятыми страницами в беспорядке на полу.

Артем встал и посмотрел на меня будто я сумасшедшая.

– А что такого?

– Рита говорила, что у тебя очень богатое воображение.

– Ага, и что ещё обо мне говорила Рита?

Артем смутился и снова упал на диван. Тот аж заскрипел от обиды.

– Ничего, тёть Маш, а окрошки больше не осталось?

Я потом сижу в своей квартире и уговариваю себя, что не нужны мне эти вылазки на природу с Ритой. Пусть они вдвоем с братцем ездят! Сестрица Алёнушка и братец Иванушка! Может, он из речки болотистой воду попьет и козленочком станет? А то, видишь ли, Рита что-то там обо мне за спиной обсуждает. Так ведь получается?

Я смотрю в окно, а там уже солнце жаром полыхает. Не перенесу я без вылазок на ближайшие водоемы лето в городе! Не переношу жару в окружении домов-столбов бетонных. А с родителями на моря я ни за что больше не поеду, да и не зовут они. Ну ее, эту гордость с обидой! Пусть обсуждает меня Рита, что ж теперь, не купаться? Одной ездить? А если я тонуть буду? Кто меня спасет? А так хоть надежда есть вернуться с речки домой, с моими рыжими мокрыми волосами, которые после реки будут пахнуть дикой свободой.

Нельзя мне на Риту обижаться. Она единственная, с кем я нормально общаюсь. Относительно нормально. Никто не виноват, что я словно организм без кожи, без щита, без защиты. Хотя Рита так не думает, и мне от этого радостно. Она даже не догадывается, насколько я ранима. Вон Артёмка что-то сказал, и я уже на лестничной площадке со своею кастрюлькой, вздыбленными волосами и с подозрительно красными глазами. Слава богу, что он ничего не понял. У него игра на телефоне!

Я вышла вынести мусор, а заодно проверить, может, не так уж и жарко – а, ну, я перетерплю в городе всё лето? Буду заниматься проектом, кстати, куда я задевала те папки из нашей управляющей компании? Надо бы поискать их или, в крайнем случае, в самом крайнем случае! Может, их вернуть пока они ещё целые?

В общем, я пошла выносить мусор. Даже слегка отогнула пакет взглянуть, не сунула ли я туда папки из управляющей компании. А то я могу!

В нашем дворе было шумно. Дети. Бегали, дрались, что-то у кого-то отнимали, смеялись, катались на самокатах и на велосипедах. В тенечке на лавочке сидел Павел Семёнович с газетой и увеличительным стеклом в руке. Он напоминал рассеянного профессора из фильмов. Такой типичный и предсказуемый. Он заметил меня и встал.

Я уже выбросила пакет, возвращалась к подъезду. Павел Семёнович подошёл ко мне своей медленной и многозначительной походкой. Он старался держаться представительно, благо, высокий рост позволял ему это. Но я-то видела, что передо мной старик, может, умный и опытный, но уже со своими старческими тараканами в голове.

Впрочем, недооценивать людей это мой конек. Я всмотрелась в тусклые, слезящиеся глаза Павла Семёновича и где-то в глубине белесых точек увидела решимость. Юрист заговорил со мной своим скрипучим голосом, но довольно громко, ведь он был глух.

– Милая девушка, а я ведь тебя увидеть хотел!

Моя нерадивая дочь сказала, что ты хочешь меня нанять…

– Мм, – протянула я, прикрывая ладонью глаза от солнца.

Павла Семёновича не смутило мое «мм». Он похлопал по скамейке рядом с собой, чтобы я села. Я села. Старших нужно уважать.

– Я могу помочь тебе с поисками, но мне для этого нужно твое свидетельство об удочерении.

Я вспомнила! Зачем-то я ляпнула юристке тогда на лестнице, что хочу отыскать своих настоящих родителей. Честно говоря, мне представляются совершенно неинтересные, пресные мужчина и женщина, которым «до фонаря» я и моя жизнь. Зачем мне их искать? Но Павел Семёнович так настойчиво загорелся возможностью поработать, что отказать ему стало как-то неудобно. Но был шанс.

– Боюсь, что не смогу оплатить ваши услуги, Павел Семёнович.

Юрист накрыл мою руку своей суховатой кистью и переспросил, что я только что сказала. Я повысила голос:

– Сколько вы берете за свои услуги?!

– А..Ты о деньгах? Да, я сам тебе платить буду! Хоть есть цель у меня теперь настоящая, чтобы из дома выходить и с утра просыпаться!

Ночь была ужасной. Я долго ворочалась под шум соседей сверху. Слышала, как бегал мальчик, что-то ронял на пол, потом, вероятно, играл в мяч. Родители что-то ему объясняли, успокаивали. Вот это терпение! Девочек-подростков я что-то не слышала. Говорили, вроде, что им тяжело взрослеть с таким братцем, и они частенько гостят у бабушки. Получается, что родители выбрали мальчика? Но с другой стороны ему ведь рот не заткнешь, и родители, должно быть, всегда выбирают самого слабого и беспомощного? Не знаю. Мои приемные родители выбрали меня, и, наверное, стоит их благодарить за это?

Короче, ночь была отвратительной, и думаю, что я заснула часа в три, а в девять уже проснулась от того, что в комнате слишком светло от солнца, чтобы продолжать спать.

Мне позвонила Рита и спросила о моих планах, еду ли я с ними на речку. Я ответила, что, конечно, еду, и почему она, собственно, в этом сомневается. Рита сказала, что не может добудиться Артема, нужна моя помощь. Она не может его убедить в том, что дома весь день с телефоном проводить вредно, что нужно ехать на природу. Я сказала, что, если психиатр будущий не может убедить, то куда уж мне пытаться. Рита мне польстила, заметив, что у меня есть необъяснимое влияние на ее брата.

Захожу я, значит, в их комнату, а там на диване развалился мальчишечка в длинных шортах и в майке. У него волосы в беспорядке, а вся одежда мятая и несвежая.

– Ты что спал в этой одежде, Артем?

Артем, не выпуская телефон из рук, встал и потянулся во весь рост. Ему нравилось хрустеть суставами, что он мне и продемонстрировал, и так и эдак поворачиваясь корпусом. Я старательно и восхищённо смотрела, чувствуя, как Рита прожигает мне затылок возмущенным взглядом. Артем понял, что я им любуюсь, поэтому он отложил телефон, ну а дальше уже дело техники. Нотации в шутливой форме, небольшой приказ ехать с нами, и, подозреваю, что это главное: очень наставительный и долгий взгляд в глаза.

– Да, еду, я, тёть Маш, сказал же!

– Сам ты, тетя!

Потом мы втроём сели на маршрутку и поехали к речке. Лепота! Рита оплатила проезд за всех, хвастаясь новыми сразу четырьмя пациентами, а точнее оплатой ее услуг. А я думаю, вот ведь какие проблемы душевные у людей, что они готовы платить посторонним разным «Ритам». Неужели, сложно самим разрулить неприятности и взять под контроль свою жизнь?

Втроём мы вышли на конечной остановке. Вместе с нами – ещё несколько человек. Они отправились на пляж по широкой и пустынной асфальтированной дороге. Кто-то снял обувь и шел пешком, такой был гладкий асфальт.

А мы решили пойти к речке через заброшенный санаторий. Там у речки был высокий крутой берег, и всегда наблюдалось полное отсутствие народа.

В санатории густо заросли травой дорожки, выложенные серой квадратной плиткой. Вся территория была под открытым солнцем.

Невысокие жилые корпуса пялились на нас пыльными окнами. Качели и лавочки имели потрёпанный вид, но уверена, что при некоторых финансовых вливаниях этот санаторий можно было бы восстановить.

Насколько я могла судить, все хозяйство этого учреждения было добротным, грамотно размещенным, продуманным. Мы с каким-то уважением к былому славному времени этого санатория в тишине дошли до разлома в высоком заборе. Сначала пролез в дыру между металлическими прутьями Артем, потом мы с Ритой.

Сразу после забора начинались не густые посадки деревьев и кустарников. Но тень создавали не они, а несколько высоких корабельных сосен. Только что на территории санатория был светлый день, а едва мы переступили за забор, вдруг словно опустился вечер. Томно защебетали птицы и, кажется, даже заухала сова.

Артем с Ритой, не сговариваясь, спешили, чтобы выбраться на свет, к реке. А мне было интересно, что еще может предложить темнота, кроме уханья невидимой совы. Я шла медленно, скользя ногами по могучим корням деревьев, слегка припорошенных светло песчаной почвой.

Я посмотрела наверх. Макушки деревьев своими ветвями переплелись друг с другом и создали беспросветный полог. Такой же беспросветный, как моя жизнь. Только дружба с Ритой стала первым светлым пятном в ней, и я поспешила за светлым пятном, которое улепетывало из-под тёмного полога.

Место возле речки, вообще, интересное. С одной стороны, высокий крутой берег с протоптанным людьми сходом к воде, а с другой стороны имеется что-то, напоминающее пруд. Какое-то блюдце в земле, наполненное мутноватой зелёной водицей. Возле блюдца были установлены чьи-то удочки и стояло ведро. Кто-то отлучился на минутку, бросив своё хозяйство. Мы разложили на невысокой ещё траве рюкзаки. Рита предусмотрительно захватила с собой старый плед, которому было лет больше, чем нам троим вместе взятым. Голубой, тоненький, с замысловатыми рисунками, больше похожий на покрывало для кресла или дивана.

Рита попросила брата пощупать воду. Артем естественно отказался и улегся со своим телефоном на тонкий плед, который расстелила Рита. Тогда я, кряхтя, действительно, словно тётя Маша, спустилась по осыпающемуся песку к воде.

Течение в реке было быстрым. Вода – прозрачной и прохладной. При заходе в воду ноги сразу погрузились до колен. Дальше я не пошла, потому что почувствовала, что могу упасть в обморок. Я видела песчинки и травинки, которые быстро уносились направо от меня. Чтобы мне не было страшно, в воде должно находиться кто-то и что-то неподвижное. Постоянная перемена обличия водного пространства сводила меня с ума. Не без усилий я вскарабкалась наверх. Рита уже сняла свой сарафан цвета меда и убирала наверх волосы.

– Ну как вода, теплая?

– Более-менее…

Я отдышалась и сняла футболку. У меня был сдельный закрытый купальник. Я не любила нежиться под солнцем. Моя белая кожа с просвечивающими голубыми венами всегда сгорала, прежде чем покрыться загаром.

Как-то, помню, у меня обгорели бедра, и я по глупости, думая, что облегчаю себе страдания, намазала их подсолнечным маслом. Масло на глазах впиталось в кожу. Я подумала, ну, конечно, бедная кожа изголодалась от сухости и жара. А через мгновение горячая красная кожа на бедрах по ощущениям стала кипеть.

Я услышала визг и крик. Ага, Рита все-таки залезла в воду! Артем и ухом не повёл, продолжал своё ничегонеделание на голубом пледе, а я уже в купальнике снова стала сползать к воде. Если Рита смогла, то и я смогу.

Рита уже освоилась. Она плыла по течению, потом разворачивалась и гребла против него, точнее активно махала руками и ногами, оставаясь на месте.

Я зашла в воду сначала по колено, потом до пояса. Было холодновато, но как-то бодро и весело, видимо, благодаря течению, которое было видно на поверхности и сносило мое тело влево.

Бурлящая вода заигрывала с купающимися, но не так, как в море. Там волны никогда не бьют с одинаковой силой. Вода набегает на берег то быстро, то медленнее, то мощно, то еле слышно. А в речке вода бежит себе и бежит в одну сторону, с равной скоростью, с ровным настроением. Всегда равномерно, не сдаваясь и не раздумывая…

Хорошо, что мы выбрались на водоём! Купание в речке напоминало мне времяпрепровождение в джакузи. Отовсюду плещутся водные струи! Вода такая чистая, что видно дно, видны мои ступни, мелькают рыбки. Я окунула голову под воду и раскрыла глаза. Их немного защипало, но я сделала усилие и не закрыла их. Резкость немного упала. Все равно я видела, где Рита, и решила всплыть перед нею, рассмешить её. То, как она завизжала, надо было слышать. Мои барабанные перепонки едва не лопнули.

– Ты с ума сошла! Ты себя видела, вообще?

– А что такого?

Я вгляделась в воду, словно в зеркало. Ну, да, не похожа на себя. Волосы мокрыми, какими-то чёрными от воды прядями облепили бледное замерзшее лицо.

– Я подумала, что это покойник всплыл! Пошли отсюда, мне страшно!

Мы стали подниматься по осыпающемуся песку на берег. Артем обеспокоенно оглядел нас.

– Я уж решил, что вы утопли, так орали!

– При утоплении не орут.

Я наклонилась за полотенцем и почувствовала оглушающую тишину. Ну, конечно, моя роскошная спина, а я и забыла. Я резко повернулась, надеясь застать своих спутников в растерянности, но увидела в их глазах только искреннюю жалость и сострадание.

– Что? – зло спросила я.

Артем отвернулся и от неловкости даже стянул футболку и отправился к воде. Рита молчала, но не отводила взгляд от моего лица. Тогда отвернулась я.

Я села на зелёную сырую траву и обхватила руками колени. Моя спина была выставлена на всеобщее обозрение. Я знаю, что никакой даже закрытый наглухо купальник не скроет следов моего воспитания. Мне не стыдно за их наличие. Я не считаю уж такими безобразными шрамы от ремня моего отца. Он воспитывал меня, как мог.

Я не злюсь. Я не злюсь ни на него, ни на мать, которая, стремясь придать наказаниям налёт цивилизованности, придумала график моего дня. Эта бумажка формата А4 висела на холодильнике, укреплённая забавными магнитиками: солнышком с беззубой улыбкой, божьей коровкой с зелёными глазками.

Почему на холодильнике висел распорядок моего дня? Ну, а где же ещё? Кухня стала моей вотчиной буквально с пеленок. Каждый должен вносить свой вклад, говаривал мой отец. Но вернусь к графику. Мама расчертила табличку, которая включала подъём, зарядку, завтрак, уроки и, конечно, в 19.00 воспитательные меры. В скобочках мама даже уточнила, что это может быть: беседа, внушение, ремень. Аккуратная моя мама! Всегда в 19.00 мама уходила. В магазин, к соседке, во двор. Мама была очень жалостливая, и я ее прекрасно понимаю. Нелегко слушать мои лживые оправдания в надежде обойтись беседой вместо порки.

О, я делала все, чтобы избежать наказания. Я обманывала, притворялась и обещала больше никогда, никогда! А что, собственно, никогда? Я ущипнула себя за кожу на руке, чтобы вернуться в настоящее.

Вот же я сижу на бережке. Вокруг тишина и спокойствие, мирные звуки, расслабленный день. Не нужно никуда торопиться, не нужно делать задания по учебе, не нужно готовить себе завтрак с полузакрытыми от яркого света глазами.

Я в окружении людей, которым нет надобности втыкать мне в спину нож, предавать меня, наказывать за что-то и смеяться надо мной. Артем плавает в речке топориком, Рита достаёт бутерброды и пакет сока. Как будто никому и дела нет от белесых широких полос на моей спине.

Я, конечно, могу со временем накопить денег и попытаться свести следы от кожаного ремня. Но хочется потратить шкуру не убитого медведя на что-то стоящее, например, на путешествие. Я бы хотела побывать в самой жаркой точке нашей земли, в самой холодной, в самой комфортной, в любой отдалённой и неизвестной. Люблю крайности. Кстати, же мне очень интересно было бы оказаться в зоне экватора, где наблюдаются различные физические аномальности. Ну, круто же! На это лучше потратить деньги, а не на шрамы. Я и так за них дорого отдала…

КРИТИЧЕСКАЯ ТОЧКА ПРОЙДЕНА ИЛИ ПРОДОЛЖЕНИЕ ХРОНИК РАЗРУШЕНИЯ НАШЕГО ДОМА

Спасибо моим родителям за то, что они купили мне квартиру. Вот другие говорят, что их родители всегда выслушивали, понимали, не ругали, подготовили с любовью ко взрослой жизни. Ну так что ж? Может, они им ещё и квартиру прикупили? В подавляющем большинстве, нет… Рите купили? Нет! Но, у неё ситуация, я думаю, ещё хуже моей. Там, вообще, замешан алкоголь.

Мои родители, например, не пили. Кажется, даже никогда не пили. Были всегда трезвыми, строгими, суровыми и рассудительными. Не помню, чтобы папа смеялся. Мама хотя бы на фотографиях улыбалась, на людях улыбалась. Я помню. Милая мама, милая женщина.

Так вот, спасибо им за эту квартиру! Я в ней полноправная хозяйка. У меня и документы имеются. Это я в первую очередь проверила. Никогда не знаешь, когда тебя обманут. Я в этой квартире, конечно, позже сделаю все по уму: куплю другую мебель, переделаю ремонт, утеплю балкон. А пока и так сойдет. Мне нужно слегка оправиться от моего счастливого детства. На балконе застеклены окна, и я провела немало благодатных ночей там. Я спала на раскладушке и слушала гул нашего спального района через приоткрытое окно.

Много ночей я провела так, нахваливая себя за то, что провожу время на свежем воздухе. Это же полезно, бог знает, как! Но однажды ночью, может слишком было жарко или, наоборот, прохладно. Может, не в урочное время зашумела мусороуборочная машина со своими контейнерами, может, у кого сработала сигнализация. В общем, крутилась я долго. До тех самых пор, пока не вспомнила, один из своих страхов: как лоджии и балконы отсоединяются от дома и падают вниз в тартарары. А люди, стоящие на них или даже спящие, как я, погибают от ужаса ещё в момент падения или уже после под обломками плит.

Что ж, с ночами на свежем воздухе было покончено. Я перебралась в комнату, но все равно с некоторой опаской развешивала белье на балконе, всегда поглядывала себе под ноги. Вроде, не накренилась бетонная плита под моей тяжестью и тяжестью мокрого необъятного пододеяльника. Но и этот страх ничто после первой ночи, проведённой мною не на балконе, а в комнате. Я, видимо, забыла, что нахожусь уже не краешке бетона на птичьей высоте, а сплю себе в квартире в полной безопасности. Но мне в отместку снится сон. До сих пор содрогаюсь!

Не буду ходить вокруг да около, раз уж начала. От того, что я описываю свой ужас, он не становится более реальным. Но и менее реальным тоже. Так вот сон это или явь, уже не важно. Стою я на балконе. Поздний вечер. Я высовываюсь в единственное окно на балконе без сетки. Мне нравится смотреть в тёмное ночное пространство на уровне своего балкона именно без сетки. Я вожу головой из стороны в сторону. Мне и жутко, и интересно. Развлекаю себя перед сном. Ну, думаю, всё, нагляделась. Пойду спать. И тут по гладкой кирпичной стене нашего дома мелькает тень. Я вижу человека, его спину, который ползет словно таракан, человек-паук, какая-то жаба. А, нет, это не он, а она. Я вижу длинные волосы, закрывающие лицо и скользящие по стене. Женщина движется беспорядочно, сначала параллельно моему балкону, потом наверх, до самого шестнадцатого этажа, потом снова спускаясь зигзагами чуть не до первого. Мне так страшно, я еле дышу, но не в силах даже отойти от окна. Я смотрю на эту женщину до тех пор, пока она не оказывается у самого моего носа и не откидывает волосы с лица, чтобы я увидела её лицо. И я вижу его. Узнаю. Визжу и хватаю ртом воздух. Эта женщина мне хорошо знакома. Я ее вижу каждое утро. В ванной. В зеркало.

Иногда Рита меня утомляет. Знаете, эти её профессиональные расспросы, выученное выражение лица, фальшь в каждом жесте. Я не понимаю, как её пациенты с душевными недугами доверяются ей. Или быть может, им не нужно человеческое внимание, а, именно, что и нужно, так это профессиональная отработанная годами чуткость и поддельное тепло. Ну, а мне, увольте, не нужен отпечатанный и выверенный текст из её уст. Поэтому, когда Рита начинает свои пассы и телодвижения в мою сторону, я едва сдерживаю свое возмущение. Я понимаю, что она не желает для меня ничего плохого, но мне нужно человеческое тепло, а не вызубренная жалость в её глазах.

Спасибо, конечно, Рите уже за то, что она тогда на речке не полезла ко мне с расспросами о шрамах от ремня и палки. Но я знаю отлично, что скоро придёт тот час, когда Рита вцепиться в мою душу зубами овчарки, и её не отдерешь. Тяжело иметь в подругах почти уже состоявшегося психиатра.

Следующая наша вылазка на природу пока откладывалась из-за дождей, так что у меня есть возможность отдышаться и что-то присочинить на случай расспросов. Я даже взяла лист бумаги, думаю, напишу ответы, чтобы не теряться. Написала первое предложение и заплакала. Что за чертовщина?

Я уже давно не терплю побои и даже просто злые обидные слова. Чего вдруг у меня слезы текут и нос шмыгает? Аллергия на пыль? Или аллергия на воспоминания? Когда меня начал бить отец?

Помню свою ярко-желтую прогулочную коляску, помню резиновых утят, помню куклу ростом с меня. Она была мягкая, тканная, и я вечно таскала её с собой. Всюду. Я с нею спала. Вот, вспомнила кое-что! Мама невзлюбила эту куклу, кажется. Она не позволяла мне ее сажать за стол. Кричала, что кукла грязная и её бы надо выстирать уже давно. Но мама берегла стиральную машинку. Моя тканная огромная кукла с неизвестным содержимым внутри могла запросто испортить деликатный механизм, подаренный им с папой на свадьбу. Кстати, а кто же мне подарил ненавистную куклу? Подозреваю, что я её где-то нашла и притащила. Может, с детской площадки или из сада? Как бы там ни было, однажды мама выбросила куклу, так как устала сражаться со мной. Что еще я помню из своего детства?

Я перечитала своё первое предложение. Уже плакать мне расхотелось. Я написала, что мой отец справедливо наказывал меня, но, хоть убей, не помню за что. Я почувствовала, как ногти уперлись в ладони.

На улице было совсем не так, как чудилось мне из дома. Я смотрела в окно на полураздетых людей, на затихшие в молчании ветки деревьев, и думала, что жара таки пришла в наш город окончательно. Но нет. Иллюзии развеялись мгновенно, как только я перешагнула за порог подъезда.

На улице меня встретила неожиданно низкая температура воздуха для лета и юрист Павел Семёнович. А я про него, надо признаться, уже давно забыла. Хотя и отдала ему копию своего свидетельства об удочерении. Наверняка, он хочет её вернуть, и объяснить мне, что его связи давно утеряны, свидетели (свидетели чего?) уже давно сгнили в земле сырой.

Короче, я, вообще, не могла взять в толк, чего он поднялся вдруг со скамейки и направился ко мне с видом собаки, приносящей хозяину тапки. Я надела на лицо свою самую лучшую маску, которая изображает почтение к пожилым, и ожидала его приближение. Павел Семёнович был снова в светлых брюках, в строгой рубашке, которую он смягчил вязаной крупными узорами бежевой безрукавкой. Павел Семёнович протянул мне морщинистую руку и крепко пожал.

– Машенька, а ведь я вас жду, – проскрипел юрист.

– Вы знаете, где я живу, могли бы и зайти. Мне неудобно, что вы ждете меня на улице…

– Свежим воздухом дышу, я, Маша, ожидая вас, так что, не волнуйтесь об этом. – Присядем?

Мы сели на скамейку под деревом, и я заметила, что у юриста довольно объёмная папка для одного листочка бумаги. Так что он, вероятно, накопал информацию о чем-то, связанным со мной.

На улице было прохладно, и свежий ветерок забрался мне под волосы, заледенела вдруг и заныла шея. Что он мне хочет сказать? Я почувствовала себя виноватой и втянула голову в плечи. Я смотрела на Павла Семёновича исподлобья долгим немигающим взглядом. Старик вздрогнул и потер глаза.

– Маша, ваши приемные родители удочерили вас не первыми. Поначалу на вас оформили другое свидетельство, едва вам исполнился месяц после рождения.

Вот так-так! Значит, за мной стояла очередь? Очередь из желающих обогреть меня и окружить материнской лаской?

– И кто же эти милые люди? Где же эта пара, которая удочерила меня первой?

– Строго говоря, это не была пара, это была одна женщина. Вдова. Ты пробыла у неё два месяца, а потом снова очутилась среди никому не нужных отказников в доме малютки.

Павел Семёнович вздохнул. И положил мне на руку свою ладонь. Он потрепал ее с осторожностью и деликатностью, присущей старым людям. Уж они-то понимают, какое все вокруг хрупкое, того и гляди рассыплется и исчезнет с лица земли. Но я исчезать не собиралась, поэтому достаточно грубо вырвала свою руку.

– Хорошо! Где та милая вдова, чтоб её!

Павел Семёнович приосанился, снова уверовав в свою юридическую значимость. Но все равно он мне виделся древним стариком.

– Маша, та первая ваша приемная мать, по документам, естественно мать… – добавил юрист, увидев на моем лице что-то жалкое. – Её уже нет в живых лет десять, так что узнать у неё о причинах столь быстрого и внезапного возвращения вас в дом малютки не получится. Но у той женщины имеется место работы, родственники и так далее, где я мог бы порыть. Единственное, что меня беспокоит, это как не странно моя дочь. Мне она нужна, как водитель автомобиля, чтобы повозить меня, но у неё совершенно нет на меня времени! Сегодня опять не пришла ночевать!

Последние слова юрист добавил строгим и противным голосом. Я встряхнула волосами и вскочила.

– Павел Семёнович, но я не очень понимаю, зачем мне информация о какой-то там сумасшедшей вдове. Мы ведь ищем моих настоящих родителей, верно?

– Да. Но я подумал, что вам интересна вся история вашего появления в нынешней семье, все ваши корни.

– Та женщина не имеет ко мне никакого отношения, раз она вернула меня!

Павел Семёнович посмотрел на меня так, словно понимал, что творится в моей голове. А в ней мелькало разное, всякое, что-то тёмное. Мне хотелось выть. Да что ж такое, какая-то еще полоумная баба меня не приняла?! Не приняла беззащитную, доверчивую, крохотную!

И тут я услышала треск. К тому, что наш дом качается время от времени, я привыкла. Но – треск… Павел Семёнович, казалось, тоже что-то услышал и даже оглянулся в поисках источника звука. Треск продолжался и шёл от нашего дома-свечки, но Павел Семёнович сдержанно покрутил головой и успокоился. И этот человек занимается поисками моих кровных родственников?

– Конечно, Маша, если ты не хочешь ничего знать о вдове, и я тебя, в целом, понимаю, то…

Треск со стороны дома усилился.

– Господи, не дай бог, какое дерево от ветра упадет на детскую площадку! – Павел Семёнович вздохнул.

– Какое дерево! Ветра нет! – Павел Семёнович неверно истолковал мое волнение.

– Ну, успокойся, деточка, раз моя непутевая дочь не сможет возить меня по городу, то мы это сделаем с тобой вместе. Вызовем такси и в путь!

Треск стал утихать. Я испугалась до смерти, а тут еще этот юрист глухой и слепой! Наш дом скоро рухнет, а никому и дела нет!

Впрочем, какой-никакой, но вес Павел Семёнович имел. Вроде, обыкновенный назойливый старикашка, однако ж вот мы сидим в такси и едем на прошлую работу моей первой приёмной матери, хотя я, вроде бы, и не собиралась никуда ехать.

Таксист, по обыкновению, начинает разглагольствовать о политике, о дорогах, о пассажирах, которые неправильно хлопают дверьми его драгоценного металлического коня. Я смотрю в окно и стараюсь слушать то, что он говорит. Не хочу отдаваться своим горестным мыслям. Павел Семёнович тоже смотрит по сторонам, даже с какой-то детской непосредственной реакцией. И я понимаю, что старик давно не выезжал за пределы нашего микрорайона. Конечно, ему интересно. Он отмечает новые здания, сменившиеся вывески, пробки на дорогах. Господи, похоже, что его дочь держит старика в чёрном теле! А ведь у самой машина есть, которая часто пылиться во дворе за ненадобностью. Ведь наша юристка домой приходит «подшофе». Я давно заметила, что интеллектуально одарённые люди нередко имеют такой грешок. Как будто хотят залить водкой свой разум, чтобы он не мешал им наслаждаться примитивными радостями бытия. Может, и Павел Семёнович в молодости устраивал попойки, но теперь-то, ему не до этого. Из машины бы нормально вылезти на своих двоих.

Как я и предсказывала, престарелый юрист с трудом вылез из автомобиля, гордо-жалко отвергнув мою руку.

Мы приехали в какое-то богом забытое НИИ, с блестящей табличкой на развалившемся здании. На проходной полубодрствовал охранник, возрастом, ненамного моложе Павла Семёновича. Он не хотел нас пропускать через вертушку, пока мы не созвонимся с отделом кадров.

Я набрала четыре цифры на кнопочном аппарате, висевшем на стене. Давненько меня не охватывало такое чувство полной безнадёги. Десять лет, как померла та вдова, работавшая в НИИ. Кто из ныне живущих помнит о людях дольше, чем длится одна серия в турецком сериале?

Но услышав на том конце трубки о цели нашего визита, кто-то со спокойным женским голосом, обещал спуститься через пару минут и забрать нас в кабинет. Павел Семёнович как будто нисколько не сомневался, что именно так и должно было случиться.

Через оговоренные пару минут на той стороне вертушки появилась женщина лет пятидесяти. Она была одета совсем не по-деловому. Я ожидала серый безликий костюм с юбкой, но женщина была в джинсах и в уютном кардигане.

Казалось бы, летом зачем кардиган начальнице отдела кадров? Но, когда мы очутились в полутемном узком коридоре, так и пышущим круглогодичной сыростью и прохладой, я поняла. Женщина нас завела в небольшой кабинетик и предложила сесть. В помещении, кроме неё, никого не было.

– Я подняла дело Зеленцовой Виктории и сразу вспомнила её.

Мне стало ясно, что Павел Семёнович договорился о встрече с начальницей отдела кадров. Откуда он был уверен, что я соглашусь на эту поездку? Ну, да ладно.

– Она была необычной персоной?

– Зеленцова-то? Да, нет, я бы не сказала. Просто с ней была связана забавная история, поэтому я и вспомнила о ней. А так сотрудница она была самая обыкновенная, рядовая. Работала в отделе тестирования новых препаратов. Правда, сейчас наш институт уже ничего нового не выпускает. Честно говоря, как вы можете видеть, мы разваливаемся, и ждём, что какой-нибудь бизнес возьмёт нас под своё крылышко.

Я наклонилась поближе к женщине:

– А что за препараты тестировала Зеленцова?

– Да, ничего такого. В основном, препараты для уничтожения домашних грызунов. Так что…

– Какая же забавная история случилась с этой сотрудницей? – атаковал Павел Семёнович с другой стороны.

Внезапно появившаяся улыбка медленно сползла с лица начальницы отдела кадров.

– Коллектив у нас всегда был преимущественно женский, поэтому всё и все как под микроскопом. Так вот. Мы знали, что у Зеленцовой муж погиб. Давно ещё, до ее устройства на эту работу. Все привыкли, что она одинокая, дома – кошка, на работе – дела. Но вдруг начали замечать, как Зеленцова со временем постепенно стала меняться. Через полгода после начала этих изменений, ни у кого не оставалось сомнений в том, что она беременная. Сами понимаете, такое не скроешь. Её близким коллегам, кто помоложе, хотелось прикоснуться к животу, ну, понимаете, как плод шевелится, то-сё, порадоваться, в конце концов за неё, но Зеленцова никогда этого не позволяла. И однажды мы поняли, почему. В принципе, может, это и не слишком забавная история…

Начальница отдела кадров смущённо почесала нос и уставилась широко раскрытыми глазами в свои воспоминания.

– Подушка выпала? – догадалась я.

– Что? – встрепенулась начальница. – Ну, да. В столовой это и случилось. Мы продвигались в очереди, ну знаете, эти наши столовые? Продвигались с подносами, ставили себе тарелку с салатом, борщ, компот, потом оплачивали. И вот Зеленцова со своим подносом направляется уже к столу, а подушка у неё выскальзывает, и она не может её поправить из-за этого чертова подноса.

Я переглянулась с Павлом Семёновичем. Что смешного или хотя бы забавного в этой ситуации? В кабинете стало тихо.

– Что случилось дальше? – дрожащим голосом спросила я.

– Зеленцова выбежала из столовой, а через пару недель уволилась. Вот и всё.

– Получается, что она собиралась имитировать беременность вплоть до появления усыновленного ребёнка в своей жизни? – уточнил юрист.

– Ну, да, так оно и было бы, если бы не тот случай с подушкой. Мы уже подыскивали замену на период декретного отпуска Зеленцовой, так что…

Начальница отдела кадров вспомнила, что она руководитель. Из её тона исчезли извиняющиеся нотки. Всём своим видом она показывала, что у неё много работы. Женщина принялась равнять пачки документов у себя на столе, перекладывать ручки и поглядывать на тикающие часы, висящие на стене. Стыдно ей стало за свои слова про «забавную историю». Подозреваю, что сплетничали и перемывали кости моей первой приёмной матери ещё долго после её позорного бегства из столовой.

Мы вышли с юристом из здания, в котором погибала научная мысль, а цвело только злословие и желание подороже продаться хоть кому-то.

Уже вечером, когда я была дома в своей одинокой квартире, мне вдруг представилась та бедная Зеленцова, у которой на глазах всего «змеиного» женского коллектива выпала подушка. Подушка, олицетворяющая несбывшуюся мечту о беременности.