За полчаса до любви бесплатное чтение

Валерий Столыпин
За полчаса до любви

Иллюзия любви

Он непослушными шагами

Вошёл в дурман её духов.

Носились чёртики кругами,

Его толкая в ров грехов.

Оксана Куш

Анфиса Аристарховна Малоканкина (махнула не глядя на светлую любовь и дешёвое свадебное колечко родовую фамилию Аверченко), обладательница редчайшего по наивности и лёгкости характера, женщина фантастически привлекательной наружности, что весьма удивительно, поскольку растила и воспитывала троих собственных детей, обожала жизнь и наслаждалась ей бесконечно.

Больше всего её увлекали темпераментные танцы, зажигательный флирт и желание нравиться.

Десерт очарования и игривости в отношении знакомых и малознакомых мужчин смаковала Анфиса Аристарховна довольно редко, никогда не переступая за грань, где азарт и вдохновение способны превратиться в возбуждение, в одержимость, в жажду испытать интимное наслаждение.

Она замечательная мать и верная жена.

Несмотря на сложности бытия Анфиса всегда, даже когда наваливались горы проблем и скучных бытовых забот, выглядела так, словно только что провела несколько часов в косметическом кабинете и одевалась у известного кутюрье.

Когда и как она умудрялась изобретать и шить костюмы, платья, в идеальном порядке содержать дом и детей, ублажать мужа, принимать гостей, общаться, работать,  легкомысленно кокетничать с привлекательными мужчинами и следить за здоровьем, понять было сложно.

То, что с ней происходило сейчас, эти нескончаемые потоки слёз, неизвестно где все предыдущие годы жизни хранившиеся, объяснить было бы просто, однако в голове Анфисы царил  сумбур, затрудняющий не только осмысленное восприятие действительности, но и  дыхание.

Плакать она умела и раньше. Всхлипывала, проливая слезу, когда Антон признался в любви; ревела за несколько мгновений до регистрации брака, превратив неожиданно свадебный макияж в акварельные разводы; трогательно обливала солёной влагой первенца, рождение которого было болезненным и долгим.

Иногда слёзы сами собой выступали на глазах при чтении книг: Анфиса отличалась эмоциональностью, способностью сопереживать, погружаться в ткань повествования вместе с персонажами, точнее вместо них.

Сейчас  она выла от безысходности, от бессилия и отчаяния.

Без малого двадцать лет (замуж Анфиса Аристарховна вышла совсем юной девочкой) добросовестно и самоотверженно поддерживала она огонь в семейном очаге. И что теперь?

– Понимаешь, Фиска, ты – моя радость, ты – самое большое моё счастье. Так бывает… так вышло, сам не пойму…

– Через двадцать лет ты снова объясняешься мне в любви! Антошка, ты самый-самый…

– Не перебивай. Пожалуйста. Мне очень непросто. У нас, да, у нас, совсем  скоро родится ребёнок…

– Что ты такое говоришь? У нас больше не может быть детей…

– У меня с тобой – да, не может…

Впервые в жизни Анфиса почувствовала, что такое сердечная боль, когда сквозь пелену отрицания до неё начал доходить смысл сказанного.

У нас, у вас, у него, у неё… у него и у неё… ребёночек, родится… почему, зачем?

Мысли путались. По привычке, усвоенной из уроков отца, Анфиса попыталась взять себя в руки, успокоиться, хотя бы внешне, чтобы сгоряча не наделать ошибок. Увы, благоразумие и выдержку затмевала обида.

Захотелось запустить ногти в Антохино лицо, закричать, разбить что-нибудь памятное вдребезги или самой сигануть с балкона. Но дети… нужно в первую очередь думать о них, о семье. О семье, которой больше нет.

Или всё же есть?

Думать не было сил.

Анфиса пронзительно закричала, как смертельно раненная птица, упала на колени.

Проснулись дети. Прибежали на крик.

– Я всё объясню… потом объясню, – сбивчиво лопотал Антон, собирая сумку с вещами, – так случилось, так вышло, изменить уже невозможно. Игорёк, сын, береги мать.

Анфиса ревела вторую неделю подряд. Ревела по графику.

Первый сеанс начинался при пробуждении, когда привычное за много лет желание обнять любимого натыкалось на пустоту. У неё было минут пятнадцать, чтобы намочить слезами подушку, остудить холодной водой опухшее лицо и поднять детей, демонстрируя им хорошее настроение.

Дальше шла череда привычных забот, служебных обязанностей, социальных взаимодействий, когда не было ни малейшей возможности расслабиться.

Анфиса Аристарховна копила и складировала безутешные страдания до вечера, когда засыпали дети. Она закрывалась в ванной, включала душ на полную громкость и ревела от души, пока горло не начинали сдавливать спазмы.

Третье сентиментальное включение жалости к себе происходило после полуночи. Все эти дни Анфисе снились серийные, повторяющиеся с новыми подробностями ужасы, в которых она спасала ребёнка Антона и его любовницы от них самих.

Кошмары были предельно реалистичными, страх парализовал волю. Она просыпалась в холодном поту, долго не могла прийти в себя, потом начинала размышлять о жизни без него, без Антона, которая представлялась хуже смерти.

Понять, когда и как родные люди, много лет живущие в любви и согласии, превращаются в чужих, в чуждых, Анфиса не могла.

Слёзы появлялись внезапно, высыхали почти перед рассветом.

Полтора-два часа беспокойного сна пролетали мгновенно. Новый день опять начинался со слёз. Но ведь так не могло продолжаться вечно.

Однажды утром Анфиса Аристарховна вспомнила про свой уникально покладистый характер, про очарованность жизнью.

– Почему, – подумала она, – я с такой лёгкостью рассталась с плодами, которые любовно растила и холила бесконечно счастливые двадцать лет? Что мне известно о той девочке, чем и как она заманила Антона в липкие сети? Любовь ли тому причина, мимолётная страсть или некая выгода?

Анфиса взяла на работе отпуск, привела себя и свои разбежавшиеся в разные стороны мысли в порядок при помощи безудержного танца до упада (к этому действу она прибегала довольно часто, особенно если не знала, как поступить).

– Хочу знать про эту женщину всё, – решила она, после чего пошла с визитами к друзьям и знакомым, оказавшимися на редкость осведомленными.

Возможно, собранное досье было фрагментарным, неполным, но картина падения нравственности мужа стала проясняться.

Девочку, которая была моложе Анфисы почти наполовину, звали Жанна. Познакомились на работе мужа. Милая рыжеволосая малышка, почти невесомая, с незрелыми формами, несмотря на значительный срок беременности, невинно трогательным детским взглядом и повадками беспечной школьницы.

Следить за любовницей мужа и им самим оказалось интересно, можно сказать вкусно, хотя их телячьи нежности больно ранили душу.

Девочка вела себя как капризный ребёнок, которому хотелось всё и сразу, только непонятно, что и зачем. Антон старался угодить Жанне, однако делал это с видимым равнодушием, без энтузиазма, присущего их с Анфисой интимным отношениям.

Кислый взгляд мужа приятно щекотал её уязвлённое самолюбие.

– Ха, – подумала Анфиса, – не очень-то их общение похоже на романтическое безумие, хотя, девочка буквально поедает Антона глазами, смущается и краснеет от его нескромных прикосновений. Скорее всего, он в её юной жизни первый мужчина. Придумала страстную влюблённость, неосознанно пустила в ход кокетство, окутала соблазнами, муженёк и поплыл. Слабоват мой милый, да, но ведь я готова его простить, готова же! И не только из-за детей. Лихо мне без Антона, одиноко, грустно, пусто…

Как же ей хотелось восстановить статус-кво, вернуть отношения в привычное русло, когда он и она, когда всегда рядом уютное тепло и родной запах любимого человечка.

Анфиса понимала, что в любом случае отношения станут иными, пусть только будут.

Что она может предложить мужу взамен молодости Жанны? Юное тело и неизведанные ощущения – серьёзные преимущества, но зрелость и опыт тоже чего-то значат.

Сможет ли принцесса детсадовского возраста следить за собой, за грудным ребёнком, за домом, ублажать мужа, решать сложные бытовые проблемы и не сломаться? Ведь Антон привык к комфорту, к тому, что семейная жизнь похожа на отдых в приличном отеле, где всё включено в контракт. Выдержит ли милый рутинные будни реальной, а не созданной невидимой рукой любящей жены повседневности?

Рассуждать можно было сколько угодно, но время шло, а Антон не проявлял желания вернуться. Он жил в примаках у Жанны, готовящейся со дня на день родить, её вечно недовольной матери (об этой семейке теперь Анфиса знала почти всё) и отца – любителя крепкого алкоголя.

Соседки, к которым Анфиса набивалась в гости с пирожными и деликатесами, живописали далеко не идеальный образ жизни Старковых: их страстную любовь к громким выяснениям отношений, скудное домашнее хозяйство, вечную нехватку денег.

– Жанночка, – спрашивала и сразу отвечала Софья Андреевна, благообразная общительная старушка, жившая этажом ниже, – хорошая девочка: симпатичная, добрая, но недалёкая. Учиться после школы не пошла, устроилась курьером в коммерческую фирму. Теперь вот женишка безродного в дом притащила. Обрюхатил, а у самого за душой вошь на аркане. Разве нормальный мужик пойдёт в примаки? Да ни в жисть. Я так прикинула, ему лет сорок, а ей, Жанке-то, полгода как восемнадцать справили. Рановато у ей передок зачесался. Собственно, чему удивляться-то, мамашка ейная, Фёкла Егоровна, Сашку, старшего сына, в шестнадцать лет родила. Тот ещё фрукт. Бегал от армии, бегал, да не убёг, забрили. Ни профессии, ни ума, ни-че-го! Ну и хрен с има. Давай с тобой, Анфиса, настоечки вишнёвой пригубим, я тебе про кого угодно в ентом дому всё расскажу.

Аргументов, способствующих возвращению блудного муженька, было немало. Вот только ждать, когда весомые причины включить задний ход вылезут наружу и подействуют, не было мочи.

Антон – её законный муж, по какому праву эта пигалица арендует его?

Анфиса решилась на откровенный разговор с разлучницей юниоркой. Что с того, что она родит от Антона ребёнка? Она сама троих мужу подарила. И вырастила. Попользовалась девочка подарком судьбы и будет! Пора честь знать.

– Давайте, Жанночка, как-то решать, договариваться что ли. У Антона семья: дети, я, квартира, налаженный быт. Что можете предложить ему вы?

– А у нас любовь, вот! И ребёночек. Будет скоро. И спит он со мной, а не с вами. А па-че-му-у-у? Вопросик на засыпку. Значит, у меня кое-что слаще, вот! А квартирку мы того – разменяем.

– Это как? Квартиру мне родители оставили. Это ты ловко придумала, но ничего у тебя не выйдет. Ты его паспорт смотрела? Антон – мой законный муж, а ты – ты лю-бов-ни-ца. Ты – никто, Жанночка, ты – девочка для удовлетворения похоти. Будем считать, что пробный, ознакомительный период эксплуатации сексуального объекта по имени Антон закончился. Лицензию тебе приобретать не на что. Нет у тебя убедительных аргументов. Я  забираю его обратно.

– Фигушки! Антон сам к вам не пойдёт. Потому, что только меня любит. И не надоедайте нам больше!

Разговаривать с мужем Анфиса так и не решилась, но жизнью его интересовалась, вещи, принадлежащие Антону, постоянно перестирывала и вообще вела себя так, словно он уехал в командировку и вскоре должен вернуться.

Жанна родила девочку, которую назвали Вероника.

Антон загрустил.

Малоканкин, живя с Анфисой, не проявлял рвения по поводу отеческой заботы о собственных малышах, хотя поводы для помощи жене, рожавшей болезненно по причине физиологических осложнений и анатомических особенностей детородных органов, отчего она получала массу разрывов и других повреждений, были серьёзные.

У Жанны дочь родилась недоношенной, болезненной. Вероника кричала, юная мама бесилась, срывала злость на Антоне, на родителях, которые наотрез отказались помогать, на малышке.

Скандалы и семейные разборки набирали обороты. У новоиспечённой матери вскоре пропало молоко. Вероника надрывалась, кормилица стойко не обращала на неё внимание. Тёща орала не переставая: на пьяного мужа, на Антона, на дочь. В этом странном семействе никто ничего не хотел делать.

Спустя месяц о любви уже не вспоминали, зато неприязнь и злоба разрастались бурно, как речная ряска в зените летнего солнцестояния.

Антон невыносимо страдал, но не видел выхода. Жанна предъявляла ему претензии, что он, похотливый старик, соблазнил юную девочку, лишил преимуществ беззаботной юности, заставил раньше срока стать матерью, чего ей даром было не нужно.

– Забирай, – орала она, – эту крикливую дрянь! Я устала, устала, устала! От неё устала, от тебя, от мамаши с папашей, от всех. Дайте же мне, наконец, выспаться!

Антон за долгие годы жизни привык полагаться на жену. К ней и пошёл за советом, когда очередная семейная разборка вышла на новый уровень – Жанна метнула в него тяжёлую хрустальную вазу.

Удачно метнула, метко. Увесистый предмет вонзился мужчине в лоб, рассёк бровь. Кровью был залит весь пол.

У Фёклы Егоровны случилась истерика, Жанна злорадно смеялась, папаша глумливо науськивал доченьку повторить бросок.

– Хватит, – вопила Жанна, – надоели вы мне! Выметайся к чёртовой матери и отродье с собой забирай!

Девчонка так бесновалась, что Антон испугался: кто знает, чего может вытворить любовница в состоянии аффекта. Он собрал сумку пелёнок и распашонок, спеленал дочь и ушёл, не представляя, что делать дальше.

Анфиса открыла дверь, безропотно взяла из его рук ребёнка.

– Насовсем, Антоша?

– А ты меня примешь?

– Дети, папа пришёл. Собирайте на стол, праздновать будем. А это у нас Вероника. Симпатявая. В папу. С ней-то, что не так, почему матери не оставил?

– У них там шабаш. Выгнали нас с Вероникой. Ты действительно готова меня простить?

– Уже простила. А кормить я малютку, чем буду? Живо беги в магазин, купи детское питание. С ней-то, что решать будете, нужна она матери или наигралась?

– Наигралась.

– Плохо. Если отказ не оформит, не представляю, как поступить. Это же замечательный повод для шантажа. Кто знает, что у Жанки и её бесноватой мамаши на уме.

– Анфиса, я полный идиот. Не представляю, что на меня нашло. Как я мог увлечься, предать тебя, детей…

– Не начинай. Забыли и забили. У нас теперь забот и хлопот – не счесть. Если сможешь с её матерью договориться, я готова Веронику удочерить.

Адреналин

Странное танго в кривых зеркалах

Делаю шаг – отраженье не в такт

Значит, не будет – долгих прелюдий

В танго сердца подаются на блюде             

Анна Арканина

– Ну и неделька выдалась, одна маета, – с облегчением вздохнул Павел Егорович, прикрыв с обратной стороны дверь служебного кабинета, – самое время расслабиться, облегчить душу, забыть про конкуренцию, инвестиции, прибыль.

– Давненько, однако, не брал я в руки… изящной талии молоденькой грации… да-а-а, никого кроме жены, собственно, не брал… месяц, или два! Непорядок! Так и заскорузнуть недолго, возраст почувствовать. Во всём нужна сноровка, закалка, тренировка…

Закорюкин задержался в фойе, украдкой оглядел себя в зеркало, снял галстук, – ошейник ограничивает свободу,  заставляет помнить, что кому-то чего-то должен. Но ведь это не так, не совсем так… вот и докажи. А рубашечку свежую надо бы купить, чтобы домой не возвращаться.

Выйдя из магазина мужской одежды при параде, Павел Егорович какое-то время сидел в автомобиле с закрытыми глазами, пытаясь окончательно стереть из памяти ворох навалившихся за неделю проблем, которые навязчиво давали о себе знать, словно дамские собачки размером с кулак, изображающие воинственность.

Автомобиль приятно заурчал. Это была сугубо личная территория, можно сказать интимная. На обустройство салона своего Жеребчика Павел Егорович средств не жалел.

Вывернув на дублирующую проспект дорогу, он встал в правый ряд, включил аварийную мигалку и поехал со скоростью никуда не спешащего пешехода, внимательно вглядываясь в проходящих мимо и мирно сидящих на скамеечках юных представительниц прекрасного пола.

Ему была нужна женщина особенная, способная удовлетворить не только интимную страсть, но  взыскательный вкус и потребность ощутить тесную связь в духовном пространстве, которое в семейной реальности выглядело до безобразия тускло.

Объяснить, какая именно дива удовлетворит субъективным критериям, не мог даже себе. Не задумывался, просто чувствовал сразу: вот она – женщина мечты, хотя предпочитал девушек без прошлого.

И ведь почти никогда не ошибался: видимо искренне дружил с интуицией.

Так было и на этот раз: внешне неприметная девушка (на расстоянии сложно разглядеть подробности, определить характер, эстетические особенности и темперамент) шустро передвигалась вдоль аллеи летящей походкой, никого не замечая вокруг.

Упругое тело ритмично раскачивало колокольчик коротенького платьица, самозабвенно доминирующего посредством изысканности фасона и интенсивности необычного цветового решения, вызывая у граждан обоего пола глубокий эстетический шок, заставляющий провожать миниатюрную фигурку заворожёнными взглядами, выражая восторг жестами.

Девушка, точнее скользящий её силуэт, неповторимая грация, эксцентричная манера передвигаться в пространстве, была похожа на яркую вспышку молнии в кромешной серости пасмурного дня.

Распущенные по плечам порхающие в потоках воздуха волосы придавали облику впечатление неуловимости – этакое нейтрино в бескрайнем разнообразии неспешных земных скоростей.

Чувственный мистический экстаз от созерцания ослепительного очарования длился считанные секунды. Проворная соблазнительница свернула в узенькую аллею направо, скрылась за кустами.

Как назло впереди на дороге не было кармана, чтобы немедленно припарковать машину, а бросать на проезжей части дорогое авто не позволила умудрённая опытом осторожность.

Павел жестом подозвал мальчишку, играющего поодаль, – видишь девочку, вот  тебе пятьсот рублей, попытайся задержать. Получишь ещё тысячу.

Мальчишка, ловко выхватив купюру, побежал выполнять поручение.

Павел Егорович энергично рванул с места. Метров через двести нашёл парковку, вылез, хотел было пробежаться, но вовремя успокоился: спешка предназначена совсем для других целей. Знакомство должно выглядеть неожиданным, случайным.

Мальчишка валялся на тротуаре, делая вид, что корчится от боли. Малышка хлопотала подле него, предлагала вызвать неотложку.

Павел Егорович жестом попросил мальчишку исчезнуть, незаметно “выронил” на тротуар тысячную купюру, давая понять, что спектакль пора заканчивать.

– Спасибо тётенька, не надо скорую. Я рядом живу, мне и не больно совсем.

– Похвальный альтруизм, милая барышня. Теперь люди проходят мимо попавших в беду. С удовольствием поговорил бы с вами о гуманизме, альтруизме, о современных нравах,  бескорыстии, духовных ценностях. Редко увидишь столь юную особу, способную сопереживать. Вы и в любви такая же доверчиво бесхитростная? Завидую вашему… другу. Вы ведь верно к нему торопитесь?

– Вовсе нет. В смысле, любви, друга. Меня воодушевляет динамика энергичного движения. Дыхательный центр находится глубоко в мозгу. Чем больше кислорода поступает в кровь, тем стремительнее поток энергии, питающий сознание. На ходу легко думается. Мысли сами залетают на огонёк. Я их отлавливаю, словно бабочек, прикалываю булавками, чтобы потом не спеша как следует разглядеть.

– Жестоко вы обходитесь с мыслями. Наверно собрали уникальную коллекцию? Вы наверно будущий физиолог; нет – философ … или поэтесса? Надо же… сколько милых загадок в прекрасной головке, сколько удивительных качеств, достойных поклонения… и восхищения. Учитывая красоту и эрудицию, помноженную на юность,  получаем что… правильно, изысканное наслаждение общаться с вами… покорительница сердец. Очаровали, буквально за мгновение очаровали. Как я счастлив, что решил прогуляться именно по этой аллее.

– Я студентка. И не надо меня расхваливать: терпеть не могу рекламных агентов и вообще всё навязчивое. Папа научил задавать себе вопросы, ставить под сомнение любую информацию, тем более прямые действия. Мне ли не знать что я самая обыкновенная, что необходимо быть осторожной, выслушивая медовые комплименты и необоснованную лесть. Наверняка вы что-то  задумали.

– Вот так всегда! Никто не желает верить в искренность. Ну и не старайтесь, просто расскажите о себе. Я такой любопытный. А давайте, – Павел Егорович демонстративно посмотрел на часы, делая вид, что нагружен важными делами, – на встречу я уже опаздываю, отправлю сообщение об отмене. Предлагаю зайти в кофейню. Там уютно, прохладно. Увидите, в романтической обстановке тоже легко выстраивать логические цепочки, задавать вопросы  и охотиться на глубинные мысли. Постараюсь реабилитироваться.

– Мне и с собой не скучно. Впрочем… у меня достаточно денег на чашечку кофе и пирожное. Люблю посидеть в кафе “Шоколадница”. Тихая мелодия, дразнящий запах молотых кофейных зёрен, свежей выпечки… булочки с корицей. Корица ускоряет обмен. Ешь и не толстеешь. Мечта каждой девчонки.

– Вы же Дюймовочка из волшебной сказки, хрупкое видение, невесомый фантом. Несколько лишних зёрнышек не могут повредить изящной талии. Позвольте представиться – Павел.

– Зоя… Викторовна. Предпочитаю с незнакомыми людьми держать дистанцию, потому, лучше с отчеством.

– Развешиваете флажки, обороняетесь? А я интуитив, всегда прислушиваюсь к внутреннему собеседнику. Он утверждает, что ответ на импульс, посылаемый моим ментальным телом, положительный. Я вам симпатичен, Зоя Викторовна. И не спорьте. Степень опасности явно преувеличена. Вот видите, улыбнулись, это добрый знак. Кофе, всего лишь кофе… и беседа… просто так, ни о чём. Как вариант – о любви.

– Да вы как вижу проказник. И здесь погладили, и там приласкали. Рассчитываете, что замурчу и сдамся без боя. Раскусила я вас, Павел…

– Егорович. Но я настаиваю: комфортные отношения можно выстроить лишь с глаза на глаз, когда в них отражается малейшее движение души. Соглашайтесь.

– Тогда стоит прояснить значение терминов: отношения, общаться, комфортно, любовь и прочих хитрых наживок. Какой импульс способен заставить меня пить с вами кофе, беседовать о любви и рассказывать что-либо о себе?

– Всё просто: вы, Зоенька…

– Зоя Викторовна. Возраст не даёт права на фамильярность. Аргументируйте, Павел Егорович. Интересно, как опытные мужчины подсекают наивных простушек.

– Вы, Зоя Викторовна, лишь робко вступаете во взрослую жизнь, постигаете азбуку и букварь, учитесь складывать слова из непонятных буковок, а я уже одолел часть непростого пути. Доверительная беседа может оказаться неплохой инвестицией. Как для вас, так и для меня. Натуральный так сказать обмен информацией и энергией.

– Вызывающе откровенное заявление. У вас, мол, есть некий товар, а я состоятельный купец.

– Дослушайте. Вам доступна редкая возможность стать моей ученицей, музой, источником вдохновения, я – самоотверженным и щедрым проводником в мире циничного эгоизма. Это всегда вопрос искренности и доверия. Формат отношений и способ реализации выбирать вам.

– Щедро, ничего не скажешь. Перевожу: это не просто флирт, а выгодное коммерческое предложение. Ин-вес-ти-ция. Расчёт на надёжное сохранение вложений, ликвидность, гарантированный доход. Мне предлагается роль некого стратегического актива. То есть, существует заманчивая, легко реализуемая цель, разработан набросок плана внедрения, а стратегия определена предыдущим опытом и интуицией. Я правильно трактую? Единственная ценность, о которой мне известно, молодость и.... уж не душу ли вы предлагаете мне заложить? Да, разговорный жанр – ваш конёк.

– Кофе, булочка с корицей и задушевный разговор: больше ни на что не смею рассчитывать. Если честно, устал от суеты, от агрессивной деловой хватки, расчётливой корысти. Хочется, знаете ли, позитива на уровне дыхания. Разве что позволите пригласить на танец. Как вы относитесь к танго? И всё же – давайте упростим формат общения до имён, Зоенька.

– Хорошо… Павел… давай поиграем. Я притворюсь мышкой, а ты будешь профессионально наводить тень на плетень. Танго, насколько я смыслю в особенностях парного танца – проверка на совместимость, анализ темперамента, тест на чувствительность, на способность подчиняться… да… как ритму музыкального звучания… так и импульсам, исходящим от мимолётных желаний партнёра. Это возможность прикасаться, несмотря на дистанцию, повод обонять симфонию запахов, которые выполняют роль теста на совместимость – свой-чужой.

– Где ты научилась столь цветисто выстраивать фразы? Всё верно: испытать себя, не выдавая цели – именно то, что нужно. С тобой нужно держать ухо востро. С чего начнём – с танго, цветов или всё же кофе с привкусом иронии?

– Пожалуй, с разговора… без комплиментов и лести. Расскажешь о себе, дальше – как пойдёт. Почувствую ложь – ограничимся кофейной церемонией. Танец нужно заслужить.

Девочка совсем непростая, – подумал Павел Егорович, лицо которого вытянулось в странную мимическую композицию, а глаза слегка притухли, но желание выйти из странного поединка победителем, стремление сломить затяжное сопротивление, не давало шанса развернуть сценарий  диалога в интимную плоскость.

Малышка явно лидировала в поединке красноречия, ловко обходя запутанные изгибы выстроенного годами упорных тренировок лабиринта, в котором запутывались многие, очень многие Марьи искусницы.

Близость, а он уже отчётливо различал изумительной насыщенности интимный запах, получил негласное добро прикасаться к миниатюрным пальчикам, сводила Павла с ума. Ещё усилие и птичка не заметит, как оказалась в силке.

Пусть пока доминирует, – размышлял он, – в конце концов, опыт позволяет не делать фатальных ошибок, а это важнее, чем молниеносная победа. На данном этапе довольно безобидного флирта. Цель оправдывает средства.

Я не я буду, если не вскружу эту милую головку. Неужели она действительно умеет танцевать? Танго – это чувственность, страсть. Сама захочет ответить взаимностью, когда почувствует умение угадывать малейшие движения души, прежде чем решится изменить последовательность и направление танцевальных шагов.

Павел имел бойцовский характер, но опыт подсказывал, что контролировать события, в которых достоверны лишь сведения, продиктованные органами чувств, всё прочее субъективно, можно лишь отчасти.

Проникнуть в сознание шаловливой кокетки он не мог, потому и мысли направить в единое русло не получалось. Зоя выражалась и мыслила нестандартно, экстравагантно, угадывала налету  его сокровенные желания, предупреждала странными выводами стратегические маневры.

Павлу казалось, что девушка получает сугубо интимную информацию посредством прямого общения с его мозгом.

Внешность девушки и манера общения заводили невероятно, до спазмов в интимных мышцах и задержки дыхания, но мистические озарения, позволяющие ей запросто держать дистанцию, пугали.

Охотник уже не был уверен, что поймал за хвост счастливый случай.

Жена легла в больницу на обследование с женскими проблемами. В запасе пять-шесть дней неограниченной свободы, после которых вернутся серые будни, однообразные вечера, удручающе скучный, абсолютно неаппетитный секс раз в неделю.

Надо срочно принимать решение – идти в наступление с неизвестным финалом, поскольку мироздание не посвящено в его интимные планы, или с извинением подарить Зое букет, сославшись на забывчивость и коммерческие проблемы.

Красивые романтические истории в его жизни случались, чаще спонтанно, когда события развивались нелинейно, в виде стремительного вихря, не подчиняющегося гравитации желаний. Из слепых капризов судьбы и соткана была ткань трепетно-чувственного опыта, но Павел сумел убедить себя в исключительной силе личного интимного обаяния.

Конечно, это была нескромная фантазия, точнее, облачённая в броню неоправданного оптимизма вера, не подкреплённая ничем, кроме списка побед на ниве сентиментальных воспоминаний, настойчиво возвращающих в самые восхитительные моменты порочных приключений, которым впечатлительное воображение присваивало статус неотразимого покорителя сексуальных вершин.

Когда Пётр увидел девушку на аллее, такую воздушную, яркую, хрупкую – представил робкую скромницу, которую легко сразить наповал дорогим костюмом, шикарным букетом цветов, слегка небрежными тратами в кафе или ресторане, манерным обхождением, уверенным голосом, красноречием.

Он не гусар, кавалерийские методы презирает, но растягивать предварительные ласки надолго не имеет возможности. И всё же, поглощённая иллюзорными сюжетами интимного единения физиология требует немедленных действий.

– Павел Егорович, передумал приглашать меня на свидание?

– Вовсе нет. Просто подумал… кафе – не тот уровень: танцевать негде… и музыка не та.

– Мы же договорились: сначала откровенная исповедь. Должна же я понять, с кем имею дело. Давай начнём с меня.

– Забавно, – неожиданно покраснев, изрёк Павел, теряя самоуверенность, нервно поправляя причёску, – а как же кофе?

– Ну, если ты торопишься…

Отступать было некуда, – тогда прогуляемся вон туда, где нет мамаш с детьми и назойливых старушек.

Павел Егорович напрягся, неуверенно решаясь на дальнейшие действия, но нежно взял Зоеньку под ручку, ощутив плечом и ладонью трепетную упругость молодого тела.

Девушка кокетливо наклонила головку, пощекотала его ироничным взглядом, и дружелюбно улыбнулась, давая безмолвное согласие на сокращение дистанции.

– Вот собственно и всё, что я готова рассказать о себе, – вымолвила Зоя после непродолжительного, но весьма информативного повествования об особенностях биографии и планах на будущее, – алаверды, Павел Егорович.

Мужчина замялся. По лицу его проследовали одна за другой причудливые мимические волны, выдающие неуверенность и смятение, с которыми он не без колебания справился.

– От тебя, золотко, ничего не скроешь. Зачем тебе мои откровения? Да, я женат. Но жизнь – процесс динамичный, непоследовательный. Нас связывала любовь… довольно долго. Обострённые некогда трепетные чувства обветшали, выцвели. Я пустой. И вдруг встретил тебя. Сознаюсь – отнюдь не случайно.

Павел Егорович не ожидал от себя приступа сентиментальной чувствительности. Всё, что он говорил Зое, должна была услышать жена, с которой жил под одной крышей по привычке, не имея на то ни малейшего желания.

Супружеская близость была разновидностью ритуального жертвоприношения, разве что бескровного. Как он не замечал этого прежде?

– Зачёт, – внезапно оборвала Павла девушка, – считай, поверила. Следующая станция – кафе “Шоколадница”.

Идти на свидание, даже такое, ненастоящее, было приятно.

Ровесники не будили в Зое чувственных ассоциаций: общение с ними отдавало вульгарщиной и цинизмом. Павел Егорович был иным. Она понимала, что именно, какие желания будоражат возбуждённое сознание визави, но решила провести эксперимент. Сказать “Нет!” никогда не поздно. Зато можно многое понять из того, что требует обоснований и ответов.

С некоторых пор в её девственное сознание просочились до жути неприличные видения и мысли. Мало того, обжились и не желали покидать.

Разве это нормально, когда хочется такого… такого… непристойного, безнравственного, порочного: созерцать обнажённые тела, желательно в движении, вызывать в видениях откровенно бессовестные позы, представлять вызывающе вульгарные действия, примитивные в оскорбительной откровенности желания и соблазны. Вдобавок странное до невозможности поведение созревшего для любви тела.

Но всё это… вот это всё пошлое безобразие вызывало сладкое возбуждение, до невозможности приятные судороги и длительное чувственное послевкусие, бесстыдно  терзающее пикантным восхищением впечатлительное воображение.

Вот и теперь где-то внутри повисла оглушительная тишина, предвестница чувственного шторма, действующая на неё странным образом. Зоя чувствовала, знала, что следом пронесётся по возбуждённому жаждой влечения телу горячая волна вожделения, дополняемая восхитительно вкусной дрожью, судорожно напрягающая чувствительные сенсоры самых сладких местечек, посылающих сигналы прямиком в нервную систему.

Блаженный экстаз сфокусируется на мгновение внизу живота, включая одну за другой физиологические реакции, ответственные за наслаждение, повинуясь властным импульсам неосознанного влечения, и превратится в затяжной праздник плоти.

Последствия непредсказуемы.

– Только не это, только не сейчас, – испуганно молила она разбушевавшееся воображение, – он же в отцы мне годится, – и тут же противоречила, –  могу один раз позволить себе легкомысленное безрассудство? Могу, тем более, он мне нравится, что удивительно и странно! Но почему, почему… что так взбудоражило целомудренное воображение, до сих пор не познавшее вкуса даже наивной школьной любви?

Сознание девушки раздвоилось.

Одна часть поддерживала странного характера беседу с мужчиной, о котором известно лишь одно – его поведением руководит эгоистичное стремление обладать, вездесущий инстинкт размножения.

На этом поле Зоя стойко держала оборону, сознавая уникальность интимной невинности, которая, однако, начинала странным образом тяготить, превращаясь из преимущества в обузу.

Другая половина мечтала с головой нырнуть в пучину физиологической самостоятельности, несмотря на отсутствие серьёзных романтических грёз и гарантии стабильности.

Сделать правильный выбор, устранить очевидное противоречие для девушки без прошлого – миссия поистине невыполнимая, потому  и решилась бросить вызов искушающей неизведанными соблазнами судьбе.

– Пусть решит поединок, – рассудила девушка, – победитель получает приз. Или не получает, если окажется недостаточно убедительным.

Женщины, даже такие молодые и неопытные как Зоя, страстно мечтают о любви. Все без исключения. Но боятся поверить в то, что настоящая любовь возможна, что это реальное явление. Потому и устраивают бесчисленные испытания, проверки, желая наполнить жизнь положительными эмоциями в самом соблазнительном варианте.

Беда в том, что альтернатив слишком много и вычислить оптимальный алгоритм благоприятного предпочтения невозможно. Отборочный турнир – занятие трудоёмкое, непредсказуемое и необъективное. Там, где мерилом являются эмоции и чувства, закономерным является лишь элемент случайности.

– Танец я заслужил, – Павел Егорович безуспешно пытался переглядеть Зою, – значит, игра продолжается. Кофе и булочки с корицей отложим назавтра. Сегодня цветы, красное вино и танго. Карета подана. У меня на примете интересный клуб "La Cumparsita", там собираются любители парных танцев и фанаты. Живая музыка, настоящие скрипки, виолончель.

– Не люблю вино. От хорошей музыки и танцев не откажусь, но это наверно очень дорого. Хочешь  вогнать меня в долги? Разве нельзя танцевать под записанную композицию в кафе с демократичными ценами, тем более что есть и пить я не очень-то и хочу?

– Сегодня ты моя гостья. Расходы беру на себя. Могу себе позволить.

Зоя представления не имела, что в их городе есть подобное заведение. Танцы она осваивала в детско-юношеской танцевальной студии, не раз выезжала на показательные выступления. Пока не поступила в институт. Танго требует систематических тренировок. За два года из мышечной памяти многое стёрлось, но ритмы должны подсказать, как действовать. Проигрывать дуэль совсем не хочется. Хотя, она уже не знала, чего надо хотеть.

Музыка в уютно оформленном зале уже звучала, на подиуме крутились несколько ярких пар, но совсем не так как в студии. Наряды женщин выглядели дерзко, запредельно дорого, экстравагантно; пары недопустимо интимно прижимались друг к другу, принимали бесстыдно-похотливые позы, сливались в объятиях, совершали акробатические па, выставляя напоказ нижнее бельё, слишком откровенно дотрагивались до деликатных пределов… у всех на глазах.

Зрители реагировали не менее бурно: подхватывали своих пассий на руки, кружили, целовали взасос, демонстративно обнимались, не стесняясь, ласкали друг друга.

Смотреть на это безобразие было…

Нет, отнюдь не противно: пикантное действо возбуждало сверх меры; тело само реагировало на ритмы, на неожиданные движения, на провокации и особенно сложные движения танцоров.

– Это разогрев. Позднее начнётся нечто.

– Спасибо, Павел Егорович, –  неожиданно сказала Зоя, целуя его в щёку, – фантастика! Наверно я слишком самоуверенно заявила, что умею танцевать.

– Давай займём вон тот столик, закажем что-нибудь. Танец за тобой. Обещала.

То рыдала, то веселилась скрипка, гитары выбивали неожиданно энергичные ритмы, трагические звуки виолончели то и дело вклинивались в ткань незнакомых композиций. Казалось, что воздух клокочет, кипит.

Зоя смотрела и слушала, открыв рот, забыв о присутствии Павла.

– Мы пришли танцевать, – шёпотом напомнил он, – не обязательно выходить в центр зала. Мы люди скромные, будем делать вид, что пытаемся научиться. Не бойся, Зоенька, у меня есть некоторый опыт. Расслабься, я буду вести.

– Вот ещё, – неожиданно взбрыкнула партнёрша, – танец покажет, кто лидер.

Павел Егорович взял девушку за руку, немного смутившись, положил другую на упругую талию, притянул Зою к себе, ощутив мягкое давление девичьей груди. Так они стояли несколько бесконечно долгих минут, пока не заметили, что пары в центре зала – зачинщики, роль которых втянуть в мистическое шоу большинство присутствующих.

Рядом пытались танцевать дилетанты, не имеющие сноровки и опыта. Осознав это, Зоя расслабилась, встала в балетную стойку, расправила плечи, упруго выгнула спину… и повела, с чем партнёр не желал соглашаться, отчего через несколько шагов кого-то задел локтем, направив движение резко назад, где проворно кружилась другая пара.

Девушка была сосредоточена на безукоризненной точности движений, манёвр партнёра не почувствовала.

Пары столкнулись. Зоя упала, неловко подвернув ногу. Павел подхватил девушку на руки, получив в качестве альтернативной оплаты звонкую пощёчину, отрезвившую её моментально.

– Прости, не хотела. Оно… само как-то. Прости!

– Как нога?

– Ничего страшного. Готова продолжить. Веду я… и не спорь.

– Ладно. Но пощёчина… я вправе требовать компенсацию.

– На каком основании!

– Щека горит.

– Вымогатель, – улыбаясь, прошептала Зоя, оглянулась и ответила поцелуем, – теперь быстро заживёт. Танцуем, Павел Егорович. Не отвлекайся, мы здесь не одни.

Парочка довольно быстро уловила экзотический ритм, через несколько удачных шагов партнёры почувствовали уверенность.

Павел не сводил с девушки глаз, она кружилась в полузабытьи, неожиданно позволив быть ведомой, благодарно склонилась к мужскому плечу, щекотала распущенными волосами его щёку.

Руки танцора бесцеремонно хозяйничали на ягодицах и бёдрах, как бы нечаянно, подчиняясь звучанию струн, ощупывали гибкое тело под лёгким платьем, не встречая сопротивления; объятия и прикосновения быстро теряли былую невинность.

Зоя прижималась к его напряжённому бедру, висла на шее, обвивала мужской корпус то одной, то другой ногой, чувствуя желание немедленно слиться воедино, позволяла касаться губами груди, тереться щекой.

Импровизации становились раз от раза откровеннее. Когда в особенно крутом наклоне назад Павел чувственно огладил её ногу от колена до трусиков, Зоя зажмурила глаза, едва не вскрикнув, до чего было сладко.

Девушка не узнавала сама себя. Неужели так провокационно возбуждающе действуют особенная обстановка и причудливые ритмы?

Обсуждать ощущения они не стали, но Зоя попросила холодного шампанского, – жарко, – оправдывалась она, обмахивая разгорячённое лицо ладонью, и шёпотом, – у нас получилось, получилось!

– Кто же из нас выиграл?

– Я так счастлива! Давай обсудим потом. Танцевать хочу!

– Поздно, может домой? Завтра продолжим, обещаю.

Зоя укоризненно посмотрела на Павла, – спешишь праздновать победу? У меня дома родители, к тебе ехать боюсь.

– Почему, разве я такой страшный?

– Сам догадаешься или через переводчика будем общаться? Я не готова, понимаешь, не го-то-ва!!

– Решение принимать тебе. То, чего ты так боишься, совсем не обязательное условие на первом свидании. Дома у меня домашний кинотеатр, великолепная акустика. Хочешь, будем танцевать до утра? Одни. Никто нас не потревожит. Соглашайся.

Зоя напряглась. Во время танца она лихорадочно думала, перебирала варианты, яростно спорила с внутренним собеседником. Никогда ещё не приходилось девушке принимать столь сложное решение, никогда эмоциональное состояние не диктовало свою волю, а желание испытать запретное наслаждение не обрекало на действия, которые до сих пор числились в списке низменных пороков.

Павел так на неё смотрел, что слова казались ненужной роскошью.

Зоя не могла больше сопротивляться, – поехали.

Она понимала умом на что идёт, улавливала непостижимую нелогичность, двусмысленность ситуации, но условия диктовало не сознание, а тело, которое требовало иной проверки и других испытаний, до сей поры неизведанных. Вопреки вбитым в голову с раннего детства традициям и правилам, Зою неожиданно окунула в пучину страсти муладхара, нижняя энергетическая чакра, ответственная за интимную чувственность.

Квартира Павла Егоровича находилась в престижном квартале почти в центре города. Обстановка была изысканная, непривычная.

Несмотря на тёплую погоду, Зою трясло.

Два бокала шампанского, выпитые залпом, немного сгладили неловкость ситуации. Оба думали только о том, что должно или не должно было случиться.

– Выбери музыку.

– А, что! Я Энигму люблю, самый первый альбом, Mea culpa.

– Одобряю. Боишься?

– Не знаю. Немного не по себе, но это ничего. Нужно привыкнуть… к мысли. Слишком много событий, слишком неожиданно. Расскажи что-нибудь о себе… самое-самое. Про первую любовь. У тебя была первая любовь? У меня не было. Если не считать папиного брата, в которого была влюблена до восьми лет. Теперь смешно, а тогда не до смеха было. Глупая. Ты тоже считаешь, что я глупая?

– Зачем тебе знать о чужой любви?

– Просто не знаю, как это. Любопытно. Расскажешь? А ты, ты бы мог в меня влюбиться?

– Я уже… как мальчишка. Втюрился. Можно про ту любовь, которая когда-то была, в другой раз? У тебя волосы малиной пахнут.

– Обними меня. Давай потанцуем. Мне так хорошо… и так плохо… без тебя.

– Мы же не расставались. Это нервы. Успокойся. Напоминаю – все решения принимаешь ты. Если хочешь – могу отвезти домой.

– Ты же выпил. И потом… я всё решила. Сегодня или никогда.

– Не торопись. Не хочу, чтобы ты когда-нибудь пожалела. Хочешь, сделаю тебе массаж?

– Хочу. Мне раздеться?

– Как хочешь. Не обязательно. Садись на этот стул, закрой глаза, думай о хорошем, расслабься.

Павел чем-то особенным долго массировал голову, нежно расчёсывал волосы, потом собрал их в пучок, перевязал ленточкой, принялся за плечи и спину, потом нежно ласкал шею, щекотно теребил губами мочки ушей.

Зоя долго не могла расслабиться, но уши оказались настолько чувствительными, что она едва не замурчала.

Игра в целебную терапию понравилась, вызвала новый приступ возбуждения. Сладкая горячая волна прокатилась по телу один раз, другой. Желание нарастало как снежный ком. Зоя напряглась, ожидая приближение экстаза. Павел почувствовал импульс влечения, опустил руки в вырез платья, провёл ладонью по набухшей груди, дотронулся до напряжённого соска, вызвав лёгким прикосновением ответный импульс

Девушка сжала кулачки, застонала в приступе трепетного блаженства, судорожно сжала бёдра в попытке сдержать взрыв эмоций, зародившийся в чреве, выгнулась, сжалась как пружина.

– Что это, Паша, – зачарованно шептала Зоя, заставляя его с силой сжимать соски, – мне так хорошо. Что ты со мной сделал? Как мне теперь жить… без тебя!

– Прости! Я не знал… что так бывает.

– Как, Пашенька, как?

– Вот так… серьёзно. Секс всегда был для меня развлечением, разрядкой. Только сейчас понял, что никогда не любил жену. Что вообще никогда никого не любил. Я тебе постелю в комнате для гостей. Хватит на сегодня экспериментов, иначе не выдержу. Хочешь чая? Нет, сначала иди в душ. И умоляю – не думай ни о чём плохом. Тебе нечего бояться.

– Я уже не боюсь. И спать лягу с тобой. Можно?

Зоя внимательно посмотрела на Павла, на его страдальческое выражение, – ты взрослый, тебе  принимать решение. Я готова, даже если соврёшь, что разведёшься, что любишь. Пора взрослеть. Засиделась я в девках.

Павел Егорович как-то странно смотрел на неё, едва не расплакался; было видно, как медленно наливаются предательской влагой глаза, как выступают пятна на лице и шее.

Он пытался справиться с позорной ситуацией с помощью резких мимических движений, задержки дыхания, но увидев, как девушка решительно сбрасывает с себя интимные покровы, неожиданно рассмеялся.

– Уморила. В девках боится остаться. В твои-то годы! Живо в душ… и спать… в свою комнату. Утром поговорим. Устал я тебя соблазнять, устал! Пора передохнуть. Какой же я дурак, право слово, какой дурак! Девочка моя, это я фигурально, конечно не моя, как я рад, что не успел сломать твою судьбу.

Что ни говори…

Вокруг руин страны воспоминаний

Зима для взора вычистит простор.

Смотри и плачь, и бесполезен спор –

Все названо своими именами.               

Ксения Хохлова

После бани в пятницу, выпив традиционный бокал пива, с удивительно солнечным настроением Трофимов как обычно шёл инспектировать городской парк.

Там после шести вечера людно, красиво, весело.

У касс с качелями и каруселями толпится воодушевлённый предчувствием выходных дней народ.

К колесу обозрения он обычно не подходит – ничего интересного: высоко, толком не разглядишь, кто там, чем развлекается. Другое дело качели-лодочки.

Девчонки пищат, кавалеры хорохорятся; юбчонки взлетают… иной раз выше головы. Ножки стройные, аппетитные попки, трусики разноцветные. Душа поёт!

У него интерес свой: девчонок выглядывает одиноких с рассеяно скучающими лицами. Таким тоже полетать хочется да не с кем.

А тут он с позитивно-игривым настроем: дружелюбный, улыбчивый,  –  позвольте пригласить на тур качания на небесных лодочках. Невозможно не заметить ваше сентиментально-романтическое самочувствие. Наверняка вы любите стихи. Все девушки тонко чувствуют волшебную музыку поэтических строф. А вы… такая хрупкая, такая бесхитростная, такая уязвимая. Вот это, например, словно специально вам посвящено  – “ювелирная точность рассыпанных пО ветру точек безнадежно вращает Земли неподъёмную ось. Время верить. Любить. И найти среди множества «прочих» ирреальное то, что зачем-то еще не сбылось…“

– Позвольте вам не позволить. Неприлично, знаете ли, знакомиться с незнакомыми. К тому же на улице. Хотя стихи мне действительно понравились. Но это ничего не меняет.

– Всё в жизни можно исправить, милая девочка, буквально всё. Давайте зайдём в кафе, познакомимся. Какое мороженое предпочитаете? Кстати, вам удивительно подходит оранжевый цвет. Дамочка, нам, пожалуйста, вон тот скромный букетик. Это вас ни к чему не обязывает. Хочу выразить восхищение, только и всего. Вы такая юная, такая застенчивая. Вот за этот столик. Эй, гарсон, протри тут! Я за вами немножко поухаживаю, не обессудьте. Бутылочку шампанского нам, мороженое. И два фужера. Куда же вы!!!

– Вот что значит – не везёт! Опять не мой день. Столько времени убил, опять зря. Никакой благодарности. Хорошо хоть цветы оставила. Мороженое я съем, шипучку с собой заберу. В пакетик положи. И шоколадку. Чего ржёшь, скотина, обслуживай!

– Сколько-сколько с меня? Да ты что! Давай вместе посчитаем. Так и знал. Хоть на двести рублей, но обжулить.

Как же рано теперь темнеет. Торопиться надо. Вон, у фонтана, какие цыпочки зазря скучают. Любо-дорого! О, моя вон та, стройная, с распущенными волосами, в персиковом платьице. А грудь-то, грудь какая, произведение искусства. Опять же, у меня букет в цвет. Мяукнуть не успеет как я её… ко-о-шечка, ты может первая красавица Москвы, кошечка, ты не выходишь у меня из головы-ы-ы…

– Вы ведь меня ждёте, прелестница. Это вам. От всей души. Увидел, стоите: трогательная такая, крохотная, застенчивая, невинная, юная. И совсем одна. В такой удивительный вечер надо восхищаться красками заката, бродить у кромки воды, мечтать о чём-то далёком, несбыточном. “Мерцают звёзд кленовые листочки, настольной лампой смотрит вниз луна.

А я брожу, вышагивая строчки, твоей любовью доверху полна.” Правда, замечательные строки. Просто душа поёт. У меня шампанское есть, шоколад. Вы ведь наверняка сладкоежка, угадал? Вон там, у пруда, скамеечки. Никто не помешает нам любоваться звёздами. У меня и стаканчики с собой. А хотите…

– Не хочет! Гордая, неприступная. Да начхать! Что им надо-то – ключ от квартиры, где деньги лежат? Такой вечер загубили, лахудры. Принца им подавай! Облезете. Да и у меня облом. Ну и ладно. Водку с шампанским забадяжу – тоже неплохо вставляет. Ну времена, ну нравы. Никакого уважения к мужескому полу. Помнится, лет так тридцать назад… таких кокеток бойких мимоходом цеплял! Ноги от ушей, осиные талии, буфера, бёдра, походка… стоило лишь подмигнуть. А какие безотказные были, проказницы. Не то, что нынешнее племя. Никакого романтизма. Что ни говори – все бабы шаболды беспутные.

В миниатюре использованы строки стихов Анны Арканиной и Ольги Алёнкиной.

Лента Мёбиуса семейных отношений

Моя ль вина, что лжёт любой расчёт,

что там, где составные страсть и нежность –

фатальна минимальная погрешность

и звук – лавины за собой влечет;   

Ксения Хохлова

У Сергея Викторовича Салазкина было всё, что составляет основу счастья.

Жена – само очарование: домовитая, хозяйственная, рассудительная. Что более важно –изобретательно практичная.

А какой она готовит плов!

Сергей не считал Лидушку красавицей, но от запаха распущенных по плечам волос буквально сходил с ума. Пружинистые движения, обворожительная улыбка, лебединая шея, гибкий стан.

Все завидовали. Даже он сам.

Салазкин любил подкрасться незаметно, когда жена занята хлопотами по дому. Или на кухне. С наслаждением немыслимым прижимался к духовитому телу. Накрывал плотно-плотно горстями упругие мячики чувствительной груди; целовал шею от ямочки на плече до сладкого местечка за ухом, заставляя супругу затихнуть, напрячься, выгнуться, шаловливо лез под подол в поисках самого спелого, самого горячего пирожка.

Иногда удавалось вырвать из уст чувственный стон.

Божественное наслаждение!

Неизвестно, что чувствовала в эти пикантные моменты жена (иногда выходил повод для возмущения; был случай, когда Сергею досталось по локтю горячей сковородой), он от подобной нехитрой близости возбуждался настолько, что остановить динамику требовательной пылкости было невозможно.

Потом потные от удовлетворённой страсти супруги в восхитительно непристойных позах подолгу лежали на растерзанной в пух и прах кровати, стараясь изо всех сил успокоить дыхание, и смеялись беззвучно, чтобы дети не могли догадаться, что у папы и мамы случилась любовь.

А как изящно после всего любимая поднималась с постели, блистая неотразимой наготой, делая вид, что стесняется.

Наивная. Такой спектакль невозможно смотреть безучастно.

Сергей тут же вскакивал с супружеского ложа, подхватывал свою нимфу налету и тащил обратно. Лидушка отбивалась, демонстративно пускала слезу.

Муж успокаивал, успокаивал, пока не иссякнут окончательно силы или не постучится в дверь неугомонная ребятня, безжалостно гася свет безумной страсти в чувствительных сенсорах.

Так они и жили: неуязвимо, легко, играючи.

Он видел свой брак до невозможности счастливым, если не сказать больше – идеальным.

Но что-то последнее время смущало, беспокоило.

Смутная тревога пронизывала искушённое хитросплетениями жизни сознание, порождая необъяснимые предчувствия, мучительное томление духа, эмоциональный и физический дискомфорт.

Что-то в их отношениях изменилось, треснуло, хотя выглядела Лидочка всё так же потрясающе: элегантно, эффектно, чувственно.

Возможно, слишком соблазнительно.

В любом случае, как-то не так.

И ещё характер.

Темперамент и женственность те же, а покладистость, мягкая нежность, деликатность, словно испарились. Лидушка неожиданно научилась спорить, раздражалась по пустякам. Даже походка и взгляд стали чужими, незнакомыми.

Жена, как и прежде, искушала лукавыми соблазнами: манила возможностью игриво проникнуть под подол, запустить пальцы в гладко зачёсанные волосы, засунуть нос в дразнящее аппетитной сочностью декольте, вырвать из сладких уст поцелуй.

Да просто дотронуться.

Что Сергей мог поделать, если супруга – самая настоящая зажигалка, а он всегда голоден!

Вот и сейчас…

А она… смотрит. Не то чтобы равнодушно – испытующе: пронзительно, насмешливо, словно он ей чего-то должен.

Сергей заскучал, отчаявшись вернуть жизнь в накатанную колею. Лихо ему в своём доме, неуютно. Может на работе у Лидушки что не ладится?

И вдруг пронзила его шальная догадка: никак любовная интрижка!

Острая боль нырнула за грудину, в голове застрял шум – неприятный размеренный гул, высверливающий мозг, леденящий душу, запирающий дыхание.

Ослепительные сполохи разноцветных пятен летали перед глазами, голова шла кругом, нервы напружинились, вытянулись в струнку.

– Нет, – беззвучно взмолился Сергей, судорожно глотая воздух, – только не это. Я же люблю её. Люблю, люблю, люблю!!! Нет, не верю-ю-ю! Она не могла, не могла, не могла… так со мной поступить!

Однажды случайно залетевшую догадку можно попытаться выбросить из головы. Вон отсюда!

Глядь-поглядь, а она вновь свербит, долбит по больному, как дятел сухую ветку.

– Поговорить надо, выяснить. Вот вернётся… вот где она сейчас, где! Что происходит! Мужчина я или олень винторогий? Уж я ей задам, по струнке ходить будет!

Негодование росло, ширилось. Сосуд раздражения наполнился до отказа. Пар из кипящих мыслей вырывался наружу, со скрежетом и писком валил из ушей.

Восемь вечера. Лидушки нет!

Катастрофа, аврал!

И вдруг вот она, собственной персоной, – явилась, не запылилась, где была, что делала!

Жена была слегка навеселе: возбуждённая, соблазнительная донельзя. Глаза полыхали незнакомым свечением, рот в непонятной ухмылке растянут до ушей, поза совсем не виноватая, напротив, самоуверенно-надменная, иронично-напыщенная, словно желает предъявить нечто из рук вон неожиданное.

Неужели решилась уходить, – словно шилом пронзило сознание озарение, моментально посылая тремор в каждую клеточку возбуждённого ужасной несправедливостью тела.

– Как ты могла, – прошептал Сергей, медленно проваливаясь в бессознательное состояние.

Очнувшись, он увидел расплывающееся лицо жены, машущей около носа ватой с какой-то вонючей гадостью.

– Очухался, родимый. Вот и чудненько. Нам надо поговорить. Приходи скорее в себя, и приступим.

– Это мне, мне надо с тобой поговорить! Ты была у него, скажи – почему?

– Вот и я хочу это знать. А была у неё, у твоей любовницы. И разобралась! Интересно, как она будет объяснять мужу, когда тот из рейса вернётся, откуда у неё такой изумительно яркий фингал. Произведение искусства. Джексон Поллок обзавидуется. Не беспокойся, первую помощь ей оказала. Она дама понятливая. Я её простила. Тебя – нет, и не спорь! С сегодняшнего дня отправляешься в штрафную роту. Вот, а с Анькой мы всё уладили, даже обмыли возвращение блудного мужа на историческую родину. Буду теперь за тобой внимательно следить. А как ты хотел!

*Лента Мёбиуса – неориентируемая непрерывная трёхмерная (объёмная ) плоскость без конца и начала (пример пространственной бесконечности, имеет лишь одну сторону). Если взять полоску бумаги двух цветов, с одной стороны красную, а с другой зелёную, и склеить концы зелёным цветом к красному, то и получится эта лента. И можно ползти по ней бесконечно…

Жди, когда появятся звёзды

Но если шальная осечка

Вернёт на тропу бытия…

Надену серёжки, колечко,

Вздохну и забуду тебя.         

Нина Максимова

Душа Витьки Забродина томилась в трепетно-сладком восторге, когда бродил с Дашенькой –  самой юной, самой дорогой и любимой девочкой во Вселенной по изумительно уютной приморской набережной, чувственно держа её за кукольную ладошку: отпустить невозможно.  Такое блаженство по всему телу растекается – словно она по душе босиком прошлась.

Два месяца счастья в романтическом поединке пролетели как один день. Не без пользы, но неспешно, хотя усердия и выдержки у Витьки хватало.

Как же она прекрасна! И не сказать что недотрога: целуется так, что сознание разноцветным туманом перед глазами расплывается.

Но мужчина всегда остаётся мужчиной: мимоходом с не меньшим наслаждением юноша сканировал любопытным взором доступные для контрабанды впечатлений изысканные, объёмные и забавные дамские тайны,  опрометчиво или намеренно выставленные хозяйками впечатляющих эффектов напоказ.

Активный поиск пикантных соблазнов для мужчины, опалённого влюбчивостью – процесс непрерывный: вокруг столько изумительных, вдохновляющих позитивные творческие порывы ходячих реликвий – глаза разбегаются.

Впечатлительное воображение, вызвавшее так не ко времени клокочущую в горячей крови бурю эмоций, буквально захлёбывалось от немого восторга.

Витька хотел бы познакомиться и с той, и с этой. А какая вон у той цыпочки аппетитная грудь!

Немыслимый поток галлюцинаций заставлялся сознание юного Ромео разлетаться на осколки, словно хрустальное стекло, в которое угодил твёрдый предмет.

Как же не ко времени появилась столь впечатляющая россыпь отвлекающих факторов. Хотя, вся эта дивная красота динамична: уходят одни – им на смену появятся другие, ещё слаще. Вон за тем пирсом будет аллейка направо, за ней тенистый парк, ряд кафетериев, за которыми скамеечки, затенённые цветущими кустами, где можно сколько угодно целоваться.

Может быть, сегодня удастся сдвинуть тактильное общение на шажок вперёд.

Витька представил, как с наслаждением тискает самую загадочную в мире грудь: Даша ни разу не позволила подобной вольности.

От одной мысли о недоступной нежности у него затряслись поджилки, напрягся живот, вместо настроения поднимая нечто иное, чему не положено до поры иметь своё мнение.

Часа полтора парочка дышала носами, поскольку губы были заняты альтернативными действиями. Практиковались в обмене целебными соками они довольно давно, но никак не могли насытиться. Наверно это невозможно: каждое новое движение языка вызывало  мощные импульсы божественного восторга, заставляя искать иные способы слияния.

Даша готова была уступить, почти; сама мечтала испытать нечто новое, пусть даже недозволенное, но в данную минуту не решалась преподнести любимому столь щедрый подарок. Червячок сомнения, ни на чём не основанный, разве что смутные ощущения:  казалось, по глупости наверно, что Витька раздевает глазами каждую встречную. Но он такой…

Была, конечно, причина. Витька был не только первый – единственный, кому она позволила приблизиться на опасное для невинности расстояние.

Даша ничегошеньки не знала о любви. Что, если это совсем не она – нечто другое. Девчонки рассказывали…

Много чего рассказывали.

Про измены, про нежелательную беременность. Про то, что нельзя делиться единственной девичьей ценностью с первым попавшимся. Сначала нужно попробовать, пусть не всё. Будет хотя бы с чем сравнивать.

В этот момент мимо проходила девочка напрочь лишённая комплексов: трусы-верёвочки, заплатки на месте сосков, белоснежная упругая кожа, откровенно порочная стойка соблазнительно выпуклых форм внизу и вверху,  и прожигающий то ли похотью, то ли озорством иронично насмешливый взгляд.

Витька затаил дыхание, напрягся, слегка сместил вперёд корпус, чтобы не терять из вида пикантное зрелище.

Даша отстранилась, вытерла губы, но встретиться с Витькой взглядом не решилась.

Настроение было безбожно испорчено.

Девушка заторопилась домой, выдумав на ходу десяток причин. Витька, не моргнув, вспомнил вдруг про кучу неотложных дел, сказал, что завтра на работу, надо выспаться.

До остановки автобуса шагали молча, рук не отпускали.

Каждый думал о своём.

Прощальный поцелуй всё же состоялся.

– До завтра. Как всегда в шесть? Уже скучаю.

– Я тоже, – неуверенно или равнодушно ответила Даша.

Витька долго махал руками, прыгал, подставляя ладони к окну, посылал воздушные поцелуи.

Девочка, проехав одну остановку, сошла, не понимая почему, зачем.

Некомфортно на душе, слабость какая-то, словно отравилась чем. Захотелось прогуляться. Просто так.

На мгновение Даша задумалась. Мысли улетели далеко-далеко. Удивительным было то, что они кружили в пустоте, словно кругом лежал снег, которого она никогда в жизни не видела, который был и сверху, и снизу – везде. Но холодно не было: непривычно, одиноко, тоскливо – да.

Отчего-то ни с кем не хотелось разговаривать, видеться, – улягусь прямо здесь, – подумала она, буду ждать, когда появятся звёзды.

В сознание вернул велосипедист, наехавший на неё колесом.

Даша очнулась, принялась оглядываться. Задумалась-то всего на минуточку. Как умудрилась оказаться здесь, на набережной? Цветущие кустики. Скамейки. Вон на той они целовались.

Надо же, опять её успели занять, тоже целуются, да как увлечённо.

А Витька как сюда попал?

Даша выпучила глаза, напрягла зрение: Витька. И она – та, без комплексов, с ироничным взглядом и трусами верёвочкой.

Линия судьбы

Подушка сохранит пустые сны,

как первоклашка – стеклышки цветные;

царапины глухим глаголом «были»

годами заживать обречены…            

Ксения Хохлова

Ночь выдалась невыносимо тяжёлая, долгая-долгая, практически бесконечная, несмотря на то, что пролетела за одно нескончаемое мгновение: даже покурить было некогда.

Теперь можно присесть с закрытыми глазами, расслабиться, забыть о четырёх срочных операциях,  о мешках с окровавленными салфетками, изматывающей череде уколов и капельниц; о сердце, которое едва не выпрыгнуло из груди, когда пациент под наркозом запросто разорвал фиксаторы и соскочил с операционного стола.

Мало того, что реанимация могучего, но беспомощного тела потребовала массы агрессивной активности и с невероятной скоростью потраченных нервов, так ещё и хирург от потрясения грохнулся в продолжительный обморок.

В его кабинет сестра пришла обговорить неоднозначную ситуацию. Доктора не было.

На секундочку смежив веки, Галя мгновенно провалилась в подобие транса, когда голова идёт кругом, а ты падаешь в глубину бездонной пропасти спиной вниз.

Позвоночник стонал от напряжения, мышцы ног сводило судорогой, в голове царил странного характера вакуум; создалось впечатление, что где-то в черепной коробке образовалось несанкционированное отверстие, через которое пустота с противным шипением рвалась наружу.

Удивительным было то, что она как бы падала, но страшно не было, а в это время извне в то место, где обитают грёзы, взамен отторгаемой с неприятным шумом материи, мощно вливался сгусток потрясающе вкусной жизненной силы.

Галина Тимофеевна, изнурённая безмерной психической нагрузкой тридцатилетняя хирургическая медицинская сестра в состоянии близком к беспамятству отчётливо ощутила невероятный прилив энергии и крови к груди, внизу живота, вызванный странным видением: в неё мощными толчками входил тот самый пациент, которого они едва не потеряли.

У Корепанова, бывшего бойца спецназа, уволенного в запас по причине контузии и множественных боевых ранений, собранного некогда по кусочкам после взрыва мины, сдвинулся с места осколок, который прежде не решались оперировать.

Как всегда бывает в подобных случаях, обломок металла пошёл в атаку неожиданно, в пиковый момент сладострастия на интимном свидании: его привезли в клинику стыдливо прикрытого простынкой.

Боевое снаряжение любвеобильного кабальеро так и не успело разрядиться. Несмотря на невыносимую боль, могучее либидо здоровяка гордо топорщилось меж атлетически выглядящих бёдер как напоминание о непобедимости героического бойца даже в мирной жизни.

Готовить больного к операции пришлось Гале.

Может быть, и не было в том необходимости (операционное поле находилось в подреберье), но сестричка подошла к обязанности с максимальной ответственностью: растительность в паховой области была безжалостно истреблена и продезинфицирована, для чего у восставшего копья приходилось, то и дело менять положение, естественно вручную.

Корепанов корчился, извивался, напрягал надёжно зафиксированные по инструкции жилистые ноги и рельефный, возмутительно сексуальный пресс, мычал нечто нечленораздельное, сердился, – потерпи, родимый, так надо, ты же не хочешь, чтобы в раневую ткань попала гадкая инфекция, – ласково разговаривала с ним сестричка, удерживая восставшее орудие миниатюрной ладошкой.

Не трудно догадаться, что стандартная медицинская процедура закончилась густым вулканическим фейерверком эмоций страсти, после чего бравый солдатик погрузился в прострацию: то ли от боли, то ли по причине неожиданной глубины наслаждения.

Инцидент в операционной – прыжок пациента со стола и побег полководца с поля боя был срочным порядком засекречен. За подобное недоразумение недолго и за решётку загреметь.

Из блаженного оцепенения Галю вырвало прикосновение, – спасибо тебе, выручила. Должен буду, – устало произнёс Андрей Борисович, закрывая кабинет изнутри на два оборота ключа.

– Я не в претензии, Андрей Борисович. С каждым может случиться. Всех предупредил?

– Только ты осталась, – прошептал мужчина, нежно целуя сотрудницу в шею, – могу я рассчитывать на срочную медицинскую помощь?

– Мне бы поспать, Андрюша. Кто знает, что день грядущий нам готовит. Корепанов мужик мощный, но, богатыри тоже ломаются. Я здесь останусь, прослежу.

– Я быстро, мяукнуть не успеешь. Очень надо. Вопрос жизни и смерти.

– Относишься ко мне как к походной аптечке. У меня таблетка просрочена. Сегодня ничего не получится.

– Жаль. Я думал мы в ответе за тех, кого…

– Ты ничего не перепутал, Сазонов! В ответе – ты за жену, а она за тебя. Я сегодня уже похмелилась.

– Когда успела!

– Не когда, а с кем, Андрюшенька. Тебе такое в страшном сне не привидится. Сама не ожидала от себя такой прыти. Сдавай смену и вали. Будильник мне поставь. Часа два, думаю, хватит, чтобы оклематься.

Андрей Борисович постелил Гале на топчане, укрыл её пледом, но не удержался, запустил пятерню меж ног, – да ты и впрямь мокрая! Охренела что ли?! Ты чем на рабочем месте занимаешься, с кем, я тебя спрашиваю!

– Не шуми, меня беречь надо. Такая корова, сам понимаешь, всем надобна. Не беси, проваливай. С кем – с кем: с собой. Перенервничала, так бывает.

Будильник болезненно вырвал Галю из сна. Мутило.

Кое-как приведя себя в порядок, она побрела проведать Корепанова, который скоро должен был отойти от наркоза.

Больной вопреки прогнозу смотрел на неё в упор, – пить хочу.

– Нельзя.

– Мне, значит, нельзя, а тебе можно. Узнал, сестра милосердия. Не совестно?

– Обычная медицинская процедура. Разве моя вина, что ты такой впечатлительный? Дёрнула и поплыл.

– А ты дерзкая. Не боишься жестокой мсти!

– Смешно. Ну-ка сожми мне палец, боец. Ого-о-о!

– Тогда уж и ты мне того… сожми.

– Молчи, дурень, –  зашептала Галя, – я здесь в порядке общественного контроля. Смена не моя. То была производственная необходимость.

– А ты ничего, сладенькая, ладная. Ближе подойди, не обижу.

– Ой, описаюсь сейчас от страха. Говори, чё надо.

– Прикоснуться хочу, разглядеть, как следует. Мы же теперь, после того что между нами было, вроде как полюбовники.

– Ещё чего выдумал. Совесть поимей. Я при исполнении. И силы побереги. Оклемаешься – такое расскажу.

– Так смена не твоя. И не любопытен я до сплетен, а пощупать, там же, где ты меня, мечтаю. Забудь. Неудачная шутка. Я ведь видел, слышал всё. Ладно, не дрейфь: солдат ребёнка не обидит. Падать и вставать привычный. Иди ближе, иди, дай женским духом сполна насладиться. Ба, да ты никак…  чувствами же пахнет, любовью!

– Прекрати… те, Корепанов, а то я санитаров вызову. У вас швы могут разойтись!

– Напугала ежа голой попой. Да я за любимую женщину всех порву. Хоть спецназ вызывай. Вот погоди, снимут швы, такую серенаду тебе спою. У меня подобное вдохновение впервые. Замуж пойдёшь за меня, спасительница? Это ведь ты меня с того света вытащила. Лица не видел, а аромат неповторимый на всю жизнь запомнил.

– У вас, Корепанов, излишне впечатлительное воображение. Думаю, таких жён да невест у вас на каждой грядке пучок. Когда в город приходят гусары, в воздух летят не только чепчики, но и трусики с бюстгальтерами. Женщины – существа наивные, от визуальных эффектов загораются.

– Вот ты какого обо мне мнения! Приревновала что ли! Я ведь не железный дровосек: женщин люблю – не скрываю. По обоюдному согласию. Никакой жеребятины – исключительно здоровья для. А тебе предложение делаю, поскольку влюблён безоглядно.

– Так я и поверила. Ладно, больной, не отвлекайтесь от главного. Вам необходим позитивный настрой, покой, лечение и хорошее питание.

– Покой нам только снится. Я сладкое люблю. Пирожки… с повидлом, яблоки, – Корепанов жестом показал, что на самом деле имеет в виду и тут же пошёл в атаку, – сделай мне искусительница искусственное дыхание, иначе не выживу.

Галя покраснела, хотя застенчивостью никогда не болела, – над любопытным предложением обещаю подумать. Позже. Просьба приступить к немедленной реанимации оставлена без удовлетворения. Вынуждена оставить вас, Корепанов, на попечение специально обученного медицинского персонала. Настойчивее будьте. Кто-нибудь да откликнется. А я спать ужасно хочу.

– Ты меня неправильно поняла. Сегодня Игорь Станиславович, то есть я, как никогда серьёзен. Буду ждать… надеяться на лучшее. Дай хоть причёску понюхать, недотрога, в ручку чмокнуть. Я ведь только с виду азартный игрок и авантюрист, на самом деле – застенчивый романтик. Вот только предчувствие: до утра не доживу.

– Думать не моги. Зря что ли всю ночь тебя выхаживала!

– Звучит как признание в любви. Зовут-то тебя как, невестушка?

– Галина Тимофеевна.

– Душа поёт, Галенька. Прислонись щёчкой, не вредничай, громко петь не могу. Я в весеннем лесу пил берёзовый сок, с ненаглядной певуньей в стогу ночевал…

– Замечательная песня, Корепанов. Я её тоже обожаю. Да не про нас.

– Отчего же? Кто мне запретит… с невестой… в стогу. Не отнимай надежду, дай умереть счастливым.

– С чего бы вам умирать, Игорь Станиславович? У края могилы про любовь не вспоминают, к девушкам не пристают.

– Как сказать. Вот я, три десятка лет с хвостиком небо коптил: под смертью ходил, женщин любвеобильных, но не шибко разборчивых, мимоходом обхаживал, бывало слова нежные, на ушко шептал, хитрец, но, ни разу не пришлось влюбиться всерьёз. Только теперь понял: тебя искал. Веришь?

– Зачем я тебе?

– Не зачем, а почему. Влюбился, говорю, на полном серьёзе влюбился.

– Выживешь – поверю.

– Слово даёшь?

– Даю! Но на этом всё. Никаких вольностей. Швы снимем – тогда поговорим.

К вечеру у больного до критической отметки поднялась температура. Персонал суетился, собрали консилиум. Лабораторные исследования и клинические симптомы указывали на сепсис.

Трое суток Игоря Станиславовича выхаживали в реанимационном отделении. Галя приходила к нему, подолгу сидела, держала за руку, – ты чего, Корепанов, – слезливо скулила она, – замуж звал, а сам в кусты. Нечестно так. Я же поверила. Может у меня тоже… в первый раз. Ты только выживи, я тебе всё что хочешь, одного тебя любить буду. Думаешь, сама не хотела к тебе прислониться? Ещё как хотела. Ты мне сразу занозой в сердце воткнулся. Помнишь, обещала кое-что рассказать? Так вышло, стыдно признаться, я с тобой в том стогу, про который пел, ещё до того так переночевала – до сих пор от впечатления отойти не могу.

На четвёртый день стоило только Гале взять Игоря за руку, как он открыл глаза.

Узнал. Сразу узнал. Так смотрел, что слова казались излишней роскошью. А рукопожатие слабое. Это ничего: живой ведь. Любовь подождёт.

Соки чувствительные в крови у Галины сразу забродили. Теперь уже она не стеснялась ни мыслей шальных, ни нескромных желаний, – дай поцелую, родненький. Теперь не отпущу!

Женщина, романтический ресурс которой идёт на убыль, которая за нелёгкую, не вполне счастливую жизнь накопила критическую массу негативных впечатлений, миллионы выстраданных эпизодов: удручающих, обманчивых, тягостных, порой жутких, готова уцепиться за проплывающую мимо соломинку, не то, что за искреннее признание в любви.

Она не ходила – летала, не замечая никого и ничего вокруг. Только теперь она поняла, что такое настоящее счастье, хотя прикоснулась к нему с самого холодного края.

Галя забывала спать. Душа её, подстёгнутая воспалённым воображением, рисовала сказочные миры. Энергия из светящихся энтузиазмом глаз била ключом.

Когда Игоря перевели обратно в хирургическое отделение, домой она бегала лишь для того, чтобы переодеться и приготовить чего-нибудь вкусненькое любимому.

Днём они целомудренно держались за руки, повествуя друг другу о жизни до… до той операции, до удивительно странного знакомства: расскажи кому – усмехнутся или гадостей наговорят. Пусть уж причудливо нереальная история любви останется тайной.

Стоило Гале неосторожно положить руку на одеяло, как Игорь начинал хохотать, – не пора ли меня постричь?

– Смейся-смейся. Мне лично не до смеха было, когда кое-кто прямо в лицо кое-чем плевался.

– Я же профессионал, стреляю без промаха из всех видов оружия. Покажи, куда попал. Вот сюда? Это будет моим любимым местом. Представляю, что было бы, попади я не в щёку, а в глаз, например. Жить со слепой женой – так себе удовольствие.

Галя оглядывалась украдкой, чтобы убедиться в интимности переговоров, открывала рывком кусок одеяла, – так и знала, пойман на горячем.

– Как ты права, любовь моя. Проверь, живой или спит.

– Неудобно, мы ведь только начинаем знакомиться.

– Что касается меня, то да – был практически без сознания, но ты-то производила развратные действия, полностью отдавая себе отчёт в недопустимости несанкционированного проникновения в личное интимное пространство.

– Не докажешь. Я не нарушала моральных принципов. Меня заставили.

Так они пикировались до самой ночи, пока тишина в корпусе не заступит на дежурство.

Игорю было больно, но отказаться от удовольствия слиться воедино с женщиной, которую он впервые в жизни искренне назвал любимой, было выше сил.

Дверь изнутри палаты запирали ножкой стула. Страстные поцелуи плавно переходили в путешествие по бескрайним просторам затерянных в параллельных мирах интимных соблазнов. Весьма непросто было найти достойные позиции для нескромных эротических экспериментов. Странная эквилибристика нисколько не смущала незадачливых любовников.

– Как эту штуковину расстегнуть?

– Не напрягайся, сама сниму. Лежи, всё сама сделаю. Так не больно?

– Погоди, не спеши, дай к телу привыкнуть. Руки дрожат. Какая же ты… необыкновенная. Какая удача, что не кому-то, тебе выпало счастье интимную причёску мне делать. Лёжа не получается. Помоги на стул перебраться. Жаль, нельзя свет включить. Разглядеть хочется, запомнить.

– Наиграешься ещё. Вся жизнь впереди.

– Кто бы знал, сколько кому дней отмерено. Опускайся осторожно, я готов. Застынь, не двигайся. Чувствуешь! Я тоже.

Галя нарадоваться не могла. Наконец-то у неё есть надёжная защита, человечек, с которым  прошла через горнило боли, который всегда будет рядом. Впредь никто в целом мире не посмеет предложить воспользоваться её телом в качестве интимной примочки, средства от тоски или духовного лекаря.

Теперь у неё есть, кого лечить.

Вот только слова Корепанова несмотря на кажущуюся положительной динамику выздоровления, которая однажды дала сбой, оказались пророческими.

Расстались в тот день почти под утро: лежали, мечтали, наметили ворох хитроумных стратегических планов, на будущее… которого так и не случилось.

Душа Игоря рассталась с телом во сне, перед самым обходом. На лице его навеки застыла счастливая улыбка.

Галя надолго превратилась в каменное изваяние. Такую линию судьбы она не способна была предугадать.

Быть вместе друг без друга

Он нёс тебя, крутя земную твердь,

До дальней точки нового отсчёта,

Показывал овраги и высоты.

Сиди теперь и разбирайся кто ты,

Чтобы не стыдно было умереть.      

Дарья Ильгова

На просторах нашей необъятной родины есть настолько суровые регионы, что три сезона года: весна, лето и осень, укладываются порой в один, максимум в два месяца.

Там шутят, если их кто-либо спрашивает, какое нынче было лето, что их в этот день там не было.

Нечто подобное происходит зачастую с любовью: ждёшь её, грезишь, включая на всю мощь впечатлительное до потери пульса воображение; разукрашиваешь в мечтах и грёзах причудливым весенним разноцветьем, а она выставит напоказ на краткий миг витрину с соблазнами и принимается играть с тобой в прятки.

Беда в том, что эта капризная дама правила игры на ходу меняет.

Была ли то и вправду любовь или померещилось?

Кто знает!

Зато, какая обильная пища для возбуждённого любопытством и чрезмерными ожиданиями воображения.

Некоторые, прожив в состоянии кратковременного любовного обморока неделю или месяц, впоследствии пишут романы с продолжением десятками толстенных томов, скрупулёзно структурируя эмоции и чувства по принципу складского учёта.

Авторы в мельчайших подробностях с завидной тщательностью и конкретной детализацией регистрируют глубину и яркость волнения, стилизацию орнаментов из душевных томлений и сладости райских мук. Особенно ценная информация – анатомические особенности рельефа местности сокровищниц скромности, тончайшие гаммы сокрытых от глаз постороннего физиологических процессов.

Создаётся впечатление, словно сгорая в горниле страсти, не выпускали влюблённые археологи из рук дневников исследователя, где регистрировали каждый нюанс интимных ощущений и сентиментальных переживаний, дабы запечатлеть портреты любви навечно.

Каждый штрих можно поминутно выписать с достоверными маркерами, чтобы можно было каждому читателю сравнить текст с личными переживаниями.

Реальная любовь вырастает из банальной физиологии под действием чар растворённых в крови гормонов и ей же заканчивается. Ровно как Вселенная в результате Большого взрыва: из ничего появляется, растрачивает энергетический потенциал, постоянно охлаждаясь, и сворачивается, опять же в ничтожно малую величину, называемую Чёрная дыра.

Витька из тех мальчишек, которых отношения с девочками всегда заставали врасплох. Книжки, футбольный мяч, фотоаппарат очерчивали границы его юношеских интересов.

Конечно, среди друзей были и девчонки. Например, Катя и Юля – две сестрёнки из пятьдесят пятой квартиры, которые жили двумя этажами выше. С ними Витя рос с шести лет.

Когда была плохая погода, он вместе с сёстрами играл в больницу или в магазин, иногда в семью.

Коноводили, понятное дело, всегда сёстры.

Мальчик обычно соглашался на такие правила, которые непрерывно выдумывали девочки. Это ему даже нравилось: азартная фантазия маленьких женщин заражала воодушевлением и возможностью обрести новый опыт.

Дружба  продолжалась до окончания школы в неизменном виде, ни разу не перейдя в иную плоскость. Так он и воспринимал всех девчат, как друзей, просто иного пола.

Пока не встретил на вступительных экзаменах в институт Олю.

Точнее, она его заметила и решила не упускать, поскольку именно о таком парне мечтала долгими зимними вечерами в маленьком провинциальном городке, где родилась и выросла, который страстно хотела никогда больше не видеть по причине скудости и убогости там существования.

Рабочие посёлки – это беспробудное пьянство как подавляющий образ жизни, повальная нищета, удручающе тягостные бытовые склоки и серая обыденность, лишённые малейшей перспективы изменений к лучшему.

Такая жизнь явно не для неё.

Нужно стремиться к лучшей жизни, толкаться локтями, если придётся, но вылезти из этого болота, считала девочка и пыталась двигаться в этом направлении.

Витьку она приметила сразу. Столичного жителя, пусть из обычной среднестатистической семьи, отличить от приезжего не сложно.

Одежда, поведение, даже походка у москвичей иные.

Одет, правда, парень не очень. Значит родители, скорее всего, обычные работяги.

Зато ничего маргинального в облике.

Судя по манерам – маменькин сынок. И на девчонок совсем не смотрит.

Оленьке знаком хищный взгляд озабоченных юношей из посёлка, начинающих раздевать глазами, сначала область декольте и ниже, а лишь затем устремляющий жадный взор на лицо и фигуру.

Этот, сразу видно, слюни не пускает.

Даже не пытается разглядывать и оценивать стремительно поспевающие девичьи прелести. Значит, пришёл в институт учиться. Рогами и копытами землю рыть будет, чтобы получить диплом.

Случайная мысль о рогах показалась ей забавной.

Такой парень, в случае чего не поймёт и не заметит, что его использовали.

Это так, на всякий случай. Мало ли, вариант интереснее подвернётся. Главное с чего-то начать, там видно будет.

Оля не была опытной хищницей или искательницей приключений, просто поставила перед собой цель вырваться из капкана обстоятельств.

Нормальное, в принципе, желание. Все хотят жить лучше, почему не она?

Оля уже знала, что фамилия юноши Снегирёв. Она невольно примерила её к себе и осталась довольна. Ольга Владимировна Снегирёва. Звучит неплохо.

Однако вступительные испытания в институт подходят к концу. Сегодня последний экзамен. Пришло время знакомиться. Или сейчас, или никогда.

Конечно, это не вопрос жизни и смерти, но вполне приемлемый шанс.

Мальчишек, причём гораздо соблазнительнее с точки зрения внешнего вида и наружности, полно, но интуиция подсказывает девочке выбрать именно этот вариант.

Своему чутью она привыкла доверять.

Оля  продемонстрировала Снегирёву томную фирменную улыбку, многократно усиленную почти чёрными глазами размером в половину лица, умело обратив на себя его внимание, и тут же потупила очи долу.

Томный взгляд, артистичная скромность и тщательно подобранная одежда, намеренно простенькая, но прорисовывающая выигрышные линии фигуры, мягкие по-кошачьи плавные жесты – всё адресовано ему.

Как можно такую заманчивую витрину не заметить?

Увидел! Ещё бы. Оленька старалась.

– Я Оля… Королёва. С буквой ё. Тебя не смущает, если кое-что попрошу? Если нас зачислят, хочется отметить, а я совсем никого не знаю. Можно с тобой? Деньги у меня есть, если что,  платить не придётся. Не бросай меня одну, а…

Виктор смутился. Не столько от неожиданного предложения, сколько по причине робости под проникающим куда-то внутрь черепа взглядом, вызывающим оторопь. С флиртом он был незнаком, оттого притворное обаяние играющей с ним в кошки-мышки кокетки воспринял как вонзившуюся в чувствительные сенсоры романтической рефлексии стрелу амура.

Девушка парню понравилась сразу, только сам он ни за что бы себе не признался в этом и никогда не решился бы подойти, чтобы познакомиться или просто обмолвиться словом.

Однако возраст интимной зрелости, запускающий необратимые воспалительные процессы, как в генераторе сентиментальных иллюзий, так и в теле, даже в самых запущенных случаях срабатывает своевременно и безотказно.

Пусть юноша неопытен, пусть слеп и глух относительно романтических чар очаровательно-невесомых прелестниц, позывные неудержимого влечения дают знать, пронзительно сигналя о наступлении некого подобия весны.

Влюблённость, да не только она, просто симпатия, требовательно ускоряет течение живительных соков учащённым пульсом, пунцовым смущением, сбивающимся в присутствии приглянувшейся подружки дыханием, головокружением, беспричинной бессонницей и прочими замысловатыми фокусами предприимчивой, лукаво-изобретательной матушки-природы, заставляющей любого и каждого чистить пёрышки, ходить гоголем и сочинять поэтические вирши.

Девочка предлагает дружбу. Почему бы нет? Какая разница, парень или девушка. Раз уж приходится вливаться в новый коллектив, необходимо приобретать знакомства. Это неизбежный процесс.

Пусть эта дружба будет первой ласточкой.

– С удовольствием. Но я на мели. Деньги меня не любят. Могу осилить кафе мороженое. А если просто погулять, в парке, например?

– В парке так в парке. На скамеечке посидим, познакомимся. Ты дома живёшь или в общежитии?

– С родителями. Только не здесь, в Подмосковье. В общежитии мне отказали, придётся, наверно, квартиру снимать. Ничего, справлюсь. Я уже работу нашёл. Но одному жильё снимать дорого, нужно напарника найти.

– Давай вдвоём жить. Тоже подработку найду, чтобы комнату оплачивать. Ты как?

– Никак. Ты же девушка. Так нельзя.

– Разве я предлагаю спать вместе? Можно комнату ширмой разделить. Готовить вместе будем. Кто первый придёт – с того ужин. В складчину жить дешевле. Ты чего, девчонок боишься?

– Ещё чего. Просто… это неправильно. Представляешь, что о нас подумают?

– О-ё-ёй! Тебе не всё равно? Это твоя жизнь. Учить уроки вместе будем. Ты мне поможешь, я  тебе. Не понравится – разбежимся. Эксперимент. Интересно же. Любишь приключения? Отвлекать никто не будет… от учёбы. Главное обо всём сразу договориться.

– Ладно, подумаю. С парнями всё же надёжнее.

– Ну и ладно. Мне и в общежитии неплохо. С мальчишками ты как в свинарнике будешь жить: грязный, голодный и поговорить не с кем. Моё дело предложить.

– Я ведь не развлекаться, учиться иду.

– Будто бы я ламбаду танцевать! Сказала же – никого здесь не знаю. Думаешь одной вдали от дома просто? А ты попробуй сам, попробуй!

– Сказал же, подумаю.

Через месяц, когда Витя получил первую зарплату, жильё он снял. Не квартиру, комнату в коммуналке, зато совсем близко от института.

Поселились вместе.

Пока Витька решал да думал, из его ушей валил пар безнадёжно выкипающих эмоций.

Подобная авантюра, как бы, не для его характера. С другой стороны, возможность вот так запросто провести самую настоящую репетицию семейной жизни не каждому выпадает.

Пожить по-взрослому студенту первого курса, вчерашнему школьнику: что может быть увлекательнее? Победило любопытство и что-то ещё, требовательно-властное, не дающее покоя с той минуты как встретился с Оленькой взглядом.

Решиться было непросто. Кроме сомнений его одолевал страх.

Оля без смущения переселилась. Впрочем, какие препятствия могут быть у неискушённой девушки, почувствовавшей свежий ветер беспредельной свободы?

Смастерили перегородку, разделив комнату на три части: две миниатюрные спальни и зал, в котором кухня, столовая и учебный класс уместились на малюсеньком пятачке.

Надо будет позже подумать, чтобы перегородки легко передвигались. Пока так сойдёт.

Первый совместный ужин готовили вместе.

Оля переоделась во что-то лёгкое, воздушное, нисколько не скрывающее секретные особенности девичьей фигуры. То и дело девочка случайно прикасалась к Витьке оголёнными участками кожи, наполнив собой и бессовестно возбуждающим запахом всё жилое пространство.

Когда закончили ужинать, мальчишку уже трясло от странного желания, суть которого он до конца не осознавал.

Витька не предполагал, что безобидное совместное проживание способно настолько взбудоражить воображение, притягивая, словно магнитом, всё без остатка внимание к мелочам, которых он никогда прежде не замечал.

Зачем только согласился с ней жить!

Сожалеть о необдуманно-опрометчивом поступке поздно: нужно приспосабливаться, искать компромиссы, учиться взаимодействовать.

Но, чёрт возьми, как тяжело жить с девчонкой под одной крышей.

Говорил же ей, что это неправильно!

Наверняка, Оле ещё и восемнадцати нет. Попал, так попал.

А это тут причём? О чём, вообще, он думает, что это за тягостные, распирающие плоть ощущения? Экспериментатор, твою мать!

Пробудившиеся без спроса чувства для Оли тоже стали неожиданным, не очень приятным сюрпризом. Уверенность в том, что хочется продолжить совместное проживание на одной территории с Виктором таяла день ото дня.

У девочки набухли, не давали покоя соски, словно внезапно напавшая аллергия. В область таза постоянно приливала кровь, низ живота то и дело сковывали непонятного характера спазмы. Голова и мысли вели себя неподобающим образом, разогревая странные фантазии, заставляющие стесняться присутствия сожителя, который наглым образом поселился у неё в мозгах.

Ну не дура ли?

Кому в здравом уме придёт мысль оказаться жертвой насилия, которое невыносимо хочется испытать? А Оля день и ночь мечтает о странных действиях, которые коварный Витька должен с ней совершить.

Видения были смутными, неоформленными в нечто конкретное, но ощущения преследовали самые настоящие, вызывающие неистово-блаженный отклик в странно ведущем себя теле.

Что за глупые фантазии? Если пойти на поводу у воображения, стремление вырваться из капкана нищеты может закончиться плачевно.

Что Оле про Витьку известно? Молодой, вполне симпатичный, ничем вроде не болеет, развит физически, эрудирован, не глуп. Ведёт себя прилично. Не хам (пока не проявился).

Всё!

А характер, привычки, мысли, реакции, действия, планы на будущее? Чего можно от этого Виктора ожидать? Вдруг случится непоправимое – например беременность, тогда как!

Оле стало страшно, захотелось тут же собрать пожитки и тихо-тихо скрыться в ночи.

Только куда, скажите на милость? Из общежития она опрометчиво, чересчур смело выписалась. Обратно возьмут вряд ли. Желающих заселиться было много больше, чем свободных мест.

Всю эту кашу заварила она, по недомыслию. Ладно бы влюбилась, жить без него не могла.

От свободы беспредельной ошалела.

Думать было нужно. Ведь придётся со всем этим жить, неизвестно теперь, сколько времени.

Витька тоже не спит, слышно как ворочается, кряхтит.

Ведь жила же она дома с братом, спали сколько раз в одной кровати и ничего, совсем ничего подобного не было.

Какая же она всё-таки глупая! “Давай поживём вместе”.

Идиотка!

Неделю оба ходили полусонные. Оля даже огрызаться начала, но завтрак и обед готовила без рассуждений, и прибиралась аккуратно.

Работала она после института два-три часа в день, а у Виктора полноценные смены.

Приходит, начинает уроки учить, засыпает прямо с книжкой. На учебных парах отрубается, носом клюёт. Но он упёртый, все зачёты вовремя сдаёт. Только похудел сильно. Но молчит:

ни претензий, ни замечаний, ни предложений. Мазохист, право слово.

Оля приготовит для него поесть, наложит в тарелочки горячий паёк, сама смотрит с удовольствием, как он торопливо её стряпню в рот закидывает.

А парень-то ничего, хороший. Такого, наверно, и полюбить можно.

К неудобствам совместного проживания потихоньку привыкли, хотя нет-нет, да снова случался некий казус, вызывающий волну непредсказуемого возбуждения.

Вчера, например, опрометчиво заступил за границу Олиной территории, что-то по учёбе спросить или так, освежить визуальные впечатления, а та нижнее бельё переодевала, стояла нагишом в полунаклоне, внимательно разглядывая что-то на внутренней стороне бедра.

Юноша смутился, потупил глаза в пол, извинился, пообещал, что без предупреждения больше ни ногой, а у девочки случилась истерика.

Опять она всю ночь не спала, обыгрывала с разных сторон случившуюся оказию, представляла варианты развития событий, в которых Виктор оказывался настойчивее и вёл себя как мужчина с опытом.

Видения были до безобразия примитивные, схематичные, поскольку о реальных свиданиях Оля слышала от таких же, как сама девчонок, которые не ведали, о чём говорят. Откуда ей знать, как происходят откровенные свидания на самом деле.

Девочка с головой погружалась в иллюзии, похожие на рисованные детской рукой мультики, но сознание и тело принимали фантазии как происходящее на самом деле, потому ощущения и эмоции были самыми настоящими, как и последствия, которые тихо-тихо приходилось застирывать.

Витя тоже от неопределённости положения, статуса и реальной роли в этом непонятном альянсе маялся невыносимо.

Выдержки юноше было не занимать. Другой бы на его месте давно уже подругу уломал или измором взял, а этот играет по правилам, которые на самом деле его совсем не касаются.

Короче: и хочется, и колется, и мама не велит. Дурь одним словом, не иначе. К чему было начинать, если нет желания двигаться, силу воли испытывают?

С одной стороны Оля ждёт решительных действий, с другой – смертельно боится их же.

Определиться бы пора. Но, говорить легко, а как исполнить?

Или уж разбегаться нужно, коли эксперимент потерпел неудачу, или сходиться окончательно и бесповоротно. Неудобно ведь жить в подвешенном состоянии: опоры нет, уверенности тоже. Какого лешего им нужно? Одним словом, не жизнь, а глобальная невесомость, путь в никуда. Скорее даже испытание воли и выдержки.

Для чего?

Сегодня с работы Виктор пришёл почти в одиннадцать. Горячий ужин на столе накрыт двумя одеялами, чтобы не остыл. Запах чего-то очень вкусного завис над пространством комнаты.

Оля подождала, пока друг-сожитель разденется. Каждое его движение знакомо, отчётливо слышно в маленьком помещении.

Вот он снял ботинки. Повесил куртку… надел тапочки… шаркает.

– Витя, зайди, пожалуйста, ко мне. Я заболела. Поставь горчичники.

– Сейчас, руки вымою. Холодные. Как же ты так!

Через несколько  минут юноша подошёл к ширме, – захожу, можно?

– Угу.

Виктор вошёл. Оленька лежала на кровати без одежды, лицом вниз.

– Ой, извини!

– Ты же горчичники собрался делать, чего извиняешься.

– Можно я тебя накрою?

– Нельзя! Начинай, – с дрожью в голосе прошептала Оля и решительно повернулась на спину.

– Да я не умею, чего с ними делать, – блеял ошеломлённый Витька, вперив застывший взгляд в живописный натюрморт, в котором центральной осью и главным символом возвышались живописные до одури холмики груди. Разглядывать детали галлюцинации было неприлично и ужасно стыдно. Ниже смотреть он так и не решился, хотя впоследствии закрывая глаза мог разглядывать сколько угодно всю экспозицию целиком.

– Наклеивать, балда! Как цветную бумагу на аппликации. Ручками.

– Куда, и это… это не больно?

– На грудь лепи. Больно. Но потом, когда горчица разогреется. Ты, правда, такой недогадливый или претворяешься? Не умею! А целовать, целовать умеешь? Какой же ты телёнок, Витька. Нельзя же так. Обними хотя бы, видишь, мне плохо.

Юноша поначалу оробел, мурашками покрылся величиной с просяное зёрнышко, холодный пот по спине потёк.

Издевается, провоцирует, шутит?

Всё же решил попробовать: наклонился, дотронулся нечаянно до груди, совсем уже не владея собой, с закрытыми глазами.

Внутри грудной клетки лопнула и разогнулась пружина, запирающая дыхание, руку обожгло нестерпимым жаром: то ли высокая температура больной, то ли сработал эффект неожиданности.

Это уже был не он, не тот Витька, который жил по соседству с Оленькой столько времени. Решения принимал кто-то другой, с кем юноша был в корне несогласен, но безоговорочно подчинялся.

Юноша схватил девушку в охапку, прижал к себе, одновременно натягивая на неё одеяло.

Завернул кое-как, уложил на постель, впился губами, сначала в глаза, потом в нос, обмусолил попутно волосы, шею и уши. Почувствовал индивидуальный интимный вкус, неожиданно обретая уверенность: сопротивления не последовало, зато было так сладко!

Как долго Витька мечтал об этой минуте!

Оля дрожала всем телом и открывалась, насколько позволяла девичья стеснительность.

Оба моментально улетели неведомо куда. Всё, что случилось после, впоследствии не могли припомнить.

Было и всё…

Руки и губы действовали сами по себе, словно по загруженной в мозг программе, отключающей сознание за ненадобностью.

Юноша и девушка сплелись в копошащийся неспешно клубок, время от времени издающий чмокающие и чавкающие звуки. В полуобморочном состоянии неловкие любовники изучали тела друг друга, поражаясь несхожести анатомических деталей и прочих непостижимых подробностей.

Всё было впервые и вновь.

Каждый следующий штрих знакомства с рельефом живого тела, миллиметр за миллиметром, вызывали шок и решительное желание продолжить путешествие из мира реальности в мир иллюзий, которые невозможно было признать настоящими, настолько они были необъяснимо возбуждающими.

Словно подчиняясь гипнозу, девочка послушно раздвинула трепещущие от желания бёдра, впустив в себя напряжённое, горячее нечто, безжалостно распирающее внутренности.

Девчонки говорили, что будет больно. Оленька этого не почувствовала.

Сладкие спазмы подавляли стеснительную неловкость. Желание насладиться твердеющим изнутри существом, проникающим в каждую клеточку вибрирующего от восхищения тела, было единственным, на чём хотелось сосредоточиться. Блаженное умиротворение на вершине сладострастия заставило девочку вскрикнуть и замереть, сдавливая в тисках объятий мужчину, который с этого мгновения стал для неё вселенной.

Мозг посылал сигналы сказочного восторга, сковывающего движения, заставляя застыть, дрожа в нетерпении от предвкушения ещё большего блаженства, хотя и от того, что уже случилось, хотелось орать, выпуская из груди ликующий восторг.

Приходя в себя, парочка вдруг осознала, что никто не подумал о последствиях.

– Дурак! Дурак! Дурак! Как ты мог, ведь я тебе доверяла, что я теперь маме скажу!

Оля зарыдала, уткнувшись в Витькину грудь, стучала по его плечам маленькими кулачками, но не грубо, а бережно, нежно.

Витя гладил её по голове, прижимая к себе, впитывая родной теперь запах.

Сегодня он стал мужчиной. Следовательно, отныне Оля – его женщина. Единственная.

В молодости каждому хочется большой чистой и вечной  любви.

Как же иначе, ведь мы рождены для счастья. Одноразовые отношения для неудачников.

Теперь Витька будет её опекать. Ведь это и есть любовь, правда? К чёрту перегородки. Семья – значит семья! Спать нужно на одной кровати: каждый день. каждую ночь, каждую свободную минуту, насколько сил хватит.

– Милая, – шептал счастливый мальчишка, – какие мы глупые, что столько терпели. Представляешь…

Оля плакала всё тише и тише, ещё всхлипывая по инерции, но, уже засыпая, думала, что всегда добивается своей цели, но дойдя до неё, отчего-то ощущает неприятно гнетущую пустоту и неудовлетворённость собой.

Вот и сейчас… чего она, в сущности, добилась? Продегустировала запах и вкус взрослой жизни? Ничего особенного.

Конечно, полёт был и много чего ещё фееричного, чарующего, но совсем не долго.

Попробовать ещё, убедиться, что это не глупость, что интимные отношения и есть счастье?

Может быть, самое главное и прекрасное от страха и неожиданности познать сразу не получилось?

Спали они теперь вместе. Много спали, часто – каждую свободную минуту.

Нет, совсем не так это было…

Они вдвоём не спали каждую ночь до самого утра, пытаясь познакомиться со всеми нюансами изучаемого процесса, падая в изнеможении после каждого блаженного сближения и снова покоряя сияющие восторгами греховного познания вершины, которых становилось всё больше и больше.

Правильно в песне поётся: лучше гор могут быть только горы, на которых ещё не бывал.

На чисто физическое наслаждение наслаивались бесконечно разнообразные выразительные эмоции, запахи, звуки, желание понравиться и доставить удовольствие партнёру.

Одну за другой находили влюблённые исследователи волшебные точки, прикосновение к которым дарило иные восторги, неведомые прежде. Число открытых неожиданно медоносных зон оказалось немыслимым. Иногда удавалось вызвать бурю эмоций, пик страсти, одним единственным прикосновением и это было волшебно.

Случались судороги чувственного экстаза и вовсе без прикосновений, лишь от предвкушения близости и запахов желания, дополненных нежным шёпотом и нескромными признаниями.

Вся комната насквозь пропиталась запахами желания и секса. Учиться стало просто некогда.

Через несколько дней выяснилось, что Оленька ненасытна.

Витя не справлялся с задачей, не мог, как следует удовлетворить свою маленькую женщину.

Она горела желанием круглосуточно, всегда. Ей нужно было ещё и ещё, а ему надо рано вставать, идти на работу, учиться, но он старался изо всех сил: Оленьке невозможно отказать.

Представьте ситуацию: юноше, которому едва исполнилось восемнадцать, можно в любую минуту принять участие в таких нескромных экспериментах, даже от рассказа о которых кое у кого может напрочь снести крышу.

Несмотря на ежедневное переутомление, Витька летал на крыльях. Вот она какая – любовь!

Может быть, у кого она иная, а у него такая и другой даром не надо.

Оленька, его маленькая Оленька, готовая для него на всё.

Естественно, он готов отдать вдвое, втрое: она того стоит.

Тем временем девочка начала превращаться в настоящую женщину. В ней зрело и приобретало грандиозные размеры чувство собственницы: мой, больше ничей!

Ещё бы!

И вдруг искоркой проскакивает во встревоженную внезапно головку крамольная мысль, – а если найдётся хищница, у которой появятся нескромные побуждения или дерзкие планы на любимого мужчину?

Говорят, мужики, когда влюблены, излучают сгустки энергий соблазна и концентрат феромонов – летучих витаминов любви.

Вдруг какая нахалка с развитыми рецепторами расшифрует закодированные в интимных посланиях сигналы вожделения, поманит неизведанными, а оттого притягательными прелестями, которые могут оказаться куда соблазнительнее, чем её собственные.

Оленька по-настоящему страдала оттого, что не единственная, кому есть чем удивить Витю, потому и принялась за организацию тотального контроля.

Поначалу юноша принимал ограничения свободы с улыбкой, считая такие действия неоспоримым свидетельством любви. Позже преследование начало утомлять.

Все эти выворачивания карманов на предмет улик, проверка памяти телефона, обнюхивания и замечания по поводу встреч, разговоров, случайно брошенных на проходящих мимо прелестниц взглядов стали задевать.

– Ты маньяк, настоящий сексуальный извращенец, – закатывала исерику Оленька, – мало тебе меня, раздеваешь взглядом каждую встречную.

– Успокойся, родная. Никто, кроме тебя, мне не нужен. Я однолюб, это наследственное. Если бы у меня появились левые мысли, не хватит сил на осуществление греховных желаний. Всю энергию и любовь отдаю только тебе… до донышка, без остатка. Сексуальную потенцию, которой наделена ты, никто иной не выдержит. Твои подозрения беспочвенны. Как же мы будем вместе жить, если перестанем друг другу верить? Я ведь тебя люблю.

– Это не мешает тебе заглядываться на ножки и попки. А силёнок у твоего слоника хватит на всех. Не морочь мне голову, выбрось обладательниц фривольных выпуклостей из головы, иначе не знаю, что с тобой сделаю, – Оленька начинала лить слёзы, которые Виктор с аппетитом слизывал, пытаясь её успокоить.

Эти скандалы неизменно заканчивались кроватью, серией невозможно вкусных акробатических этюдов, но оставляли впоследствии неприятное послевкусие от приступов неконтролируемой ревности.

Так они прожили весь первый курс, часть второго, пока случайно девочка не забеременела.

Радости Виктора не было предела.

Он уже всерьёз готовился к свадьбе, потихоньку откладывая по копеечке на торжество: фантазировал, редактировал нюансы предстоящих торжеств, строил планы семейного благополучия.

Чтобы не расстраивать, не злить любимую, Витька перестал общаться вообще со всеми, чтобы не вызывать подозрение и приступы вспыльчивости. Зачем расстраивать женщину, зачавшую драгоценный плод?

Виктор покупал для своей девочки экзотические фрукты, грезил семейным счастьем, которому не суждено было сбыться.

Кто знает, что, как повлияло на Оленьку, только она ни слова не говоря, сделала аборт.

Много времени эта зловещая процедура не заняла.

Вечером она была дома, как всегда встретила Виктора готовым ужином.

Уютно в доме может быть всегда, даже если в нём нет ничего, кроме любви, но  чувство духовного и физического единства предпочло отсидеться на этот раз где-то в ином месте.

Оля была угрюма, раздражительна, а Виктор, как назло, хотел поговорить о семье, о ребёнке.

Девушка огрызалась, не позволяла себя обнимать, избегала близкого контакта.

Витя пытался шутить, балагурил, но встретил пронзительный, однозначно воинственно настроенный взгляд всё тех же, в половину лица почти чёрных глаз, в которых на это раз отсутствовали глубина и очарование, зато чётким контуром отпечаталась странная боль.

– Что случилось, девочка моя?

– Ничего особенного, тебя это не касается.

– Фу, бука, отчего же я вижу драматическое выражение лица, опять претензии, в чём-то подозреваешь?

– Нет-нет! Твоя жизнь – твои правила.

– Тогда отчего в глазах лёд и ужас, что-то с родителями?

– Не пытай, исправить уже ничего невозможно!

– Разве у нас что-то не так, отношения требуют форматирования? У беременных случается беспричинная, спонтанная перемена настроения. Я справлюсь. Не молчи, успокой меня. Отчего я так волнуюсь? Вдруг захотелось плакать. Почему? Это касается нас, наших отношений, что случилось?

– Я сделала аборт.

– Нет, только не это! Ты пошутила? Скажи! Ведь это не только твой, но и мой ребёнок. Почему? Ты лжёшь, я тебе не верю! Не могу поверить. Как же так? Это правда?

– Я испугалась. Мне только девятнадцать. Что дальше, что! Пелёнки, ползунки, а жить… жить когда? Я ещё даже не любила… по-настоящему…

– Что ты такое говоришь? А я, а мы? Разве это не любовь? Подумала, как мы теперь будем продолжать отношения… после предательства… после убийства? Предположим, чисто гипотетически, что мы сумеем преодолеть и этот конфликт. Что дальше, дальше что! Как я могу тебе верить, на что рассчитывать, если в таком важном вопросе как жизнь, ты приняла единоличное решение, словно мясник, запланировавший порезать на котлеты кусок мяса? Понимаю, моё суждение выглядит жестоким, но твои действия вовсе чудовищны. Убеди в обратном: для такого решения действительно была причина, почему я о ней не знаю! Не молчи же ты!

– Прости, если сможешь. Думала, нет, надеялась… что сумею полюбить. Не вышло…

Как же им все завидовали!

Вновь моя душа от боли плачет,

Как небесный свод, покрытый мраком.

Ты не стал ни радостью, ни знаком.

Жаль, что вышло так, а не иначе…

Анжела Ангел Шкицкая

Аурика и Катя – две сестры с разницей в возрасте два года. Они всегда безумно любили друг друга, но постоянно соперничали, доказывали, кто из них самый-самый.

Природа распорядилась их внешностью и характерами весьма странно. Девочки были абсолютно разными: обе наделены целеустремлённостью и талантами, но разными. Им было тесно в одинаковых занятиях и интересах.

Со временем девочки приобрели неповторимые индивидуальные свойства: привычки, повадки, обаяние, темперамент, миловидность.

Старшая сестра – Аурика, выросла застенчивой: скромной, кроткой, даже робкой. У неё практически не было подруг, круг интересов девочки замыкался на чтении, музыке, тихих уединённых занятиях, связанных с творчеством и развитием интеллекта.

Мысли, мечты и эмоции она доверяла только дневничку, который прятала от посторонних глаз в секретном месте под комодом.

Аурика была безукоризненно ухожена, комнату свою содержала в образцовом порядке.

Катя посмеивалась, – ты перфекционистка. Нельзя так серьёзно относиться к порядку, дисциплине и инструкциям. Совершенства в природе не существует в принципе. Красота и гармония рождаются из сочетания асимметрий, абстракций и деформаций. Будь проще. Учись жить легко, вкусно: получать удовольствие от неопределённости, непослушания, хаоса, беспорядка. Общайся, развлекайся, дружи, люби, пока тело молодое, мышцы упругие, а чувства и эмоции запредельные. Это же здорово – быть счастливым не потому что, а вопреки всему!

– Мне, Катенька, достаточно твоего да маминого общества. И мудрых советов дедушки. Я люблю наслаждаться одиночеством, чувствовать романтическую лирику, погружаться с головой в сладкую меланхолию.

– Неужели не видишь – эти странные пристрастия делают тебя уязвимой? Ты же готова уступить любому в угоду душевной гармонии, которая недостижима. Я не помню ни одного случая, когда ты кому-либо сказала “нет”.

– Зачем отказывать человеку в том, что он воспринимает как смысл жизни? Почему ты постоянно пытаешься меня учить, переделывать? Диссонанс в чём угодно – это больно, как ты не поймёшь: препятствие проще обойти, чем с ним столкнуться.

Такие разговоры между сёстрами происходили постоянно. Добрые отношения от этого не страдали: каждая оставалась при своём мнении.

Катенька обладала взрывным характером: ей хотелось познавать, пробовать на вкус, видеть и понимать абсолютно всё. Каждый день был для девочки ярким, наполненным приключениями праздничным событием. Она легко заводила друзей, легкомысленно и часто влюблялась, искренне сочувствовала, сопереживала, не задумываясь о последствиях, поддерживала добрые отношения с множеством подруг, имеющих самые разные интересы.

Ей удавалось запросто примирять и втягивать в круг общения девчонок, которые прежде были врагами или соперницами, объединять их с мальчишками, заражать тех и других новыми интересами.

Аурика завершила обучение в школе с медалью, потом институт с отличием, получила приглашение работать в солидную организацию, приняла его, но без энтузиазма – так хотели мама и дедушка. Два года хватило ей, чтобы понять: работа в коллективе, где цель каждого – карьерный рост, величина вознаграждения и престижность должности – совсем не то, что необходимо для душевного равновесия.

Девушке легко удалось найти несколько небольших фирм, нуждающихся в услугах её профиля. Дела пошли настолько неплохо, что ещё через год Аурика купила квартиру.

Катенька тоже не теряла времени, только ей коллективная работа и коллективная ответственность пришлись по вкусу. На четвёртом курсе института она удачно вышла замуж.

Игорь любил Катеньку безумно.

Семья у сестры образовалась надёжная, крепкая. Ещё на стадии становления молодые продумали вехи жизни до мелочей, в числе которых были обычные для современников цели – карьера, жильё, достаток, дети.

Несмотря на профессиональную загруженность, муж ежедневно провожал Катеньку на работу, встречал вечером. Всегда и везде супруги бывали вместе. У них всё получалось, как задумали. С детьми парочка не торопилась, – всему своё время: сначала надо на ноги встать, наверх вскарабкаться, чтобы свысока наблюдать за копошащимися в конкурентной борьбе выживальщиками.

Аурика никаких целей перед собой не ставила: жила уединённо, скромно, несмотря на то, что денежки у неё водились; практически не выходила из дома, ни с кем, кроме родителей и семьи сестры не общалась.

Её неожиданная беременность поразила всех.

Имя родителя так и осталось неизвестным. Вытянуть подробности из Аурики оказалось невозможным. Девушка застенчиво пожимала плечами, деликатно пряча взгляд. И молчала.

Катенька с первого взгляда влюбилась в племянницу: сероокую и темноволосую как мама, с узнаваемым кукольным личиком и характерными семейными родимыми пятнами.

Девушка посвящала малютке довольно много времени, подумывала сама родить. Останавливала от этого ответственного шага невыплаченная ипотека. Да и положительные эмоции от общения с племянницей слегка остужали: Зоенька была просто ангелочком.

Катенька с Игорем жила душа в душу: их любовному воркованию и заботливости завидовали буквально все.

Муж, чтобы быстрее выплатить долг за квартиру, нашёл временную подработку с солидным заработком. Позже его переманили в ту щедрую организацию на совсем.

График работы стал иным, но раз и навсегда заведённое правило: всегда и везде быть вместе, встречаться после работы, устраивать по выходным щедрые романтические вечера – осталось неизменным.

Любовь не давала сбоев.

А Аурика… опять родила.

Девочку.

Назвала Светланой. Дочка – точная копия старшей малютки.

Родные удивились, некоторое время пребывали в шоке, но и на этот раз приняли факт таинственного рождения как данность, хотя никто и никогда не видел в квартире посторонних, а сама Аурика выходила в мир разве что по большой надобности.

Родители забрали Зоенькуу к себе, пока не подрастёт малютка. Катенька, как могла, помогала и там, и там. Возиться с малышнёй ей было в радость.

Она и сама уже наметила будущее материнство: детально проработала нюансы и подробности, училась пеленать, кормить, ухаживать, тем более что Игорь безоговорочно соглашался стать счастливым отцом.

Катенька не умела гореть наполовину. Когда мысль о беременности оформилась и вызрела, её эмоциональное состояние, лихорадочное желание испытать новые приключения, возбуждение и чувственная взъерошенность достигли апогея.

– Сегодня, – твёрдо решила она, – обрадую мужа, скажу, что окончательно готова стать матерью. Хватит предохраняться, бесконечно откладывать, тянуть время – так можно остаться ни с чем. Баловать Зоеньку и Светланку приятно, забавно, но я хочу своё собственное дитя, плоть от плоти.

От столь радостного решения закружилась голова, поднялось давление. Катеньку затошнило. Промелькнула мысль, – а не беременна ли я? Да нет же, откуда? Гормональные контрацептивы, мази, да и Игорь надёжно предохраняется. Нет, нет и нет, это фонтанирует фантазиями адреналин.

Но странная мысль усиленная недомоганием не давала покоя. В обеденный перерыв она сбегала в аптеку, купила тест на беременность, который ничего не показал.

От непонятного волнения ей стало совсем плохо. Пришлось отпроситься с работы, идти в женскую консультацию.

Но и там беременность не обнаружили.

А сердце почему-то стучало невпопад. Где-то внутри или снаружи, неважно где, но было ощущение зябкости и чего-то ещё, отчего отчаянно хотелось разреветься.

Катенька не понимала что происходит, – куда вдруг подевалась жизнерадостность, сладковато-терпкий вкус жизни с перчиком, ведь она всего-навсего решила стать мамой?

Успокоить в данный ситуации её мог только Игорь. Но он освободится часа через три, не раньше.

Изнывать в одиночестве от необычного эмоционального состояния не было сил. Катенька решила пойти к сестре, к её маленькой копии: уж они-то сумеют ободрить и утешить.

Мысли о малютке усмирили гнетущую тревогу.

В этот момент к ней подошла малюсенькая девчушка, – тётенька, застегни кубовичку, у меня не повучаится.

Потом они искали её маму, которая заливалась горемычными слезами по причине потери дочурки. Пришлось успокаивать. Выпили с ней по чашечке душистого кофе, съели по мороженому.

Игорь должен ждать у проходной в восемнадцать – через два часа, а до квартиры сестры ехать десять минут, столько же обратно. Есть время понянчиться с племяшкой, излить душу Аурике, собраться с мыслями.

– Решено, теперь не отступлюсь. Беременеть и никаких гвоздей, вот лозунг мой… и солнца! Представляю как обрадуется Игорь. Ура-а-а, – закричала про себя она, но вместо эмоционального равновесия вызвала у себя истерику со слезами, которые долго не могла унять.

Всклокоченная и возбуждённая, с трудом уняв дрожь в коленках и слёзные позывы, открыла она квартиру сестры своим ключом. Здесь всегда было уютно: душа отдыхала на каждой детали.

– Может быть Аурика права, может быть так и нужно жить: без нервотрёпки и впечатляющих планов, без долгов, без карьерной гонки, без оглядки на мнение окружающих. Всё-таки моя сестра – самая лучшая на свете, самая-самая…

Катенька разделась, влезла в плюшевые тапочки, прошла сначала в большую комнату, в которой по-особенному пахло сладким материнским молоком.

Девочка спала на спине, забавно раздувая во сне ноздри, посасывая большой палец. Женщина едва сдержала желание поцеловать прелестную “девчюлю”, понаблюдала пару минут за детской мимикой, отчего на душе стало тепло и комфортно.

– Дочку назову… Арина. Или Ярослава. Нет, Геля. Потому, что она – моё солнышко. А если мальчик… тогда пусть будет Антон. Нет, мальчику имя выберет Игорь, а я с ним с удовольствием соглашусь, ля-ля-ля!

Катенька вышла в прихожую, задумчиво окинула её взглядом, прошла было в комнату, но насторожилась, уловив что-то необычное боковым зрением.

Этим “чем-то” был модный кожаный рюкзак, висевший на вешалке. Похожую вещь она недавно подарила Игорю вместо неудобного портфеля.

Катенька подошла, чтобы осмотреть сумку внимательнее. Это была та самая вещь. Вот и брелок с сердечком и кольцами, тоже подарок от неё.

На тумбочке рядом лежал телефон Игоря и знакомая ключница, на полке для обуви – его туфли, вычищенные до блеска.

В голове кто-то мгновенно включил высоковольтный трансформатор, пошёл неприятный фоновый гул, вернулась тошнота и головокружение.

Мыслей не было. Точнее их было так много, что распутать этот клубок не было сил.

Катенька присела на табуретку, забыв, зачем пришла, закрыла глаза.

На образовавшемся внутри головы экране в кромешной темноте суетливо выплывали со всех сторон слишком яркие разноцветные искры, которые выстраивались в затейливо закрученную спираль в виде уходящего в бездну конуса, ускоряя бег.

Щемило виски, громко клокотала в ушах кровь, сами собой потекли слёзы, хотя Катенька пока не понимала, отчего так мутит, почему сердце выпрыгивает из груди.

Сколько времени спираль высасывала сознание, она не знала. Наверно очень долго.

Энергия из её тела испарилась вместе с тающим потоком искр. Сил не было даже на то, чтобы встать, чтобы пойти, прояснить хоть что-то: ведь это неправильно, так не должно быть.

Катенька с трудом разлепила веки.

Декорации вокруг расплывались, таяли, вместо контуров предметов сквозь туман едва проступали цветные кляксы. Сфокусировать зрение не получалось: силуэты колыхались, пол уходил из-под ног.

Поднявшись с трудом, она сделала несколько нетвёрдых шагов, прислушалась.

В глубине спальни очень тихо играла знакомая романтическая мелодия: что-то из знакомого кинофильма, связанное с эмоционально окрашенным романтическим эпизодом. Песенные ритмы сливались с интимным шёпотом голосом Игоря.

Катенька удивилась, хотя интуитивно понимала, что происходит на самом деле, только не могла себе в этом признаться. Ведь её там нет, а их с Игорем ежедневная интимная игра на полном серьёзе есть.

Муж эмоционально шептал до боли знакомые нежные фразы, громко чмокал поцелуями, тут же получая чувственный ответ в виде сдавленных сладострастием стонов, которые невозможно было перепутать с чем-то иным, кроме страстного эротического наслаждения.

Катенька невольно возбудилась, одновременно почувствовав приступ невыносимой, раздирающей душу боли.

Несколько шагов отделяли её от любовного ложа, где муж ублажал не кого-нибудь – родную сестру, Аурику, застенчивую недотрогу, кроткую скромницу, так и не научившуюся говорить “нет”; шагов, преодолеть которые Катенька так и не смогла.

Только теперь до неё дошло – кто отец Зоеньки и Светланки, почему Игорь избегал разговоров о том, что хочет детей.

В шесть часов вечера муж как обычно встретил Катеньку у проходной, страстно поцеловал в губы, манерно взял под ручку, – соскучился. Как прошёл день?

Супруги прогулялись по парку, зашли как всегда в кафе. Игорь преподнёс жене букет цветов, смотрел на неё влюблёнными, полными страсти глазами.

Как же им все завидовали!

Про любовь, которая спит

Часы сломались, стрелки неподвижны

И снова ночь…она меня убъёт.

Безумство – размышления о лишнем…

Забыть, забыться, выкурить тоску,

На кухне в чайник наливаю воду…

…Но только утром я уснуть смогу,

Приняв опустошенность за свободу.

Вера Бутко

Как же осточертела Виталику Кулику нудная семейная жизнь, как опостылела, наскучила.

Инка, охреневшая вконец жёнушка, корова комолая – без слёз не взглянешь: разжирела, волосы как у пугала огородного, халаты какие-то дома носит из прошлого века – никакой эстетики.

Парит что-то безвкусное, жарит день и ночь, намывает, натирает, будто заняться больше нечем.

Надоели постоянные скандалы, немыслимые претензии, непомерные какие-то, просто чудовищные требования: чего-то в принципе как бы можно: личное мнение, привычки, собственное пространство, теоретически, а фактически ничего нельзя. Шаг в сторону – побег, прыжок на месте – провокация.

На рыбалку пойдёшь – такой тайфун обрушит, такое землетрясение замутит – мало не покажется. С мужиками тихо посидишь – пилит и пилит, пилит и пилит. Дома вообще геноцид: носки не так положил, тапки не там оставил, ноги вытер неправильно, на зеркало чихнул, ложкой о тарелку громко звякнул.

Не зевни, не сморкнись. Короче, форменное истребление мужского организма как биологического вида.

А ревность? На пустом месте ведь. Подумаешь – Верку тихонечко прижал, по заду шлёпнул! Я же не виноват, что она подол задирает чуть не до трусов, титьки напоказ вываливает. Мужик я или одно название?

Сколько можно издеваться-то! Уйти от неё, что ли… в свободное плаванье к далёким берегам, где покой и романтика, свобода слова, и никакой инспекции?

К той же Верке. А что, одна живёт. Стройная, деловая, весёлая, ладная.

Вчера, аванс как раз дали.

Виталик так и поступил: купил три гвоздики, два пузыря сорокаградусной амброзии, батон колбасы и двинул к соседке в гости, предварительно захватив дома удочки и рыболовный рюкзак для конспирации.

Верка добавила к сухому пайку стаканы, хлеб, банку солёных огурцов и прозрачную до невозможности блузку сквозь которую нагло просвечивало сказочное наслаждение для истосковавшегося по интимной ласке мужского взгляда.

Что было потом, Виталик никак не мог вспомнить, но когда проснулся – обнаружил: губа распухла, глаз ничего не видит и ужасно донимает сушняк.

– Инка, – жалобно промычал он, – ты где, стервоза? Попить хоть принеси, помираю.

В ответ тишина и дверь в спальню закрыта.

На полу в беспорядке валялись смятые портки, рубаха, майка и один носок: явное свидетельство, что Инка спала отдельно. Она бы такой беспорядок не потерпела.

Мысли в размягчённых мозгах проворачивались со скрипом.

Виталик поднял штаны, вывернул карманы – аванса не было.

Совсем.

Такого оборота событий он не ожидал. Это провал, похлеще чем у радистки Кэт.

Виталик вспомнил про Верку, про то, что хотел уйти к ней, совсем уйти, потому что…

Почему – никак не мог обосновать. Зато ухватил спасительную мысль, что в санузле за стенкой заначил поллитровку водки пару дней назад.

Воспроизвести события предыдущего вечера не представлялось возможным, но и жить в неведении было нельзя – чревато неожиданными последствиями.

Виталик не знал – с кем на самом деле теперь живёт.

– Раз аванса нет, размышлял он, – возможно, отдал его Верке: бабы всегда забирают всё до копеечки. Неужели и Верка жадна до денег, как Инка? Какого чёрта тогда менять шило на мыло, спрашивается? И это… в глаз-то мне кто засветил? Вдруг Инка из ревности или потому, что на горячем поймала? Делать-то что? Нужно разведку боем провести, но сначала похмелиться, чтобы осечки не допустить. Хорошо бы Инки дома не было.

Тут у Виталика мысли зашевелились, – как это не было, это с какого перепуга её не будет, где ей ещё быть, как не дома? У неё же отпуск! Она что, изменять вздумала? Убью, заразу, не позволю честь мужнину позорить! Мужик за порог, а она…

Стоп, тормози, с этим делом разбираться надо. Я ведь к Верке вчера пошёл, так… сели за стол, налили, выпили. Ппотом ещё. А дальше, дальше-то что было, почему я здесь проснулся, а не там? Она что, не дала мне. зараза? Мужики трепались, что Верка безотказная, а она вона чё удумала, чума болотная!

Кулик ещё раз обследовал карманы – пусто. Инка пришибёт за аванец, без вариантов кастрирует.

Как можно тише Виталик отворил дверь в собственную квартиру, бесшумно скользя по паркету добрался до санузла, предвкушая исцеляющее действие алкоголя.

В квартире божественно пахло жареными котлетами, слышно было скворчание масла на сковороде, льющуюся из крана воду, стук посуды о раковину. Значит, Инка никуда не ушла: священнодействует, колдует. Она же знатная кулинарка, не то, что Верка с аппетитной задницей и огурцами вместо путёвой закуси.

– Ладно, не до Верки сейчас. Для начала нужно выздороветь. Сто пятьдесят, максимум двести – не больше, и всё, потом подкачу к Инке, запущу руку… туда и туда тоже, обойму, шобы завижжала от щастя, а там… ладно, дальше видно будет. Если оплеухой не наградит, значит, мой день. Тёпленькой, пока не врубилась чё к чему, возьму на абордаж, а там… ничего, короче, не докажет. Карта бита, прикуп мой. Верку – нафиг, денег займу у Сидорова. Сдам нержавейку и алюминий – отдам. Всё сходится.

Водки, увы, в лабазе не было.

– Странно. Как же так? Может на той неделе была? И что теперь – помирать?

В это мгновение обернулась супруга, – ах ты пёс шелудивый, где тебя носило до утра? Ничего, ты у меня во всём сознаешься! Говори, ненасытная утроба, сколько пропил, с кем шарохался? Опять небось Верку обхаживал, котяра ненасытный. Детей бы постеснялся. Проснутся сейчас, увидят папаньку родного в таком-то позорном обличии. Устала я от тебя. Тьфу, гадёныш, не дыши в мою сторону, сковородой огребёшь! Стараешься для них, стараешься: борщи, пироги, котлеты. Порты-то уделал, срамник… уйду, как пить дать уйду. Навсегда!

Инка потушила конфорку, скинула передник и выскочила из кухоньки.

– Это она ещё про аванс не знает, – ужаснулся Кулик, – что бу-дет! Чё я, интересно, у Верки-то натворил, почему губа и глаз заплыли… может я её того – обрюхатил. Или того хуже…

Виталик посмотрел на штаны, на руки: следов крови не было.

Инка что-то громко двигала в комнате, потом вылетела. Разоделась как на парад, с большой сумкой в руке. Вылетела пулей, громко хлопнув входной дверью.

Кулик заскулил.

Мало того, что с похмелья дурно, так ещё эта зараза с цепи сорвалась.

Виталик схватился за сердце, хотя прежде никогда не замечал его, сполз по стенке.

– Ушла, холера! А я… я-то как без неё? Да не нужна мне эта кошка драная, Верка, никто мне не нужен! Инка, дура, вернись, я всё прощу! Хочешь, на вторую работу пойду: машину купим, морозилку… заживём как люди, заграницу съездим, на море. Честное слово, ничего у меня с этой стервозой не было. Выпили по стаканчику, закусили… и всё. Даже не целовались. Ей бо, любимая…

Кулик дотронулся до губы, ойкнул от боли, задумался, – разве что так, ради хохмы, невсерьёз. У меня и в мыслях не было её…

Тут он основательно засомневался – оглянувшись, украдкой снял трусы, внимательно осмотрел мужской арсенал: видимых следов сексуального преступления не было.

Виталик выглянул в окно, где весна начала предъявлять погодные претензии: Инки нигде не было видно.

– Напиться бы и умереть молодым, – скорбно подумал он, – или прямо так, трезвому, сигануть с третьего этажа.

Но тут ему стало себя жалко: хорошо, если насмерть, а коли инвалидом станешь, тогда как?

Кулик подошёл к плите, снял крышку со сковороды.

Котлеты ещё скворчали.

– Чёрт бы их побрал, котлеты эти, Верку с её сдобными телесами и похотливым взглядом. Чистоту грёбаную нахрен, водку… нет, водка бы сейчас здорово пригодилась. Пусть Инка ворчит, уходить-то зачем, что я ей – враг? Ишь – слова не скажи: домой с работы беги, как подорванный, никому не подмигни, пива не выпей! Хрен знает, что происходит: Инка здесь – мне плохо, без неё совсем беда: чем не рабство? Придёт – убью! А впрочем… свобода лучше, чем несвобода – пусть погуляет. Добрее будет. Детей отправлю к бабушке, приглашу на ночь Верку… блин, опять эта Верка. Аванец-то где?

Виталик присел к столу, хлопнул по нему кулаком, – мужик я или где! Без бабы проживу! Однако скупая мужская слеза невольно выкатилась из глаза, – нечестно так, из-за ерунды какой-то сразу уходить, тем более навсегда. У нас же любовь… была. Вон, на портрете, на руках Инку держу. Ха, конечно, она тогда тростиночка была: свежая, юная, краси-ва-я-я! Вся, от кончиков ушей до… до ароматной и влажной долины чудес, даже глыбже… вся как есть моя.

Кулик закрыл глаза, представил, как это самое случилось впервые. Она ведь, Инка-то, только дотронься – уже потекла, а ежели разогреть – не остановишь. Очередями кончала.

Слёзы из глаз хлынули потоком.

Память всколыхнула воспоминания: первый поцелуй, признание в любви. Какая Инка была жаркая, какая податливая, чувственная, до боли родная, своя. Он ведь обмирал при одном воспоминании о жене, глюки от одних только мыслей ловил, а вживую… за двадцать секунд на десятое небо улетал, там до утра и оставался.

Виталик почувствовал, что помнит в деталях те щекотливые воспоминания: по телу пробежала волна вожделения, согрела кровь, опустилась девятым валом вниз.

Его затрясло. Стало невыносимо сладко и одновременно стыдно, – как же я так, зачем! Ведь Инка, она же для меня… а я для неё… и какая-то там Верка, коза драная!

Жизнь и любовь пронеслись в мозгу как комета, мгновенно опалив сознание, вспыхнули ярким фейерверком и сгорели, поскольку здесь и сейчас ничего этого не было в помине.

Удивительно, но счастье существует по большей части где-то в далёком прошлом, иногда в желанном будущем, но никогда в настоящем. Наше счастье – материя скорее эфирная или эфемерная, невесомая и бесформенная, причём мгновенная.

От осознания того, что когда-то давно был счастлив, больше боли, чем удовольствия.

Немного остыв, Виталик почувствовал обиду, захотел отомстить за убогую жизнь, за крушение надежд. Решительно подойдя к сковороде, он приготовился вывалить её содержимое в мусорное ведро.

В этот момент в двери заскрипел ключ.

Душа Кулика провалилась в пятки, потом взлетела, поскольку никто больше не мог отворить дверь, кроме Инны.

– Упаду на колени, попрошу прощения сто раз, – обещал кому-то там, наверху, он, – нет, тысячу раз, миллион. Инночка, дорогая, – зашептал он, обрадовавшись, словно выпал ему сектор Приз в “Поле Чудес”, но осёкся.

– За хлебушком сбегала, похмелиться тебе непутёвому взяла. Не помирать же тебе в расцвете лет. Чего аванс-то такой маленький? Серёге ботиночки купить нужно, Юльке колготки и юбку. Несерьёзный ты у меня. И за что я тебя люблю?

Виталик опешил, облапил жену как медведь, расцеловал, подхватил прямо в одежде, хотя  думал, что поднять такую тушку попросту невозможно и отнёс в спальню.

Инка не сопротивлялась. Она ничего не могла понять, поэтому безропотно подчинилась неожиданному вероломству.

А Кулик…

Кулик был на высоте: так старательно любил жену, словно делал ей искусственное дыхание, словно реанимировал, воскрешал, возвращал к жизни едва не скончавшиеся чувства.

Когда всё случилось, когда удивлённая донельзя, основательно помолодевшая, сияющая от неожиданно свалившегося чувства Инна ушла переодеваться, он лежал, свернувшись калачиком, и шептал, – лежи и молча себе завидуй, негодяй. Захотеть можно любую аппетитную бабу, а влюбиться и любить – далеко не каждую.

Странная всё же субстанция – любовь: только что испустила последний вздох, распалась на молекулы и атомы, испарилась, истлела и вдруг опять ожила, как мифическая птица Феникс, словно спала, ожидая, когда позовут вновь.

Как вырваться из замкнутого круга

Оставьте ваши возгласы и муки.

Любовь в одном мгновении, когда

Кричишь на кухне, вскидывая руки,

И вдруг, остыв, заплачешь от стыда. 

Ни бабочек, ни пташек в животе –

Не тот масштаб, трагедии не те.

Дарья Ильгова

Мама девочки доила коров на колхозной ферме, папа возил на тягаче-лесовозе по временным лежнёвкам древесину из тайги. Многодетная семья жила зажиточно с точки зрения размера хозяйства и в то же время скромно, поскольку все ресурсы уходили на пропитание.

Чем руководствовались родители, не знал никто, но последыша, младшенькую дочку, назвали Сильвия. Была она в семье всеобщей любимицей, по причине чего баловали её чрезмерно.

Девочке было дозволено многое, чего были лишены старшие братья и сёстры: её одаривали любовью, вниманием, нежностью и довольно скудными ресурсами, старались не утруждать тяжёлым крестьянским трудом. Каждый хотел, чтобы младшенькая девочка воплотила в судьбе все их заветные мечты.

Сильвия не была капризной, просто возможность лишний час понежиться в постели, читать, сколько влезет и мечтать, непомерно развили её чувственность.

Красивой назвать девочку было сложно, но что-то интересное присутствовало, поскольку Сильвией увлекались едва ли не поголовно все мальчишки в деревне.

Возможность выбирать, излишняя осторожность или иные личные качества сыграли с ней дурную шутку: ни один из бурных романов не закончился серьёзными отношениями, хотя много раз интимные истории доходили почти до кульминации.

После школы девочку отправили в районный центр учиться на технолога пищевой промышленности в попытке вырвать из беспросветной деревенской обыденности.

Немаловажную роль в таком решении сыграл факт наличия в посёлке множества образованных принцев.

Время летело со скоростью курьерского поезда, движение по карьерной лестнице и рост благосостояния ускорялись, предложения руки и сердца множились, но Сильвия оставалась одинокой.

Была ли тому виной чрезмерная занятость на производстве, излишняя настороженность, неуверенность в себе или ожидание чего-то неординарного – неизвестно, однако пожар любви не загорался, точнее, гас прежде, чем следовали предложения создать семейное гнёздышко.

Подруги и сёстры одна за другой выскакивали замуж, рожали детишек, разводились, страдали от неразделённой любви, ревновали, сходили с ума от избытка или недостатка чувств, создавали новые семьи, а Сильвия никак не могла определиться.

Девчонки подзуживали её психануть, попробовать нырнуть с головой в омут чувственных наслаждений, в мир семейного счастья, в радость материнства, пусть временно, чтобы понять, что главное в жизни, что второстепенное.

Сильвия была не прочь скинуть с себя груз невинности, но…

В самый неподходящий момент: когда от нахлынувших эмоций кружилась голова, когда самый-самый важный мужчина начинал шептать интимные нежности, когда губы неодолимо тянулись к губам, когда отчаянно сплетались языки, вкушая нектар греховной страсти, побуждающий повиноваться желаниям, его и своим, Сильвию сотрясали мощные волны страха.

Продолжение интимных отношений становилось попросту невозможным.

На тридцатилетие она пригласила подруг на девичник. Вероника, замужняя мать двух девочек, зачем-то привела дружка, с которого ни на секунду не сводила взгляда, полного обожания и похоти.

В разгар веселья, когда Леонид раза по два покружил в танце каждую гостью, причём слишком чувственно прижимал именинницу, Вероника начала нервничать.

Любовники удалились во вторую комнату, что-то вспыльчиво там выясняли, после чего подруга красная как рак высочила, враждебно посмотрела на Сильвию и убежала не попрощавшись.

Леонид, нисколько не смутившись, вернулся к праздничному столу, сел рядом с хозяйкой торжества и у всех на виду взял её за руки.

Сильвии было неудобно перед подругами, она застенчиво раскраснелась, но не воспротивилась. Более того, спустя пару минут именинница танцевала с гостем.

Вечеринка моментально утратила потенциал. Девчонки засобирались, а Лёня остался. Сел напротив, нежно держа её руки, ласково заглядывал в раскрытую душу и говорил, говорил…

О том, как служил на пограничной заставе в холодной красноярской Дудинке, как две зимы мёрз на метеорологической станции в Арктике, как мыл золото на плато Путорана, про геологическую экспедицию в Пермском крае и много другое, в том числе о неудавшемся браке, разводе и малютке дочери, которую безумно любит.

Леонид рассказывал увлечённо, интересно, с иронией и романтическим подтекстом.

Сильвия таяла, чувствуя, что не в силах сопротивляться вероломно захватившему всё её трепетное существо желанию прислониться к этому мужчине, вдохнуть запах героической цельности его характера, окунуться вместе с ним в мистический океан приключений и рискнуть самой.

Описывая захватывающие дух фантастически прекрасные элементы пейзажей, Леонид запросто вплетал в ткань повествования стихи: трогательные, пронзительно лиричные, музыкальные, несмотря на то, что их темой были суровые испытания.

Где бы он ни был, чем бы ни занимался (Сильвия инстинктивно верила ему как себе), Лёня представлял её воображаемый образ.

– Боже, – медленно возвращаясь из путешествия в увлекательный мир чувственной романтики, прозревала именинница, – он же признаётся мне в любви.

Когда собеседник заговорил про янтарные глаза, про вьющиеся каскады пшеничных волос, про соблазнительно стройный стан и прочие сентиментальные мелочи, которые не имели значения, но подразумевали любовь, Сильвия расслабилась, позволила целовать себя, мять чувствительную грудь.

– Я сразу тебя узнал, душа моя, – прерывисто дыша, шептал он, расстёгивая ворот блузки, – мечтал о тебе, молил провидения о встрече… и вот мы вместе. Я сказочно счастлив, а ты?

Прикосновения его рук дарили несказанное блаженство, возбуждали, настаивали на продолжении, манили сказочными приключениями, но внутренний цензор был начеку. От подружек и из книг Сильвия знала как легко стать жертвой любовной интрижки.

– Почему именно он, – сопротивляясь страсти, размышляла урывками женщина, – зачем я всё это слушаю, почему верю каждому слову, ведь я его совсем не знаю? С ним так волнительно, так легко… хочется отдаться блаженному наслаждению и плыть. Плыть по течению не размышляя, просто плыть и нежиться…

– Расслабься, королева, доверься мне. Я думал ты взрослая женщина, а ты совсем девчонка. Почему дрожишь, словно я первый, кто поцеловал эту нежную грудь? Неужели не любила, не влюблялась, – ласково шептал Леонид, вдыхая аромат её возбуждённого тела.

Дальше случился провал в памяти длинной в вечность.

Очнулась Сильвия лишь к полудню, когда мужчина ласково прочертил пальцем линию от ямочки на шее к расщелине между ног.

Месяц или около того влюблённые не могли надышаться друг с другом, наговориться. Постель была насквозь пропитана запахом страсти и соком экстаза. Любовь обмотала Сильвию коконом, внутри которого она была непомерно, ликующе  счастлива.

Женщина считала себя избранницей благосклонной судьбы. Она испытывала настолько сильные эмоции, что доверилась Леониду целиком и полностью. На такое счастье, такую всеобъемлющую страсть она не могла даже рассчитывать.

Романтические мечты Сильвии простирались от текущей секунды до последнего вздоха, даже дальше, но случилось непредвиденное обстоятельство: милый пропал, исчез без следа, растворился. Видно опять поманили его неисследованные просторы вселенной.

А любовь, точнее её благодатное семя, проросла неожиданной беременностью.

Увы, Леонид так и не объявился, так и не узнал, что стал счастливым отцом.

Несколько лет, пока маленькая Ася росла, Сильвия могла уверенно и стойко противостоять одиночеству, хотя неугомонная природа требовала и требовала любви. Ведь она помнила, помнила каждое мгновенье медового месяца.

Ненасытная память вновь и вновь, едва ли не каждую ночь пробуждала безудержную страсть, наполняя сны и мысли желанием, держать которое в себе не было сил.

Чувственность то и дело взрывалась приступами порочных видений, пьянящих пронзительными, осязаемыми воспоминаниями, но рядом никого, совсем никого кроме крошечной доченьки не было.

При взгляде на приглянувшихся мужчин Сильвию накрывало с головой желанием. Она грезила наяву, представляя, как называют её девочкой, как решительно расстёгивают ворот блузки, как дотрагиваются до возбуждённой груди…

Навязчивые видения случались всё чаще, подчиняли мысли, насиловали физиологию и психику. Иногда Сильвии казалось, что  она готова отдаться первому встречному, лишь бы поманил, лишь бы был нежен и ласков, а там – будь, что будет.

Одиночество. Странное, знаете ли, состояние, когда рядом дочь, подруги, увлекательная  работа, а ты психуешь, срывая злость на микроволновке, которая подаёт сигнал готовности, потому что хочешь слышать живой голос того, кому можно открыться, отдаться без остатка, кто понимает без слов.

В тот день Сильвия чувствовала себя особенно разбитой, потому, что ночью приснилось, что вернулся Леонид, что она его простила. События развивались спонтанно,  стремительно.

Примирение было божественно сладким, настолько энергичным и чувственным, что волны наслаждения накрывали её до того момента как она почувствовала, что конвульсии и эйфория  в настоящую минуту – реальность, всё остальное – мираж.

Разочарование болезненно ранило, рвало нежные струны исстрадавшейся души. Если бы не дочка, Сильвия вполне могла совершить над собой насилие. Спасибо крошечному человечку, что не дал случиться истерике.

С Асей на руках она торопливо перебегала дорогу, поскольку на пешеходном переходе светофор был очень длинным, а сил ждать не было.

Как назло в самое неподходящее время подломился каблук.

Реакция мужчины шедшего рядом была мгновенной. Он оказался настолько силён и быстр, что подхватил на руки маму с дочкой и опустил лишь в безопасной зоне.

– Сорри, – улыбаясь, произнёс он, – я вас не ушиб? У меня такое чувство, что мы знакомы, причём давно. Вам так не кажется? Впрочем, о чём это я… разве до того вам… да, искалеченный каблук – это серьёзно. Где, простите за дерзость, вы обитаете… если не секрет?

– Почти рядом.

– В таком случае… позвольте вашу ножку. Нет, не ту, левую. Меня зовут Леонид. Леонид Прокопьевич.

Мужчина опустился на колено, снял уцелевшую туфельку и решительно отломил каблук.

– Не расстраивайтесь. Дело житейское. Беру на себя ответственность за аварийную ситуацию. Новые туфельки с меня.

Сильвия смотрела на него, как кролик на удава, впав в ступор. Леонид подхватил на руки Асю, взял её под руку и заставил идти. Нет, он не применял насилия, приказы приходили непосредственно в мозг и немедленно исполнялись без единого слова.

Мужчина, молча, довёл спутниц до дома, взял у растерянной, загипнотизированной Сильвии сумочку, отыскал в ней ключи, открыл дверь подъезда, завёл в лифт, глазами спросил этаж, нажал нужную кнопку.

Происходило всё как-то странно, в замедленном темпе.

Сильвия не могла думать, соображать. Что-то шло не по правилам, не так. Мистика какая-то, не иначе. Мужчина как две капли воды был похож на того Леонида, отца Аси.

Леонид открыл входную дверь, усадил Сильвию на банкетку, раздел девочку, снял искалеченные туфельки с хозяйки, не отрывая взгляд от её ошалевшего взгляда, расстегнул пальто, аккуратно повесил его на плечики, под ручку довёл до кресла…

Состояние транса продолжалось до тех пор, пока Леонид не подвинул журнальный столик на который поставил поднос с бутербродами, дымящимся чайником, чашками и сахарницей.

– Отомрите, фея. Нам пора познакомиться. Меня, как я уже сообщал, зовут Леонид, а вас?

– Си, – пропищала еле слышно она, – львия. Сильвия Степановна Ступина.

Леонид легко ориентировался в пространстве квартиры, запросто находил нужные в данный момент времени предметы, хозяйничал как у себя дома, успевая рассказывать о приключениях и злоключениях, число которых было неисчислимо.

Сильвия погрузилась в его повествование, чувствуя дежавю. Она почти не слушала, знала, что мужчина расскажет дальше, что и как сделает через минуту.

– Сейчас Лёня уложит спать Асю, – странно смущаясь, подумала она, сядет рядом, возьмёт  за руки, заглянет в глаза. Что со мной происходит, что? Всё это уже было.

Сильвия что-то вспомнила, вздрогнула, посмотрела на блузку, очень похожую на ту, залилась краской, чувствуя, как кровь приливает к груди. Она физически ощущала прикосновение Леонида, только запуталась, которого из них.

Дальнейшие события показались сказкой. Всё происходило совсем не так как тогда, гораздо сладостнее и желаннее.

Сильвия не была религиозна, но молилась, боясь обнаружить, что это всего лишь сон.

Голова кружилась от незнакомых, оттого ещё более сладостных эмоций в состоянии мистического транса.

Леонид посмотрел в её влажные глаза и всё понял. Возможно, он знал изначально, ещё тогда, когда совершил спасительный прыжок на пешеходном перекрёстке, что это его судьба.

Мужчина не стал терять времени на прелюдию, на завоевание доверия, признание в любви, просто отнёс на расстеленную заранее постель и взял. Но как!

Оказалось, что живут они по соседству, что Леонид разведён, что инициатором банкротства семейного счастья была супруга, не пожелавшая в одну из длительных плаваний дожидаться его возвращения, что у него тоже есть дочь, которой одиннадцать лет.

Он не сказал про жену ни одного нелестного слова, – за что мне её осуждать, меня не было дома по году и больше. Наверно жена права – так жить нельзя. Теперь я свободен, от командировок тоже.

Время летело, отношения набирали обороты: интересные беседы без конца и края, бешеный, гипнотизирующий фантазиями и экстремальностью секс, поездки в немыслимых направлениях без цели и плана, ночёвки у костра, прогулки при Луне, весёлые вечеринки с друзьями, опять секс.

С Леонидом было бесконечно интересно, рядом с ним не существовало запретов и угроз. Он был в доску свой: родной и близкий. Однако с самого начала они решили предохраняться. Почему – не имело значения. Так, значит так.

Несмотря на современную контрацепцию в системе сдержек произошёл технический сбой: средства защиты подвели.

Сильвию это нисколько не смутило. Дитя любви – важная составляющая всеобъемлющего счастья, о чём она с радостью сообщила любимому. Он сильный, уверенный, мудрый. Он знает, как поступить.

Удивительно, но Леонид нахмурился, изменился в лице.

– Это ошибка. Ребёнок не от меня.

– Что ты такое говоришь! Ты единственный, кому я доверилась. Почему же не веришь мне!

– Верю… верю… но это не важно. Мне предложили вернуться на флот. Зачем мне ребёнок!

Леонид раскрыл бумажник, достал несколько крупных купюр, – этого должно хватить.

Избавься как можно скорее. И да… думаю нам нужно расстаться… хотя бы на время. Я должен обдумать, как жить дальше.

Операция была болезненной. Случился сепсис, потребовалась повторная чистка, лечение антибиотиками.

Леонид позвонил спустя месяц, когда Сильвия почти восстановилась.

– Как ты, – жизнерадостно спросил он, – всё в порядке? Вечером зайду?

Сильвия думала, что никогда больше не захочет его видеть, но услышала голос и поплыла.

– Всё в порядке… любимый. Приходи, буду ждать.

Она любила Леонида и ненавидела, изгоняла из сердца и снова ждала, ругалась и мирилась бесконечно долго – два долгих года с перерывами, когда он уходил в плаванье.

Однажды любимый пришёл и обыденным голосом сказал, – прикидываешь, Си, я влюбился, я так счастлив!

Влюбился. Любимый. Не в неё, в другую женщину…

Самое ужасное, что он приходил в гости два-три раза в неделю, без смущения смотрел ей в глаза и с придыханием рассказывал о новой пассии, откровенно смакуя интимные моменты встреч, потом брал на руки, нёс в постель и шептал на ушко слова любви.

Сильвия по-прежнему не могла ответить Леониду отказом.

Иногда ей было приятно, но никогда больше не наступала кульминация, когда душа и тело сливались в сладком экстазе, потому, что в самый неподходящий момент Сильвия представляла его и её сумасшедший секс.

Он всё ещё был самоуверенным и сильным, словоохотливым, доброжелательным, в меру щедрым, но совсем чужим.

Сильвия стала для Леонида прошлым.

Впрочем, он для неё тоже, хотя надежда на счастливое будущее ещё теплилась. Иногда.

Сегодня у неё опять были именины. Должны прийти подруги, возможно и Леонид заскочит поздно ночью, когда разойдутся гости. Так уже случалось.

Радости от его визита немного, но жизнь продолжается. Лучше позволить случаться сексу с мужчиной, который безразличен, чем сходить с ума от неудовлетворённости.

С этими мыслями и с сумками, полными праздничной снеди, Сильвия спешила домой: нужно было успеть приготовить ужин, встретить из школы Асю, привести квартиру и себя в порядок.

Эмоциональное состояние и мелькнувшие воспоминания выкатили слезу.

Женщина поставила пакеты с продуктами на скамейку, открыла сумочку, достала платок.

– Вы уронили вот это, – произнёс улыбчивый галантный мужчина в новом с иголочки костюме и фетровой шляпе, протягивая ключи от квартиры, – что с вами, милая леди, могу ли вам чем-то помочь? Позвольте, я донесу ваши сумки. Куда прикажете, хоть на край света.

Его речь, этот завораживающий взгляд, манеры и жесты имели странный гипнотический эффект: Сильвию буквально парализовало. Магия его поведения: доброжелательность, дружелюбие, готовность услужить, удивительное обаяние и оптимизм вызывали безотчётную симпатию, а вместе с ней страх.

Женщина внимательно всмотрелась в его лицо, нашла знакомые чёрточки.

– Сейчас упаду в обморок, если скажете, что вас зовут Леонид, что вы путешественник или капитан дальнего плавания, что исколесили вдоль и поперёк Планету Земля, что недавно развелись по инициативе жены, что у вас есть дочь.

– Вы ясновидящая, леди? Я действительно Леонид, реально облетел вокруг Земного шара и не однажды. Про жену, развод и дочь тоже угадали. В чём дело, у меня на лбу всё это написано?

– У вас нет, скорее у меня. Не хотелось бы вас огорчать, но я знаю, что будет дальше, точнее, что могло быть, если бы я ничего о вас не знала. Извините, мне не нужна помощь.

– Чем я вас напугал? А давайте сходим на спектакль в Дом офицеров. У меня сегодня День рождения и приглашение на две персоны. Соглашайтесь.

Разводимся, достало!

В ритме дождя в голове отвратительно – пусто.

Пальцы немеют, когда ты находишься рядом.

Как я смогу описать это сильное чувство?

Это… как жгучая ненависть с первого взгляда.

Будто, мы оба друг другу сдаемся без боя.

Я бы назвал это чувство душевною травмой.

Ты бы назвал это чувство безумной любовью.

Знаешь, возможно, мы оба по-своему правы.

Саша Бест

Что вы вообще знаете про любовь, что?!

Я не спрашиваю, я кричу в отчаянии, поскольку сам в этом вечном вопросе ничего ровным счётом не понимаю.

Оглядываюсь назад в недалёкое прошлое и не могу понять, куда исчезло великолепие взаимности, где оно?

Ведь помню как цвели бескрайние сады любви, как над ромашками, гвоздиками, горечавками и васильками наших нежных чувств порхали тонкокрылые бабочки восторженного обожания, гудели шмели восхищения, роем вились пчёлы эйфории, мушки блаженства и прочая разноцветная мелочь бурного воодушевления, окрашивающая жизнь в яркие тона.

Ведь было когда-то фундаментальное ощущение нескончаемого праздника, чувство звенящего ликования, основательность и постоянство, сравнимые с вечностью, какими были переполнены сверх меры душа и тело, погружённые нашим сближением на самое дно блаженства.

Пять лет трепетного обожания, волнительной эйфории, взаимопонимания и доверия, где они?

Какая Янина была красивая, какая одухотворённая и нежная: лебединая шея, тонкие запястья, изящные пальчики, фарфоровая грудь. Как задорно она смеялась, как чувственно облизывала губы, как дрожала, когда я нежно целовал мочку уха и в шею.

Я помню каждое мгновение наших встреч на протяжении, дайте подумать… целого года, возможно дольше: обжигающее ощущение прикосновений, щекочущие нервы легчайшие поцелуи, ничего незначащие слова, от которых запирало дыхание, и бурлила возбуждённая немыслимым наслаждением кровь.

Как вкусно Яна ела мороженое. Невозможно было удержаться, чтобы не слизнуть с её ярких губ капельку сладкого нектара.

Как долго я заботился о её невинности, стреноживая желание сблизиться, точнее слиться. Мне было дозволено довольно много, но не всё. Я любовался ей, восхищался, меня распирала гордость от сознания, что эта девушка – моя и больше ничья подруга.

Огромные тёмно-серые глаза, трогательно-кукольное личико, нежнейшая бархатная кожа. Наши поцелуи были невинны, помыслы чисты и благородны.

Янина была из той редкой породы женщин, которых запросто можно смертельно оскорбить нечаянной дерзостью. Она краснела, замыкалась в себе от прикосновения к груди, могла заплакать, поцелуй или обними я её на глазах у посторонних.

Думаете легко сдерживать желание, обладая в мечтах таким роскошным деликатесом?

И всё же это случилось однажды.

Мы сидели у неё дома одни, смотрели видео “Последнее танго в Париже”, разговаривали шёпотом непонятно о чём. По ходу развития сюжета я прижимался всё теснее.

Не встречая сопротивления, дал волю воображению,  почувствовал неодолимую тягу испытать хотя бы в малюсеньком приближении то же, что позволял себе герой фильма.

Откровенно греховные коленки, манящие белизной и округлостью, точнее их продолжение, скрытое под тонюсеньким слоем материи, поглотили моё внимание. Несколько сантиметров, такая малость. Янина, по-моему, даже не заметила наглое вторжение.

Лицо моё горело от прилива крови, руки дрожали. Следующие несколько сантиметров я преодолевал бесконечно долго. От напряжения у меня стучало в висках, спазмом сжало затылок, свело судорогой губы и челюсти.

Когда до запретной зоны осталось несколько сантиметров, я едва не провалился в беспамятство, настолько мне казалось это действо развратным и порочным, но неведомая сила влекла именно туда, в средоточие тайны.

Янина была увлечена фильмом. Во всяком случае, так думал я, что оказалось заблуждением, поскольку бесцеремонное исследование зашло слишком далеко, не заметить его было попросту невозможно. Более того, под юбкой не оказалось трусиков.

Это был явный сигнал к началу боевых действий. Остановить моё любопытство в это мгновение было невозможно.

Непостижимым образом Янина руководила моими нескромными действиями (это я понял позднее), но дождалась момента, когда можно стало понять, что она не напрашивается, а как бы уступает, хотя и с неохотой, под нажимом непреодолимых обстоятельств.

Минутой позднее ноги моей девочки податливо разошлись в стороны, пропустив шаловливые пальцы, обнаружившие пряно пахнущий кустик и всплакнувшую от желания сладкую расселину.

На этой игривой ноте ножки моей феи сомкнулись. Финальный аккорд прозвучал немного позднее, когда мы нацеловались до потери пульса.

Янина раззадорилась до такой степени, что дальнейшая инициатива исходила уже от неё.

Теперь это прошлое.

Сейчас я отталкивался одной ногой, сидя на скрипучей карусели во дворе многоэтажного дома, смотрел на светящееся окно нашей кухни, курил и страдал, не в силах понять, что с нами, неразумными глупцами, происходит.

Годы безоблачного счастья, страстной любви, обожания, безудержного секса и вдруг на пути образовалась бездонная пропасть непонимания.

Жена смотрела на меня так, словно я совершил преступление против человечности, как на маньяка, надругавшегося над младенцем. Она нервно бродила по комнатам как привидение, усиливая сходство растрёпанной причёской, резкими жестами и визгливым голосом.

Неприятное видение, мелькающее перед глазами, раздражало, давило изнутри на глазные яблоки, готовые вывалиться наружу из черепа, способного взорватьс

Иллюзия любви

Он непослушными шагами

Вошёл в дурман её духов.

Носились чёртики кругами,

Его толкая в ров грехов.

Оксана Куш

Анфиса Аристарховна Малоканкина (махнула не глядя на светлую любовь и дешёвое свадебное колечко родовую фамилию Аверченко), обладательница редчайшего по наивности и лёгкости характера, женщина фантастически привлекательной наружности, что весьма удивительно, поскольку растила и воспитывала троих собственных детей, обожала жизнь и наслаждалась ей бесконечно.

Больше всего её увлекали темпераментные танцы, зажигательный флирт и желание нравиться.

Десерт очарования и игривости в отношении знакомых и малознакомых мужчин смаковала Анфиса Аристарховна довольно редко, никогда не переступая за грань, где азарт и вдохновение способны превратиться в возбуждение, в одержимость, в жажду испытать интимное наслаждение.

Она замечательная мать и верная жена.

Несмотря на сложности бытия Анфиса всегда, даже когда наваливались горы проблем и скучных бытовых забот, выглядела так, словно только что провела несколько часов в косметическом кабинете и одевалась у известного кутюрье.

Когда и как она умудрялась изобретать и шить костюмы, платья, в идеальном порядке содержать дом и детей, ублажать мужа, принимать гостей, общаться, работать,  легкомысленно кокетничать с привлекательными мужчинами и следить за здоровьем, понять было сложно.

То, что с ней происходило сейчас, эти нескончаемые потоки слёз, неизвестно где все предыдущие годы жизни хранившиеся, объяснить было бы просто, однако в голове Анфисы царил  сумбур, затрудняющий не только осмысленное восприятие действительности, но и  дыхание.

Плакать она умела и раньше. Всхлипывала, проливая слезу, когда Антон признался в любви; ревела за несколько мгновений до регистрации брака, превратив неожиданно свадебный макияж в акварельные разводы; трогательно обливала солёной влагой первенца, рождение которого было болезненным и долгим.

Иногда слёзы сами собой выступали на глазах при чтении книг: Анфиса отличалась эмоциональностью, способностью сопереживать, погружаться в ткань повествования вместе с персонажами, точнее вместо них.

Сейчас  она выла от безысходности, от бессилия и отчаяния.

Без малого двадцать лет (замуж Анфиса Аристарховна вышла совсем юной девочкой) добросовестно и самоотверженно поддерживала она огонь в семейном очаге. И что теперь?

– Понимаешь, Фиска, ты – моя радость, ты – самое большое моё счастье. Так бывает… так вышло, сам не пойму…

– Через двадцать лет ты снова объясняешься мне в любви! Антошка, ты самый-самый…

– Не перебивай. Пожалуйста. Мне очень непросто. У нас, да, у нас, совсем  скоро родится ребёнок…

– Что ты такое говоришь? У нас больше не может быть детей…

– У меня с тобой – да, не может…

Впервые в жизни Анфиса почувствовала, что такое сердечная боль, когда сквозь пелену отрицания до неё начал доходить смысл сказанного.

У нас, у вас, у него, у неё… у него и у неё… ребёночек, родится… почему, зачем?

Мысли путались. По привычке, усвоенной из уроков отца, Анфиса попыталась взять себя в руки, успокоиться, хотя бы внешне, чтобы сгоряча не наделать ошибок. Увы, благоразумие и выдержку затмевала обида.

Захотелось запустить ногти в Антохино лицо, закричать, разбить что-нибудь памятное вдребезги или самой сигануть с балкона. Но дети… нужно в первую очередь думать о них, о семье. О семье, которой больше нет.

Или всё же есть?

Думать не было сил.

Анфиса пронзительно закричала, как смертельно раненная птица, упала на колени.

Проснулись дети. Прибежали на крик.

– Я всё объясню… потом объясню, – сбивчиво лопотал Антон, собирая сумку с вещами, – так случилось, так вышло, изменить уже невозможно. Игорёк, сын, береги мать.

Анфиса ревела вторую неделю подряд. Ревела по графику.

Первый сеанс начинался при пробуждении, когда привычное за много лет желание обнять любимого натыкалось на пустоту. У неё было минут пятнадцать, чтобы намочить слезами подушку, остудить холодной водой опухшее лицо и поднять детей, демонстрируя им хорошее настроение.

Дальше шла череда привычных забот, служебных обязанностей, социальных взаимодействий, когда не было ни малейшей возможности расслабиться.

Анфиса Аристарховна копила и складировала безутешные страдания до вечера, когда засыпали дети. Она закрывалась в ванной, включала душ на полную громкость и ревела от души, пока горло не начинали сдавливать спазмы.

Третье сентиментальное включение жалости к себе происходило после полуночи. Все эти дни Анфисе снились серийные, повторяющиеся с новыми подробностями ужасы, в которых она спасала ребёнка Антона и его любовницы от них самих.

Кошмары были предельно реалистичными, страх парализовал волю. Она просыпалась в холодном поту, долго не могла прийти в себя, потом начинала размышлять о жизни без него, без Антона, которая представлялась хуже смерти.

Понять, когда и как родные люди, много лет живущие в любви и согласии, превращаются в чужих, в чуждых, Анфиса не могла.

Слёзы появлялись внезапно, высыхали почти перед рассветом.

Полтора-два часа беспокойного сна пролетали мгновенно. Новый день опять начинался со слёз. Но ведь так не могло продолжаться вечно.

Однажды утром Анфиса Аристарховна вспомнила про свой уникально покладистый характер, про очарованность жизнью.

– Почему, – подумала она, – я с такой лёгкостью рассталась с плодами, которые любовно растила и холила бесконечно счастливые двадцать лет? Что мне известно о той девочке, чем и как она заманила Антона в липкие сети? Любовь ли тому причина, мимолётная страсть или некая выгода?

Анфиса взяла на работе отпуск, привела себя и свои разбежавшиеся в разные стороны мысли в порядок при помощи безудержного танца до упада (к этому действу она прибегала довольно часто, особенно если не знала, как поступить).

– Хочу знать про эту женщину всё, – решила она, после чего пошла с визитами к друзьям и знакомым, оказавшимися на редкость осведомленными.

Возможно, собранное досье было фрагментарным, неполным, но картина падения нравственности мужа стала проясняться.

Девочку, которая была моложе Анфисы почти наполовину, звали Жанна. Познакомились на работе мужа. Милая рыжеволосая малышка, почти невесомая, с незрелыми формами, несмотря на значительный срок беременности, невинно трогательным детским взглядом и повадками беспечной школьницы.

Следить за любовницей мужа и им самим оказалось интересно, можно сказать вкусно, хотя их телячьи нежности больно ранили душу.

Девочка вела себя как капризный ребёнок, которому хотелось всё и сразу, только непонятно, что и зачем. Антон старался угодить Жанне, однако делал это с видимым равнодушием, без энтузиазма, присущего их с Анфисой интимным отношениям.

Кислый взгляд мужа приятно щекотал её уязвлённое самолюбие.

– Ха, – подумала Анфиса, – не очень-то их общение похоже на романтическое безумие, хотя, девочка буквально поедает Антона глазами, смущается и краснеет от его нескромных прикосновений. Скорее всего, он в её юной жизни первый мужчина. Придумала страстную влюблённость, неосознанно пустила в ход кокетство, окутала соблазнами, муженёк и поплыл. Слабоват мой милый, да, но ведь я готова его простить, готова же! И не только из-за детей. Лихо мне без Антона, одиноко, грустно, пусто…

Как же ей хотелось восстановить статус-кво, вернуть отношения в привычное русло, когда он и она, когда всегда рядом уютное тепло и родной запах любимого человечка.

Анфиса понимала, что в любом случае отношения станут иными, пусть только будут.

Что она может предложить мужу взамен молодости Жанны? Юное тело и неизведанные ощущения – серьёзные преимущества, но зрелость и опыт тоже чего-то значат.

Сможет ли принцесса детсадовского возраста следить за собой, за грудным ребёнком, за домом, ублажать мужа, решать сложные бытовые проблемы и не сломаться? Ведь Антон привык к комфорту, к тому, что семейная жизнь похожа на отдых в приличном отеле, где всё включено в контракт. Выдержит ли милый рутинные будни реальной, а не созданной невидимой рукой любящей жены повседневности?

Рассуждать можно было сколько угодно, но время шло, а Антон не проявлял желания вернуться. Он жил в примаках у Жанны, готовящейся со дня на день родить, её вечно недовольной матери (об этой семейке теперь Анфиса знала почти всё) и отца – любителя крепкого алкоголя.

Соседки, к которым Анфиса набивалась в гости с пирожными и деликатесами, живописали далеко не идеальный образ жизни Старковых: их страстную любовь к громким выяснениям отношений, скудное домашнее хозяйство, вечную нехватку денег.

– Жанночка, – спрашивала и сразу отвечала Софья Андреевна, благообразная общительная старушка, жившая этажом ниже, – хорошая девочка: симпатичная, добрая, но недалёкая. Учиться после школы не пошла, устроилась курьером в коммерческую фирму. Теперь вот женишка безродного в дом притащила. Обрюхатил, а у самого за душой вошь на аркане. Разве нормальный мужик пойдёт в примаки? Да ни в жисть. Я так прикинула, ему лет сорок, а ей, Жанке-то, полгода как восемнадцать справили. Рановато у ей передок зачесался. Собственно, чему удивляться-то, мамашка ейная, Фёкла Егоровна, Сашку, старшего сына, в шестнадцать лет родила. Тот ещё фрукт. Бегал от армии, бегал, да не убёг, забрили. Ни профессии, ни ума, ни-че-го! Ну и хрен с има. Давай с тобой, Анфиса, настоечки вишнёвой пригубим, я тебе про кого угодно в ентом дому всё расскажу.

Аргументов, способствующих возвращению блудного муженька, было немало. Вот только ждать, когда весомые причины включить задний ход вылезут наружу и подействуют, не было мочи.

Антон – её законный муж, по какому праву эта пигалица арендует его?

Анфиса решилась на откровенный разговор с разлучницей юниоркой. Что с того, что она родит от Антона ребёнка? Она сама троих мужу подарила. И вырастила. Попользовалась девочка подарком судьбы и будет! Пора честь знать.

– Давайте, Жанночка, как-то решать, договариваться что ли. У Антона семья: дети, я, квартира, налаженный быт. Что можете предложить ему вы?

– А у нас любовь, вот! И ребёночек. Будет скоро. И спит он со мной, а не с вами. А па-че-му-у-у? Вопросик на засыпку. Значит, у меня кое-что слаще, вот! А квартирку мы того – разменяем.

– Это как? Квартиру мне родители оставили. Это ты ловко придумала, но ничего у тебя не выйдет. Ты его паспорт смотрела? Антон – мой законный муж, а ты – ты лю-бов-ни-ца. Ты – никто, Жанночка, ты – девочка для удовлетворения похоти. Будем считать, что пробный, ознакомительный период эксплуатации сексуального объекта по имени Антон закончился. Лицензию тебе приобретать не на что. Нет у тебя убедительных аргументов. Я  забираю его обратно.

– Фигушки! Антон сам к вам не пойдёт. Потому, что только меня любит. И не надоедайте нам больше!

Разговаривать с мужем Анфиса так и не решилась, но жизнью его интересовалась, вещи, принадлежащие Антону, постоянно перестирывала и вообще вела себя так, словно он уехал в командировку и вскоре должен вернуться.

Жанна родила девочку, которую назвали Вероника.

Антон загрустил.

Малоканкин, живя с Анфисой, не проявлял рвения по поводу отеческой заботы о собственных малышах, хотя поводы для помощи жене, рожавшей болезненно по причине физиологических осложнений и анатомических особенностей детородных органов, отчего она получала массу разрывов и других повреждений, были серьёзные.

У Жанны дочь родилась недоношенной, болезненной. Вероника кричала, юная мама бесилась, срывала злость на Антоне, на родителях, которые наотрез отказались помогать, на малышке.

Скандалы и семейные разборки набирали обороты. У новоиспечённой матери вскоре пропало молоко. Вероника надрывалась, кормилица стойко не обращала на неё внимание. Тёща орала не переставая: на пьяного мужа, на Антона, на дочь. В этом странном семействе никто ничего не хотел делать.

Спустя месяц о любви уже не вспоминали, зато неприязнь и злоба разрастались бурно, как речная ряска в зените летнего солнцестояния.

Антон невыносимо страдал, но не видел выхода. Жанна предъявляла ему претензии, что он, похотливый старик, соблазнил юную девочку, лишил преимуществ беззаботной юности, заставил раньше срока стать матерью, чего ей даром было не нужно.

– Забирай, – орала она, – эту крикливую дрянь! Я устала, устала, устала! От неё устала, от тебя, от мамаши с папашей, от всех. Дайте же мне, наконец, выспаться!

Антон за долгие годы жизни привык полагаться на жену. К ней и пошёл за советом, когда очередная семейная разборка вышла на новый уровень – Жанна метнула в него тяжёлую хрустальную вазу.

Удачно метнула, метко. Увесистый предмет вонзился мужчине в лоб, рассёк бровь. Кровью был залит весь пол.

У Фёклы Егоровны случилась истерика, Жанна злорадно смеялась, папаша глумливо науськивал доченьку повторить бросок.

– Хватит, – вопила Жанна, – надоели вы мне! Выметайся к чёртовой матери и отродье с собой забирай!

Девчонка так бесновалась, что Антон испугался: кто знает, чего может вытворить любовница в состоянии аффекта. Он собрал сумку пелёнок и распашонок, спеленал дочь и ушёл, не представляя, что делать дальше.

Анфиса открыла дверь, безропотно взяла из его рук ребёнка.

– Насовсем, Антоша?

– А ты меня примешь?

– Дети, папа пришёл. Собирайте на стол, праздновать будем. А это у нас Вероника. Симпатявая. В папу. С ней-то, что не так, почему матери не оставил?

– У них там шабаш. Выгнали нас с Вероникой. Ты действительно готова меня простить?

– Уже простила. А кормить я малютку, чем буду? Живо беги в магазин, купи детское питание. С ней-то, что решать будете, нужна она матери или наигралась?

– Наигралась.

– Плохо. Если отказ не оформит, не представляю, как поступить. Это же замечательный повод для шантажа. Кто знает, что у Жанки и её бесноватой мамаши на уме.

– Анфиса, я полный идиот. Не представляю, что на меня нашло. Как я мог увлечься, предать тебя, детей…

– Не начинай. Забыли и забили. У нас теперь забот и хлопот – не счесть. Если сможешь с её матерью договориться, я готова Веронику удочерить.

Адреналин

Странное танго в кривых зеркалах

Делаю шаг – отраженье не в такт

Значит, не будет – долгих прелюдий

В танго сердца подаются на блюде             

Анна Арканина

– Ну и неделька выдалась, одна маета, – с облегчением вздохнул Павел Егорович, прикрыв с обратной стороны дверь служебного кабинета, – самое время расслабиться, облегчить душу, забыть про конкуренцию, инвестиции, прибыль.

– Давненько, однако, не брал я в руки… изящной талии молоденькой грации… да-а-а, никого кроме жены, собственно, не брал… месяц, или два! Непорядок! Так и заскорузнуть недолго, возраст почувствовать. Во всём нужна сноровка, закалка, тренировка…

Закорюкин задержался в фойе, украдкой оглядел себя в зеркало, снял галстук, – ошейник ограничивает свободу,  заставляет помнить, что кому-то чего-то должен. Но ведь это не так, не совсем так… вот и докажи. А рубашечку свежую надо бы купить, чтобы домой не возвращаться.

Выйдя из магазина мужской одежды при параде, Павел Егорович какое-то время сидел в автомобиле с закрытыми глазами, пытаясь окончательно стереть из памяти ворох навалившихся за неделю проблем, которые навязчиво давали о себе знать, словно дамские собачки размером с кулак, изображающие воинственность.

Автомобиль приятно заурчал. Это была сугубо личная территория, можно сказать интимная. На обустройство салона своего Жеребчика Павел Егорович средств не жалел.

Вывернув на дублирующую проспект дорогу, он встал в правый ряд, включил аварийную мигалку и поехал со скоростью никуда не спешащего пешехода, внимательно вглядываясь в проходящих мимо и мирно сидящих на скамеечках юных представительниц прекрасного пола.

Ему была нужна женщина особенная, способная удовлетворить не только интимную страсть, но  взыскательный вкус и потребность ощутить тесную связь в духовном пространстве, которое в семейной реальности выглядело до безобразия тускло.

Объяснить, какая именно дива удовлетворит субъективным критериям, не мог даже себе. Не задумывался, просто чувствовал сразу: вот она – женщина мечты, хотя предпочитал девушек без прошлого.

И ведь почти никогда не ошибался: видимо искренне дружил с интуицией.

Так было и на этот раз: внешне неприметная девушка (на расстоянии сложно разглядеть подробности, определить характер, эстетические особенности и темперамент) шустро передвигалась вдоль аллеи летящей походкой, никого не замечая вокруг.

Упругое тело ритмично раскачивало колокольчик коротенького платьица, самозабвенно доминирующего посредством изысканности фасона и интенсивности необычного цветового решения, вызывая у граждан обоего пола глубокий эстетический шок, заставляющий провожать миниатюрную фигурку заворожёнными взглядами, выражая восторг жестами.

Девушка, точнее скользящий её силуэт, неповторимая грация, эксцентричная манера передвигаться в пространстве, была похожа на яркую вспышку молнии в кромешной серости пасмурного дня.

Распущенные по плечам порхающие в потоках воздуха волосы придавали облику впечатление неуловимости – этакое нейтрино в бескрайнем разнообразии неспешных земных скоростей.

Чувственный мистический экстаз от созерцания ослепительного очарования длился считанные секунды. Проворная соблазнительница свернула в узенькую аллею направо, скрылась за кустами.

Как назло впереди на дороге не было кармана, чтобы немедленно припарковать машину, а бросать на проезжей части дорогое авто не позволила умудрённая опытом осторожность.

Павел жестом подозвал мальчишку, играющего поодаль, – видишь девочку, вот  тебе пятьсот рублей, попытайся задержать. Получишь ещё тысячу.

Мальчишка, ловко выхватив купюру, побежал выполнять поручение.

Павел Егорович энергично рванул с места. Метров через двести нашёл парковку, вылез, хотел было пробежаться, но вовремя успокоился: спешка предназначена совсем для других целей. Знакомство должно выглядеть неожиданным, случайным.

Мальчишка валялся на тротуаре, делая вид, что корчится от боли. Малышка хлопотала подле него, предлагала вызвать неотложку.

Павел Егорович жестом попросил мальчишку исчезнуть, незаметно “выронил” на тротуар тысячную купюру, давая понять, что спектакль пора заканчивать.

– Спасибо тётенька, не надо скорую. Я рядом живу, мне и не больно совсем.

– Похвальный альтруизм, милая барышня. Теперь люди проходят мимо попавших в беду. С удовольствием поговорил бы с вами о гуманизме, альтруизме, о современных нравах,  бескорыстии, духовных ценностях. Редко увидишь столь юную особу, способную сопереживать. Вы и в любви такая же доверчиво бесхитростная? Завидую вашему… другу. Вы ведь верно к нему торопитесь?

– Вовсе нет. В смысле, любви, друга. Меня воодушевляет динамика энергичного движения. Дыхательный центр находится глубоко в мозгу. Чем больше кислорода поступает в кровь, тем стремительнее поток энергии, питающий сознание. На ходу легко думается. Мысли сами залетают на огонёк. Я их отлавливаю, словно бабочек, прикалываю булавками, чтобы потом не спеша как следует разглядеть.

– Жестоко вы обходитесь с мыслями. Наверно собрали уникальную коллекцию? Вы наверно будущий физиолог; нет – философ … или поэтесса? Надо же… сколько милых загадок в прекрасной головке, сколько удивительных качеств, достойных поклонения… и восхищения. Учитывая красоту и эрудицию, помноженную на юность,  получаем что… правильно, изысканное наслаждение общаться с вами… покорительница сердец. Очаровали, буквально за мгновение очаровали. Как я счастлив, что решил прогуляться именно по этой аллее.

– Я студентка. И не надо меня расхваливать: терпеть не могу рекламных агентов и вообще всё навязчивое. Папа научил задавать себе вопросы, ставить под сомнение любую информацию, тем более прямые действия. Мне ли не знать что я самая обыкновенная, что необходимо быть осторожной, выслушивая медовые комплименты и необоснованную лесть. Наверняка вы что-то  задумали.

– Вот так всегда! Никто не желает верить в искренность. Ну и не старайтесь, просто расскажите о себе. Я такой любопытный. А давайте, – Павел Егорович демонстративно посмотрел на часы, делая вид, что нагружен важными делами, – на встречу я уже опаздываю, отправлю сообщение об отмене. Предлагаю зайти в кофейню. Там уютно, прохладно. Увидите, в романтической обстановке тоже легко выстраивать логические цепочки, задавать вопросы  и охотиться на глубинные мысли. Постараюсь реабилитироваться.

– Мне и с собой не скучно. Впрочем… у меня достаточно денег на чашечку кофе и пирожное. Люблю посидеть в кафе “Шоколадница”. Тихая мелодия, дразнящий запах молотых кофейных зёрен, свежей выпечки… булочки с корицей. Корица ускоряет обмен. Ешь и не толстеешь. Мечта каждой девчонки.

– Вы же Дюймовочка из волшебной сказки, хрупкое видение, невесомый фантом. Несколько лишних зёрнышек не могут повредить изящной талии. Позвольте представиться – Павел.

– Зоя… Викторовна. Предпочитаю с незнакомыми людьми держать дистанцию, потому, лучше с отчеством.

– Развешиваете флажки, обороняетесь? А я интуитив, всегда прислушиваюсь к внутреннему собеседнику. Он утверждает, что ответ на импульс, посылаемый моим ментальным телом, положительный. Я вам симпатичен, Зоя Викторовна. И не спорьте. Степень опасности явно преувеличена. Вот видите, улыбнулись, это добрый знак. Кофе, всего лишь кофе… и беседа… просто так, ни о чём. Как вариант – о любви.

– Да вы как вижу проказник. И здесь погладили, и там приласкали. Рассчитываете, что замурчу и сдамся без боя. Раскусила я вас, Павел…

– Егорович. Но я настаиваю: комфортные отношения можно выстроить лишь с глаза на глаз, когда в них отражается малейшее движение души. Соглашайтесь.

– Тогда стоит прояснить значение терминов: отношения, общаться, комфортно, любовь и прочих хитрых наживок. Какой импульс способен заставить меня пить с вами кофе, беседовать о любви и рассказывать что-либо о себе?

– Всё просто: вы, Зоенька…

– Зоя Викторовна. Возраст не даёт права на фамильярность. Аргументируйте, Павел Егорович. Интересно, как опытные мужчины подсекают наивных простушек.

– Вы, Зоя Викторовна, лишь робко вступаете во взрослую жизнь, постигаете азбуку и букварь, учитесь складывать слова из непонятных буковок, а я уже одолел часть непростого пути. Доверительная беседа может оказаться неплохой инвестицией. Как для вас, так и для меня. Натуральный так сказать обмен информацией и энергией.

– Вызывающе откровенное заявление. У вас, мол, есть некий товар, а я состоятельный купец.

– Дослушайте. Вам доступна редкая возможность стать моей ученицей, музой, источником вдохновения, я – самоотверженным и щедрым проводником в мире циничного эгоизма. Это всегда вопрос искренности и доверия. Формат отношений и способ реализации выбирать вам.

– Щедро, ничего не скажешь. Перевожу: это не просто флирт, а выгодное коммерческое предложение. Ин-вес-ти-ция. Расчёт на надёжное сохранение вложений, ликвидность, гарантированный доход. Мне предлагается роль некого стратегического актива. То есть, существует заманчивая, легко реализуемая цель, разработан набросок плана внедрения, а стратегия определена предыдущим опытом и интуицией. Я правильно трактую? Единственная ценность, о которой мне известно, молодость и.... уж не душу ли вы предлагаете мне заложить? Да, разговорный жанр – ваш конёк.

– Кофе, булочка с корицей и задушевный разговор: больше ни на что не смею рассчитывать. Если честно, устал от суеты, от агрессивной деловой хватки, расчётливой корысти. Хочется, знаете ли, позитива на уровне дыхания. Разве что позволите пригласить на танец. Как вы относитесь к танго? И всё же – давайте упростим формат общения до имён, Зоенька.

– Хорошо… Павел… давай поиграем. Я притворюсь мышкой, а ты будешь профессионально наводить тень на плетень. Танго, насколько я смыслю в особенностях парного танца – проверка на совместимость, анализ темперамента, тест на чувствительность, на способность подчиняться… да… как ритму музыкального звучания… так и импульсам, исходящим от мимолётных желаний партнёра. Это возможность прикасаться, несмотря на дистанцию, повод обонять симфонию запахов, которые выполняют роль теста на совместимость – свой-чужой.

– Где ты научилась столь цветисто выстраивать фразы? Всё верно: испытать себя, не выдавая цели – именно то, что нужно. С тобой нужно держать ухо востро. С чего начнём – с танго, цветов или всё же кофе с привкусом иронии?

– Пожалуй, с разговора… без комплиментов и лести. Расскажешь о себе, дальше – как пойдёт. Почувствую ложь – ограничимся кофейной церемонией. Танец нужно заслужить.

Девочка совсем непростая, – подумал Павел Егорович, лицо которого вытянулось в странную мимическую композицию, а глаза слегка притухли, но желание выйти из странного поединка победителем, стремление сломить затяжное сопротивление, не давало шанса развернуть сценарий  диалога в интимную плоскость.

Малышка явно лидировала в поединке красноречия, ловко обходя запутанные изгибы выстроенного годами упорных тренировок лабиринта, в котором запутывались многие, очень многие Марьи искусницы.

Близость, а он уже отчётливо различал изумительной насыщенности интимный запах, получил негласное добро прикасаться к миниатюрным пальчикам, сводила Павла с ума. Ещё усилие и птичка не заметит, как оказалась в силке.

Пусть пока доминирует, – размышлял он, – в конце концов, опыт позволяет не делать фатальных ошибок, а это важнее, чем молниеносная победа. На данном этапе довольно безобидного флирта. Цель оправдывает средства.

Я не я буду, если не вскружу эту милую головку. Неужели она действительно умеет танцевать? Танго – это чувственность, страсть. Сама захочет ответить взаимностью, когда почувствует умение угадывать малейшие движения души, прежде чем решится изменить последовательность и направление танцевальных шагов.

Павел имел бойцовский характер, но опыт подсказывал, что контролировать события, в которых достоверны лишь сведения, продиктованные органами чувств, всё прочее субъективно, можно лишь отчасти.

Проникнуть в сознание шаловливой кокетки он не мог, потому и мысли направить в единое русло не получалось. Зоя выражалась и мыслила нестандартно, экстравагантно, угадывала налету  его сокровенные желания, предупреждала странными выводами стратегические маневры.

Павлу казалось, что девушка получает сугубо интимную информацию посредством прямого общения с его мозгом.

Внешность девушки и манера общения заводили невероятно, до спазмов в интимных мышцах и задержки дыхания, но мистические озарения, позволяющие ей запросто держать дистанцию, пугали.

Охотник уже не был уверен, что поймал за хвост счастливый случай.

Жена легла в больницу на обследование с женскими проблемами. В запасе пять-шесть дней неограниченной свободы, после которых вернутся серые будни, однообразные вечера, удручающе скучный, абсолютно неаппетитный секс раз в неделю.

Надо срочно принимать решение – идти в наступление с неизвестным финалом, поскольку мироздание не посвящено в его интимные планы, или с извинением подарить Зое букет, сославшись на забывчивость и коммерческие проблемы.

Красивые романтические истории в его жизни случались, чаще спонтанно, когда события развивались нелинейно, в виде стремительного вихря, не подчиняющегося гравитации желаний. Из слепых капризов судьбы и соткана была ткань трепетно-чувственного опыта, но Павел сумел убедить себя в исключительной силе личного интимного обаяния.

Конечно, это была нескромная фантазия, точнее, облачённая в броню неоправданного оптимизма вера, не подкреплённая ничем, кроме списка побед на ниве сентиментальных воспоминаний, настойчиво возвращающих в самые восхитительные моменты порочных приключений, которым впечатлительное воображение присваивало статус неотразимого покорителя сексуальных вершин.

Когда Пётр увидел девушку на аллее, такую воздушную, яркую, хрупкую – представил робкую скромницу, которую легко сразить наповал дорогим костюмом, шикарным букетом цветов, слегка небрежными тратами в кафе или ресторане, манерным обхождением, уверенным голосом, красноречием.

Он не гусар, кавалерийские методы презирает, но растягивать предварительные ласки надолго не имеет возможности. И всё же, поглощённая иллюзорными сюжетами интимного единения физиология требует немедленных действий.

– Павел Егорович, передумал приглашать меня на свидание?

– Вовсе нет. Просто подумал… кафе – не тот уровень: танцевать негде… и музыка не та.

– Мы же договорились: сначала откровенная исповедь. Должна же я понять, с кем имею дело. Давай начнём с меня.

– Забавно, – неожиданно покраснев, изрёк Павел, теряя самоуверенность, нервно поправляя причёску, – а как же кофе?

– Ну, если ты торопишься…

Отступать было некуда, – тогда прогуляемся вон туда, где нет мамаш с детьми и назойливых старушек.

Павел Егорович напрягся, неуверенно решаясь на дальнейшие действия, но нежно взял Зоеньку под ручку, ощутив плечом и ладонью трепетную упругость молодого тела.

Девушка кокетливо наклонила головку, пощекотала его ироничным взглядом, и дружелюбно улыбнулась, давая безмолвное согласие на сокращение дистанции.

– Вот собственно и всё, что я готова рассказать о себе, – вымолвила Зоя после непродолжительного, но весьма информативного повествования об особенностях биографии и планах на будущее, – алаверды, Павел Егорович.

Мужчина замялся. По лицу его проследовали одна за другой причудливые мимические волны, выдающие неуверенность и смятение, с которыми он не без колебания справился.

– От тебя, золотко, ничего не скроешь. Зачем тебе мои откровения? Да, я женат. Но жизнь – процесс динамичный, непоследовательный. Нас связывала любовь… довольно долго. Обострённые некогда трепетные чувства обветшали, выцвели. Я пустой. И вдруг встретил тебя. Сознаюсь – отнюдь не случайно.

Павел Егорович не ожидал от себя приступа сентиментальной чувствительности. Всё, что он говорил Зое, должна была услышать жена, с которой жил под одной крышей по привычке, не имея на то ни малейшего желания.

Супружеская близость была разновидностью ритуального жертвоприношения, разве что бескровного. Как он не замечал этого прежде?

– Зачёт, – внезапно оборвала Павла девушка, – считай, поверила. Следующая станция – кафе “Шоколадница”.

Идти на свидание, даже такое, ненастоящее, было приятно.

Ровесники не будили в Зое чувственных ассоциаций: общение с ними отдавало вульгарщиной и цинизмом. Павел Егорович был иным. Она понимала, что именно, какие желания будоражат возбуждённое сознание визави, но решила провести эксперимент. Сказать “Нет!” никогда не поздно. Зато можно многое понять из того, что требует обоснований и ответов.

С некоторых пор в её девственное сознание просочились до жути неприличные видения и мысли. Мало того, обжились и не желали покидать.

Разве это нормально, когда хочется такого… такого… непристойного, безнравственного, порочного: созерцать обнажённые тела, желательно в движении, вызывать в видениях откровенно бессовестные позы, представлять вызывающе вульгарные действия, примитивные в оскорбительной откровенности желания и соблазны. Вдобавок странное до невозможности поведение созревшего для любви тела.

Но всё это… вот это всё пошлое безобразие вызывало сладкое возбуждение, до невозможности приятные судороги и длительное чувственное послевкусие, бесстыдно  терзающее пикантным восхищением впечатлительное воображение.

Вот и теперь где-то внутри повисла оглушительная тишина, предвестница чувственного шторма, действующая на неё странным образом. Зоя чувствовала, знала, что следом пронесётся по возбуждённому жаждой влечения телу горячая волна вожделения, дополняемая восхитительно вкусной дрожью, судорожно напрягающая чувствительные сенсоры самых сладких местечек, посылающих сигналы прямиком в нервную систему.

Блаженный экстаз сфокусируется на мгновение внизу живота, включая одну за другой физиологические реакции, ответственные за наслаждение, повинуясь властным импульсам неосознанного влечения, и превратится в затяжной праздник плоти.

Последствия непредсказуемы.

– Только не это, только не сейчас, – испуганно молила она разбушевавшееся воображение, – он же в отцы мне годится, – и тут же противоречила, –  могу один раз позволить себе легкомысленное безрассудство? Могу, тем более, он мне нравится, что удивительно и странно! Но почему, почему… что так взбудоражило целомудренное воображение, до сих пор не познавшее вкуса даже наивной школьной любви?

Сознание девушки раздвоилось.

Одна часть поддерживала странного характера беседу с мужчиной, о котором известно лишь одно – его поведением руководит эгоистичное стремление обладать, вездесущий инстинкт размножения.

На этом поле Зоя стойко держала оборону, сознавая уникальность интимной невинности, которая, однако, начинала странным образом тяготить, превращаясь из преимущества в обузу.

Другая половина мечтала с головой нырнуть в пучину физиологической самостоятельности, несмотря на отсутствие серьёзных романтических грёз и гарантии стабильности.

Сделать правильный выбор, устранить очевидное противоречие для девушки без прошлого – миссия поистине невыполнимая, потому  и решилась бросить вызов искушающей неизведанными соблазнами судьбе.

– Пусть решит поединок, – рассудила девушка, – победитель получает приз. Или не получает, если окажется недостаточно убедительным.

Женщины, даже такие молодые и неопытные как Зоя, страстно мечтают о любви. Все без исключения. Но боятся поверить в то, что настоящая любовь возможна, что это реальное явление. Потому и устраивают бесчисленные испытания, проверки, желая наполнить жизнь положительными эмоциями в самом соблазнительном варианте.

Беда в том, что альтернатив слишком много и вычислить оптимальный алгоритм благоприятного предпочтения невозможно. Отборочный турнир – занятие трудоёмкое, непредсказуемое и необъективное. Там, где мерилом являются эмоции и чувства, закономерным является лишь элемент случайности.

– Танец я заслужил, – Павел Егорович безуспешно пытался переглядеть Зою, – значит, игра продолжается. Кофе и булочки с корицей отложим назавтра. Сегодня цветы, красное вино и танго. Карета подана. У меня на примете интересный клуб "La Cumparsita", там собираются любители парных танцев и фанаты. Живая музыка, настоящие скрипки, виолончель.

– Не люблю вино. От хорошей музыки и танцев не откажусь, но это наверно очень дорого. Хочешь  вогнать меня в долги? Разве нельзя танцевать под записанную композицию в кафе с демократичными ценами, тем более что есть и пить я не очень-то и хочу?

– Сегодня ты моя гостья. Расходы беру на себя. Могу себе позволить.

Зоя представления не имела, что в их городе есть подобное заведение. Танцы она осваивала в детско-юношеской танцевальной студии, не раз выезжала на показательные выступления. Пока не поступила в институт. Танго требует систематических тренировок. За два года из мышечной памяти многое стёрлось, но ритмы должны подсказать, как действовать. Проигрывать дуэль совсем не хочется. Хотя, она уже не знала, чего надо хотеть.

Музыка в уютно оформленном зале уже звучала, на подиуме крутились несколько ярких пар, но совсем не так как в студии. Наряды женщин выглядели дерзко, запредельно дорого, экстравагантно; пары недопустимо интимно прижимались друг к другу, принимали бесстыдно-похотливые позы, сливались в объятиях, совершали акробатические па, выставляя напоказ нижнее бельё, слишком откровенно дотрагивались до деликатных пределов… у всех на глазах.

Зрители реагировали не менее бурно: подхватывали своих пассий на руки, кружили, целовали взасос, демонстративно обнимались, не стесняясь, ласкали друг друга.

Смотреть на это безобразие было…

Нет, отнюдь не противно: пикантное действо возбуждало сверх меры; тело само реагировало на ритмы, на неожиданные движения, на провокации и особенно сложные движения танцоров.

– Это разогрев. Позднее начнётся нечто.

– Спасибо, Павел Егорович, –  неожиданно сказала Зоя, целуя его в щёку, – фантастика! Наверно я слишком самоуверенно заявила, что умею танцевать.

– Давай займём вон тот столик, закажем что-нибудь. Танец за тобой. Обещала.

То рыдала, то веселилась скрипка, гитары выбивали неожиданно энергичные ритмы, трагические звуки виолончели то и дело вклинивались в ткань незнакомых композиций. Казалось, что воздух клокочет, кипит.

Зоя смотрела и слушала, открыв рот, забыв о присутствии Павла.

– Мы пришли танцевать, – шёпотом напомнил он, – не обязательно выходить в центр зала. Мы люди скромные, будем делать вид, что пытаемся научиться. Не бойся, Зоенька, у меня есть некоторый опыт. Расслабься, я буду вести.

– Вот ещё, – неожиданно взбрыкнула партнёрша, – танец покажет, кто лидер.

Павел Егорович взял девушку за руку, немного смутившись, положил другую на упругую талию, притянул Зою к себе, ощутив мягкое давление девичьей груди. Так они стояли несколько бесконечно долгих минут, пока не заметили, что пары в центре зала – зачинщики, роль которых втянуть в мистическое шоу большинство присутствующих.

Рядом пытались танцевать дилетанты, не имеющие сноровки и опыта. Осознав это, Зоя расслабилась, встала в балетную стойку, расправила плечи, упруго выгнула спину… и повела, с чем партнёр не желал соглашаться, отчего через несколько шагов кого-то задел локтем, направив движение резко назад, где проворно кружилась другая пара.

Девушка была сосредоточена на безукоризненной точности движений, манёвр партнёра не почувствовала.

Пары столкнулись. Зоя упала, неловко подвернув ногу. Павел подхватил девушку на руки, получив в качестве альтернативной оплаты звонкую пощёчину, отрезвившую её моментально.

– Прости, не хотела. Оно… само как-то. Прости!

– Как нога?

– Ничего страшного. Готова продолжить. Веду я… и не спорь.

– Ладно. Но пощёчина… я вправе требовать компенсацию.

– На каком основании!

– Щека горит.

– Вымогатель, – улыбаясь, прошептала Зоя, оглянулась и ответила поцелуем, – теперь быстро заживёт. Танцуем, Павел Егорович. Не отвлекайся, мы здесь не одни.

Парочка довольно быстро уловила экзотический ритм, через несколько удачных шагов партнёры почувствовали уверенность.

Павел не сводил с девушки глаз, она кружилась в полузабытьи, неожиданно позволив быть ведомой, благодарно склонилась к мужскому плечу, щекотала распущенными волосами его щёку.

Руки танцора бесцеремонно хозяйничали на ягодицах и бёдрах, как бы нечаянно, подчиняясь звучанию струн, ощупывали гибкое тело под лёгким платьем, не встречая сопротивления; объятия и прикосновения быстро теряли былую невинность.

Зоя прижималась к его напряжённому бедру, висла на шее, обвивала мужской корпус то одной, то другой ногой, чувствуя желание немедленно слиться воедино, позволяла касаться губами груди, тереться щекой.

Импровизации становились раз от раза откровеннее. Когда в особенно крутом наклоне назад Павел чувственно огладил её ногу от колена до трусиков, Зоя зажмурила глаза, едва не вскрикнув, до чего было сладко.

Девушка не узнавала сама себя. Неужели так провокационно возбуждающе действуют особенная обстановка и причудливые ритмы?

Обсуждать ощущения они не стали, но Зоя попросила холодного шампанского, – жарко, – оправдывалась она, обмахивая разгорячённое лицо ладонью, и шёпотом, – у нас получилось, получилось!

– Кто же из нас выиграл?

– Я так счастлива! Давай обсудим потом. Танцевать хочу!

– Поздно, может домой? Завтра продолжим, обещаю.

Зоя укоризненно посмотрела на Павла, – спешишь праздновать победу? У меня дома родители, к тебе ехать боюсь.

– Почему, разве я такой страшный?

– Сам догадаешься или через переводчика будем общаться? Я не готова, понимаешь, не го-то-ва!!

– Решение принимать тебе. То, чего ты так боишься, совсем не обязательное условие на первом свидании. Дома у меня домашний кинотеатр, великолепная акустика. Хочешь, будем танцевать до утра? Одни. Никто нас не потревожит. Соглашайся.

Зоя напряглась. Во время танца она лихорадочно думала, перебирала варианты, яростно спорила с внутренним собеседником. Никогда ещё не приходилось девушке принимать столь сложное решение, никогда эмоциональное состояние не диктовало свою волю, а желание испытать запретное наслаждение не обрекало на действия, которые до сих пор числились в списке низменных пороков.

Павел так на неё смотрел, что слова казались ненужной роскошью.

Зоя не могла больше сопротивляться, – поехали.

Она понимала умом на что идёт, улавливала непостижимую нелогичность, двусмысленность ситуации, но условия диктовало не сознание, а тело, которое требовало иной проверки и других испытаний, до сей поры неизведанных. Вопреки вбитым в голову с раннего детства традициям и правилам, Зою неожиданно окунула в пучину страсти муладхара, нижняя энергетическая чакра, ответственная за интимную чувственность.

Квартира Павла Егоровича находилась в престижном квартале почти в центре города. Обстановка была изысканная, непривычная.

Несмотря на тёплую погоду, Зою трясло.

Два бокала шампанского, выпитые залпом, немного сгладили неловкость ситуации. Оба думали только о том, что должно или не должно было случиться.

– Выбери музыку.

– А, что! Я Энигму люблю, самый первый альбом, Mea culpa.

– Одобряю. Боишься?

– Не знаю. Немного не по себе, но это ничего. Нужно привыкнуть… к мысли. Слишком много событий, слишком неожиданно. Расскажи что-нибудь о себе… самое-самое. Про первую любовь. У тебя была первая любовь? У меня не было. Если не считать папиного брата, в которого была влюблена до восьми лет. Теперь смешно, а тогда не до смеха было. Глупая. Ты тоже считаешь, что я глупая?

– Зачем тебе знать о чужой любви?

– Просто не знаю, как это. Любопытно. Расскажешь? А ты, ты бы мог в меня влюбиться?

– Я уже… как мальчишка. Втюрился. Можно про ту любовь, которая когда-то была, в другой раз? У тебя волосы малиной пахнут.

– Обними меня. Давай потанцуем. Мне так хорошо… и так плохо… без тебя.

– Мы же не расставались. Это нервы. Успокойся. Напоминаю – все решения принимаешь ты. Если хочешь – могу отвезти домой.

– Ты же выпил. И потом… я всё решила. Сегодня или никогда.

– Не торопись. Не хочу, чтобы ты когда-нибудь пожалела. Хочешь, сделаю тебе массаж?

– Хочу. Мне раздеться?

– Как хочешь. Не обязательно. Садись на этот стул, закрой глаза, думай о хорошем, расслабься.

Павел чем-то особенным долго массировал голову, нежно расчёсывал волосы, потом собрал их в пучок, перевязал ленточкой, принялся за плечи и спину, потом нежно ласкал шею, щекотно теребил губами мочки ушей.

Зоя долго не могла расслабиться, но уши оказались настолько чувствительными, что она едва не замурчала.

Игра в целебную терапию понравилась, вызвала новый приступ возбуждения. Сладкая горячая волна прокатилась по телу один раз, другой. Желание нарастало как снежный ком. Зоя напряглась, ожидая приближение экстаза. Павел почувствовал импульс влечения, опустил руки в вырез платья, провёл ладонью по набухшей груди, дотронулся до напряжённого соска, вызвав лёгким прикосновением ответный импульс

Девушка сжала кулачки, застонала в приступе трепетного блаженства, судорожно сжала бёдра в попытке сдержать взрыв эмоций, зародившийся в чреве, выгнулась, сжалась как пружина.

– Что это, Паша, – зачарованно шептала Зоя, заставляя его с силой сжимать соски, – мне так хорошо. Что ты со мной сделал? Как мне теперь жить… без тебя!

– Прости! Я не знал… что так бывает.

– Как, Пашенька, как?

– Вот так… серьёзно. Секс всегда был для меня развлечением, разрядкой. Только сейчас понял, что никогда не любил жену. Что вообще никогда никого не любил. Я тебе постелю в комнате для гостей. Хватит на сегодня экспериментов, иначе не выдержу. Хочешь чая? Нет, сначала иди в душ. И умоляю – не думай ни о чём плохом. Тебе нечего бояться.

– Я уже не боюсь. И спать лягу с тобой. Можно?

Зоя внимательно посмотрела на Павла, на его страдальческое выражение, – ты взрослый, тебе  принимать решение. Я готова, даже если соврёшь, что разведёшься, что любишь. Пора взрослеть. Засиделась я в девках.

Павел Егорович как-то странно смотрел на неё, едва не расплакался; было видно, как медленно наливаются предательской влагой глаза, как выступают пятна на лице и шее.

Он пытался справиться с позорной ситуацией с помощью резких мимических движений, задержки дыхания, но увидев, как девушка решительно сбрасывает с себя интимные покровы, неожиданно рассмеялся.

– Уморила. В девках боится остаться. В твои-то годы! Живо в душ… и спать… в свою комнату. Утром поговорим. Устал я тебя соблазнять, устал! Пора передохнуть. Какой же я дурак, право слово, какой дурак! Девочка моя, это я фигурально, конечно не моя, как я рад, что не успел сломать твою судьбу.

Что ни говори…

Вокруг руин страны воспоминаний

Зима для взора вычистит простор.

Смотри и плачь, и бесполезен спор –

Все названо своими именами.               

Ксения Хохлова

После бани в пятницу, выпив традиционный бокал пива, с удивительно солнечным настроением Трофимов как обычно шёл инспектировать городской парк.

Там после шести вечера людно, красиво, весело.

У касс с качелями и каруселями толпится воодушевлённый предчувствием выходных дней народ.

К колесу обозрения он обычно не подходит – ничего интересного: высоко, толком не разглядишь, кто там, чем развлекается. Другое дело качели-лодочки.

Девчонки пищат, кавалеры хорохорятся; юбчонки взлетают… иной раз выше головы. Ножки стройные, аппетитные попки, трусики разноцветные. Душа поёт!

У него интерес свой: девчонок выглядывает одиноких с рассеяно скучающими лицами. Таким тоже полетать хочется да не с кем.

А тут он с позитивно-игривым настроем: дружелюбный, улыбчивый,  –  позвольте пригласить на тур качания на небесных лодочках. Невозможно не заметить ваше сентиментально-романтическое самочувствие. Наверняка вы любите стихи. Все девушки тонко чувствуют волшебную музыку поэтических строф. А вы… такая хрупкая, такая бесхитростная, такая уязвимая. Вот это, например, словно специально вам посвящено  – “ювелирная точность рассыпанных пО ветру точек безнадежно вращает Земли неподъёмную ось. Время верить. Любить. И найти среди множества «прочих» ирреальное то, что зачем-то еще не сбылось…“

– Позвольте вам не позволить. Неприлично, знаете ли, знакомиться с незнакомыми. К тому же на улице. Хотя стихи мне действительно понравились. Но это ничего не меняет.

– Всё в жизни можно исправить, милая девочка, буквально всё. Давайте зайдём в кафе, познакомимся. Какое мороженое предпочитаете? Кстати, вам удивительно подходит оранжевый цвет. Дамочка, нам, пожалуйста, вон тот скромный букетик. Это вас ни к чему не обязывает. Хочу выразить восхищение, только и всего. Вы такая юная, такая застенчивая. Вот за этот столик. Эй, гарсон, протри тут! Я за вами немножко поухаживаю, не обессудьте. Бутылочку шампанского нам, мороженое. И два фужера. Куда же вы!!!

– Вот что значит – не везёт! Опять не мой день. Столько времени убил, опять зря. Никакой благодарности. Хорошо хоть цветы оставила. Мороженое я съем, шипучку с собой заберу. В пакетик положи. И шоколадку. Чего ржёшь, скотина, обслуживай!

– Сколько-сколько с меня? Да ты что! Давай вместе посчитаем. Так и знал. Хоть на двести рублей, но обжулить.

Как же рано теперь темнеет. Торопиться надо. Вон, у фонтана, какие цыпочки зазря скучают. Любо-дорого! О, моя вон та, стройная, с распущенными волосами, в персиковом платьице. А грудь-то, грудь какая, произведение искусства. Опять же, у меня букет в цвет. Мяукнуть не успеет как я её… ко-о-шечка, ты может первая красавица Москвы, кошечка, ты не выходишь у меня из головы-ы-ы…

– Вы ведь меня ждёте, прелестница. Это вам. От всей души. Увидел, стоите: трогательная такая, крохотная, застенчивая, невинная, юная. И совсем одна. В такой удивительный вечер надо восхищаться красками заката, бродить у кромки воды, мечтать о чём-то далёком, несбыточном. “Мерцают звёзд кленовые листочки, настольной лампой смотрит вниз луна.

А я брожу, вышагивая строчки, твоей любовью доверху полна.” Правда, замечательные строки. Просто душа поёт. У меня шампанское есть, шоколад. Вы ведь наверняка сладкоежка, угадал? Вон там, у пруда, скамеечки. Никто не помешает нам любоваться звёздами. У меня и стаканчики с собой. А хотите…

– Не хочет! Гордая, неприступная. Да начхать! Что им надо-то – ключ от квартиры, где деньги лежат? Такой вечер загубили, лахудры. Принца им подавай! Облезете. Да и у меня облом. Ну и ладно. Водку с шампанским забадяжу – тоже неплохо вставляет. Ну времена, ну нравы. Никакого уважения к мужескому полу. Помнится, лет так тридцать назад… таких кокеток бойких мимоходом цеплял! Ноги от ушей, осиные талии, буфера, бёдра, походка… стоило лишь подмигнуть. А какие безотказные были, проказницы. Не то, что нынешнее племя. Никакого романтизма. Что ни говори – все бабы шаболды беспутные.

В миниатюре использованы строки стихов Анны Арканиной и Ольги Алёнкиной.

Лента Мёбиуса семейных отношений

Моя ль вина, что лжёт любой расчёт,

что там, где составные страсть и нежность –

фатальна минимальная погрешность

и звук – лавины за собой влечет;   

Ксения Хохлова

У Сергея Викторовича Салазкина было всё, что составляет основу счастья.

Жена – само очарование: домовитая, хозяйственная, рассудительная. Что более важно –изобретательно практичная.

А какой она готовит плов!

Сергей не считал Лидушку красавицей, но от запаха распущенных по плечам волос буквально сходил с ума. Пружинистые движения, обворожительная улыбка, лебединая шея, гибкий стан.

Все завидовали. Даже он сам.

Салазкин любил подкрасться незаметно, когда жена занята хлопотами по дому. Или на кухне. С наслаждением немыслимым прижимался к духовитому телу. Накрывал плотно-плотно горстями упругие мячики чувствительной груди; целовал шею от ямочки на плече до сладкого местечка за ухом, заставляя супругу затихнуть, напрячься, выгнуться, шаловливо лез под подол в поисках самого спелого, самого горячего пирожка.

Иногда удавалось вырвать из уст чувственный стон.

Божественное наслаждение!

Неизвестно, что чувствовала в эти пикантные моменты жена (иногда выходил повод для возмущения; был случай, когда Сергею досталось по локтю горячей сковородой), он от подобной нехитрой близости возбуждался настолько, что остановить динамику требовательной пылкости было невозможно.

Потом потные от удовлетворённой страсти супруги в восхитительно непристойных позах подолгу лежали на растерзанной в пух и прах кровати, стараясь изо всех сил успокоить дыхание, и смеялись беззвучно, чтобы дети не могли догадаться, что у папы и мамы случилась любовь.

А как изящно после всего любимая поднималась с постели, блистая неотразимой наготой, делая вид, что стесняется.

Наивная. Такой спектакль невозможно смотреть безучастно.

Сергей тут же вскакивал с супружеского ложа, подхватывал свою нимфу налету и тащил обратно. Лидушка отбивалась, демонстративно пускала слезу.

Муж успокаивал, успокаивал, пока не иссякнут окончательно силы или не постучится в дверь неугомонная ребятня, безжалостно гася свет безумной страсти в чувствительных сенсорах.

Так они и жили: неуязвимо, легко, играючи.

Он видел свой брак до невозможности счастливым, если не сказать больше – идеальным.

Но что-то последнее время смущало, беспокоило.

Смутная тревога пронизывала искушённое хитросплетениями жизни сознание, порождая необъяснимые предчувствия, мучительное томление духа, эмоциональный и физический дискомфорт.

Что-то в их отношениях изменилось, треснуло, хотя выглядела Лидочка всё так же потрясающе: элегантно, эффектно, чувственно.

Возможно, слишком соблазнительно.

В любом случае, как-то не так.

И ещё характер.

Темперамент и женственность те же, а покладистость, мягкая нежность, деликатность, словно испарились. Лидушка неожиданно научилась спорить, раздражалась по пустякам. Даже походка и взгляд стали чужими, незнакомыми.

Жена, как и прежде, искушала лукавыми соблазнами: манила возможностью игриво проникнуть под подол, запустить пальцы в гладко зачёсанные волосы, засунуть нос в дразнящее аппетитной сочностью декольте, вырвать из сладких уст поцелуй.

Да просто дотронуться.

Что Сергей мог поделать, если супруга – самая настоящая зажигалка, а он всегда голоден!

Вот и сейчас…

А она… смотрит. Не то чтобы равнодушно – испытующе: пронзительно, насмешливо, словно он ей чего-то должен.

Сергей заскучал, отчаявшись вернуть жизнь в накатанную колею. Лихо ему в своём доме, неуютно. Может на работе у Лидушки что не ладится?

И вдруг пронзила его шальная догадка: никак любовная интрижка!

Острая боль нырнула за грудину, в голове застрял шум – неприятный размеренный гул, высверливающий мозг, леденящий душу, запирающий дыхание.

Ослепительные сполохи разноцветных пятен летали перед глазами, голова шла кругом, нервы напружинились, вытянулись в струнку.

– Нет, – беззвучно взмолился Сергей, судорожно глотая воздух, – только не это. Я же люблю её. Люблю, люблю, люблю!!! Нет, не верю-ю-ю! Она не могла, не могла, не могла… так со мной поступить!

Однажды случайно залетевшую догадку можно попытаться выбросить из головы. Вон отсюда!

Глядь-поглядь, а она вновь свербит, долбит по больному, как дятел сухую ветку.

– Поговорить надо, выяснить. Вот вернётся… вот где она сейчас, где! Что происходит! Мужчина я или олень винторогий? Уж я ей задам, по струнке ходить будет!

Негодование росло, ширилось. Сосуд раздражения наполнился до отказа. Пар из кипящих мыслей вырывался наружу, со скрежетом и писком валил из ушей.

Восемь вечера. Лидушки нет!

Катастрофа, аврал!

И вдруг вот она, собственной персоной, – явилась, не запылилась, где была, что делала!

Жена была слегка навеселе: возбуждённая, соблазнительная донельзя. Глаза полыхали незнакомым свечением, рот в непонятной ухмылке растянут до ушей, поза совсем не виноватая, напротив, самоуверенно-надменная, иронично-напыщенная, словно желает предъявить нечто из рук вон неожиданное.

Неужели решилась уходить, – словно шилом пронзило сознание озарение, моментально посылая тремор в каждую клеточку возбуждённого ужасной несправедливостью тела.

– Как ты могла, – прошептал Сергей, медленно проваливаясь в бессознательное состояние.

Очнувшись, он увидел расплывающееся лицо жены, машущей около носа ватой с какой-то вонючей гадостью.

– Очухался, родимый. Вот и чудненько. Нам надо поговорить. Приходи скорее в себя, и приступим.

– Это мне, мне надо с тобой поговорить! Ты была у него, скажи – почему?

– Вот и я хочу это знать. А была у неё, у твоей любовницы. И разобралась! Интересно, как она будет объяснять мужу, когда тот из рейса вернётся, откуда у неё такой изумительно яркий фингал. Произведение искусства. Джексон Поллок обзавидуется. Не беспокойся, первую помощь ей оказала. Она дама понятливая. Я её простила. Тебя – нет, и не спорь! С сегодняшнего дня отправляешься в штрафную роту. Вот, а с Анькой мы всё уладили, даже обмыли возвращение блудного мужа на историческую родину. Буду теперь за тобой внимательно следить. А как ты хотел!

*Лента Мёбиуса – неориентируемая непрерывная трёхмерная (объёмная ) плоскость без конца и начала (пример пространственной бесконечности, имеет лишь одну сторону). Если взять полоску бумаги двух цветов, с одной стороны красную, а с другой зелёную, и склеить концы зелёным цветом к красному, то и получится эта лента. И можно ползти по ней бесконечно…

Жди, когда появятся звёзды

Но если шальная осечка

Вернёт на тропу бытия…

Надену серёжки, колечко,

Вздохну и забуду тебя.         

Нина Максимова

Душа Витьки Забродина томилась в трепетно-сладком восторге, когда бродил с Дашенькой –  самой юной, самой дорогой и любимой девочкой во Вселенной по изумительно уютной приморской набережной, чувственно держа её за кукольную ладошку: отпустить невозможно.  Такое блаженство по всему телу растекается – словно она по душе босиком прошлась.

Два месяца счастья в романтическом поединке пролетели как один день. Не без пользы, но неспешно, хотя усердия и выдержки у Витьки хватало.

Как же она прекрасна! И не сказать что недотрога: целуется так, что сознание разноцветным туманом перед глазами расплывается.

Но мужчина всегда остаётся мужчиной: мимоходом с не меньшим наслаждением юноша сканировал любопытным взором доступные для контрабанды впечатлений изысканные, объёмные и забавные дамские тайны,  опрометчиво или намеренно выставленные хозяйками впечатляющих эффектов напоказ.

Активный поиск пикантных соблазнов для мужчины, опалённого влюбчивостью – процесс непрерывный: вокруг столько изумительных, вдохновляющих позитивные творческие порывы ходячих реликвий – глаза разбегаются.

Впечатлительное воображение, вызвавшее так не ко времени клокочущую в горячей крови бурю эмоций, буквально захлёбывалось от немого восторга.

Витька хотел бы познакомиться и с той, и с этой. А какая вон у той цыпочки аппетитная грудь!

Немыслимый поток галлюцинаций заставлялся сознание юного Ромео разлетаться на осколки, словно хрустальное стекло, в которое угодил твёрдый предмет.

Как же не ко времени появилась столь впечатляющая россыпь отвлекающих факторов. Хотя, вся эта дивная красота динамична: уходят одни – им на смену появятся другие, ещё слаще. Вон за тем пирсом будет аллейка направо, за ней тенистый парк, ряд кафетериев, за которыми скамеечки, затенённые цветущими кустами, где можно сколько угодно целоваться.

Может быть, сегодня удастся сдвинуть тактильное общение на шажок вперёд.

Витька представил, как с наслаждением тискает самую загадочную в мире грудь: Даша ни разу не позволила подобной вольности.

От одной мысли о недоступной нежности у него затряслись поджилки, напрягся живот, вместо настроения поднимая нечто иное, чему не положено до поры иметь своё мнение.

Часа полтора парочка дышала носами, поскольку губы были заняты альтернативными действиями. Практиковались в обмене целебными соками они довольно давно, но никак не могли насытиться. Наверно это невозможно: каждое новое движение языка вызывало  мощные импульсы божественного восторга, заставляя искать иные способы слияния.

Даша готова была уступить, почти; сама мечтала испытать нечто новое, пусть даже недозволенное, но в данную минуту не решалась преподнести любимому столь щедрый подарок. Червячок сомнения, ни на чём не основанный, разве что смутные ощущения:  казалось, по глупости наверно, что Витька раздевает глазами каждую встречную. Но он такой…

Была, конечно, причина. Витька был не только первый – единственный, кому она позволила приблизиться на опасное для невинности расстояние.

Даша ничегошеньки не знала о любви. Что, если это совсем не она – нечто другое. Девчонки рассказывали…

Много чего рассказывали.

Про измены, про нежелательную беременность. Про то, что нельзя делиться единственной девичьей ценностью с первым попавшимся. Сначала нужно попробовать, пусть не всё. Будет хотя бы с чем сравнивать.

В этот момент мимо проходила девочка напрочь лишённая комплексов: трусы-верёвочки, заплатки на месте сосков, белоснежная упругая кожа, откровенно порочная стойка соблазнительно выпуклых форм внизу и вверху,  и прожигающий то ли похотью, то ли озорством иронично насмешливый взгляд.

Витька затаил дыхание, напрягся, слегка сместил вперёд корпус, чтобы не терять из вида пикантное зрелище.

Даша отстранилась, вытерла губы, но встретиться с Витькой взглядом не решилась.

Настроение было безбожно испорчено.

Девушка заторопилась домой, выдумав на ходу десяток причин. Витька, не моргнув, вспомнил вдруг про кучу неотложных дел, сказал, что завтра на работу, надо выспаться.

До остановки автобуса шагали молча, рук не отпускали.

Каждый думал о своём.

Прощальный поцелуй всё же состоялся.

– До завтра. Как всегда в шесть? Уже скучаю.

– Я тоже, – неуверенно или равнодушно ответила Даша.

Витька долго махал руками, прыгал, подставляя ладони к окну, посылал воздушные поцелуи.

Девочка, проехав одну остановку, сошла, не понимая почему, зачем.

Некомфортно на душе, слабость какая-то, словно отравилась чем. Захотелось прогуляться. Просто так.

На мгновение Даша задумалась. Мысли улетели далеко-далеко. Удивительным было то, что они кружили в пустоте, словно кругом лежал снег, которого она никогда в жизни не видела, который был и сверху, и снизу – везде. Но холодно не было: непривычно, одиноко, тоскливо – да.

Отчего-то ни с кем не хотелось разговаривать, видеться, – улягусь прямо здесь, – подумала она, буду ждать, когда появятся звёзды.

В сознание вернул велосипедист, наехавший на неё колесом.

Даша очнулась, принялась оглядываться. Задумалась-то всего на минуточку. Как умудрилась оказаться здесь, на набережной? Цветущие кустики. Скамейки. Вон на той они целовались.

Надо же, опять её успели занять, тоже целуются, да как увлечённо.

А Витька как сюда попал?

Даша выпучила глаза, напрягла зрение: Витька. И она – та, без комплексов, с ироничным взглядом и трусами верёвочкой.

Линия судьбы

Подушка сохранит пустые сны,

как первоклашка – стеклышки цветные;

царапины глухим глаголом «были»

годами заживать обречены…            

Ксения Хохлова

Ночь выдалась невыносимо тяжёлая, долгая-долгая, практически бесконечная, несмотря на то, что пролетела за одно нескончаемое мгновение: даже покурить было некогда.

Теперь можно присесть с закрытыми глазами, расслабиться, забыть о четырёх срочных операциях,  о мешках с окровавленными салфетками, изматывающей череде уколов и капельниц; о сердце, которое едва не выпрыгнуло из груди, когда пациент под наркозом запросто разорвал фиксаторы и соскочил с операционного стола.

Мало того, что реанимация могучего, но беспомощного тела потребовала массы агрессивной активности и с невероятной скоростью потраченных нервов, так ещё и хирург от потрясения грохнулся в продолжительный обморок.

В его кабинет сестра пришла обговорить неоднозначную ситуацию. Доктора не было.

На секундочку смежив веки, Галя мгновенно провалилась в подобие транса, когда голова идёт кругом, а ты падаешь в глубину бездонной пропасти спиной вниз.

Позвоночник стонал от напряжения, мышцы ног сводило судорогой, в голове царил странного характера вакуум; создалось впечатление, что где-то в черепной коробке образовалось несанкционированное отверстие, через которое пустота с противным шипением рвалась наружу.

Удивительным было то, что она как бы падала, но страшно не было, а в это время извне в то место, где обитают грёзы, взамен отторгаемой с неприятным шумом материи, мощно вливался сгусток потрясающе вкусной жизненной силы.

Галина Тимофеевна, изнурённая безмерной психической нагрузкой тридцатилетняя хирургическая медицинская сестра в состоянии близком к беспамятству отчётливо ощутила невероятный прилив энергии и крови к груди, внизу живота, вызванный странным видением: в неё мощными толчками входил тот самый пациент, которого они едва не потеряли.

У Корепанова, бывшего бойца спецназа, уволенного в запас по причине контузии и множественных боевых ранений, собранного некогда по кусочкам после взрыва мины, сдвинулся с места осколок, который прежде не решались оперировать.

Как всегда бывает в подобных случаях, обломок металла пошёл в атаку неожиданно, в пиковый момент сладострастия на интимном свидании: его привезли в клинику стыдливо прикрытого простынкой.

Боевое снаряжение любвеобильного кабальеро так и не успело разрядиться. Несмотря на невыносимую боль, могучее либидо здоровяка гордо топорщилось меж атлетически выглядящих бёдер как напоминание о непобедимости героического бойца даже в мирной жизни.

Готовить больного к операции пришлось Гале.

Может быть, и не было в том необходимости (операционное поле находилось в подреберье), но сестричка подошла к обязанности с максимальной ответственностью: растительность в паховой области была безжалостно истреблена и продезинфицирована, для чего у восставшего копья приходилось, то и дело менять положение, естественно вручную.

Корепанов корчился, извивался, напрягал надёжно зафиксированные по инструкции жилистые ноги и рельефный, возмутительно сексуальный пресс, мычал нечто нечленораздельное, сердился, – потерпи, родимый, так надо, ты же не хочешь, чтобы в раневую ткань попала гадкая инфекция, – ласково разговаривала с ним сестричка, удерживая восставшее орудие миниатюрной ладошкой.

Не трудно догадаться, что стандартная медицинская процедура закончилась густым вулканическим фейерверком эмоций страсти, после чего бравый солдатик погрузился в прострацию: то ли от боли, то ли по причине неожиданной глубины наслаждения.

Инцидент в операционной – прыжок пациента со стола и побег полководца с поля боя был срочным порядком засекречен. За подобное недоразумение недолго и за решётку загреметь.

Из блаженного оцепенения Галю вырвало прикосновение, – спасибо тебе, выручила. Должен буду, – устало произнёс Андрей Борисович, закрывая кабинет изнутри на два оборота ключа.

– Я не в претензии, Андрей Борисович. С каждым может случиться. Всех предупредил?

– Только ты осталась, – прошептал мужчина, нежно целуя сотрудницу в шею, – могу я рассчитывать на срочную медицинскую помощь?

– Мне бы поспать, Андрюша. Кто знает, что день грядущий нам готовит. Корепанов мужик мощный, но, богатыри тоже ломаются. Я здесь останусь, прослежу.

– Я быстро, мяукнуть не успеешь. Очень надо. Вопрос жизни и смерти.

– Относишься ко мне как к походной аптечке. У меня таблетка просрочена. Сегодня ничего не получится.

– Жаль. Я думал мы в ответе за тех, кого…

– Ты ничего не перепутал, Сазонов! В ответе – ты за жену, а она за тебя. Я сегодня уже похмелилась.

– Когда успела!

– Не когда, а с кем, Андрюшенька. Тебе такое в страшном сне не привидится. Сама не ожидала от себя такой прыти. Сдавай смену и вали. Будильник мне поставь. Часа два, думаю, хватит, чтобы оклематься.

Андрей Борисович постелил Гале на топчане, укрыл её пледом, но не удержался, запустил пятерню меж ног, – да ты и впрямь мокрая! Охренела что ли?! Ты чем на рабочем месте занимаешься, с кем, я тебя спрашиваю!

– Не шуми, меня беречь надо. Такая корова, сам понимаешь, всем надобна. Не беси, проваливай. С кем – с кем: с собой. Перенервничала, так бывает.

Будильник болезненно вырвал Галю из сна. Мутило.

Кое-как приведя себя в порядок, она побрела проведать Корепанова, который скоро должен был отойти от наркоза.

Больной вопреки прогнозу смотрел на неё в упор, – пить хочу.

– Нельзя.

– Мне, значит, нельзя, а тебе можно. Узнал, сестра милосердия. Не совестно?

– Обычная медицинская процедура. Разве моя вина, что ты такой впечатлительный? Дёрнула и поплыл.

– А ты дерзкая. Не боишься жестокой мсти!

– Смешно. Ну-ка сожми мне палец, боец. Ого-о-о!

– Тогда уж и ты мне того… сожми.

– Молчи, дурень, –  зашептала Галя, – я здесь в порядке общественного контроля. Смена не моя. То была производственная необходимость.

– А ты ничего, сладенькая, ладная. Ближе подойди, не обижу.

– Ой, описаюсь сейчас от страха. Говори, чё надо.

– Прикоснуться хочу, разглядеть, как следует. Мы же теперь, после того что между нами было, вроде как полюбовники.

– Ещё чего выдумал. Совесть поимей. Я при исполнении. И силы побереги. Оклемаешься – такое расскажу.

– Так смена не твоя. И не любопытен я до сплетен, а пощупать, там же, где ты меня, мечтаю. Забудь. Неудачная шутка. Я ведь видел, слышал всё. Ладно, не дрейфь: солдат ребёнка не обидит. Падать и вставать привычный. Иди ближе, иди, дай женским духом сполна насладиться. Ба, да ты никак…  чувствами же пахнет, любовью!

– Прекрати… те, Корепанов, а то я санитаров вызову. У вас швы могут разойтись!

– Напугала ежа голой попой. Да я за любимую женщину всех порву. Хоть спецназ вызывай. Вот погоди, снимут швы, такую серенаду тебе спою. У меня подобное вдохновение впервые. Замуж пойдёшь за меня, спасительница? Это ведь ты меня с того света вытащила. Лица не видел, а аромат неповторимый на всю жизнь запомнил.

– У вас, Корепанов, излишне впечатлительное воображение. Думаю, таких жён да невест у вас на каждой грядке пучок. Когда в город приходят гусары, в воздух летят не только чепчики, но и трусики с бюстгальтерами. Женщины – существа наивные, от визуальных эффектов загораются.

– Вот ты какого обо мне мнения! Приревновала что ли! Я ведь не железный дровосек: женщин люблю – не скрываю. По обоюдному согласию. Никакой жеребятины – исключительно здоровья для. А тебе предложение делаю, поскольку влюблён безоглядно.

– Так я и поверила. Ладно, больной, не отвлекайтесь от главного. Вам необходим позитивный настрой, покой, лечение и хорошее питание.

– Покой нам только снится. Я сладкое люблю. Пирожки… с повидлом, яблоки, – Корепанов жестом показал, что на самом деле имеет в виду и тут же пошёл в атаку, – сделай мне искусительница искусственное дыхание, иначе не выживу.

Галя покраснела, хотя застенчивостью никогда не болела, – над любопытным предложением обещаю подумать. Позже. Просьба приступить к немедленной реанимации оставлена без удовлетворения. Вынуждена оставить вас, Корепанов, на попечение специально обученного медицинского персонала. Настойчивее будьте. Кто-нибудь да откликнется. А я спать ужасно хочу.

– Ты меня неправильно поняла. Сегодня Игорь Станиславович, то есть я, как никогда серьёзен. Буду ждать… надеяться на лучшее. Дай хоть причёску понюхать, недотрога, в ручку чмокнуть. Я ведь только с виду азартный игрок и авантюрист, на самом деле – застенчивый романтик. Вот только предчувствие: до утра не доживу.

– Думать не моги. Зря что ли всю ночь тебя выхаживала!

– Звучит как признание в любви. Зовут-то тебя как, невестушка?

– Галина Тимофеевна.

– Душа поёт, Галенька. Прислонись щёчкой, не вредничай, громко петь не могу. Я в весеннем лесу пил берёзовый сок, с ненаглядной певуньей в стогу ночевал…

– Замечательная песня, Корепанов. Я её тоже обожаю. Да не про нас.

– Отчего же? Кто мне запретит… с невестой… в стогу. Не отнимай надежду, дай умереть счастливым.

– С чего бы вам умирать, Игорь Станиславович? У края могилы про любовь не вспоминают, к девушкам не пристают.

– Как сказать. Вот я, три десятка лет с хвостиком небо коптил: под смертью ходил, женщин любвеобильных, но не шибко разборчивых, мимоходом обхаживал, бывало слова нежные, на ушко шептал, хитрец, но, ни разу не пришлось влюбиться всерьёз. Только теперь понял: тебя искал. Веришь?

– Зачем я тебе?

– Не зачем, а почему. Влюбился, говорю, на полном серьёзе влюбился.

– Выживешь – поверю.

– Слово даёшь?

– Даю! Но на этом всё. Никаких вольностей. Швы снимем – тогда поговорим.

К вечеру у больного до критической отметки поднялась температура. Персонал суетился, собрали консилиум. Лабораторные исследования и клинические симптомы указывали на сепсис.

Трое суток Игоря Станиславовича выхаживали в реанимационном отделении. Галя приходила к нему, подолгу сидела, держала за руку, – ты чего, Корепанов, – слезливо скулила она, – замуж звал, а сам в кусты. Нечестно так. Я же поверила. Может у меня тоже… в первый раз. Ты только выживи, я тебе всё что хочешь, одного тебя любить буду. Думаешь, сама не хотела к тебе прислониться? Ещё как хотела. Ты мне сразу занозой в сердце воткнулся. Помнишь, обещала кое-что рассказать? Так вышло, стыдно признаться, я с тобой в том стогу, про который пел, ещё до того так переночевала – до сих пор от впечатления отойти не могу.

На четвёртый день стоило только Гале взять Игоря за руку, как он открыл глаза.

Узнал. Сразу узнал. Так смотрел, что слова казались излишней роскошью. А рукопожатие слабое. Это ничего: живой ведь. Любовь подождёт.

Соки чувствительные в крови у Галины сразу забродили. Теперь уже она не стеснялась ни мыслей шальных, ни нескромных желаний, – дай поцелую, родненький. Теперь не отпущу!

Женщина, романтический ресурс которой идёт на убыль, которая за нелёгкую, не вполне счастливую жизнь накопила критическую массу негативных впечатлений, миллионы выстраданных эпизодов: удручающих, обманчивых, тягостных, порой жутких, готова уцепиться за проплывающую мимо соломинку, не то, что за искреннее признание в любви.

Она не ходила – летала, не замечая никого и ничего вокруг. Только теперь она поняла, что такое настоящее счастье, хотя прикоснулась к нему с самого холодного края.

Галя забывала спать. Душа её, подстёгнутая воспалённым воображением, рисовала сказочные миры. Энергия из светящихся энтузиазмом глаз била ключом.

Когда Игоря перевели обратно в хирургическое отделение, домой она бегала лишь для того, чтобы переодеться и приготовить чего-нибудь вкусненькое любимому.

Днём они целомудренно держались за руки, повествуя друг другу о жизни до… до той операции, до удивительно странного знакомства: расскажи кому – усмехнутся или гадостей наговорят. Пусть уж причудливо нереальная история любви останется тайной.

Стоило Гале неосторожно положить руку на одеяло, как Игорь начинал хохотать, – не пора ли меня постричь?

– Смейся-смейся. Мне лично не до смеха было, когда кое-кто прямо в лицо кое-чем плевался.

– Я же профессионал, стреляю без промаха из всех видов оружия. Покажи, куда попал. Вот сюда? Это будет моим любимым местом. Представляю, что было бы, попади я не в щёку, а в глаз, например. Жить со слепой женой – так себе удовольствие.

Галя оглядывалась украдкой, чтобы убедиться в интимности переговоров, открывала рывком кусок одеяла, – так и знала, пойман на горячем.

– Как ты права, любовь моя. Проверь, живой или спит.

– Неудобно, мы ведь только начинаем знакомиться.

– Что касается меня, то да – был практически без сознания, но ты-то производила развратные действия, полностью отдавая себе отчёт в недопустимости несанкционированного проникновения в личное интимное пространство.

– Не докажешь. Я не нарушала моральных принципов. Меня заставили.

Так они пикировались до самой ночи, пока тишина в корпусе не заступит на дежурство.

Игорю было больно, но отказаться от удовольствия слиться воедино с женщиной, которую он впервые в жизни искренне назвал любимой, было выше сил.

Дверь изнутри палаты запирали ножкой стула. Страстные поцелуи плавно переходили в путешествие по бескрайним просторам затерянных в параллельных мирах интимных соблазнов. Весьма непросто было найти достойные позиции для нескромных эротических экспериментов. Странная эквилибристика нисколько не смущала незадачливых любовников.

– Как эту штуковину расстегнуть?

– Не напрягайся, сама сниму. Лежи, всё сама сделаю. Так не больно?

– Погоди, не спеши, дай к телу привыкнуть. Руки дрожат. Какая же ты… необыкновенная. Какая удача, что не кому-то, тебе выпало счастье интимную причёску мне делать. Лёжа не получается. Помоги на стул перебраться. Жаль, нельзя свет включить. Разглядеть хочется, запомнить.

– Наиграешься ещё. Вся жизнь впереди.

– Кто бы знал, сколько кому дней отмерено. Опускайся осторожно, я готов. Застынь, не двигайся. Чувствуешь! Я тоже.

Галя нарадоваться не могла. Наконец-то у неё есть надёжная защита, человечек, с которым  прошла через горнило боли, который всегда будет рядом. Впредь никто в целом мире не посмеет предложить воспользоваться её телом в качестве интимной примочки, средства от тоски или духовного лекаря.

Теперь у неё есть, кого лечить.

Вот только слова Корепанова несмотря на кажущуюся положительной динамику выздоровления, которая однажды дала сбой, оказались пророческими.

Расстались в тот день почти под утро: лежали, мечтали, наметили ворох хитроумных стратегических планов, на будущее… которого так и не случилось.

Душа Игоря рассталась с телом во сне, перед самым обходом. На лице его навеки застыла счастливая улыбка.

Галя надолго превратилась в каменное изваяние. Такую линию судьбы она не способна была предугадать.

Быть вместе друг без друга

Он нёс тебя, крутя земную твердь,

До дальней точки нового отсчёта,

Показывал овраги и высоты.

Сиди теперь и разбирайся кто ты,

Чтобы не стыдно было умереть.      

Дарья Ильгова

На просторах нашей необъятной родины есть настолько суровые регионы, что три сезона года: весна, лето и осень, укладываются порой в один, максимум в два месяца.

Там шутят, если их кто-либо спрашивает, какое нынче было лето, что их в этот день там не было.

Нечто подобное происходит зачастую с любовью: ждёшь её, грезишь, включая на всю мощь впечатлительное до потери пульса воображение; разукрашиваешь в мечтах и грёзах причудливым весенним разноцветьем, а она выставит напоказ на краткий миг витрину с соблазнами и принимается играть с тобой в прятки.

Беда в том, что эта капризная дама правила игры на ходу меняет.

Была ли то и вправду любовь или померещилось?

Кто знает!

Зато, какая обильная пища для возбуждённого любопытством и чрезмерными ожиданиями воображения.

Некоторые, прожив в состоянии кратковременного любовного обморока неделю или месяц, впоследствии пишут романы с продолжением десятками толстенных томов, скрупулёзно структурируя эмоции и чувства по принципу складского учёта.

Авторы в мельчайших подробностях с завидной тщательностью и конкретной детализацией регистрируют глубину и яркость волнения, стилизацию орнаментов из душевных томлений и сладости райских мук. Особенно ценная информация – анатомические особенности рельефа местности сокровищниц скромности, тончайшие гаммы сокрытых от глаз постороннего физиологических процессов.

Создаётся впечатление, словно сгорая в горниле страсти, не выпускали влюблённые археологи из рук дневников исследователя, где регистрировали каждый нюанс интимных ощущений и сентиментальных переживаний, дабы запечатлеть портреты любви навечно.

Каждый штрих можно поминутно выписать с достоверными маркерами, чтобы можно было каждому читателю сравнить текст с личными переживаниями.

Реальная любовь вырастает из банальной физиологии под действием чар растворённых в крови гормонов и ей же заканчивается. Ровно как Вселенная в результате Большого взрыва: из ничего появляется, растрачивает энергетический потенциал, постоянно охлаждаясь, и сворачивается, опять же в ничтожно малую величину, называемую Чёрная дыра.

Витька из тех мальчишек, которых отношения с девочками всегда заставали врасплох. Книжки, футбольный мяч, фотоаппарат очерчивали границы его юношеских интересов.

Конечно, среди друзей были и девчонки. Например, Катя и Юля – две сестрёнки из пятьдесят пятой квартиры, которые жили двумя этажами выше. С ними Витя рос с шести лет.

Когда была плохая погода, он вместе с сёстрами играл в больницу или в магазин, иногда в семью.

Коноводили, понятное дело, всегда сёстры.

Мальчик обычно соглашался на такие правила, которые непрерывно выдумывали девочки. Это ему даже нравилось: азартная фантазия маленьких женщин заражала воодушевлением и возможностью обрести новый опыт.

Дружба  продолжалась до окончания школы в неизменном виде, ни разу не перейдя в иную плоскость. Так он и воспринимал всех девчат, как друзей, просто иного пола.

Пока не встретил на вступительных экзаменах в институт Олю.

Точнее, она его заметила и решила не упускать, поскольку именно о таком парне мечтала долгими зимними вечерами в маленьком провинциальном городке, где родилась и выросла, который страстно хотела никогда больше не видеть по причине скудости и убогости там существования.

Рабочие посёлки – это беспробудное пьянство как подавляющий образ жизни, повальная нищета, удручающе тягостные бытовые склоки и серая обыденность, лишённые малейшей перспективы изменений к лучшему.

Такая жизнь явно не для неё.

Нужно стремиться к лучшей жизни, толкаться локтями, если придётся, но вылезти из этого болота, считала девочка и пыталась двигаться в этом направлении.

Витьку она приметила сразу. Столичного жителя, пусть из обычной среднестатистической семьи, отличить от приезжего не сложно.

Одежда, поведение, даже походка у москвичей иные.

Одет, правда, парень не очень. Значит родители, скорее всего, обычные работяги.

Зато ничего маргинального в облике.

Судя по манерам – маменькин сынок. И на девчонок совсем не смотрит.

Оленьке знаком хищный взгляд озабоченных юношей из посёлка, начинающих раздевать глазами, сначала область декольте и ниже, а лишь затем устремляющий жадный взор на лицо и фигуру.

Этот, сразу видно, слюни не пускает.

Даже не пытается разглядывать и оценивать стремительно поспевающие девичьи прелести. Значит, пришёл в институт учиться. Рогами и копытами землю рыть будет, чтобы получить диплом.

Случайная мысль о рогах показалась ей забавной.

Такой парень, в случае чего не поймёт и не заметит, что его использовали.

Это так, на всякий случай. Мало ли, вариант интереснее подвернётся. Главное с чего-то начать, там видно будет.

Оля не была опытной хищницей или искательницей приключений, просто поставила перед собой цель вырваться из капкана обстоятельств.

Нормальное, в принципе, желание. Все хотят жить лучше, почему не она?

Оля уже знала, что фамилия юноши Снегирёв. Она невольно примерила её к себе и осталась довольна. Ольга Владимировна Снегирёва. Звучит неплохо.

Однако вступительные испытания в институт подходят к концу. Сегодня последний экзамен. Пришло время знакомиться. Или сейчас, или никогда.

Конечно, это не вопрос жизни и смерти, но вполне приемлемый шанс.

Мальчишек, причём гораздо соблазнительнее с точки зрения внешнего вида и наружности, полно, но интуиция подсказывает девочке выбрать именно этот вариант.

Своему чутью она привыкла доверять.

Оля  продемонстрировала Снегирёву томную фирменную улыбку, многократно усиленную почти чёрными глазами размером в половину лица, умело обратив на себя его внимание, и тут же потупила очи долу.

Томный взгляд, артистичная скромность и тщательно подобранная одежда, намеренно простенькая, но прорисовывающая выигрышные линии фигуры, мягкие по-кошачьи плавные жесты – всё адресовано ему.

Как можно такую заманчивую витрину не заметить?

Увидел! Ещё бы. Оленька старалась.

– Я Оля… Королёва. С буквой ё. Тебя не смущает, если кое-что попрошу? Если нас зачислят, хочется отметить, а я совсем никого не знаю. Можно с тобой? Деньги у меня есть, если что,  платить не придётся. Не бросай меня одну, а…

Виктор смутился. Не столько от неожиданного предложения, сколько по причине робости под проникающим куда-то внутрь черепа взглядом, вызывающим оторопь. С флиртом он был незнаком, оттого притворное обаяние играющей с ним в кошки-мышки кокетки воспринял как вонзившуюся в чувствительные сенсоры романтической рефлексии стрелу амура.

Девушка парню понравилась сразу, только сам он ни за что бы себе не признался в этом и никогда не решился бы подойти, чтобы познакомиться или просто обмолвиться словом.

Однако возраст интимной зрелости, запускающий необратимые воспалительные процессы, как в генераторе сентиментальных иллюзий, так и в теле, даже в самых запущенных случаях срабатывает своевременно и безотказно.

Пусть юноша неопытен, пусть слеп и глух относительно романтических чар очаровательно-невесомых прелестниц, позывные неудержимого влечения дают знать, пронзительно сигналя о наступлении некого подобия весны.

Влюблённость, да не только она, просто симпатия, требовательно ускоряет течение живительных соков учащённым пульсом, пунцовым смущением, сбивающимся в присутствии приглянувшейся подружки дыханием, головокружением, беспричинной бессонницей и прочими замысловатыми фокусами предприимчивой, лукаво-изобретательной матушки-природы, заставляющей любого и каждого чистить пёрышки, ходить гоголем и сочинять поэтические вирши.

Девочка предлагает дружбу. Почему бы нет? Какая разница, парень или девушка. Раз уж приходится вливаться в новый коллектив, необходимо приобретать знакомства. Это неизбежный процесс.

Пусть эта дружба будет первой ласточкой.

– С удовольствием. Но я на мели. Деньги меня не любят. Могу осилить кафе мороженое. А если просто погулять, в парке, например?

– В парке так в парке. На скамеечке посидим, познакомимся. Ты дома живёшь или в общежитии?

– С родителями. Только не здесь, в Подмосковье. В общежитии мне отказали, придётся, наверно, квартиру снимать. Ничего, справлюсь. Я уже работу нашёл. Но одному жильё снимать дорого, нужно напарника найти.

– Давай вдвоём жить. Тоже подработку найду, чтобы комнату оплачивать. Ты как?

– Никак. Ты же девушка. Так нельзя.

– Разве я предлагаю спать вместе? Можно комнату ширмой разделить. Готовить вместе будем. Кто первый придёт – с того ужин. В складчину жить дешевле. Ты чего, девчонок боишься?

– Ещё чего. Просто… это неправильно. Представляешь, что о нас подумают?

– О-ё-ёй! Тебе не всё равно? Это твоя жизнь. Учить уроки вместе будем. Ты мне поможешь, я  тебе. Не понравится – разбежимся. Эксперимент. Интересно же. Любишь приключения? Отвлекать никто не будет… от учёбы. Главное обо всём сразу договориться.

– Ладно, подумаю. С парнями всё же надёжнее.

– Ну и ладно. Мне и в общежитии неплохо. С мальчишками ты как в свинарнике будешь жить: грязный, голодный и поговорить не с кем. Моё дело предложить.

– Я ведь не развлекаться, учиться иду.

– Будто бы я ламбаду танцевать! Сказала же – никого здесь не знаю. Думаешь одной вдали от дома просто? А ты попробуй сам, попробуй!

– Сказал же, подумаю.

Через месяц, когда Витя получил первую зарплату, жильё он снял. Не квартиру, комнату в коммуналке, зато совсем близко от института.

Поселились вместе.

Пока Витька решал да думал, из его ушей валил пар безнадёжно выкипающих эмоций.

Подобная авантюра, как бы, не для его характера. С другой стороны, возможность вот так запросто провести самую настоящую репетицию семейной жизни не каждому выпадает.

Пожить по-взрослому студенту первого курса, вчерашнему школьнику: что может быть увлекательнее? Победило любопытство и что-то ещё, требовательно-властное, не дающее покоя с той минуты как встретился с Оленькой взглядом.

Решиться было непросто. Кроме сомнений его одолевал страх.

Оля без смущения переселилась. Впрочем, какие препятствия могут быть у неискушённой девушки, почувствовавшей свежий ветер беспредельной свободы?

Смастерили перегородку, разделив комнату на три части: две миниатюрные спальни и зал, в котором кухня, столовая и учебный класс уместились на малюсеньком пятачке.

Надо будет позже подумать, чтобы перегородки легко передвигались. Пока так сойдёт.

Первый совместный ужин готовили вместе.

Оля переоделась во что-то лёгкое, воздушное, нисколько не скрывающее секретные особенности девичьей фигуры. То и дело девочка случайно прикасалась к Витьке оголёнными участками кожи, наполнив собой и бессовестно возбуждающим запахом всё жилое пространство.

Когда закончили ужинать, мальчишку уже трясло от странного желания, суть которого он до конца не осознавал.

Витька не предполагал, что безобидное совместное проживание способно настолько взбудоражить воображение, притягивая, словно магнитом, всё без остатка внимание к мелочам, которых он никогда прежде не замечал.

Зачем только согласился с ней жить!

Сожалеть о необдуманно-опрометчивом поступке поздно: нужно приспосабливаться, искать компромиссы, учиться взаимодействовать.

Но, чёрт возьми, как тяжело жить с девчонкой под одной крышей.

Говорил же ей, что это неправильно!

Наверняка, Оле ещё и восемнадцати нет. Попал, так попал.

А это тут причём? О чём, вообще, он думает, что это за тягостные, распирающие плоть ощущения? Экспериментатор, твою мать!

Пробудившиеся без спроса чувства для Оли тоже стали неожиданным, не очень приятным сюрпризом. Уверенность в том, что хочется продолжить совместное проживание на одной территории с Виктором таяла день ото дня.

У девочки набухли, не давали покоя соски, словно внезапно напавшая аллергия. В область таза постоянно приливала кровь, низ живота то и дело сковывали непонятного характера спазмы. Голова и мысли вели себя неподобающим образом, разогревая странные фантазии, заставляющие стесняться присутствия сожителя, который наглым образом поселился у неё в мозгах.

Ну не дура ли?

Кому в здравом уме придёт мысль оказаться жертвой насилия, которое невыносимо хочется испытать? А Оля день и ночь мечтает о странных действиях, которые коварный Витька должен с ней совершить.

Видения были смутными, неоформленными в нечто конкретное, но ощущения преследовали самые настоящие, вызывающие неистово-блаженный отклик в странно ведущем себя теле.

Что за глупые фантазии? Если пойти на поводу у воображения, стремление вырваться из капкана нищеты может закончиться плачевно.

Что Оле про Витьку известно? Молодой, вполне симпатичный, ничем вроде не болеет, развит физически, эрудирован, не глуп. Ведёт себя прилично. Не хам (пока не проявился).

Всё!

А характер, привычки, мысли, реакции, действия, планы на будущее? Чего можно от этого Виктора ожидать? Вдруг случится непоправимое – например беременность, тогда как!

Оле стало страшно, захотелось тут же собрать пожитки и тихо-тихо скрыться в ночи.

Только куда, скажите на милость? Из общежития она опрометчиво, чересчур смело выписалась. Обратно возьмут вряд ли. Желающих заселиться было много больше, чем свободных мест.

Всю эту кашу заварила она, по недомыслию. Ладно бы влюбилась, жить без него не могла.

От свободы беспредельной ошалела.

Думать было нужно. Ведь придётся со всем этим жить, неизвестно теперь, сколько времени.

Витька тоже не спит, слышно как ворочается, кряхтит.

Ведь жила же она дома с братом, спали сколько раз в одной кровати и ничего, совсем ничего подобного не было.

Какая же она всё-таки глупая! “Давай поживём вместе”.

Идиотка!

Неделю оба ходили полусонные. Оля даже огрызаться начала, но завтрак и обед готовила без рассуждений, и прибиралась аккуратно.

Работала она после института два-три часа в день, а у Виктора полноценные смены.

Приходит, начинает уроки учить, засыпает прямо с книжкой. На учебных парах отрубается, носом клюёт. Но он упёртый, все зачёты вовремя сдаёт. Только похудел сильно. Но молчит:

ни претензий, ни замечаний, ни предложений. Мазохист, право слово.

Оля приготовит для него поесть, наложит в тарелочки горячий паёк, сама смотрит с удовольствием, как он торопливо её стряпню в рот закидывает.

А парень-то ничего, хороший. Такого, наверно, и полюбить можно.

К неудобствам совместного проживания потихоньку привыкли, хотя нет-нет, да снова случался некий казус, вызывающий волну непредсказуемого возбуждения.

Вчера, например, опрометчиво заступил за границу Олиной территории, что-то по учёбе спросить или так, освежить визуальные впечатления, а та нижнее бельё переодевала, стояла нагишом в полунаклоне, внимательно разглядывая что-то на внутренней стороне бедра.

Юноша смутился, потупил глаза в пол, извинился, пообещал, что без предупреждения больше ни ногой, а у девочки случилась истерика.

Опять она всю ночь не спала, обыгрывала с разных сторон случившуюся оказию, представляла варианты развития событий, в которых Виктор оказывался настойчивее и вёл себя как мужчина с опытом.

Видения были до безобразия примитивные, схематичные, поскольку о реальных свиданиях Оля слышала от таких же, как сама девчонок, которые не ведали, о чём говорят. Откуда ей знать, как происходят откровенные свидания на самом деле.

Девочка с головой погружалась в иллюзии, похожие на рисованные детской рукой мультики, но сознание и тело принимали фантазии как происходящее на самом деле, потому ощущения и эмоции были самыми настоящими, как и последствия, которые тихо-тихо приходилось застирывать.

Витя тоже от неопределённости положения, статуса и реальной роли в этом непонятном альянсе маялся невыносимо.

Выдержки юноше было не занимать. Другой бы на его месте давно уже подругу уломал или измором взял, а этот играет по правилам, которые на самом деле его совсем не касаются.

Короче: и хочется, и колется, и мама не велит. Дурь одним словом, не иначе. К чему было начинать, если нет желания двигаться, силу воли испытывают?

С одной стороны Оля ждёт решительных действий, с другой – смертельно боится их же.

Определиться бы пора. Но, говорить легко, а как исполнить?

Или уж разбегаться нужно, коли эксперимент потерпел неудачу, или сходиться окончательно и бесповоротно. Неудобно ведь жить в подвешенном состоянии: опоры нет, уверенности тоже. Какого лешего им нужно? Одним словом, не жизнь, а глобальная невесомость, путь в никуда. Скорее даже испытание воли и выдержки.

Для чего?

Сегодня с работы Виктор пришёл почти в одиннадцать. Горячий ужин на столе накрыт двумя одеялами, чтобы не остыл. Запах чего-то очень вкусного завис над пространством комнаты.

Оля подождала, пока друг-сожитель разденется. Каждое его движение знакомо, отчётливо слышно в маленьком помещении.

Вот он снял ботинки. Повесил куртку… надел тапочки… шаркает.

– Витя, зайди, пожалуйста, ко мне. Я заболела. Поставь горчичники.

– Сейчас, руки вымою. Холодные. Как же ты так!

Через несколько  минут юноша подошёл к ширме, – захожу, можно?

– Угу.

Виктор вошёл. Оленька лежала на кровати без одежды, лицом вниз.

– Ой, извини!

– Ты же горчичники собрался делать, чего извиняешься.

– Можно я тебя накрою?

– Нельзя! Начинай, – с дрожью в голосе прошептала Оля и решительно повернулась на спину.

– Да я не умею, чего с ними делать, – блеял ошеломлённый Витька, вперив застывший взгляд в живописный натюрморт, в котором центральной осью и главным символом возвышались живописные до одури холмики груди. Разглядывать детали галлюцинации было неприлично и ужасно стыдно. Ниже смотреть он так и не решился, хотя впоследствии закрывая глаза мог разглядывать сколько угодно всю экспозицию целиком.