Укол гордости бесплатное чтение

1

Бывают такие дни, которые хочется вычеркнуть из жизни. Или провести их во сне, с головой завернувшись в одеяло. Но приходится их проживать, вжав голову в плечи и пытаясь хоть как-то увернуться от пинков судьбы.

То, что для нее наступил именно такой день, Варя Иваницкая поняла не сразу, хотя утро явно не задалось. Она проспала. Катастрофически проспала!

Глянув на будильник, Варя в испуге скатилась с дивана, чуть не наступив на Персика, который мирно дрых себе на полу. Возмущенно рявкнув, Персик метнулся под кресло. Варя, не обращая на него внимания, забегала по квартире. В голове у нее тикал секундомер.

Так, первым делом поставить на плиту кофе, кастрюльку с Персиковой кашей, разбить в сковородку яйцо. Пока все это будет вариться, греться и жариться, она успеет почистить зубы. Потом снять свой и Персиков завтрак с плиты и бежать в душ. За те десять — пятнадцать минут, которые она потратит на гигиенические процедуры, кофе, яичница и каша остынут до приемлемой температуры, и завтрак можно будет проглотить за одну минуту. Далее — прогулка с Персиком, пятнадцать минут. Выложить подогретую кашу в его миску и замочить кастрюльку — еще две минуты.

Итого, максимум через полчаса она управится со всеми утренними делами и рванет на работу. Если вовремя подойдет автобус, есть шанс не опоздать!

Однако попытка сделать несколько дел сразу и таким образом нагнать безжалостное время окончилась плачевно. Бегая с зубной щеткой во рту из ванной в кухню и обратно, она упустила кофе. Душистая густая пена залила плиту, а Варе досталось полчашки безвкусной, водянистой бурды, оставшейся в джезве. Яичница же почему-то оказалась отвратительно сладкой.

Несколько секунд Варя сидела с набитым ртом, не решаясь проглотить странный продукт. Потом все-таки проглотила и недоуменно уставилась в тарелку.

Варя была исследователем. И по должности, поскольку работала научным сотрудником в Институте биологических проблем, и по духу. Загадочные явления притягивали ее к себе, как Фокса Малдера, ее любимого сериального героя. Феномен сладкой яичницы требовал немедленного разъяснения. То, что она катастрофически опаздывает на работу, на время забылось.

Варя попробовала содержимое солонки — соль была соленой. А сахарница пустой. Варя уже который день забывала купить сахар. Мучимая загадкой, она разбила еще одно яйцо и лизнула пресную скользкую жижу. Н-да… Сладость, очевидно, появлялась только в процессе жарения.

Решив повторить эксперимент, Варя поставила на плиту сковородку и потянулась за маслом. И вот тут-то все сразу стало ясным и понятным.

Масло! «Фруктовое» масло! Черт!

От досады на свою глупость, рассеянность и забывчивость Варя едва не заплакала. Это самое масло, продукт местного маслозавода, она сама купила пару дней назад в супермаркете в смутной надежде испечь на досуге какой-нибудь тортик. На упаковке так и было написано: «незаменимо для приготовления кремов и домашней выпечки». На вкус «фруктовое» масло оказалось сладким маргарином, по цвету чуть желтоватым и без всяких отдушек. Что в нем было «фруктового», осталось тайной.

Тортик Варя так и не испекла, про покупку забыла, и сегодня, как назло, проклятое масло попалось ей под руку. И как она могла перепутать его с обычным? Обертка совсем другая. Нормальный человек никогда бы не перепутал, а она, с ее проклятой «профессорской» рассеянностью, осталась без завтрака.

Сладкую яичницу не стал есть даже всеядный Персик. Брезгливо выронив из пасти схваченный было кусок, он заспешил в прихожую и, поскуливая, затоптался у двери, требуя прогулки.

Гулять с Персиком Варя обычно выходила в старых джинсах и футболке, но сегодня, экономя время, сразу натянула то, в чем ходила на работу — светлые летние брюки и любимую цветастую маечку. Подпоясавшись поводком, она открыла дверь, выпустила нетерпеливого Персика, и он весело поскакал по лестнице вниз.

Закрывая дверь, Варя услышала, как где-то внизу хлопнула дверь, а затем послышалось басовитое рычание и оглушительный лай. Она похолодела от ужаса: Громолай!

Когда она в панике, задыхаясь, слетела вниз, по площадке первого этажа катался рычащий и визжащий клубок, мелькали хвосты и лапы, шел смертный бой.

Громолай — крупная и злая сибирская лайка — жил со своим хозяином, отставным подводником Ермолаевым на первом этаже. Настоящее имя Громолая было Гром, а Варя звала его Громолаем Громолаевым за оглушительный лай и по созвучию с фамилией хозяина.

Громолай и Персик были лютые враги. Все их встречи начинались и заканчивались одним — дракой. Пару раз доходило до больших кровопролитий. В активе Персика был прокушенный Громолаев нос, в активе Громолая — полуоторванное Персиково ухо, которое пришлось потом зашивать у ветеринара. По утрам Громолай и Персик обычно не встречались, у них был разный прогулочный график, но сегодня все шло наперекосяк.

Бывший подводник Ермолаев относился к агрессивным повадкам своего пса с полным пофигизмом, за что Варя терпеть его не могла. Громолай был в несколько раз больше маленького фокстерьера Персика, и Варя панически боялась, что однажды этот громила загрызет мелкого забияку насмерть. Но убедить Ермолаева не выпускать Громолая в «автономное плавание» было невозможно. Все Варины доводы он называл бабской визготней и не собирался менять ни своих, ни Громолаевых привычек.

Вот и сейчас, несмотря на шум на площадке и Варины крики, он не спешил ей на помощь, хотя наверняка был дома. Безуспешно поколотившись в Ермолаевскую дверь и пометавшись в тщетных попытках разнять собак, Варя совсем отчаялась спасти Персика и, плача, прижалась к стене. Дерущиеся псы то и дело налетали на нее, оставляя собранную с пола грязь на ее светлых брюках.

Наконец Ермолаев вышел. Видимо, шум помешал ему смотреть утренний выпуск новостей. Не говоря ни слова, он распинал дерущихся собак, одной рукой сунул Варе рычащего, яростно извивающегося и царапающегося Персика, другой за шиворот увел Громолая домой.

…Любимая летняя маечка была изгваздана и порвана, руки расцарапаны в кровь, на светлые брючки нельзя было смотреть без слез. Варя «считала раны», стоя на краю газона, по которому, изливая неутоленные страсти, заячьим галопом носился Персик. Варя старалась не упускать его из виду и все-таки не уследила. Она лишь на секундочку отвлеклась, разглядывая глубокую кровоточащую ссадину у локтя, как Персик исчез. Полная недобрых предчувствий, Варя напролом кинулась к кустам в центре газона и опять чуть не разрыдалась вслух.

Персик «деколонился». Так Варин сосед дед Илья однажды назвал этот процесс: «Смотри, Варька, деколонится твой фрукт».

Валяться на всякой вонючей дряни, старательно умащивая шкуру ее ароматами — вот что означало «деколониться». Чаще всего Персик «деколонился» на рыбьих останках, брошенных под этими кустами любителями попить пивка на свежем воздухе. Вот и сейчас до Вари донесся знакомый запашок тухлой рыбы.

— Персик!!! — заорала Варя. — Змееныш вредный! А ну-ка домой!

Персик вскочил, весело отряхнулся и галопом поскакал мимо Вари к подъезду. Варя обреченно поплелась следом. Придется теперь отмывать негодяя. Оставлять Персика «надеколоненным» означало вернуться к воняющим тухлой рыбой креслам и дивану. Нет, успеть на работу вовремя не оставалось ни малейшей надежды.

На лавочке у подъезда уже сидел дед Илья, Варин сосед. Вылезши спозаранку на улицу, он смолил «Тройку» и глазел на окружающий мир. Несмотря на теплынь, на тощих плечах деда висела овчинная безрукавка.

— От сиверга! — проворчал дед, неодобрительно глядя вслед пронесшемуся мимо него Персику. Затем прицепился к Варе.

— Слышь, Варька! Вот зачем вы с Егоровной завели этого кобеля? Никакой от него пользы, окромя вреда.

Варя про себя тяжело вздохнула. Дед Илья — не то препятствие, которое легко обойти.

— Здрасти, Илья Васильевич, — вежливо сказала она. — Какой же от Персика вред? Он маленький и безобидный.

— Ма-а-ленький! — ядовито пропел дед. — С ермолаевским кобелем бился — я думал, весь дом разнесут. Одежу вон тебе попортил — скажешь не вред? И брешет цельными днями, покою нету. Я вон давеча придремал на балконе, а он как заголосит! Я, веришь, чуть не обкизьмался. А на той неделе…

— Илья Васильевич, миленький, — взмолилась Варя, — мне надо бежать, на работу опаздываю. Я к вам вечером забегу…

Но дед и не думал отцепляться.

— Ты, девка, меня не подсуётывай! Стой, слушай, чего дед говорит! Бабка вон твоя уж какая была женщина умная, а и то слушала. А ты, горе-луковица, все скок да бряк! Ишь ты, на работу она опаздывает! Ночь-полночь книжки листаешь, энергию жгешь — где ж спозарань встать! Жить-то надо жизнью, а не книжками…

Деда понесло. Сейчас начнет вспоминать «светлое прошлое», потом ругать нынешние порядки, дороговизну, политику, моду и газеты с телевидением. Пока по всем этим темам не пройдется, не отпустит.

Варя от нетерпения подпрыгивала на месте, не зная как уйти. Но тут, на ее счастье, из подъезда вышел другой ее сосед, Игнат Копыток, и остановился, прикуривая.

— Здорово, Васильич! Не вспотеешь? — кивнул он на дедову безрукавку.

— Крови нет, а моча не греет, — философски ответил дед. — Кости-то теперь трухлявые стали, тепло любят.

— Ну-ну. — Игнат повернулся к Варе. — Здорово, соседка! Как жизнь молодая? Не скучаешь по вечерам? А то в гости зайду!

Игриво подмигнул Варе и замурлыкал:

— Отвянь от девки! — вдруг окрысился дед Илья. — Кобель сивый! Зоське своей спивай!

— Эх, Васильич, скушный ты человек, — завел Игнат. — Шутков не понимаешь.

— Пошуткуй мне, пошуткуй! — ярился дед Илья. — Какая такая она тебе «шмара»?

— Ты, дед, ни шутков не понимаешь, ни сурьеза. Не «шмара», а «мара». «Мечта», значит.

— Мечта-а, — ехидно пропел дед. — У тебя вон жена с дитями дома сидит, а ты размечтался!

— Жена — женой, а мечта — мечтой, — философски изрек Игнат. Бросил окурок в урну и, посвистывая, отправился по своим делам.

Тут Варя, с интересом слушавшая их болтовню, поспешно шмыгнула в подъезд.

Но ее неприятности еще не кончились. Вбежав на площадку первого этажа, она увидала чудную картину: мстительный Персик, воспользовавшись тем, что остался без присмотра, усердно «подписывал» Громолаеву дверь. Он очень старался, заходил то с одного, то с другого бока, задирал то одну, то другую лапу, и под дверью уже красовалась довольно заметная лужица.

— Персик! Фу!!!

Персик прижал уши и метнулся вверх по лестнице. Варя, мысленно адресуя «подписанту» все известные ей непечатные эпитеты, прибавила шагу. Теперь ко всему прочему придется принести ведро и тряпку с пятого этажа и навести порядок, иначе Ермолаев ей голову оторвет. Ох, ну что за денек выдался!

Нет, успеть на работу не оставалось ни малейшего шанса.

На остановку автобуса Варя пришла в старых джинсах и нелюбимой блузке, которая хоть и смотрелась неплохо, но была из синтетики, и в жару в ней было невыносимо душно.

Зайдя в маршрутку, она сразу же увидела Юрия Сливкова, сотрудника их института, который тоже почему-то опаздывал на работу. Но его это, по всей видимости, ничуть не беспокоило.

Сливков сидел на переднем сиденье, спиной к движению, и лениво пялился на входящих в автобус женщин. Сначала он смотрел на ноги, потом поднимал глаза до уровня груди, а уже потом разглядывал лицо. Это была его обычная манера. Среди коллег в институте Сливков слыл жутким Казановой.

На Варю Сливков не обратил ни малейшего внимания. Не окликнул, не поздоровался, не кивнул. Таких девиц как Варя, «бледных спирохет», он никогда не замечал. Женщина, достойная внимания Юрия Сливкова, должна была, как он говорил, иметь ЖБК, что означало не железнобетонные конструкции, а «Жопа-Бюст-Каблуки». У Вари Иваницкой эти параметры были, по всей видимости, ниже всякой нормы, и она никогда не удостаивалась внимания Сливкова.

Варе на Сливкова было наплевать, он ей не нравился, но вот беда — все остальные мужчины, похоже, оценивали женщин по тем же самым показателям. Они тоже не обращали особого внимания на Варю, а это уже было проблемой.

Со своего места Варя разглядывала брюзгливое, как всегда, лицо Сливкова и его волнистые волосы, собранные сзади в хвост. Волнистость, на Варин взгляд, была явно не природной. Варя представила Сливкова, спящего в бигуди, и брезгливо скривилась. С некоторых пор она относилась к Сливкову прямо-таки враждебно.

Во-первых, полгода назад Сливков закрутил роман с Вариной подругой Идой. Ида цвела и пахла французскими парфюмами, на которые тратила бешеные деньги. Но продолжалось это недолго. По-видимому, нашлась женщина с ЖБК более высокого класса, и Сливков дал Иде отставку. Как говаривал дед Илья, поматрасил и бросил. Теперь Ида ходила бледная и злая на всех, особенно почему-то на Варю.

Во-вторых, Ида, еще во время бурного романа со Сливковым, как-то озвучила его мнение о ней, Варе. Как уж у них зашел разговор о Варе — неизвестно, но Сливков выразился так:

«Тоща как моща, вместо титек два прыща».

Варю это рифмованное хамство болезненно задело. Ну что плохого она сделала Сливкову, за что он ее так? Да и Ида могла бы воздержаться, не цитировать с веселым смешком сливковские вирши. Впрочем, Ида никогда не стеснялась чересчур откровенно высказываться в Варин адрес.

Автобус резко тряхнуло, Варя еле успела схватиться за поручень. Пожилая тетка в узорчатой капроновой панаме, сидевшая рядом со Сливковым, не удержала равновесия и повалилась на него. Сливков резко дернулся и брезгливо отшатнулся. Варя злорадно захихикала про себя.

Автобус подкатил к Академгородку и, пшикнув дверями, выпустил жидкую вереницу людей из своей душной пасти прямо в цветущее лето.

Варя нетерпеливо топталась на верхней ступеньке автобуса. Тетка в капроновой панаме, мешкотно сползавшая со ступенек, не давала ей выйти. Варя раздраженно рассматривала сверху забавные бомбошки, украшающие панаму, — две красные божьи коровки на зеленых листочках, качающиеся на гибких пластмасовых стебельках. Третий стебелек был оборван. «Ну давай, давай скорее», — мысленно поторапливала она тетку.

Внезапно кто-то из идущих сзади ощутимо толкнул Варю в спину, и она, ткнувшись носом в теткин затылок, вместе с ней почти вывалилась из автобуса.

Который уж раз про себя помянув злосчастный день, Варя принялась извиняться перед теткой и даже пыталась поправить сбитую при толчке панаму, но тетка только злобно зыркнула на нее бледно-голубыми глазами и, не сказав ни слова, прихрамывая пошла прочь по тропинке. Варя заторопилась в другую сторону.

Академгородок сибирского города Тайгинска был расположен в лесном массиве. Лес чах и вымирал под натиском асфальта и бетона, но был все еще силен, и летом здесь был рай земной. Сюда не долетал шум города, здесь пели птицы, асфальтовые дорожки засыпало хвоей и сосновыми шишками, на газонах цвели колокольчики и иван-чай, а из разнотравья лужаек важно и задумчиво вырастали институтские корпуса. Но увы, в этом раю жили и особо лютые комары.

Не успела Варя выйти из автобуса, как ее тут же запеленговали. Целая туча зудящих кровососов закружилась над ней. Отмахиваясь и почесываясь, она заспешила к своему институту.

Впереди степенно шествовал Сливков. Он никуда не торопился, и комары его, казалось, не трогали. Варя обогнала его и понеслась дальше.

— Иваницкая! — догнал ее брюзгливый голос Сливкова.

Варя резко затормозила и обернулась. Сливков, так же степенно приближаясь к ней, заговорил:

— Слушай, Иваницкая, подруженьке своей безмозглой скажи, чтоб перестала дурить. Она поймет… Скажи, что я ее предупреждаю: будет продолжать дуру валять — пожалеет! Я с ней по-своему разберусь!

Он подошел вплотную и остановился перед Варей, потирая шею. Выпуклые темные глаза глядели на Варю в упор.

— Ну… Поняла?..

От злости у Вари заполыхали уши.

— Слушай, Сливков, — стараясь попадать в тон, заговорила она. — А педикюр тебе не сделать? Шнурки не погладить? Носки не накрахмалить?

— Чего-о?! — опешил Сливков.

— Того-о! — передразнила Варя. — Ничего я Иде говорить не буду. Не знаю, что у вас за разборки, и знать не хочу. Обделывай свои делишки сам!

И, в упор глядя в наглые глаза, презрительно процедила:

— Тесто…

Кипя от негодования, Варя неслась по дорожке. Сухие сосновые шишки с треском разлетались из-под ног.

Ну и козел этот Сливков, ну и козел! Отвязаться что ли хочет от Иды с ее помощью? Да Ида ее в порошок сотрет, как только она сунется со своими советами. Ида не терпит вмешательства в свои личные дела.

Как-то Варя уже пробовала завести с Идой разговор о Сливкове. Это было еще в ту пору, когда в отношениях Иды и Сливкова царила полная гармония. Варя не могла понять, что привлекает яркую красавицу Иду в хамоватом бабнике Сливкове.

— Что ты в нем нашла? — недоумевала она.

Ида недовольно поморщилась, но потом все же ответила, коротко и с усмешкой:

— Тесто.

— Какое тесто? — удивилась Варя.

— Тесто — значит тестостерон, — усмехнулась Ида. — Мужской половой гормон. Он мужик, понимаешь? Му-жик.

— А-а… — растерянно протянула Варя. — Понятно.

— Бэ-э, — передразнила Ида. — Да что тебе понятно? Ничего ты не понимаешь и не можешь понять. Ты у нас до сих пор… э-э-э… теоретик. А я с пятнадцати лет — практик. И можешь мне поверить, такие как Юрка встречаются редко.

Бедная Ида! Долго она еще будет переживать потерю своего тестостеронистого возлюбленного? Уже недели две как они с Варей не общались. Сталкиваясь с Варей в институте, Ида только кивала и молча проходила мимо, а Варя чувствовала себя почему-то виноватой.

— Козлина! — еще раз ругнулась Варя в адрес ненавистного Сливкова и решила, что сегодня зайдет к Иде и пригласит ее в кафе. Вечером, после работы. Ида любит посидеть за чашкой кофе, посмолить сигаретку. Может быть они наконец поговорят, и Иде станет легче — в таких ситуациях лучше всего выговориться, а то и поплакать. Хотя вот слез от Иды вряд ли дождешься…

К институту Варя подходила, чувствуя тоску и беспокойство. Она опоздала на полтора часа. Хорошо бы шеф куда-нибудь уехал, но разве в такой день, как сегодня, можно рассчитывать на везение?

Варя прошла через вереницу припаркованных машин и остановилась возле входа, чтобы чуть-чуть успокоиться и повторить про себя на всякий случай оправдательную речь.

Стоял безоблачный жаркий день начала августа. Над отцветающим шиповником гудели пчелы. В лесу пели птицы, в траве стрекотали насекомые, все дышало безмятежностью и покоем. Но судьба уже запустила метроном, отсчитывающий последние спокойные минуты Вариной жизни. И Варя об этом не знала. Глубоко вздохнув, она толкнула тяжелую дверь и вошла в темноватую после яркого солнца прохладу вестибюля.

По закону подлости, который преследовал Варю в этот день, она столкнулась со своим шефом прямо у входа. Константин Макарович Кривцов, заведующий лабораторией фотосинтеза и Варин непосредственный начальник, стоял у стола вахтера и листал журнал прихода-ухода.

Константина Макаровича в институте за глаза называли Милым Дедушкой. Каждый с детства помнил чеховского «Ваньку Жукова» и коронную фразу «на деревню дедушке Константину Макарычу». На самом деле он не был ни дедушкой, ни милым, этот сухопарый лысый мужчина средних лет, не злой, но раздражительный, желчный и крикливый. На сегодняшнее Варино несчастье, он был неустанным борцом за трудовую дисциплину.

При виде Вари Константин Макарович встрепенулся. В его глазах заполыхало инквизиторское пламя.

Варе пришлось спрятать подальше все заготовленные оправдания и молча выслушать бичующий монолог начальника с далеко идущими выводами о прямой связи разгильдяйства с научной несостоятельностью. Только труд и железная дисциплина, утверждал Милый Дедушка, приводят к великим научным открытиям. А такие разгильдяи, как Иваницкая, позволяющие себе приходить на работу в середине рабочего дня, занимают в науке чужое место.

У Вари были некоторые доводы против столь категоричных утверждений, но она предпочла держать их при себе. Получив от начальника напоследок несправедливое и обидное обещание лишить ее квартальной премии, она молча пошла в лабораторию.

Лаборатория фотосинтеза находилась на третьем этаже. Стоило распахнуть дверь, и перед глазами сразу возникало царство растений; всю противоположную стену занимал фитотрон — длинный стеклянный шкаф, где под люминесцентными лампами буйно росли, цвели и даже плодоносили разнообразные растения. У другой стены, в аквариумах, так же буйно зеленели водоросли. Здесь гудели центрифуги, щелкали реле термостатов, а на столах стояли строгие микроскопы и хрустально мерцали колбы и пробирки. Варе страшно нравилось здесь работать.

Сейчас, по случаю летних отпусков, в лаборатории находилось всего двое сотрудников — Варин коллега и приятель Борька Плохинский по прозвищу Плохиш и дипломница Светочка. Светочка возилась у аквариума, а Плохиш, рыжий, конопатый и обаятельный, стоял у Вариного стола и нагло листал ее рабочую тетрадь.

— Хи, Варвара! — весело сказал он. — Поздновато ты сегодня. Милый Дедуля тут икру метал, грозился устроить тебе показательное аутодафе.

— Уже устроил, — буркнула Варя, подходя к столу. Это «хи» подействовало на нее как красная тряпка на быка, но она постаралась сдержаться, только вытащила из Борькиных лап свою тетрадь и бросила ее на стол.

— Чего ты? — удивился Борька. Снова сцапал ее тетрадь и раскрыл на последней странице. — Старший товарищ тебе помочь решил, указать на ошибки. Думаешь, почему у тебя вчера эксперимент не пошел? Ты вот тут с разведением маху дала, выскочила за пределы чувствительности.

Варя, стиснув зубы, снова сдержалась и даже попыталась пошутить.

— Ну дала и дала, — хмуро сказала она. — Мах таки тоже человек.

Фразочка про Маха была любимой шуткой Софьи Львовны, старинной бабушкиной приятельницы. Но вот удивительно: из уст Софьи Львовны она звучала задорно и всегда вызывала смех, а у Вари получилась почему-то пошловатой, и она почувствовала досаду. Видимо, каждую шутку надо еще уметь исполнить.

Борька противно сузил глаза.

— Ну хоть кому-то! — ехидно ухмыльнулся он и подмигнул куда-то мимо Вари. Тотчас же у Вари за спиной весело и ехидно хихикнула Светочка.

И тут Варя сорвалась. Со зверским выражением лица она выхватила у Борьки свою тетрадь и шваркнула ее на стол, опрокинув пузырек с метиленовой синькой. А потом срывающимся голосом заорала, чтобы он никогда, «слышишь, Плохиш, никогда!» не смел рыться в ее записях, что это хамство, что пусть лучше занимается своими делами и своими разведениями, и что это его доклад, а не ее разнесли в пух и прах на последней институтской конференции…

— А если ты, Плохиш, еще раз «хикнешь», я тебя вообще убью! — напоследок прорычала она.

Борька растерянно молчал, хлопал рыжими ресницами.

— Варвар ты, Варвара, — наконец проныл он, глядя на ручеек синьки, стекающий на пол, и ярко-синие брызги на своем белом халате. — Ее ж теперь никаким чертом не отмоешь! Тебя чего, бешеный комар укусил?

Не отвечая, Варя схватила свой халат и, натягивая его на ходу, выскочила из лаборатории, сильно хлопнув дверью.

Дверь, хряснувшись об косяк, со скрипом приоткрылась, и Варя успела услышать высокий, томный Светочкин голосок:

— Ну ва-а-ще крезанутая!..

Немного постояв на лестнице, чтобы унять колотящееся сердце, Варя пошла на первый этаж, в бухгалтерию, к Иде.

Ида и Варя считались подругами, и Варя жила под игом этой дружбы, как кроткая рабыня Изаура под властью жестокого рабовладельца Леонсио.

Вообще-то Иду звали Зинаидой, но простецкое «Зина» было безжалостно изгнано отовсюду, кроме паспорта. Ида была первой красавицей института, и с ЖБК у нее все было в порядке. Она была классической пепельной блондинкой с матово-бледным лицом надменного ангела. Единственным недостатком своей внешности Ида считала светлые ресницы и надежно прятала их от мира под водостойкой тушью «Макс Фактор». Она несла себя по жизни как большой и ценный подарок, и то, что малая часть этого подарка как бы принадлежала Варе, было почти недоразумением, сентиментальной данью детской дружбе.

Ида и Варя вместе ходили еще в детский сад. Не то чтобы они дружили, просто были знакомы. Потом они учились в одной школе, в параллельных классах. Классе в пятом Ида вместе с родителями переехала в другой район и перевелась в другую школу. Тогда они с Варей надолго потеряли друг друга из виду.

Варя окончила школу, потом университет и пришла на работу в Институт биологических проблем. Тут-то она снова встретилась с Идой, которая, окончив какой-то финансовый колледж, работала в бухгалтерии института.

Встретившись, они неожиданно обрадовались друг другу, стали общаться, встречаться, и как-то так вышло, что стали считать себя друзьями детства. Но дружбы на равных не получилось. Ида, в отличие от Вари, была личностью сильной — лидирующей, доминирующей и подавляющей. Особенно охотно, со смаком, она подавляла Варю.

По мнению Иды, в Варе было плохо все: внешность — «ни рожи, ни задницы, прической только полы подметать», умственные способности — «твои мозги надо регулярно промывать средством от тараканов» и отсутствие жизненной хватки — «помрешь в девках».

Изменить Варины ум и внешность Ида была, конечно, не в силах, но как настоящая подруга твердо решила не дать ей помереть в девках.

С целью наладить Варину личную жизнь Ида то и дело вытаскивала Варю на тусовки к своим многочисленным друзьям и знакомым. Там среди гостей непременно присутствовал тип, которому Ида многозначительно подмигивала, и он немедленно подсаживался к Варе, усердно подливал спиртное ей в рюмку, а потом утаскивал в укромный уголок и начинал лапать и целовать.

Под алкогольной анестезией Варя все это терпела, но как только кавалер начинал лезть ей в рот языком, неудержимый рвотный рефлекс заставлял ее вырываться и спасаться в ванной. Когда она, прополоскав рот, выходила оттуда, ее ухажер уже оскорбленно и демонстративно занимался другой дамой.

Все мужчины, которых подсовывала Варе Ида, были одного типа — «для-тебя-и-такой-сойдет» — невысоконькие, лысоватые и жирноватые. Но Варю отталкивало не это, а то, что все они, на ее взгляд, были простейшими биосистемами с примитивной жизненной программой — попить-поесть-попереспать. Не то чтобы Варя ждала принца на белом коне, но все же, все же…

Устав от Вариной глупости и неблагодарности, Ида, не спрашивая ее разрешения и даже не ставя в известность, отнесла ее фотографию в одно из брачных агентств, которое искало женихов и невест, в том числе и по интернету. Вскоре на Варино имя пришло электронное письмо от некоего Теда из Миннесоты. Ида принесла Варе распечатку этого письма. Поскольку агентство предоставляло и услуги переводчика, к английскому тексту прилагался неведомо кем сделанный перевод.

«Хи, Варвара! Я — несколько морщинистолицая, энергично активная медицинская школьная способность (в Миннеаполисе) член с легкими каштановыми волосами (5, 10, 157 фунтов), кто живет на мирном небольшом озере в маленькой деревне, разделяет воспитание одинаково из моей 10 ваших старых дочерей, нежный человек с музыкой и искусством, этический гуманист и левый либерал крыла с эксцентричным и непочтительным интеллектом, домашний переноватор развелся 3 урс и совершенно готов для постоянных романтичных отношений. Мой адрес электронной почты…»

Смысл письма Варя смогла понять, только прочтя английский вариант.

Тед, этический гуманист из Миннесоты, член какой-то медицинской школы и разведенный отец десятилетней дочери, так и не узнал, в какой лингвистический кошмар превратил переводчик его бесхитростное послание. Вся скандальная слава досталась Варе.

Ида никогда не делала секрета из Вариной личной жизни, поэтому над письмом хохотал весь институт. Только ленивый не поинтересовался у Вари ее впечатлением о «члене с легкими каштановыми волосами», не спросил о здоровье десяти старых, неизвестно чьих дочерей и не высказал предположений о значении таинственного слова «урс».

Особенно веселило народ словечко «хи» — то, во что превратилось традиционное американское «хай!». Сначала все наперебой «хикали», приветствуя друг друга, потом это надоело, и «хи» оставили только для Вари. Варя боялась, что дурацкое «хи, Варвара!» приклеилось к ней навсегда.

Войдя в бухгалтерию, Варя удивилась. Ида неподвижно сидела за своим компьютером, уткнувшись лицом в ладони. По экрану компьютера плавали цветные фигуры — сходились, расходились, меняли форму. Вариных шагов Ида не слышала.

Обычно Ида была очень деятельна и никогда не сидела без дела. Если она не щелкала клавишами компьютера, то поливала цветы, красила ногти, листала глянцевые журналы или поправляла макияж. Это последнее занятие отнимало у нее, как у всякой следящей за собой женщины, уйму времени. Видеть Иду безжалостно мнущей ладонями лицо, «вышедшее из-под кисти», было странно.

— Идик, привет! — осторожно позвала Варя. Ида сильно вздрогнула, но не обернулась, и Варя торопливо продолжила: — Слушай, у меня сегодня день такой неудачный! Опоздала, выговор получила. Пойдем вечером в «Какашку», я угощаю. Заедим все неприятности…

«Какашкой» в просторечии называлось кафе академгородка «Какаду». Несмотря на неаппетитное прозвище, было оно чистеньким, уютным, недорогим и пользовалось большой популярностью у научной молодежи.

Ида наконец подняла голову и обернулась. На Варю уставилось почти незнакомое лицо, опухшее от слез, с белесыми ресницами и красными глазами. Варя никогда не видела Иду такой. Она испугалась.

— Идик, ты чего? Что-нибудь случилось?

Ида смотрела на Варю в упор, как будто не узнавая. Потом лицо ее злобно искривилось. Никогда раньше она не смотрела на Варю с такой ненавистью.

— Катись отсюда, Иваницкая, — сиплым злым голосом сказала она. — Катись, слышишь? Ты меня достала, уродка… Чтобы я тебя больше не видела! Не видела, не слышала, не обоняла и не осязала!..

Несколько мгновений они в упор смотрели друг на друга, потом Варя повернулась и вышла, тихо прикрыв за собой дверь.

Нащупав дрожащей рукой пачку сигарет в кармане халата, Варя пошла на второй этаж.

Там располагались так называемые экспедиционные лаборатории. Ботаники, орнитологи, энтомологи… Летом они все разъезжались по экспедициям — в леса, на поля и болота, поэтому летом второй этаж был безлюден и тих.

По коридору гулял сквозняк. Два больших окна в разных концах коридора были распахнуты настежь. Летом все курили здесь, у этих окон, стараясь не попадаться на глаза начальству. Варя подошла к тому, которое выходило на зады института. Внизу под окном располагался бетонный козырек над дверью запасного выхода. Здесь почти вплотную к зданию росли кусты сирени и клены. Высокий густолистый клен распростер свои ветви над навесом, почти скрывая его.

Варя постояла, покурила, но душевного равновесия не обрела. На душе было так мерзко, что она заплакала. Платка в карманах не было, только тоненькая стопка больших бумажных фильтров. Варя отслюнила один и уткнулась в него лицом.

Со стороны лестницы послышались громкие голоса. Плохиш со Светочкой! Громко хохоча, они явно направлялись сюда же — покурить. Только не это! Сейчас явятся и увидят ее зареванной. Блин, да что ж сегодня так не везет-то!

Варя торопливо сняла халат, свернула его комком, перелезла через подоконник и мягко спрыгнула на козырек подъезда. Оказавшись в гуще пыльной кленовой листвы, она уселась на бетонную плиту, мимоходом пожалев джинсы и блузку и тут же мысленно плюнув на них. Прижавшись спиной к прохладной стене, Варя затихла.

Она тут же пожалела о своем глупом поступке. Сейчас они придут сюда, будут курить, стряхивать пепел ей на голову и, конечно же, заметят ее. Листва хоть и густая, но вряд ли прикрывает ее целиком. Она будет выглядеть дура дурой. Нет, не просто дурой, а психопаткой. И опять «прославится» на весь институт. Обретет «почетное» звание институтской сумасшедшей!

Спрыгнуть вниз? Высоковато. С ее сегодняшним везением она непременно сломает ногу. Оставалось сидеть и ждать позора…

Сжавшись в комок и уткнувшись головой в колени, она ждала, когда над ней раздастся издевательский хохот. Но время шло, а было тихо.

Наконец до Вари дошло: Борька и Светочка шли не курить. Видимо, просто спускались к выходу из института, направляясь на обед, время-то было уже обеденное.

Напряжение спало, накатила апатия. Варе не хотелось ничего. Не хотелось двигаться, куда-то идти, работать. Даже жить не хотелось…

«Хужей всего», как сказал бы дед Илья, то, что Варя во всех своих несчастьях была виновата сама. Сегодняшний кошмарный день все высветил. Все в ее жизни было не то и не так.

Борька Плохинский, которого она считала если не другом, то уж добрым приятелем-то точно, издевался над ней в угоду соплячке Светочке. Самоутверждался за ее счет. Варя со жгучим стыдом вспомнила свою пошловатую шуточку, Борькину фразу: «Ну хоть кому-то!» и непереносимый Светин смешок. И свою позорную истерику. Сама виновата… Нечего было терпеть Борькины вечные шутки-прибаутки, эти «хи, Варвара». И Иде нельзя было давать помыкать собой, делать из себя посмешище. Сама виновата! Вечно она всем уступает, не смеет возразить, вечно кого-то боится обидеть. В конечном счете — она не уважает себя. Чего же ждать, чтобы ее уважали другие?

Как она могла вообще все это позволить? Этих Идиных потных и пошлых мужиков с их слюнявыми тошнотворными языками? Как она еще устояла и не уступила ни одному из них в угоду обожаемой Идочке? Как могла позволить вывесить свое фото в интернете, словно на продажу?

Хорошо, что бабушка не дожила до этого ее позора и жизненного краха, хорошо, что не узнала ни о чем…

И еще Милый Дедушка со своими воплями… Как же, человечество ждет открытий, а она, Варя, опаздывает на работу! Прямо-таки затормозила она своим опозданием мировой научный прогресс… А премия… столько было надежд на эту премию…

Лучше всего сейчас было бы очутиться дома. Сгрести в охапку Персика и посидеть с ним в обнимку, уткнувшись носом в курчавую шубку, отмытую шампунем «Пегги». Варя даже подумала, не убежать ли ей, к черту, с работы, чтобы не видеть ни Милого Дедушку, ни Плохиша со Светочкой, ни Иду. Не видеть, не слышать, не обонять и не осязать!

Может быть, ей вообще уволиться, поискать другую работу?

Однако рассудительная Варина натура, чуждая всякой экзальтации, восстала против такого намерения. Работу найти не так-то просто. К тому же кто мог гарантировать, что в других местах ей будут встречаться исключительно добрые и справедливые люди? Никто.

Кроме того, через четыре дня, в понедельник, начинался Варин отпуск. Глупо увольняться накануне отпуска. Ничего, в отпуске она отдохнет, хорошенько все обдумает и решит, как ей жить дальше.

Поэтому сейчас следовало вытереть сопли и топать в лабораторию. А то вдруг Милый Дедушка уже засек ее отсутствие на рабочем месте и готовит ей геенну огненную. И не дай еще бог, кто-нибудь увидит ее на этом козырьке.

— Вставай, Варвара, — сказала она себе. — Пошли работать. Другого выхода нет.

— Да, другого выхода нет! — вдруг произнес рядом мужской голос.

Привставшая было Варя больно шлепнулась на мягкое место и замерла от ужаса. Попалась!

Через секунду-другую она поняла, что голос доносится откуда-то справа и снизу. Она на коленях подползла к краю навеса и свесила голову. Прямо под ней было открытое окно первого этажа. До Вари донесся слабый запах сигаретного дыма. Видимо, тот, кому принадлежал голос, курил у окна.

— Ничего уже исправить нельзя, — вновь послышался голос. — Все уже сделано. Не прикидывайся идиоткой, ты все прекрасно понимаешь. Голубок уже хлопает крылышками, готовясь лететь в рай. Тебе остается только молчать. Ты слышишь? Молчать и намертво забыть, как будто ничего не было. Нет другого выхода, пойми дурьим своим умом!

Варя отметила про себя интересное выражение «дурьим умом» и хотела уже отползти, чтобы не подслушивать чужой разговор, но из глубины комнаты вдруг послышался женский плач, такой горестный, что она замерла.

Мужчина заговорил снова:

— Ты знаешь, что будет, если узнает Он? — Мужчина выделил голосом слово «он», словно произнес его с большой буквы. — Ты знаешь, что будет с тобой, со всеми нами? Нас всех ликвидируют. И не просто убьют. Будешь подыхать медленно и страшно. Он умеет жилы мотать. Ты же все дело под удар подставила. Ты всех подставила! Ты меня подставила, гадина безмозглая!

В глубине комнаты быстро и невнятно забился женский голос.

— Даже если бы я мог что-то отменить, то не стал бы, — снова заговорил мужчина. — Отмены еще ни разу не случалось, понимаешь? Ни разу! Если о твоей выходке узнает Он, — мужчина снова выделил голосом последнее слово — тебя живой закопают. А может… — он сделал паузу, — может, все к лучшему, а? Все теперь вернется на круги своя, а-а?

— Нет, нет! — громко выкрикнула женщина и зарыдала так, что у Вари сжалось сердце.

— Ну что ж, мне жаль, — сказал мужчина, — мне жа-а-аль, — пропел он чуть издевательски.

Хлопнула дверь. Стало тихо. Слышался только слабый плач женщины. Варя еще некоторое время прислушивалась, потом осторожно поднялась на ноги и, стараясь не шуметь, перелезла через подоконник.

В коридоре второго этажа было по-прежнему тихо и безлюдно, и Варя, испуганно озираясь, бесшумно промчалась к выходу на лестницу, птицей взлетела наверх, в свою лабораторию. Ей было не по себе.

До вечера Варя безвылазно просидела в лаборатории, повторяя вчерашний неудачный эксперимент. Она честно отработала полтора часа, пропущенные из-за опоздания. Борька и Светочка давно умелись восвояси, нежно воркуя друг с другом и демонстративно не попрощавшись с Варей. Да и во всем институте, должно быть, никого уже не было.

Страх ее прошел и теперь казался глупым. Трудно было поверить, что в их институте творятся темные дела, за которые кто-то кому-то грозил смертью. Триллер какой-то. Так не бывает.

Она даже подумала, а может, действительно триллер? Кто-то зашел в интернет и смотрел втихаря какой-нибудь боевичок…

Да нет, не похоже это было на киношный звукоряд. Не было музыки, которая всегда слышится за кадром, да и голоса звучали не по-актерски… Все-таки это был реальный разговор реальных людей.

Этот подслушанный невзначай странный разговор никак не шел у Вари из головы. Кто же это был? Голоса говорившего Варя не узнала, а голоса женщины она почти не слышала, только плач. И еще она никак не могла сообразить, окно какого помещения находилось под козырьком запасного выхода.

В половине восьмого она выключила приборы, сняла халат, закрыла лабораторию и быстро сбежала по пустой и гулкой лестнице на первый этаж. Прежде чем пойти в вестибюль, она свернула по коридору к двери черного хода. Еще не доходя до нее, Варя уже все поняла.

Справа от запасного выхода находилась бухгалтерия.

«Кретинка!» — обругала себя Варя. Как же она сразу не сообразила? И ведь, главное, была же здесь сегодня, у Иды, проходила мимо двери черного хода… Проклятая рассеянность и топографический кретинизм!

Так выходит, что женщина, которая плакала здесь сегодня, не может быть никем, кроме Иды. Она сейчас в бухгалтерии одна, все остальные бухгалтерши в отпусках.

Теперь понятно, кто был ее собеседником. Конечно, Сливков. Он же собирался утром «разобраться» с Идой, вот и пришел разбираться! И лексикончик знакомый — «дура»… «безмозглая»…

Только вот о чем он говорил? «Ликвидируют… закопают живьем… всех подставила…»

Ида вляпалась в какую-то темную историю… Сливков ее втянул во что-то гнусное! Вот почему у нее сегодня было такое ужасное лицо, вот почему она накинулась на Варю. Она всегда срывала на Варе свое плохое настроение…

Варе опять стало не по себе. Странное происшествие становилось жутковатой реальностью и было теперь связано с ее лучшей подругой…

Варя нерешительно тронула дверь бухгалтерии, потом подергала за ручку. Дверь, конечно, была заперта. Она еще немного потопталась там, хмуря брови и покусывая нижнюю губу, но никаких конструктивных идей в голову не пришло. Вынув телефон, она набрала номер Иды. Недоступна… Да и бесполезно звонить, ничего Ида ей не скажет. Пошлет подальше…

Ладно, сейчас нужно идти домой, где ее ждет голодный и невыгулянный Персик. А все это непонятное и страшноватое пока отложим.

«Я подумаю об этом завтра», — сказала она себе, как Скарлетт О’Хара. И для верности добавила русский вариант: «Утро вечера мудренее».

В маршрутке было пусто, и Варя спокойно заняла свое любимое место — второе справа у окна. Автобус быстро покатил по загородному шоссе, в открытые окна задувал теплый ветер, пахнувший пылью и подвядшей травой. Только сейчас Варя почувствовала, как устала за этот сумасшедший день. Она закрыла глаза и почти задремала, а когда очнулась, автобус уже катил по городу.

Народу в автобусе прибавлялось, и Варя оказалась плотно прижатой к стенке плюхнувшимся рядом потным толстяком. Чтобы не дышать запахом пива и лука, Варя отвернулась и стала неотрывно смотреть в окно.

Автобус тем временем застрял в пробке и, судя по всему, надолго. Сначала Варя занервничала, но потом ее отвлекло зрелище, разворачивающееся за окном. Там было на что посмотреть.

Автобус встал прямо напротив ресторана «Кедр». Это был лучший ресторан в городе, с помпезной вывеской, с искусственными растениями у входа, по вечерам расцвеченный иллюминацией, как новогодняя елка. Внутри тоже все было круто, Варя один раз была там, когда в их институте проходила конференция по современным проблемам биологии, и она помогала организовывать банкет для гостей.

Сейчас перед рестораном толпились нарядно одетые люди. Мужчины в черных костюмах, белоснежных рубашках и бабочках, женщины в открытых вечерних платьях. У многих в руках были цветы. Внутрь ресторана почему-то никто не заходил.

Со стороны перекрестка медленно выплыл белый, нелепо длинный свадебный лимузин, сопровождаемый еще несколькими машинами, и причалил около расступившихся нарядных людей, которые зашумели и замахали руками и букетами. Стало понятно — гости ждали новобрачных.

Из лимузина выпрыгнул водитель, суетливо обежал вокруг и открыл дверцу. Высокий, осанистый, почему-то показавшийся Варе знакомым жених в черном костюме вышел и помог выйти ослепительно белоснежной невесте. Гости загомонили еще сильнее и окружили молодоженов плотным кольцом.

Визжащая стайка подружек невесты накинулась на пару с поцелуями. Если невесту целовали чисто символически, едва припадая щекой к щеке и чмокая воздух, то в жениха впивались всерьез, нарочно пятная помадой.

Развеселившиеся девицы не замечали, что их выдумка не доставляет удовольствия новобрачным. Испомаженный жених, похожий теперь на клоуна, глядел волком и нервно шарил по карманам, но в свадебный костюм, видимо, забыли положить платок. Невеста, полуотвернувшись, раздраженно теребила букет.

Одна женщина постарше из толпы гостей подошла к жениху и протянула ему пачку бумажных платков, сама стала помогать ему вытирать лицо. Варя хмыкнула — вот уж тесен мир. Это была та самая тетка в капроновой шляпе, которая сегодня утром в автобусе свалилась на Сливкова.

Девицы, по-прежнему галдя, толпились вокруг пары, мужчины, стоя в сторонке, посмеивались. Варя подумала, как по-разному воспринимается брак мужчинами и женщинами. Женщины ликуют, как будто празднуя победу, в поведении мужчин сквозит легкая горечь поражения.

Варя вдруг вспомнила своего соседа, деда Илью. Дед Илья дружил с Вариной бабушкой Варварой Георгиевной Иваницкой. Они часами беседовали на лавочке у подъезда, и дед частенько был зван на чай, на пироги, а когда Варя с бабушкой купили видеоплеер, то и «на старый фильм». После бабушкиной смерти дед Илья опекал Варю. Помогал в хозяйстве, чинил краны и вбивал гвозди в панельные стены, а после гостевания в деревне у родни привозил Варе, в зависимости от сезона, то пучки огородной зелени, то банку малины, то кедровые орешки и сушеные грибы.

В последнее время дед заладил:

— Взамуж тебе, Варька, надо. Мужика хорошего найтить, чтоб работящий, а не какой-нибудь сунька-вынька. Годков-то тебе уж порядком, останешься, не дай бог, в перестарках, так и будешь всю жизнь выть, как лайка-вайка.

Поначалу Варя пропускала мимо ушей дедовы советы, хотя сравнение с воющей лайкой ее слегка обижало, но дед все твердил:

— Так и провоешь всю жизнь, как лайка-вайка, взамуж надо выходить…

Варя так и пребывала в уверенности, что несчастная участь старой девы связана у деда с образом грустной воющей собачки, пока однажды дед не сказал:

— Опять вчерась выла, как лайка-вайка: «Вернись, Саша, вернись, Саша!» Взамуж надо выйтить, тут тебе и будет Саша.

Тут только до Вари докатило, что деду слышно через стенку, как она распевает под душем любимую бабушкину песню «Ах вернисаж, ах вернисаж!».

Вспомнив дедовы наставления, Варя неприлично громко хрюкнула, и потная туша рядом с ней вдруг активизировалась. Больно ткнув Варю локтем, исторгая луково-пивные миазмы, мужик загрохотал, тыча пальцем в окно:

— Слышь, ё!.. Исклевали мужика, козы! Вам, козам, только попадись, ё!.. Про-о-пал теперь, козлина! …! …! …!

— Перестаньте выражаться! — взвизгнула сидящая позади женщина. — Вы в общественном транспорте! Умейте себя вести!

Варин сосед всей тушей развернулся назад.

— Слышь, ты, общественница! Я таких как ты …!..!..! — в последовавшем монологе печатными были только местоимения. Варя подумала, что вот такой-то вот мат и называется отборным. Сжавшись, она сидела, боясь шелохнуться и привлечь к себе внимание виртуоза. Все остальные пассажиры тоже примолкли и даже слегка ссутулились, придавленные великим и могучим разговорным русским.

К счастью, пробка рассосалась, автобус тронулся и довольно резво покатил дальше. Через пару остановок Варин сосед встал и триумфально пронес к выходу свой пивной живот среди расступающихся пассажиров. Когда он вышел, раздался общий вздох облегчения.

— Время Хама, — печально сказала пожилая женщина на первом сиденье.

— А, брось, — не согласился сидящий рядом старик. — Такие были, есть и будут во все времена.

— Нет, нет! — горячо возразила женщина, — Наше время — это время Торжествующего Хама! Вы только посмотрите, что делается на телевидении, в газетах, загляните в интернет! Везде пошлость, нецензурщина…

Продолжения дискуссии Варя не слышала. Следующая остановка была ее.

Вечером, сто раз прокрутив в голове события злосчастного дня, Варя решила начать новую жизнь. Она не будет больше читать запоем детективы и любовные романы Барбары Картленд и Джейн Остин. Никакой романтики! Только научная литература. Она посвятит себя науке, и тогда посмотрим… Когда ей будут вручать Нобелевскую премию, Плохиш и Милый Дедушка будут сидеть у телевизоров, и с их отвисших челюстей потечет завистливая слюна.

Она не позволит больше Плохишу разводить ее на разговоры «за жизнь». И вообще больше никому не позволит лезть себе в душу, а потом предательски высмеивать… Она станет другой. Вежлива, приветлива, но холодна и самодостаточна — таков будет отныне ее стиль.

Во исполнение новой жизненной программы Варя решила сегодня не «листать книжки ночь-полночь», а лечь пораньше, чтобы завтра опять не проспать.

Но заснуть не удавалось. В голову лезли мысли об Иде, о нечаянно подслушанном странном разговоре, и на душе у Вари заскребли кошки. Все-таки было в том разговоре что-то такое… зловещее. Если Ида попала в беду, Варин долг ей помочь. Но как? Во-первых, Ида, активно участвуя в Вариной личной жизни, категорически не терпела вмешательства в свою. Во-вторых, Варя чувствовала, что не сможет заставить себя подойти к Иде, заговорить с ней. Слишком велика была обида. «Уродка… достала…» — Эти слова до сих пор причиняли жгучую боль, выедали душу. Сама она никогда бы не позволила себе таких слов, как бы ни была раздражена.

Однако она тут же вспомнила, как кричала на Борьку Плохинского. А не была ли она излишне резкой? Господи, и не вспомнишь теперь, что орала. И чего взбеленилась! Но в памяти тут же всплыла ехидная Борькина ухмылка и гадкий смешок Светочки, снова всколыхнулась обида.

Обиднее всего, что Борька высмеивал ее именно вместе со Светочкой, которую сам же в грош не ставил.

Светочка была типичной «силиконовой блондинкой» со всеми атрибутами гламурной красоты: волосами до попы, «высотными» шпильками и губами «дональддак». Ее естественной средой обитания могли бы стать конкурсы красоты, модельные агентства, подиумы и фотостудии. Но на свою беду Светочка родилась в семье университетского доцента с династическими замашками. Папа категорически запретил Светочке мечтать о фэшн-бизнесе, «поступил» ее в университет и «доучил» до диплома.

На преддипломную практику в их институт Светочка пришла с университетской кафедры ихтиологии, где под руководством папы делала курсовые работы. А следом за ней, передаваемые из уст в уста, пришли анекдоты.

Эти анекдоты, хохоча, рассказывал Варе не кто иной, как Борька Плохинский.

Говорили, что Светочка вела эксперименты с икрой осетровых рыб. На чашках Петри, в которые помещались икринки, она, помимо обычной нумерации, часто писала слово «спор», а когда ее спрашивали, что сие означает, простодушно отвечала: «Спортилась». Еще рассказывали, что реактивы Светочка использовала в оригинальных, ею самой изобретенных дозировках: «щепотка малая» и «щепотка большая».

Варя смеялась, но анекдотам не верила. Ну не может человек, оканчивающий университет, быть таким безграмотным! Борька хохотал: «Не веришь? Да Светочка типичная tabula rasa, «чистая доска»! Только в случае Светочки это такая доска, на которой невозможно ничего написать. Она навсегда такой и останется». И правильно! Каждому свое. Тело есть — ума не надо!

И вот с этой самой «доской» Борька насмехался над Варей, наплевав на их приятельство и задушевные беседы «под чаек». Наверное, волосы до попы и утиные губы важнее любых дружеских отношений.

Какие же все мужики сволочи! Нет, никаких теперь душевных разговоров с Борькой! И ни с кем другим тоже. Теперь все будет иначе.

Мысли пошли по кругу, и Варя поняла, что не уснет. Она встала, накинула халат и пошла на кухню. Где-то у нее была баночка меда, привезенная дедом Ильей «со свояковой пасеки». Она слышала, что мед помогает при бессоннице.

С чашкой чая и липким бутербродом на блюдце Варя вернулась в комнату и включила телевизор. Бдительный Персик поднялся со своей подстилки и сопроводил Варю сначала на кухню, а потом обратно. Усевшись напротив нее, он требовательно гавкнул.

Варя вздохнула. Персик требовал свою долю медового бутерброда. Варя, зачитывавшаяся в детстве Стивенсоном, называла это «доля Билли Бонса».

Когда два года назад Варя и бабушка приобрели Персика, он был смешным голенастым щенком с веселым хохолком над глазами. Фокстерьерчика звали пышно — Сэр Персиваль. Варя и бабушка, посмеявшись, перекрестили щеночка в Персика. Персик сразу же признал бабушку вожаком их маленькой стаи, а за второе место стал упорно бороться с Варей. Когда бабушки не стало, Персик решил, что теперь главный в доме он, и стал настойчиво приучать Варю жить по своим правилам.

Прибирая Варю «к лапам», Персик прибегал к разнообразным средствам. Сначала, чтобы добиться желаемого, он вилял хвостом, улыбался и нежно ворковал. Если не получалось — лаял, рычал и требовательно топал лапами. Если и «силовые методы» не помогали, в ход шло последнее средство. Персик садился на попу, так что задние лапки смешно торчали в стороны и, сгорбившись, опускал мордочку до земли, сразу делаясь невыносимо несчастным. В такие моменты казалось, что он горестно размышляет о тяжкой участи собаки, попавшей в руки злобных, безжалостных людей. Торчащие задние лапки и треугольные ушки тряслись, сгорбленная спинка была такой душераздирающе скорбной, что Варя сразу сдавалась, ведь после смерти бабушки Персик был единственным родным и нежно любимым существом. Словом, Персик всегда получал все, чего хотел.

Чаще всего это была «доля Билли Бонса». Варя просто обязана была делить с Персиком каждый кусок, который ела сама. Она прекрасно понимала, что это неправильно, что нельзя во всем потакать собаке, но устоять перед Персиком чаще всего не могла.

Получив кусок липкого бутерброда, Персик брезгливо съел его и отправился спать. Хлеб с медом был пустяковой, не собачьей едой, но поступаться принципами Персик не желал.

Допив чай, Варя сидела перед телевизором, тупо уставившись в экран. С экрана какой-то чиновник о чем-то вещал — Варя не вникала в смысл, только иногда вылавливала словесные «перлы», вроде: «Это налаживало на нас дополнительные трудности» или «Наши ряды полнеют» и хихикала. Да, судя по комплекции выступающего, их ряды действительно полнели.

От «своякового» меда Варю начало клонить в сон. Надо было встать, выключить телевизор и перебраться в постель, под одеяло, но не хотелось шевелиться. Варя дремала с открытыми глазами под мирное бормотание телевизора.

Красноречивый чиновник исчез с экрана. Начались вечерние новости. Варя поуютнее устроилась в кресле, лениво вслушиваясь в голос дикторши.

…Так, жители микрорайона Тополиные Горки протестуют против сноса старинного особняка, в котором, по преданию, когда-то останавливалась княгиня Трубецкая по пути на каторгу к мужу-декабристу. Молодцы, пусть протестуют. Она тоже бы протестовала, а то скоро весь город застроят коробками, и он потеряет свое неповторимое лицо.

…В районе Ящуновых болот опять пропали двое грибников. И что людей тянет туда? Эти болота — зловещее место. Рассказывали, что здесь жила когда-то ведьма Ящуна, которую односельчане утопили в болоте за какие-то козни. Перед смертью Ящуна прокляла род людской и с тех пор мстит людям, заманивая и утягивая в трясину тех, кто оказывается поблизости от болот. В это лето там потерялось уже два человека, и вот опять…

Вдруг голос дикторши стал громче и тревожнее. Она взволнованно зачитывала чрезвычайное сообщение: известный в городе предприниматель, спонсор и благотворитель Феликс Михайлович Гримайло внезапно и скоропостижно скончался, причем на собственной свадьбе.

На экране появился портрет покойного, и Варя сразу узнала его. Это был тот самый жених, которого она видела сегодня у ресторана «Кедр» из окна автобуса. Вот почему он показался ей знакомым, его лицо смотрело с рекламных плакатов, расклеенных по всему городу — Гримайло собирался баллотироваться в мэры Тайгинска.

Далее пошли кадры репортажа с места события. Банкетный зал, столы, ломящиеся от яств, испуганные гости и сам покойник, лежащий на банкетке. Камера оператора настырно лезла в мертвое лицо.

Сон мигом слетел с Вари. Это лицо, которое она несколько часов назад видела живым, испачканным помадой, раздосадованным, комичным, теперь было неузнаваемо ужасным. И ужаснее всего было то, что покойник улыбался. Его мертвая улыбка была неописуемо страшна. Она была нечеловеческая, злобная, словно сам дьявол растягивал уголки губ покойника и беззвучно и мерзко смеялся над теми, кто остался жить.

Варя трясущейся рукой схватила пульт и, с трудом нащупав нужную кнопку, выключила телевизор. Потом плюхнулась в постель и долго не могла уснуть. Жуткая мертвая улыбка плавала перед глазами.

2

Под утро Варе приснился кошмарный сон. Как будто они с Юрием Сливковым вышли из автобуса, а тот вдруг погнался за ними. Варя и Сливков убегали, ноги вязли в чем-то, и Варя стала отставать. Сливков вырвался вперед, Варя поняла, что автобус сейчас нагонит ее, и произойдет что-то страшное. Ужас сковал ее, ноги не шли, сердце бешено колотилось. Но автобус почему-то обогнал ее и помчался за Сливковым. Сливков бежал, оборачивался к Варе и кричал: «Хи, Иваницкая!.. Хи-и!.. Хи-и!..» Автобус и Сливков удалялись, превращаясь в точки, а назойливое «хи-и-и» все звучало и на грани сна и яви превратилось в звонок будильника.

После этого сна Варя явилась на работу с жуткой головной болью. Не помог ни аспирин, ни чай с лимоном. Поэтому Варю все раздражало. Вой центрифуги был невыносим, подсветка микроскопа больно била по глазам. Борька, сидя за своим столом, назойливо звякал пробирками и противно тряс ногой, а Светочка отвратительно, на всю лабораторию воняла приторным парфюмом и мятной жвачкой. К тому же Варя все решала и не могла решить трудную задачу. Завтра была пятница, последний день перед отпуском. Нужно было получить зарплату и отпускные, а в бухгалтерии не было никого, кроме Иды. Каким образом получить деньги, не заставляя Иду видеть, слышать, обонять и осязать себя, Варя не знала.

Из-за головной боли в глазах стоял туман, смотреть в микроскоп было трудно, и Варя никак не могла ввести микроэлектрод в клетку листа валлиснерии. Она пробовала и так и сяк, меняла электроды, передвигала лист, терла глаза.

Наконец удалось. Самописец резко пошел вправо, отмечая скачок потенциала. Теперь можно было отвлечься на полчаса, пока кривая не выйдет на плато. Варя решила пойти попить кофе.

Светочка накрывала стол для чая, чайник уже кипел. Борька брякнул на стол пакет пряников.

— Чайку, Варвара, — примирительно позвал он.

Но Варя отказалась. Не потому, что злилась на Борьку, нет, не злилась, она вообще не умела долго злиться. Просто сидеть сейчас рядом с благоухающей Светочкой было невыносимо.

— Нет, я схожу кофейку попью, — ответила она. — Голова жутко болит, может, от кофе полегчает.

Кафетерий за углом был пуст. Скучающая буфетчица зарядила кофеварку и выдала Варе чашку горячего кофе и не первой свежести песочное пирожное. Денежный запас в Варином кошельке заметно подтаял. Как же получить деньги, вновь задумалась она.

От горячего кофе головная боль и правда немного стихла, и это подвигло Варю на решительный поступок. Сейчас она пойдет в бухгалтерию и спокойно — вот именно спокойно и с достоинством — напомнит Иде, что завтра она работает последний день, и ей надлежит, да-да, именно надлежит начислить и выдать зарплату и отпускные. В конце концов, дружить или не дружить с уродкой Варей — Идино личное дело, а выдать Варе зарплату — ее служебная обязанность…

У дверей бухгалтерии стоял Вадим Геннадьевич Зольников, заведующий лабораторией генетики. С озабоченным видом он дергал ручку двери, явно запертой. Увидев Варю, он шагнул к ней.

— Вы не знаете, куда у нас подевалась Ида Витальевна? — спросил он.

Обычно Зольников называл ее Варенькой и та-а-ак на нее смотрел… Ну нет, положим, не «та-а-ак», а просто очень по-доброму и всегда с улыбкой. Но сейчас тон его был сухим и даже слегка злым.

— Не знаю, — ответила Варя, удивленная такой переменой. — Она мне самой нужна.

— Безобразие, — пробормотал Зольников и пошел прочь. Варя растерянно смотрела ему вслед.

Вадим Геннадьевич Зольников был бывший Идин «друг», сиречь любовник. И если Варя никогда не понимала увлечения Иды Сливковым, то Вадим Геннадьевич нравился ей чрезвычайно. Он был мужественно красив, умен, обаятелен и даже чуточку похож на Фокса Малдера. Зольников заведовал самой большой в институте лабораторией. Он появился в институте два года назад, когда неожиданно умер старый заведующий лабораторией генетики. Новый заведующий уволил почти всех старых сотрудников и привел с собой новый штат.

Сейчас лаборатория генетики занимала целый этаж в институте, а ее сотрудники, подобно небожителям, редко снисходили до простого институтского народа и между собой разговаривали преимущественно о грантах и зарубежных поездках.

Роман между Зольниковым и Идой возник почти сразу после появления Вадима Геннадьевича в институте, хотя это многих удивило — ведь Ида была простой бухгалтершей. Зольников был не ее поля ягодой. Но Иду это мало смущало, в этом мире все ягодные поля были ее.

Зольников, судя по всему, имел в отношении Иды серьезные намерения. Он уговаривал Иду поступить в университет, на платное отделение экономфака, намеревался оплатить ее обучение, а после окончания устроить на престижную должность в одном из банков. Варя думала, что этот союз навсегда, что Ида наконец-то нашла человека, достойного того, чтобы вручить ему себя. И полной неожиданностью для нее стало, когда по институту поползли слухи про Иду и Сливкова. Променять Зольникова на неудержимого бабника Сливкова! Никогда Варе этого не понять. «Тесто», видите ли! А кроме «теста» что? Есть о чем с ним поговорить? Жизнь ведь не из одного секса состоит. Но разговаривать с Идой на эту тему, разбираться в ее сложных отношениях с обоими любовниками и высказывать свое мнение по этому поводу было совершенно бесполезно. Варино мнение Иду никогда не интересовало.

И вот теперь у Иды нет ни Зольникова, ни Сливкова. И самой ее нет. И что-то непонятное с ней происходит. И непонятно, кто выдаст Варе зарплату.

Варя вытащила телефон и набрала Идин номер. Послушала сначала длинные гудки, потом сообщение о том, что «абонент не отвечает», вздохнула и засунула телефон обратно в сумку.

Потом вернулась в лабораторию. Борька Плохинский и Светочка давно кончили чаевничать. Кривая на Варином самописце давно выползла на плато. Надо было работать.

День покатился своим чередом. Варя включала и выключала освещение, меняла растворы, омывающие лист, делала пометки на ленте самописца. Борька оставил в покое свои пробирки и теперь набирал что-то на компьютере. Светочка в резиновых перчатках мыла колбы.

Телефон зазвонил так резко, что все трое вздрогнули. Светочка стянула с руки перчатку и взяла трубку.

— Ал-ле, — нежным голосом пропела она. Варя и Борька смотрели на нее, ожидая, кого из них позовут к телефону. Но Светочка слушала молча, и лицо ее бледнело и странно менялось. Испуганно расширились глаза, приоткрылся рот.

— Ой! — сказала она, отстраняя от уха замолкшую трубку. — Ой что случилось! Ой! Юрий Юрич умер! Ой!..

— Какой Юрий Юрич? — недоуменно спросил Борька.

— Сливков Юрий Юрич! — заплакала Светочка.

— Юрка?! — ахнул Борька. — Не может быть! Я ж его вчера только видел. Пиво с ним пили, в «Какашке». Отчего умер? Это кто вообще звонил?

— Это Ниночка звонила, секретарша, — рыдала Светочка. — Сказала, что скоропостижно. Сказала, чтобы мы деньги собрали. На венок.

Варя и Борька поняли, что все правда. Ниночка Нагель, секретарь директора, была девушкой серьезной и строгой. Она не могла устроить глупый розыгрыш.

Варя вспомнила свой сегодняшний сон. Отчего-то ей стало зябко и страшно.

В понедельник хоронили Юрия Сливкова. Конференц-зал института был наполнен тихой траурной музыкой и приглушенными рыданиями женщин. Войдя в зал, Варя поискала глазами Иду, но той нигде не было видно. За два прошедших выходных дня Варя пробовала дозвониться ей раз сто, но безуспешно. А вчера она даже сбегала к Иде домой и долго стучала в запертую дверь. Она очень беспокоилась и надеялась, что на похоронах-то Ида точно будет, но и здесь ее не было…

Варя не хотела смотреть на покойника и встала подальше, но входящие люди постепенно оттесняли ее ближе к гробу. В какой-то момент она подняла глаза и все-таки взглянула на умершего.

По спине у Вари поползли ледяные мурашки, стало страшно. Она вздрогнула и невольно подалась назад, наступив кому-то на ногу и автоматически извинившись. Несколько мгновений она не могла оторвать взгляда от лица Сливкова, потом отвернулась и стала проталкиваться к выходу. Скорее, скорее отсюда. Потому что на лице Сливкова, каменно застывшем, белом, стояла та же самая жуткая улыбка, какую она уже видела на лице умершего «жениха». Два таких разных в жизни лица превратились в одинаковые маски — это было так явно, так отчетливо, так непонятно и жутко…

Кто-то тронул Варю за руку, и она, опять резко вздрогнув, обернулась. Это была Ольга Тимофеевна, главный бухгалтер, она манила Варю за собой к выходу. Они тихонько вышли.

— Пойдем, Варенька, я тебе денежки выдам, — сказала главбух. — Заодно уж и ведомость закрою.

Идя вслед за нею к кассе, Варя перевела дух, сердце стало биться ровнее.

— Ольга Тимофеевна, а где Ида? — спросила она.

— Да позвонила, сказала, что больна. Вот и пришлось мне из отпуска выходить. И когда теперь догуляю? Все на даче побросала, все дела огородные… Это она небось из-за Юрия слегла, от переживаний. Хотя, говорят, он в последнее время с кем-то другим гулял… Вот бегал по бабам, сердце-то и надорвал. Это ж надо, такой молодой, жить да жить… О-хо-хо…

У Вари камень свалился с души! Слава богу, Ида жива! Просто, наверное, не хочет никого видеть. И может быть… может быть, теперь, когда Сливков умер, Иде больше ничего не грозит.

— Ольга Тимофеевна, а чего у Сливкова лицо страшное такое? — спросила Варя. — Он, вообще, от чего умер?

— Да от сердца, говорят, и умер. Пил да курил, да по бабам блудил. Ох, господи прости, чего ж я о покойнике-то… А лица у мертвецов всегда страшные, я и не гляжу никогда, боюсь. В сторонке постою да пойду. Что там разглядывать…

Засунув поглубже в карман джинсов тугую пачечку денег, Варя отошла от кассы.

— Варя! — высовываясь из окошечка, закричала ей вслед Ольга Тимофеевна. — Вы ведь с Идой-то подружки, ты б узнала, что с ней, когда выйдет. А то я на даче все бросила…

— Узнаю, — нехотя пообещала Варя. — Постараюсь…

На кладбище приехали уже после полудня. Здесь было жарко, тихо и по-особенному, по-кладбищенски умиротворенно. Здесь кончалось все, стихали все страсти, и земля принимала всех — праведников и злодеев, красавцев и уродов, счастливчиков и горемык.

Стоя позади людей, столпившихся у могилы, рассеянно прислушиваясь к прощальным речам, Варя старалась разобраться в мучивших ее ощущениях. Странное сходство «жениха» и Сливкова, умерших почти одновременно, не давало ей покоя. Что-то как будто зудело в мозгу, что-то надо было вспомнить, что-то понять, да оно все не вспоминалось и не понималось.

Гроб опустили в могилу и стали забрасывать землей. В этот момент, откуда ни возьмись, налетел резкий порыв ветра, почти до земли согнувший молодое деревце у соседней могилы. Женщины стали, вскрикивая, довить юбки и прижимать их к ногам. Как-то сразу потемнело. Варя подняла глаза к небу и увидела, что на солнце наползает рваная черная туча.

Могильщики заторопились, лопаты замелькали чаще, холмик над могилой вырос на глазах. Было ясно, что погода портится. Люди озабоченно поглядывали на быстро темнеющее небо и по сторонам, выжидая момент, когда можно будет уйти.

Между тем ветер крепчал, срывал с могил бумажные цветы, трепал траурные ленты на венках. У женщины, стоявшей перед Варей, сорвало с головы черную косынку, освобожденные волосы взметнулись кверху, и прямо на уровне Вариных глаз открылось изуродованное ухо со срезанной мочкой и короткий шрам на шее.

В голове у Вари как будто что-то щелкнуло, и смутные, разнопространственные и разновременные картинки внезапно сложились вместе, как пазл:

…Сливков на переднем сиденье маршрутного автобуса, вздрогнув, отшатывается от навалившейся на него тетки в капроновой панаме.

…Она, Варя, споткнувшись на ступеньках этого же автобуса, почти утыкается носом в затылок той же самой тетки, сбивая набок эту самую капроновую панаму, и перед ней появляется это срезанное ухо и шрам.

…Та же тетка перед рестораном «Кедр» протягивает пачку бумажных платков раздосадованному «жениху».

…Мертвое, жутко улыбающееся лицо «жениха» на экране телевизора.

…Мертвое, жутко улыбающееся лицо Сливкова в гробу.

…Эта тетка со срезанной мочкой и шрамом на его похоронах.

Вот что «чесалось» у нее в мозгу: Сливков и «жених» оба умерли после встречи с этой теткой с приметным ухом. И у обоих на лицах — жуткая улыбающаяся маска.

Эта тетка их укокошила?

Бред, сказала Варя сама себе. Пожилая женщина посидела рядом с одним, постояла рядом с другим, и два дюжих мужика отдали богу душу? Нет, так не бывает. Но зачем тогда она явилась на сливковские похороны? Она с ним не знакома, там, в маршрутке они вели себя как незнакомые люди. Говорят, убийцы любят посещать похороны своих жертв…

По спине у Вари поползли холодные мурашки, она невольно отодвинулась от женщины «с ухом».

Может быть, это не та тетка? Варя отошла в сторону и переместилась вперед, так чтобы боковым зрением видеть лицо женщины. Вроде она, а может, и нет. Кроме поврежденного уха ничего характерного, запоминающегося во внешности женщины не было. И одета иначе, в капроновой панаме Варя ее бы сразу узнала. И осанка другая, эта кажется моложе, подтянутей, а та была сгорбленная, совсем старушка. Притворялась?

Интересно, бывают такие одинаковые повреждения у разных людей? Может, и бывают, это же не отпечатки пальцев…

Пока эти мысли метались у Вари в голове, пока она совершала маневры вокруг женщины со шрамом, погода совсем переменилась. Стало пасмурно, почти темно, ветер свирепел. Судя по всему, начинался ураган, один из тех, которые в последнее время случались в их городе каждое лето.

Толпа стала редеть. Люди торопились убраться с кладбища до дождя. Женщина со шрамом тоже поспешно двинулась к выходу. Варя почти неосознанно пошла за ней.

Налетел следующий порыв ветра — уже с обильным дождем, и люди побежали. Женщина со шрамом тоже заторопилась, и тут Варя наконец убедилась, что эта та самая тетка из автобуса. В ее походке стала заметна особенность — она слегка припадала на правую ногу. Варя помнила, как стояла и смотрела вслед тетке в панаме, когда они выбрались из автобуса, и та ковыляла точно так же, как сейчас. Варя уже уверенно пошла за ней.

Женщина со шрамом не стала садиться в институтский автобус, а поспешила на остановку рейсового, где под навесом толпились люди. Ветер бушевал все сильнее, дождь уже лил как из ведра. Жестяная крыша навеса угрожающе грохотала, с нее рекой текла вода. Люди испуганно жались друг к другу. Варя и женщина со шрамом смешались с толпой и вместе втиснулись в подошедший вскоре пустой автобус.

Варя промокла насквозь. В сумке у нее был зонт, но она, боясь упустить из виду женщину, не стала доставать его. В автобусе Варя пристроилась за несколько человек от нее и старалась ничем не привлекать ее внимания. Женщина, впрочем, была занята собой и своим зонтом, который старалась пристроить так, чтобы текущая с него вода не замочила ее.

Автобус торопливо катил к городу, широким веером расплескивая воду из-под колес. В салоне вскоре стало жарко и душно от мокрой плотной толпы. По крыше время от времени грохотали сучья, которые шквалистый ветер срывал с деревьев, стоящих по обе стороны дороги, и с силой швырял куда попало.

Наконец подъехали к городу, и люди стали понемногу выходить. Женщина со шрамом села на освободившееся сиденье. Варя держалась позади, ни на секунду не выпуская ее из виду, но стараясь все же не смотреть в упор, чтобы та не почувствовала ее взгляда.

В центре женщина вышла и пересела в автобус, который шел в микрорайон Тополиные Горки. Варя, как нитка за иголкой, следовала за ней. На конечной остановке обе вышли. Несмотря на ранний час, стояли почти сумерки. Небо, сплошь заложенное облаками, уже не извергало потоки дождя, а сеяло холодную, почти осеннюю нудную морось. Несмотря на темень, ни одно окно в домах не светилось. Видимо, ветер где-то оборвал провода.

После душного автобуса Варю, облепленную мокрой одеждой, мгновенно затрясло. Тащиться вглубь темных кварталов за женщиной, которую она подозревала в темных делах, было страшно. И все-таки она шла.

Вокруг к тому же было безлюдно. Редкие одинокие прохожие торопливо и без оглядки мчались по домам. Варя боялась, что женщина обернется и обнаружит слежку, поэтому сильно отстала от нее. Но мишень не оборачивалась, только пару раз приостанавливалась, поправляла сумку на плече и торопливо следовала дальше своей чуть неправильной походкой. Варя, трясясь от холода, отплевываясь от воды, текущей с мокрых волос, упорно шла за ней.

Она плохо понимала, зачем делает это. Что ей даст эта слежка, кроме гарантированной простуды? Ну доведет она тетку до ее дома, выяснит адрес, а дальше-то что? По логике вещей, следует пойти в полицию и заявить, что по городу ходит маньячка, убивающая людей. А может, и не просто людей, а конкретно мужиков. Ага, и что? Дяденьки полицейские спросят: как убивает, чем? Ножом, тяжелым тупым предметом, удавкой? Нет, ответит им добропорядочная гражданка Варя с активной жизненной позицией, она убивает их своим присутствием. Побудет с ними рядом — они и мрут как мухи.

Хорошо, если добрые дяденьки просто вытолкают ее в шею, а то ведь могут и машинку вызвать с красным крестом и дюжими санитарами.

И все-таки отступить Варя не могла. Впереди нее слегка нетвердой походкой шла тайна, и это было сильнее любых доводов разума.

Они все шли и шли, связанные невидимой нитью, и Варя уже начала думать, что это никогда не кончится, как вдруг женщина со шрамом свернула к какому-то дому и вошла в подъезд. Варя остановилась поодаль, разглядывая обиталище таинственной незнакомки.

Обычная пятиэтажка, старая хрущоба, такая же, как та, в которой жила сама Варя. Она нашла табличку с названием улицы и номером дома и сфотографировала ее на телефон. Так, адрес есть, номер квартиры при желании узнать тоже можно. А теперь все. Если она сейчас же не вернется домой, все кончится пневмонией.

Варя повернулась и пошла назад. И в этот же миг в окнах домов вспыхнул свет. Видимо, энергетики справились с аварией. А если бы Варя оглянулась, она бы увидела в осветившемся окне второго этажа над подъездным козырьком четкий силуэт женщины, пристально смотрящей ей вслед. Впрочем, женщина тут же отпрянула от окна. Но Варя не оглянулась и ничего не увидела, а только порадовалась, что на улицах стало светлее и как-то веселее, и побежала на остановку. Она вернется сюда завтра и постарается все разузнать.

Женщина со шрамом, отпрянув от окна, быстро спустилась по лестнице и вышла из дома. Теперь ее походка была быстрой, скользящей. Она скоро нагнала Варю, довела ее до остановки и влезла вслед за ней в автобус. Варя ее не заметила, хотя та была совсем близко от нее. Женщина умела быть незаметной, ее этому специально учили.

Она мастерски входила в особое состояние, которое называлось «шапка-невидимка». Это было что-то вроде транса. Она будто уходила под воду, на глубину, как подводная лодка, оставляя на поверхности глазок перископа, позволяющий не выпускать жертву из виду. Она могла подойти совсем близко, могла даже помаячить перед самым лицом объекта, а тот лишь смотрел на нее расфокусированным взглядом и не замечал.

Смотреть и видеть — разные вещи, говорил преподаватель той школы, где ее обучали этому искусству. Остановите человека в толпе и попросите его описать хоть кого-нибудь из тех, мимо кого он только что прошел. Вряд ли он сможет это сделать. А ведь он на всех на них смотрел. Но не видел. Все эти люди были лишь фоном, не привлекающим внимания. Виден лишь тот, кто взаимодействует с вами энергетически. И вас видит только тот, на кого вы действуете энергетически. Не задевайте человека своим биополем, и он вас не увидит.

Закуклиться в своем биополе, не задевать им жертву или объект наблюдения — это она умела мастерски. «Шапка-невидимка» работала всегда, когда надо было выследить жертву, а потом подобраться к ней поближе и войти в контакт. И даже момент контакта — самый опасный момент, она умела провести незаметно.

Люди, которые имели с ней дело, знали ее по кличке Оса. Ей нравилась эта кличка — короткая, хлесткая, зловещая. Но сама себя она чаще называла Подружкой. Её подружкой. Той, что сильнее и справедливее всех.

Она была Подружкой Смерти, она помогала ей, поставляла «клиентов» и когда приходила на кладбище проводить очередного, Смерть улыбалась ей с его мертвого лица.

Сегодня она, как обычно, пришла на свидание со своей подругой, но на этот раз что-то было не так. Там, на кладбище она вдруг почувствовала присутствие чужого враждебного биополя. Она мигом определила, от кого исходил энергетический посыл. Долговязая, невзрачная девица. И сразу вспомнила, где видела ее. У нее была великолепная память на лица.

Эта девица ехала в том самом автобусе, где у нее был контакт с клиентом. Тем самым, что скалился теперь в гробу. Потом девица еще толкнула ее на выходе и долго извинялась…

Это было неприятно. Очень неприятно. Это означало, что девица могла видеть момент контакта. Может быть, она ее умышленно толкнула? И извинялась долго… Хотела получше запомнить?

Мелькнула мысль: уж не полиция ли… Но когда она пошла с кладбища, и девица почти вприпрыжку понеслась за ней, эта мысль тут же пропала. Нет, никаким профессионализмом тут и не пахло. Детский сад, казаки-разбойники…

Тогда кто же она и что ей надо? Не родственница клиента, все его родственники пробиты и идентифицированы. Скорее всего, коллега, иначе что ей делать на похоронах? Но эта привязка не дает достаточной информации. Поэтому следовало продолжить наблюдение.

Женщина со шрамом довела непонятную девицу до дома. У самого подъезда та столкнулась с костлявым стариком, вышедшим из дома с мусорным пакетом, который тут же сердито закричал:

— Варька! Горе-луковица! Шляешься в непогодь, вон мокрая вся как юж!

Девица что-то пропищала в ответ и скрылась в подъезде.

Та, которую называли Осой, удовлетворенно улыбнулась: теперь она знала не только адрес, но и имя. Остальное было делом техники.

3

Наутро Варя проснулась с температурой, жутким насморком и болью в горле. Постанывая и шмыгая носом, она сползла с дивана, оделась и пошла выгуливать Персика. Пока Персик носился по газонам, она, скорчившись, сидела на лавочке и тряслась от озноба, хотя на улице было тепло.

Стояло погожее летнее утро, о вчерашнем урагане напоминали только непросохшие лужи и валяющиеся повсюду обломанные сучья тополей. Природа, как гневливая мать, наказавшая непослушных детей, смягчилась и снова улыбалась солнечной улыбкой.

Вернувшись домой и накормив Персика, Варя снова залезла в постель, с головой зарылась в одеяло и задремала. Сон был беспокойным и тяжелым. В больной голове крутились обрывки сновидений, мелькали и возвращались, и в конце концов осталось мучительное ощущение ходьбы по кругу, и этому не было конца.

С трудом выбравшись из сна, Варя села в постели и огляделась. В квартире тихо, в солнечном пятне на полу, выкатив сытое брюшко, валяется Персик. Все в мире благополучно, только она, Варя, — больная, сопливая и несчастная. И никому нет до нее дела, и даже стакана воды ей некому подать. Она уткнулась лицом в подушку и заплакала вслух.

Вдруг что-то тяжело шмякнулось возле ее лица. Варя вздрогнула и открыла глаза. На подушке, прямо на чистенькой наволочке в цветочек, лежала огромная кость-мосол, старательно обглоданная и обмусоленная. А над ней маячила веселая мордочка Персика. Взгромоздившись передними лапами на подушку, он бешено тряс хвостом, жарко дышал и заговорщицки поглядывал то на кость, то на Варю.

«Я вижу, что тебе плохо, — говорил его взгляд. — Погрызи! Хорошая еда помогает буквально от всего!»

Варя засмеялась сквозь слезы, двумя пальцами взяла кость, опустила ее на пол, перевернула подушку и снова легла.

Персик предусмотрительно оттащил отвергнутое угощение подальше, вернулся, без разрешения запрыгнул на постель. Из-за слабости и вялости Варя не успела увернуться и была так щедро облизана, что пришлось вставать и брести умываться.

Умывшись, она немного взбодрилась и решила переломить судьбу. Хрипло кашляя и сопя распухшим носом, она оделась и пошла в магазин.

Купив большую бутыль минеральной воды и лимон, она задумчиво остановилась у полок со спиртным. Борька Плохинский, помнится, утверждал, что лучшее средство от простуды — водка и чеснок… Но Варя не решилась и свернула к аптечному киоску, где приобрела «Антигриппин», капли для носа, коробку сушеного шиповника и баночку поливитаминов. Вернувшись домой, она принялась за лечение.

Заварив в большом термосе шиповник, она придвинула к дивану журнальный столик, выгрузила на него свой антипростудный арсенал, добавила «свояковый» мед, разделась и забралась под одеяло.

Высыпав в кружку сразу две упаковки «Антигриппина», Варя развела его горячим отваром шиповника, добавила меда, заставила себя сжевать ломтик лимона и запила его горячей смесью. Потом залила в нос капли, завернулась в одеяло и, включив телевизор на малый звук, закрыла глаза.

Она согрелась, нос задышал, и она задремала под еле слышное бормотание телевизора.

Она просыпалась, пила чай и минералку, жевала лимон и засыпала снова. Под вечер она проснулась окончательно и почувствовала, что ей гораздо легче. Посмотрев на часы, она стала выбираться из постели — пора было вести на прогулку Персика. Его, кстати, что-то не было слышно, и это было странно. Обычно перед прогулкой он ходил за Варей по пятам и всячески ее поторапливал — поскуливал, ворчал, бегал к двери и скреб ее лапами.

Варя вышла в коридор, заглянула на кухню — Персика нигде не было. В прихожей, возле тумбочки для обуви валялся непонятный белый предмет. Варя нагнулась. Смятая пластиковая бутылочка из-под витаминов. Варя подняла ее и потрясла. Пустая. Аккуратно свинченная крышечка валялась чуть дальше.

Сердце у Вари екнуло — выходило, что Персик, воспользовавшись ее болезненным состоянием, умыкнул баночку поливитаминов, сумел ее открыть и слопал все содержимое! Почти целый пузырек! Сколько там успела съесть она сама? Несколько горошин, не больше. Но это же опасно! Такая доза может повредить и взрослому человеку, а уж что говорить о маленькой собачке!

Страшные слова «гипервитаминоз, аллергия, анафилактический шок» закрутились у Вари в голове. Сердце панически заколотилось, она завертела головой, страшась увидеть где-нибудь неподалеку маленькое неподвижное тельце, но вокруг было пусто и тихо.

— Персик! — всхлипнула Варя. — Персинька, ты где?

Тихонько скрипнула дверь, Варя вздрогнула и обернулась.

Из туалета крадучись, «на цыпочках» выходил Персик, живой и здоровый, но явно нашкодивший. От облегчения Варю даже пот прошиб. Все стало ясно. В туалете у Персика могло быть только одно дело — рыться в мусорном ведре.

Из-за нездорового пристрастия Персика к пищевым отходам Варя вынуждена была держать мусорное ведро в туалете, а не в шкафчике под мойкой, который Персик свободно открывал лапой. Но сегодня она потеряла бдительность и не закрыла дверь санузла на защелку.

Варя заглянула в туалет. Так и есть — пластиковое ведерко перевернуто, картофельные очистки и луковая шелуха разбросаны по полу, фантики от конфет изжеваны, упаковка от масла порвана в мелкие клочки.

Да уж, сегодня Персик, воспользовавшись ее болезнью, повеселился на славу. Теперь он сидел в прихожей в строгой позе первого ученика собачьей школы и смотрел на Варю круглыми честными глазами.

Варя присела на корточки и обеими руками взяла Персика за уши. От Персиковой морды предательски пахло витаминами.

— Персик, — проникновенно сказала Варя, — ты безответственный, безнравственный и нечистый на лапу тип!

Персик забил по полу хвостом, вскочил, подбежал к двери и поскреб ее лапой. Обернувшись, он укоризненно посмотрел на Варю.

«Хватит думать о пустяках, когда давно пора гулять», — говорил весь его вид.

Варя вздохнула, поднялась и пошла одеваться.

Оттого что Персик счастливо избежал страшных последствий гипервитаминоза и оттого что сама она чувствовала себя почти здоровой, у Вари резко поднялось настроение. Она вдруг почувствовала зверский голод и, вспомнив, что за весь сегодняшний день не проглотила ни крошки, кинулась на кухню. Зажарив большую яичницу с гренками из черного хлеба, она, плюнув на то, что время было уже позднее, сварила большую чашку кофе.

Наступила ночь. В приоткрытую дверь балкона задувал прохладный ветерок. Замолк телевизор, бормотавший за стенкой у соседей Копытков, и стало совсем тихо. Слышался только стрекот ночных насекомых, да изредка от расположенного неподалеку вокзала доносились переговоры диспетчеров по громкой связи. Но эти звуки не нарушали тишину, а подчеркивали ее.

Варя по-турецки сидела в кресле под торшером. Спать не хотелось совсем, то ли от кофе, то ли оттого, что она сегодня спала весь день. Персик, слопавший свой ужин, а также кусок Вариной яичницы, дрых в соседнем кресле.

Варины думы были невеселыми. Вот и начался ее отпуск, а радости не было. Поехать она никуда не может, не с кем оставить Персика. Таких друзей и знакомых, которых можно было бы обременить этим шкодливым сокровищем, у нее нет. И вообще, похоже, что друзей у нее нет вовсе. С Борькой она поругалась, а Ида… С Идой вообще непонятно что…

Сливков почему-то умер, и его жаль. Как-то не важно сейчас, что она его не любила, почти ненавидела. Он умер, и все счеты закончены, его просто жаль.

Тот странный разговор между Сливковым и Идой, который она подслушала… Тут ничего не понять, пока Ида сама не расскажет. Помирятся же они когда-нибудь!..

Эта странная страшная гримаса на сливковском лице, эта тетка с подрезанным ухом на кладбище… Ничего не удалось про нее разузнать, только простудилась зря. Глупо… Правда, она знает теперь, где эта странная тетка живет. И что?.. Что дальше-то? Продолжать играть в сыщиков-разбойников?

Нет, хватит. И вообще, она наверняка все напридумывала. Да, Сливков умер, и этот… как его… Феликс Гримайло умер тоже. Ничего странного, люди умирают каждую минуту, каждую секунду. По очень разным причинам.

Все, она закрывает эту страницу своей жизни. У нее отпуск, в конце концов. Надо провести его так, чтобы было что вспомнить. Да, она не может никуда уехать, но можно, например, походить по театрам. С тех пор как умерла бабушка, она ни разу не была ни на одном спектакле. Нужно еще побегать по магазинам, прикупить что-нибудь новенькое из одежды и…

Резкий звонок телефона безжалостно вспорол тишину. Варя от неожиданности подпрыгнула в кресле. Персик вскочил и бешено залаял. Цыкнув на него, Варя трясущейся рукой схватила трубку.

— Алло! — испуганно пискнула она.

В трубке молчали, слышалось только тяжелое сиплое дыхание.

У Вари на голове зашевелились волосы. Все было точь-в-точь как в фильме ужасов, где маньяк звонит намеченной жертве и молчит, а жертву потом находят растерзанной в клочья.

— Алло, я слушаю, — снова запищала она, ожидая, что в трубке раздастся дьявольский хохот.

— Рю-ха… — Голос в трубке был натужным и сиплым, и если бы не это «Рюха», она никогда не узнала бы Иду. Только Ида, с ее страстью укорачивать имена, называла так Варю.

— Ида! — обрадованно завопила она. — Что с тобой? Почему у тебя голос такой? Ты что, заболела?

— Рюха… меня… меня у… у… били… — Слабый, неестественно протяжный голос прерывался тяжелым хриплым дыханием, всхлипами и вновь возникал, тянул плохо понятные слова: — Рю-ха!.. Юрку… я… ты… ты… тоже… дю… дю… бе… рись… а… су…

Голос смолк, и больше не было слышно ничего. Мертвая тишина стояла в трубке.

— Ида! Ида! — звала Варя, но ответа не было. Варя швырнула трубку на рычаг и заметалась по комнате, поспешно натягивая одежду. На джинсах заело молнию, пуговицы на кофте не лезли в петли. Почти плача от досады, она плюнула на пуговицы и завязала кофту узлом на животе, отпихнула Персика, суетящегося у нее под ногами, и кинулась к двери. Уже отперев замок, она вдруг передумала, вернулась к телефону. На всякий случай она набрала номер Иды и несколько секунд слушала короткие гудки. Чуть помедлив, она решительно набрала ноль два.

— Дежурный по городу, — ответил усталый голос. — Слушаю вас.

— Здравствуйте, — заторопилась Варя. — Мне сейчас позвонила подруга и сказала, что ее убивают…

Она не знала, как объяснить ситуацию дежурному, и намеренно подправляла Идины слова.

— Кто убивает, муж? — Голос в трубке стал немного досадливым.

— Нет, нет, она не замужем, — опять заспешила Варя. Ей казалось, что дежурному сейчас надоест ее слушать, и он бросит трубку. — Она не успела мне сказать… объяснить… или ей не дали… Но там точно что-то случилось, я уверена! Помогите, пожалуйста!

— Адрес? — коротко спросил дежурный.

— Заозерный, десять, квартира восемь, — отрапортовала Варя.

— Ваш адрес, фамилия?

Варя назвалась, и дежурный, коротко бросив: «Проверим», отключился.

Варя выскочила из квартиры и понеслась по лестнице вниз.

Дежурный по городу связался с экипажем патрульной машины:

— Зубов, ты где сейчас? — спросил он. — Подскочи на Заозерный, десять, проверь восьмую квартиру. Заявление поступило…

Когда Варя, с трудом поймав такси, приехала к Иде, там уже была и полиция, и «Скорая помощь». Но никакая помощь Иде была уже не нужна. Она навзничь лежала на диване, и на ее бледном лице застыло знакомое Варе выражение надменного ангела. По комнатам ходили люди, щелкали фотокамерами, засыпали вещи порошком для снятия отпечатков пальцев, рылись в Идиных вещах — Иде было все равно.

Варе пришлось опознавать Иду и отвечать на вопросы полицейских. По репликам полицейских она поняла, что Ида, по всей вероятности, умерла от большой дозы героина, которую ввела себе в вену сама. Следов насилия и присутствия чужих людей в квартире не обнаружили. А вот шприц со следами наркотика и отпечатками Идиных пальцев лежал на столе, рядом с прощальной запиской, напечатанной на компьютере. Всего несколько безличных, ничего не объясняющих слов: «Прошу никого не винить… не хочу жить… прощайте…»

На следующий день Варя сидела перед следователем Седовым — полным лысоватым мужчиной лет тридцати пяти и старалась убедить его, что Ида никак не могла покончить с собой.

Флегматичный следователь Седов все Варины доводы в грош не ставил и не скрывал этого. Иду он называл «потерпевшей Зайцевой», а к Варе пренебрежительно обращался «вы, девушка».

— Вы, девушка, тут домыслы мне не стройте. Факты, факты излагайте.

Кроме Вари и следователя Седова в кабинете присутствовал еще один человек. Худой, коротко стриженный, длинноносый и длинноногий. Варе его не представили, и про себя она назвала его Носоногом.

Носоног, согнувшись в три погибели, сидел в низком кресле позади Вари. Сидел неподвижно и молча, но Варя чувствовала, что он тоже участвует в допросе. Время от времени Седов уводил глаза за Варино плечо, и между ним и длинноносым типом в кресле протягивалась невидимая нить взгляда. Пару раз Варя оглядывалась и каждый раз наталкивалась на внимательный, чуть насмешливый взгляд незнакомца.

«Излагая факты», Варя мучительно колебалась, рассказывать ли следователю о разговоре, который она слышала неделю назад на козырьке институтского подъезда. Но так и не решилась. Уж очень недоброжелательным тоном разговаривал с ней Седов. Да и как объяснить ему свое пребывание там? Глупо ведь, да и он не поверит. Он и так, похоже, не верит ни одному ее слову.

Чувствовала она себя скверно, обессилев от слез, недосыпа и душевных мук. Ида погибла, и Варя чувствовала себя виноватой в ее смерти. Она ведь догадывалась, что Ида в опасности, но так и не смогла вмешаться и как-то помочь. То, что они с Идой были в ссоре, не имело никакого значения. Все равно нужно было что-то сделать. А теперь уже ничего не изменишь, и эта вина останется с нею на всю жизнь. И эти двое, следователь и безымянный незнакомец, как будто знали о Вариной вине и обращались с ней пренебрежительно и насмешливо.

— Как давно Зайцева употребляла наркотики? — Следователь Седов уперся в Варю сонным, неприязненным взглядом.

— Нет, нет, она никогда никаких наркотиков не употребляла, — заторопилась Варя. — Ведь у нее и следов никаких нет на руках, вы же видели, наверное.

— Наркотики можно вводить не только в локтевую вену, — назидательно заметил Седов. — Значит, вам неизвестно, употребляла ли Зайцева наркотики? Может быть, она курила травку, глотала таблетки, нюхала кокаин?

— Я на сто процентов уверена, что Ида никогда ничего такого не употребляла, — упрямо повторила Варя. — Она всегда о здоровье заботилась, фитнесом занималась, диету соблюдала…

Следователь поморщился, что-то записал в протокол и переглянулся со своим безмолвным коллегой. Варя оглянулась. Носоног встретил ее взгляд и неожиданно широко и дружелюбно улыбнулся, сразу став очень симпатичным. Варя смутилась и быстро отвернулась.

Интересно, чего это он разулыбался? То ли хочет ее подбодрить, то ли более откровенно выражает насмешку. Может быть, у нее что-нибудь не в порядке в одежде или прическе? Варя попыталась разглядеть свое отражение в стеклянных дверцах шкафа, стоявшего позади следовательского кресла, но тут же опомнилась и ужаснулась. О чем она думает, в то время как Ида умерла…

— Вы утверждаете, что Зайцева, будучи в агональном состоянии, позвонила вам? — прервал ее раздумья Седов.

— Утверждаю, да, — очнулась Варя. — То есть я не знаю, в каком она была состоянии… то есть в плохом состоянии, конечно, у нее голос был такой… странный… Но она мне звонила, да…

— И сказала, что помирает… — В голосе следователя так явственно звучала издевка, что Варя растерялась.

Не верит ей. Сидит тут, весь такой царь и бог, смотрит на нее, как на козявку, и не верит ни одному ее слову.

— Она сказала, что ее убили, — упрямо сказала она. — Не помирает, а убили.

Седов брюзгливо поморщился, что-то пометил в своих бумагах и вновь уставился на Варю.

— Что можете сказать о ее сожителе? Как она реагировала на его смерть?

Ага, значит, он спрашивает о Сливкове, а не о Зольникове, сообразила Варя и пожала плечами.

— Я не знаю, я ее не видела в тот день. На похоронах ее не было, говорили, что она заболела. Так получилось, что я вообще ее больше не видела… живой.

— Как же так? — делано удивился следователь Седов. — Что ж, вы с подругой не общались, что ли?

— Ну… — замялась Варя. — Мы поссорились…

— Чего так? — откровенно издевательским тоном спросил следователь. — Не поделили чего? Или кого? Сожителя, что ли?

От такого хамства у Вари к глазам подступили слезы.

— Никакого отношения к ее сожителю я не имею, — дрогнувшим голосом сказала она. — Мы просто поссорились.

— Просто… — передразнил Седов. — Просто, да не просто… Ладно, свободны пока. Из города никуда не уезжайте.

Закрывая за собой дверь следовательского кабинета, Варя мучилась вопросом: что значит «свободна пока»?

Тот, кого Варя назвала Носоногом, выбрался из кресла и уселся на ее место, на стул напротив Седова.

— Зашугал ты девушку, Гена. — Он поставил локти на стол, нагнулся поближе к Седову. — Чем она тебе так не понравилась, а?

— Так ведь врет, — сонно позевывая, ответил Седов и сильно потянулся, хрустнув суставами. — Врет и не краснеет.

— С чего ты взял? А мне она показалась искренней. И вообще, нормальная девчонка, глаза хорошие.

— Вре-ет, — убежденно повторил Седов. — Зайцева эта самоубилась, картина же типичная, сам видел. Следов насилия никаких, шприц с отпечатками в наличии, записка предсмертная, дверь в квартиру открыта была. А этой Иваницкой она позвонила, конечно, перед тем, как наркотик себе вколоть, а не после того. Чтобы побыстрее ее нашли, чтоб не лежать, не тухнуть, и дверь открытой оставила затем же. А эта твоя нормальная девчонка твердит «убили, убили…»

— Ну и зачем Иваницкой это нужно, по-твоему? — Носоног тоже потянулся, закинув длинные руки за голову.

— А совесть ее мучает, и боится. Мои ребята пошустрили в институте ихнем, поспрашивали народ. Сожитель этой Зайцевой эту самую Зайцеву кинул, к другой бабе переметнулся. И кто эта баба? Да зуб даю, эта самая Иваницкая и есть. Баб ведь хлебом не корми, а дай подружкиного хахаля увести… Зайцева и не выдержала. Мужик ее кинул, да потом еще и коньки отбросил. А Иваницкая, видно, боится, что теперь ее обвинять будут, вот и мутит воду — убили, видите ли… Зайцева ей, поди, по телефону сказала: из-за тебя, мол, подруженька, из жизни ухожу…

— Ну ты ж этого наверняка не знаешь.

— А мне и не нужно знать. Я это дело закрываю. А если эта дамочка будет воду мутить, я ее закрою суток на двое, и там ее научат, как себя вести.

— Ну ты страшный человек, Гена, — насмешливо сказал Носоног.

— Я не страшный, я занятой. — Седов стал складывать в стопочку бумаги. — Некогда ерундой заниматься. Это ты сам себе хозяин, а тут начальников толпа, и каждый тебя имеет, как хочет…

— Ну ладно, Гена, тебе виднее. Спасибо, что позволил поприсутствовать.

— Ну давай… Кстати, Слава, я так и не понял, какой у тебя тут интерес?

— Долго объяснять. Считай, что я веду следствие в интересах одного своего клиента…

4

Варя сварила кашу для Персика и вынесла кастрюльку на балкон — пусть остынет на ветерке. Вернувшись в комнату, она взялась за пылесос — пора было делать уборку, или, как она любила говорить, бороться с энтропией.

Персик сразу же убрался на балкон, он не выносил гудения пылесоса. Варя, потаскав воющий агрегат по комнатам, выдернула шнур из розетки и, бросив пылесос посреди комнаты, плюхнулась на диван. Пропади она пропадом, уборка эта. Не лежала у Вари сегодня душа ни к чему.

Вчера похоронили Иду. Варя, наглотавшаяся успокоительных, стояла в толпе сослуживцев, слушала негромкие разговоры. Все это были домыслы о причинах Идиного самоубийства, и все это было, по Вариному мнению, ерундой.

Ну не могла Ида покончить с собой. Не тот характер. Да она бы скорее всех вокруг поубивала, только не себя… Иду убили. Она сама сказала тогда по телефону: «Меня убили».

Что она еще тогда говорила? В памяти остались какие-то обрывки слов. Что-то о Сливкове… Еще какое-то невнятное то ли «берись асу», то ли «борись асу»… Что за «асу»? «Красу»? «Колбасу»? «Борись за колбасу»? Тьфу, глупость какая!

Ида совершила какую-то ошибку, и ее за это убили. Ее и Сливкова. Как сказал тогда Сливков: «Молчи, а то нас ликвидируют!» Вот их и ликвидировали…

Что такого Ида могла сделать? Такого, за что убивают? Может, какие-то финансовые махинации? Но Ида была простым бухгалтером, даже не главным. И возможны ли в их институте такие крупные аферы, за которые можно, не задумываясь, убить человека? Ничего уже не понять, ничего не поправить, так это теперь и останется…

Скрипнула балконная дверь. Появился Персик и мелкой вороватой трусцой пронесся мимо Вари на кухню.

«Писал на балконе», — безошибочно определила Варя.

Это была чисто хулиганская акция, которую Персик учинял время от времени. Как подозревала Варя, так он старался разнообразить свою эмоциональную жизнь. Потому что каждый раз за этим следовала увлекательная игра — Варя хватала газету, сворачивала ее в трубку и кричала: «А кто сейчас получит?!» Персик, спасаясь от наказания, носился по квартире, скакал по креслам и дивану, нырял под стол с громким лаем — это было очень весело и, если честно, доставляло удовольствие обоим, и, если честно, совсем не походило на воспитательный процесс.

Варя встала и выглянула на балкон. Ну так и есть. Вздохнув, она пошла за тряпкой.

Ликвидировав лужу на балконе, Варя взяла было газету, чтобы настучать сэру Персивалю по его сэровой попе, но раздумала и просто плотно прикрыла балконную дверь. Не было у нее сегодня настроения устраивать веселые догонялки.

Варя снова устроилась на диване и попыталась продолжить думать, но из кухни явился Персик, обманутый в своих ожиданиях, и начал царапать лапой балконную дверь.

Дверь не открывалась. Персик сдержанно гавкнул и с мягкой укоризной взглянул на Варю.

— Наказан! — сурово сказала Варя. — За наглое и циничное попрание морально-этических и санитарно-гигиенических норм!

Это было не по правилам, и Персик обиделся. Он уселся на попу и сгорбился. Догадываясь, что сейчас последует душераздирающая сцена скорби, Варя вскочила, мигом сунула в кармашек джинсов кошелек, схватила матерчатую сумку и выскочила за дверь. Пусть Персик скорбит в одиночестве, а она пока сбегает в магазин и на рынок и прикупит продуктов, а то в доме шаром покати. Заодно хоть раз в жизни доведет воспитательный процесс до конца.

На улице было солнечно и жарко. Варя шла по теневой стороне улицы и чувствовала, что на глаза опять наворачиваются слезы. Она снова думала об Иде.

Бедная Ида, она так любила лето, жару, пляжи, загар до черноты, дачные тусовки, шашлыки, клубничные коктейли! Никогда ничего этого у нее уже не будет, никогда… Кто и почему отнял у нее все это?

Вот так живешь-живешь, и вдруг кто-то останавливает твои часы, и ты уходишь. И тебя об этом не предупреждают…

— Доченька, — послышался сзади дребезжащий старческий голос. — Доченька, помоги ради бога!..

Варя оглянулась.

За ней семенил сгорбленный старикашка с клюкой, весь в седой, клокастой бороде. Такие же седые космы торчали из-под низко надвинутой бейсболки. На носу криво сидели круглые темные очки. Дед сильно смахивал на кота Базилио в исполнении Ролана Быкова.

— Помоги, дочечка, — дребезжал старик. — Там у меня собачка в яму свалилась, выбраться не может! Сам-то я не могу за ней слазить, а ты молоденькая, ловкая… Собачка у меня махонькая, ты ее вмиг вытащишь. Помоги, миленькая! Тебя ведь Варей зовут?

— Варей, — машинально ответила Варя. — Я помогу, конечно. Где она?

Старик махнул палкой в сторону вокзала:

— Там, за путями.

Варя побежала в направлении, указанном стариком, а тот поспешил за ней, что-то льстиво бормоча, а потом довольно шустро обогнал ее и порысил впереди, взмахивая палкой.

Неопрятный, мутный старикашка не понравился Варе. И откуда, интересно, он знает, как ее зовут? Живет где-то поблизости? Что-то она его раньше не встречала. Пока она бежала за ним, мысль о какой-то неправильности, наигранности происходящего брезжила на пороге сознания, но образ несчастной маленькой собачки, свалившейся в яму и, возможно, что-нибудь себе повредившей, затмевал все.

Они обогнули вокзал и побежали по путям, прыгая через рельсы, мимо каких-то безликих, безоконных зданий. За поворотом открылся безлюдный, замусоренный пустырь. Это было совершенно незнакомое для Вари место. Она никогда не была здесь, хотя много лет жила поблизости. Повсюду валялись битые кирпичи, громоздились штабеля черных шпал, куски бетона с торчащими арматуринами и ржавые железки.

— Бежим, дочечка, бежим, — торопил ее старик, увлекая к растущим неподалеку кустам боярышника. — А то мучается собачечка-то моя.

Варя, обогнав его, помчалась к кустам, но никакой ямы за кустами не было. Варя хотела было удивиться, но не успела — что-то сильно ударило ее сзади по голове.

Сознания она не потеряла, но способность соображать утратила напрочь. Она никак не могла понять, что с ней произошло и что ей надо делать. Падая, Варя сильно ободрала руки и колени, и только эта боль, да еще звон в ушах доходили до ее сознания.

Она с трудом приподнялась на руках, встала на колени, и тут что-то захлестнуло ей горло и туго сдавило. Она рефлекторно схватилась за горло, попыталась ослабить петлю, но поняла, что не сможет: руки не слушались ее, петля туже сдавила горло, голова запрокинулась, в глаза ударил слепящий свет солнца и стал меркнуть. «Все, — подумала она, — все…»

Откуда-то сверху послышался то ли вскрик, то ли визг, потом глухой звук удара, и петля на ее горле вдруг ослабла. Варя комком свалилась на землю, жадно задышала, всхлипывая и хрипя.

Дикий запоздалый ужас вдруг охватил ее и заставил собрать в кучку руки и ноги, привстать и обернуться.

Ее душитель лежал навзничь на замусоренной земле. Бейсболка слетела с его головы, а косматая шевелюра съехала набок, и было видно, что это парик. Над поверженным врагом стояла растрепанная черноволосая девица, державшая в обеих руках половинки кирпича. Девчонка с ужасом смотрела на убийцу.

— Представляешь, кирпич сломался, — растерянно сказала она, встретившись глазами с Варей. И дрожащим голосом добавила: — Как ты думаешь, я его убила?

Варя с трудом, на четвереньках подволокла себя к лежащему старику.

Сразу стало понятно, что никакой это не старик. Под съехавшим париком были видны короткие темные волосы без седины, открытый рот в косматой бороде являл миру молодые, крепкие зубы, а железную хватку его рук Варя только что чувствовала на своей шее.

Они вдвоем молча разглядывали незнакомца.

— Вроде дышит, — неуверенно проговорила девчонка.

Варя, преодолевая страх, стащила с незнакомца темные очки.

— Открой личико, Гюльчатай, — пробормотала она хриплым, не своим голосом.

Кто это вообще? Совершенно незнакомое лицо, она ни разу его не видела. За что он хотел ее убить? Видел, что у нее в кармане кошелек? Но зачем убивать из-за кошелька — стукнул по голове, вытащил деньги и ушел…

Нет, как она могла забыть, он же знал ее имя. Он же спросил: «Тебя Варей зовут?» Но она-то его видит в первый раз! Ничего не понятно.

Интересно, а борода настоящая? Варя потянула незнакомца за бороду, и тут он открыл глаза.

— Бежим!!! — Девчонка завизжала так, что у Вари завибрировало в ушах.

И они побежали.

Ужас, вновь охвативший Варю, придавал ей сил, заставлял забывать об ободранных руках и коленках, о саднящем горле, и она неслась так, что ветер свистел в ушах. Впереди нее, тряся облаком черных волос и мелькая подошвами кроссовок, мчалась ее спасительница. Время от времени она оглядывалась на Варю, но ту не нужно было подгонять.

Промчавшись лабиринтом узких и совершенно незнакомых Варе улочек, застроенных частными домиками с палисадниками, они каким-то чудом вырвались на привокзальную площадь и, не сговариваясь, не сбавляя ходу, вскочили в уже тронувшийся от остановки троллейбус. Никто не вскочил вслед за ними, и они облегченно переглянулись, и, тяжело дыша, прилипли носами к заднему стеклу. Никто не бежал вслед за троллейбусом, погони не было, они спаслись!

В троллейбусе почти не было людей, да и никто не обратил на них внимания — мало ли куда спешат две молодые быстроногие девчонки, запрыгнувшие на ходу.

Они так и остались стоять на задней площадке троллейбуса, стараясь выровнять дыхание и молча переглядываясь. Странное чувство единения установилось между ними, они понимали друг друга без слов. Девчонка глазами и жестами показала, чтобы Варя подняла воротник. Варя поняла, что на шее у нее остался след от удавки, и порадовалась, что сегодня надела не майку, а блузку с воротником.

Они проехали с десяток остановок и вышли возле городского парка. Здесь было многолюдно, и можно было не опасаться неожиданного нападения. Они умылись у фонтана и сели на скамейку под огромным тополем.

Незнакомка достала из сумки, висевшей у нее через плечо, расческу и безжалостно разодрала свои черные волосы так, что они облаком встали у нее вокруг головы. На этом ее заботы о своей внешности закончились, хотя, откровенно говоря, она могла бы и этого не делать. Девчонка и так была чудо как хороша. Глазастая, с ярким ртом и белоснежными зубами, с нежным румянцем. Правда, ростом она была невысока, на голову ниже Вари, но фигурка у нее была складная, с тонкой талией и красивой грудью. Варя разглядывала ее с завистью. Девчонка тоже смотрела на нее и улыбалась во весь свой белозубый рот.

— Спасибо тебе, — с чувством сказала Варя. — Я даже не знаю, как сказать… огромное спасибо. Словом, если бы не ты… Меня Варварой зовут, то есть просто Варей, конечно.

— А я — Гаянэ, — сказала девчонка. — Или просто Гайка.

— Ты армянка? — удивилась Варя. Говорила девчонка без малейшего акцента.

— Моя бабушка армянка, — объяснила Гайка. — А я уже на три четверти русская. Гаянэ Матюхина, прикинь?

Оказалось, что Гайкин дед, инженер-нефтяник, работавший в незапамятные времена на каспийских нефтепромыслах, насмерть влюбился в армянку Гаянэ, которая и стала Гайкиной бабкой. Вот уже более полувека Гайкины дед и бабка живут в счастливом браке, а имя Гаянэ дед считает самым красивым. Их дочь, Гайкину мать, тоже зовут Гаянэ, и если у Гайки родится дочь, ее тоже назовут Гаянэ, потому что такова будет воля деда, а дед уважаем и очень любим.

Гайка вместе с родителями, старшими братьями, дедом и бабушкой жила в Нефтеюганске, работала медсестрой в городской больнице, а в Тайгинск приехала в прошлом году поступать в медуниверситет, потому что увлекается психологией и хочет стать врачом-психиатром или психотерапевтом.

Она благополучно поступила и училась вполне нормально, пока у нее не испортились отношения с одним из преподавателей.

— Он меня в койку звал, доцентишка этот! Прикинь, условие поставил: или любовь-морковь, или сессию не сдам! — рассказывала Гайка.

— И что? — спросила Варя, уже догадываясь обо всем.

— Ну и утопил меня, козел плешивый! — Гайка яростно засверкала глазами.

Домой Гайка не поехала. Так обидно было возвращаться! Перебивалась у девчонок в общежитии, нелегально кочевала из комнаты в комнату, спала на полу. Работала курьером в одной конторе за гроши. И все думала, что ей делать дальше? Родителям об отчислении она не сообщила, знала, каким ударом это будет для них. Можно было, конечно, съездить домой как бы «на каникулы», но она не поехала, знала, что в глаза родным врать не сможет. Наплела им что-то по телефону и осталась.

Но несколько дней назад козел-доцент случайно узнал, что она живет в общаге, и устроил грандиозный скандал. Пришлось спешно собирать вещички. А в конторе, где она работала, произошло сокращение, и начали, конечно, с курьеров, Гайку выгнали и оттуда. Поражение было полным, на всех фронтах. Ничего не оставалось, как ехать домой. Билет до Нефтеюганска она купила на послезавтра, из общаги ее выперли уже сегодня, так что придется ночевать на вокзале…

— А что ты делала на пустыре? — допытывалась Варя. — Как ты вообще туда попала?

— Я там ревела, — откровенно сказала Гайка, дернув уголком рта. — И мечтала убить плешивого козла!

Варя сразу же поверила Гайке и тоже возненавидела козла-доцента. Знала она такие случаи. Неудивительно, что у козла снесло крышу при виде красотки Гайки, а завалить первокурсника ничего не стоит.

Приехав на вокзал и сдав вещички в камеру хранения, Гайка, чувствуя себя одинокой, несчастной и неприкаянной, пошла бродить по окрестностям вокзала, забрела на пустырь, спрятавшись за штабелем шпал, вволю наревелась и уже собралась было возвращаться, как вдруг увидела бегущих к кустам Варю и старика с клюкой. Притаившись за шпалами, она видела, как старик пропустил Варю вперед, а потом ударил ее клюкой по голове. Оторопев, Гайка несколько мгновений не могла прийти в себя, но увидев, что старик накинул петлю на шею жертве и начал ее душить, вышла из ступора, подняла с земли кирпич и, подобравшись сзади к душегубу, треснула его кирпичом по голове, вложив в удар и свой страх и свою ярость, не растраченную на козла-доцента.

— Слушай, а этот мужик кто? — со страстным любопытством спросила она у Вари. — Ты же вместе с ним пришла, ты его, выходит, знаешь?

Варя отрицательно помотала головой и наскоро рассказала Гайке о встрече со старикашкой, о несуществующей собачке, свалившейся в несуществующую яму.

— Так это маньяк! — громким шепотом выговорила Гайка, тараща на Варю свои черные глазищи. — Заманивает женщин на пустырь и душит. Там, может, трупов на этом пустыре видимо-невидимо! Обалдеж! А я там шлялась… Надо в полицию заявить.

Ах как Варе хотелось бы думать, что на нее напал случайный маньяк! Но не получалось. Нечего было обманывать себя. Этот тип знал ее имя, он переспросил ее, чтобы случайно не ошибиться. Он шел убивать ее, лично ее, Варвару Иваницкую.

Варя поежилась и повыше подняла воротник блузки.

— Знаешь, пойдем ко мне, — предложила она Гайке. — Чего тебе на вокзале ночевать, вдруг этот гад тебя успел увидеть и запомнить. Правда, он наверняка знает, где я живу…

Гайка проницательно посмотрела на нее.

— Что-то ты темнишь… Хорошо, идем к тебе. У тебя чай есть?

— Есть. И чай есть, и кофе.

— Здорово! — воскликнула Гайка. — Чай-кофе есть, тортик купим! — Она многозначительно похлопала по своей сумке. — Деньги у меня есть, родители недавно прислали. А под тортик я из тебя всю информацию вытащу. Я это умею. И вообще, сегодняшний стресс надо заесть!

— Деньги у меня у самой есть. — Варя тоже похлопала себя по карману джинсов. — Я, между прочим, за продуктами шла. Так что тортик за мной.

По дороге они болтали о разном, в основном Гайка рассказывала о себе.

У них большая, дружная семья. У деда с бабушкой кроме Гайкиной матери еще двое сыновей, у них тоже дети — Гайкины двоюродные братья и сестры. И еще куча родственников в Армении.

— Словом, полный набор семейного благополучия! — Гайка снова похлопала по сумке. — У меня тут в телефоне два гига фотографий, я тебе потом покажу.

Оказалось, что они одногодки, но Гайкин жизненный опыт был гораздо богаче. После школы она не стала сразу поступать в институт, а окончила курсы медсестер и пошла работать в городскую больницу. А чтобы не терять времени даром, сходила замуж, выбрав из толпы своих поклонников самого приличного.

— Не то чтобы по любви, — пояснила она Варе, — а так, для общего развития, и чтобы отпочковаться от родителей. Знаешь, так все — девочка, малышка, Гуленька, а как выйдешь замуж, сразу — взрослая женщина.

Варя во все глаза смотрела на Гайку. Ну и ну! Самой ей никогда не пришло бы в голову выйти замуж «для общего развития».

— Думаешь, раньше они бы меня отпустили в чужой город одну? — продолжала Гайка. — Да ни в жисть! А так — «решай сама, ты взрослая».

Замужество Гайки продлилось недолго. Обретя статус «взрослой женщины», она быстренько развелась. «Полный набор семейного благополучия» был сначала против Гайкиного брака, потом против ее развода, но, привыкнув баловать Гайку и потакать ей во всем, смирился и с тем, и с другим.

Возвращаться домой после отчисления Гайке страшно не хотелось. «Полный набор» будет переживать больше ее самой и замучает ее сочувствием. Бывший муж и его мегера-мамочка, бывшая Гайкина свекровь, будут злорадствовать. Бабушка и мамуля примутся закармливать ее пирожками и не успокоятся до тех пор, пока не нарастят на ней слой жира, необходимый, по их мнению, каждой нормальной женщине. И вообще, исполнение мечты откладывается, по крайней мере, на год. Но ничего, через год она вернется и непременно поступит снова. И что делать с козлом-доцентом, она за этот год непременно придумает.

— Вообще-то я везучая, — поделилась с Варей Гайка. — Такие обломы у меня редко случаются. Но ничего, это даже полезно. Для закалки характера!

Варе стало грустно. Как жаль, что Гайка послезавтра уедет! На нее ненадолго пахнуло другой, незнакомой жизнью, такой, какой никогда не было у нее. Большая семья, где все тебя любят, поддерживают, прощают и кормят пирожками… У нее самой была только бабушка, а теперь и ее нет, и вообще никого нет… И Гайка послезавтра уедет, а они могли бы дружить…

Выйдя из троллейбуса на привокзальной площади, откуда они так поспешно бежали несколько часов назад, девчонки переглянулись. Обе подумали об одном и том же.

— Как ты думаешь, где он сейчас? — спросила Гайка. Варя пожала плечами. Хотела бы она знать…

То и дело оглядываясь, они зашли в здание вокзала, забрали из камеры хранения Гайкин чемодан и пошли за продуктами.

На привокзальном базарчике они купили помидоры, огурцы и зелень, в супермаркете Варя привычно схватила упаковку замороженных котлет, пачку макарон и бутылку кетчупа. Гайка скептически наблюдала за ней.

— Ты, Варя, питаешься, как старый холостяк, — сказала она, когда, прихватив еще и тортик, они вышли из магазина.

— Я и есть старый холостяк, — согласилась Варя. — Вернее, старая дева.

— У тебя что, нет парней? — удивилась Гайка.

Пока они шли до дома, Варя в порыве откровенности рассказала Гайке про Теда из Миннесоты, про Идиных пузатых биороботов и даже процитировала сливковский стишок: «Тоща, как моща…»

— Вот урод! — возмутилась Гайка. — И Ида твоя тоже кретинка!

— Они умерли, — сказала Варя. — И Сливков, и Ида. Я тебе потом про них расскажу.

Персик, как всегда, издалека услышал Варино приближение и теперь чинно сидел в прихожей в позе «первого ученика собачьей школы». Увидев Гайку, он потянулся к ней носом — нюхать и знакомиться. Гавкать на нее он и не подумал. Персик всегда знал, на кого стоит гавкать, а на кого нет.

— Обалдеж! — восторженно завизжала Гайка при виде Персика. — Это ктожечка-такожечка с неумытой рожечкой?!

«Рожечка» у Персика действительно была слегка неопрятной, со слипшейся шерстью вокруг пасти. Видно, откопал где-то кость и от души погрыз ее, и наверняка на Варином диване.

— Это сэр Персиваль, — представила Персика Варя, — в просторечии Персик.

Гайка плюхнулась на пол и принялась тискать и чмокать Персика. Тот кокетничал вовсю — тряс хвостом, томно закатывал глаза и выставлял брюхо для почесывания. Он обожал, когда им восхищались.

— Его надо прогулять, — прервала Варя бурное братание Гайки и Персика. — А ты пока салатик построгай.

— Ок! — готовно согласилась Гайка, поднимаясь на ноги. — Где тут у тебя моют руки?

Персик, заласканный и закормленный, валялся посреди кухни на спине. Передние лапки он благостно сложил на груди, а задние широко раскорячил. Эта поза означала полное довольство жизнью.

Варя и Гайка давно уже поели и попили чаю с тортом, но все еще сидели за столом. Варя рассказывала Гайке все, начиная с того дня, когда она пожарила сладкую яичницу.

Наверное, по вине козла-доцента мир и вправду мог лишиться звезды психологии и психиатрии в Гайкином лице. Она располагала к себе, умела слушать, и ей хотелось рассказывать. И Варя рассказывала.

Гайка сидела на маленьком кухонном табурете, поджав под себя ногу и не сводя с Вари широко раскрытых горящих глаз.

— Обалдеж! — выдохнула она, когда Варя наконец закончила. — У вас по городу бродит старуха-маньячка и мочит мужиков!

— Не факт, — вздохнула Варя. — Не факт, что маньячка, не факт, что только мужиков, и не факт, что старуха. Но она убила Сливкова, я уверена. Иначе зачем бы она потащилась на его похороны? А убийцу тянет на могилу жертвы, это известный факт.

— А почему не маньячка? Ты же говоришь, что они не были знакомы с этим твоим Сливковым? А кто мочит незнакомых людей? Маньяки! Она маньячка, кто же еще.

— Или киллерша, — сказала Варя.

Они встретились глазами и одновременно поежились. Жуткое словечко, казалось, повисло над ними в воздухе. В наступившей тишине стало слышно, как бурчит и булькает у Персика в животе.

— Никак не могу связать все вместе, — нарушила молчание Варя. — Вроде все сцеплено друг с другом, а вместе не складывается.

— То есть? — не поняла Гайка.

— Ну смотри: Гримайло, тот, который умер на свадьбе, как-то связан со Сливковым. Они умерли почти одновременно и одинаково: внезапно, с этой странной гримасой на лице. И после того как рядом с ними оказалась эта тетка с ухом. Сливков связан с Идой, они были любовниками, и он втянул ее в какие-то темные дела. И Ида тоже умерла. Дальше: Ида — моя подруга. И вот на меня тоже нападают, и если бы не ты…

И она снова зябко поежилась.

— Ты вот лучше скажи, — поспешила отвлечь ее Гайка, — как эта твоя тетка с ухом их убила?

— Ох, если б знать, — вздохнула Варя. — Думаю, что это яд с отсроченным действием. Эта тетка как-то вводит им яд, наверное, микрошприцем. Такие есть, я читала. Умирают они не сразу, через какой-то период. Причем этот период у разных людей разный. Вот Сливкова она встретила утром, а умер он не раньше вечера, потому что Борька Плохинский после работы еще пил с ним пиво. А жених, ну то есть Гримайло, прожил с момента встречи часа четыре, по моим подсчетам.

— Алкоголь! — авторитетно сказала Гайка. — Жених наверняка на свадьбе напился, а алкоголь изменяет чувствительность организма ко многим препаратам.

— Ну да, наверняка, — согласилась Варя.

— А они что, не чувствуют, что им что-то вкалывают? — скептически прищурилась Гайка.

— Ну, ощущение наверняка мимолетное, они ничего не успевают понять. Помню, Сливков слегка дернулся, когда эта тетка на него навалилась. И наверняка у профессионалов существуют какие-то приемы, чтобы ослабить ощущение, отвлечь…

— У киллеров-профессионалов? — уточнила Гайка. — Слушай, мне как-то не верится, что старушка может быть киллером.

— Да не старушка она, сильная тетка. Так перла по городу, я за ней еле успевала. Тут другое интересно: что это за яд такой? Почему у них эта жуткая улыбка на лице? Может, этот яд вызывает приступ веселья? Такого, знаешь, зловещего?

— Вау! — вдруг заорала Гайка так громко и неожиданно, что Варя вздрогнула и подпрыгнула на стуле, а Персик встрепенулся и озадаченно гавкнул.

— Ты чего? — растерянно спросила Варя.

— Вспомнила! Вот чесалось в мозгу, а вспомнить никак не могла. Как же это?.. Шас-щас-щас! Сердоликус… нет, сардиникус… нет! А, вот — сардоникус! Сардоникус! Сардоникус рисус! Или рисус сардоникус — как-то так.

— Что это — рисус сардоникус? — осторожно спросила Варя. Она вспомнила расхожее мнение, что психиатры порой очень напоминают своих пациентов. Может, и будущие психиатры тоже?

— К нам в больницу, — возбужденно затрещала Гайка, — однажды мужика привезли. Он от столбняка умирал. Так вот, у него лицо тоже так свело, как будто он улыбается жутко. Мне потом Глеб Борисович, доктор наш, объяснил, что так действует столбнячный токсин. Происходит паралич лицевых мышц. Эту гримасу называют «рисус сардоникус» — сардоническая усмешка. Она является характерным признаком поражения столбнячным токсином.

— Ох ты! — Варя тоже пришла в возбуждение. — Значит, столбняк! Завтра же надо сбегать в научку и почитать об этом. И в Сети посмотреть!

— Но что это нам дает? — спросила Гайка. И сама себе ответила: — Ничего!..

— Ошибаешься, Ватсон! — возразила Варя. — Это след! Понимаешь, это след! Если для убийства используется бактериальный токсин, то… Это не крысиный яд, его в магазине не купишь. И на коленке тоже не сделаешь. Нужна лаборатория, сложное оборудование, термостаты, автоклавы, микроскопы и еще куча всего. А если бактерии патогенные, то еще сложнее. Особо устроенная вентиляция, ультрафиолетовые лампы, не знаю, что еще… Таких лабораторий очень мало, у них особый статус, и я не знаю, есть ли у нас в городе такие.

— А у вас в институте… такого быть не может? — осторожно поинтересовалась Гайка.

— Нет, у нас в институте микробиологией никто не занимается.

— А это может быть тайная, никому не известная лаборатория? — напирала Гайка.

— Ты имеешь в виду частную лабораторию, не государственную?

— Ну да.

— Ну не знаю, — заколебалась Варя. — В наше время все возможно. Но ты представляешь, какие это деньги?

— Н-да! — Гайка решительно положила себе на тарелку еще кусок торта. — Значит, эта старушка не могла на коленке сварганить этот ядик для собственных нужд.

— Исключено, — вздохнула Варя. — Знаешь, я только сейчас поняла, что впуталась в очень скверную историю. Играть против людей с такими возможностями…

— В полицию не пойдешь? — Гайка рассеянно уплетала торт, было видно, что она о чем-то глубоко задумалась.

— Не пойду. Я тебе рассказывала про следователя, который Идино дело вел. Если я к нему пойду, он меня же и обвинит в нападении на саму себя. Он бы меня и к убийству Иды с удовольствием припахал.

— Почему не припахал? — деловито спросила Гайка.

— Ему было удобнее считать ее смерть самоубийством. Ни в чем ведь разбираться не надо…

— А если к другому следователю?

— А что я ему скажу? Я ведь только интуитивно чувствую, что все это связано, доказательств никаких. Иду вот убили не токсином, на меня тоже покушались по-другому…

— Я вот тоже думаю, почему ее убили по-другому и тебя убивали по-другому?

Варя молча пожала плечами.

— А ты вообще думаешь о том, что они могут повторить попытку? — мрачно сказала Гайка. — Сама говоришь, что они знают, где ты живешь. Вдруг они уже поднимаются по лестнице? Вот сейчас как позвонят в дверь!

Варя молчала. Это было то, о чем она старалась не думать.

Но тут в дверь и правда позвонили.

Варя и Гайка одновременно вздрогнули и уставились друг на друга. Персик бешено залаял и бросился в прихожую.

— Не открывай! — страшным шепотом воскликнула Гайка.

В дверь продолжали звонить. Персик лаял.

— Я посмотрю в глазок. — Варя на цыпочках пошла в прихожую.

На площадке топтался дед Илья, Варин сосед. Варя поспешно открыла дверь.

Дед Илья пришел предупредить, что вечерней электричкой уезжает к родне в деревню, и велел Варе приглядывать за его жилищем. Запасные ключи от его квартиры всегда висели на гвоздике у Вари в прихожей. Варя клятвенно обещала каждый день заходить к деду в квартиру и проверять, все ли в порядке.

Дед пошел было на выход, но вдруг, уловив какое-то движение на кухне, бесцеремонно отодвинул Варю в сторону и двинулся туда. Не обращая внимания на испуганно таращившуюся на него Гайку, он подозрительно оглядел стол и принюхался. Но, не углядев ни рюмок, ни бутылки, ни пепельницы и не учуяв запаха дыма, отмяк.

Дед Илья не раз заставал Варины посиделки с Идой, которая не признавала задушевных чаепитий без сухого вина и сигарет. Дед Иду терпеть не мог, считал, что она сбивает Варю с толку, и каждый раз устраивал Варе нагоняй. Причем в вине дед большого греха не видел, называл его «кислятиной» и считал безобидным баловством. Но курево выводило его из себя.

— Хужей курящей девки тока свинья! — кричал он на Варю, и не одна пачка сигарет летела в помойное ведро или исчезала, смятая, в дедовом кармане.

Не углядев на столе ничего крамольного, дед подобрел и, уже благосклонно, познакомился с Гайкой. Приглядевшись к новой Вариной подружке поближе, дед приосанился, и в его голосе и взглядах, которые он бросал на Гайку, появилось что-то такое, что Варина бабушка назвала бы «гусарским». Это было так явственно, что Гайка ярко краснела, а Варя втихомолку хихикала.

Когда дед Илья ушел, Варя долго рассказывала о нем Гайке, и обе хохотали.

— Прикольный дед, — заключила Гайка, вытирая слезы, выступившие на глаза. — Мне он понравился.

— Ты ему тоже, — заметила Варя, и они снова захохотали.

Отсмеявшись, Гайка в упор уставилась на Варю.

— Все-таки почему они хотели тебя убить? Откуда они узнали, что ты что-то про них знаешь?

Варя опять молча пожала плечами.

— Понимаешь, — помолчав, ответила она, — когда Ида мне позвонила, она сказала: «Меня убили, Юрку тоже, и ты берегись…» По крайней мере, я так поняла. Я думаю, Сливков втянул Иду во что-то такое, за что убивают. Их убили, а меня пытались убить на всякий случай, потому, что я Идина подруга и могла что-то знать.

— Твоя Ида могла общаться с сотнями людей, ты наверняка у нее не единственная подруга, что ж, теперь всех убивать?

— Согласна, притянуто за уши, — вздохнула Варя, но я больше ничего не могу придумать. Вообще, данных очень мало, выборка нерепрезентативна.

— Переведи, — озадаченно потрясла головой Гайка.

— Ну, это такой научный термин. В науке, чтобы установить какую-либо закономерность, набирают данные, и количество этих данных должно быть достаточно большим, чтобы не мешали случайности, понимаешь?

— Смутно, — призналась Гайка.

— Ну давай на примере… На земле существует определенный процент леворуких людей. Но если ты возьмешь группу из пяти — десяти человек, то таких людей там может и не оказаться. И ты сделаешь неправильный вывод, что левшей вообще не существует в природе. А ведь это не так, это просто случайность. А вот если ты возьмешь тысячу человек, то среди них непременно окажутся левши, причем процент этих людей будет примерно таким, как в среднем на земле. То есть выборка, состоящая из пяти — десяти человек, не отражает истинного положения вещей, она нерепрезентативна. А вот большая выборка из тысячи человек — отражает, она репрезентативна. Поняла?

— Про левшей поняла. — Гайка почесала нос. — А причем тут убийства — нет. Убийца может и ограничиться этой парочкой-тройкой убийств, не находишь? И причем тут большие числа?

— Только не в этом случае. — Варя азартно засверкала глазами. — Слишком сложно ради парочки убийств затевать изготовление токсина. Парочку можно и кирпичом в подворотне, а тут — спецлаборатория, спецоборудование! А эта тетка-киллерша? Похоже, она профессионал высокого класса. Нет, для парочки убийств масштаб великоват. Поэтому должны быть еще жертвы, и их надо найти.

— Как же мы их найдем? — Гайка недоуменно уставилась на Варю.

— Что значит «мы»? Ты послезавтра уезжаешь.

Гайка отвела глаза, задумчиво покачалась на стуле.

— Сдам билет, — после паузы сказала она. — Не хочется мне ехать домой. И тебя бросать не хочется. Мне интересно, чем дело кончится. Только ты мне скажи, как мы их искать будем?

Что греха таить, Варя обрадовалась. Ей так страшно было оставаться одной! Конечно, впутывать Гайку в опасные дела нечестно, но может быть… может быть, ничего плохого больше не произойдет?.. Дома их никто не тронет, а на улице они будут осторожны. В темноте гулять не будут и ни на какие приманки, вроде упавшей в яму собачки, больше не купятся. Вдвоем они будут в меньшей опасности. И вообще… она подумает об этом завтра. Утро вечера мудренее, вот так. И переночевать у нее Гайке, конечно, безопаснее, чем на вокзале.

— Завтра мы пойдем в Научную библиотеку, возьмем подшивку «Тайгинских вестей» и просмотрим некрологи. Будем искать тех, кто умер внезапно, это иногда можно понять из некролога. Выпишем адреса, они тоже часто указываются, чтобы люди пришли попрощаться с покойным. Потом мы обойдем эти адреса и расспросим родственников — как умер, отчего и, главное, как выглядел. Я, правда, не представляю, под каким предлогом мы будем их расспрашивать, надо об этом подумать. Все это, конечно, напоминает поиск иголки в стоге сена, но с чего-то же надо начинать.

— Может, порыться в интернете? — предложила Гайка. Наберем в поисковике «Столбняк в Тайгинске», вдруг что-нибудь выпадет по нашим делам.

— Да, нужно попробовать, — поддержала ее Варя. — Может быть, будет упоминание об учащении случаев заболевания столбняком в Тайгинске или что-то подобное… Хотя, например, у Сливкова диагноз был неясным, там что-то с сердцем. Вообще, многое непонятно.

— Да-а, все писано вилами по воде… — погрустнела Гайка. Но все равно давай побегаем, поспрашиваем, вдруг на что-то наткнемся. А свидетелей я разговорю, не сомневайся. Мне все обо всем расскажут!

— Ладно. — Варя встала и начала собирать со стола грязную посуду. — Библиотека открывается в девять, надо лечь пораньше, чтобы завтра к открытию подъехать.

В интернете найти ничего не удалось. Не было ни упоминаний о странных случаях заболевания столбняком в их городе, ни даже об учащении заболеваний столбняком в Тайгинске.

Слегка разочарованные, они решили ложиться спать. Варя постелила Гайке как гостье на своем диване, а для себя разложила кресло-кровать. Перед сном они еще долго разглядывали фотографии в Гайкином телефоне. В конце концов Варе даже стало казаться, что она давно знает эту толпу веселых и красивых людей, похожих на Гайку.

Наконец они улеглись, и Персик угнездился в кресле, и Варя уже стала засыпать, когда Гайка, сонно сопевшая на диване, вдруг подняла голову и совершенно сомнамбулическим голосом сказала:

— Не понимаю, почему у тебя нет парня. Ты хорошенькая. Может, ты слишком умная?.. И прическа эта тебе не идет…

И она снова упала на подушку и заснула.

У Вари потеплело на душе. Может, она правда хорошенькая? Просто прическа ей не идет. Надо сменить прическу, и все станет хорошо. Вот завтра прямо с утра взять и поменять… И все станет хорошо-о-о…

5

Варя проснулась от оглушительного грохота. Что-то упало, загремело, зазвенело. Истерически залаял Персик, что-то покатилось по полу. Потом Персик душераздирающе завизжал, и этот звук буквально выбросил Варю из постели.

Не разбирая дороги, она кинулась к балкону — именно там происходило что-то ужасное, — запуталась в тюли, висевшей у балконной двери, сзади на нее налетела Гайка, и обе они выпали на балкон.

Персик кидался на ограждение балкона, бешено лаял и рычал, задирая голову вверх. Варя подняла голову и успела увидеть чьи-то ноги, которые, мгновение поболтавшись в воздухе, исчезли за краем балконного козырька. По крыше прогрохотали шаги, что-то хлопнуло, прошуршало и затихло. Варя и Гайка с раскрытыми ртами застыли на балконе.

В окнах их дома и дома напротив горели огни, хлопали двери балконов, разбуженные соседи громко перекрикивались, спрашивали, что случилось.

— Бачыла, бачыла! — голосила на своем балконе соседка справа Зося Копыток. — Чорны, чорны, як чорт! Наверх упоуз! Варечка, ты жыва?

Зося уже лет двадцать жила в Сибири, но со страху всегда голосила на родном белорусском.

— Жива! — громко крикнула Варя, стараясь перекричать оглушительный лай Персика.

Внизу, на первом этаже, басовито и гулко загавкал Громолай. Персик мгновенно переключился на внутреннего врага, просунул голову сквозь боковую решетку балкона и стал визгливо переругиваться с Громолаем. Послышался звук сирены, мигая маячком, во двор въехала патрульная машина. Видимо, кто-то из соседей позвонил в полицию. Только слева, на балконе деда Ильи, было темно и тихо.

Медленно приходя в себя, Варя ощутила мерзкий запах. Воняло от какой-то белесой лужи, растекшейся посреди балкона. Рядом валялась опрокинутая кастрюлька… Это была каша, Персикова каша, про которую Варя, выставившая ее вчера на балкон, намертво забыла и которая, простояв весь день на жаре, конечно же, прокисла.

К тому времени как полицейские поднялись в квартиру, Варя слегка разобралась в ситуации.

Кто-то хотел залезть к ним ночью через открытый балкон. Спустившись на веревке с крыши, незваный гость встретил неожиданное препятствие в виде бдительного Персика и кастрюльки с прокисшей кашей. То ли он сначала вляпался ногой в кашу и разбудил Персика, то ли наоборот, угодил в кашу, спасаясь от отважного сэра Персиваля, но, так или иначе, Персик их спас.

Потные парни в форме, треща рациями, походили по квартире, морщась, постояли на балконе, не слушая Вариных извинений по поводу прокисшей каши, выслушали гомонящих соседей и выяснили, что, кроме Зоси Копыток, никто злоумышленника не видел, а Зося видела только, что он «черный как черт», что когда этот «черт», спрыгнув с чердака, бежал вниз по лестнице, никто не отважился открыть дверь, а в глазок ничего толком разглядеть было нельзя, а также, что никто не убит и ничего не похищено, дали Варе и Гайке добрый совет: «Закрывать балкон надо, красавицы» — и укатили на свою службу, которая «и опасна, и трудна». А Варя и Гайка остались одни.

Соседи еще некоторое время перекликались, обсуждая произошедшее, потом постепенно разошлись, щелкая запорами балконов. В окнах погас свет, и наступила тишина.

Варя и Гайка, убрав смердящую кашу и наскоро помыв балкон, тоже ушли в комнату, защелкнули запор на балконной двери и уселись на диван. Персик, чувствовавший себя героем, без спросу влез между ними. Они сидели и молчали, глядя друг на друга.

— Как сказал бы дед Илья, обделались легким испугом, — прервала молчание Варя.

И они истерически захохотали. Они корчились, всхлипывали, рыдали, зажимали руками рты, задыхались, а смех рвался из них, лился слезами по багровым лицам, переходил в икоту и кашель.

— Уж кто обделался, — плакала Гайка, — так этот злодей. Прикинь, отмывается сейчас! А-а-а!

— У нас за углом автомойка, — вторила ей Варя. — Наверное, туда побежал! Там и отхимчистить могут и отдезодоранить! А-а-а!

Персик недоуменно таращился на них, потом слез с дивана и ушел в прихожую.

— Тихо! — прикрикнула сама на себя Варя и глубоко подышала, с трудом сдерживая судорожный смех. — А если серьезно, Гая, то тебе надо завтра уезжать. И лучше не поездом, а самолетом. Давай, я тебя завтра прямо с утра провожу в аэропорт, бог с ними, с деньгами, купим билет, у меня еще отпускные не израсходованы.

— Бесполезно. — Гайка тоже с трудом отдышалась. — Они наверняка следили за твоим домом и меня видели. Поодиночке опаснее, чем вдвоем. И вообще, с подводной лодки не сбежишь.

— Да-а, — вздохнула Варя. — Двое в субмарине, не считая собаки. Джером отдыхает!

— Ну уж нет, — возмутилась Гайка. Как это — не считая собаки? Персик сегодня нас спас. В субмарине нас трое. Трое в субмарине, считая собаку!

— Ладно, — согласилась Варя. — Ну и куда мы поплывем в нашей субмарине?

— Сегодняшний эпизод показал, — деловито начала Гайка, — что полицию раскачать трудно. Надо искать доказательства. Будем делать то, что планировали, опрашивать свидетелей.

— Ок! — Варя встала и потянулась. — Действуем по плану. Кстати, а где наш юнга? Чем он там занимается? Персик!

Она уже некоторое время слышала подозрительную возню в прихожей.

Раздался шорох, что-то шлепнулось, звякнуло, покатилось, и в комнату неуверенной, спотыкающейся походкой прибрел Персик. Увидев его, Варя и Гайка свалились на диван и снова стали кататься, выть и рыдать от хохота.

У Персика «через плечо» была надета Гайкина сумка. Она волочилась за ним на длинном ремешке, путалась у него в лапах, и от этого вид у Персика был сконфуженный и печальный.

С трудом отдышавшись, Варя посмотрела на Персика, который смирно сидел посреди комнаты, опутанный сумкой, и грустно глядел на них с Гайкой.

— Ну что, злодей, ты сам себя наказал!

Выпутывая Персика из сумки, она вдруг спохватилась:

— Гая! У тебя документы здесь лежали?

Гайка взвизгнула и кинулась в прихожую.

К счастью, Гайкины документы, плотно завернутые в полиэтиленовый пакет, заинтересовали Персика мало, он лишь слегка погрыз уголок пакета. Гораздо больше его привлекла косметика. Губная помада была изгрызена, тональный крем выдавлен из тюбика и размазан по полу прихожей и, частично, по Персиковой шкуре. Гайка беззаботно махнула рукой:

— А, куплю новую!

— Никогда не клади сумку на тумбочку, — предупредила ее Варя. — Вешай на крючок, вот сюда.

Гайка послушно повесила сумку на крючок и опять захохотала.

— Никогда не думала, что сэры могут быть такими воришками!

— Эти «сэры» еще и драчуны, злостные деколонщики и балконные писуны, — проворчала Варя.

Когда она кончила объяснять Гайке, кто такие «деколонщики», та уже совсем изнемогла от смеха и валялась на диване, тяжело дыша и постанывая: «А-а-а! А-а-а!»

Отдышавшись, она сказала:

— Знаешь, я никогда в жизни не смеялась так, как сегодня!

Варя, задумчиво вертевшая в руках изгрызенную помаду, подняла глаза и сказала:

— Ох, не к добру…

Спать они так и не легли. В половине девятого они вышли из дома и, озираясь по сторонам, пошли к остановке троллейбуса.

Было страшно. Еще дома они решили, что будут очень внимательны, будут остерегаться подозрительных людей и приближающихся машин — могут запихнуть в машину и увезти, будут держаться вместе и если что — визжать что есть мочи, орать и звать на помощь.

Они еще раз залезли в интернет и выяснили, где в Тайгинске можно купить газовые баллончики. Решили по пути заскочить и купить. А пока сунули в сумки баллоны дезодоранта и лака для волос — какое-никакое, а средство защиты. Можно брызнуть в глаза и на какое-то время вывести противника из строя.

Уже стоя наготове в прихожей, они вдруг спохватились: а Персик? А вдруг кто-то проникнет в дом в их отсутствие? Конечно, Персик не будет тихо лежать в уголке, полезет защищать дом и погибнет. Против лома нет приема…

— Сэра Персиваля надо брать с собой, — сказала Гайка. Варя молча надела на бурно радующегося Персика шлейку и прицепила поводок.

Планы пришлось корректировать. С собакой в читальный зал их не пустят. Решили, что Варя пойдет в библиотеку одна, а Гайка с Персиком побудут в университетском парке у фонтана. Это людное место, там всегда полно студентов, а сейчас еще и абитуриенты с родителями клубятся. И не придется оформлять разовый пропуск для Гайки, меньше мороки.

До библиотеки они добрались без проблем. На улице было солнечно, многолюдно и с виду так безопасно, что они поневоле расслабились и успокоились. Ни на улице, ни в троллейбусе к ним никто не пытался подойти, поблизости не было никого, похожего на вчерашнего «кота Базилио» или зловещую женщину с отрезанным ухом. Доведя своих компаньонов до фонтана, Варя побежала в «научку».

Едва начав листать подшивку «Тайгинских вестей», Варя сразу же наткнулась на некролог, посвященный Матвею Ромишевскому, известному в городе журналисту. Варя даже ахнула вслух от неожиданности, она ничего не слышала о его смерти. Конечно, в последнее время ей было не до газет, не до телевизора, не до интернета.

Ромишевский славился громкими, иногда даже скандальными статьями и журналистскими расследованиями. И вот умер. Совсем молодой…

Варя вчиталась в некролог: так… «внезапно»… «в расцвете творческих сил»… «остановилось сердце мужественного человека»… так, два дня назад… панихида сегодня по адресу…

Журналист подходил по всем признакам. К тому же на него можно будет взглянуть самим, а не расспрашивать кого-то, как выглядел покойник. Вспомнив, на что она собирается «взглянуть», Варя поежилась. Но что делать, надо… Она старательно переписала время начала панихиды, адрес и стала листать дальше.

Для себя она решила ограничить поиски тремя месяцами. Подробности более давних событий едва ли удержатся в памяти окружающих. Еще она решила исключить детей и очень старых людей — вряд ли для их устранения станут привлекать киллера. Таким образом обычно убивают бизнесменов, политиков. Хотя вот Сливков, например, никак в этот круг не вписывается… Если не знать, что у него была другая, тайная и темная жизнь.

Вот, кстати, некролог Сливкова, вот Иды, а вот — Феликс Гримайло, который умер на собственной свадьбе. Варя торопливо пролистнула газетные листы. Это старушка… еще старушка… Этот «после тяжелой, продолжительной болезни»… Не то…

А, вот! Кравчук Тамара Яковлевна, владелица сети массажных салонов и элитного фитнес-центра «Тамариск». Так, «внезапная смерть на взлете»… «в расцвете сил»… Адрес… Совсем рядом, на Бакунинской…

Опять старики… Вот групповой некролог — жертвы автокатастрофы… А, вот: Самарин Николай Ермилович, работник городской администрации… Адрес…

Через час Варя вышла из библиотеки с исписанным блокнотом и направилась к фонтану, который назвала про себя «точкой рандеву», как в шпионском романе.

Гайка сидела на бортике фонтана. Вокруг нее, словно осы вокруг варенья, вились то ли студенты, то ли абитуриенты мужского пола. Вся компания дружно лопала мороженое. Персик тоже не был обижен — лежа на травке, он старательно вылизывал мороженое из бумажного стаканчика.

Варя завистливо вздохнула. Пока она глотала газетную пыль, ее соратники неплохо проводили время. А она бы тоже не прочь поесть мороженого!

Гайка, завидев Варю, сорвалась с места и, не обращая внимания на своих временных поклонников, кинулась к ней. Парни, разинув рты, смотрели ей вслед.

— Ну? — жадно спросила Гайка.

— Кое-что, — коротко и конспиративно негромко ответила Варя, сразу забыв о мороженом. И, помахав блокнотом, добавила: — Самый близкий адрес — Бакунинская, двадцать восемь. Кравчук Тамара Яковлевна, бизнес- вумен, скончалась внезапно. Отсюда недалеко, неспешным шагом минут десять.

— Веди, — так же коротко сказала Гайка, и они быстро пошли к выходу из парка. Пройдя несколько шагов, вспомнили про Персика и разом оглянулись. Персик бежал за ними, таща в зубах недовылизанный стаканчик.

С шумного Университетского проспекта, по которому фланировали толпы абитуриентов, они свернули на тихую, тенистую Бакунинскую улицу, застроенную старыми деревянными купеческими домами в два этажа, засаженную тополями и сиренью. Эта улица считалась исторической частью Тайгинска, а дома — памятниками деревянного зодчества. Их наличники, украшенные деревянным кружевом, и затейливые фигурки флюгеров воспроизводились на фотографиях в красочных альбомах, которые стоили сумасшедших денег и которые непременно дарили всем важным гостям, посещавшим город. На этой улице сохранилась старая булыжная мостовая, весной усыпанная жесткими чешуйками тополиных почек.

Варе казалось странным, что Тамара Кравчук, богатая, успешная женщина, жила на этой улице, в одном из этих домов. Конечно, здесь центр города и в то же время зеленый тихий уголок, но эти дома без удобств, с колонками во дворах…

Пока они шли к дому двадцать восемь, Варя поглядывала на Гайку: что-то в ней появилось новое. Глаза ее таинственно мерцали, на губах то и дело возникала затаенная улыбка, щеки разрумянились. Варя применила метод дедукции и, как ей показалось, нашла отгадку. Наверное, среди тех парней, которые вились вокруг Гайки там, у фонтана, нашелся такой, который ее серьезно зацепил. Гайка влюбилась!

— Эй! — окликнула она подругу. — Ты чего такая? Влюбилась?

Гайка повернула к ней сияющее лицо.

— Ва-ря! Ва-реч-ка! Ты не поверишь! — Она подпрыгнула и восторженно завизжала: — И-и-и!

Ну так и есть!

— Что, так серьезно? Он кто, студент или поступает?

— Да нет, ты не так поняла. — Гайка справилась с собой, пошла спокойнее. — Я такую новость узнала! Ребята из абитуры сказали. Прикинь, в универе открывается новый факультет. Факультет психологии, ты представляешь? Я же говорила, я везучая! Приемная комиссия начнет работать в октябре, еще уйма времени! Я поступлю! У меня очень хорошие баллы! Никуда уезжать не нужно. Сниму жилье, и пока можно на работу устроиться. Урра!

— Какое жилье? — обиделась Варя. — Будешь жить у меня. И зачем тебе сейчас работа? Лучше подготовиться, почитать литературу. Там же наверняка будет собеседование. Книги я тебе достану, интернет есть. Как-нибудь прохарчимся на мою зарплату. Только… Гая, ты же психиатром хотела стать? А с университетским дипломом тебя к больным не подпустят.

— Варечка, я психологию хотела изучать! Это в сто раз интереснее психиатрии! Психиатрия — только частный случай психологии. Это судьба! Все сошлось! И то, что меня тот козел завалил, и то, что я тебя встретила. Как бы я иначе узнала про этот факультет?

Она схватила Варю за руку и убежденно сказала:

— Это знак судьбы! Значит, мы все делаем правильно. Вот увидишь, все у нас будет хорошо и все получится!

Варя потихоньку скрестила пальцы. Ох, не сглазить бы! Но радость передалась и ей. Теперь Гайка уж точно не уедет. И не надо мучиться угрызениями совести, потому что Гайка теперь рискует не из-за нее, Вари, а из-за судьбы!

Под возбужденное стрекотание Гайки они быстро добежали до дома двадцать восемь, и тут все Варины недоумения рассеялись.

За фигурной кованой оградой стоял особняк, один из тех, которые в народе ядовито именовались «опарышами» по фамилии владельца строительной фирмы Опарина. Его фирма возводила такие дома для богатых по всему городу.

Зеркальные окна отражали окружающий мир и не впускали внутрь нескромные взгляды. Затейливые башенки, балкончики и терраски торчали там и тут. Каминные трубы на крыше, английский газон и яркие клумбы довершали картину. Это был дом для настоящей «рашен бизнесвумен». В ряду старых серых, вросших в землю домов он торчал вызывающе и неуместно, как золотой зуб в ряду кариесных гнилушек.

На завалинке соседнего дома сидела толстуха лет сорока пяти в сарафане ярко-зеленого цвета. Гайка уверенно направилась к ней.

— Даю мастер-класс, — шепнула она Варе. — Подыгрывай мне.

Варе ничего не оставалось, как идти за ней. Персик, поняв, что можно сделать привал, пристроился на травке у фигурной ограды особняка и принялся терзать стаканчик из-под мороженого.

Толстуха лущила вареную кедровую шишку: ловко сдирала коричневые чешуйки, выковыривала нежные розоватые орешки и с аппетитом грызла их крепкими зубами. На завалинке рядом лежали еще несколько шишек — темно-коричневых, лоснящихся, пахнущих смолой и дымком. Видно было, что сварены они по всем правилам — на костерке, в котелке с травой.

— Скажите, пожалуйста, — заговорила Гайка, подойдя к тетке, — это чей дом такой красивый? Туда можно попасть? Хозяева сейчас дома?

— А тебе-то че? — Тетка была неприветлива и подозрительна. — Ты кто такая?

— Понимаете, мы в строительной академии учимся. Нам на лето дали задание — найти в городе интересные дома, ну, в архитектурном смысле, найти и зарисовать снаружи и изнутри. Как вы думаете, нас могут туда пустить?

— А некому пущать, — равнодушно сказала толстуха. — Померла Тамарка, месяц уж как.

— Померла?! — Гайка так искренне ахнула, прижав ладошки к щекам, что тетка прониклась к ней сочувствием и доверием и стала разговорчивее.

— Померла, в июле ишо. Томка тут жила, Кравчучка. Кому уж теперь дом отойдет, не знаем. Какие-то были, осматривали… Говорили, под садик детский отойдет, али че… Акцион какой-то будет. Родственников-то нет. Снаружи-то рисуй, а снутря — нет, опечатано все.

— Отчего же она померла? — горестно спросила Гайка. — Старенькая совсем была, да?

— Хы-ыть! — хмыкнула тетка. — Ты че ж, думаешь, токо старые мрут? Вона мне пятидесяти ишо нет, а гипертония задавила, диабет. На Пасху чуть богу душу не отдала. Врачиха со «Скорой» сказала: сахар, мол, в тебе комом собрался. Вона как!

Варя хмыкнула про себя. Первый раз она слышала такое определение диабетической комы.

Но разговор уходил в сторону, и Варя решила вмешаться.

— Гая, пойдем отсюда, — заныла она, стараясь, чтобы голос звучал испуганно и жалобно. — Пойдем, ну его, этот дом. Я мертвецов боюсь, у них всегда такие лица страшные…

Гайка схватила идею на лету.

— Почему же страшные, Варенька? Наоборот, спокойные такие лица, тихие. Правда же?

И она вскинула на тетку честные, наивные глаза.

Та сплюнула в горсть ореховую скорлупу и задумчиво пожевала губами.

— Не-е, Томка-то страшная была! Скалилась мордой, в морге хотели ей морду выправить, да ниче поделать не могли. Во как!

И лицо толстухи скорчилось в гримасе, так похожей на те, которые Варя уже видела дважды, что она невольно вздрогнула.

— Ох, прости господи, — закрестилась тетка. — Нельзя же на себе показывать!

И громко зашептала:

— Вот че, девки, Томку бог наказал! Она здоровая была как бык, а откинулась в одночасье. За грехи это ей! Богатства наворовала, вон какой дом отгрохала на месте своей избы, в эти ее салоны проститутки мужиков заманивали, и сама она проституткой была, вот че! Прости, господи, душу ее грешную…

— А вы не видели здесь женщину, такую пожилую, прихрамывает слегка. В шляпе такой прозрачной? — осторожно спросила Варя.

— Старух-то тут много ходит, церква рядом, вон там, на горке. Может, и была, а кто она вам?

— Это преподавательница наша, — зачастила Гайка. — Она тоже дома интересные рисует. Она нам задание-то и дала!

Дальше Гайка, как Штирлиц, заметала следы. Сначала горько сетовала на то, что им не удастся отличиться, зарисовав такой красивый дом, потом ловко свернула на трудности учебы, потом на трудности жизни вообще, вызвала у тетки горячее сочувствие и рассталась с ней почти подружками. Тетка даже всучила им на прощание по кедровой шишке.

Уже уходя, Варя поймала неодобрительный взгляд толстухи, брошенный на кучку бумажного мусора возле ограды особняка. Это было то, во что Персик превратил бумажный стаканчик из-под мороженого. Она вернулась и, присев на корточки, стала тщательно выбирать обрывки из травы. Какой-то небольшой красный предмет попался ей под руку. Когда она пригляделась, у нее гулко забилось сердце и ослабли ноги. Это была пластмассовая божья коровка на обрывке зеленого стебелька…

— Она здесь была! — шепотом твердила Варя, когда они с Гайкой поспешно уходили с тихой Бакунинской улицы. Она все время оглядывалась, жуткая старуха чудилась ей за каждым кустом, за каждым забором. Гайка тоже побледнела и испуганно озиралась по сторонам. Только Персик беззаботно носился вокруг них, все обнюхивал и переругивался с окрестными собаками, сидевшими во дворах на цепи.

И все-таки, несмотря на страх, они были воодушевлены первым успехом. Они шли по верному следу!

Подгоняемые этой мыслью, девчонки обежали и объехали еще пять адресов, расположенных в разных концах города. Но повезло им только один раз. Правда, консьерж, сидевший в подъезде дома, где еще недавно жил работник городской администрации Самарин, не стал с ними разговаривать, сказав, что родственников Самарина нет дома, и вытурил из подъезда. Зато в скверике рядом с домом сидели на лавочках интеллигентные старушки, и они очень посочувствовали Гайке, которая «искала родного дядю». Пока выяснилось, что Гайкин родственник был всего лишь однофамильцем их покойного соседа, Гайка сумела вытянуть из них кучу информации. Выяснилось, что покойный при жизни был бравый мужчина, не пил, не курил, махал гантелями на лоджии, но внезапно умер. И лицо его в гробу было таким, что внуков-школьников даже не пустили проститься с дедом. Старушку в капроновой панаме никто ни у дома, ни на похоронах не помнил. А на кладбище-то бабушки-соседки и не были.

— Ну что, — спросила Гайка, когда они, попрощавшись, вышли из сквера. — Как там у нас со статистикой? Выборка презентабельна?

— Ре-пре-зен-та-тив-на! — поправила Варя.

— Ладно, не придирайся и не уходи от ответа.

— Ну… — осторожно начала Варя, — пять адресов это, конечно, очень мало, но…

— Но?..

— Но из восьми известных нам случаев внезапных смертей четыре — с признаками отравления токсином. Пятьдесят процентов! Это не может быть случайностью. Загвоздка в другом.

— В чем еще загвоздка? — вознегодовала Гайка.

— Почему никто не бьет тревогу, ни врачи, ни журналисты? Почему не предупреждают население хотя бы об увеличении случаев заболевания столбняком? Или это не столбняк?

— Но это же не массовая гибель, не эпидемия! — убежденно сказала Гайка. — Четыре случая за три месяца! К тому же — летних. Летом частота заболеваний увеличивается. А наводить панику на население — себе дороже. Они, может, нарочно молчат!

— Может, ты и права, — вздохнула Варя. — Ну, куда теперь?

— У меня уже ноги отваливаются! — взмолилась Гайка. — Даже Персик вон устал! И есть хочется! Пойдем куда-нибудь, где можно поесть!

Да, поесть и отдохнуть не мешало. Бегая весь день по жаре, они совсем выбились из сил. Даже Персик опустил хвост и тяжело дышал, вывесив из пасти язык. А еще сегодня надо было обязательно попасть на панихиду по покойному журналисту Матвею Ромишевскому.

Они побрели по улице, ища места, где можно поесть и посидеть. Множество киосков с обычным набором — «пиво-кола-чипсы-жвачка» попадались им по пути, и если бы Варя была одна, она вполне удовлетворилась бы чипсами и минералкой, а Персику купила бы гамбургер или сосиску в тесте. Но Гайка тащила их мимо, ей нужна была нормальная еда. Варе даже казалось, что она ведет их по запаховому следу, как ищейка.

Наконец она остановилась около небольшого одноэтажного строения с вывеской «Трактиръ». Гайка принюхалась и, оставив Варю с Персиком ждать, пошла на разведку.

Вскоре она вернулась очень довольная. Этот трактир — что-то вроде столовки, но приличной. Довольно чисто, и цены не кусаются. Кофе тоже дают, правда, растворимый, но приличный. Она уже заказала для них суп-харчо и котлеты с жареной картошкой, а Персику — котлету с гречкой, потому что собакам вредно лопать картошку. Пирожные к кофе они выберут потом, а еще здесь, позади дома, есть веранда с двумя столиками, и их пустят туда с Персиком, она договорилась. Сейчас в столовке пусто, и официантка не вредная.

Варя пошла за Гайкой, в который раз удивляясь ее способности располагать к себе людей. Варя могла бы поклясться, что никого, кроме Гайки, сюда не пустили бы с собакой.

На маленькой веранде они уселись за столик, а Персик улегся под столом и устало привалился к Вариным ногам.

Приветливая официантка принесла им горячий суп. Варя вспомнила, как называл этот суп дед Илья — суп «харчок». Она поделилась воспоминанием с Гайкой, и они просто легли на стол, давясь смехом.

Они съели и «харчок», и котлеты с картошкой, и выпили кофе с пирожными. Персику его котлету с гречкой «подали в постель» — положили в одноразовую картонную тарелочку и подсунули под стол. А напоследок купили маленькую бутылку минеральной воды и, выйдя из кафе, напоили его.

До панихиды оставалось еще более часа, и подруги решили посидеть в маленьком сквере, который встретился им по пути. Скверик был уютным и тенистым, с огромной клумбой посередине. Клумба радовала глаз сложным разноцветным узором из крупных и мелких цветов, благоухала и даже пела сонными, низкими голосами шмелей, гудящих над цветами.

Варя и Гайка сели на скамейку возле клумбы, вытянули усталые ноги и затихли. Варя закрыла глаза. Слабый прохладный ветерок приятно обдувал разгоряченное лицо, над головой шумела листва, в желудке переваривались котлета с картошкой и суп-харчо, во рту еще стоял вкус неплохого кофе. И совсем не хотелось думать о покойниках и убийцах. Варя стала куда-то уплывать в дреме…

— Варя, смотри, смотри, — вдруг негромко вскрикнула Гайка, и Варя испуганно вздрогнула и открыла глаза. Гайка, смеясь, кивала на клумбу. Варя взглянула туда и ахнула.

Из гущи цветов торчала невозмутимая мордочка Персика. Приглядевшись, Варя поняла, что этот тип вновь попирает морально- этические нормы. Забравшись в самый центр клумбы, он восседал там в «позе орла», справляя большую нужду, и при этом еще с эстетски пресыщенным видом нюхал какой-то цветочек.

Варя вскочила и в бессильном негодовании забегала вокруг клумбы.

— Поросеныш! Фоксятина! Горе-луковица! — шепотом выкрикивала она. Громко кричать было нельзя, чтобы не привлекать внимания прохожих, среди которых непременно найдутся люди с активной жизненной позицией. Варя живо представила, как их с Гайкой и Персиком волокут в полицию и приговаривают к огромному штрафу за нарушение не только морально-этических и санитарно-гигиенических, но и экологических норм.

Между тем Персик завершил процесс и стал лихо взрывать землю задними лапами. Во все стороны полетели поломанные стебли и оторванные головки цветов.

Тут уж Варя решилась. Двумя кенгуриными прыжками она махнула на клумбу и за шкирку выволокла «эстета» из райских кущ. Кое-как поправив поломанные и помятые цветы, она позорно бежала с места преступления, держа в охапке Персика. Гайка, хохоча, вприпрыжку бежала за ними. Персик невозмутимо сидел у Вари на руках и ангельски-невинно поглядывал по сторонам. Время от времени он вытягивал мордочку и нежно целовал Варю в ухо.

6

Все повторялось. Варя опять входила в душное помещение, где стояли люди со скорбными лицами, где был приглушен свет и звучала тихая, печальная музыка, а в центре на невысоком постаменте стоял гроб, заваленный цветами. Народу в ритуальном зале было очень много, еще больше толпилось на улице перед входом. Варя даже боялась, что ей не удастся протолкаться поближе и взглянуть на покойника. Но ей удалось…

На улицу, где ее ждали Гайка с Персиком, она вышла в подавленном состоянии. Все повторилось и здесь. У мертвого журналиста в гробу было такое же жутко улыбающееся лицо.

Гайка поняла ее без слов. Молча отдала ей поводок, к которому был прицеплен присмиревший Персик, и пошла ко входу в зал. Гайка одна знала, как выглядит лицо человека при столбняке, и только она могла сказать, похоже ли то, что видела Варя, на столбняк.

Варя отошла подальше и стояла, бездумно разглядывая толпящихся у зала людей. Из подкатившей машины вылез мужчина и помог выйти пожилой женщине в траурном платье и шляпке с вуалеткой. Они направились ко входу в зал. У Вари вдруг сильно заколотилось сердце. Эта женщина сильно напомнила ей ту, с отрезанным ухом. Ей впервые пришла в голову мысль: а что, если киллерша тоже здесь? Ведь была же она на кладбище, почему бы ей не посещать и панихиды?

Варе стало так страшно, что она чуть не кинулась прочь со всех ног. Но надо было дождаться Гайку, и она опомнилась, только отошла еще дальше от толпы, к самой ограде.

«Тихо, — уговаривала она себя, — тихо. Даже если эта тетка здесь, что с того? Она же не знает, что я догадываюсь, кто она. Она же не видела, что я следила за ней…»

— Госпожа Иваницкая? Варвара Сергеевна? — раздался позади нее голос, совершенно ей не знакомый.

Варя так сильно вздрогнула, что Персик, мирно улегшийся прямо на асфальт и задремавший, подскочил и гавкнул. Варя резко обернулась и огромными от страха глазами на побледневшем лице уставилась на говорившего.

Слава богу, это был мужчина, и Варя не сразу, но узнала его. Тот самый молчаливый незнакомец, которого она видела в кабинете у следователя Седова и которого она про себя назвала Носоногом. Сегодня вместо джинсов и рубахи навыпуск на нем был темный костюм и темный галстук. Сразу было понятно, что человек пришел на траурное мероприятие.

— Напугал вас? — спросил Носоног, глядя на бледное Варино лицо. — Простите…

И он снова улыбнулся ей, как тогда, в кабинете следователя. Носатое, худое лицо сразу чудесно похорошело и стало таким привлекательным, что у Вари странно сжалось сердце, и кровь бросилась в лицо.

— Я видел вас там, в зале. — Незнакомец кивнул в сторону ритуального заведения. — Вы знали Матвея?

— Н-нет, — с запинкой ответила Варя, не зная, как объяснить свое присутствие здесь. И неловко соврала: — Я… случайно зашла…

И опять покраснела до ушей, теперь уже от стыда. Надо же такую глупость сморозить! Случайно…

— А вы? — торопливо спросила она, чтобы как-то сгладить неловкость. — Вы знали его?

— Да, — спокойно подтвердил Носоног, внимательно разглядывая Варю. — Я его знал. Матвей был моим клиентом. И другом.

— Клиентом? — удивилась Варя. — Вы ведь в полиции работаете. Матвей Ромишевский имел дело с полицией? Он что, нарушал закон?

— Нет, — все так же пристально разглядывая Варю и страшно ее этим смущая, ответил Носоног. — Я не работаю в полиции. Я частный сыщик. Матвей обращался ко мне за помощью в одном деле.

— Вы детектив? — поразилась Варя. Все посторонние мысли тут же вымело у нее из головы. — А там, у следователя, вы были по делу Ромишевского?

— Случайно! — торопливо перебил ее Носоног. — Гена Седов — мой старый приятель. Зашел к нему чайку попить, вижу — девушка на допросе такая милая. Вот и остался послушать.

Врет, решила Варя. Не случайно он там оказался. Уж больно заинтересованным он тогда выглядел. Он ведет какое-то расследование и что-то знает о Ромишевском. Он мог бы им помочь. Рассказать ему все? Но она видит его второй раз в жизни. Но он ведь знаком со следователем Седовым, тот разрешил ему присутствовать на допросе, значит, он не бандит. Наверное, сам прежде работал в органах, все частные сыщики — бывшие менты.

Наивно, конечно, так думать — знаком со следователем, значит, не бандит. Всяко бывает…

Промолчать? Можно и промолчать, за язык никто не тянет. Вот уйдет он сейчас, и они с Гайкой и Персиком опять останутся одни против неизвестных убийц. Трое в субмарине… И что они будут делать дальше? Два раза им повезло, но не может же везти бесконечно… А он — профессионал, он знает, как вести расследование, и как защитить свидетелей, он тоже знает. Что же делать?

Нужно задержать его до прихода Гайки. Гайка лучше ее разбирается в людях, умеет расположить их к себе. Нужно с ним поговорить…

— Значит, вы сыщик, — неуверенно заговорила она. — Тогда вы должны знать, отчего умер Матвей Ромишевский! Ведь он внезапно умер. Отчего?

Ответить детектив не успел.

— Варя! Ва-ря!!! — от ритуального зала, вопя во все горло, летела Гайка. Стоящие во дворе люди возмущенно оглядывались на нее, но она ни на кого не обращала внимания. На ходу она шарила в сумке, видимо, искала баллон с лаком для волос, который они взяли для самообороны. Ведь до покупки настоящих газовых баллончиков у них руки так и не дошли. Добежав до них, Гайка притормозила, с тревогой глядя на незнакомца.

— Это Гаянэ, моя подруга, — представила ее Варя. — Гая, все в порядке, не бойся, это детектив. Я его видела у следователя, — торопливо говорила Варя. Но Гайка бдительно держала руку в сумке и смотрела на незнакомца подозрительно.

— А документы у вас есть? — требовательно спросила она у детектива. Тот хмыкнул и извлек из внутреннего кармана удостоверение.

Варя в который раз восхитилась Гайкиной практичностью и здравомыслием. Сама она и не подумала о документах.

Внимательно изучив документ, Гайка передала его Варе. Та с любопытством прочитала: «Тимаков Станислав Иванович. Детективное агентство «Тигр». Номер лицензии…»

Они с Гайкой посмотрели друг на друга.

Все-таки за сутки с небольшим, проведенные вместе, они здорово научились понимать друг друга без слов. Глядя друг другу в глаза, они как будто посоветовались, и Гайка слегка кивнула, соглашаясь с Варей.

Они разом повернулись к Тимакову, и Варя решительно сказала:

— Станислав Иванович, нам надо с вами поговорить.

Тимаков слушал очень внимательно. Задавал вопросы. Въедливо выцарапывал из Вари мельчайшие подробности, особенно когда она описывала внешность женщины с отрезанным ухом и того мужчины, который напал на нее на пустыре. Заставлял как можно точнее воспроизводить подслушанный разговор Иды со Сливковым и то, что ей говорила по телефону умирающая Ида.

Они сидели в машине детектива, припаркованной неподалеку от ритуального зала, за углом: Тимаков и Варя на переднем сиденье, Гайка с Персиком на заднем. Гайка сидела молча, с серьезным лицом, внимательно слушала и изредка вставляла пару слов. Персик под все эти разговоры безмятежно дрых, даже похрапывал.

Варя рассказывала все, с самого начала, исключая только мелкие детали вроде сладкой яичницы. Описывая выражение лиц покойников, она повернулась к Гайке:

— Журналист похож на столбняк?

Несмотря на крайне невразумительный вопрос, Гайка мгновенно все поняла и ответила коротко:

— Один в один…

Варя повернулась к Тимакову.

— Вы видели медицинское заключение о смерти Ромишевского?

Тот ответил так же коротко:

— Паралич сердца. Ни слова про столбняк.

В машине было прохладно и, как отметила Варя, совершенно не пахло табаком. Она тут же решила, что отныне бросает курить. Она, собственно, никогда всерьез и не курила, так, покуривала, в подражание Иде и для самоутверждения. Она и курила-то последний раз в незапамятные времена, как раз тогда, у окна, перед тем как спрыгнуть на козырек подъезда.

Внимательно слушая Варю, детектив, видимо, сразу анализировал информацию и составлял план действий. Как только Варя замолчала, он скомандовал:

— Поехали…

— Куда? — хором спросили Варя и Гайка.

— К тому дому, где вы оставили женщину с поврежденным ухом. Какой там адрес?

Когда они уже ехали, он сказал:

— Если вы не против, девушки, предлагаю обращаться друг к другу по именам и на «ты». Так будет проще и короче. Я — Станислав, можно Слава, можно Стас. Друзья чаще зовут меня Тимом или даже Тимусом.

— Тимус — это вилочковая железа, — вредным голосом вставила Гайка.

— Железа! Да еще вилочковая! — делано ужаснулся Тимаков. — Надеюсь, она расположена не в каком-нибудь неприличном месте? А то парни задразнят!

— В приличном, — успокоила Тимакова Варя. — И вообще, тимус отвечает за иммунитет, то есть за защиту организма. Можно считать, что Тимус означает «защитник».

— Ну ладно тогда! — Детектив подмигнул Варе. — Будем считать это почетным званием. Значит, договорились, переходим на «ты».

Варя и Гайка согласно кивнули.

К указанному Варей дому Тимаков подъезжал медленно, внимательно оглядывая улицу и дома. Наконец остановился и, вздохнув, сказал:

— Захолустье… Ни одной камеры видеонаблюдения…

Затем перегнулся на заднее сиденье и откуда-то из-под хвоста спящего Персика, который при этом недовольно гавкнул, извлек ноутбук. Открыл его и стал молча щелкать клавишами. Он работал сосредоточенно и быстро, хмурился, покусывал губу, бегал глазами по экрану, а пальцами по клавиатуре, временами о чем-то задумывался и вновь углублялся в работу. Варя и Гайка сидели тихо, как мышки, боясь помешать. Наконец детектив выпрямился и повернул ноутбук экраном к Варе.

— Варя, вот данные на всех жильцов этого подъезда. Я отобрал женщин. Посмотри внимательно на фотографии, есть здесь эта дама с ухом? Или кто-нибудь, хотя бы отдаленно похожий?

Варя сосредоточенно вглядывалась в незнакомые лица. Гайка тоже подсунулась поближе к экрану, сопела Варе в ухо. Женщин было немного, человек десять, и среди них ни одной похожей на ту, с отрезанным ухом. А Варя так надеялась!

Она подняла глаза на детектива и виновато покачала головой.

— Значит, она здесь не живет, — сделал заключение Тимаков. — Так я и думал.

— Может быть, чья-то родственница, официально не прописанная, или снимает квартиру? — предположила Гайка.

— Официально никто из жильцов этого дома квартиры не сдает, я проверил. Неофициально — тоже вряд ли. Это все семьи среднего достатка, дополнительной жилплощади никто не имеет, одиноких, таких, которые могут сдавать угол, нет. Остается два варианта. Или это дальняя родственница, или подруга, которую пустили погостить, или…

— Что — или? — хором спросили Варя и Гайка.

— Или просто эта гражданка заметила, что за ней следят, и сделала «лисий скок». Знаете, как лисица сбивает со следа собак? Прыгает на бегу в сторону, собаки пробегают мимо, а она спокойненько бежит себе дальше. Она, Варя, заметила, что ты за ней следишь, зашла в первый попавшийся дом, дождалась, пока ты уйдешь, и, судя по всему, пошла за тобой.

— Как же она могла зайти в чужой дом? — возмутилась Варя. — А домофон?

— Могла позвонить в любую квартиру и сказать, что забыла ключ. Или потеряла. Или еще что-нибудь, — включилась в обсуждение Гайка.

— Нет! У нее был ключ от домофона, она не стояла и не ждала, когда ей откроют, она просто сама открыла дверь и вошла! — горячилась Варя.

Тимаков переводил взгляд с одной на другую и улыбался.

— Варя, ты же говорила, что в это время было отключено электричество, — негромко подсказал он.

Варя замерла с открытым ртом. До нее стало доходить…

— Электричества не было, магнитные замки не работали, — продолжал Тимаков. — Она могла войти в любой дом в этом районе.

— Ч-черт! — Варя прижала ладони к щекам. — Вот я ду-у-ра!

— И я не сообразила, — с досадой сказала Гайка.

— А теперь внимательно и серьезно слушайте меня, — сказал Тимаков, и тон его стал совсем другим, суровым. — Судя по всему, своими действиями Варя дала понять этой вашей киллерше, что знает, кто она такая. И тем самым стала нежелательным и опасным свидетелем. Таких свидетелей обычно не оставляют в живых. То, что на нее дважды покушались, подтверждает эту версию. Скорее всего, эта дама проследила Варю до дома, а зная адрес, о человеке можно выяснить многое. Скорее всего, они теперь знают о вас все.

— И про Гайку? — потерянно спросила Варя.

— Скорее всего, и про Гаяну, — подтвердил Тимаков.

— И они придут снова… — В голосе Вари была тоска и безнадежность.

— Если уже не пришли и не ждут вас в вашей квартире, — жестко произнес детектив. — Две неудачи подряд не прибавили им добрых чувств к вам, не сомневайтесь.

— Иду, наверное, убили тоже из-за меня, — дрожащим голосом сказала Варя. — Они узнали, что она моя подруга, наверное, хотели что-то узнать у нее обо мне, а потом убили. Она мне сказала тогда, по телефону: «Меня убили и тебя тоже убьют». Откуда она узнала, если не от них? Я всех подставила, и Иду, и Гайку!

— Я сама ввязалась, — ободрила ее Гайка. — Тут уж ты ни в чем не виновата!

— А что касается Иды Зайцевой, — вступил в дискуссию Тимаков, — то у меня такое впечатление, что она замешана во всем этом гораздо глубже, чем просто твоя подруга. Разговор, который ты подслушала, смерть ее любовника Сливкова — эти события произошли раньше, чем ты начала слежку за той женщиной.

— Совершенно бесполезную, — всхлипнула Варя.

— Ну, не спеши. Сейчас мы попробуем составить фоторобот, а потом устроим обратную проработку следа. Покажешь мне, как вы шли сюда и как обратно. Будем ехать и смотреть. Ведь есть же и в этом захолустье видеокамеры. Попробуем найти, попробуем отсмотреть. Может, и засечем твою киллершу.

С фотороботом ничего путного не получилось. Внешность женщины со шрамом была настолько незапоминающейся, что Варя отчетливо помнила только блекло-голубые глаза. То, что получилось на экране ноутбука, выглядело так сомнительно, что Варя испытала облегчение, когда Тимаков захлопнул крышку ноутбука и включил мотор.

Они ехали обратно, и Варя старалась припомнить как можно точнее те улицы, по которым она бежала в тот день. Это было непросто, в хорошую погоду здесь все выглядело совсем иначе, чем под дождем. Тимаков внимательно оглядывал окрестности, что-то примечал, иногда что-то негромко бормотал себе под нос. Наконец Тимаков притормозил и сказал:

— Пара-тройка точек есть, завтра я по ним пробегусь. Шансов, конечно, мало, такие данные долго не хранятся, но пробовать нужно. Когда ты шла обратно, свет уже дали? Ну, славно. Сегодня уже поздно, да у меня и неотложное дело. Доживем до завтра…

Он достал визитку и сунул Варе.

— Вот, пока не забыл. Здесь мои телефоны, мейл. Это на всякий случай. Диктуйте мне ваши телефоны, адрес — это тоже на всякий случай, потому что домой вам нельзя.

Он посмотрел на каждую из них в упор и повторил с нажимом:

— Нельзя. Категорически. Это опасно. Вам вообще нужно скрыться из города. Поэтому решим так: завтра я отвезу вас за город, у моих родителей там дача. Поживете там, мама с папой будут рады трем таким симпатичным гостям. Вам они тоже понравятся, они все в меня.

Он шутил, но они и не думали улыбаться. Тимаков вздохнул.

— Понимаю, вам не хочется, но надо потерпеть. Сегодня вам придется переночевать в нашем офисе. Там охранник при входе, решетки на окнах, более-менее безопасно.

Варя подняла глаза и встретилась взглядом с Тимаковым. Он смотрел на нее пристально и серьезно. На несколько мгновений они как будто сцепились глазами, и с Варей начало происходить что-то странное. Ей вдруг стало легко и спокойно, и она как будто полетела куда-то. Там, куда она летела, были свет и доброта, радость и смысл…

Варя отвела глаза и глубоко вздохнула, возвращаясь к реальности. У нее был вопрос, и она его задала.

— Станислав, а вы нам ничего не расскажете? Из-за чего убили Ромишевского? Он был вашим клиентом, вы вели какое-то расследование. Судя по всему, это связано с тем, что мы вам рассказали. Или нам нельзя этого знать?

— Ну вот, — огорчился Тимаков, — мы опять на вы…

— Извини, — смутилась Варя. — Я нечаянно… Не уходи от ответа, пожалуйста!

— Я все расскажу, — пообещал Тимаков, — только не сейчас. Потому что это долгий разговор, в двух словах не получится. А я спешу, надо многое сделать. То, что вы рассказали, — очень, очень важно… Мы поговорим завтра, когда поедем к моим, на дачу. Путь туда неблизкий, по дороге все и расскажу. А сейчас давайте я уже вас отвезу в офис. Надо еще заехать в магазин, купить продуктов, мелочи всякие, вы ведь зубные щетки с собой не носите?..

Варя и Гайка переглянулись и молча кивнули.

7

Спали они в эту ночь как убитые…

Детективное агентство «Тигр» размещалось в большом офисном здании в центре города. Офис был небольшим, в одной комнате стояли два рабочих стола с компьютерами, шкаф с папками и кресло для посетителей. Другая комната была совсем маленькой, служила для отдыха, в ней был диван, чайный столик и кофемашина. Еще был небольшой комод, из которого Тимаков извлек одеяло и постельное белье. Судя по всему, в этой комнате иногда ночевали.

Им не удалось убедить Персика лечь на полу, он упорно лез на диван. В конце концов они плюнули и потащили его в санузел в конце длинного коридора. Там ему тщательно вымыли лапы и вытерли бумажными полотенцами.

Проснувшись, Варя долго не могла сообразить, где она находится. Потом весь вчерашний день всплыл у нее в памяти, и она разулыбалась.

Вчерашний день был удачным. Во-первых, они продвинулись в своем расследовании. Тимаков сам сказал, что они добыли очень важные сведения. Во-вторых, они теперь не одни, с ними Тимаков, он сильный, умный, он специалист и знает, что делать, в отличие от них. В-третьих, Гайка отменила свой отъезд, это здорово. В-четвертых… нет, про это она пока думать не будет… Рано… Ну да, ей нравится Стас Тимаков. Ну просто нравится, вот и все. И они будут видеться, по крайней мере, пока идет расследование. Они уже сегодня увидятся! На этом пока поставим точку.

Все мышцы у нее болели, то ли от вчерашних перегрузок, то ли от того, что она спала скорчившись. Вчера они разложили диван и легли поперек, Персик в середине. Но даже разложенный, диван был короток, ей пришлось спать с поджатыми ногами. Гайке было легче, она уместилась целиком.

Непонятно, что будет дальше, сколько им придется скитаться по чужим углам. И все равно настроение у нее хорошее, и вон солнышко светит в окно…

Проснулась Гайка, постанывая, сползла с дивана и, сопя, стала натягивать джинсы.

— Противно ходить в одном белье вторые сутки, — ворчливо заметила она. — И где мы будем мыться, хотела бы я знать.

— Какие плебейские у тебя замашки. — Варя по-турецки сидела на диване, подперев ладонями щеки и, улыбаясь, смотрела на сердитую Гайку. — Вот европейская аристократия раньше вообще не мылась, и в обиходе были палочки для почесывания головы.

Гайка уже яростно рвала расческой волосы.

— Скоро они и нам понадобятся, — продолжала ворчать она. — Когда мы еще доберемся до шампуня!

— Ладно, не ворчи. Это у тебя от голода. Сейчас кофейку глотнем, и станет веселее. Давай, ты будешь варить кофе, а я Персика прогуляю.

— Мы же вчера поклялись Славе не выходить из офиса! — воскликнула Гайка.

— Я не подумала, — призналась Варя. — Но наличие Персика — это форс-мажор, обстоятельство непреодолимой силы. Его умри, но выгуляй!

— Пойдем вдвоем, — решила Гайка. — Умрем вместе, если что…

Позевывая и ежась на утреннем холодке, они подождали, пока Персик сделал все свои дела, и вернулись в офис. Страшно им не было, на улице уже было многолюдно, да и в офисном здании появились люди.

Почистить зубы и помыться, хоть не целиком, а по частям, тоже удалось без помех, и за кофе они сели в хорошем настроении. Персик чавкал, поедая собачьи консервы, у них были бутерброды с колбасой и сыром, все было хорошо.

Когда они допивали кофе, а Персик доедал вытребованный у них бутерброд, Варе позвонили на мобильный.

Звонил Варин начальник, Милый Дедушка. Строгим, но довольным голосом он сообщил, что из редакции журнала «Физиология растений» пришла рецензия на Варину статью. Рецензия была положительной, статью приняли к печати, но требовалось внести незначительные изменения. Варе надлежало срочно приехать в институт, внести указанные поправки и сегодня же отправить статью в редакцию.

Варя обрадовалась. Принятая к печати статья сильно повышала ее рейтинг в лаборатории. Да и вообще приятно, когда твой труд оценивают положительно. Может быть, и вопрос с премией теперь решится иначе.

Гайка смотрела на нее с уважением, это тоже было приятно.

Но вот как теперь поступить? Ослушаться начальника она не могла: статья — это важно. Надо было ехать. Но ведь Тимаков просил их никуда не отлучаться из офиса, они действительно почти поклялись ему…

Они попробовали позвонить Тимакову на мобильный — безуспешно, тот был недоступен. Приехать за ними он обещал только ко второй половине дня.

— Я поеду на такси, — решительно сказала Варя. — Во-первых, это быстро, во-вторых — безопасно. Сейчас еще совсем рано, пробок нет, я часа за три обернусь.

Гайка категорически не соглашалась отпускать ее одну, но Варя ее убедила.

— Во-первых, с Персиком туда тащиться — морока, во-вторых, вдруг Тимаков будет звонить сюда, на офисный телефон? Поймет, что нас нет, и забеспокоится, решит, что мы его в грош не ставим, игнорируем его указания, обидится.

Гайка ехидно хмыкнула, но, немного подумав, согласилась.

— Только звони мне каждые полчаса, — велела она. — А то я с ума сойду.

Тысячу раз повторив, что будет осторожной, не задержится в институте ни одной лишней минуты и будет звонить каждые пять минут, Варя вызвала такси.

На институтской парковке было почти пусто, стоял только чей-то белый минивэн с сильно тонированными стеклами. Такси причалило прямо к дверям института. Сделав контрольный звонок Гайке, Варя поднялась в свою лабораторию.

В лаборатории было все по-прежнему. Даже странно, с ней самой столько всего произошло, а здесь все как всегда, будто остановилось время…

Борька Плохинский пилил напильником металлическую трубку и не услышал, как она вошла. Увидев ее перед собой, даже вздрогнул и отшатнулся.

— Пилите, Шура, пилите, — ехидно пропела Варя. — Они золотые!

— Фу, Варвара! Напугала! — Он отложил напильник и, улыбаясь во весь рот, оглядел ее с ног до головы. Видно было, что он рад ее появлению. — Милый Дедуля тебя ждет. Уже прибегал, икру метал!

— Красную или черную? — Варя автоматически включилась в привычный треп.

— Заморскую, баклажанную! — заржал Плохиш. — Ты чего так долго шла?

— Так я не за углом живу! — возмутилась Варя. — И нуль-транспортировку еще не изобрели.

Видно было, что Борька соскучился тут в одиночестве (где, интересно, Светочка?). Она и сама соскучилась по лаборатории, по работе, да и по Борьке тоже. Как будто сто лет прошло, а ведь она в отпуске совсем недавно. Ничего, скоро все кончится, и она сюда вернется!

…Со статьей Варя справилась быстро и к одиннадцати часам была полностью свободна. Она позвонила Гайке и сказала, что возвращается.

— Давай скорей, — обрадовалась Гайка. — Такси вызвала?

— Сейчас вызову. Вы там как?

— Мы тут нормально, — ответила Гайка. — Но скучно. Тимаков не звонил и не доступен.

— Ясно, — сказала Варя. — Скоро буду.

Борька, слышавший разговор, пристал к Варе с расспросами, кто такая Гайка?

— Двоюродная сестра, — соврала Варя. — Приехала из Нефтеюганска, будет учиться в универе.

— Хорошенькая хоть? — не отцеплялся Борька. — Или без слез не глянешь?

Варя задумчиво посмотрела на него.

— Пожалуй, без слез не глянешь, — сделала она заключение. — Я тебя с ней познакомлю. Ты как на нее глянешь, так сразу в слезы и ударишься. Потому что сразу поймешь: тебе с ней ничего не светит.

И ехидно пропела:

— До-о-брая ты… — печально протянул Борька.

— Да, я такая, — с вызовом сказала Варя. — Я очень добрая. Но не добрей тебя, Боренька, не добрей…

— Ну ладно тебе, Варвара, чего ты злишься? — примирительно завел Борька. — Если я виноват в чем — прости! Давай мириться? Давай мы сейчас это дело устаканим и забулькаем. Чайком! А, Варвара?

— Тебе и чаю попить уже не с кем! — не унималась Варя. — А где же Светочка? Где наша красавица и у-умница?

Слово «умница» она произнесла с особой интонацией.

— Понятно, — опять запечалился Борька. — Злопамятная, да? Сколько еще будешь злиться? Между прочим, скучно без тебя. Кончай злиться, а? Давай по чайку!

— Ладно, Плохиш, — смягчилась Варя. — Я бы с тобой почайпила, но мне правда идти надо. Вернусь из отпуска — договорим! И она пошла к выходу, вынимая телефон.

— Тебя, кстати, Зольников спрашивал, — вслед ей крикнул Борька. — Я ему сказал, что ты сегодня будешь.

— Вадим Геннадьевич? — притормозила Варя. — Зачем я ему понадобилась?

— Не знаю. Зайди к нему, спроси.

«Наверное, хочет что-то спросить об Иде», — подумала Варя. Конечно, надо бы зайти, но не сегодня. Нельзя задерживаться.

Она вышла из лаборатории и хотела набрать номер вызова такси, но телефон вдруг запищал и отключился.

Сдох, поняла Варя. Когда же она последний раз ставила его на зарядку? И не вспомнить…

Вернуться? Нет, плохая примета. Ладно, не беда, она позвонит с вахты…

Быстро сбежав по лестнице в вестибюль, Варя направилась к столу вахтера, где стоял телефон. И тут ее окликнули.

— Варенька!

Варя обернулась. К ней быстрым шагом подходил Вадим Геннадьевич Зольников. Варя поразилась, как он изменился. С него как будто сошел глянец, он потускнел и осунулся. «Все-таки он сильно любил Иду, — подумала Варя, — раз так переживает».

— Варенька, как хорошо, что я вас застал! Мне сказали, что вы сегодня будете, но я боялся, что мы разминемся. — Вадим Геннадьевич подошел совсем близко и пристально взглянул Варе в лицо.

— Здравствуйте, Вадим Геннадьевич, мне сказали, что вы меня искали, но я…

— Мне необходимо с вами поговорить, — перебил ее Зольников. — Об Иде.

Ну да, конечно, об Иде, о чем же еще? Никаких других общих тем у нее с Зольниковым быть не могло. Но ей меньше всего сейчас хотелось говорить об Иде. Это тяжелая, болезненная тема. Мысли об Иде отнимали у нее силы, а силы ей сейчас были нужны.

— Вадим Геннадьевич, я соболезную и прошу меня простить, я сейчас очень спешу, я никак сейчас не могу, никак!

Но он не отступал.

— Вы не можете мне отказать, Варенька. И это не займет у вас много времени. Вы ведь сейчас все равно едете в город, верно? Я вас подвезу, мы поговорим по дороге.

А вот это было очень даже кстати. Когда она еще дождется такси, а Гайка там изнывает от беспокойства! И телефон у нее сел! Она сейчас доедет с Зольниковым до центра, скажет, что ей надо в магазин или по делам, и выйдет, а до офиса детективного агентства добежит пешком. Конспирация будет соблюдена; хоть Зольников в этом деле и совершенно посторонний человек, но ее адреса ему знать не следует. На всякий случай!

— Хорошо, — сказала она. — Пойдемте.

— Вы ведь были подругами. — Зольников заговорил сразу, как только они тронулись в путь. — Может, хоть вы объясните мне, что ее толкнуло на такой дикий поступок? Говорят, что это вы ее нашли?

— Да, — ответила Варя, — она мне позвони…

Она прикусила язык, но было поздно. Слово вылетело, и она нехотя закончила: — …ла.

Зольников недоуменно глянул на нее.

— Что значит — она вам позвонила? Когда?

— Накануне, — начала выкручиваться Варя. — Накануне… ну… самоубийства…

— И что?.. Что она вам сказала? — нетерпеливо выкрикнул Вадим Геннадьевич. — Она что, сказала вам, что собирается покончить с собой?

— Нет, что вы! Она… она говорила что-то невнятное, она, по-моему, была пьяна… — сбивчиво говорила Варя, мешая правду с ложью и мысленно прося прощения у Иды. — Она говорила, что ей плохо, что не хочется жить…

— А вы?

— Понимаете, я в тот день была больна, сильно простудилась на похоронах Юрия Сливкова…

Ой, наверное не надо было напоминать ему про Сливкова в такую минуту! Но что уж теперь поделаешь, слово вырвалось, обратно не вернешь…

— Словом, я тогда под ливень попала. Я не придала этому разговору значения тогда, а потом, к вечеру, мне так плохо стало, предчувствие какое-то… Я и поехала к ней. И… нашла ее, вот… милицию вызвала…

Наступило молчание. Краем глаза Варя видела бледный профиль Вадима Геннадьевича и руки, вцепившиеся в руль. Ей было так жалко его! Она дала себе слово, что когда все выяснится, она расскажет ему, как все было на самом деле, и кто и за что убил Иду.

Они уже были на окраине Академгородка, когда вдруг Вадим Геннадьевич свернул с дороги, ведущей в город.

— Ой, а мы куда? — встревожилась Варя.

— Вон заправка, — мотнул головой Вадим Геннадьевич и постучал ногтем по какому-то окошку на панели. — Бензин кончается. Не беспокойтесь, Варенька, это буквально несколько минут!

Они подъехали к заправке. Здесь тоже было пусто этим теплым летним утром. Двое заправщиков в одинаковых робах сидели, развалясь, на скамейке у окошка, где торговали кофе и фастфудом, из окошка высовывалась улыбчивая девушка в форменной наколке и переднике.

— Погуляйте пока, Варенька, — сказал Вадим Геннадьевич, выбираясь из-за руля. — Это быстро, пять минут — и поедем. Выпейте пока кофейку.

— Галочка! — помахал он в сторону окошка. — Дайте девушке кофе, я заплачу!

Варя вылезла из машины и пошла к окошку. Кофе ей не хотелось, но, может быть, девушка позволит ей откуда-нибудь позвонить…

Конечно, надо было давно попросить телефон у Вадима Геннадьевича и позвонить Гайке, которая, наверное, уже сходит с ума, но Варе было неловко. На фоне того разговора, который они вели в машине, просить телефон и говорить на посторонние темы было невозможно.

Улыбчивая девушка уже протягивала ей картонный стаканчик с кофе, и Варя постеснялась отказаться. Ладно, она выпьет этот дурацкий кофе, а потом уж заведет разговор о телефоне…

Отхлебывая из стаканчика, Варя рассеянно смотрела по сторонам. Машину Вадима Геннадьевича уже заправляли, сам он, доставая бумажник, шел к кассе. «Скоро поедем», — подумала Варя…

С дороги свернула еще одна машина и поехала в их сторону. Белый минивэн с сильно тонированными стеклами. Это же тот самый, что стоял у института, узнала Варя. Интересно, чей же это?

Минивэн остановился так, что загородил от Вари машину Вадима Геннадьевича и его самого. Из него вышел мужчина в светлом костюме. Варя видела его впервые. «Какой стильный, — насмешливо подумала она. — Белый костюм, белая машина! Он что, работает теперь у них в институте? Интересно, в какой лаборатории?»

Она допила кофе, бросила стаканчик в урну и повернулась к окошку. Улыбчивая Галочка пристально смотрела на нее, как будто чего-то ждала.

Наверное, боится, что Вадим Геннадьевич забудет расплатиться, решила Варя. Да ладно, она и сама может заплатить за кофе!

Роясь в сумке в поисках кошелька, Варя боковым зрением видела, что красавчик из минивэна быстро идет прямо к ней. Тоже хочет кофе, подумала она. Но вряд ли здешний кофеек ему понравится! Дрянной на вкус и холодный…

Мужчина в светлом шел прямо к ней, он подходил все ближе, ближе, закрывая ей обзор, он приблизился вплотную, и только тогда она испугалась. Это ненормально — подходить так близко к незнакомому человеку! Что ему нужно?!

Внезапно ей стало плохо. Отчего-то двоилось в глазах, руки были непослушными… она никак не могла нащупать кошелек… Мысли тоже стали вязкими, ленивыми. Она все старалась что-то понять и никак не могла…

«Варюша!» — позвал откуда-то сверху, с неба, бабушкин голос. Она подняла голову и стала падать. Кто-то подхватил ее…

Дальнейшее она понимала плохо. Мужчина в белом костюме куда-то вел ее, обняв за талию. Она хотела вырваться, закричать, но не смогла. Вязкое безволие охватило ее, глаза застилала пелена, она плохо видела куда идет…

Последнее, что она запомнила, была мужская рука, открывающая дверцу белого минивэна с сильно тонированными стеклами.

8

В черном, бесконечном пространстве плавала искрящаяся точка. Она двигалась хаотично, то удаляясь, то приближаясь, то останавливаясь и слегка приплясывая на месте. Эта точка была ею, только она не знала, кто она, где находится и почему видит себя со стороны.

Точку нельзя было потерять, это было почему-то важно, а та мельтешила, прыгала и старалась улизнуть. Пытаясь не упустить точку из виду, она сделала какое-то движение, и сразу возникла боль, которая и вытолкнула ее из беспамятства. Варя открыла глаза.

Пришлось тут же зажмуриться снова — свет больно ударил, казалось, по самому мозгу.

Постепенно она все-таки сумела открыть глаза и оглядеться.

Маленькая комнатка без окон, в центре низкого потолка яркая лампочка в металлическом «наморднике». У стены деревянный помост вроде нар, на котором она и лежит, а чуть подальше, в углу — сложенная из кирпичей невысокая перегородка. Видно, что там, за перегородкой, раковина и унитаз.

Похоже, что она в тюремной камере, более того, в одиночке. Как она тут очутилась, абсолютно непонятно, а думать об этом не было никаких сил. Невыносимо болела голова и сильно тошнило. Надо было подняться и как-то добраться до раковины, до воды. Обо всем остальном она подумает потом…

Ноги и руки затекли и слушались плохо, поэтому она неловко свалилась с нар, больно ударившись коленкой. И бесконечно, бесконечно долго вставала, брела к раковине, долго ловила, не попадая рукой, рукоятку крана и, мыча от усилия, поворачивала ее. Когда ей удалось наконец открыть кран, из него полилась темно-коричневая ржавая жижа.

Она тупо ждала, пока стечет ржавчина, это тоже тянулось бесконечно долго. Наконец ей удалось напиться холодной воды, пахнущей железом, и ее тут же вырвало. Хорошо, что унитаз был рядом. Ей сразу стало легче, даже голова стала меньше болеть. Она еще раз попила и вернулась на свое ложе.

В голове прояснилось, но не настолько, чтобы вспомнить, как она сюда попала. В голове стоял туман, вспоминалась лишь мужская рука в светлом рукаве, нажимающая на ручку автомобильной дверцы.

Что сейчас — день, ночь? Не понять, окон нет, лампочка, похоже, здесь не выключается… Сколько она была без памяти, откуда ее сюда привезли? Как только она начинала думать об этом, сразу усиливалась головная боль и сгущался туман перед глазами… Отказавшись от борьбы, она просто разглядывала свое нынешнее обиталище и вдруг под потолком, как раз над своим помостом, заметила глазок видеокамеры. Значит, за ней наблюдали…

Выходит, ее похитили, привезли сюда и держат под наблюдением, как насекомое под микроскопом. Плевать… ей на все плевать… Пусть делают, что хотят, пусть убивают, ей все равно. Ей настолько плохо, что все равно… Она будет спать…

Она свернулась клубком, натянула полы куртки на голову и заснула. Когда она снова проснулась, ей было уже лучше, голова начала работать. Она стала заново анализировать ситуацию.

Произошли и еще кое-какие изменения: на краю лежанки стояла пластмассовая миска с пластмассовой же ложкой. В миске лежали комки сваренного пшена, именно сваренного пшена, кашей это назвать было нельзя. Сверху — тоненький кусочек хлеба.

Да, баловать разносолами ее здесь не собирались. Но ей дали корм (как это назвать иначе?). Значит, пока будут сохранять ей жизнь. Сколько продлится это «пока» — неизвестно.

Убежать отсюда нельзя, классические способы побега из тюрем здесь не помогут. Нельзя перепилить решетку на окне, потому что ни решетки, ни самого окна нет, и подземный ход в бетонном полу на пророешь.

Одежда на ней, к счастью, целая и нетронутая, только сумки нет и телефона в кармане тоже. Хорошо, что, уходя из дома, она надела джинсовую куртку, иначе она бы уже замерзла насмерть, здесь холодно и промозгло, как во всяком подземелье.

Теперь она уже отчетливей помнила предыдущие события. Ее чем-то усыпили на автозаправке, куда они заехали с Вадимом Геннадьевичем. Тот тип в светлом костюме подошел к ней… а дальше ей стало плохо… Может, ее усыпили хлороформом? Или он что-то ей вколол? Сейчас уже не вспомнить, да и какая разница… Где сейчас Вадим Геннадьевич? Тоже здесь, или его бросили там, на автозаправке?

Значит, за ними следили, скорее всего, от института. Вернее, следили за ней. До кого-то из этих гадов дошла информация о том, что она появится в институте, и ее ждали…

Выходит, что Зольникова она подставила тоже. Это теперь ее карма — всех подводить под монастырь. Подумать только, из-за какого-то нелепого, ничем не оправданного желания последить за странной женщиной с отрезанным ухом… Случайный камешек, упавший с горы, вызвал лавину…

Где теперь Гайка с Персиком? Она не знает даже, сколько времени прошло с тех пор, как она их оставила. Если бы она не встретила Вадима Геннадьевича, то поехала бы на такси и привела бы следящих за ней преступников прямо к ним. Подставила бы и их тоже, да и Тимакова заодно…

Тихо, тихо, нельзя реветь, и о Тимакове и Гайке с Персиком думать сейчас нельзя, надо беречь силы. Она жива, и надо продлить это состояние как можно дольше. Ее ищут, не могут не искать, и, может быть, найдут. Надо просто стиснуть зубы и ждать, все равно другого не дано…

Скоро в Вариной тюремной жизни наметился определенный распорядок. Два раза в сутки ей приносили пищу, она решила: утром и вечером. На самом деле она не знала, какое время в данный момент на воле.

Еду приносили охранники. Их было двое, Варя назвала их Толстый и Тонкий. Одеты они были одинаково — в камуфляж, на поясах висели дубинки и кобуры с оружием. Вели они себя тоже одинаково: молча ставили миску с едой на нары, забирали пустую и уходили. Варя пробовала с ними заговорить, но оба вели себя, как глухонемые.

Толстый был огромный, с равнодушным одутловатым лицом и блестящей лысиной под матерчатой камуфляжной кепкой. Тонкий, наоборот, был мелкий, щуплый, с перманентной щетиной и неопрятными косматыми бровями над светлыми злыми глазами.

Этот Тонкий был опасен. Когда Варя, сходившая с ума от могильной тишины, попробовала громко петь, он вошел в камеру и, не говоря ни слова, саданул ее дубинкой по ребрам так, что она задохнулась от боли.

Кроме тишины Варю мучили и голод, и холод, но больше всего — страх и неизвестность.

Совершенно непонятно, зачем ее здесь держали. Ее не допрашивали и не пытали, если не считать пыткой постоянный промозглый холод и холодное, горьковатое полусырое варево из непромытого и неперебранного пшена. Но и отпускать ее отсюда живой тоже, очевидно, никто не собирался. Ни ее похититель, ни охранники не скрывали своих лиц, а это бывает только в том случае, если жертва обречена. Почему тогда ее не убили сразу? Она им для чего-то нужна. Для чего?..

В первые дни, когда у нее в организме, видимо, еще бродили остатки препарата, которым ее одурманили, она то и дело впадала в забытье, и это приносило какое-никакое облегчение. Но потом период сонливости кончился, и она, наоборот, почти перестала спать. В первую очередь из-за холода, от которого не было никакого спасения. Варя натягивала свою джинсовую курточку на голову и кое-как согревалась дыханием, но стоило ей заснуть, как она мигом остывала, ее начинала бить крупная дрожь, она приходила в себя, и мучительная действительность снова наваливалась на нее вместе с тяжелыми мыслями.

Особенно тяжело было думать о Гайке и Персике. Где они, что с ними стало? Поначалу Варя считала, что ее похитители не могут ничего знать о местонахождении Гайки. Но потом вспомнила про телефон, который у нее отобрали. Она ведь сто раз звонила Гайке, пока ехала в институт и потом, в институте. Она достаточно насмотрелась детективных фильмов, чтобы знать: человека можно выследить по мобильному телефону. Люди, которые нагло, средь бела дня похищают человека, у которых есть возможность держать его в плену, могут многое. Конечно, у них есть возможность отследить мобильный телефон. И вряд ли Гайка догадалась выключить свой, когда поняла, что с Варей что-то неладно. Она, Варя, опять всех подставила…

Если они схватили Гайку, она тоже где-то здесь, может быть, в соседней камере. Персика, скорее всего, просто пристукнули, в лучшем случае выкинули на улицу. Может быть, он и выживет, прибьется к какому-нибудь доброму человеку. Он обаятельный, хорошенький. Хоть бы выжил…

Может быть, и Вадим Геннадьевич Зольников тоже здесь? Не могли же они оставить на свободе свидетеля ее похищения! Или его просто убили на месте? А улыбчивая Галочка, которая продавала кофе, а заправщики? Что-то много получается свидетелей… Что они с ними сделали?

Когда Варя думала о Зольникове, в ней вспыхивала надежа. Ведь если ее исчезновение никого не удивит просто потому, что она в отпуске, на работе ее никто искать не будет, то исчезновение Зольникова не могло остаться без внимания. Его-то обязательно будут искать! А если будут искать Зольникова, могут попутно, заодно, найти и ее. Не факт, конечно, но все-таки…

А вдруг Гайка все же на свободе? Вдруг эти не сразу занялись ее поисками, и Стас Тимаков приехал и успел увезти их с Персиком в безопасное место? Тогда Тимаков знает, куда она пошла, он будет ее искать!

О Тимакове она вспоминала с болью и стыдом. Перед ним она была виновата больше всего. Как можно было так бездумно, пренебрежительно, просто по-хамски отнестись к его предупреждениям! Он сделал все, чтобы обеспечить их с Гайкой безопасность, и все пошло прахом из-за ее глупости.

Каким пустяком кажется теперь статья, которую она вовремя отправила в журнал! Надо было плюнуть и на эту статью, и на недовольство Милого Дедушки! Но нет, она, наоборот, плюнула на свою безопасность и безопасность тех, кто был с нею рядом. Радуйся вот теперь, твою статью напечатают в умном научном журнале и твою фамилию обведут красивой черной рамочкой!

Наверное, это справедливо, что она очутилась здесь. Судьба наказала ее за самоуверенность и глупость. Жестоко наказала, да, но поди поспорь с судьбой…

Варя опять попробовала заговорить с охранником. С Толстым, ей казалось, что он добрее, при Тонком она боялась даже шевелиться. Это произошло, когда она съела уже восемь каш, то есть, по ее расчетам, прошло четыре дня заточения. Толстый охранник принес девятую кашу, и она несмело спросила у него, нельзя ли ввернуть лампочку послабее, от этой очень болят глаза.

Толстяк не обратил на ее слова никакого внимания, продолжая механически двигаться в обычном темпе. Молча поставил миску, молча взял пустую, повернулся, сделал шаг к двери. «Глухонемой, — подумала Варя. — Наверное, они здесь нарочно набирают таких».

Но, дойдя до двери, толстяк в камуфляже вдруг обернулся и сказал:

— А может, тебе еще «Спокойной ночи, малыши» спеть? — У него был тонкий визгливый фальцет. Варина бабушка называла такие голоса «кастраточными тенорами». Толстый боров между тем залился визгливым бабьим смехом, радуясь, что так хорошо пошутил.

У Вари от ненависти застучало в висках. А охранник, отсмеявшись, добавил:

— Не боись, скоро у тебя ничего болеть не будет! — И, весело повизгивая, вышел. Варя осталась сидеть неподвижно.

Слова смешливого урода ударили прямо в сердце. Значит, скоро…

«Смерть не спросит, придет да скосит», — сказал кто-то в ее голове голосом деда Ильи. Она скорчилась на своей лежанке, натянула куртку на голову и заплакала… И вновь мучительно потянулось время. Варя то сидела, сжавшись в комок, на нарах, то металась, сбивая коленки об углы, по своей тесной конуре, пытаясь согреться. И думала свои тяжелые думы, и горько смеялась над собой.

Подумать только, всего пару недель назад она всерьез приходила в отчаяние от разноса начальника, насмешек Плохиша и злых слов Иды! Она была недовольна своей счастливой жизнью, в которой у нее было все — теплый и чистый дом, нормальная еда, любимая работа, здоровье. Недаром бабушка предупреждала ее, когда она лила слезы по пустякам:

— Варюша, не гневи Бога. Жизнь может повернуться так, что сегодняшнее несчастье покажется тебе самым настоящим счастьем!

Видно, она прогневала Бога. И там, на небесах, решили проучить ее, и она очутилась здесь, и теперь ее содержат, как животное, без прав, без выбора, без надежды. И сейчас — не самое плохое, самое плохое впереди.

…Прошло еще несколько дней, все было как обычно, но вдруг железная дверь в ее камеру загремела и залязгала в неурочное время. По Вариным ощущениям, до вечерней каши было еще далеко.

Сердце у Вари сжалось и укатилось в пятки. Ну вот, началось… Она отползла в дальний угол своей лежанки и замерла там, стиснув зубы, чтобы не закричать от страха.

Дверь открылась, и вошел человек в белом халате.

Он вошел немного боком, полуобернувшись к кому-то за дверью, и Варя не сразу его узнала. Но когда он повернулся к ней лицом, сердце ее радостно забилось. Перед ней стоял Вадим Геннадьевич Зольников.

Ее нашли! Ее наконец-то нашли! Она мгновенно выстроила в уме цепочку предполагаемых событий: Вадим Геннадьевич сумел проследить за похитителями. Наверное, поехал за ними на своей машине. Он сообщил в полицию, а когда преступников нашли, сам приехал вызволять ее из плена! Наверное, прямо из института, не успев переодеться, прямо в халате.

Она улыбнулась Зольникову широкой, счастливой улыбкой. Потом она долго не могла простить себе эту дурацкую улыбку…

Зольников тоже смотрел на нее улыбаясь.

— Зравствуйте, Варенька, — ласково сказал он. — Как вы тут? Как вы себя чувствуете?

— Хорошо! — Варя все так же радостно улыбалась. — Все нормально, Вадим Геннадьевич. Я так рада вас видеть!

— Я тоже рад, Варенька, я тоже рад.

Тут начало происходить что-то непонятное. В дверь протиснулся Тонкий, в руках он держал табуретку, выкрашенную белой краской. Он молча поставил ее на пол, мельком глянул на Варю и усмехнулся уголком тонкого рта. Вадим Геннадьевич повелительно махнул охраннику рукой, и тот вышел.

Это было неправильно. Тонкий должен был сейчас валяться на полу, связанный или скованный наручниками, а не расхаживать свободно с кобурой и дубинкой на поясе… Он опасен, они что, не понимают?

Она перевела глаза на Зольникова, собираясь объяснить ему, как опасен Тонкий, и споткнулась о его взгляд. Слишком пристальный… Ей стало неуютно под этим взглядом, по коже побежали мурашки. А Зольников спокойно уселся на табуретку, оставленную Тонким, и покровительственно похлопал ее по руке.

— Ну-ну, Варенька, не надо тревожиться. Все будет хорошо. Все у нас с вами будет хорошо, все получится.

Варя ничего не понимала. Зольников вел себя как… как дома. Ну, не дома, дома ведь не ходят в белых халатах, но в привычном месте, на работе, что ли. И охранник носит за ним стульчик, как за… начальником, что ли… И этот хозяйский жест… Ну да, он ведет себя как начальник, как хозяин…

У нее оборвалось сердце и стало так страшно, как не было еще никогда.

Видимо, тот ужас, который она испытала, отразился на ее лице.

— Ну-ну, Варенька. — Вадим Геннадьевич ободряюще улыбнулся ей. — Ну-ну, вы ведь умная девочка, нужно уметь мириться с обстоятельствами. Я понимаю, здесь несладко, но я вам обещаю, что все это скоро закончится. Очень скоро…

Нет… Нет-нет… Того, о чем она подумала, не может быть!.. Конечно, не может быть! Придет же в голову такое! Это же Вадим Геннадьевич, первый человек в их институте, красивый, добрый! Он всегда хорошо к ней относился, называл Варенькой… Он был близким человеком ее подруги!.. Как ей это в голову пришло!

Она просто чего-то не понимает. Она думала, что она в руках тех, кто убивает людей столбнячным токсином. Но если здесь Вадим Геннадьевич, который ведет себя как хозяин всего этого, то… то она не понимает, где она и зачем она здесь.

В совершенном замешательстве она спросила:

— Вадим Геннадьевич, я не понимаю, это что?

И обвела глазами свою камеру.

Зольников добродушно рассмеялся:

— Не узнаете, Варенька? Что же вы? Вы же научный сотрудник, вы должны были сразу понять, что это такое. Ведь это так просто, ну? Ну-у? Экая вы глупышка. Это виварий.

Виварий…

— Да, место, где содержат подопытных животных, — продолжал, добродушно улыбаясь, Вадим Геннадьевич.

— А почему я здесь?

— Да потому что вы сейчас мое маленькое животное, мой подопытный кролик, Варенька.

Варя смотрела на него широко открытыми глазами.

— Да-да, Варенька, как это ни прискорбно, вы станете жертвой науки. Человеческий материал слишком дорог, чтобы я мог позволить ему пропасть просто так. Нет, вы послужите науке, это высокое предназначение! Как ученый, пусть и очень молодой ученый, вы должны понимать это.

О чем он? Что он имеет в виду? В каком смысле она станет жертвой науки, подопытным кроликом? Может быть, он занимается какими-то исследованиями в этом странном месте и хочет, чтобы она прошла какие-нибудь тесты? Или какие-то анализы? У него такая странная манера речи — витиеватая, многословная, высокопарная, его зачастую трудно понять. Ида говорила: «Словечка в простоте не скажет…» Когда он делал доклады на институтских конференциях, его часто переспрашивали, просили объяснить, и он объяснял, порой запутывая всех настолько, что люди, отчаявшись, прекращали задавать вопросы, чтобы не выглядеть совсем уж дураками.

— Вы хотите, чтобы я вам в чем-то помогла? — наивно спросила она.

— Именно! Именно, Варенька! Я жду от вас помощи! — В голосе Вадима Геннадьевича слышался непонятный Варе восторг. — Мы с вами ученые, Варенька, мы понимаем друг друга. Ученые — это особая каста. Для нас с вами главное не жизнь и не смерть, а знание. Знание! Вы слышали, например, что Иван Петрович Павлов, великий физиолог, умирая, тщательно описывал помощникам свои ощущения? Это подвиг, Варенька, научный подвиг. Он оставлял людям Знание!

— Я читала про Павлова, — сказала Варя. — Но я не понимаю, чем же я могу вам помочь?

Вадим Геннадьевич усмехнулся:

— Но это же просто, Варенька! Это так просто! Волею судьбы вы оказались здесь. Вы сунули свой носик в чужие дела и наказаны. Те люди, в дела которых вы непозволительно вмешались, намеревались, так сказать, стереть вас с лица земли и сделать это просто, без затей. Но я не мог этого допустить. Нам так редко попадается нормальный, здоровый человеческий экземпляр! В основном мы имеем дело с маргиналами. Бомжи, алкоголики… Ну еще те, кто ходит по ягоды-грибы. Тоже ничего хорошего: безработные, пенсионеры… Масса сопутствующих заболеваний, организмы ослаблены, часто проспиртованы. А тут вы — молодая, здоровая да еще, так сказать, товарищ по цеху! Я не могу упустить такой случай, вы меня понимаете, Варенька?

— Нет, не понимаю, — непослушными губами еле выговорила Варя. Она уже все поняла.

— Экая вы глупышка, Варенька! Что же вы? Я вам уже полчаса толкую! Вы будете участвовать в испытании моего препарата. Это же так просто!

— Столбнячный токсин? — тоскливо уточнила Варя. Никакой надежды не оставалось. Она оказалась в руках маньяка, сумасшедшего… Вон он как воодушевился! Раскраснелся, глаза сверкают… Садист? Наверное… Ласковый садист.

Зольников между тем рассмеялся:

— Ну что вы, Варенька! Конечно, нет! Вы абсолютно неправильно все поняли. Хотя вам простительно, вы ведь получили информацию от Иды, а она ничего не понимала в науке, да и просто была глупа, вульгарно глупа! Нет, это не токсин, это бактерия! Но это не столбнячный возбудитель, это совершенно новая бактерия, Варенька! И ее создал я!

«При чем тут Ида?» — мимолетно подумала Варя, и сразу забыла об этом.

— Но ведь эта гримаса на лице — признак поражения именно столбнячным токсином, — сказала она.

— Вы смотрите в корень, Варенька! — воскликнул Зольников. — Да, не скрою, исходным материалом для моей бактерии послужила именно столбнячная палочка, Clostridium tetani, но теперь это совсем другой организм. Я ведь генетик, Варенька! Генетика — великая наука, она творит чудеса. Вот и из этой несчастной палочки она сотворила чудо! Обычная столбнячная палочка очень распространена, она живет в почве, в кишечнике животных и человека, но заразиться ею трудно. Я генетически изменил ее, я работал несколько лет и достиг поразительного результата! Высочайшая вирулентность — смертельная доза очень мала. Стопроцентная летальность, смерть наступает всего через несколько часов после заражения. Вы знаете, я назвал эту мою крошку «злюкой». Мило, правда? Официально она будет называться палочкой Зольникова. Это величайшее научное достижение, новое биологическое оружие, и я — его создатель! А вы, Варенька, будете участвовать в его испытании.

— В качестве подопытного кролика?

— В качестве ученого, испытывающего изобретение на себе. Это всегда было доброй традицией высокой науки. Сколько примеров героизма, великого героизма!

— Вот и испытывайте на себе, — с ненавистью сказала Варя. — Помрете героем.

— Ва-а-ренька! — с мягким укором возразил Зольников. — В том-то и дело, что это смертельно, а мне нельзя умирать. Мне еще столько нужно сделать, Варенька, вы не представляете! А вы… мне очень жаль, но вы все равно обречены. Увы, это, повторюсь, наказание за ваше любопытство. Ну зачем было лезть не в свое дело? Но я, признаюсь вам, даже рад, что так случилось.

— Зачем вы это делаете? — мертвыми губами еле выговорила Варя. — Зачем эти убийства?

— О, Варенька! Это игра… Большая игра больших людей. Это люди-тени, они не видны, но очень влиятельны в своих сферах. Они решают свои проблемы, как шахматные задачи — ненужные фигуры убираются с доски. И они, эти люди, ставят передо мной все новые задачи, и я их решаю. Появляются новые штаммы, с новыми свойствами. Вы упоминали про характерную гримасу на лице умерших, «улыбку смерти», как я ее называю. Мне лично это нравится — своеобразная эстетика, фирменный знак препарата. Но заказчики недовольны наличием этой характерной черты. До сих пор появление таких покойников не вызывало шума, но количество заказов растет, и этот признак будет вызывать подозрения, будет служить следом. А люди, на которых я работаю, не хотят выходить из тени, поэтому я получил задание и выполнил его. Получен новый штамм, который теоретически сохранил все основные достоинства моей «злюки» — и высокую вирулентность и абсолютную летальность, но латентный период удлинился, смерть наступает через двое-трое суток, и паралич лицевых мышц не наступает. И вы, Варенька, будете первой, кто испытает этот штамм, вы будете первой, кто умрет от новой «злюки».

Варя молчала. Ей хотелось кинуться на Зольникова, бить его, царапать и кусать, но казалось, если она коснется его даже кончиком одежды, ее немедленно стошнит.

Зольников отвернул белоснежный обшлаг халата и посмотрел на часы.

— О-о-о! Варенька, мы заболтались. Я бы с удовольствием побеседовал с вами еще, однако время дорого. Но не огорчайтесь, у нас с вами еще будет время поговорить, да, да, еще уйма времени впереди…

Он повернулся к двери и крикнул:

— Аркадий!..

Тут же появился Тонкий. В руках у него была эмалированная ванночка-«почка», в ней лежал одноразовый шприц с закрытой голубым колпачком иглой. Столбик белесой жидкости слабо опалесцировал внутри шприца.

Из кармана белого халата Зольников извлек резиновые медицинские перчатки и не спеша натянул их на руки. Вид шприца, резиновый треск перчаток были невыносимы.

Не отрывая взгляда от шприца, Варя отползла к стене и прижалась к ней спиной. Она не дастся, не дастся, не дастся! Сейчас Зольников подойдет к ней со шприцем, и она ударит его ногой, выбьет у него из рук эту дрянь…

Зольников кивнул Тонкому и взял у него из рук ванночку со шприцем. Тонкий, не говоря ни слова, подошел к Варе, схватил ее за лодыжки и сильно дернул. Варя, не ожидавшая ничего подобного, съехала по лежанке и упала на спину. Тонкий навалился на нее и прижал к доскам. Несмотря на субтильное сложение, мышцы у него были железные — Варя не могла шевельнуть ни рукой, ни ногой и только водила глазами, следя за движениями Зольникова.

Рука в резиновой перчатке взяла шприц.

— Вы не посмеете! Меня будут искать и найдут! Вы ответите за все! — дрожащим голосом прокричала Варя.

— Ну кто же будет вас искать, Варенька? — Зольников снял колпачок с иглы и осторожно выпустил из шприца воздух. — Вы ведь в отпуске. Живете одна, дома у вас только собачка, и та уже подохла от голода и жажды. Соседи решат, что вы уехали отдыхать… Или живете у любовника. У вас есть любовник, Варенька, а-а? — Он игриво рассмеялся, и Тонкий поддержал его коротким смешком, обдав Варю чесночной вонью.

— Держи, Аркадий, — скомандовал Вадим Геннадьевич и шагнул к лежанке.

— Нет! Нет! Нет! — Варе казалось, что от ее крика дрожат стены, но на самом деле она только беззвучно открывала рот.

Острое жало вонзилось в плечо, короткая саднящая боль — и все. Варя поняла, что может больше не сопротивляться, все уже кончено.

Охранник разжал свои железные объятия, и Варя осталась лежать на досках. Над головой ласково и удовлетворенно зазвучал голос Зольникова:

— Наблюдайте за собой, Варенька, отмечайте все симптомы. Я буду вас навещать. У нас с вами найдется о чем поговорить. Мне жаль, Варенька, что время нашего общения будет таким коротким. Мне жа-аль! — пропел он и вышел.

Это издевательское «мне жа-аль!» резануло Варю. Она уже слышала это!

Тяжелая дверь лязгнула и захлопнулась, гулко загудев. Ее тяжелый гул долго стоял у Вари в ушах.

9

Ощущение непоправимости и ужаса было настолько сильным, что Варя заплакала. Отвернувшись от видеокамеры, уткнувшись лицом в колени, она колотилась в отчаянном плаче так, что под ней трясся настил.

Все кончено. Она никогда больше не вернется домой, никогда не увидит Гайку, деда Илью, Плохиша, Персика.

Персик… Маленький, несносный, доверчивый, любящий внимание и ласку. Что с ним будет? Если с Гайкой все в порядке, она не бросит Персика, но если Гайка тоже здесь…

Нет, нет, с Гайкой все в порядке, иначе Зольников упомянул бы о ней. Ему нравилось мучить ее этими россказнями о «злюке», рассуждениями о долге и героизме ученых. Если бы Гайка была здесь, он не удержался бы, позлорадствовал…

Как только она вспомнила о Зольникове, ее начала душить ненависть, при этом, как ни странно, стало легче. Слезы мигом высохли, сердце стало биться быстрее, она даже согрелась.

Какая она дура, что сразу не распознала его. Пошла за ним, как глупая овца на заклание. А он вел ее, дуру-овцу, почесывал-поглаживал, чтобы ничего не заподозрила раньше времени. Называл Варенькой…

Ее прямо затошнило, когда она вспомнила его слащавое — Варенька… Пусть только кто-нибудь еще раз назовет ее Варенькой, она ему глаза выцарапает! Хотя что это она? Ее уже никто и никогда так не назовет. А если назовет, она не услышит…

Как она сразу не поняла, что в тот день, когда она лежала на животе на бетонном козырьке над запасным входом, внизу, в бухгалтерии Ида разговаривала с Зольниковым. Не со Сливковым, а с Зольниковым! Это его «мне жа-аль…»

Она во всем винила Сливкова, неприязнь к нему застила ей глаза, она готова была подозревать его во всех грехах… Ладно, если она встретит его… там… то попросит у него прощения. Теперь понятно, что он сам жертва. Зольников убил его. Конечно, Зольников, кто же еще? Убил соперника.

Она все понимала не так, все поставила с ног на голову, она не разглядела убийцу у себя под носом. Вот за что она наказана…

Когда она приехала в институт по звонку Милого Дедушки, ее там уже ждали. Машина сообщника Зольникова уже стояла у входа — белый минивэн, на котором ее потом увезли. Зольникову проще простого было узнать, когда она будет в институте…

Он привез ее на автозаправку, туда же подрулил сообщник, и они ее увезли. Наверное, никто ничего не заподозрил, этот… из минивэна, просто сказал, что он врач, помогает девушке, которой почему-то стало плохо.

Через трое суток она умрет… Слишком суровое наказание за глупость и легкомыслие, да не ей решать. Страшно… Лучше об этом сейчас не думать. Сколько уже умерло, сколько еще умрет… А Зольников будет жить. И те, кто за ним, люди-тени… они будут жить и продолжать.

Если бы выбраться отсюда… Можно было бы кинуться к врачам, есть же какие-то средства! Противостолбнячная сыворотка, в конце концов. Нет, вряд ли она поможет, ведь это новый штамм, против него ничего нет.

Ладно, если не спастись, то убить Зольникова! Удушить… Ударить чем-нибудь тяжелым по голове… Вколоть ему его «милую злюку»!

Смогла бы она? Нет, наверное, нет, у нее не хватит ни духу, ни физических сил. Это так, мечта… Думала ли она когда-нибудь, что будет мечтать об убийстве?

Ладно, если не убить, то предупредить других. Передать информацию тем, кто имеет силу, право и власть судить и карать. Она не сможет отомстить за себя, пусть это сделают другие…

Как она понимала сейчас Иду, которая, умирая, из последних сил звонила ей, пыталась ее предупредить! Кстати, теперь понятно, что это за «дю… дю…». «Дюха» — так Ида называла Вадима Геннадьевича. В разные периоды их отношений это звучало по-разному: в начале — грубовато-ласково, в конце — раздраженно и пренебрежительно.

Ладно, все эти догадки сейчас бесполезны. Как бесполезны, очевидно, и ее мечты о побеге. Отсюда убежать нельзя.

В который уже раз она обвела глазами свой виварий и опять убедилась: выхода нет. Разве что просочиться через канализацию, как это делали маги у фантастов Стругацких… Но она не маг, и времени у нее всего трое суток. Тупик, тупик…

Тощий охранник принес кашу. Значит, кончился день. Один из трех…

Она заставила себя съесть это мерзкое варево. Она и сама не знала зачем, есть она не хотела, просто подсознательно чувствовала, что нельзя терять силы. Видимо, организм, исчерпав ресурсы в борьбе с отчаянием, включил защитные механизмы, и наступила апатия. Варя не чувствовала ничего, ни холода, ни голода, ни страха. Просто лежала в каком-то забытьи, ни о чем не думая, а потом заснула. Во сне она видела свой дом. Дед Илья и бабушка сидели на лавочке возле подъезда, Персик носился по газону. Дед Илья сурово говорил:

— Зря ты, Егоровна, завела етого кобеля. Покою нету, и Варьке один разор…

Бабушка улыбалась.

— Ничего, Васильич, зато Варюша не одна. Ей с ним веселее, и Персик ей еще поможет… Варюша, заяц мой ушастый, — обратилась она к Варе, — тебе скоро на сцену выходить, ты готова?

— Ой, бабуленька, — испугалась Варя, — я ведь уже выросла. А петь я не умею.

— Вот ты, Варюша, всегда так, — упрекнула ее бабушка. — Всегда в себе не уверена. Ты все умеешь и все можешь! И не лежи ты на этих досках, встань, побегай! Там у тебя холодно очень, а ты лежишь! — Она строго посмотрела на Варю и добавила: — И не тяни, Варюша, не тяни! Шмель может не дождаться!

Бабушка встала и пошла по дорожке. Проходя мимо Персика, она наклонилась, погладила его, повернулась к Варе и повторила:

— Не тяни! — И растаяла.

Варя проснулась, еще слыша бабушкин голос. Ее и правда трясло от холода, пришлось встать и начать двигаться.

Бабушкины слова из ее сна не давали ей покоя. Варя никогда не увлекалась мистикой, она не знала, существует ли «тот свет» и могут ли мертвые разговаривать с живыми, но и категорически отрицать все это не могла. Если так много людей верит в это, то вряд ли эта вера возникла на пустом месте. Просто мы не все еще знаем. Сейчас ей было не до того, чтобы взвешивать все «за» и «против», она просто чувствовала, что этот сон неспроста. Бабушка ли с того света хотела что-то ей сказать, или ее собственное подсознание в такой форме подсказывало ей что-то — это не имело значения. Она просто должна была понять смысл своего сна.

Бабушкины слова о сцене напомнили ей о давнем периоде ее жизни, когда ее называли в шутку «примой Тайгинской оперной сцены».

…Варина мать, совсем юная, девятнадцатилетняя, погибла через десять дней после Вариного рождения. Просто побежала в магазин, оставив ребенка под присмотром свекрови. Особой нужды в этом не было, просто ей хотелось пробежаться, почувствовать себя снова легкой и подвижной. До магазина она не добежала, на пешеходном переходе ее насмерть сшиб пьяный водитель.

Варин отец, такой же юный, не выдержал горя, сломался. Стал уходить из дома, сильно пить, чуть не подсел на наркотики. Чтобы не потерять сына окончательно, Варина бабушка отправила его в другой город, где жил ее старший брат, который помог племяннику устроиться на работу и начать новую жизнь.

Варя всей своей трехкилограммовой тяжестью свалилась на бабушкины руки. Бабушка была еще совсем молодой женщиной на пике профессиональной карьеры. Она пела все ведущие партии в Тайгинском оперном театре, у нее не было ни минуты свободного времени. Спектакли, репетиции, гастроли — грудной ребенок никак не вписывался в этот график.

Но Варе повезло. Бабушка не сдала ее в круглосуточные ясли, не бросила на нянек, она стала растить ее сама.

«Ничего, ушастик, вырастем, — говорила она маленькой Варе. — Вырастем и всем покажем!»

Отец так и не вернулся, Варя знала его по фотографиям и редким видеозвонкам по Скайпу. Там, в другом городе, у него была другая семья, двое сыновей — Варины сводные братья. Отец приезжал на похороны бабушки, но Варе, отупевшей от горя, было не до него, и они так и не смогли сблизиться.

Варя выросла в театре. Кто только не качал ее на руках, пока бабушка пела на сцене — костюмерши, гримеры, бутафоры, рабочие сцены и даже пожарники. Важно чмокая соской, она спала в репетиционном зале в огромных наушниках-заглушках, которые театральный механик подогнал для детской головки.

Лет с четырех Варя начала выходить на сцену. Ее вводили в те спектакли, где требовались роли детей, и в некоторые массовые сцены. Она гордо именовалась «актрисой миманса» и даже получала зарплату, которую они с бабушкой весело проедали в детском кафе «Винни-Пух».

В «Мадам Баттерфляй» Варя, одетая в белокурый парик и маленькое кимоно, изображала сына Баттерфляй, в «Кармен», наряженная севильским оборвышем, старательно маршировала с хором мальчиков. Ее появление на сцене всегда вызывало растроганный смех и аплодисменты в зале. Это очень нравилось главному режиссеру, которого Варя звала просто дядей Борей. Дядя Боря называл Варю «примой Тайгинской оперной сцены», а мальчишки из хора дразнили ее «примочкой», с ударением на «о».

Варя даже разулыбалась, вспоминая те прекрасные времена, когда была жива бабушка, а сама она была счастливым, всеми любимым ребенком.

Может быть, бабушка просто хотела подбодрить ее, напоминая о тех днях?

Что-то еще она говорила… о каком-то шмеле… Что за шмель, ни о каком шмеле Варя не знает…

Варя опять забегала по камере, повторяя про себя: шмель… шмель… шмель… И она вспомнила! Был в ее жизни эпизод — незначительный, мимолетный, но почему-то запомнившийся…

Давно, еще позапрошлым летом, она зашла в бухгалтерию к Иде. Они разговаривали, Варя уже не помнила о чем. Она стояла у открытого окна, окно было забрано решеткой, а изнутри еще затянуто противомоскитной сеткой. И к этой сетке снаружи прилепился шмель. Время от времени он начинал жужжать и бестолково биться о сетку, потом обессиленно затихал.

Шмелю надо было просто отлепиться от сетки и вылететь наружу между редкими прутьями решетки, но, наверное, его фасетчатые глазки и то, что было у него вместо мозга, были устроены так, что не видели этого простого выхода, и он продолжал ползать по сетке и биться об нее.

Тогда Варя легонько щелкнула пальцем по сетке, выбила шмеля наружу, и он, облегченно загудев, улетел прочь.

Может быть, сейчас и она, как тот незадачливый шмель, пучит глупые фасетчатые глазки и не видит выхода, который рядом? Может, именно это ей пытаются сказать?

«Помоги, — взмолилась Варя, обращаясь к кому-то всемогущему и всевидящему, — помоги, щелкни пальцами, подтолкни к выходу! Ты высоко, ты все видишь, все знаешь, все можешь… Помоги, Господи, Отче наш! Если ты не можешь послать мне на помощь ангела с огненным мечом, сделай так, чтобы я сама увидела выход!..»

В который уже раз она обвела глазами стены, в который раз убедилась: выхода нет.

Она уперлась взглядом в дверь и насмешливо подумала: как нет? Вот выход. Целая дверь!

«Да, дверь, но она закрыта на замок», — продолжила она внутренний диалог с самой собой.

Но периодически она открывается, возразил ей внутренний оппонент.

Открывается, открывается, согласилась она с оппонентом, но за нею оказывается охранник.

Охранник! Вот оно! Вот единственный вариант, который она никогда не рассматривала. Надо что-то сделать с охранником! Нет, не убить, убить она не сможет, даже чисто физически. Но вот оглушить чем-нибудь и выскочить за дверь! А там? А там разберемся… В любом случае терять ей нечего, она уже и так все потеряла. Убьют? Ну убьют! Это лучше, чем умирать от «милой злюки»…

Но чем оглушить охранника? Ничего тяжелого под рукой нет. Да и сможет ли она? Опять она сомневается в себе, правильно бабушка сказала. Надо смочь, только вот чем? Разобрать настил?.. Ага, голыми руками, да под взглядом видеокамеры…

«Думай, ну думай же», — приказала себе Варя. Уставившись на дверь, она представила себе: вот заходит охранник, и она… прыгает на него и сбивает с ног!.. Не получится, на дежурство уже заступил Толстый, она ударится об него, как муха о стекло, и сама упадет замертво…

Нет, заново… Вот он входит, и она… она, например, плеснет ему в лицо водой, и пока он будет очухиваться, убежит… Вон пустая миска из-под каши, налить воды из крана… Да нет, чепуха, с простой водой ничего не выйдет, вот если бы под рукой было что-нибудь едкое… Но на нет и суда нет… Заново…

Толстый охранник, подчиняясь Вариному воображению, входил в дверь снова и снова, и… ничего с ним не случалось. Он ей так надоел, что в какой-то момент она заставила его упасть. Грохнуться со всей дури на пол. Толстый гад послушно упал, врезался в бетонный пол, застонал и остался лежать. Вот так бы! Надо как-то сбить его с ног! Если он упадет со всего маху, он просто не сумеет ничего себе не повредить. С его-то весом!

Натянуть что-нибудь поперек двери, чтобы он споткнулся. Нет, ничего такого под руками нет. И подложить нечего, разве что подкатиться под ноги самой… Нет, не подкатиться, нет, есть способ лучше. Где-то она читала, или кто-то ей говорил…

Теперь она знала, что надо делать.

Она тщательно обдумывала свой замысел, привыкала к нему, приноравливалась, прорабатывала детали. Шансов, конечно, мало, но если она не попытается, то не простит себе ни на том, ни на этом свете. Все что угодно, только не умирать в этом бетонном гробу. Она умрет на воле…

Сколько ей удастся продержаться на этой самой «воле», что ее ждет там, за дверью, Варя старалась не думать. Все равно, лишь бы вырваться!

Сначала она планировала напасть на охранника, когда он принесет ей утреннюю кашу, но потом передумала. Тот, кто наблюдает за ней через видеокамеру, мог заметить, что она готовится к нападению. Видеокамеру надо как-то обезвредить. Она решила поступить по-другому. Поэтому, когда Толстый вошел с миской, поставил ее на помост, забрал пустую посуду и вышел, она спокойно сидела, прислонившись к стене, и только оглядела его по-новому, оценивающе. Сможет? Надо смочь.

Кашу она съела, запила водой из-под крана, а кусочек хлеба спрятала в карман куртки. И снова задумалась.

Привести в исполнение свой план она решила поближе к вечеру. К этому времени люди обычно устают, реакции замедляются, бдительность притупляется. Правда, и тянуть было опасно. Мало ли что может случиться за это время непредвиденного. К тому же следовало иметь в виду и то, о чем Варя ни на миг не забывала, — растущую, зреющую, размножающуюся в ее организме «палочку Зольникова». Скоро начнут проявляться признаки заболевания. Какие, Варя не знала. Что чувствовали перед смертью ее товарищи по несчастью — Сливков, Гримайло, Матвей Ромишевский? Это может начаться в любой момент, но пока ничего не происходило. Сколько будет длиться это «пока», Варя тоже не знала. Она прислушивалась к себе, все было нормально, но особо тянуть было нельзя. Ведь бабушка же сказала ей: «Не тяни!»

Для того чтобы сделать задуманное, ей надо было многое преодолеть в себе. Нет, даже не страх, а какие-то барьеры, границы, установленные неведомо кем — то ли ее собственной человеческой природой, то ли воспитанием. Ей надо было выйти за рамки самой себя — слабой, мягкой, нерешительной. Она сидела и вспоминала: были в ее жизни два случая, когда она смогла выйти за эти рамки.

Первый раз это случилось с ней, когда она училась в пятом классе. Во дворе школы она увидела троих старшеклассников, которые с криками и гоготом волокли куда-то собаку, захлестнув ее шею проволочной петлей. Псина упиралась всеми четырьмя лапами, тряслась от ужаса, и Варя встретила ее мученический, обреченный взгляд…

Дальнейшее она помнила плохо. Очнулась она только тогда, когда трое ублюдков бежали в одну сторону, освобожденная псина — в другую, а сама она держала в руках неведомо как разодранную петлю.

Потом она не раз встречала этих троих, и они всегда сторонились ее. На их гнусных лицах долго держались царапины, а один ходил с перевязанной рукой — Варя чуть не откусила ему палец. Бабушку вызывали в школу, советовали показать Варю психиатру, саму Варю в школе называли чокнутой и припадочной, но связываться с ней опасались.

Второй случай произошел много позже, Варя тогда уже заканчивала школу, и в тот день они с бабушкой поехали покупать ей выпускное платье.

Они сели в пустой трамвай, где кроме них был всего один сильно нетрезвый тип, который почему-то не сидел, а, пьяно раскачиваясь, висел на поручне. Варя и бабушка сели впереди, подальше от типа. Трамвай тронулся, на повороте его сильно качнуло, и пьяного оторвало от поручня и понесло вперед по проходу, бросая то влево, то вправо.

— Парень, ты бы сел, — дружески обратилась к нему бабушка. — А то костей не соберешь!

Тип вцепился в верхний поручень и навис над бабушкой.

— Пшла вон, старая …!

Мерзкое слово ударило Варю как бичом.

И снова ее «перемкнуло». Очнулась она, лишь когда трамвай подошел к остановке и раздвинул двери, а пьяный гад вывалился наружу, закрывая лицо руками, из-под которых капала кровь. Входящие пассажиры тревожно оглядывались на него, а войдя в трамвай, недоуменно оглядывали Варю и бабушку.

Конечно, ни за каким платьем они в тот день не поехали. Сошли на следующей остановке и пешком побрели домой. Бабушка крепко держала Варю за локоть, Варя чувствовала, какая ледяная у нее рука.

Возле дома бабушка остановилась.

— Передохнем, Варюша, а то наверх не заберусь…

Она обессиленно опустилась на лавочку. Варя увидела, какое белое у нее лицо и синие губы. У бабушки была тяжелая сердечная недостаточность, которая и заставила ее раньше срока уйти со сцены.

— Бабуленька, ну ты чего? — Варя присела перед ней на корточки. — Ничего же особенного не произошло. Ну расквасила нос подонку, в следующий раз не будет язык распускать.

Бабушка обеими руками обхватила ее лицо и заглянула в глаза.

— Варюша, детка, поклянись мне, вот прямо сейчас поклянись, что ты никогда, слышишь, никогда ничего подобного не сделаешь! Боже, как я испугалась… как испугалась… Варя, как же можно так рисковать! Ведь он же мог тебя убить, здоровый мужик, пьяный!

Но Варя была уверена: не мог. В тот момент — не мог.

Уже много позже Варя, всегда читавшая много и обо всем, разобралась, что это с ней тогда было. Аффект — так называется это состояние, в котором человек не чувствует страха, боли, усталости и способен совершать невероятные поступки. Она читала даже, что бойцы спецназа умеют специально вызывать у себя это состояние перед боем.

Вот бы и ей сейчас войти в это состояние, чтобы не было страшно и больно, когда она начнет действовать или когда ее будут убивать.

…Спецназовца из нее, конечно, не получилось, даже думая о Зольникове, она не испытывала уже той душащей ненависти, которая заставляла сердце биться быстрее. Перегорела… Однако неожиданно именно думы о Зольникове вызвали у нее душевный подъем, появилась мысль: у Зольникова должно быть противоядие!

Как она не подумала об этом раньше?! Имея дело с возбудителем смертельного заболевания, Зольников должен был разработать противоядие для того, чтобы уберечь себя при случайном заражении. Не мог же Зольников, такой влюбленный в себя гениального, пренебречь собственной безопасностью! Если она вырвется отсюда, у нее будет шанс найти Зольникова и как-то добыть это противоядие. Мизерный, микроскопический шанс, но если она останется здесь, то не будет никакого.

В глубине души она понимала, что обманывает себя, что шансов нет, слишком мало у нее времени, но ей так нужна была надежда, и она позволила себе надеяться…

Толстый принес кашу, и сердце у нее екнуло. Значит, уже вечер, и ей пора. Через полчаса, назначила она себе время.

Кашу она есть не стала. Желудок перед боем должен быть пустым. Чтобы не мешать… Отвернувшись от видеокамеры, она отковыряла мякиш от двух кусков хлеба — утреннего, припрятанного, и нового, принесенного Толстым, слегка смочила руки водой из крана и принялась мять хлебное месиво, пока оно не превратилось в пластичную, липкую замазку. Все было готово.

Полчаса, по ее ощущениям, уже прошло, нужно было начинать, и тут ей стало по-настоящему страшно. Страх сковал ее, она почувствовала, что не сможет, не сможет, и все.

Что ж, со злой усмешкой сказала она себе, не можешь — не надо! Сиди здесь. Жуй эту кашу, жди, когда тебя «навестит» Зольников, будет гладить тебя по ручке и интересоваться твоими ощущениями, рассказывать об Иване Петровиче Павлове, жди! Тебе осталось жить сутки с небольшим, и ты проведешь их в этом бетонном гробу!

Она встала, попрыгала и помахала руками, разгоняя кровь.

«Бабуленька, помоги, если можешь», — мысленно попросила она. Секунду постояла, сосредоточенно глядя в себя, потом легко запрыгнула на помост и одним движением, с ходу, залепила глазок видеокамеры хлебной замазкой, зажатой в кулаке. Потом быстро скинула джинсовую куртку и торопливо сняла футболку, ту самую любимую цветастую маечку, надетую так давно, в тот день, когда они с Гайкой и Персиком уходили из дому. Быстро, радуясь, что потолок здесь такой низкий, что она со своего помоста легко достает до него, обвязала футболкой лампочку в «наморднике». В камере сразу стало темно, лампочка еле просвечивала сквозь ткань тусклым цветным пятном.

Варя торопливо натянула куртку на голое тело. Она не знала, когда охранник там, снаружи, заметит, что она залепила глазок, но медлить было нельзя. Вскоре в двери залязгал ключ, а она уже сидела на корточках под дверью.

Дверь распахнулась, на пороге возник Толстый. Он был ярко освещен сзади и вырисовывался на фоне дверного проема большим черным силуэтом. Со света он ничего не видел в темноте. Единственное освещенное пятно под потолком привлекло его внимание, Варю он не заметил и шагнул в камеру, глядя вверх.

Его правая нога поднялась, начиная движение. Варя, ждавшая этого момента, вцепилась в эту ногу и изо всех сил дернула ее вверх, одновременно резко выпрямляясь и толкая Толстого назад. Толстый потерял равновесие. Он вскрикнул, руки его судорожно заметались, ища опору, тело мучительно стремилось выпрямиться, но он уже падал, падал назад, всем телом, плашмя.

Он упал навзничь, страшно, гулко стукнувшись головой, и остался лежать. Варя стояла над поверженным врагом, напряженно вслушиваясь. Было тихо…

Надо же, сработало! Она уже и не помнила, где и когда прочла, что ни один человек не сможет удержать равновесия, если его неожиданно дернуть за ногу. И этот прием сработал! Перед ней была открытая дверь!

С трудом перебравшись через гору упакованной в камуфляж плоти, Варя вышла из камеры.

Наконец-то она вышла из нее!

Она охватила все сразу одним взглядом. Ярко освещенный коридор без окон. По обеим сторонам — двери. Судя по всему, за ними такие же камеры, как эта. Ее камера последняя, ну или первая, что ли. Сразу за ней пульт охраны. Стол с телефоном, с остатками еды, открытый термос, еще дымящаяся кружка — очевидно, охранник ужинал, и меню его было куда разнообразней, чем рацион вивария. Над столом экраны мониторов, на одном едва мерцают какие-то пятна, контуры, остальные отключены. Варя поняла, что еле мерцающий экран показывает ее камеру с залепленным глазком. Остальные камеры, судя по всему, пусты.

Сразу за пультом охраны коридор поворачивал. Варя осторожно заглянула за угол. Там тоже был пустой коридор без окон, освещенный тусклыми лампочками. Было тихо, только откуда-то издалека доносился неясный шум.

Варя вернулась к охраннику. Тот по-прежнему лежал навзничь, с закрытыми глазами, видимо, был без сознания. Руки и ноги его были раскинуты в стороны, на животе — застегнутая кобура. Ломая пальцы, Варя расстегнула жесткий клапан и достала пистолет. Или револьвер, она не знала точно, как называлась эта чертовски тяжелая штука. И выстрелить из него она вряд ли сумеет, но с ним она чувствовала себя как-то надежнее. Она обшарила и карманы охранника, но кроме несвежего носового платка ничего не нашла.

Охранник хрипло дышал. Мгновение подумав, Варя попробовала стукнуть его пистолетом по лбу для надежности, но рука «не пошла», удар получился слабым, и повторять Варя не стала.

Жалости к охраннику она не испытывала. С тех пор как она ощутила жалящую боль в плече, она как будто очутилась по ту сторону жизни и смерти, и оттуда, с той стороны, все виделось по-другому. Но, видимо, одного отсутствия жалости было недостаточно, чтобы ударить живого беспомощного человека, нужно было еще что-то, какой-то особый навык. Ладно, пусть так…

Варя, снова с трудом перебравшись через тело охранника, пробралась в камеру, сняла с лампочки футболку, оделась и попыталась за ноги втащить тушу охранника внутрь.

Сначала ничего не получалось, уж очень он был тяжел, а Варя за время пребывания в виварии сильно сдала, потеряла форму. Но постепенно, кряхтя и постанывая, она все-таки сумела сдвинуть его с места. Дальше почему-то пошло легче. Когда голова Толстого, постукивая, перевалила через порог, она, прихватив пистолет, вышла из камеры и закрыла ее снаружи на ключ, который торчал в замке. Ключ она, мгновение подумав, опустила в открытый термос. Схватив со стола перечницу, она прикрыла нос и рот краем куртки, высыпала перец на пол и потопталась по нему кроссовками. На всякий случай, вдруг тут есть служебные собаки…

Теперь ей нужен был телефон. Тот, что стоял на столе охранника, она трогать не решилась. Это мог быть внутренний телефон. Ей нужен был мобильный.

Осторожно и бесшумно она побежала по коридору туда, откуда слышался непонятный шум. Скоро она обнаружила выход на лестничную площадку. Лестница вела только вверх. Поднявшись на пролет, она увидела полузастекленную дверь, за которой был коридор первого этажа. Неясный шум усилился, стали слышны отдельные выкрики мужских голосов, гогот. Варя крепко сжимая пистолет, осторожно приоткрыла дверь и выглянула.

Кусок коридора, дальше — ярко освещенный холл. Пятеро мужчин стояли к Варе спиной. Охранники. В такой же камуфляжной форме, как Толстый и Тонкий. Мужчины гоготали, хлопали друг друга по плечам, что-то возбужденно обсуждали. В их разговор врывался рокот, свист и музыка дуделок — характерный шум стадиона. Телевизор, догадалась Варя. Смотрят какой-то матч…

Здесь путь на свободу был закрыт. Варя осторожно притворила дверь и бесшумными шагами, напряженно прислушиваясь и вглядываясь, стала подниматься по лестнице. Было тихо, полутемно, окно было закрыто ребристыми зеленоватыми стеклянными пластинками, сквозь которые ничего не было видно, но на улице явно был вечер, как Варя и рассчитывала. Что это за место? Подпольная лаборатория, где ставят опыты на людях, с виварием в подвале? Где это, в каком районе города? А может, она уже в другом городе? Нет, не может быть, ведь здесь Зольников, он не может одновременно работать в двух городах. По планировке очень похоже на их институт, только стены покрашены в другой цвет. Типовой проект. По виду — обычное казенное учреждение.

Варя добралась до второго этажа и опять осторожно приоткрыла такую же полузастекленную дверь. Пустой, слабо освещенный коридор, по обеим сторонам закрытые двери. Тихо.

Два больших окна в разных концах коридора — так же, как и в их институте. Что, если под одним из них козырек подъезда, как тот, на котором она сидела в роковой день, когда пожарила сладкую яичницу? С него можно при желании и везении спрыгнуть на землю! Нет… Внезапно вспыхнувшая надежда тут же и погасла. Своими зоркими глазами Варя разглядела: на обоих окнах решетки. Тупик.

Варя вернулась на лестницу, поднялась на третий этаж, потом на четвертый. Там было так же тихо и темно. Дальше была запертая дверь на чердак. Все… Выхода не было.

Варя вернулась на второй этаж. Тут все же были какие-то признаки жизни и освещение. Может быть, она найдет хоть одну незапертую дверь, а за ней телефон или компьютер… Она помнит наизусть номера и электронный адрес Тимакова, она должна с ним связаться любой ценой!

На втором этаже за время ее отсутствия что-то изменилось. Потому что теперь здесь оглушительно, на весь этаж пахло кофе. Свежесмолотым, свежесваренным, восхитительным, сто лет непробованным кофе! Значит, за одной из этих дверей кто-то был, кто-то варил или пил кофе.

Осторожно, держа обеими руками тяжелый пистолет, Варя пошла от двери к двери, прислушиваясь и принюхиваясь. Нужную дверь она нашла быстро. Здесь запах кофе был сильнее всего, а за дверью слышались слабые звуки. Что-то попискивало, позвякивало, шелестело. Варя затаила дыхание и осторожно толкнула дверь.

Видимо, бабушка молилась за нее на небесах, потому что дверь открылась бесшумно. Варя стояла на пороге ярко освещенной комнаты, сжимая пистолет и напряженно вглядываясь внутрь.

Оп-па! Оказывается, это и есть «гнездо упыря». Судя по всему, это кабинет Зольникова, и сам «упырь» в тщательно отглаженном белом халате сидел к Варе спиной за компьютером, увлеченно раскладывая пасьянс и прихлебывая кофе. Знакомый красиво подстриженный затылок над спинкой кресла как магнитом притянул к себе Варю. Ни секунды не колеблясь, она сделала несколько шагов и точно и сильно ударила Зольникова рукояткой пистолета. На этот раз рука ее ни капельки не дрогнула, и «упырь» без звука повалился на стол.

Варя обошла кресло и холодно оглядела дело своих рук. Зольников лежал головой на столе, чашка выпала из его руки, и лужица кофе стекала со стола на белоснежный халат. Хорошая работа, похвалила она себя.

Но медлить было нельзя. Быстро оглядев стол, подвигав ящики, она нашла то, что искала — моток широкого скотча. Брезгливо морщась, схватила Зольникова за воротник халата и перевалила назад, крутанула вертящееся кресло, поворачивая его к себе и, с треском разматывая клейкую ленту, прикрутила врага к креслу. Напоследок щедро, от уха до уха, заклеила куском скотча рот.

Мобильный телефон нашелся у Зольникова в кармане. Не медля ни секунды, Варя набрала номер Тимакова, приказав себе не забыть потом стереть запись о звонке.

Пока шли гудки, она от нетерпения не могла стоять на месте. Она переминалась с ноги на ногу, подпрыгивала и даже прикладывала к горящим щекам холодный пистолет.

— Возьми трубку, — бормотала она. — Слышишь, возьми трубку! Стасечка, Славочка, Тимус, миленький, родной, возьми трубку!

Где же он? Забыл телефон в машине или не может ответить? Сидит в засаде или выслеживает кого-нибудь?..

— Да! — неожиданно и громко сказал в трубке знакомый голос. — Да, Вадим Геннадьевич, слушаю.

Варя оторопела. То есть как это? Что происходит? Он что, знаком с Зольниковым? И не просто так знаком, у него есть номер телефона Зольникова, он у него определился, он видит, что звонит телефон Зольникова!

Все перевернулось в душе у Вари. Внутри, там, где сердце, стало так больно, что на глаза навернулись слезы. Она держала перед собой телефонную трубку как ядовитую змею.

— Вадим Геннадьевич, Вадим Геннадьевич, — продолжал звучать в трубке голос Тимакова. — Что у вас случилось?

Что теперь делать? Кому звонить? Куда бежать? Отсюда не убежишь, и никто ей теперь не поможет.

— Вадим Геннадьевич! — Голос Тимакова вдруг странно раздвоился. Варя слышала его в трубке и откуда-то извне. И через мгновение она увидела его самого. Держа трубку возле уха и продолжая говорить, он шагнул через порог. Он был здесь.

Он был в белом халате, таком же, как у Зольникова. Он был одним из них…

Он остановился на пороге и одним взглядом вобрал в себя все — Зольникова, примотанного к креслу, с беспомощно упавшей на грудь головой и Варю с телефоном в одной руке и тяжелым пистолетом в другой. Он встретил взгляд ее широко раскрытых глаз, в котором не было ничего, кроме безнадежности и отвращения.

Варя в упор смотрела на него, прямо в его растерянные глаза. И чувствовала, что худшей минуты в ее жизни уже не будет. Все потеряло смысл, во всем был тошнотворный, мерзкий привкус лжи и предательства.

Она отшвырнула ненужный теперь телефон и обеими руками подняла пистолет, нащупывая курок. Зрачок пистолета уставился прямо в побледневшее лицо Тимакова.

— Варя, — беззвучно, одними губами сказал Тимаков. — Варя, не надо…

Если бы он сделал хоть какое-нибудь движение, Варя, возможно, и нажала бы на курок. Но он просто стоял и покорно ждал, и она поняла: не сможет…

Она опустила пистолет. Тимаков шагнул к ней и сделал резкое, неуловимое движение рукой…

10

И опять во тьме плавала, притягивая взгляд, искрящаяся точка. Варя поняла, что еще жива, и открыла глаза.

Лучше бы она их не открывала, потому что вокруг царила кромешная тьма. С закрытыми глазами она видела хотя бы искорки света, а теперь эта давящая на глаза абсолютная, жуткая чернота вызывала панику.

Ее что, похоронили заживо?

Варя задергалась, хотела закричать, но оказалось, что это невозможно. Руки и ноги ее были связаны, а рот чем-то заклеен. Она чувствовала это, когда пыталась двигать губами. Скотч, вспомнила она. Там был скотч. Там, где были Зольников, Тимаков и пистолет, из которого она так и не смогла выстрелить. Она помнила, как Тимаков шагнул к ней навстречу, дальше память обрывалась.

Где она сейчас, в гробу?

Непохоже, она лежит на боку, с поджатыми к груди коленями. Так в гроб не кладут. Закопали так, без гроба? Нет, она не чувствует на себе тяжести земли, она может дышать, открыть глаза, чуть-чуть подвигаться…

Здесь очень холодно и пахнет чем-то металлическим, и еще бензином. Еще похоже, что она накрыта с головой какой-то тряпкой.

Она подвигалась, кое-как, цепляя связанными руками, стащила с головы тряпку. Светлее не стало, стало холоднее, но зато теперь было легче дышать и стали долетать звуки — шорох, постукивание и отдаленный лай собак. Похоже, она находилась в каком-то металлическом вместилище, по крыше которого барабанил дождь…

Она попыталась ощупать окружающее пространство. Пространства было мало. Распрямиться не удавалось, она упиралась головой и ногами в стенки вместилища. Поворочавшись, она перевернулась на спину и связанными руками нащупала низко над головой металлический свод.

Что все это значит? Кто ее сюда засунул, зачем? Выпустят ли ее отсюда? Увидит ли она небо хотя бы перед смертью? Почему она такая дура, почему, вместо того чтобы звонить Тимакову, она не позвонила в полицию? Она могла сказать, что ее похитили и держат взаперти, ее могли бы найти, запеленговав по звонку телефона, как всегда делают в детективных сериалах. Она могла бы уже быть на воле, и за ее жизнь боролись бы врачи! Она все испортила, можно считать, что она сама себя засунула в этот ящик.

Ворочаясь, Варя сбила с себя тряпку, которой была прикрыта, и натянуть ее обратно не удавалось, тряпка сползла куда-то к ногам. Она сразу начала замерзать.

Почему здесь так холодно? Ведь сейчас август. Еще недавно стояла сухая жара… Хотя нет, она же пробыла в виварии недели две, уже сентябрь, а за две недели погода в Сибири может измениться очень сильно. Значит, уже осень, отпуск ее кончился, на работе ее потеряли. И уже не найдут…

Холодно, холодно…

Сколько суток прошло с тех пор, как ей ввели столбнячную бактерию? Двое или уже трое? Не сообразить, в голове у нее ледяная каша, вроде шуги. Почему она не чувствует признаков заболевания? От чего умирать мучительнее, от столбняка или от холода? Хоть бы уж скорее… Поскорее уйти туда, к бабушке…

Холодно…

Варя цепенела и впадала в забытье. Во сне она брела по синему толстому льду, стараясь натянуть на запястья рукава джинсовой куртки. Ей надо было дойти до белого пятна света, которое отбрасывала на лед неподвижно стоящая в черном небе луна. В этом пятне высился трон Снежной королевы. Отсюда он казался совсем маленьким, но Варя знала, что он огромный, величиной с дом. До него непременно надо было дойти.

Идти было трудно, кроссовки скользили по льду. Варя падала, и ее относило назад, и не за что было зацепиться на гладкой, глянцевой поверхности.

Вдруг послышался лай, откуда-то появился Персик и побежал впереди Вари прямо к трону. Его горячие лапки оставляли во льду маленькие лунки. Цепляясь за лунки, Варя подползла к трону и задрала голову.

Огромная королева сидела на огромном ледяном троне, огромное бледное лицо смотрело на Варю с головокружительной высоты. Прекрасное, недоброе лицо надменного ангела…

Королева наклонилась к ней, ее голос отразился от купола неба и эхом вернулся назад.

— Рюха, — сказала королева, — ты так и осталась уродкой. Зачем ты притащила сюда этого паршивого пса? Ты же знаешь, что я его терпеть не могу. Он испортил мне паркет!

Огромная белая рука протянулась к Персику, и тот остекленел, стал прозрачным, а потом осыпался горсткой сверкающих льдинок.

Варя хотела закричать, но рот был заклеен липкой лентой, и от этого неудавшегося крика она очнулась. Она по-прежнему лежала в холодном железном ящике, а снаружи лаяли собаки и слышались невнятные голоса.

Голоса приближались. Через некоторое время стало понятно, что говорят двое, а еще через минуту Варя стала различать слова и узнала собеседников. Это были Зольников и Тимаков.

— Собаки бесполезны, — говорил Зольников. — Там все засыпано перцем. Но я вам обещаю, мы ее найдем. Из города уже едет подкрепление.

— Постарайтесь, Вадим Геннадьевич. — Голос Тимакова звучал уже совсем близко. Стали слышны и звуки шагов. — Вы ведь понимаете, что если все выйдет наружу, попадет, не дай бог, в СМИ, мы не сможем дальше с вами сотрудничать. И прикрыть вас не сможем. Мы не можем быть замешаны в громком скандале.

— Помилуйте, Станислав Иванович, что вы такое говорите! Человек не иголка. Посудите сами, куда ей здесь деваться? Территория оцеплена, забор под током. Найдем, найде-ом! Какая, однако, живучесть, а-а? Превосходный экземпляр! И тем убедительнее будет результат. А что касается прессы — никогда, дорогой мой, никогда! Уже были попытки, но вы знаете, чем все закончилось!

— Вы о Ромишевском? — спросил Тимаков.

— Да, о нем. Отличная работа, а-а?

— А вы не допускаете, что Ромишевский мог с кем-то поделиться информацией, прежде чем вы проделали свою отличную работу?

— А вы бы поделились, дорогой Станислав Иванович? Хлебом своим журналистским поделились бы, а-а? — И Зольников довольно засмеялся.

— Ну, может, вы и правы, Вадим Геннадьевич. Желаю вам удачи. Я был бы рад помочь вам в поисках, но сами понимаете, меня требует мое начальство. Я позвоню вам, когда освобожусь.

— Поезжайте, дорогой, и будьте уверены, все будет отлично!

— Ну, еще раз удачи!

— И вам, и вам!

Послышался ряд характерных звуков — квакнула сигнализация, хлопнула дверца автомобиля, Варю при этом тряхнуло, заработал мотор, и Варя ощутила его дрожь. В этот момент она поняла, где находится — в багажнике автомобиля.

Машина тронулось, затряслась на неровной дороге, потом снова остановилась. Грубый голос произнес:

— Багажник откройте. Приказано досматривать на выезде.

— Пропусти, пропусти! — донеслось издали начальственное покрикивание Зольникова.

— Ехайте!.. — разрешил грубый голос.

Машину снова затрясло на колдобинах, но скоро она, видимо, выбралась на шоссе, прибавила скорость и пошла ровнее.

Куда и зачем везет ее Тимаков, Варе было безразлично. Только бы все кончилось поскорее. Поскорее, поскорее, навсегда, совсем. Она не может больше, не может, не может! Она уже столько раз готовилась к смерти, что уже и не страшно. То, что сейчас — холодная металлическая коробка, онемевшие руки и ноги, липкая лента на губах, мешающая дышать — невыносимо!

Машина мчалась и мчалась, и Вариным мучениям не было конца. Она не выдержала и заплакала. От этого стало еще хуже, хотя казалось, что хуже уже некуда. Текли слезы и сопли, дышать было нечем.

Мучительно втягивая воздух сквозь отекшие ноздри, она вдруг почувствовала, что машина свернула с шоссе, запрыгала на колдобинах и встала.

Хлопнула дверца, послышались хлюпающие шаги, и крышка Вариного пристанища откинулась. На Варю хлынул сырой, холодный, свежий воздух. Луч фонарика больно резанул по глазам.

— Ч-ч-черт!!! — сказал Тимаков. Одним движением он выдернул Варю из багажника, прислонил к машине и резким движением сорвал скотч с ее лица, похоже, вместе с куском кожи. Она со всхлипом втянула воздух и закашлялась.

— Извини, извини, — бормотал Тимаков. — Раньше никак не мог. Сейчас, сейчас… Все будет хорошо…

Он схватил Варю в охапку, дотащил до двери и засунул на переднее сиденье. Что-то включил, и снизу сильно задул теплый воздух.

Тимаков достал нож и разрезал скотч на запястьях и лодыжках Вари. Она так и осталась сидеть со скрюченными руками и ногами, она их не ощущала. Порванную губу сильно саднило, она чувствовала, как по подбородку течет кровь.

Тимаков стащил с себя куртку и закутал в нее Варю. Обежал машину, втиснулся на водительское сиденье и стал рыться в аптечке. Оторвал кусок бинта, смочил перекисью и стал вытирать Варе губы.

— Треснула слегка, — виновато бормотал он. — Ничего, ничего, главное, что жива, а остальное наладится…

В салоне горел слабый свет. Варя пристально вглядывалась в лицо Тимакова.

— Вы кто? — сипло спросила она.

Тимаков удивленно вскинул на нее глаза.

— Ты что, не узнаешь меня? — растерянно спросил он. — Ты в порядке? Варя?..

— Вы кто? — упорно повторяла Варя. — Вы кто? Кто?..

— А, понял! Ты хочешь знать, что я там делал, у Зольникова? Считай, что я работаю там под прикрытием. Это все, что я могу тебе сейчас сказать.

— Вы знали, что я там, в подвале?

Тимаков отвел глаза.

— Давай потом обо всем поговорим. Тебе надо сейчас согреться. Дай-ка руки сюда.

Он стал сильно растирать ей руки. Варя тупо смотрела на него. С ней начало происходить что-то нехорошее. Согреться ей никак не удавалось, несмотря на горячий воздух, дувший прямо на нее. Ее трясло все сильнее, так, что стали клацать зубы. Голова горела, рот пересох. Мысли путались, нужно было непременно спросить еще о чем-то важном, но она не могла вспомнить о чем. Она тупо повторила:

— Вы знали?

Тимаков прямо взглянул ей в глаза.

— Знал. И я бы тебя непременно вытащил. Только ты не дождалась…

Он опять пристально взглянул ей в глаза и вдруг захохотал:

— Нет, ну надо же! Такая девочка с виду, тихая, нежная, а на самом деле — Терминатор! Двоих мужиков вырубила голыми руками, меня, спеца, чуть не подстрелила! Только оружие надо с предохранителя снимать, прежде чем стрелять, Никита-недоучка!

Варя тоже пристально смотрела ему в глаза и сейчас, с всклокоченными спутанными волосами, бледным лицом в пятнах нездорового румянца, с распухшими кровоточащими губами совершенно точно ничем не напоминала тихую, нежную девочку. И было ей совсем не до смеха. Ей становилось все хуже, она как будто горела изнутри, а снаружи была скована ледяным панцирем. Сознание путалось, с большим трудом она наконец вспомнила то важное, о чем хотела спросить:

— Вы знаете, что Зольников вколол мне свой препарат?

Ответа она уже не услышала. Ей как будто отключили звук. Тимаков шевелил губами, жестикулировал, но она не слышала, не понимала. Ее как будто уносило вдаль, все смещалось, уходило, терялось. Тимаков схватил ее за плечи, начал трясти, по движению губ она понимала, что он кричит: «Варя, Варя!», но из того далека, куда уходила, ответить она ничего не могла…

11

Варя очнулась в крохотной больничной палате. Три койки, две пустые, на третьей лежала она. Рядом сидела на стуле Гайка в белом халате и белой косынке, туго повязанной вокруг головы. Варя сразу и не узнала ее в этой косынке, настолько непривычно Гайка выглядела без своей буйной шевелюры.

— Привет! — сказала Варя. — Я на этом свете или мы с тобой на том?

— На этом, — всхлипнула Гайка. — Не двигай рукой, у тебя там капельница торчит. Я уж думала, не увижу тебя больше!

— Я тоже не надеялась, — призналась Варя. — И как этот свет называется? Мы где?

— Это Снегири, село такое. Здесь у Тимаковых дача, вернее, дом деревенский. А это больница, Слава тебя больную привез, без сознания. В город тебя везти было нельзя, тебя ищут бандиты. Пока их всех не повяжут, мы должны здесь сидеть. Тебе было очень плохо, но тут врач очень хороший, Владимир Алексеич, он сказал, что поставит тебя на ноги. Но все равно ты почти неделю в бреду валялась. Бабушку звала и от Снежной королевы убегала.

И Гайка снова захлюпала носом.

— Понятно, — протянула Варя, хотя на самом деле ей было ничего не понятно. — Ты мне скажи, как я выжить ухитрилась? Мне что, противоядие ввели?

— Не знаю, — растерялась Гайка. — Зачем противоядие? Тебя что, отравили?

— Разве Тимаков тебе ничего не рассказал? — удивилась Варя.

— Варечка, я его видела пять минут, он к нам заехал после того, как тебя в больницу устроил. Ничего не объяснил, сказал только, что ты заболела. Мрачный был, ужас! И уехал тут же, даже чаю не выпил!

— К кому это «к нам»? — поинтересовалась Варя. — Ты где тут живешь?

— У родителей Славиных. Он нас с Персиком сюда привез в тот же день, как ты пропала. Варя, какой ужас был, когда ты не вернулась! И на звонки не отвечала! Я уж думала — все!

И она уже вслух заревела.

— Гая, ну Гая, — старалась отвлечь ее Варя. — Скажи, а как там Персик поживает?

— Ничего, — вяло ответила Гайка, сморкаясь в кусок марли, извлеченный из кармана. — С котом враждует. Ты мне расскажи, что с тобой случилось? Чем тебя отравили?

Тут их сумбурный разговор прервала толстая женщина в белом халате.

— О! Ожила! — громко заговорила она, величественно, как белый теплоход, вплывая в палату. — Давно пора, сколько можно без памяти валяться!

Она отцепила Варю от капельницы и повернулась к Гайке:

— А ты, стрекотуха, давай-ка домой. Рано ей еще тары-бары растабарывать! Потом наговоритесь!

— Тетя Клавочка, еще чуточку посижу! — взмолилась Гайка.

— Давай, давай! — Неумолимая тетя Клавочка двинулась к двери, увозя стойку капельницы и гоня перед собой Гайку. — Сейчас снотворное ей вколю, спать будет. Завтра придешь, наговоритесь.

Гайка из-за ее плеча виновато помахала Варе рукой.

Варя устало закрыла глаза. Все хорошо, все живы, и Гайка, и Персик. Все здесь, близко. И Тимаков когда-нибудь тоже приедет… Все-таки он ее спас, а она подумала, что он предатель… Наверное, у него было противоядие… А теперь спать… спать…

Варя ела и спала. Потом опять ела и опять спала. Гайка приносила горы еды и жалостливо смотрела на жадно жующую подругу. Варя рассказала ей, чем ее кормили в виварии.

Но вообще много они не говорили. После еды Варя становилась такой сонной, что еле двигала языком. Гайка торопливо собирала посуду и убегала, приговаривая:

— Давай, отдыхай, успеем поговорить.

Варе даже казалось, что уходила она с облегчением. Это было странно, но думать над этим у Вари не было сил. Она падала на подушку, зарывалась с головой в одеяло и засыпала. До следующей еды.

Один раз, правда, Варя попросила Гайку привести Персика.

— Я так соскучилась по нему! Я хоть из окошка посмотрю. Я его в таком жутком сне видела!..

Гайка даже рассердилась слегка.

— Варя, ну как я его приведу? На улице дождь, слякоть… Я сюда в резиновых сапогах прихожу! Тут асфальта нет. Где я его потом отмывать буду?

Варя посмотрела в окно, за которым непрерывно и уныло моросил дождь, и смирилась.

— Ладно, извини, я не подумала.

Гайка ушла с рассерженным лицом, а у Вари в душе остался неприятный осадок. Но углубляться в размышления по-прежнему не было сил, и она опять заснула, убедив себя, что Гайка просто устала и изнервничалась.

Но все-таки настал день, когда она наконец выпала из своего сомнамбулического состояния и почувствовала, что она здорова, ей больше не хочется спать. Ей хочется двигаться, что-то делать. Ей хочется разобраться в Гайкиных проблемах.

С Гайкой действительно что-то было не так. Варя убедилась в этом, когда та в очередной раз явилась с пакетами еды. У нее были грустные глаза, и она все время их отводила, как будто боялась встретиться с Варей взглядом.

— Гай, ну что с тобой, а? — тормошила Варя подругу. — Тебе тяжело здесь, да? У тебя проблемы с тимаковскими родителями? Они что, неприятные люди?

— Нет, они лапочки, — слабо улыбнулась Гайка. — Они со мной как с дочкой… Только они уже уехали в город. У тети Оли суставы больные, ей трудно в такую сырость на даче. Они и меня хотели забрать, но Слава им не разрешил, говорит, это опасно.

— То есть ты там одна? А это разве не опасно?

— Нет, здесь тихо, здесь многие по одному живут. И соседи хорошие.

— Ну да, — согласилась Варя. И Персик, если что, тревогу поднимет.

Гайка вдруг резко отвернулась, вскочила со стула и отбежала к окну. Она стояла молча, прижавшись лбом к стеклу, а Варя почувствовала, что ее сердце ушло в пятки.

Что-то случилось. Что-то очень, очень плохое.

— Гая! — позвала она. — Сейчас же скажи мне, что случилось, или я… или я… завизжу сейчас, вот что!..

— Варя! — зарыдала Гайка. — Варечка, прости меня! Я тебя обманула! Доктор сказал, что тебя нельзя волновать… Только я больше не могу, не могу врать! Я виновата, не уберегла, не уследила… Нету Персика, Варечка!

Варю затрясло.

— Как нету? — спросила она, еле шевеля помертвевшими губами. — Совсем нету?

Зареванная Гайка снова уселась на стул и принялась рассказывать.

Персика действительно привезли на дачу, но прожил он там всего один день. На следующее утро он прорыл лазейку под забором и сбежал.

— Мы с дядей Ваней всю округу прочесали, все дома обошли — нету!

— Кто это — дядя Ваня?

— Папа Славин, — плакала Гайка. — А тетя Оля объявления расклеила по деревне, с фотографией.

— А фотографию где взяли? — машинально спросила Варя. Надо было что-то говорить, чтобы не заплакать. Плакать было нельзя. Гайке было тяжелее, она считала себя виноватой. Хотя в чем она виновата? Надо знать Персика!

— Я его фотографировала на телефон, а потом на компе распечатала… Варечка, прости меня! Тебе и так досталось, а я даже Персика сберечь не смогла! Он, наверное, тебя искать ушел.

— Ох, Гая, ты ни при чем. Он и от меня сколько раз утекал. Персик как ртуть, его не удержишь. Только в городе он всегда возвращался, а тут…

— Может, вернется еще! — с горячей надеждой воскликнула Гайка.

Варя не стала ее разубеждать, хотя понимала, что надежды нет. Персик действительно пару-тройку раз «уходил в побег», когда они жили в городе, но быстро возвращался, грязный, голодный и передравшийся со всеми окрестными псами. Если бы с ним все было в порядке, он давно бы вернулся в дом Тимаковых, но его не было, по Вариным прикидкам, около месяца. Слишком долго…

Убежать в город он тоже не мог, он ведь не знал дороги. Его привезли в машине, как он мог увидеть и запомнить путь? Конечно, Варя читала о случаях чудесного возвращения собак и кошек, увезенных за много километров от родного дома, но гораздо чаще она видела объявления, расклеенные на столбах, или в бегущей строке на экране телевизора: «Пропала собака…»

Правда, к ошейнику Персика была прикреплена металлическая пластинка с выбитыми на ней телефонами, домашним и мобильным, но что в ней толку! Если кто-то даже и звонил по этим телефонам — ответа не дождался!

Когда Гайка ушла, Варя заплакала, но слезы не принесли ей облегчения.

Через два дня Варя умолила наконец доктора Владимира Алексеевича выписать ее из больницы. Гайка принесла ей одежду. Собственно Вариными здесь были только джинсы и футболка, выстиранные и отглаженные. Остальное — свитер, куртка, резиновые сапоги и даже носки были чужими, принадлежащими, видимо, кому-то из Тимаковых. Варя оделась, они с Гайкой спустились с крыльца больницы, натянули на головы капюшоны и пошли по расхлябанной дороге, чавкая резиновыми сапогами, мимо серых, унылых домов с палисадниками, в которых мокли облетающие кусты и последние осенние цветы.

Варя непрерывно оглядывалась по сторонам. Вопреки здравому смыслу ей казалось, что вот-вот из-за какого-нибудь куста, из-под какого-нибудь забора выскочит весело гавкающий Персик. Но дорога была пуста, и среди лая собак, переругивающихся через заборы, не было слышно родного голоса.

…В доме Тимаковых Варя и Гайка прожили еще две недели. Дождь то утихал, то припускал снова, но они каждое утро одевались и уходили из дома. Снова и снова обходили они село, заглядывали во дворы, расспрашивали людей, выбирались на шоссе, бродили в окрестном лесу и звали: «Персик! Персик!» Но все было бесполезно.

Вечерами они с Гайкой топили печку и долго пили чай с вареньем, неисчерпаемые запасы которого хранились в погребе тимаковского дома, вели долгие разговоры обо всем, бодрились друг перед другом.

Один раз приезжал Иван Андреевич, отец Стаса, привез целую гору пирожков и другой еды. Он был очень похож на Стаса, такой же худой, длинный и улыбчивый. Он сказал Варе:

— Не горюй, Персик еще вполне может найтись. Бывали случаи, когда собаки находились даже через несколько лет. Здесь люди хорошие, обойдем всех, попросим позвонить, если прибежит. Он у тебя жизнерадостный, бойкий, такие не пропадают!

Удивительно, но после этих слов Варе стало легче. Она начала улыбаться и даже шутить.

Иван Андреевич уехал, забрав с собой Гайкины документы, которые пора было подавать в приемную комиссию психфака университета. А они остались ждать дальше.

Тимаков звонил каждый день. Звонил всегда Гайке, потому что телефон был только у нее. Варин телефон вместе с ее сумкой, паспортом и кошельком исчез, видимо, навсегда. Гайка не раз предлагала Варе поговорить с Тимаковым, но та отказывалась. Ей было почему-то неловко. Да и о чем поговоришь по телефону? А той скудной информации, которой делился с ними Тимаков, ей было достаточно и в Гайкином пересказе.

Тимаков сообщал, что почти все члены преступной группировки, в которую входил Зольников, уже задержаны и дают показания. Сам Зольников тоже арестован, причем о роли Вари в его аресте никто из институтских коллег ничего не знает. Не могут найти только женщину-киллера. Она исчезла, растаяла, испарилась, и никто из ее подельников не знал, где она. Никто не знал ее настоящего имени, только кличку — Оса. Никто не видел ее лица. Она получала заказ, выполняла его и получала деньги. Все это делалось через интернет и тайные «почтовые ящики», устроенные так, что человека, пользующегося ими, засечь было практически невозможно. Она попалась единственный раз — когда они с Варей двигались «в связке» по микрорайону Тополиные Горки. Ее засекла один-единственный раз одна-единственная видеокамера. Ее и идентифицировали только потому, что она шла следом за Варей. Некачественное, нечеткое, размытое дождем изображение, снятое с этой видеокамеры, было единственным в распоряжении розыскников. Это было очень ненадежно, ведь женщина могла сто раз изменить внешность.

По некоторым сведениям, Оса могла покинуть Россию, но пока эти сведения не были подтверждены, Варе нельзя было появляться в городе. Она знала киллершу в лицо, а та знала в лицо Варю.

Приходилось смириться и ждать, хотя это и было тяжело. Варю беспокоило, как ее отлучку примут на работе. Но Тимаков заверил ее (через Гайку), что на работу сообщили о Вариной болезни, и Варино начальство заверило его, что Варин отпуск будет продлен на время болезни. Он также пообещал, что Варин паспорт будет восстановлен без бюрократических проволочек, в самый короткий срок. Варя и Гайка пришли к мнению, что у Тимакова мощные связи в силовых структурах.

А пока длинными осенними вечерами они пили бесконечные чаи, и им казалось, что они никогда уже не выберутся отсюда. И когда однажды вечером позвонил Стас и сказал, что можно возвращаться, они даже не поверили.

— Поймали?! — возбужденно кричала в трубку Гайка. — Ага, понятно, ага, завтра утром, договорились…

Положила трубку и доложила:

— Твою киллершу видели в Прибалтике, она покинула Россию. Ее ищет Интерпол, а нам можно вернуться, вряд ли она здесь еще появится. Утром мы уезжаем!

— Как отсюда выбираться? — поинтересовалась Варя. — Автобусом?

— Нет, завтра приедет напарник Славы, Олег Гришин, он нас увезет.

— У Тимакова есть напарник? — удивилась Варя.

— Ну да, детективное агентство принадлежит им двоим. Оно потому и называется «Тигр». Тимаков — Гришин, «Тигр», понимаешь?

— Угу, — буркнула Варя. — Крокодилы-бегемоты, обезьяны-кашалоты…

— И зеленый попугай, — поддакнула Гайка.

Они посмотрели друг на друга и невесело засмеялись.

— Ну домой так домой, — сказала Варя.

… Даже погода, похоже, обрадовалась их отъезду из Снегирей. С утра прекратился дождь, и на небо вылезло яркое, почти летнее солнце. Через полчаса после отъезда они ехали уже по совершенно сухой трассе, по обеим сторонам которой стоял желто-красно-зеленый осенний лес.

Варя сидела на заднем сиденье и, не отрываясь, смотрела в окно. На душе опять было тяжело. Скоро она окажется дома, войдет в свою квартиру, а там, на кухне, стоят Персиковы миски, на полке над плитой — кастрюлька, в которой она варила Персику кашу, в углу прихожей лежит Персиков матрасик, а в комнате разбросаны игрушки — мячик, изгрызенная резиновая гантелька, резиновый заяц с пищалкой. Персик обожал громко пищать им как раз тогда, когда Варя разговаривала по телефону или по Скайпу. Никто теперь не будет мешать ей разговаривать, читать, смотреть телевизор, никто не будет писать на балконе, грызть кости на Варином диване.

Придется как-то это терпеть, стиснув зубы, чтобы не реветь, не рвать душу Гайке, которая все еще чувствует себя виноватой.

Когда подъехали к городу, Гайка, всю дорогу болтавшая на переднем сиденье с тимаковским напарником Олегом, повернулась к Варе и сказала:

— Ну вот, почти что дома. Может, сначала в магазин зайдем, купим еды?

Варя помотала головой:

— Нет, домой.

Гайка кивнула, вздохнула и отвернулась. Она все понимала…

Потянулись знакомые улицы, скверик, где они гуляли с Персиком, магазины, привокзальный базарчик, и вот он, родной дом, где она не была так давно. И все выглядит как-то по-другому, словно этот дом, и эта улица, и скверик, и базарчик отвыкли от нее и стали чужими. Машина затормозила у родного подъезда, они вылезли, потоптались, разминая затекшие от долгого сидения ноги. Олег помахал им рукой:

— Ну что, девчонки, я поехал, а то дел много…

Они тоже помахали ему в ответ, и он начал сдавать задом, выбираясь на дорогу. Они помедлили немного и двинулись к двери подъезда.

— Варь, а ключи-то! — спохватилась Гайка.

— Сейчас к деду Илье зайдем, у него есть мой ключ, — успокоила ее Варя. И подумала, что придется поменять замок. Ее ключи остались где-то у похитителей вместе с сумкой и телефоном. И хотя всех ее врагов повязали, но мало ли…

— Варька-а-а!!! — Истошный вопль позади них заставил их вздрогнуть и разом оглянуться. О, легок на помине! К ним, размахивая доисторической авоськой, в которой лежали батон, пакет кефира и блок дешевых сигарет, спешил дед Илья. По его лицу Варя поняла, что ей сейчас здорово влетит.

— Варька! Ах ты ж дрянь такая! Ты где ж ето была, горе-луковица?

Варя виновато молчала.

— Отвечай, где пропадала! Я уж и в милицию бегал, так не взяли заявление, не родственник, говорят. Я уж чего только не передумал! Совесть у тебя есть?

— Мы на даче у друзей отдыхали, — начала оправдываться Варя. — Я не думала, что вы будете беспокоиться.

— Не ду-у-мала она! — возмутился дед. — Знала б бабка твоя, покойница, чего ты вытворяешь! Позвонить нельзя, что ль, было?

— Там место глухое, связь не работает, — соврала Варя. Как объяснить деду, что звонить она не имела права?

— Фрукт-то твой у меня, — уже мирно сказал дед.

— Какой фрукт? — не поняла Варя.

— Финик твой, — снова озлился дед. — Кобеля надо по-людски называть. Джульбарс там али по-простому, Шарик.

— Персик! — ахнула Варя, не веря себе. — Персик?!

— Пе-ерсик! — передразнил дед. — Надо ж так назвать! Тьфу!

— Откуда… Как он к вам попал?..

— Мужик привел, сказал, на трассе подобрал, адрес твой по телефону нашел. Сбег от тебя, что ль? Стучался к тебе, а тебя нет, и телефон не отвечает. Я пса-то к себе и забрал. Ничего, живет… Тоскливый токо, не жрет ничего. Давеча супу налил — понюхал да отвернулся, не стал жрать. А чего не жрать, если суп мясной, с тушенкой… Сгорбатится и сидит… А мужику-то я денег предлагал — не взял, задаром добро сделал, по-людски.

Дальше Варя слушать не стала, бросилась к двери.

— Варька, куды?! Ключи-то возьми! — надрывался позади дед. Но Варя, прыгая через несколько ступенек, мчалась вверх.

Подлетев к дедовой двери, Варя забарабанила по ней.

— Персик! Персик! — закричала она. — Персик, ты здесь?

За дверью стояла тишина.

Почему он молчит? Неужели старик обманул? Или она что-то не так поняла? Или Персик умер? Ничего не ел, ослабел и умер от голода…

— Персик, — уже безнадежно позвала Варя и заплакала. — Персик!..

За дверью послышался шорох, потом раздался отчаянный визг, плач, и кто-то начал биться о дверь с той стороны.

Варя, всхлипывая, дергала дверь за ручку и повторяла:

— Сейчас, Персинька, сейчас!

Подоспевшая Гайка отодвинула Варю, сунула в замок ключ и распахнула дверь.

Персик полз к Варе на брюхе, извиваясь всем телом, бешено колотя хвостом об пол и горестно голося. Варя села прямо на бетонный пол лестничной площадки и сгребла Персика в охапку.

От упитанного, плотного песика осталась одна шкурка, натянутая на ребра, да и та была грязноватая, спутанная, свалявшаяся кое-где в сплошной войлок, глазки были больными, гноящимися. Но под торчащими ребрами громко билось маленькое, горячее, верное сердце.

Через минуту он уже забыл все свои горести и неистово ликовал. Вертелся в Вариных руках, облизывал ей лицо, потом выкрутился из ее объятий и с громким лаем стал носиться вокруг нее. Время от времени он останавливался, припадал на передние лапы, потом вскидывался и снова пускался вскачь, не переставая ликующе лаять.

«Ты вернулась, — говорил он, — и у нас праздник, праздник, праздник!»

Внизу, на первом этаже, гулко загавкал за своей дверью Громолай, из соседней квартиры высунулась испуганная Зося Копыток с двухлетней Наташкой на руках, Гайка, стоя в сторонке, хлюпала носом, а дед Илья, наконец-то взобравшийся на последнюю ступеньку, громко высморкался в большой платок и прочувствованно изрек:

— От ить кобель, а тоже человек!..

Женщина по прозвищу Оса проводила взглядом деда Илью, последним вошедшего в подъезд, поднялась со скамейки и, опираясь на палку, побрела в сторону вокзала. Сейчас она выглядела, как деревенская старушка, приехавшая в город. Старая, заношенная куртка из болоньи, длинная юбка, старые, сбитые сапоги и шерстяной платок в коричневую клетку, низко надвинутый на лоб.

Вот и все, дождалась! Девчонка наконец-то вылезла из своего укрытия и появилась. Где она пряталась до сих пор — неизвестно и совершенно не важно. Она появилась, значит, можно действовать.

Еще немного, и можно быть свободной. На счетах у нее достаточно денег, чтобы спокойно прожить остаток жизни в какой-нибудь теплой, спокойной стране. Где-нибудь, где достаточно цивилизованно, где люди сыты, приветливы и безразличны к живущим рядом.

Нужно только убрать последнего свидетеля. Эти идиоты — те, кому она оказывала честь, работая на них, — ничего не сумели. Не смогли элементарно убрать паршивую девчонку, которая каждый раз обводила их вокруг пальца. Она даже слегка зауважала эту дрянь. За живучесть.

Нужно было сразу браться за дело самой, но девчонка видела ее лицо и могла узнать в момент контакта. А теперь, когда все эти идиоты сидят за решеткой, ничего другого не остается.

Оставлять девчонку в живых нельзя, невозможно жить спокойно, зная, что где-то ходит живой свидетель. Судьба большая шутница, она любит сталкивать тебя лбами именно с тем, с кем ты ни за что не хочешь встречаться. Ты можешь уехать хоть на край света, хоть в Бразилию, хоть в Японию, хоть вообще на Южный полюс, но настанет момент, когда твой враг вдруг вынырнет из карнавальной толпы в Рио-де-Жанейро, или шагнет тебе навстречу из желтолицего потока «офисного планктона», текущего по улице Токио, или спустится с трапа ледокола, причалившего к ледяному берегу Антарктиды. И столкнется с тобой лицом к лицу…

И вообще, это дело принципа. Она перфекционистка и привыкла делать свою работу отлично. Она не оставляет следов — и точка! Один раз, всего один только раз она нарушила это правило и… чуть не поплатилась жизнью. На память осталось изуродованное ухо и чуть укороченная нога…

Поэтому она сейчас здесь, а не в спокойной, теплой, цивилизованной стране. Но ничего, осталось немного. Все подготовлено, все шахматные фигуры расставлены на доске. Осталось начать игру и поставить мат.

Да, она пойдет на контакт, но теперь шприц, ее верное оружие, заряжен не зольниковским препаратом, а старым добрым цианидом. Девчонка умрет мгновенно. Не имеет никакого значения, узнает ли она ее перед смертью — она не успеет ничего сказать. А впрочем, пусть узнает, пусть поймет, пусть глянет смерти в глаза.

Скоро, совсем скоро…

12

Персик, отмытый до блеска и укормленный до полной невменяемости, валялся пузом кверху посреди кухни. Варя и Гайка сидели за столом. За окном стоял осенний темный вечер.

Варю охватило ощущение дежавю. Все было как в тот день, когда они впервые встретились с Гайкой. Точно так же они сидели тогда за столом, обсуждали покушение на Варю, улыбающихся покойников, смерть Иды… И Персик так же валялся на спине посреди кухни. Они втроем, она, Гайка и Персик, как будто сделали круг и вернулись в исходную точку, каждый своим путем. Трое в субмарине…

Спать совсем не хотелось. То ли потому, что этот день был полон впечатлений, то ли потому, что Гайка, стосковавшаяся по кофе, варила его уже раз пять, и они нахлебались его по уши.

Весь день они работали как две пчелы: убирали квартиру, мыли окна, пылесосили, меняли шторы. Вызвали мастера и поменяли замок. Отмыли и расчесали Персика, привели в порядок самих себя. Варя отыскала в шкафу свою старую сумку и порадовалась, что не выбросила ее в свое время. Теперь вот пригодится…

Завтра у Гайки начнется новая жизнь, учеба в университете. А она возвращается к старой, ей нужно сходить в институт, уладить дела на работе.

Как она мечтала об этой своей старой жизни, когда маялась в подвале зольниковского вивария, как хотела вернуться! Но почему-то сейчас мысли о работе не доставляют особой радости, и вообще, на душе как-то кисловато…

Почему, ну почему? Вот она, ее любимая квартира — теплая, чистая, уютная, вот Гайка, которая стала ей сестрой, сидит напротив живая и здоровая, вот Персик, ее обожаемое сокровище, потеря которого принесла столько горя, а обретение — столько радости. Оброс как овца. Подстричь бы, да скоро зима, будет мерзнуть… Пусть обрастает дальше… Найти бы, кстати, того доброго человека, который его привез, и поблагодарить. Надо подумать, как это можно сделать…

Вот разве всего этого ей мало? Чего ей еще надо для счастья?

Из ее жизни исчез Стас Тимаков, вот отчего плохо. Надо быть честной перед собой, что толку скрывать от себя то, что скрыть невозможно. Он нравится ей. Он понравился ей сразу, еще тогда, в кабинете следователя Седова, когда улыбнулся ей первый раз.

Правда, потом был тот ужасный момент, когда она, уверенная в его предательстве, целилась в него из пистолета и смотрела на него с ненавистью. Но ведь даже тогда она не смогла в него выстрелить! И дело не в каком-то там предохранителе, с которого она не сняла пистолет, — ей не позволило выстрелить что-то другое… Она подсознательно чувствовала, что этот человек ценен для нее, что она без него не может!

Но он-то этого не знает! Что, если он думает, что она не выстрелила в него только оттого, что не умеет обращаться с оружием? И как он тогда чувствовал себя, стоя перед ней, что он думал о ней? Может, возненавидел ее, и этого теперь не исправишь?

Поэтому он исчез и не появляется, и не звонит. Не хочет ее видеть. А также слышать, обонять и осязать, как выражалась Ида. Он спас ее, и на этом его участие в ее жизни закончено.

Если бы он хотел продолжить знакомство, он бы позвонил. Да, раньше он звонил только Гайке, потому что только у Гайки был телефон, но сейчас-то он знает, что они вернулись домой, знает номер домашнего телефона… Она тоже помнит его номер, он навсегда врезался в память. Позвонить самой? Убедиться, что все кончено? Нет, что-то не позволяет ей сделать это.

Просто она не нравится ему. Что из того, что он улыбался ей и смотрел тогда, в машине? Просто улыбался, просто смотрел, а она размечталась! Дура!

Может, он вообще женат! А что, женатый мужик не может улыбаться и смотреть? Может! Жена женой, а мечта мечтой, как говорит Игнат Копыток…

Нет, если бы он был женат, Гайка бы знала. Она месяц прожила с его родителями. Знала бы и давно сказала…

А что, если ему нравится Гайка? Она ведь вон какая!..

Если ему нравится Гайка и если он нравится Гайке, ей, Варе, придется отойти в сторонку. Тут уж ничего не поделаешь… Они ей дороги оба, и ей придется просто пожелать им счастья и тихо жить рядом… Быть другом и сестрой, нянчить их детей… Как Соня из «Войны и мира». Никому не нужная бесприданница-пустоцвет…

Тихо, тихо, а то она сейчас позорно разревется на глазах у Гайки. Нервы у нее стали совсем ни к черту. Ведь ничего пока неизвестно. Еще ничего не случилось, еще не родились дети, которых она собралась нянчить… Может быть, ничего и нет из того, что она нафантазировала.

Может быть, он просто очень занят? Очень- очень занят, прямо ни секундочки нет свободной. А как освободится, так и позвонит… Нет, лучше не ждать, не тешить себя напрасными надеждами. Придется привыкать жить без него. Нужно налаживать жизнь, вписываться в обыденность, в работу, в хозяйство… Телефон, кстати, купить новый…

Варя вздохнула и подняла глаза. Сидевшая напротив Гайка в упор смотрела на нее.

— Ну, — поинтересовалась Варя, — и чего мы так смотрим на Варю?

— Как это «так»? — уточнила Гайка, не отрывая от нее пристального взгляда.

— Дед Илья сказал бы: «Как вошь на плешь».

Гайка хмыкнула:

— Интересно, как это вошь смотрит на плешь?

— Наверное, с неприязнью, — предположила Варя. — Плешь для нее — открытое и неуютное место.

— Я смотрю на тебя не с неприязнью, а с… замыслом! Я смотрю на тебя как стилист на модель. Все, больше откладывать нельзя. Завтра с утра мы идем в салон красоты. Не могу больше смотреть на твою голову. Надо срочно ее менять!

— Медицина до этого еще не дошла, — попробовала отшутиться Варя. — Придется донашивать то, что выдали.

— Ты понимаешь, о чем я говорю. — Гайка была неумолима. — И ты не отвертишься. Мне, кстати, тоже не мешает слегка подстричься, но я пока не могу. Примета плохая: вдруг не поступлю…

— У нас были другие планы, — сделала последнюю попытку отвертеться Варя.

— Ничего, мы все успеем. — Гайка встала и начала убирать со стола. — Давай, давай, готовься морально!

Варя стала молча помогать Гайке. Ни в какие салоны ей не хотелось. Настроение было совсем неподходящим, да и опыт посещения парикмахерских у нее был совсем печальный. Каждый такой поход заканчивался почти слезами. Она вставала с кресла, избегая смотреть на себя в зеркало. Парикмахерши уродовали ее, как бог черепаху, — почему-то всегда делали ей косой пробор и накручивали локон надо лбом. Лицо становилось чужим и нелепым, настроение портилось надолго, пока волосы не отрастали и не приобретали привычный вид. В конце концов она смирилась со своей черепашьей долей, перестала экспериментировать, отрастила волосы до плеч и, в зависимости от настроения, носила их распущенными или собирала в хвост. Тоже, конечно, ничего хорошего, но, по крайней мере, привычно.

Завтра дело окончится тем же. Плевать! Ну поплачет она в очередной раз, Борька Плохинский отпустит несколько едких замечаний, ничего. Она привыкла. Не была красавицей, нечего и начинать. Не перед кем красоваться!

От всех этих мыслей она совсем раскисла и ворочалась полночи, не в силах уснуть, пока не явился Персик, не залез без спросу к ней в постель и не стал похрапывать над ухом. Это ее почему-то успокоило, и она наконец заснула.

…Гайка потащила ее в центр, в один из пафосных салонов. Напрасно Варя ныла, что в их районе полно парикмахерских, зачем куда-то тащиться, тратить время и деньги. Гайка была неумолима.

— Ну да, давай пойдем в привокзальную вошебойку! А то, знаешь, еще при банях цирюльни бывают, давай туда зарулим, сделаем тебе прическу «солдат Джейн»!

В салоне «Афродита» было малолюдно. Большое помещение было разделено стеклянной перегородкой на две части. В одной сидела в стеклянной будочке кассирша и стояли кресла для ожидающих, в другой были большие зеркала и парикмахерские кресла, в которых происходило таинство превращения дурнушек в красавиц.

Варя хотела было плюхнуться в одно из свободных кресел, но Гайка ей не позволила. Она кому-то помахала рукой, и вскоре к ним вышла из-за стеклянной стены черноволосая девушка со стильной стрижкой и ярким макияжем.

— Привет, Гаюша, — поздоровалась она. — Давно тебя не было. Домой, наверное, ездила?

— Точно! — соврала Гайка. — А теперь вот вернулась и сразу к тебе. И вот подругу привела. Знакомьтесь, это — Варя, это — Алена. Аленка, из Вари надо сделать красотку.

Аленка оценивающе оглядела Варю.

— Сделаем. Какие будут пожелания?

Гайка оттащила Алену в сторонку и стала что-то нашептывать ей, размахивая руками вокруг головы. Алена кивала. Варя смотрела на них и тоскливо мечтала, чтобы все это закончилось поскорей.

…Варя сидела в кресле, зажмурившись. Алена, хищно щелкая ножницами, ходила вокруг нее. Иногда, приоткрыв один глаз, Варя украдкой взглядывала в зеркало и не видела там ничего утешающего — лишь свое несчастное лицо и мокрые, торчащие во все стороны огрызки волос. Шее становилось все холоднее и неуютнее.

Ничего, старалась подбодрить себя Варя. Волосы не зубы, отрастут. Зато сейчас она покончит со всеми своими надеждами на встречу и какие бы то ни было отношения с Тимаковым. Показываться ему в стриженом виде она ни за что не будет, и ей станет спокойнее от полной безнадежности. Она сожжет мосты, вот что! И ей станет легче!

Алена кончила кромсать ее волосы, обмазала их какой-то дрянью и, натянув Варе на голову пластиковый колпак, велела посидеть несколько минут, а сама ушла за стеклянную перегородку. Варя видела, как она уселась в кресло рядом с Гайкой, и они начали о чем-то болтать и хохотать.

Кожу на голове слегка пощипывало, ноги затекли от долгого сидения. Варя мрачно разглядывала разные прибамбасы на столике — ножницы, зажимы, плойки и фены — и думала, сколько ей еще тут мучиться.

Наконец Алена вернулась, смыла непонятную дрянь с ее головы и зажужжала феном. Ну вот, осталось самое неприятное: взглянуть в зеркало, в очередной раз принять свою черепашью долю и унести отсюда ноги.

Алена выключила фен и стала снимать с Вари защитную накидку, а Варя наконец посмотрела в зеркало на свою новую прическу.

Это была очень простая прическа. Очень простая и очень естественная, как будто Варя родилась с ней. И это была ее прическа! Странно, как это она раньше не поняла, что ей нужно именно это! Волосы стали чуть-чуть светлее, и это было то, что нужно. По-другому осветилось лицо, стали ярко-серыми глаза, и голова теперь совсем по-другому сидела на длинной шее.

Варя тряхнула головой. Волосы взлетели и опять легли на место, той же естественной, четкой волной.

— Ну как? — весело спросила Алена. — Нравится?

— Обалдеж! — вырвалось у Вари.

— Ладно, обращайся, если что. Вот тебе визитка, там телефон. — Алена сунула ей картонный квадратик.

Варя взяла визитку, встала и понесла себя к выходу, мимо всех зеркал, заглядывая в каждое из них. И каждое зеркало подтверждало: она выглядит классно! Она невольно развернула плечи и подняла подбородок, чего это она ходит, как больная черепаха, придавленная панцирем!

Гайка ждала ее у кассы, победно блестя глазами.

— Ну, Гаища, ты просто монстр! — выразила свое восхищение Варя.

— Я — супермонстр! — хвастливо поправила ее Гайка.

Варя заплатила кругленькую сумму, нисколько не пожалев о деньгах, и пообещала себе никогда больше не стричься в привокзальных «вошебойках».

…Когда они с Гайкой вышли на улицу, там уже разгорелся теплый, почти летний день. Не нужно было доставать зонт, натягивать капюшон, теплый ветер шевелил новую Варину прическу. У нее резко поднялось настроение, ей уже хотелось скорее добраться до института, увидеть всех своих, поболтать… Занятая новыми мыслями, она не обратила ни малейшего внимания на бомжеватого вида старушонку с палкой, стоявшую у газетного киоска неподалеку.

Варя с Гайкой зашли в первый попавшийся салон сотовой связи и купили Варе телефон. Быстренько установив контакт, они разбежались каждая по своим делам, договорившись перезваниваться. Варя поехала в институт.

Девчонка постриглась, покрасилась, похорошела, как будто готовилась красиво выглядеть в гробу…

Женщина по прозвищу Оса усмехнулась, проводила Варю до автобуса, убедилась, что она едет в Академгородок и прекратила наблюдение. Вести туда девчонку не имело смысла. Там к ней не подойдешь, малолюдно, каждый человек на виду…

Ну, как она и думала, остается последний, самый верный вариант. И медлить нельзя, надо все закончить сегодня же.

Автобус выехал за город и покатил по знакомой дороге к Академгородку. И тут Варе стало не по себе. Скоро она поняла: ей страшно. Как будто пахнуло промозглым холодом бетонного подвала, руки стали ледяными, к горлу подкатила тошнота.

Надо же, оказывается, у нее психотравма! Ну да, она возвращается к месту, где все началось. Варя и не думала, что она такая впечатлительная. И что теперь с этим делать?

Надо справиться, убеждала она себя. Не бросать же теперь работу, свою любимую, интересную работу. Все пройдет, уляжется, зарастет, время все залечит и сгладит, надо потерпеть.

Вон бензозаправка, куда свернул тогда Зольников. Непохоже, что она теперь работает. Там безлюдно, не видно ни рабочих в одинаковых робах, ни улыбчивой Галочки. И ни одной машины. Закрыли ее, что ли, эту проклятую заправку? Почему? А может, их всех тогда убили, и заправщиков, и Галочку? Ведь они были свидетелями, они видели в лицо и Зольникова, и того, из минивэна!

Ничего она не знает, ровным счетом ничего! Только самые общие сведения: были преступники, убивающие людей, а теперь их всех обезвредили. И Стас Тимаков им так ничего и не объяснил, а ведь обещал. И это свинство с его стороны!

Но ведь он разрешил им с Гайкой вернуться, значит, действительно преступники обезврежены, и бояться нечего. Надо справиться с нервами, и все!

Когда автобус остановился на конечной остановке, немногочисленные попутчики Вари разошлись в разные стороны. Варя быстро пошла по направлению к своему институту, и следом за ней пошел страх, дыша ей в спину холодом и заставляя поминутно вздрагивать и оглядываться.

На институтской парковке было много машин. Белого минивэна среди них, конечно, не было. Варя вошла в институт.

В лаборатории было полно народу. Все уже вернулись из отпусков — и чопорная Татьяна Дмитриевна, строго смотревшая на всех из-под очков в тонкой золотой оправе, и веселая толстушка Катька Величкина, всегда требовавшая, чтобы Варя ходила с ней обедать («…потому что когда я смотрю на Варьку, мне стыдно обжираться»), и говорливый Виктор Николаевич, и простоватая Соня Сорокина, никогда не понимающая шуток. Все окружили Варю, шумели, галдели, расспрашивали, тащили к столу, потому что все сразу побросали работу и решили пить чай.

— Мы уж думали, ты не вернешься! — кричал Борька Плохинский.

— Еще сильнее похудела, это нечестно! — вопила Катька Величкина.

— Варя, эта прическа очень вам идет, — удостоила ее похвалы Татьяна Дмитриевна.

— Варечка-голубушка, что с вами случилось? Где вы пропадали так долго? — пел Виктор Николаевич, подставляя Варе стул.

Варя объяснила: отдыхала у друзей на даче, искупалась в реке, а вода-то уже холодная, подхватила пневмонию, но теперь все в порядке, в понедельник она выйдет на работу.

— А у нас-то что творится! — продолжала вопить Катька. — Зольникова, красавчика нашего, арестовали!

— За что?! — постаралась искренне изумиться Варя.

— Никто не знает! — таинственно понизила голос Катька. — Скорее всего, за какие-нибудь финансовые махинации. Больше не за что.

— Вот так уйдешь в отпуск, и все интересное пройдет мимо тебя! — гудел Виктор Николаевич.

— Не говори! Двоих похоронили, одного посадили, а мы не в курсе! — верещала Катька. — Варь, подружка-то твоя! Я думала, она обыкновенная стервозная блондинка, а она с собой покончила из-за любви! Во дела!

Не дай вам бог, думала Варя, оказаться в центре таких «интересных» событий. К ее облегчению, ей никаких вопросов не задавали. Видимо, у всех сложилась вполне определенная, законченная картина произошедшего.

— А что теперь будет с лабораторией Зольникова? — спросила она.

— Никто не знает. — Виктор Николаевич топил ложкой в чае маленькую сушку. — Нового заведующего нет, сотрудников отпустили в неоплачиваемые отпуска. Некоторые уже поувольнялись…

— Расформируют, — категорически высказалась Татьяна Дмитриевна, — и правильно сделают! Жили как изгои, ни в каких общественных мероприятиях не участвовали.

К концу чаепития заглянул Константин Макарыч, Милый Дедушка. Он тоже обрадовался Вариному появлению, сказал, что ее статья уже вышла («Без черной рамочки!» — успела подумать Варя), и теперь нужно двигаться дальше и работать еще больше.

…Обратно Варя ехала воодушевленная. Встреча с коллегами прошла благополучно. А страх она пересилит. Путь от института до остановки она преодолела уже почти без боязни!

Когда она подъезжала к дому, позвонила Гайка и ликующим голосом сообщила: у нее все хорошо, списки принятых на новый факультет уже вывесили, и она там есть! Занятия начнутся скоро. Она уже дома, ждет Варю и печет пирог.

Это была отличная новость, и Варя, выйдя из автобуса, забежала в магазин и купила бутылку шампанского. Какой сегодня удачный день! И новая прическа удалась, и на работе все были ей рады, и статью ее напечатали! А уж то, что Гайка поступила в универ, — самая радостная радость!

Уже подбегая к дому, она издали увидела деда Илью, который, выйдя из дома, свернул направо, на бульвар. Там, на скамейке, у них была пенсионерская тусовка, исключительно мужская. Деды резались в шашки и вели политические дебаты.

То, что она не столкнулась нос к носу с дедом Ильей, тоже было удачей. Тот непременно бы углядел бутылку шампанского в пакете, и Варе было бы не отвертеться от воспитательной беседы. Нет, день и вправду был на редкость хорош!

Гайкиным пирогом пахло на весь подъезд. Варя ворвалась на кухню, схватила Гайку в охапку и закружила ее, оторвав от пола.

— По-здрав-ля-ю! По-здрав-ля-ю!

Гайка визжала:

— Осторожно, у меня же нож в руке!

Персик прыгал вокруг них и лаял.

Увидев шампанское, Гайка среагировала странно:

— Здорово! Но только не сегодня.

— Почему? — удивилась Варя.

— Я вот что придумала: у нас так много поводов для праздника, что надо устроить что-нибудь получше посиделок на троих — ты, я и Персик. Давай позовем гостей… ну или гостя. Вот завтра суббота — сходим в магазин, купим продукты, вино, приготовим классный стол и позовем Славу Тимакова. Он нас спас, мы должны его как-то поблагодарить. А он должен нам рассказать все об этой банде. Мы же так и не знаем ничего.

— Думаешь, он придет?

— Ну а почему нет? Мы же тоже как-то участвовали, мы ему помогли, он сам говорил…

— Гая, тебе нравится Стас? — неожиданно для себя спросила Варя. И сразу же пожалела о своем дурацком вопросе. Чего она лезет Гайке в душу, разве так можно!

Но Гайка ответила спокойно:

— Нравится. Классный мужик.

Подумала и добавила:

— Хорошо, что он не в моем вкусе. А то бы я влюбилась.

— Ладно, — сказала Варя, уходя от скользкой темы. — Давай попробуем заманить сыщика и выпытать его секреты. А то я так и не поняла, почему не умерла от препарата Зольникова. И за что убили Сливкова и Иду. Кстати, Зольников что-то говорил мне про Иду, но я была в таком состоянии, что толком ничего не поняла. Якобы она мне что-то говорила про его бактерию. Ничего не понятно. Ида-то тут при чем?

— Вот и узнаем! — оптимистично воскликнула Гайка и состроила зверскую гримасу. — Будем пытать Тимакова вкусной едой! Он не устоит!

— Деда Илью тоже надо позвать, — сказала Варя. — Он Персика приютил. Только придется для него водки купить, он вино не пьет.

— Думаешь, Слава будет рассказывать про Зольникова при деде? — засомневалась Гайка.

— Ничего, дед не будет долго сидеть, — успокоила ее Варя. — Он водочки выпьет, поест, и его в сон потянет, я уж знаю. Он спать пойдет, а Тимакова мы задержим и все выпытаем.

— Договорились. А сейчас будем пить чай с пирогом!

— Кстати, он у тебя там подгорает, — заметила Варя. — Чуешь, горелым пахнет!

— Да я его давно вытащила, — удивилась Гайка. — Это что-то другое горит!

Только сейчас они услышали поскуливание Персика в прихожей, и, вскочив, кинулись туда. Персик стоял, уткнувшись носом в дверь, и повизгивал. Здесь запах гари был уже отчетливым. Варя отпихнула Персика и открыла дверь.

В коридоре стоял сизый туман. Варя выскочила на лестничную площадку и перегнулась через перила. Рядом свесилась вниз Гайка. Внизу туман был гуще, он серыми клубами поднимался вверх. Не туман, дым!

Внизу хлопали двери, слышались встревоженные голоса соседей. Кто-то из женщин истерически кричал: «Позвони ноль один!»

Варя и Гайка переглянулись.

— Похоже, горим, — сказала заметно побледневшая Гайка.

— Похоже, надо бежать, — дрогнувшим голосом подтвердила Варя. — Так, Персик, документы, деньги… Еще что?

— Телефоны, — подсказала Гайка.

— Точно, телефоны. И быстрее!

Они кинулись обратно в квартиру. Варя стала поспешно надевать на Персика шлейку, Гайка побежала по комнатам, хлопая дверцами шкафов и с грохотом выдвигая ящики. Варя схватила с вешалки свои и Гайкины куртки и сумки, они втроем выбежали на лестничную площадку и запрыгали вниз по лестнице.

— Ой, а дед-то, а Зося! — вдруг спохватилась Варя, сунула Гайке в руки вещи и поводок и помчалась обратно. Она нажала обеими руками на кнопки звонков дедовой квартиры и квартиры Копытков и одновременно стала колотить в двери ногами. Над дверью четвертой квартиры горел огонек сигнализации, ее хозяйка уже полгода жила в другом городе, у сына.

В дедовой квартире было тихо, и Варя вспомнила, что старик, слава богу, ушел из дому, а за дверью Копытков завозились, и выглянула Зося Копыток с большой ложкой в руке, с которой стекали капли красного сиропа. В квартире стоял густой дух горячего варенья. «Брусничное…», — машинально определила Варя. В глубине квартиры весело пел, пищал и квакал мультяшными голосами телевизор, было понятно, что о пожаре тут не подозревают.

— Ой, Варечка! Постриглась, тебя и не узнать! Заходи!

— Зося, собирай детей, надо выйти из дома, похоже, там что-то горит. — Варя старалась говорить спокойно, чтобы не испугать Зосю. Но Зося, разглядев задымленное пространство за спиной Вари, побелела и впала в ступор.

— Божа мой! Дзе гарыць? Куды бегчы? — обморочным голосом залепетала она.

— Зосенька, Зосенька, не пугайся! — заспешила Варя. — Нужно детей одеть и во двор выйти, а то дымом надышимся. Давай, я помогу.

Она затолкнула Зосю в квартиру и пробежала в детскую, туда, где шумел телевизор. Ну да, смотрят мультики… Две белобрысые головки повернулись к Варе с дивана, две пары васильковых глаз удивленно вытаращились на нее.

— Детишки! — весело заговорила Варя. — Одеваемся и идем на улицу! А мультики потом досмотрим.

В комнату вбежала Гайка с ворохом детской одежды, свалила ее на диван и унеслась обратно. Было слышно, как в соседней комнате Зося загромыхала дверцами и ящиками шкафов. Варя схватила маленькую Наташку и стала запихивать ее в теплый комбинезон.

— Вая. — Наташка таращила на нее синие ангельские глазищи. — Мы гуять пидем?

— Гулять пойдем! — запела Варя. — На у-лицу!

— И Пейсика изьмем?

— И Персика возьмем, и маму, и Павлуся! Павлик, быстрей одевайся!

Пятилетний Павлик степенно, не торопясь натягивал на себя куртку.

С Наташкой на руках, подталкивая Павлика, Варя быстро вышла из детской. Бледная Зося суетливо совала в сумку какие-то детские вещи, Персик смирно сидел у двери.

— Зося! — рявкнула Варя. — Кончай собирать барахло, побежали!

Зося бросила сумку и схватила на руки Павлика.

Из кухни выскочила Гайка.

— Все выключила! — отрапортовала она. — Пошли!

Они выскочили на площадку, захлопнули дверь и стали спускаться вниз. Впереди бежала Варя с Наташкой на руках, за ней Зося с Павликом, замыкала процессию Гайка, держащая в охапке Персика и Варину куртку.

— Тым! Патиму тым? — лепетала Наташка, тыча маленьким пальцем в воздух.

— Кто-то оладушки жарил, — бодро отвечала Варя. — И надымил! Любишь оладушки, Натулька? Вот вернемся домой, мама тебе нажарит!

На четвертом и третьем этажах дым был гуще, все стали кашлять, но огня не было видно, и это обнадеживало. Варя продолжала бежать вперед. Дальше дышать стало легче, и скоро стало ясно, почему: дверь подъезда была настежь распахнута и подперта кирпичом, с улицы поступал свежий воздух.

Они выскочили из подъезда прямо в толпу соседей. Люди гомонили, перекрикивались, никто не понимал, что и где горит. Ждали пожарных…

Невесть откуда появился запыхавшийся Игнат Копыток, забрал у Вари Наташку. Оказалось, он, возвращаясь с работы, увидел толпу около своего дома и рванул стометровку.

— Давай отойдем, а то тут Персика задавят. — Гайка оттащила Варю в сторонку и сунула ей куртку. — Надевай, а то простудишься.

Сама она была одета, через плечо у нее висели две сумки — своя и Варина. Она спустила Персика на землю, и они с Варей стали разглядывать дом, пытаясь понять, где же все-таки горит.

— По-моему, это в подвале, — сказала Гайка и вытянула руку. — Вон смотри, из подвального окошка дым валит!

Варя посмотрела в том направлении, куда показывала Гайка. Действительно, из подвальных окошек густо валил дым.

— Ой, — вдруг спохватилась Гайка. — Я же Зосин телефон себе в карман сунула! Пойду отдам!

И она умчалась, сунув Варе поводок. Варя натянула куртку, туго намотала на руку поводок, чтобы Персик не убегал далеко, и стала бездумно глазеть на свой дымящийся дом.

Все дальнейшее произошло буквально за несколько секунд.

Персик внезапно резко рванулся куда-то. Варину руку с намотанным поводком больно вывернуло, она вскрикнула и куда-то поехала, одновременно разворачиваясь назад и теряя равновесие. Падая на колени, она успела увидеть, что позади нее — близко, на расстоянии вытянутой руки — стояла незнакомая старуха в темной поношенной куртке, длинной юбке и платке в коричневую клетку. Правой рукой старуха тянулась к ее шее. Эта рука успела бы коснуться ее, если бы Персик не кинулся на старуху.

Атака была внезапной и резкой, старуха инстинктивно отшатнулась и тоже не удержала равновесия, неловко осела на землю, а Персик яростно вцепился зубами в ее сапог.

— Пер!.. — крикнула Варя и застыла с открытым ртом, наткнувшись на страшный взгляд блекло-голубых, почти бесцветных глаз. Их лица оказались друг напротив друга, и Варя ясно увидела знакомые глаза на незнакомом, морщинистом, как у обезьяны, лице. Ее как будто парализовало, она не могла двинуть ни рукой, ни ногой, в голове стояла звенящая тишина.

Старуха резко и безжалостно ударила ногой Персика, и тот, коротко взвизгнув, покатился по траве. Старуха вскочила и побежала к выходу со двора. Она бежала быстро, высоко вскидывая колени, совсем не по-старчески и только слегка, едва заметно припадала на правую ногу.

Варя не могла оторвать от нее взгляда. В ее мозг отчетливо, до мельчайших деталей, навсегда врезалась эта картина: женщина несется к повороту на шоссе, навстречу ей на приличной скорости выруливает пожарная машина с крутящимся на крыше проблесковым маячком. Из-за стены кустов, отделяющих двор от шоссе, они слишком поздно увидели друг друга. Старуху буквально вынесло под машину и сильным ударом правого бампера отбросило на газон.

У Вари как будто что-то лопнуло в голове, и она сразу стала слышать звуки — взволнованные крики людей, шум мотора, громкий мат водителя пожарной машины, который выскочил из-за руля и кинулся к упавшей старухе.

Та пыталась встать, но у нее ничего не получалось. До нее было метров семь, и Варя видела, как она ощупывает ногу и снова пытается встать, и снова падает на землю. Еще несколько пожарных выскочили из машины и окружили старуху. Кто-то протянул ей руку, но старуха злобно оттолкнула ее.

Она сделала еще одну, последнюю попытку встать. Опять не смогла, осела на землю и длинным движением, видимо, стоившим ей большого труда, развернулась назад, туда, где стояла Варя. Варя увидела ее искаженное болью лицо и белые, нечеловеческие глаза. Из этих глаз выплеснулась и окатила Варю такая ощутимая ледяная волна ненависти и злобы, что Варя отшатнулась.

Старуха вскинула вверх правую руку. Варя видела, как скрюченные пальцы резко сжались в кулак. Следом за этим старуха вдруг вытянулась, как будто пытаясь последним движением достать Варю, и лицом вниз упала на газон. Больше она не шевелилась.

Двое пожарников кинулись к ней, осторожно перевернули на спину, растерянно выпрямились и переглянулись

— Ё-моё, — громко сказал один. — Я не понял. Она чего, померла?

Его слова были услышаны в толпе, к газону, на котором лежала старуха, хлынули любопытные.

К Варе подскочила Гайка с Персиком на руках, что-то хотела сказать, но Варя опередила ее.

— Гая, это она, — сказала она севшим голосом, не отрывая глаз от старухи.

— Кто она? — не поняла Гайка. — Эй, Варя, что с тобой?

— Это она, — повторила Варя. — Та, с ухом! Надо в полицию! Гайка ойкнула, на мгновение застыла, но потом быстро сунула Варе Персика, вытащила из кармана куртки телефон и начала нажимать кнопки.

Персик был в порядке. Он злобно рычал и рвался из рук. Варя машинально прижала его к себе, по-прежнему не отрывая глаз от старухи, лежащей на газоне. Она была уверена: старуха притворилась мертвой и теперь ждет ее, Варю. Ждет, что она подойдет, чтобы убить ее. Она пришла за ней!

Вокруг газона уже собралась толпа. Люди забыли про пожар и громко обсуждали новое происшествие.

— Инсульт! Или инфаркт, — говорил один. — Много ли старухе надо!

— Или тромб оторвался! — предполагал другой. — Она, поди, ногу сломала, когда падала, а при этом часто тромб отрывается и затыкает сердце, я знаю!

— Чего она бежала-то? — удивлялся третий. — Чесала как коза! Она откуда ваще?

— Не из наших! — утверждал четвертый. — Я в этом доме всех знаю. Просто увидела пожар да стояла, ротозейничала. А потом, видно, вспомнила, что сама утюг включенный дома оставила, вот и подорвалась!

Самое удивительное, что про нападение Персика на старуху никто не упоминал. Выходит, этого короткого эпизода никто попросту не заметил. Что было большим облегчением!

Варя заставила себя подойти поближе и взглянуть на старуху… Нет, та не притворялась, она действительно была мертва. Блекло-голубые глаза были открыты и неподвижно и отстраненно смотрели в небо. Варе вдруг стало холодно, по спине поползли ледяные мурашки. Она доверху затянула молнию на куртке, спрятала нос и подбородок в воротник, теснее прижала к себе Персика.

Подошла Гайка и встала рядом.

— Сейчас приедет полиция, — негромко сказала она. — Ты чего трясешься?

— Замерзла. — Варя почувствовала, что у нее стучат зубы. — Ты что им сказала?

— Я не в полицию звонила. Как бы я им объяснила? Я позвонила Славе. Он сказал, что все возьмет на себя.

— Он приедет? — стуча зубами, спросила Варя.

— Нет, он сейчас в другом городе. Он по телефону свяжется с кем нужно и все организует.

— Из другого города? — усомнилась Варя.

— Ну да. Слушай, тебе не кажется, что он не просто частный детектив?

— А кто, фээсбэшник?

— Ну, кто-то вроде…

Варя пожала плечами. На этот вопрос они вряд ли получат ответ. Значит Тимаков в другом городе. Интересно, в каком? Нет, ну Гайка-то какая молодец! Она сама в такой ситуации никогда бы не догадалась позвонить Стасу, а долго и мучительно соображала бы, что сказать полиции. А Гайка мгновенно нашла выход. Какая она все-таки сообразительная и практичная! С ней не пропадешь!

Кто-то, видимо, командир экипажа, что-то громко скомандовал, и водитель пожарной машины прыгнул за руль. Машина тронулась и подъехала ближе к дому, но на нее уже почти никто не обращал внимания. Все толпились вокруг газона, на котором лежало мертвое тело. За пожарниками побежал только Викентий Палыч, которого из года в год выбирали старшим по дому. Видимо, только он ощущал ответственность за судьбу родного жилища. Он влез в гущу высыпавших из машины пожарников и начал что-то объяснять им, бурно размахивая руками.

Со стороны шоссе послышался звук сирены, и во двор, мигая маячком, въехала патрульная машина полиции. Несколько полицейских проникли в толпу и быстро пошли по кругу, вынуждая людей расступиться.

— Разошлись, граждане, разошлись! — громко командовал низенький, плотный полицейский. — Это место происшествия. Не мешайте следственным действиям!

Гайка потянула Варю за рукав.

— Пошли отсюда. Слава велел не светиться зря.

Они отошли подальше и сели на скамейку. Гайка взяла у Вари Персика и отпустила его погулять на поводке. На Варю она смотрела с тревогой.

— Скажи мне, чего ты трясешься? — спросила она. — Тебе плохо?

— Не знаю, — клацнула зубами Варя. — Знобит что-то…

— Это у тебя стресс, — авторитетно заявила Гайка. — Скорее бы домой попасть! Что у них там с этим пожаром?

Давно стало понятно, что с пожаром что-то не так. Дым, валящий из подъездов, давно иссяк, огня тоже не было видно. Варя и Гайка видели со своего места, как пожарные прошли по подъездам, потом Викентий Палыч повел их обследовать подвал. Со стороны газона было слышно, как полицейские опрашивают свидетелей.

— Варька! Горе-луковица! Еле нашел! Волосья обрезала, так не узнал! — Дед Илья, тяжело дыша, подходил к скамейке. — Чего тут у нас творится-то? Иду, смотрю, пожарка к нам покатила! Хотел побечь, да не могу, ноги трухлявые. Еле доковылял, не раздышуся теперь. А там чего, менты? — Дальнозоркие глаза деда зашарили по толпе, окружившей газон.

— Тут пожар начался, а там старуха под пожарную машину попала, умерла, — невнятно объяснила Варя.

— Кто? Силантьева, поди? Заполошница ета? — допрашивал дед.

— Нет, не из нашего дома. Мы ее не знаем.

— А ты чего такая? Чего трясесси? — начал тиранить Варю дед. — Захворала?

— Это нервное, — поспешила на выручку Варе Гайка. — Варя расстроилась из-за той старушки, которая умерла.

Молодец Гайка! Все объяснила, и ведь ни чуточки не соврала!

— Нежная ты больно, Варька, — упрекнул Варю дед. — Из-за чужих старух переживать — никакого здоровья не хватит. Домой тебе надо, чайку горячего и спать!.. Пойду гляну, чего у них там.

Он деловито направился к газону, долго там не задержался и зашагал к дому. Как раз в это время из подвала вышли пожарники и сопровождающий их Викентий Палыч. В руках у пожарников были какие-то штуковины непонятного назначения, которые они побросали на землю и стали что-то возмущенно говорить Викентию Палычу. Викентий Палыч виновато чесал в затылке и разводил руками. Дед потусовался возле них, вернулся к Варе и Гайке и объявил:

— Все, девки, пошли домой. Пожара никакого нету, ктой-то дымовухи в подвал покидал. Силантьевский внук, поди, с дружками! Мало я ему ухи драл! Такой же вредный, как бабка его! Пошли скорей, а то Варька совсем плохая.

По лестнице они поднимались в шумной толпе соседей. Как только разрешили вернуться в дом, жильцы быстро растеклись по подъездам. Уже темнело, и всем хотелось домой, к ужину и телевизору. Да и во дворе ничего интересного уже не осталось: специальная машина увезла труп, полицейские уехали…

Зайдя домой, Варя быстро сбросила обувь и куртку, стуча зубами, вытащила из шкафа одеяло, завернулась в него и с ногами забралась на диван.

— Варь, я сейчас тебе ванну налью и чай поставлю. — Гайка распотрошила аптечку и упрекнула Варю: — У тебя совсем никаких лекарств нет! Хотя бы корвалол-то можно было иметь!

Но тут явился дед Илья с четвертинкой водки и забраковал Гайкины методы лечения.

— В ванне твоей тока кости греть, а ето — лекарство от всего!

Он набулькал Варе полкружки водки и, не слушая никаких возражений, заставил сделать несколько больших глотков.

Варя захлебнулась, задохнулась, закашлялась, внутренности обожгло, из глаз хлынули слезы.

— Во-о-от! — Дед довольно крякнул и допил остаток водки из кружки, чтобы не пропадало добро. — Пущай поревет. Все худое из человека выходит со слезьми да с мочой. Пущай ревет! К утру будет как новенькая!

Он уселся в кресло и приготовился с удовольствием наблюдать, как из Вари выходит все худое. От выпитой водочки глаза его замаслились, выражение лица стало благостным.

— Илья Васильевич. — Гайка сунула Варе пачку бумажных платков. — Пойдемте, я вас чаем напою с пирогом.

— Пирог — дело хорошее! — встрепенулся дед. — С чем пекла-то? С рыбой, поди?

— С рыбой, — подтвердила Гайка. — Как вы догадались?

— Дак я давеча из дому выходил, на весь дом и пахло! Я сразу понял — рыбник! Рыбу-то какую брала?

— Стерлядку…

— Дело! Рыс клала? Листик лавровый?

— А как же! — весело воскликнула Гайка. — Все, что положено — положено!

— Ладныть, пойдем! — Дед выбрался из кресла, и они с Гайкой ушли в кухню. За ними, цокая когтями, ушел Персик. Он явно не хотел пропустить важное мероприятие — чаепитие с пирогом.

Варя облегченно вздохнула и легла, подложив под голову диванную подушку. Она начала согреваться, дрожь утихала, но на душе было тяжело. Варя снова и снова мысленно переживала страшный момент: она оборачивается, а позади нее стоит… смерть! Как ей теперь отделаться от всего этого, как забыть?..

Из кухни доносились звяканье посуды и бодрый монолог деда Ильи, в который Гайка скромненько вставляла междометия.

— Ниче, вкусно пекешь! Вот Егоровна, Варькина бабка покойная, тоже была прям спецназ по пирогам! Бывало как напекет — с грыбами, с творогом, с вышней! М-м-м! По всему дому дух идет! Спецназ!..

Пришел Персик, запрыгнул к Варе на диван, залез под одеяло, уютно свернулся под боком. От Персика сильно пахло рыбным пирогом. Было понятно, что «доля Билли Бонса» вытребована, получена и употреблена с пользой для дела и тела.

Варя погружалась в тяжелый сон. Ей снился мучительно повторяющийся кошмар. Она убегала от старухи, но оборачиваясь, каждый раз, видела ее сзади, рядом с собой. Старуха смотрела на нее остекленевшими, неподвижными мертвыми глазами. Варя в диком ужасе вскрикивала, вскидывалась, просыпалась, но проснуться до конца не могла и снова бежала, и снова, обернувшись, видела позади старуху.

За границами сна тоже что-то происходило: кто-то звонил в дверь, что-то говорил, потом запиликал Гайкин телефон, Гайка уходила и приходила, что-то говорила, Персик, не выдержав Вариного беспокойного сна, ушел от нее…

Только под утро Варя крепко заснула и проснулась, когда было уже светло. Гайки и Персика не было дома. Постанывая от головной боли, Варя сползла с дивана и побрела в душ.

Когда она вышла из ванной, Гайка и Персик уже вернулись с прогулки. Персик чавкал над своей миской, Гайка готовила завтрак.

— Как ты? — спросила Гайка, жалостливо глядя на нее.

— Нормально, — сипло сказала Варя, садясь на табуретку. — Кто это шарашился всю ночь по дому, звонил, болтал, спать не давал?

— Кто бы говорил! — возмутилась Гайка. — Сама всю ночь орала как резаная, мы с Персиком только под утро заснули.

— Так кто приходил? — Варя подперла рукой тяжелую голову.

— Дед Илья. — Гайка полезла в холодильник, достала оттуда поллитровую банку с мутной жидкостью и поставила перед Варей. — Вот, лекарство тебе принес.

— Что это? — Варя, скривившись, понюхала содержимое банки. Пахло чесноком и укропом.

— Угадай с трех раз! Рассол огуречный! Допинг алконавта. «Первое дело с похмела»… Попробуй, небось не отравишься.

Варя, сначала осторожно, потом все смелее глотала холодный рассол. Гайка поставила перед ней огромную кружку чая с лимоном и сказала:

— Еще звонил Слава…

Варя поперхнулась рассолом.

— Откуда? Из другого города?

— Нет, он уже в Тайгинске, прилетел первым же самолетом.

— Что он сказал?

Гайка подвинула поближе к Варе тарелку с бутербродами.

— Сказал, что ты не ошиблась. Это та самая киллерша. Они ее идентифицировали, сравнив с фотографией с видеокамеры. У них есть какие-то методы распознавания лиц. И ухо повреждено так, как ты описывала.

— Она вчера была совсем другая, на себя не похожая, очень старая, морщинистая. Я ее только по глазам узнала или еще по чему-то, сама не пойму. Просто узнала, по какому-то наитию, как будто кто-то мне сказал, что это она…

— У нее на лице был грим. Специальный состав наносят на лицо, и оно покрывается морщинами… На самом деле она совсем не старуха.

— От чего она умерла?

— Покончила с собой. У нее действительно был шприц, только заряжен он был не препаратом Зольникова, а цианидом. Она ведь тебя шла убивать, а ты ее знала в лицо, так что ей нужен был препарат не отсроченного, а мгновенного действия. Она, когда увидела, что ей не убежать, а ты ее узнала, — она поняла, что проиграла, и ввела цианид себе.

— Она что, ногу сломала?

— Нет, вывих, но сильный, очень болезненный, бежать она не могла. Ей все равно светило пожизненное, она предпочла смерть… Ушла от правосудия…

Варя обеими руками обхватила кружку и стала отхлебывать горячий сладкий чай. Гайка, немного помолчав, сказала:

— Это еще не все… Я не стала менять наши планы…

Варя вскинула глаза на Гайку.

— Что ты имеешь в виду?

— Я сказала Славе, что завтра мы ждем его на обед. Я знаю, ты сейчас будешь говорить, что тебе не до того, и я понимаю твое состояние. Тебе страшно, ты все время думаешь о том, что произошло, ты вообще не в силах думать ни о чем другом! Лучший выход из этого состояния — заняться какими-нибудь простыми делами. Поэтому мы сейчас начнем готовиться к приему гостей. Во-первых, сходим в магазин и на рынок за продуктами, во-вторых — уберем квартиру.

— Мы только позавчера убирались! — возмутилась Варя.

— Мы пригласили гостей, — непреклонно сказала Гайка. — Квартира должна блестеть! Это закон гостеприимства! И потом, домашняя работа — лучшее средство от тоски! Одевайся!

…Они кончили вылизывать квартиру только к вечеру. Гайка разогнула усталую спину и сказала:

— Ну вот, с уборкой покончено! Осталось покончить с собой!

Поймала Варин взгляд и пояснила:

— В смысле, помыть себя…

— Я смотрю, общение с дедом Ильей не прошло даром, — хмыкнула Варя. — Я скоро буду за вами обоими записывать, собирать коллекцию крылатых выражений.

Они посмотрели друг на друга и захохотали. Они давно уже не хохотали так — громко, весело и, по мнению Персика, неприлично. Персик, во время уборки предусмотрительно державшийся подальше, сразу явился и начал гавкать на них.

— Простите, сэр! — Варя схватила Персика на руки, потискала и посадила в кресло. Потом обратилась к Гайке:

— Может, сначала чаю попьем, а потом уже «с собой покончим»?

— Давай так, — предложила Гайка, — я сейчас в душ, а ты ставь чайник. Потом пьем чай, ты — в душ, а я мою посуду. Годится?

— Вполне, — согласилась Варя.

— Там пирог остался! — крикнула Гайка, скрываясь в ванной. — Подогрей в сковородке!

Варя взяла на руки Персика.

— Пойдем греть пирог! — сказала она ему прямо в ухо. Персик лизнул ее в щеку, громко задышал и завилял хвостом.

— Все-то ты понимаешь! — Варя прижала к себе Персика и двинулась на кухню, но ее остановил звонок телефона.

— Ал-лё! — сказала Варя, сняв трубку.

— Варя! — тихо произнес в трубке знакомый голос.

— Стас! — Голос у Вари дрогнул, а сердце забилось. — Э-э-э… Тебе Гайку? А она… прости, она душ принимает.

— Нет, мне тебя, — сказал Тимаков и замолчал.

Ну да, сообразила Варя, Гайке он бы позвонил на сотовый, а Гайкин телефон вон лежит на тумбочке и молчит.

— Стас, — позвала Варя. — Стас, я слушаю. Что-то случилось?

Ну вот, сейчас он скажет, что занят или уезжает в командировку и прийти не сможет. И она его опять не увидит…

— Варя, — наконец прорезался в трубке голос, — скажи откровенно, ты меня простила?

— Не поняла, — изумилась Варя. — Что я должна тебе простить?

— Ну… я ведь чуть не угробил тебя… тогда, в багажнике…

— Но ты же меня спасал!

— Можно было как-то по-другому… наверное…

— У тебя не было ни времени, ни других возможностей, я сто раз об этом думала. Это был единственный шанс — и ты его использовал. Я тебе так благодарна! Ты не представляешь, что я там пережила! Я даже слышать не хочу о какой-то твоей вине!

— И киллерша эта мне не по зубам оказалась, переиграла меня, и не только меня, — продолжал каяться Тимаков.

— Да уж, эта киллерша оказалась по зубам только Персику.

Персик, услышав свое имя, беспокойно зашевелился и стал лапой отталкивать трубку от уха Вари.

— Что это у тебя там скребется? — спросил Тимаков.

— Это Персик, он у меня на руках сидит.

— Я бы тоже его на руках носил. Передай ему мой респект.

— Тебе респект! — сказала Варя Персику. Персик забил хвостом и сдержанно гавкнул.

— Тебе тоже респект, — смеясь, сказала в трубку Варя. — Словом, господин Тимус, мы вас ждем!

— Не называй меня так, — преувеличенно печально сказал Тимаков. — Я не достоин высокого звания Вилочковой Железы… Варя, скажи честно, а лично ты меня ждешь?

— Лично я тебя жду, — честно сказала Варя. Положила трубку и, улыбаясь, пошла на кухню.

13

В воскресенье с утра в доме запахло праздничной едой. Гайка развила бурную деятельность сразу после завтрака. Готовила она сама, Варя использовалась на подсобных работах — помыть, почистить, нарезать, потереть… Персик путался под ногами до тех пор, пока не набил живот кусочками мяса, колбасы и сыра, после чего ушел спать в кресло.

…Около трех часов дня принаряженные Варя и Гайка стояли над накрытым столом и любовались делом рук своих. Стол был красив: колбаса и сыр ровненько нарезаны, помидорный салат посыпан зеленым лучком, жирная селедка, мастерски разделанная Гайкой — ни одной косточки — посыпана колечками репчатого лука и заправлена маслом и уксусом, отварная картошечка аппетитно серебрилась крахмалистыми изломами. Селедка с картошкой были приготовлены специально для деда Ильи, Варя знала, что он не признает праздничных застолий без этих любимых блюд.

Кроме того, в духовке томилось и умопомрачительно пахло главное блюдо — что-то мясное, по армянскому рецепту Гайкиной бабушки.

Дед Илья явился первым. Придирчиво оглядел стол и первым делом выругал Варю за то, что купила помидоры «с продрисью». Варя виновато молчала: помидоры действительно покупала она, и они действительно оказались неважными, но она-то думала, что в салате никто этого не заметит…

Дальше внимание деда привлекла бутылка вина. Он взял ее, внимательно разглядел этикетку и разочарованно крякнул: это было сухое вино, презираемая дедом «кислятина». Варя поспешно извлекла из холодильника графинчик с водкой, и дед успокоился и подобрел. Его усадили на почетное место, в самое удобное кресло и хотели было включить ему телевизор, но тут позвонили в дверь — Стас Тимаков явился точно к назначенному времени.

Персик залаял и кинулся к двери, но Стаса встретил благосклонно, видно, помнил его и причислял к своим. Так же благосклонно принял от него подарок — кость-погрызушку, сделанную из жил, и унес ее с собой на диван.

Варе и Гайке Тимаков вручил цветы и большую коробку конфет. Он тоже был нарядный, в хорошем темно-сером костюме и красивом галстуке, но, впрочем, выглядел немного смущенным и растерянным.

Его провели в комнату и представили деду Илье. Было заметно, что слова «частный детектив» деда озадачили, но он деликатно промолчал.

Когда уже рассаживались за столом, Гайка вдруг спохватилась:

— Ой, а хлеб-то! — И потащила Варю на кухню.

Там она хитро подмигнула Варе.

— Пусть мужики пообщаются вдвоем!

Гайка резала хлеб, Варя красиво раскладывала его на тарелке, и обе прислушивались к голосам в комнате. Глуховатый дед Илья не снижал голоса, его было слышно хорошо, голос Стаса звучал глухо и невнятно.

— Ето какой же частный детектив? Как в телевизире показывают?

— … … …

— Зарабатываешь-то хорошо?

— … … …

— А к кому интерес-то имеешь, к Варьке али к Гаяшке?

— … … …

— Я к чему толкую-то, девки хорошие, порядошные. А я им вроде дед приемный. Смотри, не обидь!

— … … …

— Ну давай, без закуси, за знакомство!

Послышалось звяканье стекла.

Варя хихикнула.

— Ну все, Гайка, держись, тебя тоже зачислили в приемные внучки! Теперь будут воспитывать и учить жизни.

— Пусть! — Гайка махнула рукой. — Мой дедуня такой же!

Глаза у нее заблестели слезами.

— Скучаешь по своим? — сочувственно спросила Варя.

— Ох, Варечка, ты не представляешь как!

— Тебе нужно в зимние каникулы непременно слетать домой. Вот прямо с этого месяца начнем откладывать деньги!

— Полетишь со мной?

— Я бы с радостью. А Персик?

— Деду подкинем!

— Ладно, посмотрим, надо дожить сначала…

Варя схватила тарелку с хлебом.

— Пошли, а то дед там споит Стаса.

Гайка засмеялась:

— Это дед проводит алкогольный тест.

— Какой тест?

— Алкогольный. Он меня позавчера учил: мужика надо проверять в состоянии подпития. Подпоить и смотреть: если добреет-веселеет — наш человек, берем! Если злобится-буянит — на фиг он нам сдался!

Варя хмыкнула:

— Я смотрю, вы спелись с дедом! Ладно, поглядим, что у вас получится…

…Персик спал на диване кверху брюхом, рядом лежала подарочная кость. Когда за столом кто-то начинал громко говорить, Персик недовольно приоткрывал один глаз.

Застолье получилось удачным. Все проголодались и ели с аппетитом. Даже Варины помидоры «с продрисью» пошли в ход, а уж Гайкины кулинарные шедевры вызвали общее восхищение.

Гайка купалась в лучах кулинарной славы, улыбалась и заливалась румянцем. Дед Илья даже проникновенно спел ей: «Отчего ж ты мне не встренулась… в те года мои далекие…» Дед вообще чувствовал себя как рыба в воде — экономно попивал водочку, налегал на вкусную еду и дотошно расспрашивал Стаса о деталях сыщицкой профессии. Подпоить Стаса ему не удалось, тот выпил две стопки и твердо дал понять, что это его норма, и напиваться он не собирается. Двух стопок ему, впрочем, хватило, чтобы «подобреть-повеселеть», он заметно расслабился и уже не выглядел скованным.

Варя тоже раскраснелась от вина и еще от того, что, взглядывая время от времени на Стаса, каждый раз натыкалась на его взгляд…

Дед Илья по традиции стал рассказывать о «Егоровне, Варькиной бабке», какая она была красивая и умная женщина, спецназ по пирогам, как замечательно пела. Варя достала бабушкину фотографию, тоже включилась в воспоминания, рассказала даже о своем «сценическом прошлом», чем очень всех повеселила.

Всем захотелось услышать, как пела бабушка, и Варя отыскала диск со своим любимым романсом «То было раннею весной…».

Зазвучал чудесный бабушкин голос, и Варя, как всегда, «улетела». «О жизнь, — пела бабушка, — о солнца свет, о юность, о надежды!» Сегодня ее голос звучал для Вари по-особенному. Варе казалось, что бабушка незримо присутствует за их столом, что ей нравятся Гайка и Стас, и она рада, что Варя окружена друзьями.

Когда музыка смолкла, дед Илья поднял вверх палец и сказал:

— О как петь надо! А не жопами трясть в телевизире! Давайте, не чокаясь, за Егоровну, царствие ей небесное!

После горячего дед устал. Стал задремывать в кресле, и наконец перебрался на диван, согнав оттуда Персика. Персик был недоволен, но все-таки ушел, забрав с собой подарочную кость. Видимо, совместное проживание с дедом Ильей приучило его к дисциплине. Дед прилег на диване и тихонько засопел. Варя с Гайкой и Стас стали разговаривать тише, чтобы не мешать деду.

— Слушайте, пошли на кухню, — предложила Гайка. — Я кофе сварю, и мы поболтаем. Слава, ты обещал все рассказать! А потом деда разбудим и чаю попьем. Давайте, соберите закусь, вино и пошли! — И она быстренько убежала на кухню.

Варя встала и начала собирать на одну тарелку остатки сыра и колбасы. Стас Тимаков тоже поднялся, отошел к окну и встал к нему спиной, глядя на Варю. Варя чувствовала его взгляд, и ее движения стали неуверенными, она неловко наклонила тарелку, и кусочки колбасы и сыра посыпались на стол.

— Варя! — Стас шагнул к ней, взял из ее рук тарелку, поставил на стол и за руку потянул ее к окну. Варя не сопротивлялась. Они очутились лицом к лицу у окна, за которым уже сгущались сумерки, в окнах дома напротив зажигались первые огни.

— Варя! — снова начал Стас. — Я или сейчас все скажу или… или буду последним дураком!

Варя подняла глаза, они встретились взглядами, и слова оказались не нужны…

— Варя! — Стас ладонями обхватил ее лицо, наклонился, коснулся губами ее губ, и Варя почувствовала, как лопается и сползает с нее лягушачья шкурка, и падает, ненужная, к ногам. Она даже переступила ногами, перешагивая через эту невидимую шкурку, и почувствовала себя легко и свободно.

Вот так, на фоне большого балконного окна, в которое заглядывал вечереющий город, под мирное похрапывание деда Ильи Варя Иваницкая впервые поцеловалась с мужчиной. Да, впервые, потому что все, что было раньше, было не в счет. Сейчас все было по-другому, по-новому, и сама она была другая, новая, незнакомая сама с собой.

— Ты, между прочим, так ничего и не сказал, — упрекнула она Стаса, когда они оторвались друг от друга.

— Зато я сделал! — гордо ответил он. И, помолчав, сказал: — Варя, когда твоя бабушка пела, у тебя было такое… небесное лицо… Будь я проклят, если когда-нибудь тебя обижу!

— Не обидь! — суровым голосом деда Ильи сказала Варя. — Они дружно засмеялись, и Стас снова потянулся к Варе.

В коридоре громко затопала Гайка, они отпрянули друг от друга и опять засмеялись. Не сговариваясь, схватили со стола блюдо с закусками, бутылку с остатками вина и двинулись на кухню. Откуда-то из-под стола вылез Персик с подарочной костью в зубах и поскакал за ними.

В кухне горел свет и вкусно пахло кофе, Гайка гремела чашками и делала вид, что не замечает их горящих лиц.

— Давайте уже садиться, — скомандовала она. — А то Слава никогда не начнет рассказывать. Я уже просто лопаюсь от нетерпения!

Персик устроился посреди кухни, чтобы быть в центре событий. А поскольку Гайка, бегающая от стола к плите, на него то и дело натыкалась, он оказался еще и в центре внимания, чему был очень доволен.

Пока двигали стулья, рассаживались, устраивались, Варя старалась справиться с сумбуром у себя в голове и настроиться на разговор.

Гайка с треском разодрала целлофан, в который была упакована конфетная коробка, и скомандовала:

— Кофе пьем с конфетками! В холодильнике есть тортик, но его оставим к чаю. Слава! Ну начинай уже!

— Эх, а я бы тортика съел! — поддразнил ее Стас.

— Слава!!! — Гайка скорчила такую зверскую гримасу, что Тимаков сделал испуганное лицо и поднял вверх руки.

— Сдаюсь! — Он потер лоб ладонью и вздохнул. — С чего начать-то?

— С начала!!!

Варя сперва слушала рассеянно, занятая своими мыслями, но постепенно рассказ Стаса захватил ее, и перед ней стала разворачиваться история жестокости и злодейства, в которую она волею судьбы была втянута.

…Все началось пятнадцать лет назад, когда молодой, подающий надежды Вадим Геннадьевич Зольников поступил в аспирантуру к профессору Константину Андреевичу Сверкунову.

Профессор был яркой, увлекающейся личностью. Помимо официальной научной работы он занимался тем, что сам называл научными забавами.

Профессор увлекался генной инженерией, и все было бы хорошо, займись он выведением роз с запахом чеснока или картошки со вкусом банана, но, к своему несчастью и к несчастью многих других людей, своей научной игрушкой профессор почему-то выбрал болезнетворную бактерию — столбнячную палочку. Он изменял ее методами генной инженерии, придавал ей новые свойства и неожиданно для себя вывел новую бактерию, которая была во много раз опаснее своей прародительницы.

Зольников был в курсе увлечений Сверкунова. Профессор симпатизировал молодому аспиранту, делился с ним своими замыслами и идеями, доверял ему. Именно Зольникову он поручил уничтожить новый штамм столбнячной палочки и все протоколы опытов по его выведению, когда убедился, насколько он опасен. У самого чудака-профессора рука не поднималась уничтожить свое детище.

Сейчас уже не узнать, каков был замысел Зольникова, но он сохранил культуру бактерии, заморозив ее в жидком азоте, а протоколы унес к себе домой. Сейчас он утверждает, что ничего плохого не желал, просто жаль было уничтожать результаты блестящего эксперимента.

— Лично я ему не верю, — сказал Стас. — Я считаю, что амбициозный Зольников завидовал своему научному руководителю и намеревался использовать со временем результаты его трудов.

Так или иначе, но опасная бактерия была спрятана где-то в тайном месте и «дремала» в жидком азоте, дожидаясь своего часа. А Зольников и чудаковатый Сверкунов стали жить и работать дальше.

Через некоторое время произошло еще одно знаковое событие. Хотя на первый взгляд оно казалось совершенно незначительным. Всего-навсего традиционная встреча бывших одноклассников, закончившаяся таким же традиционным банкетом, где Зольников случайно оказался за одним столом с Толей Жгутовым.

Зольников и Жгутов учились вместе с первого класса, но никогда не сближались друг с другом. Хулиганистому двоечнику Толику Жгуту хилый «ботаник» Вадик Зюзя был неинтересен даже в качестве груши для битья.

И вот ироничная судьба столкнула Толика и Вадика, усадила за один стол, заставила крепко выпить и впервые в жизни разговориться. И этот разговор имел роковые последствия.

И Толик, и Вадик были недовольны жизнью. Вадик мучился комплексом неполноценности, прозябая в тени своего талантливого руководителя и не видя для себя никаких перспектив. У Толика были проблемы посерьезнее. Он крутился в криминальном бизнесе и ухитрился перейти дорогу одному очень серьезному авторитету. Авторитет был крут и скор на расправу, и Толик чувствовал, что дни его сочтены. Душа его трепетала и маялась, мозг искал выход и не находил его.

Только расстроенными нервами Толика, его желанием хоть ненадолго уйти от жуткой действительности можно объяснить его странное появление на встрече бывших одноклассников, которых он раньше в грош не ставил, и пьяные сопли на плече презираемого прежде Вадика Зольникова.

У Вадима тоже развязался язык, он рассказывал о себе, о ненавистном Сверкунове, о припрятанной бактерии, и в какой-то момент Толик положил руку ему на плечо и, глядя в глаза, спросил:

— А на людях пробовали?

И Вадим не удивился и не возмутился, только молча покачал головой. И услышал жестко произнесенные слова:

— Попробуешь.

…Авторитет умер через несколько дней. Скончался скоропостижно. У него была застарелая язва желудка, и «палочку Сверкунова» ему добавили в минеральную воду, которую он пил по рекомендации врачей. Сделала это женщина из обслуги авторитета. У женщины был маленький ребенок, которого взяли в заложники, и обезумевшая мать согласилась на все.

Никто ничего не заподозрил. Поскольку возбудитель болезни был новым, никому не известным, стандартные тесты ничего не выявили. На траурной церемонии приближенные авторитета со сцепленными под животами руками скорбно толпились у гроба, стараясь не смотреть в жутко улыбающееся лицо, качали бритыми головами и говорили, что «вот живешь-живешь, себя не бережешь, а сердце-то махонькое, слабое…»

Еще через несколько дней скончался профессор Сверкунов. С ним было проще. Профессор страдал диабетом, колол себе инсулин, запасы которого держал на работе в холодильнике. Ему просто подменили одну из ампул, и профессор своей рукой ввел себе свое «детище», уничтожить которое у него не поднялась рука.

Зольников успешно защитил сначала кандидатскую, потом докторскую диссертации. На защите он не забыл со скорбным видом помянуть добрым словом «своего дорогого учителя».

Жгутов снова занялся бизнесом, но уже с другим размахом. Теперь у него в руках было то, что помогало обходить любые препятствия.

Казалось бы, каждый из них шел своей дорогой, но на деле они шли вместе, крепко повязанные не только отнятыми жизнями, но и общей целью. А целью каждого были деньги и власть.

Деньги Жгутов видел повсюду. Их было много, на каждом шагу, и они, всего-то навсего, принадлежали другим людям. Нужно было, всего-то навсего, устранить этих людей и забрать их деньги. И теперь у него появилась возможность легко и почти незаметно убирать тех, кто стоял на пути к богатству.

Поначалу были одинокие старики, владеющие квартирами, коллекционеры-антиквары, владеющие дорогими раритетами, потом — удачливые предприниматели, у которых отжимали выгодный бизнес.

Масштабы преступлений росли, состав преступного сообщества расширялся, теперь была возможность купить нужных людей — нотариусов, адвокатов, медицинских экспертов, в чьи руки попадали криминальные трупы, чиновников, от которых зависело решение важных вопросов. Тех, кто мешал, стоял на пути, устраняли тоже.

Поначалу возникали сложности, приходилось каждый раз решать задачу: как подобраться к очередной жертве. Но все упростилось, когда появилась Оса — так звали женщину-киллера, которую потом вычислила Варя. Теперь все эти задачи решала она, Оса.

— Вот что пыталась сказать Ида! — вырвалось у Вари. — Берегись Осу! Она хотела меня предупредить!

— Откуда она взялась, эта ведьма? — воскликнула Гайка. — У меня до сих пор мурашки по коже, как ее вспомню!

Стас задумчиво потер переносицу.

— Откуда взялась — сложный вопрос. Следствие пыталось это выяснить, но… Ее никто не знал в лицо, никто не слышал о ней ничего, ни настоящего имени, ни возраста, ни места жительства. С ней связывались через интернет, препарат передавали через «почтовые ящики» — тайники, местонахождение которых она каждый раз указывала сама, деньги переводили на счета, которые тоже указывала она. Был человек, который рекомендовал ее Жгутову, но когда его попытались разыскать, оказалось, что он давно уже труп. Скорее всего, она сама его и убила — зачищала концы. Сейчас отрабатываются связи этого человека, потому что очень важно все-таки узнать, откуда взялась эта женщина.

Среди профессиональных убийц женщина — исключение. Я с этим сталкиваюсь впервые. У нее явная спецподготовка, профессиональные навыки скрытного подхода и наблюдения, смены имиджа, грима, виртуозное владение орудием убийства. Ее контакт с жертвой всегда был мимолетным и незаметным. На ее счету куча трупов, но никто ни разу ее не заподозрил. Безобидная старушка прошла мимо, случайно коснулась или слегка оперлась, потеряв равновесие, оступившись. Извинилась и пошла своей дорогой, а человек через несколько часов умер, и никто не знает, отчего. Ей присылали заказ — фотографию человека и его данные, все остальное она делала сама — выслеживала, искала пути подхода… Когда ей заказывали человека, к которому просто так подойти было нельзя, который передвигался по городу исключительно на автомобиле и с охраной, она находила его на какой-нибудь великосветской тусовке, куда являлась по приглашению. С деньгами и связями Жгута достать такое приглашение было нетрудно. И являлась на это сборище, конечно, не убогая старушонка, а представительная дама средних лет, соответственно одетая и увешанная драгоценностями. Ни у кого не возникало вопросов — что здесь делает эта дама, она везде была к месту, умела вписаться в любую обстановку. И никто не проявлял к ней повышенного интереса, она как бы сливалась с фоном, умела быть незаметной.

Ни Жгут, ни его приближенные в лицо ее не знали, знали только о факте ее существования — таково было ее условие. Но слухов и легенд о ней ходило множество. Говорили, например, что она обязательно посещает похороны своих жертв и непременно бросает горсть земли на гроб. Были среди подручных Жгута излишне любопытные, один из них даже поспорил, что выследит эту «тетю с косой». Но на следующее утро его обнаружили на скамейке в парке, он сидел и удивленно смотрел в пространство неподвижными мертвыми глазами. Больше излишнего любопытства никто не проявлял.

— Видно, у этого несчастного не было ангела-хранителя, — добавил Стас. И, в упор взглянув на Варю, с нажимом спросил:

— Да, Варя?

Варя виновато поежилась. Да понимает она, понимает, что поступила по-дурацки, когда очертя голову кинулась выслеживать эту Осу. Могла бы и она сейчас лежать в сырой земле, если бы ее ангел-хранитель не привел ей на помощь сначала Гайку, потом Персика…

— Есть версия, что Оса — бывшая сотрудница спецслужб, по какой-то причине уволенная со службы и нашедшая применение своим способностям и навыкам в криминальных структурах, — продолжал Стас. — Теперь, когда есть тело, есть возможность проверить эту версию.

Стас отхлебнул кофе и вздохнул.

— Словом, с появлением Осы дела Жгута пошли совсем весело. Он постепенно, шаг за шагом, строил свою империю. Сейчас многое в городе принадлежит ему. Если я начну перечислять, это займет много времени. Магазины, автосалоны, отели, бензозаправочные станции… Кстати, Варя, та бензозаправка, где тебя похитили, — тоже его.

— Кстати, что они тогда со мной сделали? — поинтересовалась Варя. — Почему я сознание потеряла?

— Ну тебя, вернее, вас с Зольниковым, там ждали, все уже было готово. Тебе дали кофе с клофелином.

— Эта Галочка, которая продавала кофе, тоже из них?!

— И Галочка, и заправщики… У них много таких мелких подручных, «шестерок»…

— А Зольников? Какая от всего этого была польза ему?

— Да такая же самая польза. Деньги, счета и недвижимость за границей… Кстати, ты помнишь, как Зольников появился в вашем институте?

— Помню. Я тогда только пришла туда работать… Алексей Витальевич умер, и Зольников на его место пришел.

— Алексей Витальевич Беляев, прежний заведующий этой лабораторией?

— Да… Ой, ты хочешь сказать, что он не просто умер, не сам по себе?

— Вот именно. Зольникову расчистили теплое местечко. Это стало официальным местом его работы, а кроме того, ему оборудовали лабораторию для тайной и главной работы — он выращивал «палочку Сверкунова», которую теперь называл «палочкой Зольникова», и работал над ее усовершенствованием.

Для этой цели было выкуплено здание бывшей сортоиспытательной лаборатории. Лаборатория, как и многие другие учреждения, закрылась в девяностые годы, здание пустовало, власти продали его за бесценок. Расположено оно было удобно — за городом, недалеко от трассы, все нужные коммуникации имелись. Его отремонтировали, окружили высоким сплошным забором, понаставили видеокамер, по верху забора натянули проволоку, по которой пустили ток, а в подвале соорудили виварий, только не для животных, а для людей. Отныне Зольников мог тренироваться не на кошках.

Варя не выдержала и закрыла лицо руками. Не могла она слышать про этот виварий, не могла!

Стас запнулся и замолчал. Гайка жалостливо погладила Варю по плечу.

— Нормально, нормально, — забормотала Варя, отняла руки от лица и длинно вздохнула. — Не буду больше, продолжай, Стас.

— Словом, Зольников жил припеваючи и был всем доволен. У него была престижная работа, у него было много денег, квартира, машина и, наконец, красивая любовница — твоя подруга.

Это следующий знаковый момент — встреча Зольникова с Идой Зайцевой. Зольников влюбился в прекрасную бухгалтершу, между ними установились близкие отношения, они стали жить вместе. Все было хорошо. Ида из небогатой семьи, и ей очень нравилось ни в чем не знать отказа. Но ее заинтересовало, откуда у Зольникова деньги на все ее, да и свои тоже недешевые прихоти. Как бухгалтер она точно знала размер зарплаты возлюбленного и была заинтригована. Обычное женское любопытство, которое толкает женщину пойти и отпереть запретную комнату в замке Синей Бороды…

Ида подслушивала телефонные разговоры, рылась в записях Зольникова и наконец залезла в его компьютер. Вадим Геннадьевич был достаточно беспечен, он не желал держать в памяти пароли и коды, все это было где-то записано и хранилось, конечно, не за семью печатями. Ида все нашла. Более того, в компьютере Зольникова был удаленный доступ к компьютеру Жгута, и Ида влезла туда…

Варя вздохнула про себя. У Иды были такие замашки. Когда Ида приходила к ней в гости, она бесцеремонно лезла в ее компьютер, рылась в папках, проверяла почту… Варя мирилась с этим, она убеждала себя, что ничего плохого Ида не хочет, это, с одной стороны, просто недостаток воспитания, а с другой стороны — просто дружеский интерес. К тому же в ее компьютере не было ни тайной переписки, ни секретных файлов.

— Ида хорошо владела компьютером, — продолжал Стас. — Не сразу, постепенно, но она разобралась во всем. Она поняла все, и… это ее не смутило. Она продолжала жить с Зольниковым и тратить деньги, добытые такой ценой.

— Это Зольников так сказал? — возмутилась Варя. — Он врет! Ида не могла!..

— Нет, Варя, это очень похоже на правду. По крайней мере, все последующие события это подтверждают.

— Какие события?

— Слушай дальше… Зольников и Ида благополучно прожили полтора года, когда вдруг у Иды возник роман с другим сотрудником вашего института, с Юрием Сливковым. Не знаю уж, какими выдающимися достоинствами обладал этот Сливков, но страсть к нему со стороны Иды разгорелась нешуточная…

«Переизбыток тестостерона в организме — вот и все достоинства…» — подумала Варя, но мыслей своих озвучивать не стала.

— Несмотря на сильное чувство к Сливкову, — продолжал Стас, — Ида продолжала жить с Зольниковым. Видимо, не хотела возвращаться в свою малосемейку из шикарной квартиры и лишаться комфортной, сытой жизни. Зольников долго не подозревал об измене любовницы, хотя все окружающие были в курсе. Наконец неприятные новости дошли и до него, он возмутился, устроил Иде скандал и потребовал убраться из его дома. Но не тут-то было. Ида нагло заявила ему, что считает эту квартиру своей, а если он думает иначе, что ж, она уйдет, но завтра все узнают о темных делах Зольникова, включая полицию и ФСБ.

— Она что, с ума сошла — шантажировать убийц?! — воскликнула Гайка.

Она и Стас вопросительно уставились на Варю.

— Характер такой, — ответила Варя на их молчаливый вопрос. — Все должно быть по ее — и точка! Если что задумает — идет до конца. Ни о чем уже не думает, никто ей не указ. Сама себе эталон…

— К тому же она за полтора года хорошо изучила Зольникова и была уверена, что не получит отпора, — добавил Стас. — В общем-то, так и случилось.

Когда Зольников понял, что имеет в виду Ида, он спасовал. Испугался. Из-за своей глупости и неосторожности он нажил шантажистку для себя и опасную свидетельницу для всей жгутовской группировки. Убрать Иду своими руками он не мог, духу не хватало, а попросить помощи у Жгута боялся. У Жгута, по мере того как дела его шли все лучше, характер становился все хуже, он стал жестче, злее, гневливее и мог буквально по стенке размазать Вадима Геннадьевича за его промах. И Зольников оставил все как есть, надеясь, что как-нибудь рассосется само…

Трудно понять, как планировала Ида свою дальнейшую жизнь, какое место в этих планах занимал Зольников, но со Сливковым она, несомненно, рассчитывала жить долго и счастливо. А вот в планы Сливкова долгая и счастливая жизнь с Идой не входила.

Через полгода Юрий Сливков бросает Иду Зайцеву. Как я понял, он вообще часто менял партнерш. Как бы красива ни была любовница, она быстро ему приедалась. Его в вашем институте так и называли — Казанова.

Для Иды это было болезненным ударом. Она пытается вернуть любимого — уговаривает, устраивает скандалы, буквально терроризирует телефонными звонками и эсэмэсками. Угрожает… Но ничего этим не добивается. И тогда решает отомстить. По классической схеме «не доставайся же ты никому!».

— Это как, убить, что ли, решила? — удивилась Гайка.

— Ну да, решила, что Сливков должен умереть. И решила она эту задачу очень изящно: с зольниковского компьютера вошла в компьютер Жгутова и внесла фото и все данные Сливкова в список заказов для Осы. То есть от имени Жгутова заказала убийство Юрия Сливкова.

Варя ошарашенно молчала, а Гайка удивилась:

— И никто ничего не заметил?

— Представь себе. — Стас рассеянно покрутил в руках пустую чашку, и Гайка тут же заботливо подлила ему кофе. — К этому времени дела Жгута шли ходко, список из нескольких лиц никого не удивлял, а Оса никогда не интересовалась, что за люди попадали к ней в руки и за какие грехи. Просто получала задание и начинала работу.

И вот тут-то в отлаженный и четко работающий механизм попадает первая «песчинка» — Варя Иваницкая.

…В тот день в планах у Осы был Феликс Гримайло — предприниматель, у которого Жгут отжимал бизнес. Гримайло был заказан намного раньше Сливкова и полностью отработан, то есть вся нужная информация о нем была собрана, маршруты передвижений отслежены. В тот день у него была свадьба, и именно там должен был произойти «контакт». Затеряться в толпе гостей и незаметно подойти к жениху было для Осы проще всего.

Мероприятие должно было начаться ближе к вечеру, а с утра Оса, чтобы не терять времени даром, начала пасти Сливкова. Только начала, она вовсе не планировала убивать его в этот день. Но Сливков был парень простой, охраны не имел, пользовался общественным транспортом и ничего не опасался. Идины угрозы он всерьез не воспринимал. Оса довела его от дома до остановки, вошла в автобус через переднюю дверь и села на переднее сиденье. Она старательно играла роль старушки-пенсионерки. И тут Сливков, вошедший через заднюю дверь, проходит вперед и как будто нарочно садится с ней рядом. Это была такая удачная, такая удобная позиция для «контакта», что Оса поддалась соблазну и, выбрав момент, ввела ему препарат.

— А еще в этом автобусе ехала наша Варька! — воскликнула Гайка. — Убийство, можно сказать, произошло у нее на глазах!

— Ну да, только я-то ничего не заметила, — виновато призналась Варя.

— Не только ты, сам Сливков ничего не заметил, — утешил ее Стас. — Работал профессионал высокой квалификации! Но ты зафиксировала ее в памяти, а при выходе из автобуса случайно увидела ее особую примету — поврежденное ухо.

— Интересно, почему она не исправила этот недостаток, — спросила Гайка. — Ведь есть пластическая хирургия.

— Трудно сказать, — ответил Стас. — Может быть, из-за проблем со здоровьем ей нельзя было делать операцию. Или она боялась привлечь к себе внимание… Ее могли разыскивать по этой примете, информация об этом могла быть у пластических хирургов, и они были обязаны сообщить о пациенте куда следует. По крайней мере, она могла этого опасаться… Под волосами ее уха не было заметно, Варя увидела его случайно и в первом, и во втором случае, на кладбище.

Но в этот день Осу постигла редкостная неудача: Варя видит ее дважды — и рядом со Сливковым, и рядом с Феликсом Гримайло. Роковое стечение обстоятельств, ирония судьбы…

Когда Варя в день похорон Сливкова начала следить за Осой, та ее узнала. У нее великолепная, фотографическая, специально натренированная память на лица. Она вспомнила: Варя ехала в том автобусе, где она уколола Сливкова, она сидела лицом к ней. И делает логичный, хотя и совершенно неправильный вывод: Варя видела, как она уколола Сливкова, и выслеживает ее именно поэтому. К тому же, толкнув ее на выходе из автобуса и сбив с нее шляпку, Варя, скорее всего, видела и ее особую примету.

Все это означает огромную опасность для Осы, поэтому она следит за Варей, узнает место ее жительства, ну а дальше и все остальное. Потом связывается со Жгутом и требует быстро ликвидировать глазастую девицу.

Кроме чувства опасности Осу разбирает досада — задета ее профессиональная гордость. Ее мастерство, ее филигранная техника поставлены под сомнение, если кто-то мог увидеть момент «контакта». Да как она посмела! С этого момента ты, Варя, становишься личным врагом Осы. Именно поэтому после разгрома группировки она, страшно рискуя, остается в городе, выжидает, когда ты вернешься домой, и лично является тебя убивать.

Она устраивает задымление, имитируя пожар, выманивает всех жильцов на улицу, потому что в толпе легче всего незаметно подобраться к человеку и…

Стас замолчал.

— Как она в подвал-то проникла? — спросила Гайка.

Стас махнул рукой:

— Отмычка… Она, видно, давно крутилась возле вашего дома, успела все разнюхать…

Варя сидела притихшая. Гайка сунула ей конфету.

— Жуй, помогает от стресса…

Несколько минут все молчали. Стас сосредоточенно глотал кофе, Варя и Гайка жевали конфеты. Наконец Стас заговорил снова:

— В это же время разыгрывается другая часть драмы. Ида Зайцева, заказав убийство любимого, вскоре опомнилась и поняла, что натворила. Зольников рассказывает, что в тот вечер она напилась до невменяемости. К тому времени они жили в разных комнатах и старались не замечать друг друга, но он слышал, как она рыдала и билась в истерике. А на другой день, уже в институте, она позвонила ему и попросила спуститься в бухгалтерию.

Варя вспомнила заплаканное, страшное лицо Иды, когда она пришла в тот день к ней в бухгалтерию приглашать в кафе, как Ида накричала на нее… Теперь понятно, почему… Теперь все понятно.

— Зольников пришел к Иде, и та призналась ему во всем, плакала и умоляла отменить заказ. Зольников отказался. Отмена заказа — это неслыханно, такого ни разу не бывало! Жгуту сразу все станет известно! Чтобы Ида не настаивала, он сказал ей, что заказ уже выполнен. Самое интересное, что он случайно оказался прав. Сливков к тому времени уже получил препарат.

Этот разговор между Идой и Зольниковым и услышала Варя, когда сидела на козырьке подъезда черного хода, как раз над окном бухгалтерии. Зольников попробовал убедить Иду про все забыть и даже предложил вернуться к прежним отношениям, раз уж так получилось. Но Ида была безутешна, она в тот же день ушла от Зольникова в свою прежнюю квартиру. Она даже не забрала свои вещи, ушла в чем была. И этот факт многое сказал Зольникову о ее душевном состоянии. Он понял, что Ида вышла из-под контроля и неадекватна настолько, что неизвестно, чего от нее ожидать. Еще пару дней он терпел, надеялся, что Ида опомнится, звонил, уговаривал, а в ответ слышал пьяную брань.

Потеряв надежду образумить Иду, Зольников понял, что с ней все-таки надо что-то делать, и заставил себя поехать к Жгуту…

То, что Зольников вышел из особняка Жгута живым, объясняется только одним: кроме него никто не мог изготовить препарат. Если бы не это, его бы вынесли из этого самого особняка в пластиковом мешке и закопали в ближайшем леске.

Ярость Жгута подогревалась еще и тем, что он уже получил сведения о Варе от Осы с требованием срочно устранить ее. Два таких промаха за короткое время, две такие головные боли!

— А Жгутов знал, что Варя и Ида — подруги? — вдруг спросила Гайка.

— Правильный вопрос, — кивнул Тимаков. — К счастью, не знал. А Зольников благоразумно промолчал об этом. Так сказать, из чувства самосохранения…

— Какое это имело значение? — удивилась Варя. — Что менялось от того, что мы подруги?

Если бы Жгут об этом узнал, узел затянулся бы гораздо туже. Ну представь, Ида пронюхала об их организации, ее подружка следит за Осой. За Осой! Сам Жгут ее в лицо не видел, а вы откуда-то ее знаете! Да он никогда бы не поверил в простую случайность, в совпадение. Да и кто бы поверил! Значит, вы проникли в святая святых, значит где-то есть «течь», да какая! И значит, кто-то знает больше, чем знает он, Жгут! Да вас бы с таким пристрастием допросили! От вас бы мокрого места не осталось.

Зольников, кстати, был уверен, что Ида все тебе рассказала. Он понятия не имел, как вы вышли на Осу, но не сомневался, что вы действовали вместе. Но делиться своей уверенностью со Жгутом не стал, боялся утяжелить свою вину…

В результате у Жгутова сложилась более простая схема: Ида — любопытная проныра, а ты — случайная свидетельница, и ее и тебя следовало просто быстро убрать.

Иду убили в тот же вечер. Жгутов отправил к ней двух своих охранников. Зольникову было велено ехать с ними — Ида должна была открыть дверь на его голос. И она открыла… Ей ввели смертельную дозу героина, на ее компьютере напечатали предсмертную записку, дождались, когда начнется агония, и ушли, предварительно оставив ее отпечатки на шприце и записке.

Каким образом Ида смогла на время вынырнуть из смертельного сна и позвонить Варе — непонятно, но такие вещи случаются. Организм включает какие-то резервы. Я это объяснить не могу, извините, девушки…

С Варей у подручных Жгута не заладилось. В первом случае ее спасла Гаянэ, потом убийце помешал Персик. Потом вы вообще ушли из дому и не вернулись, они потеряли вас из виду. И тут случается идиотская случайность — начальник вызывает Варю на работу, и об этом случайно узнает Зольников.

— Это Борька Плохинский ему сказал, — вставила Варя. — Оказал услугу, доброхот несчастный!

— Надо было мне тебя наручниками к батарее приковать, — сердито сказал Стас. — В следующий раз так и сделаю!

— Храни нас Господь от следующего раза! — перекрестилась Гайка.

Немного помолчав, Стас заговорил снова:

— В разговоре со следователем Зольников откровенно сказал: наблюдая, как умирает Ида, он испытывал одновременно облегчение и сожаление. Облегчение понятно, проблема, из-за которой у него было столько неприятностей, исчезла, а вот сожаление… как вы думаете, почему?

— Ну, он же любил Иду, — сказала Варя.

— Ошибаешься. Этот человек сожалел, что здоровый, нормальный человеческий экземпляр погибает зря, без пользы. А ведь он, этот отличный экземпляр, мог бы быть использован для тестирования его замечательного препарата, нового штамма «палочки Зольникова»! Поэтому, когда к нему в руки попала Варя, он такой возможности не упустил…

— Почему я все-таки не умерла? — не утерпела Варя. — У Зольникова был антидот?

— У Зольникова был и антидот, и вакцина, — ответил Стас. — Конечно, он позаботился и о себе, и о тех, кто еще работал с этой палочкой. Но в твоем случае ни то ни другое не понадобилось. Тебе не вводили препарат.

— Но… — начала Варя.

— Тебе ввели «пустышку», — перебил ее Стас. К тому времени я подменил готовую для испытания партию препарата на ампулы с безобидным раствором. Физраствор с каким-то там «замутнителем», не знаю точно, что это такое. Его специально изготовили в лаборатории. Имитация, понимаешь?

— В какой лаборатории? — подозрительно спросила Варя.

— В специальной лаборатории… государственной… большего сказать тебе не могу, это не в моей компетенции.

— Я же говорила, что он не просто частный сыщик! — Гайка пихнула Варю локтем, и они обе уставились на Стаса.

— Кто вы, мистер Тимаков? — вкрадчиво спросила Варя.

— Он же Тимус, он же Вилочковая Железа… — смеясь продолжил Стас. — Вы, девчонки, фантазерки и романтики. А я — простой частный сыщик. Сермяжный такой, обыкновенный детективишка… Но в этом деле я чуть-чуть, самую малость поработал, как пишут в зарубежных романах, «на правительство».

— А-а, все-таки! — хором воскликнули Варя и Гайка.

— И давайте на этом закончим меня разоблачать, — попросил Стас.

— Ладно, — сдалась Варя. — Объясни тогда, как ты у Зольникова оказался? Как ты вообще на него вышел?

— Ну, начну не с Зольникова… Я в это дело влез благодаря Матвею Ромишевскому. У Матвея как у журналиста, пишущего на криминальные темы, было много связей в тех кругах. Осведомители, информаторы… Кто за деньги, а кто и по дружбе, были у него там и друзья… И вот стали доходить до него разные темные слухи про криминального дельца Толю Жгутова. Говорили, что у Жгута «черный» глаз, что он буквально наводит порчу на тех, кто ему не нравится. Глянет, мол, на кого-нибудь нехорошо, человечек и «прижмуривается» вскорости.

Это и понятно, трупов вокруг Жгута становилось все больше, он не знал удержу, потерял осторожность, жажда наживы затмила разум. Умирали неугодные Жгуту люди внезапно, без видимых причин — поневоле поверишь в чертовщину и сглаз. Жгута стали бояться даже его собственные подручные-головорезы. Его даже стали называть не Толя Жгут, а Толя Жуть…

Матвей припомнил: да, несколько знакомых ему людей из уголовной и бизнесменской среды умерли именно так — скоропостижно и неожиданно. И он начал расследование. Действовал примерно так же, как вы — посещал родственников и друзей умерших, расспрашивал, изучал истории болезней и акты посмертных экспертиз, старался понять, как смерть того или иного человека повлияла на состояние дел Жгутова.

Когда Матвей собрал уже достаточно много фактов, чтобы убедиться в неслучайности всех этих смертей, он пришел ко мне и попросил взглянуть на все это взглядом профессионала. Он зашел в тупик, не знал, что делать дальше, он не понимал, как Жгутов действует.

Мы стали думать вместе и скоро обратили внимание на одно, ранее не замеченное, обстоятельство… У Матвея, как и у всякого журналиста, было много знакомых самых разных профессий. Были среди них и медики. И Матвей, конечно, обращался к ним за консультацией. Показывал истории болезней, акты вскрытий, спрашивал, почему умерли люди? Определенных и окончательных ответов он не получил, но кто-то из медиков вспомнил, что очень похожая симптоматика наблюдалась у умершего несколько лет назад профессора Сверкунова.

На первый взгляд это казалось простым совпадением. Где профессор Сверкунов, и где друзья и недруги Жгута? Но обстоятельства смерти были так схожи! И мы с Матвеем занялись профессором Сверкуновым и его окружением.

Профессор умер давно, на его кафедре все поменялось, пришлось долго разыскивать его сослуживцев, свидетелей той давней истории.

Зольников, бывший любимый аспирант профессора, поначалу не вызвал никаких подозрений. И то, что его переход в ваш институт предварялся смертью прежнего заведующего лабораторией генетики, не казалось странным. Обычная история… Только чистая добросовестность заставила нас проверить, как умер Алексей Витальевич Беляев. И мы с изумлением обнаружили совершенно аналогичную картину! Так Вадим Геннадьевич Зольников попал в сферу нашего внимания. А тут еще и Юрий Сливков умер…

Матвей был в вашем институте, когда там проводилась панихида, видел лицо покойного. Потолкался среди людей, порасспрашивал… Он умел расспрашивать… Узнал, что у Сливкова было множество любовниц, и Ида Зайцева в их числе. А мы уже знали, что Ида состоит в официальных сожительницах Зольникова. И здесь Зольников! След становился совсем горячим!

— Я тоже одно время думала, что Сливкова убил Зольников, — вставила Варя. — Как соперника.

— Да, это была неверная предпосылка, — согласился Стас, — но сейчас это уже не важно. Все равно, хоть и косвенно, Зольников виноват в смерти Сливкова.

Но, даже идя по горячему следу, мы многого не понимали. Как и чем убивают людей, какое отношение Зольников имеет к криминальному авторитету Жгутову? А немного покопавшись в биографиях Зольникова и Жгутова, мы узнали, что они бывшие одноклассники.

Через несколько дней после смерти Сливкова «кончает с собой» Ида Зайцева. Но если смерть Сливкова считалась некриминальной, то по поводу самоубийства было заведено уголовное дело. Дело вел знакомый следователь, и я пошел к нему в надежде узнать какие-нибудь подробности. Ничего, на мой взгляд, интересного я от следователя не узнал, зато встретил Варю, и это повлекло за собой другие события…

Мы с Матвеем думали, что вот-вот все узнаем, фактов становилось все больше. Азарт тоже рос, и, видимо, мы потеряли осторожность.

Матвей был очень смелым и увлекающимся человеком. Неосторожным… Он слишком близко подобрался к Жгуту. Его активность не осталась незамеченной, Жгуту донесли: журналюга копает под него. Жгут не стал ни размышлять, ни анализировать, он вообще не склонен к излишней мозговой работе. Он просто внес Ромишевского в список «заказов».

Матвей пришел ко мне вечером накануне своей смерти. Принес все свои записи о результатах расследования, копии актов медэкспертиз, фотографии. Он, кстати, тоже заметил ту гримасу, которая оставалась на лицах покойников, она его пугала… Он сказал, что в последние дни чувствует за собой слежку. Он не мог понять, кто за ним следит, сказал только: «Знаешь, холодок такой по спине, как будто из могилы тянет…» Мы договорились, что утром я приеду к его дому и незаметно поведу его по городу, постараюсь выяснить, кто за ним следит. Выйти из дому он должен был только по моему звонку. Матвей оставил мне все свои материалы и уехал. На следующее утро я, подъезжая к его дому, позвонил ему, но он уже не ответил. Трубку взяла его жена, она плакала…

Много позже, когда все стало ясно с этими убийствами, я понял, что Матвей пришел ко мне уже умирающим. Он не случайно чувствовал, что кто-то за ним следит, Оса выслеживала его и успела уколоть, а он ничего не заметил.

С минуту все молчали, не глядя друг на друга. Потом Стас снова заговорил:

— Ну а на похоронах Матвея мы с вами встретились, и вы мне все рассказали. И это дало новый толчок расследованию. Я впервые тогда услышал о женщине с подрезанным ухом, я наконец понял, как происходят убийства, понял, что речь идет о столбнячной инфекции или о чем-то похожем… А еще я понял, что пора заканчивать с одиночными расследованиями. И обратился в компетентные органы.

Варя и Гайка переглянулись. Что он имеет в виду? Полицию, ФСБ? Но уточнять не стали. В конце концов, какая разница.

— И вот тут, — продолжал Стас, — выяснилась удивительная вещь. Оказалось, что в поле зрения спецслужб недавно попал один гражданин России, активно ищущий связи на Западе. Этот гражданин предлагал купить у него некое средство, которое он позиционировал как новое и очень эффективное биологическое оружие. Следы этого гражданина вели в наш город…

— Ой, это же Зольников! — вскрикнула Варя. — Он мне говорил, что его «палочка» — это новое биооружие и что скоро о нем узнает весь мир!

— Ну да, — кивнул Стас, — мания величия на фоне уязвленного самолюбия. Взрывчатая смесь!

— И кто же уязвлял зольниковское самолюбие? — удивилась Варя. — Вполне себе успешный дяденька.

— Ну как же! Сначала им, как он считал, помыкал профессор Сверкунов. Потом он попал под власть тупого бандюгана Жгута, и даже его собственная любовница, жалкая провинциальная бухгалтерша, которую он осчастливил своим вниманием, пренебрегла им. Изменяла ему! Шантажировала его! А ведь он такой!.. Словом, вы все еще увидите, кто он такой, жалкие твари!

— Хватит копаться в психологии Зольникова! — возмутилась Гайка. — С ним все ясно. Давай рассказывай, как ты сам попал к нему.

— Только в общих чертах. Детали разглашать не имею права… Когда возникло предположение, что Зольников и есть тот самый гражданин, который ищет покупателей биологического оружия, была разработана операция по внедрению. Ему подставили нашего человека в качестве посредника, представителя заинтересованной стороны.

— И этим посредником-представителем был ты? — полуутвердительно спросила Варя.

— Ну да, — признался Стас.

— Что-то не клеится, — вредным голосом заметила Гайка. — Разве спецслужбы могут использовать в своих операциях посторонних людей?

— В отдельных случаях могут, — улыбнулся ей Стас. — Почему нет? Если честно, я сам напросился. Матвей был моим другом, у меня долг перед ним… И вина… я его не уберег. Мне хотелось взять его убийц за глотку.

Варя поймала себя на мысли, что ей, как и Гайке, как-то слабо верится в спецслужбы, которые используют добровольных помощников. «Сам напросился» — это очень слабенький довод. Ох, чего-то Стас про себя недоговаривает. Вряд ли он такой уж «простой-сермяжный» детектив. Слишком много знает, хотя многого не говорит. Видимо, он гораздо теснее связан с этими самыми спецслужбами, чем хочет показать. Но что толку его разоблачать? Если он не имеет права говорить, то и не скажет…

— И ты представился иностранцем? — продолжала наседать Гайка. — Говорил с акцентом? Или ты в совершенстве владеешь английским?

Стас засмеялся:

— Ага, еще и черные очки нацепил для полного шпионоподобия…

Он изобразил широкоформатную голливудскую улыбку и дурашливо проквакал:

— Мистэр Золникофф! Ми желайт покупайт то, что ви продавайт!

Варя и Гайка захохотали. Стас пояснил:

— На самом деле в этом не было необходимости. Посредником мог быть и русский.

— Типа, продажный агент иностранной разведки? — уточнила Гайка.

— Типа того, — согласился Стас.

— А что, у нас есть такие? — полюбопытствовала Варя. — Прямо в нашем городе?

— Это другой вопрос — есть или нет. Главное было, чтобы Зольников поверил, что есть.

— Понятно, — сказала Варя. — А Жгутов знал о намерениях Зольникова сбежать за границу?

— Нет, — покачал головой Стас. — К этому времени Зольников уже отчаянно боялся Жгута. Самым горячим его желанием было убраться подальше, чтобы Жгут никогда его не достал. Продажу «палочки» он считал самым верным средством для достижения этой цели. Он надеялся, что за границей его оценят по заслугам, будут платить большие деньги, и он будет жить в достатке и безопасности.

— А если бы Жгуту донесли, что рядом с Зольниковым крутится подозрительный человек? Что стало бы с тобой?

— И вообще, почему было сразу не арестовать этих Зольникова и Жгута? — встряла Гайка. — Зачем такие сложности? Мне эта подстава кажется какой-то неправдоподобной, на месте Зольникова я бы в нее не поверила!

— Сразу арестовывать Жгутова и Вадима Геннадьевича было нельзя, — спокойно ответил Стас. — Это сейчас мы о них много знаем, а тогда не знали почти ничего. Обрывочные сведения и догадки — вот и все. То, что вокруг тебя умерло несколько человек, совсем не значит, что их убил ты. Нужны были доказательства, и чтобы их добыть, требовалось подобраться к Зольникову поближе. А насчет неправдоподобности легенды — здесь ты не права. Над ней работали высококлассные специалисты.

О Зольникове были срочно собраны все имеющиеся сведения, опрошены его коллеги с прежнего места работы. Информацию обработали профайлеры, они составили психологический портрет Зольникова. И только после этого была разработана и легенда, и план внедрения. И мне даны были четкие инструкции — что говорить, как говорить, на какие, образно говоря, «кнопки» нажимать. И все наши с Зольниковым встречи проходили под контролем. Все записывалось, потом анализировалось, если было нужно, вносились коррективы…

Основной, полезной для нас чертой характера Зольникова было непомерное тщеславие, и его нужно было постоянно «подогревать». Я постоянно давал ему понять, насколько гениальна его разработка, как далеко он ушел от своих коллег, как он ценен для нас. И все! Как только он слышал это, он совершенно терял тормоза. Его несло, он начинал взахлеб рассказывать о своем препарате, расписывать, расхваливать! Я сказал ему, что должен во всем убедиться, увидеть своими глазами лабораторию, оборудование, чтобы оценить уровень исследования, и он пригласил меня к себе и разрешил фотографировать, чтобы я мог предоставить наглядную информацию своим «хозяевам».

Он рассказал мне, разумеется, что находится под контролем Жгута, что лаборатория охраняется людьми Жгута, и, чтобы не вызвать подозрений, выдал меня за специалиста по термоустановкам. Якобы у него перестало срабатывать реле в термостате, и нарушился режим выращивания культуры бактерии.

Так я и оказался в его лаборатории, и он мне все показал. Продемонстрировал новый штамм, который готовился испытывать, и я тайком сфотографировал ампулы с препаратом. Зольников сказал также, что люди Жгута по его заданию отлавливают в округе будущих «кроликов» — то есть людей, на которых будет испытан препарат. Похвастался, что один «кролик», молодой и здоровый, у него уже есть. Сказал: «Это Варенька, моя, можно сказать, бывшая сослуживица…» — и я понял, что это ты, Варя. Я попросил Зольникова повременить с испытаниями, пока я не свяжусь с заказчиком — вдруг у того будут какие-то особые пожелания?.. Зольников улыбнулся и сказал, что и так не планирует эксперимент на ближайшие дни, потому что «кролик» должен немного посидеть в виварии. «Вареньке дали большую дозу клофелина, — сказал он, — и нужно, чтобы организм очистился от этого постороннего препарата. Иначе эксперимент будет проведен некорректно».

По моей фотографии изготовили точные копии ампул с безобидным раствором вместо препарата. В следующий свой визит я забрал препарат, оставив вместо него имитацию.

Варя, извини, что я не вытащил тебя оттуда сразу. Я понимаю, чего стоила тебе каждая лишняя минута в том подвале, но тогда было нельзя, поверь мне. Я не имел права…

— Да понимаю я! — Варя досадливо махнула рукой. — Хватит извиняться, ты все сделал правильно. Скажи, а я не помешала вашей спецоперации, когда самовольно вылезла из этого подвала?

— Да нет, все уже и так шло к концу.

— А как ты ее вообще сумел вытащить? Как протащил мимо охраны? — Гайка азартно сверкала глазами и почти подпрыгивала на стуле.

— Я в тот день приехал в лабораторию поздно, уже к вечеру. И уже подходил к кабинету Зольникова, когда зазвонил телефон и на экране высветился его номер. Я ответил, но в трубке молчали. Вхожу в кабинет и вижу Варю: в одной руке зольниковский телефон, в другой — пистолет. Хозяин кабинета прикручен к креслу скотчем. Картина маслом! Стоим это мы с ней друг против друга, я рот разеваю как рыба, сказать ничего не могу. А она поднимает пистолет и целится мне в голову. Чуть не поседел!..

Гайка, затаив дыхание, слушала захватывающую историю. Варя сидела побледневшая, она заново переживала жуткий момент.

— Ну, к счастью, она не выстрелила, — продолжал Стас. — Объяснять что-то я не мог, времени было очень мало. Пришлось ее вырубить, связать, заклеить рот. Прости еще раз, Варя… Я боялся, что Зольников вот-вот очнется, медлить было нельзя. Я стер из памяти его телефона запись о последнем звонке, схватил Варю и через черный ход вытащил на улицу. Охраны там не было.

— Черный ход был открыт? — удивилась Варя.

— Нет, конечно, но я тоже умею работать с отмычками… Все складывалось удачно. Было уже совсем темно, холодно, начинался дождь, поэтому на улице не было никого. Охрана забилась в здание. Я донес Варю до своей машины, спрятал в багажник, укрыл как мог. Я знал, что очнется она еще не скоро. Потом вернулся обратно через черный ход. Привел в чувство Зольникова, притворился, что только что приехал, спросил, что случилось. Он и сам не понимал, что с ним случилось, сидел перед компьютером и вдруг потерял сознание…

Но тут как раз поднялась тревога. Охранник, которого Варя заперла в камере, очнулся и поднял шум. Его долго не могли открыть, искали ключ, нашли только тогда, когда стали отодвигать стол и уронили термос. Ты, Варя, молодец! Хорошо спрятала. Ну, тут сразу всем все стало ясно: сумасшедший «кролик» ушел из западни и напал на охотников. Поднялась паника, Варю искали повсюду, пробовали пустить по следу собак, но умный «кролик» засыпал место побега перцем и отбил нюх у собак.

Я, конечно, сделал вид, что страшно недоволен случившимся. Намекнул Зольникову, что если информация об опытах над людьми попадет в прессу, станет достоянием гласности, заказчик откажется от сотрудничества. Зольников страшно испугался, стал уверять меня, что все будет улажено, «кролика» найдут, деться ему здесь некуда — девчонка, мол, забилась в какой-нибудь укромный уголок, здание и территорию прочешут и беглянку найдут. Потом я сделал вид, что мне позвонили, сказал Зольникову, что заказчик требует меня к себе, у него якобы возникли какие-то вопросы. Зольников еще больше залебезил, испугался, что я донесу заказчику о скандальном эпизоде. Стал опять меня уверять, что все будет отлично, что заказчик ни о чем не пожалеет…

— А что бы ты сделал, если бы охрана проверила багажник? — спросила Варя, вдруг ясно вспомнившая грубый голос, скомандовавший: «Багажник откройте!»

— Была такая опасность, — качнул головой Стас. — Но я нарочно гнобил Зольникова, чтобы он испугался и начал заискивать передо мной. Он бы не позволил обыскивать мою машину!

— Ну а вдруг? — упрямилась Варя. — Вдруг бы он тебя провожать не пошел?

— Пошел бы, — не сдавался Стас. — Говорю же тебе, он почти приседал и кланялся — так боялся потерять перспективного клиента! Ну а на крайний случай у меня был пистолет, который ты забрала у охранника, а я у тебя. Прорывались бы с боем. Правда, это наихудший вариант, мне пришлось бы убивать охранников, а они могли бы стрелять вслед и попасть в багажник. Я очень рад, что дело обошлось без трупов.

— А если бы пришлось, что бы сказало твое начальство? — не успокаивалась Варя.

— Ну, в этом случае у меня не было бы выбора.

— Интересно, что они стали делать, когда не нашли меня? — задумчиво сказала Варя.

— Зольников был в полном отчаянии и собирался купить в каком-нибудь морге подходящий труп, чтобы предъявить мне. Вот, мол, нашли умершего «кролика», все в порядке. Он ведь не знал, что мы с «кроликом» знакомы… Но через несколько дней начались аресты, и им стало не до трупов.

Несколько минут все молчали, потом Стас сказал:

— Ну вот, собственно, и все…

— Что со всеми ими будет? — спросила Варя.

— Будет суд, скорее всего, закрытый. Получат по заслугам.

— Нас это как-нибудь коснется?

— Скорее всего, нет, и это хорошо. Вам и так досталось…

— А что будет с лабораторией и препаратом? — спросила Гайка.

— Лаборатория сейчас оцеплена, там идет зачистка. Бактериологическая… В окрестностях берутся пробы почвы, воды, воздуха. Проверяется, не было ли утечки препарата. Это может быть опасным. А препарат сейчас изучают. Что с ним делать дальше — решать не нам.

— А… их точно всех поймали? — спросила Варя, вспомнив холодок страха, который она чувствовала, подъезжая к Академгородку. — Нам точно можно ничего не бояться?

— Крупных акул взяли всех, это точно. Киллерша была последней. Среднее звено тоже зачистили полностью. Может быть, остался кто-то из мелочи, вроде Галочки с бензоколонки, которая угостила тебя отравленным кофе. Но такие, если и остались, забились поглубже в щели и больше всего боятся, что их найдут. Да им и незачем вам мстить, они о вас и знать не знают.

— А того, кто хотел Варю убить, взяли? — принялась дотошно уточнять Гайка.

— Да…

— А того, кто ее похитил?

— Да…

— А того, кто к нам через балкон влез?

— Да. Кстати, у него на подошвах эксперты обнаружили следы забродившего мясного бульона и овсяных хлопьев. Угадайте, что это?

— Персикова каша! — хором воскликнули Варя и Гайка.

Персик, спавший посреди кухни кверху брюхом, услышал свое имя и вскочил. Потянулся, прогибая спинку и по очереди вытягивая задние лапы, яростно встряхнулся и сел, выжидательно глядя на них.

— Персик! Сэр Персик! — торжественно провозгласила Гайка.

— Персинька, хочешь конфетку? — предложила Варя.

— Такому герою — и конфетку! — возмутился Стас Тимаков. — Колбаски, сэр?

Они смотрели на Персика и улыбались ему. И Персик смотрел на них. Снисходительно, как на глупых детей. Весь его вид говорил:

«Эх вы, люди! Вам давным-давно пора бы понять, кто в этой истории не просто там какой-то, а САМЫЙ ГЛАВНЫЙ ГЕРОЙ!»