Ургаш. Три касания бесплатное чтение

Все события и персонажи вымышлены, любое совпадение имён и событий с реальными является случайностью.

© Геннадий Сердитов, 2023

© Общенациональная ассоциация молодых музыкантов, поэтов и прозаиков, 2023

Касание 1

Лето 1959 года. Студент

Боровичи, Яковлеву В. А.

Здравствуйте, дядюшка и тётушка! Я мечтал после весенней сессии хоть на недельку съездить к вам, в мои милые Боровичи. Но наш декан «сверкнул очами», топнул ногой, и мы, едва сдав экзамены за четвёртый курс, сели в поезд Ленинград – Красноярск и отправились на производственную практику. Нашей группе предложили на выбор Ленинград, уральскую Пермь и сибирский Ургаш. Выбрали Ургаш, хотя из нас никто о нём ничего толком не знал. Нас поманила дальность предстоящего путешествия. И неизвестность. Думаю, предложи нам Чукотку – мы бы отправились туда.

И как же приятно было оказаться в этом уютном городке, где люди спокойно идут по своим делам, не суетясь, не толкаясь, степенно раскланиваясь через дорогу друг с другом! Совсем как в Боровичах. Здесь улочки с симпатичными двух- и трёхэтажными домами упираются в синие сибирские дали. Чуть ли не из центра города открывается живописный вид на реку Туромь, на крутые Ястребиные скалы, на старинное заречное село Рогожино.

Здешний завод, крупный и молодой, ещё продолжает строиться. В цехах крутятся самые современные станки. Я работаю на чешском большом СГФ (сверлильно-горизонтально-фрезерном) помощником Пети Бжицкого. Подаю ему ключи и ветошь, рассказываю про Ленинград. Нас тут называют стилягами за то, что мы не носим брюки клёш и не стрижёмся под бокс или полубокс. А мы попросту одеты в ширпотреб из магазинов «Ленодежда» и «Лен-обувь», да ещё не бреем в парикмахерской затылки. Но всё равно для местного населения выглядим как стиляги из журнала «Крокодил».

Вчера постирал белые брюки. Событие, которое я так долго откладывал, свершилось! Местное население снова может любоваться ослепительной белизной моих брюк. Правда, пока они сохли, лопнула бельевая верёвка. И грязное пятно пролегло от правого колена до кармана. Но если очень постараться, его можно и не замечать, особенно местным девушкам. Кстати о девушках. Они составляют 60 % населения Ургаша, и приезд студентов здесь одно из центральных событий танцевального сезона. Наш товарищ Паша Зрелов уже успел влюбиться в местную красавицу и твёрдо решил просить распределения на Ургашский машзавод.

Ургаш, Мите Сергееву

Здравствуй, дорогой племянничек Митя! Мы с Валей, как ты знаешь, фронтовики. И нам довелось не по своей воле побывать в Европе. А вот в Сибири мы оба не были никогда. Поэтому с интересом читаем твои письма. Отыскали на карте этот твой Ургаш. Действительно, самое сердце Сибири. По широте даже южнее наших Боровичей. А по расстоянию от нас аж четыре тысячи километров. Поистине, велика Россия.

Боровичи, Яковлеву В. А.

Только что отобедал в «Горстоловой № 1» за одним столом с заезжими артистами. На афишах значится: «Ярославская областная филармония. Ансамбль пэсни и пляски венгерских цыган. Руководитель Белаш Вишневский». Со мной за столом сидели два гитариста и хористка, все трое внешне очень похожи на наших питерских евреев – чёрные волосы и красивые карие глаза. Общались эти цыгане между собой почему-то на польском, видно, так принято между венгерскими цыганами.

Здесь процветает культ Розы Люксембург. Недалеко от нашего общежития есть сапожная мастерская имени Розы Люксембург, чуть дальше – мастерская по ремонту музыкальных инструментов имени Розы Люксембург, ещё дальше – швейное ателье имени всё той же Розы Люксембург. Надо будет почитать её биографию, выяснить, чем же она занималась помимо революции, чем кормилась. Вряд ли она чинила сапоги и балалайки.

Есть в Ургаше образцово-показательный перекрёсток улиц Кирова и Московской. Квадрат десять на десять метров обрамлён монументальными пешеходными переходами с металлическими шашечками. На этом перекрёстке постоянно дежурят два милиционера, видимо, отличники боевой и политической подготовки, завоевавшие своим усердием почётное право блюсти здесь порядок.

В минувшее воскресенье, бродя утром по Ургашу, я увидел на этом перекрёстке кучки людей. Подойдя ближе, узрел, что над перекрёстком появился светофор. Первый в городе. Простенький, ламповый, он призван регулировать движение транспортных и пешеходных потоков на главном ургашском перекрёстке. Вся беда в том, что никаких потоков не было.

В Ургаше вообще машин негусто, тем более с утра в воскресенье…

Люди явно скучали. Единственным их развлечением было перейти улицу на зелёный свет. Что некоторые старательно и делали, переходя в который раз с угла на угол. И тут я вижу, как этот перекрёсток по диагонали бегом пересекает мой однокашник Пашка Зрелов. Надо было видеть, как обрадовалась толпа. Оба милиционера, надувая красные щёки, дуэтом засвистели с разных углов перекрёстка. Беднягу схватили сразу несколько пар крепких рук, с других углов стали подбегать зеваки, наплевав на все правила уличного движения.

Я кинулся было выручать товарища, но его никто не собирался линчевать, просто сразу человек двадцать плюс два милиционера пытались ему растолковать роль светофора в жизни города. Бедняга, выросший в Ленинграде и с молодых ногтей воспитанный уважать их светлость светофоры, ничего не мог понять, таращил глаза и крутил головой. Помощь ему пришла с неожиданной стороны: на перекрёсток под красный свет выкатила телега. Это было событие, которого толпа ждала с утра, все кинулись к гужевому транспортному средству. Паша побежал, думаю, к будущей тёще на блины, а я продолжил прогулку.

Ургаш, Мите Сергееву

Твой рассказ о светофоре напомнил мне, как и у нас в Боровичах тоже все радовались первому светофору на перекрёстке улиц Коммунарной и Подбельского. Мы с Валей, проходя мимо, проторчали там добрых полчаса, ликуя вместе с толпой. Как дети в цирке.

Венгерские цыгане у нас тоже плясали. Я с некоторыми из них столкнулся на почте. Действительно, говорят по-польски. Я со времён концлагеря «Освенцим» ещё не совсем забыл польский разговорный, перекинулся с ними парой фраз. Наш лагерь по-немецки назывался «Аушвиц-Биркенау». И немецкий разговорный тоже будет сидеть у меня в голове до конца дней моих.

Боровичи, Яковлеву В. А.

По поводу немецкого разговорного. В Ургаше почти все мостовые булыжные. Я недавно шёл после работы, видел, как две бригады крепких загорелых женщин ворочают эти булыжники, ремонтируют дорогу. Обычная для России картина. И тут одна из работниц поднялась во весь рост, в руках молоток, правая нога обмотана ватником, и начала браниться с женщиной из бригады, работавшей метрах в двадцати от неё. Вторая участница словесной дуэли, такая же крепкая, загорелая, в вылинявшей майке, стояла, уперев руки в бока, и отвечала первой не менее эмоционально и громко. И всё бы ничего, банальный бабий скандал, если бы не одно но – орали они во всю ивановскую по-немецки. Я от неожиданности остановился, послушал и, хотя старательно учил немецкий язык и в школе, и в институте, понял только те бранные слова, которые выкрикивались на чистом русском. Немецкие плохие выражения – «это мы не проходили, это нам не задавали».

Дело в том, что в Ургаше проживает несколько тысяч этнических немцев, выселенных сюда из Поволжья в годы войны. Их не берут на работу на машзавод, поэтому они работают на кирпичном заводе, на стройках, ремонте дорог, озеленении города и т. д. Думаю, поэтому здесь так много мастерских имени незабвенной Розы Люксембург. Своеобразный знак качества: заходи, майн херц, немецкое качество гарантируем!

Ургаш, Мите Сергееву

Вот видишь, племянничек, как полезно бывает иногда уехать из большого города и окунуться в провинцию. Где бы ты ещё пообщался с венгерскими цыганами из Польши, пляшущими от имени ярославской филармонии в Сибири? Или послушал натуральную немецкую брань? Мотай всё на ус, у тебя впереди ещё целая жизнь.

Боровичи, Яковлеву В. А.

Дядюшка, я плохо помню папу, мне было три года, когда началась война. Теперь ты старший мужчина в нашем роду. Поэтому я и обращаюсь частенько к тебе за советом.

Ситуация такая. Наше общежитие выходит окнами в парк, мы туда вечером в субботу отправились на танцы. Мне приглянулась одна девчонка, я пригласил её танцевать. Оказалось, Маша – зоотехник из заречного села Рогожино, ваша землячка, приехала в Сибирь из Новгородской области по распределению. Было в ней что-то такое, что я был уже готов танцевать с ней весь вечер, но тут объявили дамское танго, и она пригласила Пашку Зрелова, пока его невеста собиралась со своими куриными мыслями. Наш Павел хоть и не писаный красавец, но очень колоритный парень – золотые кудри, гитарист, весельчак. Девицы так и липнут к нему. А я обиделся и ушёл с танцплощадки. Вместе со мной и мой друг Алёша, очкарик. Видимо, танцы и девушки не наша стихия. Мы с ним остаток вечера играли в шахматы, правда, я у него ни одной партии не выиграл. Наверное, надо было играть в карты.

Всю нашу группу поселили в красном уголке общежития. Столы с журналами и подшивками газет сдвинули в центр, а по стенам расставили армейские кровати. Уместились все в одной большой комнате.

Вечер был тёплым, даже душным, в распахнутое окно доносились музыка из парка, чьи-то голоса, иногда крики и даже милицейские свистки.

– Суббота… Гуляет народ, – сказал Алёша.

Мы с ним в группе лидеры по учёбе. Алёшка вполне может вытянуть на красный диплом. И вот, сидим в одних трусах на подоконнике и играем в шахматы, а вся наша группа резвится на танцах. Значит, чего-то мы с ним в жизни не понимаем, что-то упустили в своём самообразовании.

Раздался шум, в дверь ввалились все наши, чем-то очень взбудораженные. Оказывается, они после танцев успели подраться толпа на толпу. Замечательно! Проходим производственную практику, а заодно практикуемся в мордобое. Хорошо, что среди наших «домашних мальчиков» были Андрей Волков, чемпион города Станислава по боксу, Юра Стеховский, перворазрядник по классической борьбе, и Юра Александров, богатырь из Горького по кличке Варела. Так что отделались только разбитыми носами и синяками. Хуже было другое: наряд милиции забрал Пашку Зрелова. Мы надумали сейчас же идти в милицию выручать товарища.

По дороге выяснилось: когда после танцев Пашка с невестой спустились по лесенке в парк, к ним подскочил какой-то местный шустряк и врезал Пашке по лицу со словами: «Это тебе, стиляга, за дамское танго!» Естественно, Павел отправил свои кулаки с ответным визитом, но на него навалились дружки этого шустряка. Тут уж и наши не ударили в грязь лицом и заступились за товарища. Сразу же раздались милицейские свистки, откуда ни возьмись повыскакивали блюстители порядка, схватили и Пашку, и его обидчика. Остальные бросились врассыпную.

Мы, подойдя к отделению милиции, разделились – Алёша и я пошли внутрь, остальные, как участники паркового конфликта, решили подождать в скверике. От греха подальше. В отделении сидела зарёванная Аня, Пашкина невеста. Дежурный капитан строго глянул на нас:

– Явились, стиляги! Забирайте своего драчуна. Гражданка Афанасьева мне всё письменно изложила. Аркашку Вольтового я ещё раньше выпустил, чтобы он последним паромом убрался в своё Рогожино. Атак он бы до утра бедокурил в нашем городе. На том берегу не наш район и даже совсем другая административная область. И в одной камере с вашим товарищем ему нельзя было. Гражданина Зрелова я намеренно держал – а вдруг они его за углом караулят? На танцах больше не появляйтесь, по городу в одиночку не ходите, нам тут и без вас работы хватает.

Павел вышел к нам без ремня, в брюках и с огромным фингалом под глазом.

– Да, – вспомнил капитан, – его тут наш сержант опознал. Он, оказывается, главный городской перекрёсток пересекает на красный свет.

– Рецидивист, – сказал Алёша.

– Павлик больше не будет, – заверила Аня.

Всей гурьбой проводили Аню до дому. Она рассказала: Аркашка Вольтовой, предводитель рогожинских хулиганов, недавно освободился, сидел за драку с нанесением увечий. Пришёл и втюрился по уши в нового зоотехника Машку Муранову. Красивая деваха… Теперь он за ней хвостом бегает и никого к ней не подпускает.

– Вообще-то он искал тебя, – она ткнула пальчиком в моё плечо. – Но ты куда-то исчез, вот он на Павлике и отыгрался.

Я опешил. Я-то собирался эту Машу в Рогожино проводить. На пароме. И не подозревал, какие тут бушуют страсти-мордасти. Хорош бы я был на том берегу Туроми. Один. В полночь… Герой-любовник… Нет, для таких кавалеров, как мы с Алёшей, и придуманы шахматы и другие настольные игры.

Дядюшка, теперь вопрос к тебе. Я в Ленинграде не хожу на танцы. Только на каток. А что, на танцах всегда принято драться? На свидания можно ходить только тем, у кого крутые кулаки? Как это было в ваше время?

Ургаш, Мите Сергееву

Митя, в наше время была война. Она повырубила ребят нашего поколения, спалила белым пламенем все наши танцы, свидания, драки. Из тех, кто выжил, многие вернулись калеками, кто физически, кто морально. Помню одну драку на рынке. Дрались два одноногих инвалида, один на костылях, другой на протезе. Они размахивали кулаками, часто падали, даже не коснувшись друг друга. Но в глазах было столько тоски и отчаяния, что даже мне, прошедшему войну и концлагерь «Освенцим», стало страшно. Разумеется, драчунов растащили, но их перекошенные невероятной злобой лица я запомнил надолго. В этом смысле наше поколение не должно быть для тебя примером.

Боровичи, Яковлеву В. А.

Наверное, ты прав, мы с Алёшкой в житейских вопросах как недоразвитые эмбрионы.

Два наших товарища познакомились тут с сёстрами-близнецами, Сашей и Софьей. По фамилии Химмельсбляу. По-немецки звучит очень даже красиво – «небесная голубизна». Или синь, синева. А эти остряки, уходя на свидание, говорят: «Мы пошли к Бляу». И вся комната гогочет, кроме нас с Алёшкой. Он говорит мне: «Мы с тобой ещё слишком инфантильны, не доросли до таких шуток». Ая, видимо, никогда и не дорасту. Я видел этих девчушек – очень симпатичные и скромные. И эти грязные шутки не про них.

Кстати, эта девушка Маша, зоотехник из Рогожино, не идёт у меня из головы. Это что, я влюбился?

Ургаш, Мите Сергееву

Митя, не бери в голову. Если бы ты серьёзно влюбился, ты бы не ушёл тогда с танцплощадки.

Боровичи, Яковлеву В. А.

Эта Маша мне и в самом деле приглянулась. Наверное, надо было мне проводить её в Рогожино. И не беда, если бы побили – реальная проверка чувств. И хоть какая-то зацепка увидеть Машу ещё раз.

Ургаш, Мите Сергееву

Играйте с Алёшей в шахматы, грызите гранит науки. Ваша судьба найдёт вас и без танцев. Это может случиться где угодно – в поезде, в магазине, в чистом поле. Не печальтесь по этому поводу. Просто ваше время ещё не пришло. Это нормально.

Касание 2

1986–1988 годы. Инженер

Ленинград, Матушевскому А. Б.

Здравствуй, Алёша, прости, Альфред Борисович! Итак, спустя двадцать семь лет я снова в Ургаше, в командировке, в городе нашей студенческой юности. С той поры изменились мы оба – и город, и я. В Ургаше появились новые улицы с многоэтажными домами, заметно больше стало машин, на перекрёстках перемигиваются десятки светофоров. Но всё так же впечатляет излучина Туроми, всё так же грандиозны Ястребиные скалы на другом её берегу, прекрасна заречная тайга. Всё так же бродит паром в заречное село Рогожино. Интересно, как сложилась судьба рогожинского хулигана Аркаши и зоотехника красавицы Маши? А я? Разумеется, изменился и я. Нет уже того студента-практиканта, подававшего гаечные ключи Пете Бжицкому на сверлильно-горизонтально-фрезерном станке. Мне почти пятьдесят лет. И, думаю, я давно состоялся как инженер. За плечами десятки воплощённых в металл проектов, два с лишним десятка изобретений, долгие месяцы, проведённые на заводах, полигонах, на монтаже и испытании наших изделий. Ты знаешь, подрос я и как личность – в моей

«Книжке альпиниста» значатся десятки горных вершин, в моём активе также десятки юмористических рассказов, напечатанных во многих тонких и толстых журналах Союза. В одном я отстал от вас, моих однокашников, – я так и хожу в холостяках.

Любой город оживает, когда в нём появляются знакомые, приятели и друзья. И наоборот, отторгает, смотрит в твою душу безразличными глазницами окон, когда тебя не связывают с ним никакие человеческие отношения.

Мне повезло, хотя и нет уже в Ургаше Пети Бжицкого, нет нашей дружной студенческой группы, мне некому писать письма в Боровичи – ушли из жизни мои тётушка с дядюшкой. Зато здесь живёт и работает наш с тобой товарищ Пашка. Главный технолог Ургашского машза-вода Павел Николаевич Зрелов не смог встретить меня на автобусной станции, прислал водителя, и тот отвёз меня в гостиницу.

Наскоро распаковав чемодан, я поспешил на завод. Павел нашёл меня в отделе главного конструктора, где я сидел по уши в чертежах в окружении местных специалистов. Он здорово сдал за эти годы – обзавёлся брюшком, лысиной и одышкой. Больше всего мне не понравилось отсутствие чёртиков в его глазах. Нет уже того нашего Пашки – рыжего гитариста, анекдотиста, хохмача… Хотя из нашей студенческой братии кое-кто уже успел уйти за радугу, остальные, поседев и посолиднев, ещё держатся в хорошей форме.

Он мне искренне обрадовался, мы обнялись и договорились встретиться вечером.

Дома у Павла нас ждала Анна, бывшая первая красавица Ургашской танцплощадки. Я слегка оторопел: что делает с нами время! Только глядя на своих ровесников, понимаешь, как ты сам выглядишь в глазах окружающих, как безжалостно время. Куда подевались русая толщиной с руку коса, огромные голубые глаза, осиная талия первой красавицы? Меня встретила дородная матрона, на оплывшем лице которой обширные щёки подпирали узкие смотровые щёлочки на месте когда-то огромных голубых глаз. Коротко стриженные волосы покрашены в иссиня-чёрный цвет, что ещё больше выдавало несметные потери в их рядах. Белые пухлые пальцы унизаны массой золотых колец с камнями.

Что ещё бросилось в глаза – невероятный порядок и стерильная чистота в квартире, дом жил по жёстким законам, установленным ещё Пашиной тёщей, этнической немкой.

Это обстоятельство при наших порядках вполне могло помешать его карьере, но ситуацию спас тесть – коренной сибиряк, ветеран войны, полный кавалер орденов Славы. К сожалению, и тесть, и тёща уже покинули этот мир. Дети Зреловых, Коля и Аня, уже успели обзавестись своими семьями и живут отдельно. Там подрастают внуки, и Аня, по словам родителей, ждёт второго ребёнка.

Казалось бы, жизнь нашего товарища удалась, но что-то витало в воздухе такое, что мне стало не по себе. Я поставил в центр стола бутылку армянского коньяка «КВ-ВК», только вчера купленную в Елисеевском магазине на Невском. Выпили за встречу, помянули ушедших друзей. Я огляделся: а где же Пашкина гитара?

– Мы давно уже дома не поём, – сухо буркнула Анна, как-то недобро взглянув на мужа. Тот опустил глаза.

– Вот что, ребята, – сказал я. – Мне совсем не удалось поспать ни в самолёте, ни в автобусе, сейчас засыпаю на ходу. Пойду-ка я в гостиницу, давайте перенесём наши посиделки на другой раз.

– Я тебя провожу, – вскочил Павел.

– И коньяк возьмите. Я не пью, а Павлу одному пить негоже, – Анна в прихожей сунула мне в руки початую бутылку. И я понял, что никаких посиделок у нас больше не предвидится.

На улице я предложил Павлу:

– Идём ко мне в номер, как бывало, по-студенчески нарежем на газете колбаски…

– Нет, – возразил Павел. – Идём со мной! Мы тут собираемся отделом на одной квартире, отмечаем новогодние и прочие праздники.

Дверь открыла вылитая Мальвина из сказки – эфемерное создание в голубом халатике с кукольным личиком, роскошными локонами и точёной фигуркой. В комнате почти никакой мебели: стол, простенький диван-кровать и грубо сколоченная большая лавка вдоль стены, на которой стопками сложено бельё. Несколько платьев на плечиках повешено на обратной стороне комнатной двери. Гвоздь программы – Пашкина гитара на стене. Я её сразу узнал. Помнишь, Алёша, мы подарили её Павлу, когда ездили на целину? Тогда ещё наш староста, Игорь Матвеев, выжег на её деке: «Сурова жизнь, коль молодость в шинели и юность перетянута ремнём». Для выпускника Казанского военно-политического училища очень даже неплохо. Как мы его ни ругали, исправить ничего было нельзя. Звук у гитары оказался отменным, а жизнь, как оказалось, долгой.

– Галина, – представилась хозяйка.

– Галя у нас специалист по термообработке металлов. Приехала из Красноярска, – добавил Павел.

В тот вечер я увидел прежнего Пашку. Он балагурил, играл на гитаре. Мы спели с ним наши старые «Ленточки матросские», «Черноморскую чайку», «Четыре зуба»… Галина подпевала нам тонким приятным голосочком. На удивление она знала все слова наших песен.

Так началось моё возвращение в Ургаш.

Ургаш, Сергееву Д. Г.

Спасибо, Митя, за обстоятельное письмо. Второй день живу приятными воспоминаниями о нашей практике в Ургаше летом далёкого 1959-го. Перебираю фотографии. Какие мы там юные и красивые, все в ожидании будущей интересной и счастливой жизни! Не понимали дурачки, что тогда-то и была у нас жизнь интересной и счастливой. Без кризов и радикулитов. А мы с тобой переживали по поводу танцев и девчонок. Несмышлёныши. Теперь у меня четверо детей от двух жён, кафедра в альма-матер, «Волга» в гараже, дача на Карельском перешейке… А я завидую нам, тогдашним пацанам, что играли в шахматы на подоконнике…

Передавай привет Пашке, пусть держит хвост пистолетом. И пиши мне побольше про Ургаш, где-то по его улочкам до сих пор бродит наша юность.

Ленинград, Матушевскому А. Б.

Дела на заводе по моей теме ещё только разворачиваются, поэтому вечера и выходные у меня пока остаются свободными. Я отнёс в местную газету пару своих рассказов. С единственной целью – выйти на местную пишущую братию. Мой ход сработал, в редакции меня вывели на «собратьев по перу», а затем и на Веронику Бревдо, единственного в Ургаше члена Союза писателей.

Живя в Ленинграде и изредка печатаясь, я имел возможность общаться с некоторыми писателями и редакторами, т. е. какие-то азы литературного творчества к своим пятидесяти годам я всё-таки постиг. И вполне могу поделиться ими с местной пишущей молодёжью, не претендуя на роль литературного мэтра.

Мне нравятся эти молодые и горячие ребята и девчонки, начитанные и талантливые. Одни фамилии чего стоят: супруги Винокуровы, Лёня Гладков, Тамара Рубцова… Мы слушаем их стихи и рассказы, критикуем, спорим, рассказываем анекдоты, смеёмся и снова спорим.

Они же познакомили меня с Вероникой Бревдо. Общение с членом Союза писателей, автором нескольких книг в корне отличается от общения с начинающей литературной братией, молодой и неугомонной. Вероника прикована к постели какой-то редкой болезнью. Паралич сковывает её тело, постепенно поднимаясь от нижних конечностей к голове. Я нашёл в энциклопедии нечто похожее, называется «синдром Лу Герига» – постепенная атрофия всех мышц. Кроме того, там есть ещё болезнь Шарко – Мари – Тута – медленно прогрессирующая мышечная атрофия, но не уверен в своём диагнозе, извини, не специалист. А спросить Нику не решился. Сейчас можно видеть только её красивое лицо в обрамлении чёрных волос да огромные выразительные глаза – всё, что не скрыто одеялом. К ней я захожу по предварительной договорённости.

Ургаш, Сергееву Д. Г.

Митя, я не узнаю тебя. Ты закоренелый холостяк, и вдруг «красивое лицо в обрамлении чёрных волос да огромные выразительные глаза». Чует моё сердце, созреваешь и ты для воздействия дамских чар, вот-вот рухнешь. Кем бы ни оказалась будущая твоя дама, в любом случае держи хвост пистолетом!

Ленинград, Матушевскому А. Б.

Когда по пути в гостиницу я захожу к Нике, она угощает меня особенным чаем, настоянным в термосе на каких-то корнях с добавкой нескольких капель коньяка, и я оживаю, усаживаюсь в глубокое кресло у окна, её рыжий кот прыгает мне на колени, и мы часами говорим с Никой о чём угодно. Учитывая её практически тюремный образ жизни, я предлагаю ей разнообразные путешествия, приглашаю мысленно побродить по улочкам Вильнюса или Таллина, половить рыбу в Дону под Азовом или вскарабкаться на вершину Большого Нахара по северо-восточной стене.

Ника – уникальный человечек, интересный собеседник, но писатель слабенький, на среднем уровне наших питерских дам, заполнивших все литературные объединения и мастерские, её бы там в один присест раздраконили и съели. Недаром Кедрин писал: «У поэтов есть такой обычай, в круг сойдясь, оплёвывать друг друга». Однажды она дала мне с собой рукопись рассказа, уже отправленного в журнал. Я целую неделю добросовестно делал пометки в местах, где у меня возникли вопросы. Возвращая рукопись, спросил: «У тебя корабли стоят в бухте, с моря наползает туман, звенят склянки. Как ты себе это представляешь?» – «Очень просто, – ответила она. – Туман, ничего не видно. И только слышно, как звенят склянки». – «Ника, склянки – это песочные часы, которые в былые времена вахтенный должен был переворачивать каждые полчаса. И при этом дважды ударить в рынду – судовой колокол. Так что в тумане звенит бронзовая рында, а не склянки. Это идиома. Давно нет на кораблях песочных часов, но выражение «бить склянки» оказалось живучим и до сих пор в ходу на флоте». Ника заметно расстроилась, сказала, что всегда проверяет себя по справочникам и энциклопедиям, но тут поддалась обаянию морской романтики и «пропустила удар». И добавила: «Вообще-то, мои творения никто никогда не разбирал и не критиковал». Я понял, что она разнервничалась, и заткнулся.

Ургаш, Сергееву Д. Г.

Митя, литератор хренов, ты там техникой-то занимаешься? Зачем тебя фирма послала в Ургаш? И пересекаешься ли ты по работе с Павлом Зреловым?

Ленинград, Матушевскому А. Б.

Алёша, не сыпь мне соль на раны. Внедрение моей установки в производство наталкивается здесь на такие проблемы, что иногда сдают нервы. Спасибо Павлу, он очень помогает мне разрулить многие ситуации.

Судьбу большей части заводского брака решают местные конструкторы, грамотные и работящие специалисты. На мою долю приходятся наиболее ответственные случаи. Сажусь и скрупулёзно проверяю дефектные детали на прочность и функциональную пригодность. Гораздо серьёзнее последствия от организационных ошибок. Несколько примеров. В нашей установке много марок стали, включающих в себя чуть ли не половину таблицы Менделеева и очень капризных в обработке. Включая их в свой проект, мы исходили из возможностей назначенного нам завода-изготовителя. Проходит пара лет, и вдруг министерство принимает решение сменить завод. Они там в Москве привыкли мыслить большими масштабами. Наполеоны. И плевать им, что на другом заводе нет соответствующего оборудования.

Иду к термистам. Встречает меня Галина Тревогина, та самая Мальвина, хранительница Пашкиной гитары. Спрашиваю: «Почему в печи футеровка из шамота, когда должен быть динас?» Она улыбается: «Сменить одни кирпичи на другие не фокус, управимся за неделю. Сорвём другие заказы – это наши проблемы. А вот что делать с крышей печи? Она потяжелеет сразу на несколько тонн, и противовесы не справятся. Печь-то у нас старая, ещё довоенная, там крыша поворотная, на такой вес не рассчитана.

Вот директор завода Гребешков и принял решение обкладку в печи не менять. А что касается температуры нагрева, то наши термопары имеют поле допуска шире указанного вами допустимого интервала». Значит, понял я, разглядывая в электронный микроскоп микрошлифы, среди аустенитов, цементитов и прочих перлитов можно будет разглядеть и вторичные карбиды по границам зёрен, т. е. с учётом воздействия злой морской воды можно предугадать неминуемое появление со временем межкристаллитной коррозии, охрупчивание и потерю прочности.

Другой пример. Самая крупная и ответственная конструкционная часть нашей установки имеет многометровые размеры. Станок для её обработки занят выполнением другого заказа. Директор завода Гребешков принимает волевое решение обрабатывать её на подобном же станке, но изрядно изношенном и давно списанном. Принял решение и спустился в цех проверить. Увидел, как медленно вращается обрабатываемая конструкция, даёт команду ускорить резание. Ему Пашка… прости!., главный технолог Зрелов возражает, мол, работают по технологии, директор взрывается, кричит, что он сам бывший токарь, из-за таких вот «технологов» у него государственный план горит! Он не позволит! Он покажет кузькину мать! Вылитый Никита Сергеевич Хрущёв на трибуне ООН. Прав был Стивен Хокинг, сказав, что главным врагом знания является не невежество, а иллюзия знания. Короче, резание ускорили, поверхность запороли, бегут ко мне: «Подпишите отступление!» Чудаки на букву «м»„. Разумеется, опытный Павел Зрелов придумал, как сделать наплавку и спасти конструкцию стоимостью в миллионы.

В другой раз вижу, как в четыре часа ночи грузят на железнодорожную платформу мои сборки. Поднимаюсь на галёрку, бужу представителя заказчика, мол, у тебя сборки из изолятора брака уезжают на монтаж. У меня нет власти их остановить, а заказчик может. В шесть утра директор завода Гребешков проводит оперативку. «Я вчера доложил в ЦК КПСС, что отправил на монтаж готовые сборки. Кто отменил мои указания?» Тишина в кабинете по своей напряжённости тянет на несколько инфарктов. Наконец начальник сборочного цеха, умный и неожиданно интеллигентный человек, понимая, что в этой ситуации он становится крайним, выдавливает из себя: «Проектант», то бишь я. Директор визжит: «Какой такой проектант?! У меня на заводе нет начальника с такой фамилией! Завтра прикажу на этих стенках прибить крючья, буду на них вешать всех, кто не выполняет мои приказы!» Теперь уже не Хрущёв, а Гитлер какой-то. Вешать на крючья… Видимо, шутил.

Вообще-то, подавляющая масса специалистов завода не только профессионалы, но и патриоты своего завода. И бескорыстно помогают мне разгребать всяческий хлам, мешающий нормальной работе. Чего не могу сказать о многих руководителях, которых больше волнуют честь мундира и занимаемое кресло. На той же оперативке можно было определить причины брака, выработать меры по их устранению, назначить исполнителей – так, как это принято везде. И я готов был выступить со своими мыслями на этот счёт. Но обсуждать, кого и как вешать на крюк, я не был готов. И не выступил. Да меня никто и не просил.

Днём меня вызвала на связь Москва. Министерство. На проводе был наш однокашник Валера Филимонов, куратор тематики: «На тебя пришла очередная «телега» с завода, расскажи, что там у вас?» Рассказываю. Представляю, как с моих слов пишется докладная записка начальнику отдела. Потом с его подписью ложится на стол начальника главка. Затем спускается на второй этаж, где в огромном кабинете сидит заместитель министра. На большее моей фантазии не хватает, так как я дальше кабинета заместителя министра не бывал, и я не вижу, доходит ли бумага до министра.

Да и не очень-то меня волновало, что там, «в столицах», происходит. Моё дело было идти на стенд и доводить до ума злополучные сборки. По принципу: «Если не я, то кто?»

И было так. Все наши механизмы имеют два крайних положения, и оба должны высвечиваться на пульте оператора, для чего мы предусмотрели соответствующие датчики. Датчики эти с учётом защиты от морской воды имеют внушительные размеры, и мы при проектировании смогли выкроить место в каждом механизме только для одного из них. А чтобы он «работал за двоих», нам пришлось придумывать хитрое устройство, которое при сборке требовало непростой настройки. Это и стало камнем преткновения. Слесари-сборщики никак не могли поймать положение этого устройства, дающее надёжный сигнал в обоих крайних положениях. Сидевший в сторонке технолог, который, по моему разумению, должен был бы расписать порядок настройки, грыз кедровые орешки и с интересом поглядывал в нашу сторону. По его румяным щекам можно было понять, что никакой помощи от него ждать не следует. Я решил это сделать за него. Дело было глубокой ночью, все кабинеты в цехе были закрыты. Но ушлые работяги где-то раздобыли для меня кривой ржавый циркуль и огрызок карандаша, и я к утру расчертил и расписал на обратной стороне чертежей технологию настройки всех «хитрых» устройств.

В ту ночь я упал на стенде в голодный обморок. Получилось так, что я за хлопотами на стенде регулярно пропускал часы работы заводской столовой. В результате почти сутки без сна и пищи не выдержал даже мой неприхотливый организм старого альпиниста. Очнулся я оттого, что слесари подкладывали мне под голову ватник.

– Месье, – попытался пошутить я, – же не манж па сис жур.

Вряд ли добрые сибирские мужики оценили мою шутку со словами Кисы Воробьянинова, который у Провала по-французски жаловался, что не ел шесть дней. Но действовали они весьма грамотно: тут же заварили кружку крепкого чая, всыпали туда пригоршню сахара и заставили меня этот горячий сироп выпить. И затем съесть краюху чёрного хлеба с салом. К утру все сборки были сданы. На «оперативке» директору доложили об их отправке. Никто никого не хвалил, но и на крюки, помнится, никого не вешали.

Извини, Алёша, за подробности, но ты сам спросил про заводские дела.

Р. S. Тут как-то остановился я у заводской Доски почёта, думал увидеть кого-нибудь из знакомых. Представляешь, под одним из портретов читаю: «Вольтовой Ардалион Бернардович, слесарь-сборщик кранового производства». Помнится, тогда в милиции того рогожинского хулигана назвали Аркашкой Вольтовым. Редкая фамилия. Неужели он? На фотографии солидный мужчина с седыми висками и криво завязанным галстуком. Впрочем, не исключено, как это бывает в деревнях, что половина села Рогожино носит эту фамилию. И многие наверняка перебрались из Рогожино в Ургаш и работают на Машзаводе.

Ургаш, Сергееву Д. Г.

Митя, прости, поспешил я с дамским вопросом. Теперь вижу, что ты по-прежнему женат на своей работе, твои сборки для тебя как дети малые. Старик, время идёт, мой первенец Димка, твой тёзка, уже оканчивает институт, вот-вот сделает меня дедом. А мои студентки умудряются в гардеробе запихнуть мне в карманы пальто записки с интересными предложениями. Читаю и думаю, а где вы, курочки, были, когда мы с Митькой уходили нецелованные с танцев? Хотя они тогда ещё не родились. Это их мамы нас не замечали. И мы целыми вечерами с тобой разыгрывали в шахматы сицилианскую защиту.

А фамилию «Вольтовой» я тоже запомнил. Никогда больше не встречал людей с такой фамилией.

Ленинград, Матушевскому А. Б.

Алёша, я погиб. Вчера я понял, что теперь не женюсь никогда. Я наконец-то встретил женщину своей мечты, а она не поняла, что я – это «Я». И дело не в том, что она давно замужем и имеет двоих детей. Просто она холодно смотрела сквозь меня, как смотрят сквозь графин с водой на столе президиума собрания, никак не отреагировала на пересечение наших орбит.

Мои молодые литературные друзья устроили вечер в молодёжном кафе, пригласили меня. И усадили за один столик с Марией Ильиничной Вольтовой (опять эта фамилия!), секретарём горкома партии по идеологии.

Алёша, это была «Она»! Невероятный концентрат женственности. Если его разбавить в соотношении один к ста, то получим нормальную обольстительную красавицу. Говорят, что в каждой женщине есть изюминка. В этой женщине был пудовый прессованный брикет изюма.

Она не только знает о своей уникальной красоте, нои прекрасно чувствует власть этой красоты над окружающими людьми. И в унисон с этой властью работает её реальная власть от занимаемого кресла. Она надзирает над всей культурной жизнью города – над всеми его хорами, оркестрами, кружками, ансамблями, народными театрами на заводах, в техникумах и училищах – всё под её зорким оком.

Скажу честно, я растерялся. Я, Сергеев Дмитрий Георгиевич, заместитель главного конструктора, гроза заводских директоров, изобретатель, альпинист и писатель, давно не чувствовал себя таким идиотом, как в тот вечер. Не помню, что я мямлил за столиком и когда пригласил её на танец. Не помню, какой свой рассказ читал у микрофона. Она была королевой в своём королевстве, а я лишь клоуном в цирковом балагане, заезжим музыкантом, транзитным пассажиром в станционном буфете… Да что там, я был жалким кроликом в компании вальяжного удава. Судя по всему, чрево этого удава было набито такими кроликами, и удав устал отбиваться от других настырных кроликов, желающих попасть ему на обед. Этот красивый удав был сыт.

Она что-то говорила в микрофон, вручала кому-то книги и грамоты, пожимала чьи-то руки. Она отрабатывала очередное мероприятие, а во мне рушилась Вселенная. Она сидела в незримом танке, защищённая мощной бронёй от любых проявлений чувств – годами отработанная манера поведения при её неотразимых внешних данных. В разгар вечера за ней пришла машина, и она уехала. И вся молодёжная масса облегчённо вздохнула. Тут-то и начался настоящий вечер отдыха. Удав удалился, кролики ожили и начали резвиться. А я поплёлся в гостиницу, совершенно разбитый, раздавленный, размятый, раскатанный в блин…

Утром до начала работы я зашёл в кабинет Павла, чтобы узнать побольше об этой Марии Ильиничне. Павел сидел темнее тучи. Пахло лекарством.

– Что случилось?

– Жена написала в партком заявление о моём моральном разложении. А те передали моё персональное дело в комиссию горкома партии. Вчера меня вызывала третий секретарь горкома Вольтовая, она готовит материалы на меня.

Вольтовая… Мария Ильинична… Я обмяк и присел. В голове сумбур.

– Что же ты, Павел Николаевич, не разведёшься да не женишься на этой своей Галине-Мальвине? За кресло держишься?.. А некоторые из-за любимой женщины отказывались даже от королевского трона.

– Не хотел волновать дочку. Думал, родит второго внука, тогда… Теперь Галина увольняется, уезжает в свой Красноярск… А эта Вольтовая – это женщина-вамп. Мы с ней давно знакомы, а вчера она меня допрашивала, как в гестапо, ей-богу. Я чувствовал, что она получает от этого допроса дьявольское удовольствие… Садистка.

– Вот что, Павел. Я схожу к ней на приём. На правах старого друга семьи.

– Не стоит. Она закусила удила, не остановить.

Я позвонил в горком, попросил записать меня на приём к Вольтовой. Мне ответили, что Мария Ильинична уехала в Ухтомск, в обком партии на семинар, будет через неделю. «Ну и ладушки, – решил я, – у меня есть целая неделя на подготовку апологии – защитной речи. Заодно будет время подумать, как выманить её из глухого «танка» на оперативный простор».

Днём мне позвонил из Питера главный конструктор, сообщил, что тяжело заболела моя матушка и что он высылает мне замену. Так что, Алёша, я, вероятно, буду в Питере раньше этого письма. И всё-таки отсылаю его, поскольку не знаю, как теперь сложатся мои дела и когда мы сможем с тобой встретиться и поговорить.

Очень тревожит, что там случилось с моей старушкой. Обстоятельства оказались сильней меня, я вынужден срочно оставить Павла с его проблемами и свою внезапную, ошеломительную безответную любовь и лететь домой. Надеюсь, всё образуется и я через пару недель вернусь в Ургаш.

Ургаш, Зрелову П. Н.

Павел, я уже в Питере. Мне сообщили, что матушка моя в больнице. Пришлось срочно, не дожидаясь замены, лететь домой. Я забегал к тебе попрощаться, но ты был где-то в цехах. Так что, прости, вынужденно бросил тебя с твоими проблемами. Как ты там? Как пережил «судилище»?

Я думал, что покидаю Ургаш на пару недель. Оказалось – навсегда.

А произошло вот что. На объекте «посыпались» бракованные сборки, произведённые на вашем заводе. Межкристаллитная коррозия, о которой я предупреждал. Разгорелся вселенский скандал. Министерство потребовало крови. Услужливые клерки предложили для экзекуции список на пятнадцать персон. Первым туда внесли вашего самодура, директора завода Гребешкова, с приговором «снять с должности». Не знаю, с чьей подачи в список добавили шестнадцатую жертву – меня с меткой «выговор». Мои начальники, которые ни разу не удосужились полистать мои пухлые отчёты про печь с шамотом, про запоротые на станке конструкции, про сборки из изолятора брака, ничтоже сумняшеся предали меня и в одно касание кинули на съедение министерским шакалам. И напрасными оказались все мои ночные работы на стенде, голодные обмороки, стычки с директором, твоя помощь… А в ночь на мой день рождения не стало мамы. Утром я написал заявление на увольнение. Псу под хвост двадцать семь лет работы, девять неиспользованных отпусков, не защищённая диссертация… На сцене – первый акт комедии «Наказание невиновных, награждение непричастных». Прощайте, коллеги, ученики, сподвижники. Без вины виноватый, покидаю вас. Прощайте, Ургаш и ты, Паша.