Бесстрастный бесплатное чтение

ПРОЛОГ

На его лице не отражалось ни единой эмоции.

Невозможно было понять, доволен ли он тем, что ему показывают. Заинтересован ли. Почему явился в академию без приглашения и что задумал.

В соседнем помещении за двусторонним зеркалом шло занятие. Девушки стояли в ряд, едва отличимые друг от друга в белых облегающих туниках и пуантах. Волосы собраны в одинаковые пучки на затылке, лица без косметики. Преподаватель балета хлопнула в ладоши, и они продолжили занятие.

– И раз – и два – и три – потянулись – и плие! – И три – и четыре – и снова плие! Как следует стараемся! Не отлыниваем!..

Ученицы элитной женской академии Корстона, самого большого города центральной ветви синдиката, происходят из лучших семей синдиката и получают разностороннее образование. Каждая имеет ценные связи в обществе и огромное приданое. За годы академии их вымуштровали на роль идеальных жен для самых влиятельных мужчин синдиката. Осталось несколько недель до выпускного бала, и тогда за этих девушек начнется матримониальная битва.

– Господин Романи, если бы мы знали, что вы приедете сегодня, мы бы устроили показательное выступление, – жарко зашептала директор академии, стоявшая у двустороннего зеркала рядом с нежданными гостями. Отсюда они наблюдали за девушками. – Я благодарна за ваш… взнос, но еще слишком рано для знакомств с девушками. Это не соответствует нашим правилам. Официальный период сватовства начнется в мае. У всех заинтересованных будут равные шансы. Предложенная вами сумма очень велика, но я не могу нарушить установленные синдикатом правила…

Директор академии колебалась на грани обморока. Доменико Романи – один из самых опасных и непредсказуемых мужчин западного побережья, однако и остальных ее клиентов невинными котятами не назовешь.

– Если узнают, что я дала вам право первого выбора, возникнут очень серьезные последствия. Для меня… и для вас. Если вы не заручитесь согласием отца девушки, брак могут признать недействительным. Мы никогда не нарушаем правила синдиката, делали исключение только для президента…

Доменико, казалось, не слышал и не замечал директора. Даже не смотрел в ее сторону. Руки в карманах темных брюк, расслабленная поза, тяжелый взгляд. Вроде привлекательный мужчина, но в нем ощущалась такая гнетущая сила, что рядом трудно было дышать. Он наблюдал за девушками без особого интереса. Скорее, даже с пренебрежением, как будто не он внезапно явился на остров и дал директору огромную взятку, чтобы посмотреть на выпускниц без их согласия и ведома.

Руки директора заметно дрожали, в глазах светился страх. Было непонятно, чего она боится больше, – последствий этого визита или самого Доменико.

– Что вы можете рассказать нам об этих девушках? – спросил сопровождающий Доменико, Орсон. В джинсах, с ухмылкой на лице, подвижный, он все время что-то крутил и подкидывал в руках, как будто был не в силах оставаться без движения.

Вздохнув, директор взяла себя в руки.

– Все девушки обучались в академии с раннего возраста, принадлежат лучшим семьям синдиката и станут идеальными женами. Их обучение проходило по стандартной программе, одобренной Советом синдиката. – Она показала на брошюру, которую уже предложила Доменико и которую тот небрежно бросил на столик в углу, и с намеком приподняла брови. – Так как эти девушки из влиятельных семей синдиката, потребуется разрешение на брак, несмотря на их возраст…

– Сколько им? – поинтересовался Орсон.

– Либо двадцать один год, либо скоро исполнится, так что они давно уже совершеннолетние. Однако вы знаете, что по правилам синдиката будущее дочери определяет отец или другой опекун, вне зависимости от ее возраста.

– Я бы выбрал вон ту, с розовым цветком в волосах и роскошными ногами. Или ту, которая стоит рядом с учителем, уж очень она гибкая. Жаль нельзя выбрать несколько, а то я бы с удовольствием… – Орсон усмехнулся и подмигнул директору. Казалось, он искренне наслаждается происходящим, в отличие от самого клиента.

Директор проигнорировала непристойную шутку и продолжила, глядя только на Доменико.

– Девушка с цветком в волосах – это Серина. Она превосходная танцовщица, и у нее мягкий и сговорчивый характер. Она очень любит детей и станет вам замечательной женой. – Войдя в свою привычную роль, директор немного успокоилась. – Ее родители сейчас испытывают финансовые затруднения, так что, возможно, вам удастся повлиять на их решение. Или вот еще хороший вариант – девушка, которая поправляет ленты на пуантах, Нария Рунелли. Ее родители погибли, и ее судьбу определит брат. Возможно, с ним будет легче договориться. Девушка приятная, покладистая, хотя это можно сказать обо всех ученицах. Они учатся в академии с детства, поэтому из них вырастают послушные, умные и полезные жены для лидеров синдиката.

Слова директора стали походить на рекламу, и Доменико поморщился. Медленно перевел на нее тяжелый, немигающий взгляд.

– Девушка, которая смотрит в окно, кто она такая?

– Это Ада. Она никогда особо не любила балет, поэтому не показывает себя с лучшей стороны. Но прошу вас, не судите ее строго. Если бы девушки знали, что за ними наблюдают, вы были бы впечатлены их способностями. Ада очень талантлива, и я бы не стала ее недооценивать.

Доменико направился к выходу, не говоря больше ни слова.

– Подождите, господин Романи! Вы не дослушали! Ада – дочь Андреаса Леоне, главы южной ветви синдиката, и ходят слухи, что он уже договорился о ее замужестве. Вам будет трудно добиться согласия ее отца. На вашем месте я бы выбрала девушку попроще…

Доменико остановился так внезапно, что директор чуть не упала.

– Попроще? С какой стати? И почему вы думаете, что мне трудно будет добиться согласия ее отца? – изогнул бровь.

Директор уже осознала свою ошибку и теперь вовсю ругала себя за болтливый язык. Ведь почти напрямую сказала Доменико, что с его репутацией и отсутствием надежного положения в синдикате он далеко не лучший кандидат в женихи. С усилием сглотнула, незаметно стерла испарину со лба. Вернее, ей казалось, что она сделала это незаметно, однако Доменико Романи не зря считали самым опасным мужчиной синдиката. Он замечал все, что остальные пытались скрыть.

– Если отец Ады уже договорился о ее замужестве, то он не сможет согласиться на ваше предложение, – выкрутилась директор, однако хриплый голос выдал ее страх. Глубоко вдохнув, она впервые за долгое время прошептала слова молитвы. Ходят слухи, что Доменико Романи способен убить человека щелчком пальцев, и директор очень надеялась, что он не станет демонстрировать этот свой талант на ней в отместку за неосторожные слова.

Хмыкнув, Доменико отвернулся и продолжил путь к выходу.

Директор выдохнула с облегчением.

– Я искренне хочу вам помочь! – солгала заискивающим тоном. – Именно поэтому я показала вам девушек, однако большего сделать не могу. И обещать ничего не вправе. Однако я могу предоставить информацию о девушках и об их семьях. Возможно, вы найдете… г-м-м… рычаги давления на их родных. Вам нужна особенная жена, чтобы закрепить положение в обществе и добиться вашего допуска в Совет синдиката…

Директор увещевала, восклицала, однако Доменико ее не слушал и шел так быстро, что вскоре она осталась далеко позади. Охрипшая и взволнованная.

Взойдя на борт моторной яхты, мужчины покинули остров академии.

Директор нащупала в кармане чек на огромную сумму, оставленный клиентом, и пожала плечами. Ему не позволят жениться на Аде, но это уже не ее проблема.

Никто другой не наслаждался бы ледяным ветром с брызгами дождя и воды залива. Никто другой не стоял бы на палубе в такой промозглый, ненастный день. Однако Доменико с удовольствием подставил лицо непогоде и, смаргивая влагу, разглядывал удалявшуюся суровую крепость, в которой обучались самые желанные девушки западного побережья. Жемчужины синдиката. Академия располагалась на небольшом острове у побережья Корстона и, благодаря патронажу синдиката, имела некоторую независимость. А он проигнорировал эту независимость и сопутствующие правила и явился без предупреждения.

Доменико прекрасно знал, на что так грубо намекала директор. Совет синдиката считал его опасным и ненадежным отщепенцем, предавшим великого отца, Вилема Романи, главу центральной ветви синдиката. И они отнюдь не ошибались. Вместо того, чтобы сдаться в рабство к отцу и преданно заглядывать ему в рот, как и положено наследнику, Доменико выступил против Вилема и параллельно создал свою империю. Отвоевал значительную территорию у центральных группировок, заработал немалые средства. Самостоятельно. Независимо. Без связей синдиката и протекции отца. Однако члены Совета не спешат приглашать его в свои ряды. Присматриваются к нему. Побаиваются. Не мешают, но и не делают шагов к сближению, так как его отец по-прежнему силен. И – что неудивительно – настроен против сына.

Так что директор академии права, никто из гордых папаш синдиката добровольно не отдаст Доменико свою дочь. Не то, чтобы он жаждал жениться. Скорее, наоборот. Однако союз с одной из жемчужин синдиката значительно укрепит его положение в высшем обществе, облегчит вход в Совет и снабдит бесценными связями, а заодно и наследниками.

– Не знаю, Нико, о чем ты так усиленно думаешь, но я с тобой полностью согласен! – рассмеялся Орсон. Он вообще слишком много веселился, и, если бы не годы дружбы и абсолютной преданности, Доменико бы давно от него избавился.

Не дождавшись ответа, Орсон зевнул и потянулся.

– Ты и сам знаешь, что никто добровольно не отдаст тебе дочь. Шантаж – весьма эффективный метод договориться с папашей или братом одной из жемчужин. Только скажи – и я накопаю что-нибудь интересное. Может, это и не лучшее начало брака, зато надежное. Тебя сразу примут в Совет синдиката, и ты станешь звездой общества. – Орсон насмешливо дернул бровями. – Если не хочешь тратить время на шантаж, можно поступить как в старые недобрые времена и похитить одну из девиц.

Доменико поморщился. Только визгов и скандалов похищенной девицы ему и не хватало.

– Не нравятся мои идеи? Тогда остается надеяться, что одна из жемчужин свалится тебе в руки. – Фыркнув, Орсон хлопнул Доменико по плечу.

Глава 1

Несколько недель спустя

Ада

Угрюмые воды залива плещутся у берега. Брюхатые тучи давят непогодой. Мало кому придет в голову выехать на побережье при такой погоде, поэтому расположенные вдоль берега элитные дачи пустуют. Только охрана закрытого поселка то и дело объезжает периметр.

Вытянувшись в раскладном кресле на стылой по зиме веранде, смотрю на едва заметные очертания острова академии вдали. Сколько себя помню, мечтала оттуда сбежать. Днем. Ночью. В снах и наяву. И вот, свершилось. До сих пор не верю, что решилась и смогла.

Тогда почему на душе так пусто?

Почему так страшно?

Потому что это только начало моих испытаний.

Поднявшись, направляюсь к кромке берега. Поддеваю ботинком ледяной песок, бросаю в воду камешек. Собрав кучу веток, прикрываю спрятанную в зарослях у воды лодку. Старую, весельную, однако выбора не было, ведь звуки мотора привлекли бы ненужное внимание при побеге.

Чтобы купить лодку, потребовались масса усилий и треть моих сбережений. В академии охранников больше, чем учениц, и сбежать оттуда непросто. Да и надо знать, куда бежать и к кому, чтобы тебя не выследили и не предали. Мне бы не удалось скрыться, если бы не помощь подруги. Нария дала мне ключ от родительской дачи и предложила воспользоваться хранящейся здесь старой одеждой. Безвозмездно. Родители ее погибли два года назад при столкновении синдиката с центральными группировками, а брат дачей почти не пользуется, уж точно не зимой. Так что меня здесь не потревожат. Самой-то Нарии бежать незачем, она хочет замуж, да и брат ее в обиду не даст, не выдаст за какого-нибудь маньяка, не спрашивая ее согласия.

А вот меня… Страшно представить, какие сюрпризы готовит для меня отец. Кому отдаст/продаст, как предаст…

Мой отец, Андреас Леоне – глава южной ветви синдиката. Его территория включает большую часть Калифорнии, и его власть безмерна. Он один из самых жестоких, аморальных и грубых мужчин синдиката. Даже в отношении меня. Особенно в отношении меня. Для него я козырная карта, часть арсенала в политической игре, возможность закрепить связь с другой ветвью синдиката и ничего более. В последний раз я видела отца на рождественском балу академии. Он уделил мне не более минуты. Критически оглядел мой внешний вид и прищурился.

– Тебе надо похудеть. Помни, тебя зовут Адаис Леоне, поэтому ты должна выглядеть идеальней всех.

После этого меня почти не кормили до февраля. К слову, лишнего веса во мне было не больше килограмма.

Мой брат такой же, как отец, а то и хуже. Его всегда раздражал сам факт моего существования. Мама умерла десять лет назад. Остальные родственники подчиняются отцу. Поэтому мое будущее холодное и одинокое, несмотря на наличие так называемой родни.

Из-за этого я и сбежала. Ради свободы, ради себя, ради выбора будущего. Собиралась дождаться весны, однако несколько недель назад учительницу балета внезапно вызвали, и она вернулась взволнованной и велела нам стараться изо всех сил. Это могло означать только одно: в академию нагрянул некто важный, и ему позволили за нами наблюдать. Наличие двусторонних зеркал в залах давно уже не было для нас тайной.

Казалось, я ощущаю взгляд нежданного посетителя, пронизывающий, как осенний ветер на побережье. Попыталась стряхнуть это неприятное ощущение, однако после того дня стала ловить на себе странные взгляды учителей и директора. Не иначе как отец решил срочно выдать меня замуж, и будущий жених нагрянул на меня посмотреть. Кто он? Даже подумать страшно. В синдикате хороших мужчин нет.

Вот я и сбежала раньше задуманного. Выбралась с острова ночью, еле догребла до дачи родителей Нарии. Окоченела за несколько часов пути, руки-ноги еле двигались. Долго отогревалась в душе, потом натянула на себя джинсы и старый жакет Нарии. Если бы не ее помощь, пришлось бы прятаться в лесу и ночевать на холодной земле. А тут все удобства. Дом шикарный, хотя в нем и заметен запах сырости, влажное ожидание лета. В кухонных шкафчиках нашлись консервы, крупы, сахар, кофе.

Говорю же, повезло!

Теперь сижу на веранде, оглушенная удачей, и строю дальнейшие планы. Надо выбраться за пределы закрытого поселка и не попасться в лапы охране. А потом и в лапы синдиката. Мне, как наследнице Андреаса Леоне, не положено являться на территорию чужой ветви без приглашения. Так что, пока не покину земли синдиката, не будет мне покоя.

До ближайших соседей далеко. С одной стороны берег, с другой лесопарк. Поселок окружен высоким забором с камерами наблюдения и несколькими пунктами охраны даже зимой. Послеобеденная разведка ничем меня не порадовала. Я пока что не нашла места, где можно перебраться через стену, трехметровую и скользкую с колючей проволокой сверху, и при этом не попасться патрулю или на камеры.

В академии уже наверняка обнаружили мое отсутствие, однако тревогу не поднимут, ведь для их репутации побег ученицы большой удар. Искать меня будут люди отца. Опять же, не поднимая тревогу, ведь это повредит репутации семьи. Чтобы искать меня на территории центральной ветви синдиката, отцу придется заручиться разрешением Вилема Романи. За это время я изменю внешность и уберусь как можно дальше отсюда. Начну новую жизнь. Найду работу, хоть какую, мне все подойдет.

Скажу честно, я надеялась, что одна из подруг сбежит вместе со мной. Вдвоем было бы легче. Однако никто не захотел. Многие мечтали о побеге, но со временем сдались. Большинство сдаются. А может, и не сдаются, а просто забывают о свободе. Или теряют способность мечтать, ее вытесняют вдолбленные в нас правила.

Внезапно раздается треск ветвей. Напрягаюсь, прислушиваюсь. Приподнявшись, вглядываюсь в окружающий веранду лесопарк. Наверное, это олень. Или птицы с белками шуршат в кустах. Случайных прохожих здесь быть не должно. Охрана не пропустит гостей без разрешения, да и они приехали бы на машине или на лодке, и хозяева тоже.

К ритмичному треску ветвей добавляются быстрые шаги и надрывное дыхание вперемешку с… плачем?

Поднявшись, хватаюсь за перила веранды. Скрыться в доме я успею, но следы не замести. Я не ожидала вторжения.

Из леса доносится женский плач и отрывочные слова запыхавшейся молитвы.

Навстречу мне хромает молодая женщина. Истерзанная, вся в крови. Из-под разорванной кофты виднеются покрытые синяками и царапинами руки. В спутанных волосах застряли листья и сучки. По левой руке, прижатой к ее боку, стекает кровь, капает на покрытую сосновыми иглами землю. В правой руке большой сверток, который она прижимает к груди.

– Вы ранены! Кто вы? Вам нужна помощь…

Не успеваю договорить или сойти с крыльца, как слышу ее запыхавшееся: «Нет!»

Несколько секунд она молча смотрит на меня, и постепенно отчаяние в ее глазах сменяется надеждой. Спутанные волосы не позволяют разглядеть ее лицо целиком, но я замечаю опухшую скулу и кровоподтек на лбу.

Вздохнув, она кивает, как будто принимает решение. Постанывая от боли, наклоняется и кладет сверток на землю. Пошатнувшись, падает на одно колено. Ее бледное лицо застывает маской боли и отчаяния.

Я снова пытаюсь к ней подойти, но она машет рукой, веля остановиться. С трудом поднимается на ноги, придерживаясь за кусты. Подошвой стирает с земли свои следы, засыпает их листьями и сосновыми иглами.

– Они уже близко и не успокоятся, пока не найдут меня. Мне от них не спастись, но они не знают, что ребенок со мной, – хрипит, запахивая разодранную, окровавленную одежду. – Закройся в доме и сиди тихо! Не выходи до завтрашнего утра, а потом отнеси его…

Ее голос затихает. Пошатываясь, она направляется обратно, откуда пришла. Левая рука безвольно свисает, по пальцам бегут ручейки крови, собираются на кончиках пальцев толстыми каплями. Она стирает их рваным подолом платья, чтобы не оставлять следы на земле.

В последний раз глянув на оставленный на земле сверток, она всхлипывает.

– Позаботься о нем, как о своем собственном, умоляю тебя! А завтра отнеси его на седьмой участок, там он будет в безопасности. – Незнакомка машет здоровой рукой, показывая направление. Проводит ладонью по лицу, оставляя полосы грязи и крови. Каждое слово, каждый шаг даются ей с огромным трудом. – Нико! Отнеси его к нему… – Всхлипнув, исчезает за деревьями. Идет напролом через кусты, шатаясь и плача.

Требуется несколько секунд, чтобы оттаять от шока. Из всей развернувшейся перед моими глазами сцены мое изумленное сознание вычленяет самое главное.

– О ком я должна позаботиться? Эй, подождите! Куда вы?! Вам плохо, вы истекаете кровью… – Спешу вслед за женщиной, но она уже скрылась за деревьями. – Вернитесь! Я вам помогу…

Я и себе самой сейчас затрудняюсь помочь, не говоря уж о посторонних, но все равно не хочется отпускать ее, раненую, избитую, на грани обморока или чего похуже.

За моей спиной раздается писк.

На ледяных, недавно оттаявших прелых листьях и сосновых иглах лежит сверток, из которого виднеется детский кулачок. Крохотные пальчики сгибаются, разгибаются, словно рисуют в воздухе. Подхватываю ребенка на руки, кутаю в жакет. Кто эта женщина?! Положила дите на ледяную землю, бросила с незнакомкой… ничего толком не объяснила.

Могла хоть в руки мне передать ребенка… Хотя нет, она не хотела подходить к веранде, чтобы не оставлять кровавые следы. Когда уходила по лесу, шаркала, раскидывая листья, чтобы преследователи не нашли след.

А меня не подпустила близко, чтобы я не пыталась ее остановить.

Что мне теперь делать?

– Гу! – раздается из свертка.

Да уж, только если «гу».

Из-под складок грязного, окровавленного одеяла на меня смотрят два любопытных голубых глаза. Прижимая малыша к себе, быстро заметаю следы на песке перед крыльцом, убираю вещи с веранды. Стараюсь двигаться бесшумно и все время прислушиваюсь.

Осматриваюсь – вроде ничего подозрительного. Дом, закрытый на зиму.

Внезапно вдали раздаются крики, мужской и женский. Я спотыкаюсь от страха и спешки, чуть не падаю. Прижимаю ребенка к груди и приговариваю что-то лживо успокаивающее.

Бесшумно закрываюсь в доме. Занавешиваю окна, прячусь за диваном, как будто это незамысловатое укрытие может нас спасти.

Жду.

Незнакомка сказала, что ребенка искать не станут, потому что не знают, что он с ней. Она смотрела на малыша полными отчаяния глазами, умоляла ему помочь. Так волнуются о собственном, горячо любимом ребенке.

Незнакомка казалась искренней, но можно ли ей доверять?

И какое мне дело до их проблем? Своих предостаточно.

Вот же, попала! А ведь всего десять минут назад благодарила судьбу за удачу.

– Га-га, – говорит мой маленький гость и улыбается, показывая четыре передних зуба, два верхних и два нижних.

Прижимаю его к себе, поглаживаю по спинке, и, к счастью, он вскоре засыпает.

Так мы и ждем, прячась за диваном. К дому никто не подходит, вокруг тихо, и моя паника постепенно рассеивается.

Что теперь делать?

Незнакомка велела дождаться завтрашнего утра и отнести ребенка на «седьмой участок». Как это провернуть?!

Успех моего побега, да и все мое будущее зависят от того, смогу ли я остаться незамеченной и выбраться с земель синдиката. Следует избегать общения с людьми, и вот поворот: я должна отправиться на чужой участок, причем с ребенком на руках.

Стоит ли верить незнакомке, что там ему будет безопасно?

Придется разобраться на месте. Альтернатив все равно нет. Не брать же чужого ребенка с собой? К властям пути нет, они в кармане у синдиката, глава местной полиции негласно состоит в Совете. Сразу задержат меня, отправят к отцу, да еще и распустят слухи о случившемся, и тогда отец с братом превратят мою жизнь в кромешный ад. Охране поселка показываться нельзя по той же причине, хотя у меня и есть на всякий случай приглашение от Нарии погостить в доме ее семьи. Однако, если охрана решит позвонить ее брату, мне конец.

Телефона в доме нет. Оставить ребенка здесь и позвонить в полицию из города? Нет, не могу. Что будет с малышом, если со мной что-то случится или полиция не приедет?

Не могу оставить маленькое чудо без присмотра.

Вздохнув, щекочу пухлую детскую щечку. Малыш только проснулся, смешно морщит нос и хмурится.

– Думаю, нам пора познакомиться. Я Ада, А-да. А тебя как зовут?

Ребенок долго сверлит меня оценивающим взглядом, потом широко раскрывает рот.

– А-да, – выдает уверенно.

– Да, меня зовут Ада, а тебя?

– А-да! А-да!

Понятно.

Малявочке не больше годика, и пахнет от него так, что о-го-го. Аж глаза слезятся.

Разворачиваю одеяло, оттуда выпадает несколько подгузников. Очень кстати! Устраиваю малыша на стиральной машине в ванной. Расстегиваю одежду, привожу его в порядок, надеваю чистый подгузник.

Пока забочусь о нем, замечаю такое… хоть плачь.

Да я и плачу.

Малыш чистый, довольный, весело гулит, а я корчусь от боли в душе. В глазах слезы, в горле сдавленный крик.

Нас обучали уходу за детьми, ведь это обязательные знания для идеальной жены. Даже если у моих детей будут няни, я должна знать, какие указания им давать и как правильно растить будущих главу или жемчужину синдиката.

Так вот, ни на одном из занятий не обсуждалось, что делать, когда ты скрываешься от всего мира, а тебе подкидывают малыша, у которого на ребрах отчетливо видны синюшные отпечатки пальцев. Крупных пальцев крупной руки. Если судить по размеру, то мужской. Как будто маленькое тельце сжимали изо всех сил.

К горлу поднимается тошнота. Если за незнакомкой гонится тот, кто избил ее и обидел ребенка, то дело плохо. С таким поворотом событий мне не справиться.

Малыш хватает меня за палец и тащит его в рот. Ему весело, а мне страшно. За него, за себя. За раненую незнакомку. Одежда на ребенке брендовая, дорогая. Женщина выглядела ухоженной, обручальное кольцо с бриллиантом таких размеров, что было видно с веранды. Это, конечно, не гарантирует принадлежность к синдикату, однако подозрения вызывает. Вот и еще одна причина не обращаться к властям. Они вернут ребенка тому, кто его обидел, если тот является членом синдиката.

Вспоминаю, как, уходя, женщина воскликнула: «Нико!»

– Тебя зовут Нико, да? Привет, Нико! Ты хороший, умный мальчик Нико…

Он фыркает, переворачивается и пытается сползти со стиральной машины. К счастью, непохоже, что он испытывает боль или неудобство. Других повреждений вроде как нет, но лучше бы показать его врачу. И разобраться, кто это сделал, как посмел.

И наказать. Беспощадно.

Расстелив чистое одеяло поверх ковра в гостиной, сажаю мальчонку и опускаюсь рядом. Он что-то весело бормочет и дергает меня за волосы.

Сейчас мне и нос наружу высунуть страшно, а завтра утром я должна отнести малыша на седьмой участок к нему. Кто «он» такой? Любовник незнакомки?

Воображение услужливо рисует цепь возможных событий.

Муж узнал, что ребенок от любовника, дал волю рукам, и она сбежала?

Пыталась добраться до любовника, который живет на седьмом участке, а муж ее преследовал?

Поняла, что не добежит, поэтому доверила ребенка мне?

Надо успокоить фантазию, все равно мои догадки ничего не стоят. Однако все это очень некстати. Мне и со своими приключениями не справиться, а тут… ребенок.

Держась за диван, мальчишка поднимается на ноги и стоит, качая попой. Улыбается гордо.

– Нико, иди сюда!

Он отворачивается, хватает пульт от телевизора и беспорядочно нажимает на кнопки.

Что-то он не особо откликается на свое имя и не спешит идти на контакт.

– Малыш, ты голодный?

– Да-да-да, – отвечает, яростно кивая, и в подтверждение сует пульт в рот.

К счастью, он не особо привередлив и с удовольствием ест кашу на сухом молоке. Никаких свежих продуктов в доме конечно же нет. Мне вообще повезло, что имеется хоть какая-то еда.

Вокруг по-прежнему тишина, и нервный клубок внутри меня постепенно рассасывается. Мы проводим вечер в играх. Игрушек в доме нет, но нам и не нужно ничего особенного. Нико оказывается нетребовательным и жизнерадостным малышом, благодарным за малейшую крупицу внимания. Мы играем в прятки (я прячусь, а Нико зовет меня и хихикает), делаем самолетики из страниц старого журнала, поем детские песни. Вернее, я пою, а малыш подвывает и колотит ложкой по кастрюле. Радуется и веселится всей своей распахнутой детской душой.

Невозможно представить чудовище, которое оставило синяки на тельце этого чудного малыша. Думая об этом, я прячу слезы. Не хочу, чтобы Нико их заметил. Умираю внутри от мысли, что мало чем могу ему помочь.

– Это была твоя мама? – спрашиваю и тут же хмурюсь, вспомнив, в каком состоянии была незнакомка. Где она сейчас? Что с ней случилось?

Дите бросает на меня веселый взгляд и улыбается.

– Ада! – хлопает меня по руке.

– Да, я Ада. А ты Нико?

Он трется лбом о мое плечо и сопит.

Зажмурившись, клянусь себе сделать все возможное, чтобы малыш оказался в безопасности. Мои планы поставлены на паузу случившимся, щемящим чувством, острой нуждой позаботиться о чудном малыше, жизнь которого, как и моя, тоже зависла над пропастью чужой воли.

Мы так и засыпаем в гостиной. Идеальный ребенок спит до утра, а я – урывками, то и дело подскакивая от постороннего шума. Проверяю окна, веранду, но вокруг только лес и залив. Тишина и спокойствие. Не знаю, что случилось с незнакомкой, но она хорошо замела следы, и ее преследователи о нас не узнали. Пока.

*

Когда просыпаешься с головной болью, заранее знаешь, что день хорошим не будет. Осматриваюсь – и паника сдавливает горло. Где ребенок?! На ночь я устроила ему спальное место на диване и поставила вокруг стулья, чтобы не упал. Куда он делся?

Из кухни доносится веселое бормотание. Малыш стоит, держась за табуретку, и что-то напевает. Другие дети часто не спят по ночам, плачут, требуют внимания, но этот мальчишка просто идеален. Спал восемь часов подряд, сам слез с дивана, сам развлекается. Никаких проблем. Кроме очевидной, конечно. В том смысле, что в данный момент малыш и есть моя самая большая проблема.

– Доброе утро, Нико!

– Ни-ко-ко-ко-ко, – отзывается он, неловко оборачиваясь и плюхаясь на попу.

Чувствую себя усталой и разбитой, а ведь сегодня утром предстоит отнести мальчика на седьмой участок к нему, кем бы он ни был. Еще один незнакомец.

Как убедиться, что Нико будет там в безопасности, и при этом не вызвать подозрений?

Вздохнув, массирую ноющие виски.

– Ада-Ада-Ада! – зовет мой новый приятель.

– Каша-каша-каша! – весело отвечаю, и он, хотя и строит недовольную рожицу, но доедает кашу без споров и почти без помощи. Сначала ложкой, потом ладошкой, а потом размазывает остатки по лицу и по без того уже далеко не чистой одежде.

Мы оба смеемся, и меня посещает опасная мысль, что я буду скучать об этом мальчишке.

Откуда он взялся такой замечательный?

И кто посмел причинить ему боль?

Защитный инстинкт, почти материнский, пробуждается во мне и жаждет мести. Все во мне клянется защитить этого идеального ребенка, к которому жизнь повернулась отвратной стороной.

Впервые я волнуюсь не за себя саму, не за свое будущее, а за кого-то во много раз более важного.

Оставив мальчонку на ковре с парой безопасных безделушек, выхожу на разведку. Вокруг тишина. Пасмурное утро купается в заливе.

– Надеюсь, я поступаю правильно, – говорю малышу, заворачивая его в плед и подхватывая на руки.

Его вердикт уверенный и моментальный: «Гу».

Ну, раз «гу», то…

Натянув хозяйские резиновые сапоги, иду по берегу в направлении, которое указала незнакомка. Игнорирую границы чужих владений, обхожу заборы по воде. Очень надеюсь, что на пустующем берегу нет камер наблюдения. Нария клялась, что никто из соседей не приезжает сюда зимой, и это радует. Однако хочется верить, что хозяин участка номер семь дома.

Нико вроде малыш, но тяжеленный, особенно если нести его пять километров по песку, а он норовит вырваться и пойти своим ходом. Но без обуви его на песок не опустишь, да и сейчас не время и не место для игр. Обнимаю малыша крепче и напеваю колыбельную, чтобы успокоить.

Подхожу к границе очередного участка. До этого дома назывались поэтичными, красивыми именами. Зимняя вишня. Волшебный лес. Счастливый уголок. А следующий участок огорожен высоченным забором, на котором красуется железная семерка.

Малыш задремал и сопит на моем плече, от этого кажется еще тяжелее. Осторожно обхожу край ограды по воде, повторяю в уме заготовленные объяснения. Незнакомка подбросила мне ребенка? Попробуй докажи это. Истина порой кажется менее правдоподобной, чем ложь.

Однако я должна сделать так, чтобы мне поверили. И не отступлюсь, пока не буду уверена, что отдаю малыша в надежные руки.

Делаю не более десяти шагов по берегу, когда навстречу выходят двое мужчин. Вооруженных.

Это неожиданно.

Я надеялась, что отцом ребенка окажется богемного вида отшельник, проводящий зиму на одинокой даче. Однако отшельники не держат личную вооруженную охрану.

Дурные предчувствия сковывают кожу льдом, однако с пути уже не свернешь.

Малыш просыпается, но его, похоже, не пугают посторонние. Он смотрит на охранников с интересом, особенно на оружие.

– Здравствуйте, – говорю подчеркнуто вежливо. – У меня есть дело к… хозяину участка.

Что за человек здесь живет, которому требуется дополнительная охрана на участке в охраняемом поселке?

«Синдикат-синдикат-синдикат», – гремит тревожный сигнал в голове.

– И какого характера это дело? – Один из охранников демонстративно оглядывает меня с головы до ног и ухмыляется.

Неприятное начало.

Кивком показываю на мальчика.

– Мне надо поговорить с хозяином участка о Нико…

Не успеваю закончить, меня перебивает малыш.

– Нико-Нико-Нико! – весело повторяет, улыбаясь. Вежливый ребенок решил представиться.

Мужчины реагируют очень странно. Какое-то время ошалело смотрят на малыша, потом, переглянувшись, отходят в сторону и советуются. Я слышу шепот: «Одно лицо», «никто не знал».

Потом они берут меня под руки и ведут к еле заметному за деревьями дому. Без объяснений.

Я сопротивляюсь, пятками упираюсь в песок.

– Отпустите меня! Прекратите дергать, у меня ребенок на руках! Я сама могу дойти…

– Иди молча! – приказывает один из мужчин, толкая меня вперед.

Ухмылки с их лиц исчезли.

Чем дальше, тем ситуация хуже.

– Нико-Нико, – продолжает повторять малыш.

Один из охранников громко и грубо ругается. Сжав мое предплечье, дергает изо всех сил. Так, что я чуть не роняю малыша.

– Ты назвала ребенка Нико?! Думала, так ухватишь побольше? – кричит со смесью отвращения и негодования.

Я буквально закипаю от гнева. И от страха заодно.

– О чем вы?! Я никак его не называла и не собираюсь ничего ухватывать!

Внутри меня клубок самых противоречивых и острых чувств. Громче всего вопит инстинкт самосохранения, который требует отдать ребенка охране и бежать.

Но я так не могу.

Не могу сунуть малыша в руки грубых незнакомцев. Не могу уйти, пока не увижу хозяина дома и не буду убеждена, что он позаботится об этом чудном мальчике и защитит его.

Незнакомка просила отнести ребенка «к нему». Не знаю, кто «он» такой, но уж точно не один из этих неандертальцев.

Мы приближаемся к дому. Огромному, с колоннами, обрамляющими крыльцо. По периметру сада лес. Везде камеры. Около садовых построек несколько вооруженных мужчин и бронированная машина.

Богатых людей немало, и не все они связаны с синдикатом, однако обилие оружия вызывает подозрения.

Останавливаюсь и сильнее прижимаю ребенка к груди. Мысленно повторяю слова незнакомки, что тут малышу будет безопасно, и заставляю себя верить.

Нико кряхтит, пытается вырваться из моих рук. Его заинтересовала сияющая глянцем машина. Один из охранников переговаривается с подошедшими мужчинами, потом кому-то звонит.

Малыш хлопает по глянцу машины потной ладошкой и радостно восклицает: «Би-би!».

В этот момент открывается входная дверь. На крыльцо выходит мужчина. Высокий, в джинсах и футболке, он с интересом смотрит на меня. Один из встретивших меня охранников что-то шепчет ему, яростно жестикулируя.

Нико обнимает меня за шею и улыбается, сияя четырьмя зубками. В отличии от меня, у него отличное настроение.

– Би-би Ада! А-да! – тычет меня пальцем в щеку.

– Ее зовут Ада, – говорят охранники.

Теперь придется назваться настоящим именем, но хоть фамилию изменю. Если спросят.

Вышедший наружу мужчина оборачивается, смотрит на кого-то внутри дома и смеется.

– Когда это ты успел? И никому не признался, даже мне. Сколько ему месяцев? – спрашивает, переводя взгляд на меня.

Я не успеваю сказать, что не знаю возраст ребенка, как встречаюсь взглядом с вышедшим на крыльцо хозяином дома. В том, что он здесь главный, сомнений нет. Его взгляд давит на меня, пытаясь поставить на колени.

Дыхание сбивается.

Несмотря на холодный день, между лопаток стекает капля пота.

Поле зрения сужается, остальных мужчин словно нет, и я вижу только хозяина дома, каждую деталь его внешнего вида. Черный костюм, подчеркивающий широкие плечи и мускулистые руки. Короткие темные волосы. Привлекательное лицо. Совершенно бесстрастное, как ледяная маска. Гордо поднятый подбородок, расправленные плечи – осанка человека, привыкшего к власти. Рожденного с правом приказывать и пользоваться.

Хозяин дома не сводит с меня взгляда. Из его голубых глаз исходит сила, от которой мне не спастись. Не соскочить с крючка его взгляда. В нем никакого света, только давление власти.

В академии были учителя и охранники мужчины. Нам устраивали совместные балы с мужской академией. Я общалась с противоположным полом, когда возвращалась в дом отца. Однако никогда не испытывала такой странной реакции на мужчину. Шок, потрясение, волнение, страх… любопытство.

Увы, эту реакцию сугубо неприятной не назовешь.

Взгляд хозяина дома медленно спускается по моему телу. Как прикосновение, будто он ощупывает мои тело и душу.

В тот момент я сожалею, что на мне старая одежда Нарии и что волосы небрежно собраны в узел.

С ума сойти! Моя жизнь висит на волоске, а мысли заняты черт знает чем!

Запрещаю себе думать о глупостях. Надо подойти к хозяину дома, чтобы поговорить без свидетелей и во всем разобраться.

Однако малыш снова меня опережает. Весело машет мужчинам и говорит.

– Нико Ни-ко ко-ко-ко.

Вот и представились.

Хозяин дома медленно переводит взгляд на ребенка, потом снова на меня. Его лицо ничего не выражает. Совсем. Потом он разворачивается и возвращается в дом. Судя по тому, что остальные мужчины начинают суетиться, он отдал какие-то распоряжения, однако я их не расслышала.

– Не уходите! Мне надо с вами поговорить! Это срочно! – кричу вслед.

– Проходи в дом, вот и поговоришь, – обещает веселый мужчина в джинсах и уходит вслед за боссом.

Охрана сопровождает меня внутрь дома.

На мраморной лестнице огромные вазы с цветами, на потолке фрески… Дом похож на роскошный и очень одинокий музей. Словно кто-то скопировал интерьер из каталога, не заботясь, подходит он хозяевам или нет.

Мы поднимаемся на второй этаж и сворачиваем в один из коридоров. С каждым шагом я иду все медленнее и нервничаю все сильнее. Поговорить можно было и на первом этаже, а раз меня ведут вглубь дома…

Что они собираются со мной делать?!

Прислуга занимается уборкой, все выглядит обыденно для большого богатого дома, однако мои инстинкты бьют тревогу.

Я останавливаюсь.

– Куда вы меня ведете?

– Ты хотела поговорить? Вот и поговоришь.

Охранник продолжает идти, и я неохотно следую за ним.

– Мне нужно буквально пять минут с хозяином дома.

Охранник открывает дверь в конце коридора и пропускает меня в большую спальню с балконом и ванной комнатой.

– Давайте лучше поговорим на улице, мне нужно всего несколько минут… – Я паникую. Разворачиваюсь и спешу к лестнице, однако охранник хватает меня за плечи и толкает в комнату.

И запирает за мной дверь.

Отчаяние и негодование разрывают меня на части. Если бы я не отвлеклась и не разглядывала хозяина дома, а сразу с ним заговорила, то, возможно, ничего этого не случилось бы. Нашла, на кого заглядываться!

Сажаю малыша на пол, барабаню кулаками по двери и кричу.

– Не уходите, не оставляйте меня здесь! Вы не имеете права! Выпустите меня!

Охранник не ушел, стоит под дверью с другой стороны.

– А чего ты ожидала, когда явилась сюда за наживой? Думала, босс тебя сразу к священнику повезет жениться? – смеется язвительно. – Родила боссу ублюдка и думаешь, теперь будешь в масле кататься. Типа умнее всех, да? Назвала ребенка именем босса и надеялась, что это его смягчит? Что ж ты раньше не явилась-то? Пыталась навязать ребенка другим мужикам, а они отказались, небось. Тебе еще придется доказать, чей он сын, хотя, конечно, похож на босса, с этим не поспоришь. Но все равно тебе это ничего не даст. Шлюха она есть шлюха и больше ничего! И сын твой – это сын шлюхи. В лучшем случае босс заберет сына, а тебя выгонит, да еще под зад даст.

Опешившая, оседаю на пол у двери и смотрю вокруг невидящим взглядом. Ответить не могу, слишком шокирована происшедшим. Значит, вот как охранники интерпретировали мой приход? Что я родила ребенка от хозяина дома и теперь явилась с целью шантажа и наживы?!

Удивляться нечему, с богатыми мужчинами такие ситуации случаются сплошь и рядом. Охранники меня толком не выслушали, только поняли, что я пришла поговорить о ребенке, и сделали выводы. Неправильные и не в мою пользу.

Только непонятно, почему хозяин велел проводить меня в дом. Уж он-то должен помнить, что никогда со мной не встречался. Или он спит со всеми подряд и поэтому не удивлен очередному «подарку» от бывшей любовницы, которую не узнает?

В одном я согласна с охраной: малыш похож на хозяина, особенно глаза. Ярко голубые, красивые, только у малыша они лучатся радостью, а у хозяина дома словно мертвые, нарисованные на холсте.

Не дождавшись моего ответа, охранник уходит, бормоча себе под нос. Что-то оскорбительное в мой адрес, не иначе.

Сегодня далеко не самый удачный день. Я предчувствовала это с самого утра.

Глава 2

Нико вовсю исследует комнату, стремясь попробовать на зуб все, что попадает под руку. Глядя на него, я размышляю. Охранники опешили, услышав от ребенка имя «Нико». Оказывается, так зовут хозяина дома. Я называю мальчика этим именем, потому что незнакомка выкрикнула его напоследок. Возможно, она имела в виду хозяина? Возможно, у малыша совсем другое имя?

– Солнышко мое, как тебя зовут?

– Би-би, би-би! – Малыш лупит кулачком по двери, копируя мои действия и требуя спуститься вниз, чтобы снова посмотреть на красивую машину.

Да, машина пришлась бы очень кстати, чтобы смыться отсюда.

Изо всех сил колочу по двери, но при этом улыбаюсь, чтобы не напугать ребенка. Он принимает это за игру и продолжает лупить по деревянной раме. Мы оба кричим: «Эй! Эй!», пытаясь привлечь хоть чье-нибудь внимание. При этом малыш смеется, а я чуть не плачу.

Сдавшись, выхожу на балкон, осматриваюсь. Унылый зимний пейзаж не обещает ничего хорошего. По саду бегают овчарки, у кромки леса вооруженная охрана. Сколько их здесь?!

Никто не спешит отпускать меня на волю, да я и не уйду, пока не буду убеждена, что о ребенке позаботятся.

Вернувшись в комнату, сажусь на диван.

– Иди ко мне, малыш! Ты мой хороший мальчик, да?!

Малыш косится на меня и кивает.

– Оши лени лени!

Полагаю, «оши» означает хороший. А лени? Не знаю. Он и вчера бормотал нечто похожее, но я понимаю далеко не все.

Комкаю пару страниц журнала и подбрасываю в воздух, как мячик. Малыш рад новой игре. Сев на пол, ползет ко мне на попе. Какое-то время мы играем. Он пытается поймать мяч, старается, насупив брови.

В этот момент он выглядит копией хозяина дома.

Мы так увлечены, что оба вздрагиваем, когда открывается дверь.

Мужчина в джинсах, сопровождавший хозяина дома при первой встрече, заходит в комнату. Оставляет дверь открытой, ради провокации, не иначе.

– Я Орсон.

Долго смотрит на меня, как будто ждет особой реакции на его появление или имя. Не дождавшись, пожимает плечом. Походкой хищника, уверенного в своей неотразимости, проходится по комнате и плюхается в кресло. Сидит развалившись, как будто в кресле, а то и во всей комнате недостаточно места, чтобы вместить его огромное эго.

Малыш доверчиво улыбается и протягивает Орсону наш бумажный мячик, бормоча нечто похожее на «дя-дя». Перманентная ухмылка на лице Орсона не меняется, не смягчается. Он так и оставляет малыша на ковре с протянутой рукой и поворачивается ко мне.

– Начинай с самого начала! – делает приглашающий жест.

Я готовлюсь к нашему разговору, как к выпускным экзаменам. Нервничаю и тщательно подбираю каждое слово.

Если судить по поведению Орсона на крыльце, у него с хозяином дома неформальные отношения, так что, скорее всего, босс прислал его разобраться в ситуации. С охраной я откровенничать не стану, но с этим самовлюбленным красавцем придется поговорить, раз уж сам хозяин к нам не спешит.

Начинаю с самого главного.

– Я не имею никакого отношения к ребенку или к вашему боссу. Я здесь… в этом поселке проездом. Остановилась в доме знакомых. Вчера на участке внезапно…

– Кто ты? – перебивает, с интересом приподнимая бровь.

– Никто, – отвечаю уверенно. В таком виде я и выгляжу как никто. Во мне уж точно не заподозришь жемчужину синдиката. Одета кое-как в чужие старые и мешковатые вещи, пахнущие заброшенностью и сыростью. Растрепанная, без косметики, с синяками под глазами от усталости и тревоги.

Орсона веселит мой ответ.

– Совсем никто?

Небрежно веду плечом.

– В данной ситуации я никто, потому что не имею отношения к…

Он снова перебивает.

– Ребенок назвал тебя Ада. Назови свое полное имя!

– Ада… Томпсон. – Будем надеяться, что в сети сотни девушек с этим именем.

– Откуда ты?

– Из небольшого города на востоке Невады. Работаю в библиотеке, живу одна, – выдаю заранее придуманный ответ. Восток Невады хоть и принадлежит центральной группировке, однако между нею и моим отцом, управляющим южной ветвью синдиката, держится шаткое перемирие. Так что за шпионку меня посчитать не должны.

Орсон морщится, чуть ли не плюется. Его Красивейшеству противно тратить драгоценное внимание на девушку, которая никто и ниоткуда, да еще и выглядит кое-как.

Меня радует его реакция. Похоже, он поверил, что я всего лишь туристка с чужих земель без привязок к синдикату.

– Семья есть? – спрашивает небрежно.

– Родители погибли в аварии несколько лет назад, так что я сирота.

Последнее слово звучит искренне. Со смертью мамы исчезла и моя семья. Остались двое холодных, жестоких мужчин, для которых я не дочь и не сестра, а предмет выгодного обмена. Козырь.

– Друзья есть?

– Близких нет.

– Совсем ни с кем не дружишь? – кривит рот в усмешке.

– У меня была собака, но погибла.

Я не удивляюсь этой неожиданной добавке к моему придуманному прошлому, так как всю жизнь мечтаю о собаке.

Орсон хмыкает.

Кряхтя, малыш подтягивается на ноги, держась за его брючину. Покачиваясь, сует пальцы в рот.

– Ням ням ням лени лени.

Орсон хмыкает.

– Рассказывай, откуда он взялся! – Подбородком указывает на малыша.

Сжав руки в замок, делаю глубокий вдох и рассказываю о происшедшем. Судя по тому, что Орсон продолжает усмехаться, особого доверия ко мне он не испытывает. Когда я прошу его узнать, что случилось с незнакомкой, и помочь ей, он только приподнимает брови.

Приходится продолжить.

– Незнакомка заверила меня, что на седьмом участке ребенок будет в безопасности, однако большего я не знаю. Клянусь! И еще… я тороплюсь. Меня ждут знакомые, и, если я скоро не появлюсь, они станут волноваться. Как только хозяин дома заверит меня, что о мальчике позаботятся, я уйду. Я должна срочно с ним поговорить! Пожалуйста, помогите мне!

Мое терпение отсчитывает заветные секунды.

Малыш хватает мужчину за палец и тянет в рот.

– Ням ням ням!

Я не считаю нужным пояснить, что малыш голоден, мальчик сам все объяснил на универсальном языке.

Орсон поднимается. Подхватив мальчика, сажает его на ковер и направляется к двери.

– Что будет дальше?! Хозяин придет? Я могу уйти? – спрашиваю вслед.

Он не отвечает и даже не замедляет шаг. Если он решил, что я солгала, то может оставить меня здесь на долгое время, поэтому бросаюсь следом за ним. Настигаю его у самой двери и цепляюсь за футболку мертвой хваткой.

– Подождите, не оставляйте нас! Мальчику нужна помощь! – Я не собиралась говорить об этом ни с кем, кроме хозяина, однако кажется неправильным и опасным скрывать увиденное. Даже если находка может привести к самым плачевным последствиям. Для меня.

Орсон критически смотрит на меня через плечо, однако останавливается. Склоняет голову, показывая, что согласен подарить мне еще пару минут внимания.

– Посмотрите! – Подхватываю мальчика на руки, кладу на диван и задираю рубашонку. – Вот! Я заметила синяки, когда меняла подгузник. По форме они похожи на отпечатки пальцев, как будто малыша грубо сжимали. В крупных руках, думаю, мужских. Клянусь, я не имею к этому отношения! Я бы никогда не причинила ему зла. Вот, посмотрите, у меня маленькие руки…

Орсон отмахивается от моих оправданий. Улыбка исчезает с его лица, сменившись бледностью. Сжав зубы, он молча разглядывает синяки. В его серых вечно смеющихся глазах появляется огонь.

– Нико играет, гулит, хорошо ест и спит. Выглядит нормальным здоровым ребенком. Я не заметила других внешних травм, однако на всякий случай нужно, чтобы ребенка осмотрел врач.

Отвернувшись, Орсон быстрым шагом выходит из комнаты. Я не успеваю проверить, запер он дверь или нет, как он возвращается с листом бумаги и карандашом.

– Врача я организую, а пока напиши, что вам с ребенком понадобится. Еда, одежда, игрушки. Все пиши!

– Подождите… мне ничего не нужно! Мне пора домой! Я видела в доме женщин, кто-то из них наверняка сможет помочь хозяину с ребенком… или он сам справится… Все заметили, что мальчик очень похож на вашего босса. Наверняка он его сын! Я не знаю, что случилось и как это вышло, но не имею к этому никакого отношения! Прошу вас, отпустите меня!

– Я вернусь за списком через десять минут.

Уходит и захлопывает за собой дверь.

С шумным выдохом плюхаюсь на диван.

– Ням ням ням! – с укором говорит малыш.

Вздохнув, кладу бумагу на журнальный столик и пишу список необходимого. На слезы и истерики нет ни сил, ни времени.

Орсон вскоре возвращается, как и обещал. Долго рассматривает составленный мной список, топчется на месте, морщится, потом спрашивает.

– А ему не надо… ну… – Тычет себя в грудь и… краснеет?

Это он про грудное вскармливание так спрашивает?!

– И что, если надо? Среди ваших охранников есть волонтер? – не могу сдержать сарказма. Устало вздохнув, качаю головой. – Я понятия не имею, сколько малышу месяцев и что он ест. Я вообще никогда не имела дела с детьми, но постаралась составить список возможных продуктов, а там посмотрим.

Мужчина кивает и уже собирается уйти, но останавливается в дверях.

– С чего ты решила, что мальчика зовут Нико?

– Уходя, незнакомка произнесла это имя, и я решила, что так зовут мальчика, однако он не всегда на него откликается. Возможно, она имела в виду, что хозяина дома зовут Нико. Пусть он сам разбирается с именем ребенка. Послушайте, я обо всем вам рассказала, добавить нечего. Попросите кого-нибудь из прислуги присмотреть за ребенком и отпустите меня. Мне пора.

Во рту расплывается горечь от этих слов. Мне безумно страшно и хочется бежать, но… кто присмотрит за малышом? Где хозяин? Даже не поздоровался с ребенком, не посмотрел на него, не успокоил. Отвернулся и ушел. Оставил чужих людей делать для ребенка то, что является правом и обязанностью родных.

Орсон уходит, не отвечая на мой вопрос и ничего не обещая.

– Ада! – улыбается малыш, хватая меня за руку и показывая на наш газетный мячик.

– Да, солнышко. Я Ада, и у меня больши-и-ие проблемы.

*

Минут через двадцать малышу приносят еду на выбор. Полная женщина лет шестидесяти в униформе местной прислуги держит поднос и угрюмо поглядывает на сопровождающего ее охранника. Очевидно, что ей очень хочется что-то сказать, но болтать со мной ей запретили.

Поставив поднос на журнальный столик, она показывает на одну из плошек.

– Это свежий творог, а вот тут фрукты…

– Все, пошли! Тебе велено молчать! – ворчит охранник.

Женщина неохотно следует за ним, но на прощание бросает на малыша взгляд, полный доброты и нежности.

– До чего же он хорошенький! – восклицает. – У нас детского питания нет, но на подносе много полезного и подходит для малыша…

Впервые с момента прибытия на участок номер семь мне становится легче. Здесь есть добрый человек, который желает Нико добра. Значит, скоро меня отпустят.

Я должна убраться отсюда как можно скорее.

Через пару минут приносят второй поднос с едой для меня, тоже несколько блюд на выбор. К тому времени я уже вымыла карапузу ручки, и он набил себе рот творогом и теперь увлеченно рисует соцветием брокколи на поверхности журнального столика.

Аппетита у меня нет, однако заставляю себя проглотить половину бутерброда. Даже не замечаю, с чем он. Не чувствую вкуса.

Через час уже знакомый охранник приносит мешки с вещами для ребенка: подгузники, сменную одежду, детское мыло, влажные салфетки, пеленки и прочее. Наверняка я многое забыла, однако, не имея опыта с детьми, горжусь своими покупками.

Остальную часть дня мы проводим в играх, благо игрушек нам привезли целую кучу. Заметив в пакете игрушечный пистолет, откладываю в сторону. С ума сойти! Ребенку еще года нет, а они…

В том, что хозяин работает на синдикат, сомнений уже нет, как и в том, что он занимает высокую должность. Его имя – тоже Нико, как и у ребенка, – ни о чем мне не говорит. Пытаюсь выпытать полное имя хозяина у охранника, но он притворяется глухим.

Запрещаю себе паниковать. В синдикате немало богатых людей. Хозяин дома может оказаться торговцем, владельцем отелей, клубов, бизнесов… да кем угодно. Мало кто из богатых людей имеет отношение к правящей группировке. О моем побеге отец объявлять не станет, так как это позор для семьи. Розыск будут проводить тайно, поэтому никто из здесь живущих не увидит мою фотографию в газетах или новостях.

Да и с какой стати хозяину дома мной интересоваться? Вид у меня не ахти какой, никто и есть никто. Не стою второго взгляда, Орсон это подтвердит.

Для себя я не попросила ничего, даже зубной щетки. Упорно надеюсь, что меня скоро отпустят. Как только хозяин удостоит меня вниманием, пообещаю ему молчать о случившемся и уеду. Зачем ему меня удерживать? Я даже имени его не знаю, поэтому не смогу никому рассказать о внебрачном ребенке. В синдикате к этому относятся серьезно, здесь все по старинке, согласно традициям. Балом правят старые и порой недобрые ценности.

Ужин нам приносят вкусный, однако со мной никто не разговаривает. Прислушиваясь к тишине в доме, пытаюсь справиться с нервным напряжением, которое бурлит и просится нарушу. Слезами, криками, истерикой.

Укладываю малыша спать и успокаиваю себя, что пребывание в чужом доме может обернуться в мою пользу. Отец уж точно не станет искать беглую дочь на принадлежащем незнакомцу участке. А когда меня отпустят, уговорю охрану вывезти меня за пределы поселка, а то и города. Их уж точно не остановят и не станут допрашивать.

Малыш забавно сопит во сне, и я тоже закрываю глаза, убаюканная тишиной и форсированным оптимизмом.

Просыпаюсь внезапно, будто от толчка. Вокруг темно, в саду никаких фонарей, однако с правой стороны балкона виден ареол света. Поднимаюсь с постели, бесшумно приоткрываю дверь балкона. Влажный дух зимы леденит голые коленки, стягивает кожу. За неимением пижамы я легла спать в футболке и стрингах, и теперь от холода покрываюсь ледяными мурашками с головы до ног. Потянув край футболки ниже, осторожно выглядываю на балкон.

И замираю.

Через балкон от меня стоит хозяин дома. Одна рука на перилах, другой он развязывает галстук и массирует шею. Его пиджак расстегнут, рядом на широких перилах стоит бокал со льдом и темной жидкостью. Виски?

Если хозяин и знает, что я за ним наблюдаю, то ничем это не выдает.

От него веет властью, опасностью и большими проблемами. Для меня.

Сглотнув, потираю враз пересохшее горло. Не позволяю себе глазеть и фантазировать. Разумный человек скажет, что середина ночи не время приставать к опасному мужчине с моими проблемами. Особенно к этому мужчине, чья энергетика прибивает меня к земле. Затягивает. Пугает. Вызывает интерес и любопытство.

Однако сейчас мне не до сигналов разума. Кто знает, когда этот пуп земли уделит мне время и внимание. Если сейчас не рискну, так и буду сидеть взаперти.

На размышления уходит от силы десять секунд, а потом я шагаю на балкон…

И тут же отступаю, вспомнив, в каком я виде.

Словно очнувшись, мужчина берет бокал и скрывается в комнате.

Балансируя на одной ноге, в спешке натягиваю джинсы. Выскакиваю на балкон, плотно закрыв дверь на случай, если малыш проснется.

– Подождите! Нико! – выдавливаю из себя странным полукриком-полушепотом, чтобы не разбудить ребенка.

Однако дверь его балкона остается закрытой. Он меня не слышит или игнорирует.

Чем я заслужила такое отношение?!

Это не моя вина, что незнакомка от него забеременела! Во всей этой истории нет ни капли моей вины! Он что, так и собирается меня игнорировать и держать взаперти?

Ну уж нет!

Особо не раздумывая, карабкаюсь на перила, тянусь и хватаюсь за перила следующего балкона. Повисаю на них, как обезьянка. Повторяю про себя, как мантру.

– У меня всегда был высший балл по гимнастике, всегда был высший балл…

Наверное, это действует, потому что мне не страшно. А ведь, по идее, я должна быть в ужасе от происходящего и от собственного безрассудства. Вокруг так темно, что не видно земли. Босые ноги заледенели от холода. С усилием перекидываю ногу через перила и приземляюсь на следующем балконе. Не позволяя себе одуматься, повторяю трюк и оказываюсь перед балконной дверью спальни хозяина дома.

Комната оформлена в воистину спартанском стиле. Никаких картин, украшений, покрывал или декоративных подушек. Огромная кровать с бельем грифельного цвета. На письменном столе закрытый планшет, на кресле небрежно брошены пиджак и галстук. Открыта дверь в гардеробную.

На полу ворсистый ковер.

Хозяина в спальне нет, однако дверь в ванную приоткрыта. Если он моется, то я окоченею на балконе, пока его дождусь.

Пробую балконную дверь, и, к моему удивлению, она открывается. Я оказываюсь в чужой спальне. Его спальне.

От холода стучат зубы. Если он застанет меня в таком виде, то решит, что зубы стучат от страха. После секундного колебания кутаюсь в его пиджак, сажусь в кресло и слушаю шум воды.

Сижу и не представляю его в душе, нисколько. Не думаю о том, каким способом он заработал свои немалые мышцы, которые не скрывает пиджак. Не гадаю, что означают татуировки на его руках и на шее. Не задаюсь вопросом, где еще у него татуировки.

Именно обо всем этом я не думаю и уж совершенно точно не нюхаю его пиджак. А если и нюхаю, то только потому, что в академии нас учили разбираться в мужских парфюмах. Древесные и цитрусовые нотки смешиваются с запахом мужчины, и от этого аромата поджимаются пальчики на ногах.

В принципе, это радует, потому что я уже всерьез думала, что отморозила эти самые пальчики.

Пытаюсь расслабиться и жду.

Жду.

– Я велел охране, чтобы они предоставили все, что вам нужно. Разве они что-то упустили? – раздается глубокий, хрипловатый голос из ванной.

Удивляться нечему. Хозяин дома, конечно же, знает, что я в его спальне. От таких, как он, не скроешься. Наверняка заметил меня на балконе, поэтому и ушел, не желая общаться. Однако не знал, насколько я упертая и безрассудная, поэтому не запер балкон. Нормальные люди заходят через обычную дверь, которая у него наверняка закрыта.

Молодец, Ада, перехитрила его, счет один/ноль. Хотя… сейчас узнаем, в мою ли пользу.

Он задал вопрос, а я до сих пор не ответила. Нервничаю, не могу усидеть на месте. В сложных ситуациях предпочитаю смотреть людям в глаза.

Поднимаюсь и иду к ванной, но в последнюю секунду вспоминаю, что он моется, и резко отворачиваюсь.

Сказываются недосып и стресс, мозг еле варит.

Так и стою в дверях ванной, глядя в сторону.

– О нас с малышом позаботились, но… Единственное, что мне нужно, – это поговорить с вами. – Стараюсь, чтобы голос не дрожал. От холода, от чего еще? – Прошу вас, уделите мне несколько минут!

– Вы позволите мне одеться, или это настолько срочно, что придется остаться голым?

Краснею, как девчонка, и заставляю себя отойти в сторону. Ноги еле двигаются. Твержу себе, что это из-за холода, а не потому, что присутствие этого мужчины словно намагничивает мое тело и держит его под контролем.

Сажусь обратно в кресло у стола. Одевшись, хозяин дома подходит к встроенному в стену бару, и только тогда я поднимаю голову. На нем тренировочные брюки и белая футболка. Он босиком. С влажных волос стекают капли. На массивных предплечьях татуировки. Мне не привиделись его мышцы, здесь и вправду есть на что посмотреть. Я не особо падкая на смазливую мужскую внешность, иначе была бы сражена Орсоном. Дело не во внешней привлекательности хозяина дома, а в его давящей, мощной энергетике. И в осязаемой силе.

Одной рукой он может переломить меня надвое, однако меня поражают не столько его мышцы, сколько ощутимая сила его влияния.

Пока он разливает напитки, я наблюдаю за ним. Что-то в его лице кажется смутно знакомым, но не могу уловить что.

Он протягивает мне бокал, на дне которого плещется янтарная жидкость. Заставляю себя выпить одним глотком, долго кашляю, зато по телу расплывается столь необходимое тепло.

Мужчина выходит в гардеробную и через пару секунд возвращается с парой теплых носков. Кладет их передо мной и взглядом показывает на мои ступни нездорового синеватого оттенка.

Послушно надеваю носки.

– Итак, вы завладели моим вниманием! – говорит он, прислоняясь к стене. – Что такого важного вы хотите мне сказать, что заставило вас рискнуть жизнью? Дважды.

Ну да, два балкона, два пируэта.

– Меня зовут Ада… Томпсон. Я здесь проездом, остановилась в доме знакомых… – Слово в слово повторяю свою историю. Все, что касается ребенка, – правда. Все, что касается меня, – нет.

За время моего рассказа выражение его лица не меняется, он ничем не выдает свои чувства в отношении ребенка. Или меня. Вообще ничего не выдает.

Когда я заканчиваю, он кивает.

– Орсон рассказал мне вашу версию событий.

Вашу версию.

Это плохо, очень плохо. Значит, они мне не верят.

От тепла и виски у меня горят щеки. Я сожалею, что выпила, хотя и немного. Для такого разговора необходимо быть полностью трезвой.

– Это не моя, а единственная версия событий. Незнакомка отказалась от моей помощи. Я не знаю, от кого она убегала, но… мне кажется, ее поймали. Я слышала ее крики. Вы наверняка знаете, кто она такая и почему спешила к вам. Вы… должны ей помочь. Пожалуйста! Вчера я попросила Орсона помочь ей и вызвать ребенку врача. Малыша срочно нужно осмотреть. И узнать, кто оставил на его ребрах синяки. И… наказать того человека.

Последние слова звучат яростно, кровожадно. Заставляю себя прикусить язык. Надо говорить только о фактах, эмоции здесь неуместны.

– Наказать? – Хозяин дома приподнимает бровь.

Ну как тут сдержишь эмоции?

– Да. Накажите этого человека, пожалуйста.

Он кивает. Вроде обычное движение, но оно запечатлевается во мне обещанием. Внутри вдруг разливается спокойствие. Виновника накажут, я в этом уверена.

Эта уверенность дает мне смелость продолжить.

– Охранники заметили сходство между вами и ребенком и решили, что он ваш сын, а я его мать, которая явилась шантажировать вас и требовать денег. Но вы прекрасно знаете, что мы с вами никогда… – Мои щеки полыхают факелами. От виски и тепла комнаты, других причин быть не может. Опускаю взгляд и откашливаюсь. – Мы с вами никогда не… заводили детей, так что вы знаете, что я здесь ни при чем. Просто оказалась в нужное время в нужном месте. Незнакомка была ранена и боялась, что не добежит до вас, поэтому попросила меня о помощи с ребенком. Вот и все, больше я ничего не знаю и знать не хочу. Будущее ребенка вы будете обсуждать с его матерью, а моя роль в этой истории завершена. – Напрягаюсь всем телом, переходя к главному. – Мне пора ехать… к знакомым, я не могу здесь задерживаться. Я ничего не знаю ни о вас, ни о ребенке и никому не расскажу о случившемся. Клянусь!

В моем голосе проскальзывают высокие ноты эмоций, поэтому заставляю себя замолчать.

– Женщина сказала, что мальчика зовут Нико?

– Она выкрикнула это имя, уходя, и я решила, что она имела в виду мальчика. Но если вас тоже зовут Нико, то либо она имела в виду вас, либо… Возможно, она назвала ребенка в вашу честь?

Опускаю взгляд, не желая знать ответ. Или желая, но скрывая это.

Он подходит к окну, долго смотрит в темень, потом одним махом допивает виски и ставит стакан на подоконник.

– У меня были неотложные дела, и я только что вернулся, поэтому не зашел к вам раньше. Я вас услышал. Вы сделали все от вас зависящее, и за это я вам благодарен. Завтра утром мы отвезем ребенка к врачу…

– Мы? – перебиваю и тут же прикусываю язык.

Надо оставаться спокойной, не показывать волнение, однако это непросто. Хочется срочно бежать из этого дома. Дело не в физической опасности, а в другой, еще более страшной. Я всем телом и мыслями ощущаю, как попадаю под влияние хозяина дома, меня притягивает его магнетизмом.

– Да. Мы с вами. – Он голосом выделяет эту фразу. – Раз уж вы оказались спасительницей ребенка, то я очень надеюсь, что вы окажете мне любезность и поможете с ним. Для начала надо сопроводить его к врачу. Орсон пытался вызвать врача на дом, но тот попросил приехать в клинику, так как могут понадобиться снимки. Ребенок к вам привык. Он и так многое пережил, и я бы не хотел причинять ему дополнительный стресс.

Вроде правильные слова, но голос у него словно неживой, и от его тембра мурашки по всему телу. Полный спектр ощущений и чувств – от ужаса до притяжения.

– Да, хорошо… конечно, я съезжу с вами к врачу, – отвечаю, подавив опасения. Несмотря на страх, на душе светлеет. Ведь именно этого я и хотела: убедиться, что о малыше позаботятся. Если бы только на лице хозяина были хоть какие-то эмоции, хоть что-нибудь живое, человечное. Тогда было бы легче ему поверить.

Еще раз осматриваю спальню, но из личных вещей здесь только планшет. Никаких безделушек, документов, предметов быта. Невозможно судить, что за человек хозяин и чем зарабатывает на жизнь.

– Я найду няню, которая позаботится о ребенке, и узнаю, что случилось с его матерью, однако на это уйдет несколько дней…

В груди белым огнем вспыхивает паника.

– Нет! – Вскакиваю с кресла, готовясь биться за свою свободу всеми силами. – Я не могу задержаться на несколько дней. У меня дела, и знакомые будут меня искать…

Мужчина щелкает пальцами, останавливая мой поток сознания. Я толком не улавливаю его движение, однако слова застывают на языке. Никто и никогда не имел на меня такой молниеносный и сильный эффект.

Его голос ровный, на одной ноте, и холодный как воды залива.

– Последние сутки были для вас значительным испытанием, и я очень об этом сожалею. Никто из моих людей больше не станет вас удерживать и принуждать. Я прошу вашей помощи. Ребенок привык к вам. С вашей помощью ему будет легче освоиться в моем доме. У меня нет опыта общения с детьми, и у моих… коллег тоже. Если вы согласитесь задержаться на несколько дней и помочь с ребенком, пока я не найду его мать или другой вариант ухода, то вам предоставят все удобства, а также оплату. – Скользит взглядом по моим старым джинсам и поношенной футболке и называет сумму, которая обычному человеку показалась бы грандиозной.

Вырвавшись из тисков моей жизни, я стала обычным человеком, поэтому деньги придутся очень и очень кстати.

Расширив глаза, я ахаю. Наверное, так повела бы себя обычная девушка, которой предложили щедрую плату за помощь. При этом усиленно подавляю в себе реакцию на черствость его слов.

…«найду его мать или другой вариант ухода»…

Он человек вообще или как?!

Проследив за моей реакцией, он продолжает.

– Когда придет время уехать, мой личный шофер доставит вас куда угодно в целости и сохранности.

Мои напряженные донельзя мышцы понемногу расслабляются. Не могу не признать, что он только что предложил решение самых насущных из моих проблем: как выбраться из закрытого поселка, как покинуть территорию синдиката незамеченной и на какие деньги купить новые документы.

Внутри борются противоречивые чувства. С одной стороны, это предложение кажется хорошим выходом из сложной ситуации. Никто здесь не знает, кто я такая. Они не интересуются мной лично, только помощью с ребенком. Отец меня здесь точно не найдет, а через несколько дней меня отвезут куда попрошу и заплатят деньги. Вроде идеальное решение, но…

Можно ли доверять этому мужчине?

Нико. 

Татуировки на руках и шее. Сильное, тренированное тело. Бесстрастное лицо. Голос без эмоций.

– Несколько дней, да?

– Да, несколько дней. Вы поможете с подбором няни и убедитесь, что у них с мальчиком налажен контакт и она о нем позаботится.

Он доверяет мне, незнакомке с улицы, выбирать няню для его ребенка?

Девушка, которая провела большую часть жизни запертой в академии, обучаясь теориям воспитания детей, должна оценить способности профессиональной няни?

Будем надеяться, что скоро найдут мать малыша, и она жива и здорова.

Хозяин по-прежнему стоит у окна, но теперь смотрит на меня. Пристально. Рассчитывает, и считывает, и подсчитывает меня, как компьютер.

Сомнения роятся в мыслях, отвлекают, но я не могу поймать их и понять, не могу успокоить копошащуюся внутри тревогу. Опускаю взгляд и замечаю шерстяные носки на моих уже согревшихся ногах. Этот маленький жест заботы, до странного личный в нашем полном незнакомстве, становится решающим фактором.

– Хорошо, – отвечаю шепотом.

Мужчина никак не реагирует на мое согласие. Нет ни облегчения, ни улыбки, ни благодарности.

– Мы можем сейчас посмотреть на ребенка? – спрашивает ровным тоном.

– Да, конечно. Он спит, но мы будем осторожными и не включим верхний свет.

В задумчивости я направляюсь к балкону, но останавливаюсь на полпути, когда слышу его голос.

– Если вы предпочитаете лезть обратно через балконы, то встретимся в вашей комнате. Я пройду по коридору.

В его глазах нет ни смешинки, а меня трясет то ли от нервного напряжения, то ли от смеха. Вот уж точно, не стоило идти к хозяину дома, толком не проснувшись.

Мы идем по коридору, он отпирает дверь моей комнаты.

Нико спит, раскинувшись на диване. Причмокивает во сне.

Нико-старший включает фонарик на телефоне и приглушает свет ладонью.

Я расстегиваю пижаму малыша, показываю синяки на ребрах.

Тишина тикает сердцебиениями, торопливыми моими, медленными хозяина дома. Нико-старший распрямляется, на его лице по-прежнему штиль. В этот момент я почти ненавижу его, хочу толкнуть в грудь, залепить пощечину, сделать ему больно. Потому что никто не может и не должен оставаться бесстрастным при виде следов детских страданий.

Выключив фонарик, он поворачивается к двери.

– Вам еще что-нибудь нужно? – спрашивает небрежно.

– Не запирайте дверь, пожалуйста. Я не стану никуда лезть и шпионить. И бежать не собираюсь. У нас с вами договор, а я привыкла сдерживать обещания.

Несколько секунд он молчит, и эта тишина, неизвестность и близость тел в темноте будоражат меня, щекочут нервные окончания. Он рядом, я ощущаю тепло его тела, его немалую энергию. Наверное, мы на одной энергетической волне – иначе как объяснить его немеряное влияние на меня?

– Ситуация с ребенком весьма сложная и конфиденциальная. Мне важно, чтобы вы не обсуждали происшедшее ни с кем, кроме меня и Орсона. Ни с кем, вы понимаете? – Его голос ровный и глубокий, и с каждым словом меня словно окутывает волной его силы.

– Безусловно.

Отступаю назад, прячусь от необычных ощущений. Сейчас не время поддаваться странностям и попадать под влияние опасных мужчин. А в том, что он опасен, сомнений нет. Никаких.

– Пока я не разберусь в случившемся, не смогу гарантировать вам безопасность в случае, если вы покинете мою территорию. Вас могли видеть с ребенком, или его мать могла проговориться, что отдала мальчика вам. Возможно, ребенку тоже угрожает опасность, поэтому…

– Я все понимаю! Не волнуйтесь, Нико! Я не стану ни с кем разговаривать и не выйду за пределы дома без сопровождения.

Сама не ожидала, что назову его по имени. Это оказалось приятно. Чуть неловко и весьма интимно.

– Немного странно называть вас с ребенком одним именем, – признаюсь.

Он продолжает испытывать меня взглядом. Я бы многое отдала, чтобы узнать его мысли.

Отступив на шаг, он наконец отвечает.

– Только близкие друзья называют меня Нико, а таковых у меня немного. Называйте меня полным именем, и тогда не будет проблем. Доменико.

С этими словами он уходит.

Только близкие друзья называют его Нико, видишь ли! Но при этом в его голосе нет ни издевки, ни угрозы, ни улыбки. Говорит как компьютер. Или голос, объявляющий станции в метро.

Доменико. Это имя встретишь нечасто.

Сняв джинсы, ложусь в постель, однако сон не спешит подарить мне покой. Мысли роятся, цепляются одна за другую, но отказываются укладываться в логичные цепочки. Подсознание пытается сообщить мне нечто важное, но я не могу это уловить.

Наконец, сдаюсь и почти засыпаю.

За секунду до падения в сон разгадка взрывается в моих мыслях.

Доменико Романи.

Подскакиваю на кровати. Дрожа, хватаюсь за покрывало. Задыхаюсь. В панике тру костяшками горло.

В академии много времени уделялось разговорам о правящих семьях синдиката. Мы с подругами еще не вышли в свет, поэтому мало с кем встречались лично, только видели родственников сокурсниц и гостей дома. Однако сплетням уделяли уйму времени. Мы выискивали информацию в сети и через знакомых, делились ей, обсуждали. А как можно не сплетничать, если каждая из нас жаждала угадать, кому из сильных мира сего ее отдадут или продадут в жены?

Так вот, Доменико Романи в этих сплетнях уделялось достаточно внимания. Не слишком много, потому что хорошим кандидатом в женихи его не назовешь. Наоборот, ни одна приличная семья не захочет породниться с жестоким бунтарем, выступившим против отца, одного из правящих членов Совета синдиката. Мы обсуждали Доменико по другим причинам. Во-первых, его считают одним из опаснейших мужчин синдиката. Тайное, порочное любопытство заставляло нас гадать и следить, что еще он выкинет, от кого избавится, с чьей женой свяжется. Во-вторых, студентки академии интересовались им, потому что он хорош собой. На снимках в сети у него длинные волосы. Наверное, поэтому я его не узнала, хотя он и показался смутно знакомым. Однако, несмотря на девичье любопытство, ни одна из жемчужин и близко не подошла бы к Доменико, зная, что любой контакт с ним взорвет ее репутацию.

Хорошо, что я больше не жемчужина, да и репутацию свою я активно разрушаю сама.

Доменико Романи.

Владелец казино и недвижимости.

Наследник Вилема Романи, порвавший связи с отцом и поклявшийся его разорить и занять его место в Совете синдиката. Своими усилиями Доменико заработал немалое состояние и отвоевал часть территории центральных группировок.

Что интересно, в данный момент он находится в самом сердце владений его отца. Не думаю, что Вилем знает, что его убийственно настроенный сынок разбил лагерь в пригороде Корстона. И навряд ли Доменико позвонил отцу, чтобы порадовать, что тот стал дедушкой. Отношения у них, мягко говоря, не те.

Раз Доменико здесь, значит, готовит нападение. Ему мало отвоеванной территории, он намерен отобрать у отца все до последнего цента. И место в Совете заодно.

И вот я, наивная жемчужина, пришла в его тайное убежище хоть и вынужденно, но по собственной воле, да еще и влезла к нему на балкон. И в спальню. И согласилась остаться на несколько дней, чтобы помочь. Я помогаю бессердечному бунтарю и убийце, который готовится к войне с отцом.

Говорят, Доменико Романи способен убить человека щелчком пальцев.

Говорят, он не раз это делал.

Говорят, у него нет сердца.

Не думаю, что я заснула этой ночью. Скорее, потеряла сознание.

Глава 3

Утром ситуация изменилась. В лучшую сторону.

Хотя есть ли лучшая сторона у моей ситуации? Очень в этом сомневаюсь. Я живу в доме бунтаря и убийцы, за которым с напряжением следит верхушка синдиката, и при этом я доверила ему свою безопасность.

Однако будем благодарны за маленькие радости. Завтрак нам с малышом приносит милая женщина, которой вчера не позволили со мной поговорить. Ее зовут Сильвия, и она душевная и добрая женщина. Не иначе, как Доменико смягчился, потому что Сильвии позволили со мной поговорить. Попросив моего разрешения, она кормит Нико, возится с ним, и это доставляет ей очевидное удовольствие. Охранник стоит рядом и прислушивается к нашему разговору. Сильвию явно предупредили не задавать личные вопросы, поэтому наша беседа сводится к потребностям ребенка. Все равно это очень приятно и притупляет остроту моего одиночества.

Теперь я жалею, что вчера не попросила Орсона купить мне что-нибудь из одежды. Моя не только помялась, но и заляпана детской едой. Особенно нелепо будут смотреться резиновые сапоги, которые предстоит надеть к врачу. Однако вариантов нет. Приняв душ, одеваюсь и жду. Сильвия сказала, что к врачу нам в одиннадцать, но мы на всякий случай готовы заранее.

Это кстати, потому что меня вызывают к Доменико намного раньше ожидаемого.

У него огромный кабинет, окна выходят на залив, и я вижу смутные очертания академии вдали. Отсюда она похожа на готический замок вампиров.

Доменико сидит за столом, рядом в кресле развалился Орсон, перекинув ноги через подлокотник.

– Доброе утро! – говорю нарочито радостно. Я готовилась к этой встрече половину ночи. Решила, что не буду верить слухам о Доменико, а составлю собственное мнение. В любом случае, решение уже принято и обещание дано. Между нами заключен хотя и устный, но договор, взаимовыгодный. Мне предстоит всего лишь помочь с ребенком, а не участвовать в его преступных планах, так что ничего страшного. А в обмен Доменико решит мои главные проблемы. Надеюсь, он серьезно относится к своим обещаниям.

Доменико не считает нужным ответить на мое радостное приветствие, однако встает при моем появлении. Это уже что-то, по сравнению с Орсоном, который продолжает валяться в кресле как выброшенный на берег осьминог. Его глаза спрятаны под солнцезащитными очками. Может, он вообще притворяется, что бодрствует, а на самом деле глубоко и сладко спит.

Дождавшись, когда я сяду, Доменико опускается в кресло и сразу переходит к делу.

– Вчера мы договорились, что вы останетесь, чтобы помочь с ребенком.

– Да, ненадолго. За это вы заплатите мне, а потом отвезете куда попрошу.

Орсон не подает никаких признаков жизни. Непонятно, зачем его позвали на эту встречу.

Доменико смотрит на меня, однако по маске лица невозможно распознать его настроение.

– Я объяснил вам, что ситуация с ребенком весьма сложная и конфиденциальная, поэтому не подлежит обсуждению ни с кем, кроме меня и Орсона. Чтобы гарантировать дальнейшую безопасность вам и ребенку, я должен найти его мать и расследовать случившееся. Пока я во всем не разобрался, будет лучше, если все, кто на меня работают, будут и дальше считать вас матерью мальчика.

Последняя фраза застает меня врасплох. Полагаю, Доменико не хочет рассказывать своим людям о пострадавшей женщине. Но… притворяться матерью ребенка?!

Не уверена, что чувствовать по этому поводу.

Мужчины терпеливо ждут моего ответа. Вернее, Доменико ждет, а Орсон… он, вообще, жив?

– На несколько дней меня это устраивает, – отвечаю сдержанно.

Опять же, никакой реакции на мои слова. Ни слова, ни кивка.

Поднявшись, Доменико ведет меня по коридорам к выходу. Ничего не объясняя.

Орсон кряхтит, нехотя поднимается на ноги и следует за нами, попутно что-то набирая в телефоне.

У выхода Доменико останавливается.

– Как вас представить персоналу? – Не успеваю обдумать варианты, как он предлагает идеальный. – Мисс Томпсон вас устроит?

Самое то. Мало кто слышал, что меня зовут Ада. А «мисс Томпсон» ничем не выдаст тот факт, что забредшая в дом Доменико девушка – жемчужина синдиката. Бывшая.

– Да, спасибо.

К тому моменту, как мы выходим на крыльцо, нас уже ждет толпа. Почти все мужчины. Почти все вооруженные.

Доменико выходит вперед, и разговоры затихают.

Он взглядом предлагает мне подойти ближе, но не касается меня.

– Мисс Томпсон останется жить в доме. Мою женщину защищать тщательнее, чем меня. Вопросы есть?

О да, вопросов много. Те, кто думает, что только женщины сплетничают и любопытствуют, глубоко ошибаются. Мужчины страдают тем же.

«Босс, скажите, а Нико ваш сын?» «Сколько месяцев вашему сыну?» «Мисс Томпсон назвала сына в честь вас?» «Где они жили до этого?» «Вы женитесь на мисс Томпсон?» «Босс, вы знали, что у вас есть сын?» И так далее, и тому подобное… Без конца и края.

Дождавшись, когда голоса затихнут, Доменико невозмутимо продолжает.

– Остальные вопросы, касающиеся Мисс Томпсон и ребенка, обсудим позже.

Все это, от начала до конца, сказано ровным и бесстрастным тоном, как будто диктует. Не так сообщают о появлении ребенка, совсем не так. И про женщину свою так не говорят.

Да, разумеется, я заметила, что он назвал меня своей женщиной. И вздрогнула, и похолодела внутри. Но потом заставила себя успокоиться, ведь он сказал это, чтобы меня защищали. Большинство семей синдиката живут согласно старомодным традициям и правилам. Дети должны рождаться в браке, а не вне его. Всякое случается, конечно, и тогда женщина, родившая тебе ребенка, должна стать твоей женой. А до свадьбы называть ее своей женщиной логично.

Однако я здесь всего на несколько дней. Как он потом объяснит мое исчезновение и появление настоящей матери ребенка?

Наверное, поэтому он увернулся от вопросов.

Стою рядом с Доменико, удерживаю гордую осанку. Игнорирую любопытные взгляды, злые тоже. Многие считают, что я заставила Доменико пустить меня в дом, шантажируя его ребенком, и до сих пор надеются, что он выгонит меня пинком под зад.

Толпа постепенно рассасывается, затихает.

– Ровно в одиннадцать будет подана машина. Детское автомобильное кресло уже установлено, – говорит Доменико и уходит. На меня он не смотрит, но так как упомянул детское кресло, указания явно предназначались мне.

Я осматриваюсь. Судя по спокойной реакции остальных, это его нормальное поведение. Типичная для него речь, тон, мимика. Вернее, отсутствие мимики.

Мне никто не улыбается. Кроме Орсона, конечно, но его улыбка не стоит ни гроша.

– Материнство тебе к лицу! – шепчет он и уходит вслед за боссом.

Без минуты одиннадцать мы с малышом выходим на крыльцо. Это не свидание, чтобы опаздывать. Доменико уже ждет в машине. Большой. Черной. С тонированными стеклами.

Водитель не смотрит в мою сторону. Полагаю, ему не разрешено.

За нами едет вторая машина с охраной.

По дороге малыш весело гулит, с любопытством глазеет вокруг и пытается ухватить Доменико за галстук. Тот задумчиво смотрит вперед, как будто забыл о нашем присутствии. Если он робот, то это многое объясняет.

В Корстон мы не едем, хотя там десятки клиник, а направляемся в один из небольших пригородов. Это неудивительно. Разумный бунтарь решил не углубляться на территорию его папочки. Мне тоже не положено здесь находиться, однако в данный момент я Ада Томпсон, поэтому и спросу с меня никакого.

В клинику мы заходим под прикрытием охраны, с черного входа и сразу в палату. Имен не называем. Пока я раздумываю, как бы на это отреагировала обычная девушка, не знакомая с жизнью синдиката, Доменико разговаривает с врачом. Наедине. На меня врач не смотрит, демонстративно отворачивается. Из осторожности? Считает меня женщиной Доменико?

При виде врача, мужчины средних лет с буйной седой шевелюрой, малыш ведет себя более чем странно. Впадает в истерику, лягается и намертво цепляется за меня, как будто от этого зависит его жизнь. Никто из нас не может его успокоить. Врач с трудом осматривает его у меня на руках, потом они с Доменико уходят.

Ребенок сразу затихает, кладет голову на мое плечо и жалобно всхлипывает.

Он боится медработников? Его раньше лечили и причинили боль?

Молодая медсестра приносит плюшевого медведя, играет с Нико, и он без слез и страха отправляется с ней на рентген. Странно.

Доменико снова уединяется с врачом, а потом мы возвращаемся к машине. Его взгляд охватывает все вокруг, как камера. Несколько охранников стоят по периметру клиники и ждут, пока мы не сядем в машину.

Полагаю, у обычной девушки появились бы вопросы о социальном статусе Доменико и о его профессии. Задала бы она их? Не знаю.

Мы садимся в машину. Нико хватает плюшевого медведя за шею, сжимает изо всех сил, как будто душит, и громко кряхтит. Возможно, это ничего не значит, но я не могу на это смотреть, отворачиваюсь. Стараюсь не думать о том, чего насмотрелся этот малыш за свою короткую жизнь.

– Доменико, думаю, вы догадываетесь, что у меня много вопросов о вашей… жизни, однако я не стану их задавать. Чем меньше я знаю, тем лучше, – осторожно подбираю слова. – Единственно, что я хотела бы знать, это заключение врача.

Доменико отвечает не сразу. Долго молчит, будто не слышит меня или не хочет слышать.

– Других повреждений не нашли, – отвечает наконец.

Впервые за последние дни я выдыхаю. Во мне оживает глупая, преступная надежда на хорошее.

– Возможно ли, что малыша не пытались обидеть, а просто кто-то… не рассчитал силу, когда его держал? – спрашиваю, давясь словами. Если синяки появились, потому что кто-то случайно не рассчитал силу, то можно хотя бы надеяться, что ребенок не слышал угроз и криков, не знал страха.

Как же хочется верить, что у малыша была хорошая жизнь! Я прониклась к нему такой сильной симпатией, что хочу не только обезопасить его будущее, но и исправить прошлое.

Я презираю себя за эту слабость, за малодушие. От хорошей жизни не бегут, как та незнакомка. И то, как малыш отпрянул от врача и какую истерику закатил, наводит на подозрения. На враче не было белого халата, инструментов тоже не было. Единственное его отличие от охранников в доме Доменико – это возраст. На молодых мужчин и на женщин Нико реагирует нормально, а врач намного старше, сутулый, с кудрявыми седыми волосами.

Напрашиваются определенные выводы.

Доменико не собирается отвечать на мой вопрос. Впервые на его лице отражается хоть какая-то эмоция. Презрение. Его гримаса служит мне ответом. Нет, случайностей не бывает. Малыша обидели нарочно и, возможно, не в первый раз.

Тошнота подступает к горлу. Горькая, горячая ненависть к человеку, который обидел беззащитного ребенка.

С силой сжимаю зубы, перед глазами красная пелена.

Всю жизнь я ненавидела синдикат за насилие и жестокость, а теперь все во мне требует жестокого наказания для того, кто обидел малыша. Без суда и следствия.

Нервно сжимаю ладони между колен и гадаю, оскорбится Доменико или нет, если я повторю просьбу наказать виновного?

Он все замечает. Бросает на меня взгляд, полный понимания, и чуть заметно кивает. Того, кто обидел Нико и его мать, ждет наказание. Доменико понял меня с полмысли.

– Я бы сама хотела… – признаюсь шепотом, потому что знаю, что он меня поймет. Руки непроизвольно сжимаются, и я смотрю на них и гадаю, какой способ наказания я бы предпочла. Как далеко бы зашла.

В тот момент я впервые признаю, что во мне течет кровь синдиката.

Мы возвращаемся в дом. Доменико следит, как я достаю ребенка из автомобильного кресла, взглядом провожает каждое мое движение. Расстегнув ремни, смотрю на него и вопросительно приподнимаю брови.

– Вы можете сами взять его…

Он уходит, не дослушав. Интересно, когда он решится прикоснуться с собственному сыну?

Около крыльца толпятся мужчины, нас провожают любопытными взглядами. Всем интересно, происходит ли между нами что-то личное, пустил ли Доменико мать своего сына в свою постель. В том, что я хочу туда попасть, никто не сомневается. У Доменико деньги и власть. Он скандально популярен, женщины липнут к нему день и ночь. Ему не позволят жениться на жемчужине синдиката или другой приличной девушке, однако среди дам попроще, а также неудовлетворенных жен власть имущих на него большой спрос.