Таня бесплатное чтение

Лучи солнца приятно греют мою спину. На улице цветёт изумрудного цвета трава, пряча в своей листве, возможно, одну из змей, что так сильно пугают обывателей нашего посёлка.

Днём село прямо-таки оживает, ничто не остаётся в тени, разве что ребятишки, решительно настроенные вести борьбу против ослепительного небесного колосса, прячась от него за деревьями и домами.

Фиалки, в расписанных вазах, своей красотой, казалось, испускали чары, которым, впрочем, я с радостью и без раздумий поддавался. Ковёр в коричневых тонах, украшенный рисунками цветов, мягким покровом не позволял моим ногам ощутить бесчувственный холод безвкусного линолеума. Стол, накрытый цветочной клеёнкой, неведомой магией изящества придавал силы вдохновению и подпитывал воображение. Стена напротив меня разрисована подсолнухами, одиноким пеньком и не менее одинокой бабочкой, по ошибке заплутавшей на столь необычную ей поляну. Утонченности прибавлял и молотый кофе, который я с особой методичностью распивал.

Окружённый сие великолепием, я взирал на ораву юношей, только-только попавших в объятья леди "отрочество", вечно приходящей столь не вовремя: слишком рано или слишком поздно. Им хотелось всего и сразу: любви, ребячества, отдыха от жизни, от которой толком и не успели устать. Они тянутся к табу, к сигаретам, алкоголю… Блуждая в долине наслаждений и чудес, ребята и в кошмарах не видят, что есть более тёмная сторона жизни, где таятся и прячутся за каждым углом минотавры, сфинксы и церберы, так умело маскирующиеся под "испытания", но на деле являющиеся лишь бессмысленными истязаниями.

Созерцая чудеса природы вокруг, я невольно вспомнил историю Афанасия, попутчика, встретившегося мне в поезде по пути к отцу, тогда мне довелось впервые ездить не просто к родителю, которого ни разу дотоле не видел, но и в одиночку я путешествовал впервые.

Мы с Афанасием занимали нижние места, наверху же расположились буряты, отличительной чертой которых был оглушительный храп. Их мычание во сне не давало мне спать практически всю поездку, но вот таинственный мой сосед, чьё имя тогда ещё не было мне известно, спал мертвецким сном.

Однако была у храпунов одна положительная черта, совершенно перекрывающая любой из минусов: стоило солнечном диску выйти из-за горизонта, как они тут же уходили в соседнее купе к своим этническим братьям.

Знакомство наше с Афанасием нельзя назвать странным, но неясное предчувствие уже тогда подсказывало мне, что новоиспеченный знакомый не забудется мною в течении всей жизни…

Проснувшись от слепящих глаза солнечный лучей, я подумал, что время ещё раннее, но ошибся, ибо небесное светило уже стояло в зените, да и бурятов в купе уже не было.

Моё и соседнее место озарилось золотистым блеском, пробивавшимся через толстое стекло окна, местами заляпанного руками таких же пассажиров, каким был и я.

Некоторое сожаление проснулось во мне при взгляде на это грязное стекло. Перед моими глазами раскрылась вся история его создания: от песчинок в каком-нибудь пляже до полноценной выплавки. Я представил, какой красивой, безупречно прозрачной была стеклянная панель в своем конечном, обработанном руками современных ремесленников, варианте. Смотришь через неё и видишь всю ту же землю, ту же траву, те же деревья, то же озеро, восхищаешься, и невольная улыбка проскальзывает по лицу… Сейчас я вижу, казалось бы, то совершенное стекло, чье создание так бурно разыгралось в моем сознании, и должно мне видеть лишь совершенство работы, но нет, глаза мои ловят и пятна, и отпечатки – всю грязь. На одно мгновение становится грустно от такого плебейства со стороны прошлых пассажиров, не имеющих никакого уважения к чужому труду, ведь кто-то выплавил это стекло! Кто-то старался! А им хоть бы хны, ничего они не чувствовали, когда жирными от еды пальцами прилегали к стеклу, ничего.

Но с такой волной грусти мне удавалось бороться благодаря умению созерцать красоту комплексно, да и вид мне способствовал: за окном неспешной чередой проносился Байкал.

На несколько минут Байкал захватил меня в плен своей красотой – мой взгляд был прикован к чудесной синеве. Водная гладь, отражающая сентябрьское солнце, тянулась вплоть до горизонта. Невообразимой силой веяло от огненного озера. Я жадно впитывал дух свободы, испускаемый водной стихией. Пусть и несколько однообразным был вид Байкала, но я и не желал излишних тонкостей, кои могли явиться при проплывающем лодочнике или галках, стремящихся покинуть сибирские земли. Вид был совершенен: небесный золотой колосс и бескрайняя лазурная страна, расстилающаяся под его огненным ликом – это была законченная работа живописца, не требующая добавочных вмешательств кисти.

Не долго я, впрочем, пробыл в забытье, из него меня вывел внезапно пришедший голос:

– Хоть бы шур какой пролетел. До чего же скучно. – Впервые я услышал слова Афанасия. Чувство прекрасного, издавна поселившееся в моем сердце, возмутилось от нанесенного ей оскорбления, но я сдержался, ибо все видят красоту по своему, и даже попутчик мой имеет право на субъективное, пусть и далекое от моего, созерцание прекрасного.

– Удивительно, что тебя так захватил такой пустынный и однообразный вид. – И снова речь, поносящая моё отношение к красоте.

Тут уж стерпеть было нельзя, естество моё задрожало.

Я перевёл взгляд на гласившего отвратные речи. Впервые ясно представился мне облик человека, изменившего мою жизнь: из всей одежды были лишь тёмные джинсы и бирюзовые тапки; торс был оголен, что позволяло увидеть страшную худобу; таким же худым было и лицо, с сильно вытирающимися скулами и едва заметными мешками под глазами; ярко рыжие волосы зачесывались назад.

– Вы обращаетесь ко мне? – Я был уверен, что предыдущие слова были адресованы моей персоне, но во избежание возможной нелепицы решил все же спросить.

– Как видишь, в купе только ты да я. – при сих словах из его горла вырвался сухой кашель, продолжавшийся, впрочем, секунды три.

– Перед тем, как начать спорить, можно узнать ваше имя? – Во мне всегда в значительной мере присутствовала вежливость, в отличии, по-видимому, от хама, сидящего напротив (ввиду своей глупости я думал, что Афанасий был не более, чем наглец. Ох, как же я ошибался)

– От чего же нельзя? Афанасий, а тебя как?

– Игорь.

– Будем знакомы. – Афанасий протянул мне костлявую ладонь. Вежливость, взращенная во мне культурой, побудила ответить рукопожатием.

– Что тебя так оттолкнуло в пейзаже за окном? – Я решил не ходить вокруг да около и сразу перейти к волновавшей меня теме.

– Отсутствие деталей.

– Так разве красоте они необходимы? – Услышав моё замечание, Афанасий усмехнулся и обратил взгляд на Байкал.

– Я тебе скажу больше: они не просто ей необходимы, в них и заключается красота.

– Должно быть, минимализм тебе чужд. – Я и не заметил, как перешёл на "ты". Несмотря на довольно резкое общение и тон, Афанасий располагал к себе.

– Игорь, даже не начинай говорить об этих пресловутых школах искусства!

– А что с ними не так? – Казалось, что возможность подловить Афанасия прямо-таки с небес опустилась мне в руки, как божественный дар.

– Они не нужны для понимания красоты, по крайней мере, мне. – его ответ поразил меня как гром средь ясного неба. Разом обрушились все мои надежды на обличение его заблуждений и ошибок! Если бы в итоге мысль Афанасия не ушла в субъективизм, я уверен, что разбил бы его! Однако сейчас мне оставались лишь жалкие потуги.

– Мне, в таком случае, не нужны детали для созерцания чудесного.

– Нужны, ибо ты не художник. Ты принадлежишь к иному батальону деятелей искусства.

– Да ну, и кто же я?

– Насколько могу судить, твоя девственная мечта – достичь успеха на писательском поприще. -

Я был ошарашен. Афанасий раскрыл меня, раздел меня догола, снял тысячи масок – его слова в точности описали мою страсть к письму.

– С чего ты решил? – Теперь мне оставалось постараться сохранить хладнокровие, напустив хлад безразличия.

– Это и дураку понятно: у тебя рюкзак от книг ломится; в свободное время ты только и делаешь, что читаешь да пишешь, точнее, грызешь ручку большинство времени. Судя по всему, у тебя творческий кризис. Ты зашёл в тупик. – Окончив свою проповедь, Афанасий начал смотреть мне прямо в глаза, не отрываясь и ожидая ответа.

Я рассмеялся, да так громко, что и в соседнем купе, уверен, было слышно. Собеседник был прав: все факты были на лицо, а я, идиот, ещё и удивился. В сущности, что меня так обескуражило? Попросту то, что Афанасию было не все равно на мою мечту. Он заметил, обличил её. И до, и после Афанасия никто не интересовался моим призванием, если, конечно, я не давал повод. Теперь, спустя два года,

причина моего ярчайшего удивления ясна: я был ошарашен не дедукцией моего попутчика, но его заинтересованностью, ведь дотоле мне было известно лишь равнодушие!

Но, впрочем, утаивать нет смысла: меня разбили в пух и прах. От злобы на собственную глупость оставалось только исчезнуть с глаз долой. Мною уже была открыта дверь, но противник, одержавший победу, вновь заговорил:

– Ты и не выйдешь из тупика, покуда не научишься видеть красоту.

– Тогда просвети меня, гуру, – мне уже не столько хотелось спорить, сколько огрызаться, – Как её увидеть? Что для тебя красота?

– Рад, что ты спросил, – уголки рта Афанасий поднялись, но то была не улыбка вежливости или злорадства, от неё веяло одним добродушием, – присядь, я расскажу о своём опыте, благодаря которому я познал любовь и красоту