История Семи Дней бесплатное чтение

Введение (Пролог)

В самом начале был хаос – не тот космический, что предшествует сотворению мира, но внутренний, душевный. От него не спасали ни привычные ритуалы повседневности, ни суета большого города, ни дежурные улыбки незнакомцев. Тереза, героиня этой истории, в глубине души всегда верила, что есть некий ответ, лежащий по ту сторону одиночества и страха. Но слова, которые ей внушали с детства – молитвы, обещающие покой, – казались чужими, холодными, как каменные улицы Копенгагена.

Эта повесть – о том, как человек, уставший от собственных сомнений, пытается вернуться к «Слову». Слово – и молитва, и приветствие, и доверие к другому. Возможно, оно скрывает в себе глубину, которая способна преодолеть страх: страх перед близостью, перед собственной телесностью, перед жизнью, которая не всегда бывает нежна.

Семь дней творения в Библии – символ, который здесь звучит нарочито и парадоксально. Каждый день Терезы – шаг в сторону обретаемого (или утрачиваемого) света, возвращение к «водам» детских воспоминаний, встреча с жёсткой «сушей» городских будней, поиск «светил» на небесном своде ночных улиц. И всякий раз она будто спрашивает: «Где мой истинный свет? Как распознать живое «Слово» сквозь шум миллионов голосов?»

Не ищите в этих страницах готовых ответов. Возможно, здесь куда больше вопросов – но иногда именно вопросы толкают нас к вере и к любви, которые, будучи однажды найдены, оказываются источником тепла в холодной реальности. Пусть же этот поиск послужит читателю напоминанием: даже в самом «каменном» городе, под низким небом, есть место для тихого луча, что способен согреть сердце.

День Первый: В начале было Слово…

«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога.»

(Евангелие от Иоанна 1:1–2)

Вечерний Копенгаген опустился под низкое, почти ощутимое небо. Сумерки густели, и сырой ветер, пробегая по узким улочкам, словно выдувал из них последнее тепло. Тереза шагала по брусчатке, выложенной крупным тяжёлым камнем: к каждому камню, казалось, прилипла её собственная усталость. На редких фонарях дрожал мягкий жёлтый свет, но и он выглядел неуверенно, будто не хотел вступать в спор с наступающей тьмой.

Её мысли путались, как тонкие нити: вспоминалось резюме, которое нужно было срочно отправить; клиент, что донимал жалобами; коллега Марта, невесть откуда берущая силы на всё и сразу. И, поверх всего, тянулось неотступное понимание: “она идёт на свидание” с почти незнакомым мужчиной. Почему? Зачем?

«Боже… – тихо проговорила она, сунув руки поглубже в карманы пальто. – Почему каждое свидание… да и каждая встреча… начинается с “Привет”?»

Слово «Привет» казалось ей слишком простым и в то же время роковым. Кто произнесёт его первым, тот и «заведёт» разговор, задаст ритм. И мужчины – они-то всегда говорят его первыми, берут на себя эту власть над моментом. «А что, если сказать мне самой?» – мелькнуло у Терезы, и она ощутила, как внутри что-то вздрагивает: может ли она на это решиться?

Проходя мимо узкой кофейни со стеклянной витриной, она невольно притормозила. Обычно в Копенгагене повсюду сновали велосипедисты, звонко сигналя друг другу, но сейчас улицы были на удивление тихи: лишь дальний гул машин и редкий стук педалей где-то за поворотом напоминали о жизни вокруг. Порыв ветра швырнул ей в лицо сырость, и на сердце вдруг сделалось совсем тоскливо.

«Город холоден, – подумала она, – ровно как и я сама. Он не отвечает, если ему задать вопрос…»

В детстве же всё было не так. Дети говорили без стеснения, не мучаясь сомнениями, – говорили вслух: «Хочу», «Больно», «Радуюсь». Теперь каждое слово казалось тяжестью, почти «тюрьмой».

«Нужно молиться голосом, словами… – вспомнились слова матери. – “Отче наш” читай…»

Но разве в её устах молитва была чем-то живым?

Тереза вспомнила бабушку: каждый вечер та неизменно уходила в дальнюю комнату, где висела икона. Дом казался ветхим: половицы скрипели под шагами бабушки, в окнах ходили сквозняки, и за стенами дышала ночная тьма. Бабушка зажигала свечи и шёпотом повторяла «Отче наш». Тереза – девочка тогда – тихо кралась к приоткрытой двери, слышала ровный, почти безжизненный шёпот.

«Почему эта молитва казалась мне холодной, как зимний ветер?» – думала она теперь, глядя на своё бледное отражение в стекле витрины. Сколько раз она пыталась найти в тех словах тепло и не находила. Вместо этого была отрешённость, будто сам Бог стоял по ту сторону – далёкий, не слышащий, и бабушка отдаёт ему всю любовь, оставляя внучке лишь тень.

«Как будто бы Бог забирает у нас человечность, – мелькало у неё. – Если так, то зачем мне такое “Слово”?»

И тут же вспомнилось ещё одно: «Молчи и слушай», – говорила бабушка. Но молчание, думала Тереза, разве может родить любовь? Молчание – это стена, что заставляет замкнуться, сдерживать чувства, стыдиться своих желаний.

Она снова взглянула на улицу: фонари поодиночке таяли в потёмках, а в глубине переулка мерцали огни пригородных трамваев или автобусов (в этом городе смешался старинный уклад и современность). «А мужчины… они приходят в мою жизнь, словно случайные пассажиры в метро. Один зашёл, сел рядом, вышел, – и всё.»

Порыв ветра подхватил её шарф, и Тереза вдруг почувствовала, как внутри зашевелился знакомый стыд: стыд за её собственное тело, за это тихое желание быть с кем-то. Ей всегда казалось, что это запрещено – будто она предаёт какую-то невидимую заповедь. «Но почему? Почему я не могу просто… жить, как все?»

На миг ей стало больно и страшно. Словно этот холодный город, с неосвещёнными кафе и бледными стенами домов, отражал её собственное одиночество. Ей хотелось сорваться с места, сбежать – но она боялась остаться наедине с собой и с этими мыслями, что мучили её не первый день.

Вдруг сквозь тучи пробился тонкий луч солнца. Он был совсем слаб, но задел её щёку, едва коснувшись кожи. Она замерла. «Это было… реально?» – подумала она. Внутри будто пробежала искра тепла, совсем крохотная, но искренняя. На мгновение она поверила, что могла бы быть иной, настоящей, без этого щемящего стыда. Но луч тут же пропал, и улица погрузилась в серость.

Стук колокольчика на дверях кафе вернул её в реальность. Она отстранилась от витрины, глубоко вздохнула и вошла внутрь.

Тёплый воздух окутал её запахом свежесваренного кофе и чего-то сладкого, может, корицы или ванили. Мужчина сидел у окна, увидел её и улыбнулся – будто ждал. Но сердце Терезы ёкнуло: «Сказать ли мне “Привет” первой? Смогу ли?»

Она сделала несколько шагов, чувствуя в коленях слабость. И, наконец, почти выдохнув, произнесла:

– Привет.

Собственное слово прозвучало для неё глухо, как из далёкой пещеры, и вместе с тем в этой простоте было что-то освобождающее, пусть и смутное. Внутри мелькнуло: «Может быть, даже в таком коротком слове есть капля живой жизни…»

___________________________________________________________________

«Господь – Пастырь мой,

Я ни в чём не буду нуждаться;

Он покоит меня на злачных пажитях

И водит меня к водам тихим.»

(Псалом 22:1–2 [23:1–2])

Бог-Пастырь, тихие воды… Но Тереза всё ещё не уверена, что это обещание может касаться и её. Она знает лишь холод молитв бабушки, те чуждые слова «Отче наш», звучавшие для неё заклинанием без любви. И теперь, когда она стоит в кафе, сказав своё неуверенное «Привет», ей остаётся вопрос: «Слово – это спасение? Или новая “тюрьма”?» Может ли кто-то повести её к «тихим водам», если она сама боится своих желаний и стыдится своего голоса?

И этот вопрос пока остаётся без ответа.

День Второй: И сказал Бог: да будет свет

«И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош.»

(Бытие 1:3–4)

Тереза пробудилась с неясным ощущением, что что-то переменилось в её теле – как если бы во сне её коснулась невидимая рука и всё сдвинулось с привычного места. Открыв глаза, она увидела вокруг только полумрак: очертания мебели казались размытыми, словно сквозь слабое стекло. Секунду она не понимала, где находится, кто она и почему в ней самой словно возник разрыв между сознанием и телом.

Шелковое покрывало, разостланное по постели, обвивало её руки, ноги, плечи – почти чувственно, но это касание не дарило тепла. Скорее, оно походило на холодный шёлк, чуждый и при этом требовательный к каждому миллиметру её кожи. Тереза медленно провела рукой по ткани, пытаясь вернуть себе ясность. Но ясности не приходило.

«Где я?..» – мелькнула мысль. Раньше в её комнате такого покрывала не было. И мебель-то выглядела старинной, винтажной: тяжелый запах старого дерева, отзвуки времени в каждом уголке. Казалось, что это не её мир. Не её пространство.

Она перевела взгляд на собственное тело: «Оно моё, но почему ощущается чужим?» В груди вдруг сжалось от тревоги. Было невыносимо странно чувствовать, как будто руки, ноги, плечи слушаются её, но не принадлежат ей – словно какой-то иной человек скользит внутри её кожи.

Повернув голову, она заметила рядом мужскую фигуру. Он спал с видом полного спокойствия, его ровное дыхание едва слышно колыхало воздух. В тусклом свете его лицо показалось ей странно знакомым и одновременно чужим. Как будто в нём отражались “её собственные черты”, и она не могла понять, почему это сходство так явно бросается в глаза именно сейчас.

«Быть может, это и есть моё отражение?» – шальная мысль заставила её сердце сжаться. Действительно, его нос, его глаза, такое чувство, что – копия её самой, хоть и в мужском обличье. Как если бы они стали двумя частями одного существа.

Её пальцы снова скользнули по шелковому покрывалу – слегка дрожа, пробуя на ощупь ткань. И в этом движении было что-то завораживающе пустое. Она не могла остановиться, хотя от каждого прикосновения внутри поднималась волна странного страха и необъяснимого влечения. Казалось, что ткань соединяет их двоих в единое целое, пусть и на мгновение. Но в душе прорастала пустота, словно никакая близость не могла залечить этот внутренний надрыв.

«Что мы сделали? И сделано ли что-то дурное? Разве мы виноваты в том, что ищем тепла?»

Мысли метались. Казалось бы, случайная встреча двух одиноких людей – но отчего же тогда в ней так много смятения? Почему она ощущает себя не в своей тарелке, в этом винтажном убранстве, где каждая вещь словно хранит чужую историю? В глубине души затаилась мучительная догадка: «Возможно, мы оба искали нечто, чего нет»