Мышление третьего тысячелетия. Поиск смысла в мире бессмыслицы бесплатное чтение

Представьте, что вы с приятелями отправились в поход. Внезапно вы ощущаете сильное давление в груди, теряете сознание и приходите в себя уже в больнице. Два молодых ординатора, единственные врачи на дежурстве в этот день, изучают ваш снимок компьютерной томографии, и вы слышите их разговор. У них две версии того, что приключилось с вашим сердцем. И вот в чем загвоздка: они не могут понять, какая из них верна. Если верен сценарий А, тогда вам понадобится операция на сердце. Ее нужно начинать немедленно, чтобы вы смогли протянуть еще хотя бы несколько часов. Существует высокий риск осложнений, включая такие, что могут стоить вам жизни, но без операции шансов у вас никаких. Сценарий Б, однако, видится им настолько же вероятным. В этом случае все, что вам сейчас необходимо, – это медикаментозная помощь. Лекарства помогут вам продержаться еще два-три дня, что даст врачам достаточно времени для дальнейших анализов и наблюдений. Но если на самом деле все-таки верен сценарий А, тогда лекарственная терапия окончится для вас летальным исходом.

Тут ординаторы видят, что вы очнулись. Они спрашивают, какой вариант дальнейших действий вы предпочтете. «Не имею ни малейшего понятия! – отвечаете вы. – Не давите на меня – просто спасите мне жизнь!» Некоторое время они совещаются, а затем предлагают два других способа принять решение. Во-первых, они знают, что вы большой поклонник демократии, поэтому вы можете воспользоваться демократическим методом: предложить всем в городе – парковщикам, обычным гражданам, членам городского совета – проголосовать. В качестве альтернативного варианта вам предлагают поручить выбор самым компетентным и опытным врачам.

Если необходимо принять ответственное решение, когда мы некомпетентны или просто не знаем правильного ответа, сначала мы выбираем, к кому обратиться за советом или где запросить информацию, чтобы обосновать решение наилучшим образом. Во многих сложных ситуациях, таких как избрание политического представителя, легализация марихуаны или подбор участка для строительства ветряных электростанций, и в самом деле важно мнение большинства. При принятии подобных решений многое говорит в пользу демократического подхода. Но в этом гипотетическом клиническом случае вряд ли многие стали бы утверждать, что для них важнее мнение большинства. Что здесь действительно важно, так это качество решения, и вы сделаете более разумный выбор, если спросите совета у пары хороших врачей, а не устроите голосование.

Мы не обладаем одинаковыми знаниями обо всем на свете. Кто-то знает больше об истории, кто-то – об автомобилях или медицине. Если знание – сила, то, отрезав себя от специальных знаний, которыми владеют всевозможные эксперты, вы себе только навредите. Одна из причин, по которой стоит прислушиваться к мнению экспертов: так вы сможете сделать то, что вам нужно.

Однако потребность в экспертизе ставит нас перед тремя непростыми задачами. Во-первых, если у нас самих нет специальных знаний, то как вообще понять, какие знания нам нужны и кто является надежным экспертом в этой области? Во-вторых, допустим, мы все-таки нашли надежную экспертизу: как и когда уместно подключить к процессу остальные ключевые компоненты решения – ценности, эмоции, цели? И в‐третьих, что делает это решение правомерным и соблюдающим нашу личную автономию? Кто является последней инстанцией и почему? Давайте начнем разбираться с каждым из этих вопросов.

Эксперты и псевдоэкспертиза

Современная наука, как правило, сложна: она развивалась при помощи математических моделей, совершенно недоступных для понимания большинства. Чтобы их понять, требуются годы обучения. Это часто приводит к тому, что люди безоговорочно следуют советам или указаниям экспертов («Ну вы же все равно не поймете формулы, поэтому просто делайте что вам говорят»). С другой стороны, в некоторых людей роль несведущего вселяет такое чувство беспомощности, что они хватаются за возможность проявить антагонизм и отказываются слушать экспертов.

Эта дилемма особенно ярко проявилась во время пандемии COVID-19. Ученые давали множество рекомендаций: «Не носите маску», «Носите маску», «Прививайтесь, чтобы уберечься от ковида», «Прививайтесь, чтобы легче перенести ковид» и так далее. Однако мало кто из нас понимал, что стояло за этими советами и почему они со временем видоизменялись. Мало кто мог объяснить, что вообще такое вирус или как именно все эти меры могли помочь от него уберечься. «Автономия» в этой ситуации, казалось, сводилась к следующему: вы могли попытаться изолировать себя от всей противоречивой информации или попробовать выбрать среди экспертов тех, кому доверяете больше всего.

Растерянность, вызванная переизбытком информации (разной степени качества) во время пандемии, – это один из примеров более глобальной проблемы: на нас обрушивается обескураживающий поток информации на любую тему, способную представлять практический интерес. Если тема требует специальных знаний, как поступить, чтобы найти самую достоверную информацию? Кому довериться? Почему следует отдать предпочтение одним экспертам, а вовсе не другим?

Для принятия практических решений, когда требуется точная информация, руководствуйтесь следующим: используйте источник информации, который работает. Возьмем, например, сельское хозяйство. Люди занимаются земледелием уже давно – примерно 12 000 лет. И если вы соберетесь фермерствовать, есть разные способы узнать, когда, скажем, лучше выращивать кукурузу. Можно положиться на слово духовного лидера. Или на совет того, кто заявляет, что на время сева кукурузы укажет положение звезд. Эти способы могут прекрасно работать в стабильной обстановке; духовные наставники и астрологи наверняка подстраивают свои предсказания под местные условия среды на протяжении многих поколений. Однако научный подход – эксперимент и наблюдения – предлагает серьезное преимущество. Поищите более удачные сорта семян, изучите более эффективные способы полива. Попробуйте разные варианты и понаблюдайте, что приносит наилучший результат. Какой бы сильной ни была ваша вера в духовного лидера или предначертания звезд, она быстро иссякнет, когда вы увидите, что у соседа урожай куда выше и что у него густо, а у вас – пусто.

Самое замечательное в науке то, что она работает. Вряд ли стоит упоминать, как глубоко она проникла в нашу повседневную жизнь: от медицины до продуктов питания, от автомобилей до Интернета – едва ли кто-то с этим поспорит. (На самом деле одна из причин, по которым нам сложно ориентироваться в бурных потоках информации, – множество безумных утверждений о возможностях науки: от вживления микрочипов в вакцины до замены солнца электронными лампами. Наука добилась таких высот, и ее могущество считается настолько очевидным, что многим людям не составляет труда предположить, что она способна и на подобные чудеса.)

Наука работает не по волшебству, а по расчету. Она помогает не увлекаться заманчивыми идеями, не имеющими под собой никакой основы. Всем нам непросто преодолевать свои естественные предубеждения, но ученые также разработали ряд методов защиты. Это «беспристрастные» методы, поскольку, оценивая данные, вы можете запустить процесс более-менее механически, не вовлекая проявления вашей психики. Эти методы общие для всех наук; в разных дисциплинах они называются по-разному, и все же суть у них одна. И если вы до сих пор не используете эти методы, вам следует о них узнать. Они научны, но ничего сверхсложного там нет: их нетрудно понять, они не требуют математических вычислений и позволят вам, не будучи экспертом, разбираться в том, что говорят ученые.

Возьмем, к примеру, молекулярного биолога, изучающего специфические белки в организме человека. Такой ученый сможет взглянуть на данные эксперимента в области возрастной психологии – скажем, о том, как дети постигают арифметику, – и понять его логику. Это произойдет совсем не потому, что карьера в молекулярной биологии подразумевает много специальных знаний о процессе обучения у детей. Здесь не требуются математические навыки, и математический анализ, вероятно, будет довольно простым. Скорее это объясняется тем, что эксперименты в любой научной дисциплине сопряжены с одними и теми же проблемами, и все ученые должны обезопасить себя от одинакового набора предустановок. Научиться этим методам нетрудно даже в отсутствие научной подготовки – на самом деле это нетрудно и в случае, если у вас нет формального образования. Они незаменимы и вне контекста академических исследований, даже когда вы размышляете об очень практических вещах, например чем накормить ребенка или стоит ли вакцинироваться.

Имея представление об этих методах, мы не сможем повторить эксперименты ученых и не приобретем специальных научных знаний, на накопление которых требуются долгие годы. Однако мы будем в состоянии определить, что перед нами – честная работа, приближающая нас к истине, или просто красивая сказка, играющая на наших предрассудках. Мы сможем отличить экспертизу от псевдоэкспертизы. Поэтому сформулировать суть методов и инструментов научного мышления и вооружить ими читателей – одна из главных целей этой книги.

Выбор ценностей

Однако в большинстве случаев для принятия решения одних фактов недостаточно. В самом деле, порой у нас вообще не возникает потребности во внешних фактах. Кто смешнее: Чарли Чаплин или братья Маркс? Какой соус вкуснее: красный или зеленый? Но чаще всего, хотя для принятия решения нужны факты, это все же не единственное, что нас волнует. Важными параметрами, влияющими на наш выбор, часто становятся ценности, этика, страхи и цели.

Даже в медицине два человека, обладающие одинаковыми знаниями, могут выбрать разную тактику лечения. Вернемся к сценарию, где вы очнулись на больничной койке. Вам надо оценить, на что указывают имеющиеся данные, но при этом взвесить, что в этой ситуации для вас важнее. Люди могут оценивать риск по-разному. Вы можете подумать: «У меня такой же шанс поправиться, если я просто приму лекарство, но я не могу рисковать жизнью, и поэтому выберу операцию. Осложнения возможны, но это испытанное и проверенное медицинское вмешательство, и вряд ли я от этого умру». Или же, если вы несколько смелее, вы скажете себе: «Я не желаю проходить через все мучения операции и последующего восстановления, если шансы на выживание при этом не будут намного выше, поэтому я рискну и выберу медикаменты». Вам решать, какое значение придавать этому риску. Врачи могут оценить степень риска – но не степень его важности лично для вас.

Подобные проблемы особенно мучительны для родителей ребенка, у которого, допустим, диагностировали онкологическое заболевание. Для вас может быть совершенно неприемлемой мысль, что вашему ребенку назначат радикальное лечение с высоким риском неблагополучного исхода, которое сработает, если шансы сложатся в вашу пользу. Или вы даже настоите на радикальной терапии, не в силах смириться с тем, что болезнь будет прогрессировать. Какое значение вы придаете риску, зависит только от вас: здесь эксперты ничего посоветовать не могут. Никто, кроме вас, не может решать, перевешивает ли риск смерти вашего ребенка от рака риск того, что он выживет, но будет страдать от необратимых пагубных последствий лечения. Сложной математической формулы или научного эксперимента, способных соизмерить эти факторы, не существует.

Здесь у нас есть целый ряд представлений, которые мы называем «ценностями» и противопоставляем поиску фактов – тому, чем пытаются заниматься ученые. Вероятно, ваши ценности исходят из семьи, религиозной общины, или вы просто переняли их у людей из ближайшего окружения и усвоили из прочитанных книг. Люди по-разному смотрят на те или иные ценности, и большинство руководствуется набором не вполне последовательных установок. Все эти факторы способны влиять на то, какое значение вы придаете риску всевозможных негативных исходов при принятии решения, и на то, насколько важны для вас предполагаемые благоприятные последствия.

Не существует «экспертов» по оценке таких вопросов – как есть, например, специалисты, рассчитывающие возможные риски или преимущества вакцинации. Однако существуют люди, которые много размышляют над моральными проблемами, в особенности теми, что часто возникают в реальной жизни, – и им знакомы доводы, обычно приводящиеся с разных сторон. Не зря больницы и университеты нередко нанимают таких специалистов для помощи в принятии практических решений. Многие из нас знают людей, с которыми особенно хочется поговорить о вещах, сложных с моральной точки зрения, – это могут быть родители, партнеры, духовные наставники или старые друзья. Но не бывает экспертных комиссий, общепризнанных в качестве авторитетов по моральным ценностям, в отличие от экспертных комиссий, дающих рекомендации по вопросам вроде последствий употребления табака.

Все становится еще запутаннее, когда в процесс принятия решения вовлечена целая группа или сообщество. Трудно может быть не только прийти к согласию по поводу фактов (хотя, если в вашем арсенале имеются инструменты, о которых мы только что начали рассказ и которые обсудим в последующих главах, у вас будет шанс выявить надежные источники информации), – в вашей группе могут найтись люди с различными, даже противоположными ценностями. Мы сосредоточимся на этой проблеме далее в этой книге.

Экспертиза и полномочия

Итак, когда мы обдумываем различные варианты выбора и пытаемся представить себе потенциальные последствия наших действий, нам нужно найти источники надежной фактической информации и рассмотреть эту информацию в контексте наших ценностей. Но кто в итоге имеет полномочия принимать решения?

В большинстве современных обществ существует презумпция того, что человек имеет право самостоятельно принимать касающиеся его решения. Но задумывались ли вы над тем, почему именно вы должны иметь право на такие решения? Этот вопрос стоит в центре многих актуальных дискуссий.

Предположим, что все мы, включая вас самих, желаем вам только блага. Почти все мы можем вспомнить моменты, когда мы ошибались, совершали поступки, о которых потом сожалели, или принимали решения, которые привели к плачевным последствиям. Мы не всегда сведущи в том, что приведет нас к желаемому результату – не только когда дело касается сложных медицинских вопросов, но и во многих других областях. Если вы просто хотите, чтобы у вас все складывалось хорошо, быть может, решения за вас должны принимать эксперты.

Большинству из нас эта идея покажется сущим кошмаром. Мысль о том, что общество будет управляться экспертами, решающими, что и когда нам есть, какие лекарства принимать, какие медицинские процедуры проходить, какую профессию выбрать, к каким социальным группам принадлежать, каким спортом заниматься и с кем встречаться, видится нам кромешным адом, даже если эксперты будут во всем правы. Нам хочется сохранить за собой право наплевать на советы «экспертов». Но будет ли это рациональным? Вы возразите – и, наверное, будете правы, – что даже «эксперты» порой ошибаются, и вы в любом случае можете расходиться с ними в понимании ваших интересов. Такое, конечно, не исключено. Однако не исключено и то, что вы подвержены саморазрушительным порывам – что так же плохо; что для вас было бы гораздо полезнее, если бы единственными людьми, принимающими касающиеся вас решения, были эксперты. Так почему же нам настолько претит мысль об отказе от своих полномочий?

Естественным будет ответить, что вы росли – по крайней мере, в демократическом обществе, – считая себя свободным человеком, со своими правами и обязанностями. Вы ожидаете, что вашу свободу будут признавать и уважать. Мысленно вернитесь к ситуации, когда вы приходите в себя после сердечного приступа: как поступить дальше? В конце концов именно вам предстоит оценить ситуацию и принять решение. Вы не можете просто поддаться на уговоры экспертов, утверждающих, что они лучше знают, что вам нужно. Решение за вами.

Но во многих важных вопросах на кону стоит не ваше личное благополучие, а благополучие другого человека, который не в состоянии принять решение. Предположим, ваша бабушка при смерти, и нет никакой надежды, что полноценная работа ее организма восстановится. Она находится без сознания на аппарате жизнеобеспечения. Бабушка дала вам право решать, когда его отключить. Когда следует – и следует ли вообще – это сделать? Что ж, почитатели искусственного интеллекта могли бы ответить: пусть решает машина, которая учтет все имеющиеся медицинские и статистические данные о вероятном исходе. Могут понадобиться вычисления, гораздо более сложные, чем вы могли бы сделать самостоятельно, основанные на всевозможных сведениях о вашей бабушке и современных знаниях в области медицины. Проблема в том, что в подобной ситуации решение придется принимать именно вам – об этом вас попросила бабушка. Выбирать вам. Нельзя предоставить это машине. Недостаточно просто сказать: «Ну, машина же сказала, что бабушку пора отпустить, вот я и вынул вилку из розетки». Возможно, машина могла бы предложить разумные аргументы и доводы, которые следует принять во внимание, но вам нужно в них разобраться и все взвесить, чтобы сделать окончательный выбор. Будучи свободной, независимой личностью, вы должны сами принять ценностное решение в отношении человека, который доверил вам заботу о себе, даже если перед этим вы посоветуетесь со множеством других людей или машин и даже если вы последуете их совету.

Кажется, принятие решения, касающегося себя самого, отличается от принятия решения, способного повлиять на жизнь пожилого родственника, ребенка, страдающего от онкологического заболевания, или младенца, который не способен за себя говорить, или же решений о животных, деревьях и неодушевленных предметах. Возьмем животноводство. Если вы занимаетесь фермерством и хотите, чтобы с вашим скотом все было хорошо, в вашем распоряжении столетия знаний и научных данных о том, что нужно делать; от фермеров и скотоводов ожидается, что они воспользуются всей этой информацией в своей работе. Нас не беспокоит, что фермеры принимают решения, не спрашивая мнения животных, – справедливо это или нет, но мы считаем, что обладаем свободой, которой у животных нет. Есть огромная разница между ученым, дающим советы в отношении людей, и фермером, решающим, стоит ли, например, проводить вакцинацию скота. Мы признаем других людей самостоятельными личностями и ожидаем от них того же. (Отчасти мучительность принятия решений за престарелого родственника или маленького ребенка объясняется тем, что, хотя это и невозможно, нам все-таки хочется спросить мнения самих пациентов, ведь мы полагаем, что выбор должен быть за ними, а не за нами; по поводу животных мы, как правило, такого дискомфорта не испытываем.)

В некоторых случаях нам приходится принимать решения не за человека, который не в состоянии сделать это сам, а как одному из членов группы или сообщества, коллективно признающих, что последствия этого решения затронут всех. И хотя в примере с сердечным приступом вы, вероятно, отвергли демократический метод выбора, голосование является одним из способов включения членов сообщества в процесс принятия решения, которое касается их самих. Принимая участие в коллективных решениях, мы бываем вынуждены учитывать многочисленные и противоречивые интересы и ценности, а также разные мнения по поводу того, какие факты считать надежными и каким экспертам доверять. Далее в книге мы обсудим несколько методов, позволяющих группам не только совместно оценивать информацию, но и вдумчиво анализировать ценности друг друга, совершенствуя тем самым голосование, которое мы обычно считаем демократическим процессом.

Есть несколько особых случаев, когда люди, затрагиваемые определенным решением, могут не обладать полномочиями их принимать. Помимо рассмотренных нами ситуаций с недееспособностью, это также ситуации, когда последствия персональных, казалось бы, решений человека могут отразиться не только на нем самом. Именно по этой причине, например, мотоциклисты обязаны надевать шлемы, а органы здравоохранения наделены полномочиями закрывать школы во время пандемии. И все же чаще всего мы подразумеваем, что именно индивиды и сообщества имеют право принимать касающиеся их решения.

Режимы отказа

Итак, эффективное принятие решений зависит от трех составляющих, которые мы обсудили выше: точной информации от надежных экспертов, внимательного анализа ценностей, а также структуры, которая наделяет полномочиями принимать решения того, кого они затронут. Если одна из этих составляющих сильно перевешивает остальные, мы сталкиваемся с явным отказом системы и понимаем, что что-то пошло не так.

Например, что произойдет, если мы переоценим роль экспертных знаний в процессе принятия решения? Некоторые политические философы в последнее время заговорили об экстремальной версии подобного сценария, «эпистократии» – обществе, где, чтобы иметь какое-либо право голоса, человек должен обладать определенным уровнем образования или знаний. Возможно, голосовать будет позволено лишь тем, кто окончил среднюю школу или вуз. Или голосовать смогут все, но чем выше ваш уровень образования, тем больше будет вес вашего голоса [4].

Очевидно, какими бы ни были преимущества эпистократии, ей, несомненно, свойственны тревожащие характеристики, и мы обсудим это ниже. И все-таки как работать с учеными, не наделяя их слишком широкими полномочиями? Роль ученых по отношению к нам нельзя приравнивать к роли владельцев фермы: мы не хотим, чтобы нами управляли, словно овцами. Мы не желаем, чтобы ученые имели над нами власть, на которую мы не соглашались. Мы хотим самостоятельно контролировать ценностные аспекты своих решений. И если ученые захотят повлиять на наш выбор, им придется нас в нем уверить – объяснить обнаруженные факты и продемонстрировать, какие методы применялись для обеспечения объективности результата, и уже тогда мы сможем решить, насколько это все убедительно.

Это означает, что все – как ученые, так и неспециалисты – должны иметь некоторое представление о методах, используемых исследователями для того, чтобы делать выводы, и неудивительно, что это те же методы, которые мы уже называли важными при выборе надежных экспертов. И, как мы уже говорили, это не какие-то тайные знания: мы все можем им научиться, и это одна из целей данной книги.

А что, если мы переоценим роль автономии в процессе принятия решений? Этот режим отказа включается, когда тонкий баланс между составляющими решения превращается в выбор «либо-либо»: «Вы можете либо отказаться от свободы, передав ее технократам, либо сохранить ее, отказавшись от их так называемых экспертных знаний, и проводить свои собственные исследования». Это, к примеру, закончится тем, что вы проведете пару сотен часов за просмотром видео на YouTube и отбором информации, которая покажется вам «похожей на правду». Конечно, проблема в том, что это «похожее на правду» может с одинаковой вероятностью оказаться как верной, так и фатально ошибочной информацией. У нас есть предубеждения, которые, например, заставляют нас доверять заявлениям особенно харизматичных личностей или верить историям, подтверждающим уже имеющиеся у нас предрассудки или демонизирующим людей, которые нам не нравятся. (Мы обсудим когнитивные искажения более подробно в последующих главах.) Когда мы руководствуемся здравым смыслом в попытках определить, что «похоже на правду», наша слепота к собственным предрассудкам приводит к уязвимости перед ошибками – порой даже фатальными. Мы словно атакуемая армия, у которой отключен радар: мы просто не знаем, от чего защищаться.

Иной режим отказа включится, если мы неправильно поймем, как сделать так, чтобы во время принятия решения наши коллективные и индивидуальные ценности были надлежащим образом сопоставлены с экспертными знаниями. Мы настаиваем на том, что компетентные ученые не должны вмешиваться в обсуждение ценностей. Конечно, нам бы очень хотелось, чтобы ученые, работающие над определенной проблемой, задумывались о том, как будут использоваться результаты их исследований и – как, например, в случае с атомной бомбой – должны ли они использоваться вовсе. На самом деле мы надеемся, что хорошая научная подготовка поощряет такое этическое мышление. Мы не хотим, чтобы ученые редактировали геном человека или считывали человеческий мозг, не задумываясь о последствиях – как хороших, так и плохих. Итак, более развернутая трактовка нашей цели заключается в том, что мы хотим отделить фактические изыскания ученых от проявлений их житейской мудрости по поводу ценностей, о которых идет речь, поскольку мы хотим видеть в них в первую очередь экспертов по фактам, и только потом участников дискуссий о ценностях. Консультируя нас, эксперт, которому можно доверять, должен уметь разграничивать эти две роли.

Примеры режимов отказа системы не ограничиваются тремя, описанными выше: существуют всевозможные сценарии, при которых нарушается хрупкое равновесие между экспертными знаниями, ценностями и автономией. Когда мы принимаем решения, коллективно или индивидуально, часть нашей задачи – внимательно следить за этим балансом, а также за процессами, приводящими к определенному выбору. Интересно, что здесь также есть место экспертным знаниям. В частности, знания, необходимые для понимания (иногда демократического) процесса принятия общественно значимых решений и для изучения последствий предлагаемой политики для общества, нередко сами по себе являются еще одной формой научного мышления. Как мы увидим, идеи и наработки из социальных наук могут быть невероятно полезными для того, чтобы определить, как организовать совместное принятие решений. Можно улучшить способы принятия решений в обществе, чтобы аргументы и предпочтения каждого имели должный вес.

Подобные экспертные знания могут также быть особенно важными для признания таких ценностей и целей, о которых раньше у нас имелось лишь смутное представление, но которые кажутся полезными и даже необходимыми для принятия решений, как только их удается сформулировать. Например, оказалось полезным затронуть вопрос о разных временных масштабах, в рамках которых социальная политика начнет приносить плоды, и о том, какое значение мы придаем текущим интересам современного населения по сравнению с интересами людей, которые будут жить через тридцать лет (или даже через тридцать поколений).

В конечном итоге, принимая все эти решения, от персональных до общественных, – мы делаем ставки. У нас редко есть гарантия правильности нашего выбора. Эта сторона процесса принятия решений тоже выиграет от применения подходов научного мышления, которые мы обсудим в последующих главах, в особенности методов «вероятностного мышления».

Все, о чем мы говорили в этой главе, также базируется на идее, что существует единая, одинаковая для всех реальность, и что наука может показать, как исследовать ее устройство. Но почему следует думать, что наука рассказывает о внешнем мире, который для всех одинаков? Почему следует считать, что удивительный мир, о котором рассказывает наука – с его крошечными частицами и силами, далекими галактиками, электромагнитным излучением, скрытыми мотивами и резкими изменениями кровотока в мозге, – на самом деле существует, и существует для каждого из нас? Если у нас нет общего мира, совместное принятие решений становится невозможным. И это будет главной темой следующей главы.

Ни для кого не секрет, что по научным вопросам ведутся политические дискуссии. Например, в США люди, придерживающиеся правых взглядов, как правило, считают, что изменение климата не несет больших рисков для человечества; приверженцы левой повестки обычно полагают, что угроза довольно велика. Правые уверены, что ослабление контроля за частным владением оружием не приводит к росту преступности, а левые – что дело обстоит с точностью до наоборот.

Естественно думать, что это объясняется тем, что люди с той или другой стороны недостаточно хорошо разбираются в науке. Люди по вашу сторону баррикад разбираются, а по чужую – нет. Если бы дело было только в этом, тогда прийти к согласию по таким вопросам можно было бы, повысив всеобщий уровень понимания научной информации. Однако социологи обнаружили, что люди, грамотные с научной точки зрения, есть на обоих полюсах политического спектра и что информирования о «фактах» редко достаточно для сглаживания политических разногласий.

Как мы подробнее разберем далее, в спорах на острые темы мы нередко принимаем чью-то сторону, основываясь не на представленных доказательствах, а на собственных убеждениях. Более того, изощренной научностью порой злоупотребляют, чтобы превратить данные в оружие, используя их для продвижения своих взглядов. Если вы придерживаетесь левой идеологии и ваши друзья считают идею разумного божьего замысла полным бредом, признав, что не исключаете такой возможности, вы будете вынуждены понести значительные социальные издержки. Знание предмета позволяет вам сформировать доказательную базу, подтверждающую мировоззрение, которого уже придерживается ваша социальная группа. Если вы сторонник левых взглядов и все ваши друзья убеждены, что слабое регулирование владения оружием приводит к росту преступности и уровня смертности от огнестрельного оружия, вы заплатите высокую цену, задумавшись о вероятности того, что владение оружием предотвращает преступления или что контроль в данной сфере не приносит результатов. Если же вы в лагере правых, все будет с точностью до наоборот. Получается, знания дают вам лишь способ отстаивать взгляды, одобряемые вашей группой.

Вы спросите: разве это такая уж проблема? На индивидуальном уровне можно быть социально успешнее, лучше ладить с людьми и иметь меньше трудностей в жизни, просто отражая мнение выбранной социальной группы. Если всем вместе петь в унисон в той церкви, которую вы выбрали сами, тогда какая разница, какая из церквей «права»? И вообще, существует ли «правота» за рамками того, чтобы шагать в ногу со своим ближайшим окружением и уважать властные структуры, которые поддерживают в вашей жизни порядок? Возможно ли, что не существует единой «истины», с которой мы все должны согласиться, невзирая на политические пристрастия?

Истина, ложь и научные устремления

На самом деле люди очень редко воспринимают истину как сущность, которая разным людям видится по-разному. На какой бы стороне вы ни были, вам будет казаться, что несогласные с вами неправы, что они совершают серьезную и даже опасную ошибку. Люди относятся к разногласиям по поводу владения оружием совсем иначе, чем к расхождениям во мнениях насчет любимой песни или самой вкусной пиццы.

Хотя некоторые профессора гуманитарных факультетов считают саму науку всего лишь одной из множества властных структур, большинство ученых, как и остальные из нас, полагают, что существуют правильные и неправильные представления об основных фактах бытия. Более того, они убеждены, что весь смысл науки как раз и состоит в том, чтобы выяснить, что является объективно истинным или ложным. Ученые и в самом деле пытаются доказать, что мир, о котором они говорят, действительно существует: мир, в котором истина и ложь – факты и вымысел – не зависят от властных структур и от наших желаний относительно состава реальности.

Взгляните, например, на методы, которые ученые используют в своей работе. Многие из них мы рассмотрим в последующих главах (а один легендарный пример – уже в этой). Мы увидим, что эти методы не совсем вписываются в представления об ученых, которые пытаются прийти к согласию при помощи запугивания и навязывания своего мнения. На самом деле то, как они работают, в целом противоположно тому, как влиятельные группы добиваются признания своих догм. Скорее, авторитет науки зиждется на неустанном самоанализе. Более того, ученые настаивают на том, чтобы для любой теории, которую они рассматривают, существовал очевидный способ доказать, что она неверна. А если это невозможно, тогда ученые будут еще больше сомневаться в ее справедливости. Многие великие открытия совершались потому, что кто-то сумел доказать, что идея, общепринятая среди ведущих ученых этой области, просто не может быть верной.

Идеи, которые выдерживают проверку подобным анализом, пользуются авторитетом, но вовсе не потому, что этого потребовал кто-то очень влиятельный. Это полная противоположность культу, грозящему адом и забвением тем, кто сомневается в его постулатах. В науке такие сомнения приветствуются, что демонстрирует, что она, по сути, является социальным феноменом, основанным на поиске истины и сотрудничестве, а не на принуждении. Здесь процесс оспаривания идеи и постановки ее под сомнение сродни процессу воспитания ребенка: это забота целого сообщества.

Тут нужно остановиться и прояснить один момент, который будет снова и снова затрагиваться на протяжении всей книги. Понятия, принципы и рабочие методы, которые мы считаем незаменимыми для Мышления третьего тысячелетия, – это выстраданные годами передовые научные практики. Ученые стремятся использовать их постоянно, совершенствуя их применение, и часто им действительно это удается. Но наука – дело рук человека. Все мы можем привести примеры того, как отдельные люди и организации не соблюдают эти постоянно совершенствующиеся практики, и даже примеры того, как это происходит в целых областях науки. Порой виной всему неправильное понимание этих практик, а иногда – не самые лучшие побуждения или вера в то, что цель оправдывает средства. И все же, упоминая эти примеры, ученые не видят в них повода для гордости – они с готовностью признают их неудачами. В этой книге мы расскажем о непрерывно совершенствующихся желаемых аспектах научного мышления, которые способствуют развитию общественного потенциала. Ученые не всегда оправдывают эти чаяния, но мы знаем, что, когда это происходит, наука достигает большего прогресса.

Даже когда все идет хорошо и соблюдаются лучшие практики, наука все еще неточна и приблизительна в своих попытках постичь реальность. Существует некая истина, но теории и модели, которые мы, люди, веками разрабатывали, чтобы ее установить, как правило, в лучшем случае весьма прикидочны. Мы признаем, что наши модели обычно неполны и являются ориентировочными руководствами к действию. Иногда мы обнаруживаем, что для описания процессов в какой-то области существует целый ряд различных моделей и теорий, и выбираем ту, которая эффективнее работает для конкретных целей.

С течением времени мы совершенствуем теории и модели, постепенно приближая их к истине. Мы способны добиться – и часто добиваемся – точности в научной картине происходящего, достаточной для достижения поразительных успехов; вряд ли стоит останавливаться на этом подробнее. В наши дни люди удивляются ограничениям современной науки и техники не меньше, чем их многочисленным успехам, часто воспринимаемым как нечто само собой разумеющееся.

Шаги к общей реальности

Но здесь возникает вопрос: как достичь согласия по поводу того, какова реальность на самом деле, если обе стороны спора могут воспользоваться данными как оружием для подкрепления уже имеющихся у них представлений? Как добиться общего понимания реальности?

Пожалуй, самое мощное чувство реальности дается нам при помощи осязания: если ударить рукой по столу, или побарабанить по нему пальцем, или врезаться в него, проходя по комнате в темноте, сомнений по поводу того, что стол существует и вполне реален, не останется. Поэтому давайте для начала представим, что на самом многообещающем пути к общей реальности мы должны что-то потрогать, пощупать, подержать, ткнуть или подтолкнуть, а затем понаблюдать за ответной реакцией. Это можно сделать, не рискуя спровоцировать конфликт: вопрос о том, существует ли стол, политических разногласий не вызывает.

Но потрогать объект своими руками – не единственный способ убедиться, что он реален. Многие из нас согласятся принять и реальность предмета, в который мы можем ткнуть палкой. Похожим образом, хотя стандарт доказывания и требует «увидеть объект своими глазами», мы все же допускаем использование корректирующих линз, чтобы разглядеть его получше. Мы даже согласимся взглянуть на маленького жучка через лупу и будем пребывать в такой же уверенности, что соприкасаемся с реальностью, как если бы мы посмотрели на что-то напрямую, без увеличительного стекла.

Со временем мы научились все успешнее пользоваться и другими, уже более изощренными посредниками, далеко не ограничивающимися лупой и очками, и все равно оставляющими у нас такое же сильное чувство соприкосновения с реальностью. Эти посредники включают в себя приспособления, которые вы можете теперь обнаружить в собственном кармане, если у вас есть смартфон. На самом деле сейчас мы можем «видеть», причем, по ощущениям, гораздо более непосредственным, интерактивным способом то, чего десять лет назад никто не мог увидеть вне хорошо оснащенной лаборатории, а сто лет назад – вообще нигде. У нас появилась возможность гораздо больше экспериментировать с «восприятием реальности», чем раньше.

Для наглядности давайте обратимся к чувству слуха. Вы можете скачать приложение, превращающее телефон в звуковой анализатор, или спектрограф. Он позволяет визуализировать характеристики звуков, которые вы издаете при пении, насвистывании, игре на музыкальных инструментах или когда производите шумы. На приведенном ниже графике изображено, что показывает это приложение. Насвистывая определенную ноту, вы увидите на экране линию, а взяв ноту повыше, вы заметите, что линия переместится вверх. Довольно удивительно, что, когда вы, как вам кажется, поете на одной ноте, экран показывает изображение аккорда, состоящего из множества линий. Когда вы берете более высокую ноту, линии перемещаются вверх все вместе. При этом интуитивно убедительным кажется тот факт, что, когда вы поете, вы производите не одну ноту, а целый аккорд, состоящий из «обертонов», как мы называем эти более высокие тоны, перемежающиеся с основным, который вы пытаетесь пропеть.

Кроме того, пропевая разные гласные звуки, вы обнаружите, что на экране появится разное количество линий обертонов. Гласная «аааа» дает довольно много обертонов, «оооо» – чуть поменьше, «ииии» – еще меньше. Поиграв какое-то время с этим приложением, вы начнете воспринимать это как реальность звука. Даже если вы не знакомы с теорией, вы станете думать о мире звуков иначе, потому что взаимодействовали с ним напрямую. (Наш слух считывает все эти одновременно звучащие ноты – все обертоны – как звуки одной высоты, но разного тембра, в зависимости от комбинации звуков, которую он распознает. Это один из способов заметить разницу между скрипкой, флейтой и голосом тенора, звучащими на одной высоте. И мы вполне можем обойтись без спектрографа, чтобы убедиться, что скрипки, флейты и тенора выглядят по-разному!)

Не каждый измерительный прибор позволяет нам так же почувствовать, что мы определенным образом познали реальность. Вы двигаете стул, бьете рукой по столу или поете со спектрографом – во всех этих ситуациях у вас возникает ощущение «интерактивного исследования». Этот термин был предложен философом науки Яном Хакингом. Идея интерактивного исследования заключается в том, что мы чувствуем бо́льшую уверенность в реальности объекта взаимодействия, если этот объект меняется в ответ на какие-то наши манипуляции. Например, если бильярдный шар покатится после того, как вы ударите по нему кием, вы поверите, что круглое нечто, которое вы видите, – это реальный твердый объект, имеющий вес в физическом мире. Экран спектрографа на шаг дальше от непосредственного опыта, однако он тоже реагирует на ваши действия, показывая линию, которая поднимается или опускается, когда вы насвистываете ноты разного тона, или сразу несколько линий, когда два человека делают это одновременно. Более того, он даже заставляет вас поверить в реальность вещей, о которых вы не знали заранее, например, что тембр вашего голоса отражает сразу несколько тонов, воспроизводимых в одно и то же время.

Теперь, когда вы начали задумываться о том, как ваше ощущение реальности обостряется при помощи интерактивного исследования, будет интересно (и, как мы увидим, весьма показательно) взглянуть на серию примеров того, как чувства усиливаются при взаимодействии с инструментами, допускающими различную степень интерактивности. Давайте начнем с пары наукообразных примеров, а затем перейдем к более повседневным.

После опытов со звуковым спектрографом мы обратимся к следующему, исключительно низкотехнологичному, – больше никаких смартфонов! Вот как можно проделать его дома. Вам понадобится окно, пропускающее прямой солнечный свет, и кусок картона с отверстием – картон нужно будет приложить к окну так, чтобы сквозь отверстие проникал только один луч солнечного света.

Поместив на пути этого луча призму, вы увидите, как он превращается в радугу. Если через призму пропустить луч от светодиодного фонарика, вы заметите, что появится лишь несколько цветных линий, а не полная радуга, как в случае с солнечным светом. Если вам удастся отыскать старую люминесцентную лампу или лампу накаливания и посветить ими сквозь призму, цвета, которые появятся на выходе, будут уже другими, но радужный спектр снова окажется неполным. Мы называем эти виды света белым светом, но, по всей видимости, в их состав входят разные наборы цветов. Какой из этого можно сделать вывод, и кажется ли опыт с призмой настолько же интерактивным, как и опыт со спектрографом?

Что ж, до некоторой степени исследование света, пропущенного сквозь призму, кажется довольно похожим на исследование звука при помощи спектрографа. Так же, как спектрограф продемонстрировал, что звук состоит из различных тонов, слышимых одновременно, призма позволила нам увидеть, что белый свет состоит из множества разных цветов, которые в комбинации дают то, что мы видим в повседневной жизни. И так же, как с помощью спектрографа мы поняли, что свист дает очень чистый звук, лишь на одной высоте, мы увидели, что светодиодный луч, проходя сквозь призму, не распадается на такое же количество цветов, как солнечный. Экспериментируя с разными источниками света, вы постепенно убеждаетесь в том, что свет, который кажется вам белым, на самом деле является «аккордом» из множества разных цветов, по аналогии с тем, как звук вашего голоса, поющего одну ноту, оказывается, состоит из комбинации множества тонов. И вы, возможно, начнете понимать, что таким образом свет несколько отличается от того, что мы видим невооруженным взглядом.

Сравнивая эти два примера интерактивного исследования, опыты со звуком и светом, вы, наверное, посчитаете, что легче работать с простой стеклянной призмой, чем с телефонным приложением. Призма – объект, который можно потрогать руками. В случае с призмой вам не приходят в голову мысли, что, возможно, вы не до конца понимаете, как работает приложение, или что вас пытаются одурачить при помощи скрытых уловок. Вы практически уверены, что свет, выходящий из призмы, – это просто модификация света, который через нее прошел. И, учитывая простоту устройства стеклянной призмы, у вас не возникает сомнений в том, что результат прохождения сквозь нее света – это не какая-то уловка хитрого программиста, а реальное отображение действительности.

Но кое-что все-таки может помешать интерактивному исследованию света при помощи призмы приносить такое же удовлетворение, как исследование звука в телефонном приложении. У нас не получится экспериментировать с разнообразием источников белого света настолько же широко, как с источниками звука. Вот если бы мы могли испускать глазами лазерные лучи и менять их цвет по своему усмотрению – наподобие того, как мы вольны петь ноты разной высоты, – возможно, тогда бы наш мозг чуточку больше уверился в реальности того, что белый свет состоит из комбинации цветов? Ведь именно в этом и заключается разница между более интерактивным исследованием реальности и его несколько менее интерактивной разновидностью.

Однако все могло быть гораздо хуже! Сравните эти примеры с тем, что происходит, когда нам нужно узнать качество воздуха, который мы вдыхаем в помещении. В последние годы мы поняли, что этот вопрос довольно важен. По мере того как мы вдыхаем кислород и выдыхаем углекислый газ, воздух становится «спертым» и мозгу все труднее получать кислород, необходимый для ясности мышления. Обычно это не имеет большого значения, поскольку в достаточно просторном помещении воздуха много и туда постоянно поступает свежий воздух и свежий кислород. Но если вы находитесь в плохо проветриваемом помещении вместе с большим количеством других людей – скажем, в университетской аудитории во время занятия продолжительностью в один час, – тогда доля углекислого газа повышается, в то время как доля кислорода падает. Ученые проводили исследования того, как люди справляются с когнитивными тестами при различной концентрации в воздухе углекислого газа [5]