Сцена вне времени бесплатное чтение

Пролог: "Эхо древней мелодии"

Ночь укрыла Сеул невесомой пеленой, окутав улицы мягкой тенью. Бледные лучи фонарей проникали сквозь узкие щели жалюзи в тесную квартиру Мишель, притаившуюся на верхнем этаже старого дома в центре города, и рисовали на полу тонкие золотые полосы. Она стояла у окна, босые ступни утопали в мягком ворсе выцветшего ковра, а лёгкая рубашка, заменившая ей ночное одеяние, трепетала под порывами сквозняка, гулявшего по комнате. За стеклом город дышал привычным ритмом: гул моторов сливался с протяжным звоном трамваев, а резкий ветер подхватывал эти звуки, вплетая их в полотно её одиночества. Русые пряди, растрепавшиеся за день, касались щёк, и она не поднимала руки, чтобы их убрать – этот тихий шорох казался единственной связью с миром снаружи. Ладонь прижалась к холодному стеклу, пальцы ощутили ледяной укус, а взгляд скользнул к россыпи огней внизу. Сеул мерцал, подобно звёздам, упавшим на землю, но в этом сиянии таилась холодная отчуждённость, неспособная согреть её душу.

Ветер усилился, его вой прорезал тишину, и в этом порыве родился звук – тонкий, хрупкий, чужой привычному гулу улиц. Мелодия возникла из пустоты, натянутая, как струна на грани разрыва, и вплелась в дыхание города. Мужской голос, мягкий, но пронизанный глубокой печалью, пел без слов, и его отзвуки проникали в неё, подобно каплям дождя, стекающим по трещинам. Мишель застыла, дыхание сбилось, а сердце, до того лениво отсчитывавшее минуты усталости, рванулось в груди, будто стремилось вырваться наружу. Она склонилась к окну, пальцы впились в подоконник, дерево отозвалось слабым скрипом, оставляя лёгкую боль в коже. Этот голос не просто звучал – он манил, шептал о прошлом, забытом и неуловимом, но живом в её костях, в её крови.

Тень облака скользнула по небу, поглотив лунный свет, и мелодия окрепла, подхваченная ветром, словно принесённая из глубины веков. Мишель закрыла глаза, ресницы дрогнули, и она погрузилась в этот зов, пытаясь уловить его суть. Губы шевельнулись, беззвучно повторяя ускользающие ноты, но голос оставался далёким – он взмывал, чистый и острый, а затем растворялся в городском гуле, оставляя в её груди тлеющее эхо. Это пение было больше, чем звуком: оно дышало судьбой, обещанием, тянувшим её за пределы тесных стен. Она открыла глаза, выдохнула, и пар осел на стекле тонкой дымкой. Тьма за окном молчала, но мелодия пульсировала внутри, мягкая и упрямая, подобно биению сердца, не знающего покоя.

Мишель отступила от окна, пальцы разжались, оставив на подоконнике едва заметные вмятины, и обернулась. Тени от фонарей метались по стенам, танцуя, как призраки, явившиеся из ночи. Она знала Сеул – его ритм, его дыхание, – но этот голос принадлежал иному времени, древнему, как рассказы деда, звучавшие в детстве с трепетом и теплом.

– Кто ты? – шепнула она в пустоту, голос дрогнул, слабый и хриплый. Ветер за окном отозвался протяжным стоном, унося слова в темноту. Рука легла на грудь, где сердце всё ещё билось в такт невидимому зову, и в этот миг она поняла: мелодия не случайна. Это первый шаг к тайне, ждущей её за гранью привычного.

Ночь растянулась бесконечной нитью. Мишель лежала на диване, погружённая в мягкость старой обивки, пропитанной запахом пыли и давно пролитого кофе. Городской гул доносился издалека, приглушённый скрипом половиц и тусклым светом лампы, рисовавшим узоры на потолке. Веки отяжелели, дыхание замедлилось, пальцы разжали край одеяла, и усталость увлекла её в сон. Тьма обняла сознание, но вместо пустоты перед ней раскинулся серый туман, густой и холодный, клубящийся, как дым угасающих углей. Стены квартиры растаяли, под ногами возник тёплый деревянный пол, шершавый и живой, а вокруг вырос театр – ветхий, с облупившейся краской и скрипучими балконами, где тени зрителей колыхались в полумраке.

Воздух дрожал, пропитанный смолой и сыростью. Факелы отбрасывали неверный свет на толпу, сливавшуюся в тёмное море лиц. Из глубины сцены выступил он – молодой певец, сотканный из закатного сияния. Тёмная мантия с золотыми нитями струилась за ним, чёрные волосы падали на лоб, а глаза – золотисто-алые, тлеющие, как угли, – горели в полутьме. Он шагнул в круг света и запел. Голос, низкий и мощный, прокатился по залу, подобно ветру, гнущему ветви, сотрясая воздух, доски сцены, её собственную грудь. Мелодия, полная тоски, взмывала вверх, и толпа взорвалась криками, сливаясь в единый рёв:

– Чжихо! Чжихо!

Его имя отпечаталось в её сознании, гудело в ушах. Она стояла среди зрителей, взгляд прикованный к его лицу, к глазам, пылающим последними лучами солнца. Рука поднялась, пальцы дрожали в воздухе, стремясь сократить расстояние, коснуться этой мелодии, звавшей её из глубин памяти. Но ноги отяжелели, туман стелился по полу, холодный и цепкий, сковывая её движения. Она рванулась вперёд, но он держал крепко, и крик застрял в горле, растворяясь в гуле толпы.

Взгляд певца поймал её – резкий, пронзительный, как молния. В этих закатных глазах мелькнула боль, смешанная с узнаванием, будто он знал её, видел раньше. Этот взгляд пробил её насквозь, сердце сжалось, и тоска, отражённая в нём, отозвалась острой болью в груди. Она шагнула снова, но туман сгустился, обвил лодыжки, а свет на сцене угасал. Голос оборвался на высокой ноте, толпа стихла, и мрак поглотил сцену, оставив её в сером мареве. Рука тянулась вперёд, пальцы сжались в пустоте, а эхо его взгляда дрожало в ней, не отпуская.

Мишель очнулась, вырванная из сна, будто чья-то рука выдернула её из ледяной пучины. Глаза распахнулись, встретив темноту квартиры, дыхание рвалось короткими толчками, сердце колотилось, отдаваясь в висках. Пальцы скользили по смятому одеялу, ища опору, ткань холодела от ночной сырости. За окном Сеул гудел, ветер доносил звон трамваев, но в комнате царила тишина, тяжёлая и густая.

Рука наткнулась на твёрдый предмет под подушкой. Пальцы дрогнули, коснувшись гладкой поверхности, и она вытащила его – чёрное перо с вырезанной нотой, тёплое, будто дышавшее. Ладони сжали находку, тепло разлилось по коже, мягкое и настойчивое. Она поднесла его к глазам, вглядываясь в поблёскивающую ноту, и нахмурилась. Взгляд обежал комнату – книги на диване, пустая чашка на столике, тени за окном, – но этот предмет не принадлежал её миру. Пальцы стиснули его сильнее, тепло обожгло, и в нём зазвучало эхо той мелодии, тоскливой и глубокой.

Она метнулась к лампе, пальцы нашарили выключатель. Свет хлынул в комнату, отражаясь от стен, покрытых трещинами времени, и упал на перо, высвечивая его тёмную суть. Оно не лежало здесь вчера – подушка пахла лишь её усталостью. Дыхание сбилось, грудь сжалась от предчувствия, острого и холодного.

– Откуда ты взялось? – шепнула она, голос сорвался, слабый и хриплый. Ветер за окном простонал в ответ, унося слова в ночь.

Мишель откинулась назад, перо покоилось в ладони, свет играл на его поверхности, оживляя вырезанную ноту. Этот предмет был старше её дома, старше огней Сеула, он дышал прошлым, о котором говорил дед. Теперь он лежал в её руках – ключ к неведомому. Тепло пробежало по венам, и мелодия зазвучала снова, зовущая, обещающая ответы за гранью её жизни.

Тусклый свет лампы отбрасывал мягкие блики на стены маленькой квартиры, где ночная тишина смешивалась с далёким гулом Сеула, пробивавшимся сквозь тонкие стёкла. Мишель сидела на диване, подтянув колени к груди, а рядом, на потёртом кофейном столике, лежал старый альбом деда – потрёпанный, с пожелтевшими страницами, пропитанными запахом пыли и времени. Пальцы, дрожавшие от усталости и странного волнения, коснулись кожаной обложки, прохладной и шершавой, как кора старого дерева. Она раскрыла его, страницы зашуршали под ладонями, открывая заметки деда – историка, посвятившего жизнь поиску магии музыки. Чернила поблёкли, но буквы, выведенные его аккуратным почерком, сохраняли силу его слов, его веры. Она листала их, ища ответ на вопрос, ещё не оформившийся в её сознании.

Ветер стонал за окном, пробираясь сквозь щели, и в этом звуке она уловила мелодию, не покидавшую её с той минуты, как вплелась в шум города. Тонкая, тоскливая, она звучала в голове, подобно эху далёкого голоса, манившего её к чему-то утерянному. Мишель застыла, взгляд скользнул по строкам, где дед описывал певцов прошлого – их голоса, по его словам, двигали звёзды, изменяли судьбы, оживляли угасшую магию. Она видела его так ясно, будто он сидел рядом: сгорбленный, с седыми прядями, падавшими на лоб, и глазами, сиявшими, когда он делился этими историями у камина в их старом доме.

– Их магия исчезла, Мишель, – говорил он, голос дрожал от благоговения. – Она спрятана в прошлом. Не ищи её, это опасно, но если услышишь – не отворачивайся.

Эти слова, казавшиеся ей в детстве сказками, теперь звенели в ушах, переплетаясь с мелодией, звучавшей в голове. Она листала дальше, страницы шуршали, перед глазами мелькали имена, даты, наброски рун, которые он любил разгадывать, пока взгляд не упал на чёрное перо с вырезанной нотой, лежавшее рядом. Оно оставалось тёплым даже в холодной комнате, свет лампы играл на его гладкой поверхности, оживляя тонкую линию ноты. Мишель взяла его в руки, пальцы сомкнулись вокруг, и тепло пробежало по коже, мягкое, но настойчивое, пульсируя в венах. Она поднесла его ближе, вглядываясь в загадку, явившуюся без спроса, и мелодия в голове окрепла, зазвучав яснее, будто кто-то пел за её спиной.

Губы дрогнули, и она шепнула в тишину:

– Я найду тебя.

Голос прозвучал слабо, почти утонул в стуке сердца, но в этих словах родилась решимость, крепнувшая в груди, подобно мосту через пропасть веков. Она не знала, кто он, этот певец из прошлого, но чувствовала: он ждёт её, его тоска – её тоска, его зов – её путь. Альбом деда лежал раскрытым, страницы колыхались от сквозняка, и в этом шорохе слышалось его одобрение, его вера, сопровождавшая её даже теперь, когда его голос давно смолк. Перо в руке потяжелело, тепло проникло глубже, и Мишель выпрямилась, взгляд устремился к окну, где Сеул сиял в ночи, не ведая, что её жизнь уже меняется. Мелодия звучала, не отпуская, и в этой ночи она знала: это не конец, а начало, связывающее её с прошлым нитью, протянутой через время.

Утро мягко проникло в квартиру лучами солнца, пробивавшимися сквозь тонкие занавески, заливая комнату светом, слишком ярким после тёмной ночи. Мишель лежала на диване, укутанная старым одеялом, пахнущим лавандой и лёгкой сыростью, русые волосы разметались по подушке, а веки хранили тяжесть сна, полного тоскливых мелодий и туманных видений. За окном Сеул пробуждался: гул машин, звон трамваев, шорох шагов прохожих вплетались в утреннюю тишину, но внутри царила неподвижность, пока резкий стук в дверь не расколол её, подобно трещине в стекле. Мишель вздрогнула, тело напряглось, она села, одеяло соскользнуло на пол, обнажая тонкую рубашку, прилипшую к коже от ночной прохлады. Стук повторился, настойчивый и короткий, и она поднялась, спотыкаясь, босые ноги коснулись холодного паркета, а сердце заколотилось, предчувствуя перемену.

Дверь скрипнула под рукой, и в проёме возник курьер – молодой парень в серой униформе, с усталыми глазами и щетиной на подбородке. Он молча протянул плотный белый конверт с логотипом Infinity Stage – звезда в круге, вытисненная золотом, поблёскивала в утреннем свете.

– Мишель Лунная? Распишитесь, – буркнул он, сунув ей планшет с мигающим курсором.

Она кивнула, пальцы дрожали, выводя подпись, и курьер, бросив короткое «до свидания», исчез, оставив её с клочком бумаги, тяжёлым, несмотря на лёгкость. Дверь закрылась с мягким щелчком, и Мишель вернулась к дивану, шаги звучали глуше в вернувшейся тишине. Она опустилась на край, конверт лёг на колени, пальцы замерли над краем, ощущая шершавость бумаги, прежде чем решительно разорвать его. Внутри оказался лист, сложенный пополам, и она развернула его, вглядываясь в чёрные буквы: «Мишель Лунная, приглашаем на стажировку в гильдию певцов Infinity Stage». Слова ударили в неё, подобно порыву ветра, дыхание замерло, застряв в горле, а пальцы невольно стиснули чёрное перо с вырезанной нотой, лежавшее рядом на подушке, тёплое и живое под кожей.

Взгляд метнулся к окну, где Сеул раскинулся под утренним небом, окутанный лёгкой дымкой, поднимавшейся над крышами. Высокие серые дома пронзали облака, звон трамваев вплетался в гул улиц, отзываясь эхом той мелодии, что не покидала её с ночи. Она смотрела на город, знакомый до боли, но теперь он казался иным – в его тенях таилось нечто большее, манившее её, как голос из сна. Перо в руке потеплело, тепло пробежало по венам, и мелодия в голове зазвучала яснее, мягче, но настойчивее, требуя ответа.

– Это начало, – выдохнула она, голос, тихий и хриплый, сорвался с губ, растворившись в утреннем воздухе, но оставив след в душе.

Мишель поднялась, конверт остался в руке, а перо она сжала крепче, ощущая, как его тепло становится её частью, якорем в море неведомого. За окном Сеул жил своей жизнью, но для неё он уже не был просто городом – это был порог, за которым начинался путь к судьбе, скрытой в мелодии, звучавшей через века. Она знала: этот зов не случаен, и теперь, с письмом в руках, она шагнёт навстречу ему, даже если тьма, таившаяся за ним, была ближе, чем ей хотелось верить.

Глава 1: "Врата бесконечности"

Утренний Сеул встретил Мишель серым сиянием, пробивавшимся сквозь пелену облаков, что раскинулась над городом тяжёлым покрывалом. Каблуки её ботинок стучали по асфальту, отмеряя шаги в ритме, отзывавшемся в груди, где сердце билось ровно, но с лёгкой дрожью предвкушения, будто знало тайну, ещё скрытую от её разума. Улица пульсировала жизнью: машины проносились мимо, оставляя едкий шлейф выхлопов, а голоса прохожих сливались с протяжным звоном трамваев, скользивших по рельсам. Она поправила сумку на плече, пальцы невольно коснулись кармана, где покоилось чёрное перо с вырезанной нотой – тёплое даже сквозь ткань, подобно углю, тлеющему в её руках. Впереди возвышалась башня Infinity Stage – не громада небоскрёба, а здание с острыми гранями и стеклянными стенами, отражавшими серое небо и суету улиц, как зеркало, хранящее чужие секреты. Мишель остановилась, подняв взгляд к вывеске, где золотые буквы мерцали сдержанно, но властно, а ветер, резкий и холодный, подхватил её русые пряди, бросив их на лицо.

Она стояла, ощущая дрожь воздуха вокруг, и в этом движении всплыл голос деда – хриплый, чуть надломленный, но полный тепла веры, что грела её даже теперь, когда его присутствие осталось лишь в памяти.

– Музыка – это магия, Мишель, найди её, – говорил он, склоняясь над старыми книгами в их тесной гостиной, где воздух пропитывался запахом бумаги и тлеющих углей камина.

Рука её поднялась к шее, где висел его амулет – медальон с выгравированной нотой, потёртый временем, но тёплый, как его ладони в тот последний вечер, когда он надевал его на неё. Пальцы сжали металл, и тепло разлилось по коже, мягкое, но упрямое, как обещание, оставленное ей в наследство. Этот амулет связывал её с ним, с его мечтой о прошлом, где музыка дышала силой, способной менять мир. Теперь она стояла перед дверью, ведущей к чему-то большему, чем стажировка, – она ощущала это в дрожании воздуха, в стуке сердца, нараставшем с каждым мгновением, пока глаза её блуждали по вывеске.

Двери Infinity Stage разошлись перед ней с тихим шипением, автоматические створки открыли просторный холл, где гудели компьютеры, а свет люстр отражался в стеклянных панелях, рисуя тени на гладком полу. Она шагнула внутрь, и шум улиц смолк за спиной, уступив место гулу техники и слабому звону, доносившемуся из глубины здания. Но воздух здесь дрожал не от машин или шагов – в нём витало нечто густое, осязаемое, как дыхание старого дома, хранящего тайны. Пальцы скользнули в карман сумки, коснулись пера, и его тепло вспыхнуло, почти обжигая, отзываясь на странный ритм, наполнявший пространство. Она замерла, оглядывая холл: стойка ресепшена, где девушка в строгой форме стучала по клавишам, стеклянные двери с надписью "Студия", и вывеска над ними, манившая её, подобно маяку в ночи.

Взгляд её поднялся к этим золотым буквам Infinity Stage, сиявшим холодно, но с живой искрой, шептавшей о прошлом, о мелодии, звучавшей в её голове. Она сжала амулет сильнее, тепло его пробилось сквозь ткань рубашки, и в этом тепле ожил голос деда, его вера, приведшая её сюда через годы.

– Я здесь, дед, – шепнула она, голос её, тихий и чуть хриплый, растворился в гуле офиса, но остался в душе, как клятва, данная ему и себе.

Сеул за спиной жил своей жизнью, но здесь, в этом холле, начинался иной путь – к тайне, древнее города, древнее её самой.

Холл остался позади, и шаги менеджера, быстрые и сухие, повели Мишель по длинному коридору, где свет люстр отражался в стеклянных стенах, бросая блики, скользившие по чёрной плитке, как тени крыльев. Каблуки её ботинок стучали в такт его походке, но звук тонул в низком гуле, доносившемся из-за дверей впереди – мощном, глубоком, проникавшем до костей. Менеджер, невысокий мужчина в сером костюме, с усталыми глазами и сжатыми губами, бросил на неё взгляд через плечо, не сбавляя темпа. Его голос, резкий от привычки командовать, прорезал тишину:

– Студия там. Держись рядом, времени мало.

Двери распахнулись с лёгким шипением, и волна звука хлынула на неё, заставив замереть на пороге. Студия раскинулась просторным залом с высокими потолками и чёрными стенами, увешанными панелями, гасившими эхо, но не способными сдержать силу голосов, гремящих через динамики. Пол дрожал под ногами, как живое существо, откликаясь на мелодию – резкую, ритмичную, с нотами, цеплявшими воздух. В центре, за стеклянной перегородкой, стояли Infinite – три силуэта, выхваченные светом прожекторов из полумрака. Их голоса сливались в мощный поток, чистый и пронзительный, от которого кожа покрывалась мурашками, а в груди что-то сжималось, находя отклик, ещё не понятый ею.

Менеджер кивнул в их сторону, рука его указала на стекло, и голос смягчился, почти утонув в музыке:

– Это Infinite. Кайден, Тэхён, Кихён. Осваивайся быстро, ты теперь с ними. Не стой, идём.

Он двинулся вперёд, но Мишель замешкалась, пальцы невольно коснулись сумки, где лежало перо, тёплое, как тлеющий уголёк. Музыка оборвалась, динамики замолчали с лёгким треском, и тишина обрушилась тяжёлым покровом, густым, как воздух перед грозой. Из-за стекла вышел Кайден, его тёмная фигура двигалась с уверенностью, граничившей с угрозой. Плащ, чёрный с серебряной каймой, колыхнулся за спиной, а глаза, глубокие и холодные, как небо перед бурей, скользнули по ней, пронзив насквозь. Он остановился в шаге, и голос его, низкий и острый, разрезал тишину:

– Кто ты? И зачем здесь?

Горло её сжалось, слова застряли, но взгляд его, тяжёлый и испытующий, требовал ответа. Она выпрямилась, расправив плечи, пальцы в кармане стиснули перо, и его тепло дало ей опору, шепнув внутри: "Ты выдержишь".

– Я стажёрка, – выдохнула она, голос дрогнул, но она продолжила, цепляясь за твёрдость, – Мишель Лунная. Меня прислали… помогать вам.

Кайден молчал, глаза его буравили её, и в этой тишине она уловила слабый шёпот мелодии – тоскливой, глубокой, звучавшей с ночи. Уголок его губ дёрнулся в холодной усмешке, и он отвернулся, бросив через плечо:

– Помогать? Нам не нужны лишние. Не путайся под ногами.

Шаги его стукнули по плитке, гулкие и тяжёлые, унося его к перегородке, где ждали остальные. Мишель осталась стоять, сердце колотилось, но тепло пера удерживало её. Из полумрака выступили Тэхён и Кихён, их взгляды были мягче, но внимательны. Тэхён, с светлыми прядями, упавшими на лоб, улыбнулся, и улыбка его грела, смягчая резкость момента.

– Не принимай близко, – сказал он тихо, голос его лился мягко, как свет лампы в ночи. – Кайден всегда такой с новыми. Покажи, что ты здесь не зря, и он отступит.

Кихён, рядом, смотрел иначе – глаза его, острые и тёмные, скользнули по ней с недоверием, и он наклонился к Тэхёну, шепнув едва слышно:

– Ещё одна любопытная? Это лишнее, Тэхён. Пусть держится подальше от наших дел.

Шёпот их смешался с гулом студии, где техника потрескивала после песни, а Мишель стояла, ощущая пульс пера в руке, и мелодия в голове звала её дальше. Эти трое – Кайден с холодом, Тэхён с теплом, Кихён с остротой – были больше, чем группа, и её путь с ними обещал нечто большее, чем работа. Это было начало, скрывавшее тень древности за стеклянными стенами.

Студия ещё хранила отголоски голосов Infinite, когда стеклянная дверь в углу отворилась с тихим шипением, и в зал вошла пожилая женщина в сером костюме, обтягивавшем её худую фигуру, как доспехи. Шаги её стучали по плитке, уверенные и размеренные, а седые волосы, стянутые в пучок, отливали сталью под светом люстр. Мишель стояла у стены, пальцы теребили ремешок сумки, а воздух казался плотным, пропитанным гулом техники и слабым ароматом кофе из комнаты отдыха. Женщина остановилась перед ней, лицо её, покрытое морщинами, оставалось непроницаемым, но глаза, тёмные и острые, впились в неё с холодной силой, сжимавшей всё внутри.

– Ты Мишель Лунная, верно? – голос её был твёрд, как камень, без тени мягкости. – Я Хан Ёнсу, главный менеджер. Твоё первое задание – организуй тур "Песнь звёзд". Докажи свою ценность, или вылетишь сегодня же.

Она протянула планшет, экран его светился открытым файлом, и Мишель взяла его, ощутив холод пластика под пальцами, лёгкий для тяжести её слов. Хан Ёнсу отступила, скрестив руки, взгляд её стал жёстче, ожидая промаха. Мишель опустила глаза к экрану, где мелькали строки – Лунный Край, Золотой Перевал, Туманные Врата, даты, тянувшиеся через недели, как цепь, сковывающая её. Она листала план, пока шёпот из угла не заставил её замереть – тихий, но острый, пробивавшийся сквозь гул кондиционеров. Стажёры у стены, с ноутбуками, склонились друг к другу, голоса их доносились обрывками.

– Слышала про прошлый тур? – прошипела девушка с короткими волосами, тон её дрожал от любопытства. – Говорят, там было странно…

– Да, – подхватил парень рядом, глаза его блеснули, скользнув по Мишель. – Помощник исчез после Туманных Врат. Это не случайность, а что-то жуткое. Она не продержится, если сунется туда.

Слова их упали на неё холодным дождём, пальцы стиснули планшет, пластик хрустнул под ладонями, а тепло пера в сумке вспыхнуло, отзываясь на тревогу, пробудившуюся в ней. Она подняла взгляд, ища опору в этом зале, где свет люстр отражался в стекле, и наткнулась на Кайдена. Он стоял в углу, плащ сливался с тенями, но лицо, острое и холодное, выделялось, как осколок льда. Глаза его, глубокие и тёмные, смотрели на неё из-под чёрных прядей, и в них мелькнула тревога – не насмешка, а нечто глубже, скрытое за бронёй. Этот взгляд поймал её, и в нём она уловила эхо мелодии, звучавшей в голове, – тоску, связывавшую их через тайну, ещё не разгаданную.

– Почему молчишь? – голос Хан Ёнсу вернул её в реальность, резкий и требовательный. – Задача ясна, или мне искать замену? "Песнь звёзд" – это их лицо. Не провали.

Мишель сглотнула, губы шевельнулись, но голос прозвучал тише, чем ей хотелось:

– Я поняла. Сделаю всё, как надо.

Хан Ёнсу прищурилась, взгляд её прошёлся по ней, как луч света по тёмной комнате, и она кивнула, коротко и сухо.

– Хорошо. Начнёшь завтра. Не опоздай.

Шаги её застучали по плитке, унося прочь, а стажёры замолчали, но слова их висели в воздухе, как дым. Мишель посмотрела на Кайдена, и его глаза всё ещё держали её, тревога в них была осязаемой, и она поняла: он знает о прошлом туре нечто, угадываемое другими лишь смутно. Перо в кармане стало теплее, мелодия зазвучала яснее, шепча о тайнах за стеклянными стенами.

Коридор тянулся длинной полосой, свет люстр отражался в стеклянных панелях, бросая блики на чёрную плитку под ногами Мишель. Шаги её звучали глухо, каблуки оставляли слабое эхо, тонущее в низком гуле динамиков из студии. В руках она несла коробку с оборудованием – микрофоны, провода, металлические детали, позвякивавшие при движении, – и тяжесть её ощущалась не только в руках, но и в груди, с того мига, как она вошла в это здание. Воздух был прохладным, пропитанным запахом пластика и озона от техники, но под этим скрывался тонкий ритм, пробивавшийся сквозь шум, как шёпот издалека. Она стиснула коробку сильнее, чувствуя, как тепло пера в сумке отзывается на этот ритм, мягко пульсируя под тканью.

Дверь студии была приоткрыта, и сквозь щель вырывалась музыка – резкая, ритмичная, с басами, сотрясавшими пол. Мишель шагнула ближе, но тень мелькнула перед ней, и Кайден возник на пути, быстрый и бесшумный, как хищник. Плащ его колыхнулся, серебряная кайма блеснула под лампами, а лицо, острое и холодное, оказалось слишком близко, заставив её замереть. Он протянул руку, перехватывая коробку, и пальцы его – твёрдые, чуть шершавые – коснулись её кожи над запястьем. Мир сжался до точки, и мелодия – тоскливая, глубокая, звучавшая с ночи, – вспыхнула в сознании, чистая и пронзительная, как голос Чжихо из сна. Дыхание её сбилось, ноги приросли к полу, коробка чуть не выскользнула, пока она стояла, глядя в его тёмные глаза, где за холодом мелькнула тень – острая, как укол.

Кайден отдёрнул руку резко, будто обжёгся, коробка осталась у неё, и он отступил, взгляд сузился, а голос, низкий и резкий, прорезал гул:

– Не трогай чужое. Смотри, куда идёшь, стажёрка.

Слова ударили холодным ветром, но в этом холоде проскользнул страх, мелькнувший в его тоне, в сжатом кулаке, прежде чем он отвернулся. Шаги его стукнули по плитке, гулкие и быстрые, унося к перегородке, но Мишель всё ещё стояла, слыша, как мелодия Чжихо звенит в голове, громче динамиков. Рука её поднялась к месту его касания, кожа там горела, и в этом тепле ожил зов, связывавший её с чем-то, известным ему, но скрытым.

– Ты в порядке? – голос менеджера, сухой и раздражённый, вырвал её из оцепенения. Он стоял у двери, глядя с недовольством. – Оборудование нужно в студию, а не в коридор. Шевелись, график горит.

Мишель кивнула, голос застрял, но она заставила себя шагнуть вперёд, сжимая коробку.

– Да, я… сейчас, – выдохнула она, слова утонули в гуле, но внутри что-то менялось.

Менеджер хмыкнул, качнув головой, и ушёл, оставив её в коридоре, где шаги Кайдена звучали в памяти, как отголосок древности. Она посмотрела на коробку, на дрожащие пальцы, и тепло пера стало её якорем. Эта мелодия, голос Чжихо – он жил здесь, в этом здании, в глазах Кайдена, скрывавших страх за холодом. Это была искра, зажёгшая в ней огонь прошлого, ожидавшего её.

Ночь легла на Сеул тяжёлым покровом, и слабый свет фонарей пробивался сквозь занавески в квартиру Мишель, отбрасывая полосы на стены, где тени дрожали, как воспоминания, ищущие покоя. Она сидела за старым столом, скрипевшим под локтями, подтянув колени к груди, а свет лампы, мягкий и жёлтый, падал на стопку записей деда. Страницы, пожелтевшие от времени, пахли пылью и чернилами, храня его аккуратный почерк. Пальцы её, тонкие и дрожащие, касались бумаги, скользили по строчкам, ища ответ. За окном ветер шуршал листвой, донося гул машин, но в комнате царила тишина, давившая на сердце, заставляя его биться быстрее.

Она листала записи, и перед глазами оживали вечера в доме деда, где камин потрескивал, а его голос, хриплый и тёплый, рассказывал о прошлом.

– Мишель, послушай, – говорил он, склоняясь над этими страницами, пальцы его, узловатые от возраста, водили по строчкам. – Музыка – это сила, двигавшая звёздами. Её забыли, но следы остались, и нам запрещают их искать.

– Почему запрещают? – спрашивала она, голос её звенел любопытством, а глаза сияли, глядя на него снизу вверх.

– Это опасно, – отвечал он, взгляд его мрачнел. – Но если услышишь её, не бойся. Она сама тебя найдёт.

В тишине зазвучал другой голос – звонкий, полный смеха, принадлежавший Элис, её младшей сестре, чьё лицо с кудрями всплыло в памяти так ясно, будто она стояла рядом. Мишель замерла, пальцы задержались на странице, и она услышала тот день, когда они сидели на полу старой комнаты, окружённые куклами, и пели, подражая радио.

– Ты споёшь с айдолами, Мишель, – сказала Элис, смех её звенел, а глаза сияли верой. – Ты будешь на сцене, вот увидишь!

– Думаешь, я смогу? – спросила Мишель, улыбаясь, но с ноткой сомнения, поправляя платье куклы.

– Конечно! – Элис хлопнула в ладоши, кудри подпрыгнули. – У тебя голос лучше их. Ты станешь звездой!

Улыбка дрогнула, тепло сменилось холодом – Элис давно ушла, её голос затих, когда болезнь забрала её, оставив эхо в памяти. Мишель сглотнула ком в горле, пальцы двинулись дальше, и взгляд зацепился за имя – "Чжихо", выведенное в углу листа среди заметок о певцах прошлого. Дыхание замерло, перо на столе стало теплее, его чёрная поверхность пульсировала под ладонью. Она поднесла его к глазам, вглядываясь в ноту, мерцавшую в свете лампы, и мелодия из сна зазвучала громче, наполняя комнату, как невидимый гость.

– Элис, это судьба, – шепнула она, голос дрогнул, и слёзы защипали глаза, оставляя дорожки на щеках.

Она сжала перо, тепло его пробилось сквозь кожу, и в нём ожили Чжихо и Кайден – его холодный голос, взгляд, скрывавший тревогу.

– Ты бы сказала идти дальше, да? – прошептала она сестре, жившей в памяти. – Ты бы сказала, что это мой шанс узнать, кто он.

Тишина ответила, но мелодия стала громче, и Мишель представила Элис рядом, её кудри подпрыгивают, а голос звенит:

– Иди, Мишель! Ты смелее меня. Найди его, спой с ним, как мы мечтали!

Слёзы высохли под рукавом, взгляд скользнул к окну, где Сеул сиял, и в этом сиянии она увидела порог тайны.

– Ты бы гордилась мной, – шепнула она в пустоту, голос едва слышен, но внутри он гремел, как обещание сестре, себе, и тому, кто звал из веков. – Я найду его, Элис. Узнаю, почему эта мелодия выбрала меня.

Лампа мигнула, страницы зашуршали от сквозняка, но Мишель знала: эта ночь – начало пути, связывающего её с Кайденом, Чжихо и магией прошлого, пробуждавшейся в её руках. Она поднялась, перо в ладони и мелодия, звучавшая из ниоткуда стали её звездой в темноте впереди.

Глава 2: "Дневник теней"

Ночь укрыла офис Infinity Stage тишиной, густой и осязаемой, пропитанной холодом стеклянных стен и мягким ворсом ковра, что глушил шаги Мишель, пока она кралась по коридору. Свет спящих мониторов отбрасывал голубые отблески на её лицо, дрожавшие в полумраке, подобно теням, следившим за каждым её движением. Воздух студии был прохладным, наполненным слабым ароматом остывшего кофе и пластика, но под этим скрывался низкий гул – серверов, кондиционеров, неумолкающих даже в этот час. Сумка покачивалась на её плече, чуть раскачиваясь в такт осторожным шагам, а пальцы сжимали ключ, выхваченный у менеджера в дневной суматохе – маленький, холодный, с острым краем, впивавшимся в кожу, как напоминание о черте, которую она пересекла.

Коридор лежал пустынный, но каждый звук – шорох ковра под подошвами, жужжание лампы над головой – заставлял её сердце биться чаще, отдаваясь в ушах глухим ритмом. Камеры могли следить за ней, охрана могла ждать за углом, но мелодия, звучавшая в её голове с той первой ночи, вела её вперёд, натянутая, как нить, тянувшая к ответам. Мишель остановилась у серой двери архивной комнаты, простой, с криво висящей табличкой "Только для персонала", поблёкшей от времени. Пальцы стиснули ключ, металл нагрелся в её ладони, и она поднесла его к замку, но замерла: гул техники сменился тонким звуком, пробившимся сквозь шум, – мелодией, тоскливой и глубокой, звавшей её, как голос Чжихо из сна, обещавший тайну за этой преградой.

– Ты здесь, верно? – шепнула она в темноту, голос дрогнул, но в нём дрожала надежда, смешанная со страхом, будто она обращалась не к пустоте, а к тому, кто стал частью её души.

Тишина ответила молчанием, но мелодия окрепла, ноты её вплелись в гул офиса, и тепло пера в кармане сумки запульсировало, мягко, как живое сердце, откликаясь на этот зов. Она вставила ключ в замок, повернула, и металл скрипнул, отдавшись в её костях резким эхом. Дверь поддалась с протяжным стоном, и Мишель шагнула внутрь, прикрыв её за собой, чтобы свет коридора не выдал её присутствия. Тесное пространство встретило её запахом пыли и старой бумаги, копившейся здесь годами. Полки вдоль стен прогибались под тяжестью коробок, папок, свёртков, лежавших в беспорядке, как забытые стражи прошлого. Фонарик телефона вспыхнул в её руке, луч света задрожал, скользнул по этикеткам, и мелодия зазвучала яснее, будто пела перед ней, манила глубже в этот лабиринт теней.

– Я найду тебя, – прошептала она, голос её дрогнул, но в нём крепла решимость, выросшая из шагов, приведших её сюда. – Ты звал меня, я чувствую это.

Она двинулась вперёд, пальцы коснулись края полки, и мелодия стала её проводником в этой ночи, скрывавшей больше, чем глаза могли разглядеть. Сеул спал за стенами, но здесь, в архиве, пробуждалось прошлое, тянувшее её к себе, и она знала: обратного пути нет.

Тьма архива сомкнулась вокруг неё, плотная и тяжёлая, заглушая слабый гул из коридора Infinity Stage. Дверь закрылась с мягким щелчком, отрезав свет и звуки офиса, оставив её среди полок, гнувшихся под грузом коробок и папок, осыпавшихся мелкой пылью. Пальцы, дрожавшие от холода и предчувствия, нащупали телефон, и фонарик ожил, бросив тонкий луч в мрак. Свет задрожал в её руке, скользнул по пыльным поверхностям, выхватывая этикетки, выцветшие от времени, и коробки, стоявшие в хаотичном порядке, как стражи забытых историй. Воздух был сухим, пропитанным запахом бумаги и чего-то древнего, почти живого, смешивавшегося с её дыханием, вырывавшимся короткими облачками в холодной тишине.

Она шагнула вперёд, луч метнулся по полкам, и пальцы коснулись папки – шершавой, покрытой пылью, осевшей на кожу серым налётом. Бумага скрипнула под ладонью, но мелодия, тоскливая и глубокая, вела её дальше, шептала о тайне, скрытой в этом хаосе. Мишель двинулась вдоль полки, шаги её были осторожными, почти бесшумными, пока свет не упал на металлическую коробку в углу – с выцветшей надписью, едва различимой в полумраке. Мелодия окрепла, и она поняла: это оно. Пальцы скользнули по холодной поверхности, нашли замок, и шпилька, вынутая из волос, задрожала в её руке, пока она вскрывала механизм. Щелчок разорвал тишину, крышка откинулась, и в свете фонарика открылся дневник – старинный, с кожаной обложкой, тёплой и живой под её ладонью.

Она подняла его, страницы зашуршали, мягко, но настойчиво, сливаясь с мелодией, звучавшей не только в голове, но и в комнате, как эхо из глубины веков. Первая страница раскрылась, и луч выхватил имя – "Чжихо", выведенное чернилами, поблёкшими, но цепкими, как след давно умолкнувшего голоса. Глаза её расширились, дыхание замерло, и тепло пера в кармане стало обжигающим, пульсируя в такт её сердцу.

– Это ты, – шепнула она, голос сорвался в тишину, дрожащий от трепета и узнавания, будто она встретила того, кто звал её из сна.

Дневник лёг в её руки, кожа под пальцами дышала теплом, и мелодия стала её спутником в этой ночи.

– Ты ждал меня, верно? – прошептала она, обращаясь к имени на странице, к Чжихо, чей голос оживал перед ней – глаза цвета заката, мантия, колыхавшаяся в бурях её снов. – Что ты хочешь мне открыть?

Тишина молчала, но предвкушение сжало её грудь, тепло пера пробилось сквозь ткань, и она ощутила его – ключ, отворяющий прошлое, связывавший её с этим именем, с этой мелодией, не умолкавшей в ней. Она стояла среди пыли и теней, но не одна – голос Чжихо шептал о тайне в её руках, и этот дневник был её судьбой, манившей глубже в тьму страниц.

– Кто ты? – шепнула она, пальцы задрожали, листая страницу, где имя "Чжихо" сияло в свете фонарика, как маяк в ночи.

Текст под ладонью ожил, буквы шуршали, и мелодия стала её пульсом, наполняя комнату невидимым ветром. Она сжала дневник, тепло его охватило руки, и мир дрогнул – пол качнулся, стены закружились, растворяясь в сером мареве, поднявшемся из пустоты. Колени подогнулись, она осела на плитку, холод пробился сквозь джинсы, но она не чувствовала его – гул офиса сменился бесконечной тишиной, поглотившей всё, кроме мелодии, звучавшей в её груди.

– Что тебе нужно от меня? – выдохнула она, голос ослаб, почти растворился в вихре, но внутри он кричал, требуя ответа от того, кто звал её сюда.

Тишина ответила пустотой, но тепло дневника вспыхнуло огнём, охватив её руки, грудь, сознание, и свет фонарика угас, оставив её в темноте. Пальцы стиснули обложку, мелодия взорвалась, унося её туда, где голос Чжихо был живой силой. Мир исчез, тело падало, и она открыла глаза – в толпе, где песок скрипел под ногами, горячий и сухой, а воздух дрожал магией, густой и тяжёлой, как дым от костра. Сердце заколотилось в такт мелодии, звучавшей не в голове, а в этом мире, где Чжихо был близок, звал её вперёд.

Толпа шевелилась, голоса сливались в гул, поднимавшийся к небу, и песок стал её якорем, связью с этим местом, чужим её времени. Она подняла взгляд, ища его, и мелодия стала её путеводной звездой в прошлом, открывшемся перед ней, как дверь, которую она не могла не переступить.

– Я здесь, – шепнула она, голос окреп, несмотря на дрожь в груди, и в этом шёпоте была клятва – себе, Чжихо, судьбе, тянувшей её за собой.

Песок под ногами Мишель обжигал, сухой и хрустящий, впиваясь в подошвы кроссовок, чужих в этом месте, где воздух дрожал магией, плотной и осязаемой, как дым от невидимых костров. Она стояла в гуще толпы, сжатой у деревянной сцены, потемневшей от времени, с балками, скрипевшими под ветром. Зрители двигались, голоса их сливались в низкий рёв, поднимавшийся к закатному небу, и запах смолы, пота и грубой ткани окружал её, смешиваясь с её дыханием, вырывавшимся короткими рывками. Джинсы и куртка, привычные в Сеуле, казались здесь нелепыми, но толпа не замечала её, глаза всех были устремлены к сцене, где возник Чжихо – силуэт, выхваченный светом факелов, горевших по краям.

Мантия его, тёмно-синяя с золотыми нитями, струилась, как вода под порывами ветра, чёрные волосы падали на лоб, а глаза – золотисто-алые, как угли заката – сияли в полумраке. Он запел, голос его, низкий и мощный, прокатился по театру, подобно буре, сотрясая воздух, доски сцены, её грудь. Это была мелодия, звавшая её из сна, ведшая через ночи в Сеуле, и теперь она жила, обволакивала, заставляя толпу взрываться криками, гудевшими в её ушах:

– Чжихо! Чжихо!

Имя его отражалось от стен театра, деревянных и облупленных, и Мишель стояла, взгляд её приковался к его лицу, к глазам, пылавшим последними лучами солнца перед тьмой. Рука поднялась, пальцы задрожали в воздухе, стремясь дотянуться до него, до мелодии, ставшей её дыханием, её сердцем. Он шагнул к краю сцены, мантия колыхнулась, и глаза его нашли её в толпе, пронзили, как стрела, нашедшая цель. Дыхание замерло, грудь сжалась, и этот взгляд удержал её, будто он знал её имя, её суть.

Толпа кричала громче, но голос его смягчился, обволакивая её, как тёплый ветер в холодную ночь, и он шепнул, так тихо, что она не поняла, как услышала его в шуме:

– Ты здесь.

Слова упали на неё, как капли дождя на сухую землю, и сердце сжалось от узнавания, от боли, мелькнувшей в его глазах, от тоски, отозвавшейся в её душе. Она шагнула вперёд, песок хрустнул под ногами, рука потянулась к нему, пальцы дрожали, стремясь пробить разделявший их воздух.

– Ты звал меня? – шепнула она, голос ослаб, почти утонул в гуле толпы, но внутри он кричал, требуя ответа от того, чьё имя она нашла в дневнике.

Он не ответил, но взгляд его не отпускал, и в молчании она услышала мелодию, протекающую через него, через неё, связывавшую их через время. Толпа гудела его именем, буря голоса поднималась, но для Мишель был только он – Чжихо, стоявший перед ней, и его шёпот, дрожавший в её груди, как обещание, которое она приняла.

Театр гудел, толпа кричала имя Чжихо, голоса сливались в рёв, поднимавшийся к небу, где облака пылали багрянцем, отражая свет факелов. Песок обжигал под ногами, воздух дрожал магией, тяжёлой, как дым от смолы, пропитавшей балки. Она стояла у сцены, рука тянулась к нему, к Чжихо, чья фигура возвышалась, мантия колыхалась на ветру, а глаза – золотисто-алые – держали её взгляд. Голос его затих, и тишина обрушилась, давящая, пока он не шагнул к ней, сократив расстояние до одного вдоха.

Рука его рванулась вперёд, пальцы – холодные, ледяные – сомкнулись вокруг её запястья, сжали с силой, заставившей её вздрогнуть. Дыхание сбилось, глаза расширились, встретив его взгляд, и голос его, низкий и дрожащий, прорезал гул толпы:

– Ты не из этого времени. Кто ты? Откуда ты пришла?

Слова ударили, как камни в тихую воду, и холод его пальцев пробирал до костей, контрастируя с теплом её кожи, удерживая её в этом миге. Она открыла рот, но слова застряли, вырвался лишь слабый выдох, растворившийся в воздухе. Глаза его сузились, тень мелькнула в них – не гнев, а смятение, и он наклонился ближе, голос стал тише, резче:

– Говори! Ты не из наших. Твоя одежда, твой вид – это не здешнее. Зачем ты здесь?

Сердце заколотилось, слова били в неё, и она сглотнула, заставляя голос пробиться:

– Я… я не знаю, как я здесь очутилась, – начала она, голос дрожал, но она выпрямилась, встреча его взгляд. – Но я слышала тебя. Ты пел, и я пришла. Ты звал меня, ведь так?

Чжихо замер, пальцы дрогнули на её запястье, и удивление в его глазах сменилось тенью узнавания, мелькнувшей мимолётно.

– Звал? – переспросил он, голос смягчился, но тревога дрожала в нём. – Я никого не звал. Но ты знаешь моё имя. Откуда? Кто тебе сказал?

– Я нашла его, – выдохнула она, пальцы другой руки сжались в кулак, гася дрожь. – В книге, в моём времени. Там было написано – "Чжихо". И эта мелодия… она привела меня сюда. Я не понимаю, но я должна быть здесь.

Хватка ослабла, но он не отпустил, отступил на шаг, рука скользнула к поясу мантии, вытаскивая перо – чёрное, с вырезанной нотой, мерцавшей в свете факелов, как звезда. Он протянул его ей, голос стал тише, дрожа от боли, отозвавшейся в её груди:

– Это твоё. Возьми. Оно принадлежит тебе, я вижу это.

Мишель взяла перо, пальцы коснулись его, и тепло, знакомое, родное, пробежало по коже, заставив глаза расшириться. Это было то же тепло, что она знала в своей квартире, то же перо, лежавшее под подушкой, и теперь оно было здесь, в его руках, в этом прошлом.

– Как? – спросила она, голос дрожал, полный вопросов. – Я держала его дома. Как оно здесь? Что ты знаешь, Чжихо? Скажи мне!

Он не ответил сразу, взгляд опустился к перу, и боль в его глазах стала глубже, острее.

– Оно твоё, потому что ты здесь, – сказал он наконец. – Я не знаю, как ты меня нашла, но это перо связывает нас. Я чувствую это. Но тебе нельзя оставаться.

Сердце сжалось, его боль отозвалась в ней, и она шагнула ближе, но буря вернулась – ветер взвыл, песок поднялся, застилая свет факелов, толпа закричала громче, голоса смешались с гулом. Чжихо рванулся к ней, рука толкнула её назад, резко, и голос его, твёрдый, но ломкий, прорезал шум:

– Уходи! Ты не знаешь, что здесь творится! Это не твоё место! Уходи, пока можешь!

Она покачнулась, песок хрустнул, крик вырвался из груди, перекрывая бурю:

– Чжихо, нет! Подожди, я не уйду! Скажи, что это значит!

Но его фигура дрогнула, песок закружился, мир погас, свет факелов исчез, толпа растворилась в тьме. Рука сжимала перо, тепло его было последним, что она ощутила, пока буря не унесла её, оставив эхо его голоса в груди.

Тьма отступила медленно, оставляя холод и дрожь, пробиравшую до костей. Мишель очнулась на полу архива Infinity Stage, плитка вгрызалась в кожу сквозь джинсы, заставляя тело дрожать. Гул техники ворвался в уши, возвращая её в реальность, чужую после песка и голоса Чжихо. Дыхание рвалось, обжигая горло, ладонь прижалась к груди, где сердце колотилось, каждый удар отдавался в висках. Пальцы сжимали дневник, ногти впились в кожу, оставляя следы, и тепло его пульсировало под ладонью, как отголосок того мира.

Перо лежало в руке, чёрное, с вырезанной нотой, мерцавшей в свете упавшего фонарика, тепло его обжигало, пульсировало, как неумолкающий ритм. Она сжала его, и мелодия звучала в голове, мягко, настойчиво, не отпуская её.

– Что ты сделал со мной, Чжихо? – шепнула она, голос хрипел, дрожал, глаза смотрели на дневник, ища ответа. – Ты звал меня туда… зачем?

Тишина молчала, но тепло пера связывало её с его взглядом, дрожавшим в памяти. Шаги – тяжёлые, быстрые – разорвали тишину, приближаясь за дверью, и голос охранника, грубый и резкий, прогремел:

– Эй, кто там? Открывай дверь! Я слышал шум, ты чего там возишься?

Мишель вздрогнула, страх пробежал по спине, дыхание сбилось. Она сжала дневник, прижала к груди, шепча:

– Нет, я не отдам тебя. Ты мой.

Пальцы дрожали, засовывая дневник в сумку, пряча среди бумаг и телефона. Перо ушло в карман джинсов, тепло обожгло кожу, мелодия шепнула: "Держись". Дверь затряслась от удара, голос охранника стал громче:

– Открывай! Кто ты такая? Воровать вздумала?

Мишель вскочила, ноги дрожали, но она выпрямилась, сжимая ремешок сумки.

– Я стажёрка! – крикнула она, голос дрогнул, но она добавила силы. – Мишель! Проверяла бумаги для работы!

Охранник замолчал, шаги замерли, голос стал грубее:

– Стажёрка? В три часа ночи? Открывай, или я сам зайду и всё переверну!

– Бумаги для тура смотрела! – огрызнулась она, упрямство вспыхнуло в голосе. – Проверьте, но дверь открою сама!

Рука потянулась к ручке, пальцы сжали холодный металл, повернули его. Дверь скрипнула, открываясь, и Мишель шагнула вперёд, свет из коридора упал на её лицо, тени легли под глазами. Охранник стоял перед ней, фонарик в его руке слепил глаза, форма топорщилась на плечах, пропитанная запахом табака и сырости. Она выпрямилась, голос её стал ровнее, но дрожь осталась:

– Я стажёрка, пришла за материалами для подготовки. Всё на месте, ничего не брала.

Охранник нахмурился, луч фонарика скользнул по её лицу, остановился на сумке. Голос его прогремел, резкий и недовольный:

– Бейдж покажи! Докажи, кто ты такая, а то языком все горазды болтать.

Мишель кивнула, пальцы задрожали, роясь в кармане куртки, вытащили пластиковую карточку, протянули ему. Свет фонарика упал на бейдж, буквы её имени блеснули в полумраке. Охранник хмыкнул, глаза сузились, голос стал тише, но колючим:

– Мишель, значит. Стажёрка. Нечего по ночам тут шляться, поняла? В следующий раз докладную напишу, чтоб начальство разобралось. Правила для всех одни.

Она опустила голову, волосы упали на лицо, голос её смягчился, дрожь ушла:

– Простите. Я не хотела нарушать. Спасибо, что проверили.

Охранник кивнул, фонарик опустился, свет его скользнул по полу, оставляя тени на стенах. Мишель шагнула назад, сумка качнулась на плече, тепло пера грело карман, мелодия шептала о её тайне. Она развернулась, шаги её звучали тихо, уводя прочь по коридору, где свет ламп дрожал на стенах, а голос охранника затих за спиной, растворяясь в ночи. Дневник лежал в сумке, её путь к Чжихо оставался живым, скрытым, пульсирующим в её руках.

Глава 3: "Мелодия двух эпох"

Офис Infinity Stage купался в холодном сиянии люстр, отражавшемся в стеклянных панелях, где блики скользили по белым стенам, подобно теням крылатых созданий, невидимых глазу. Мишель сидела за длинным столом в углу, окружённая стопками глянцевых афиш, пахнущих свежей краской и бумагой. Пальцы её касались гладких листов, скользили по поверхности, где лица Infinite – Кайдена, Тэхёна, Кихёна – застыли в неподвижной глянцевой маске, их улыбки казались вырезанными из льда, а гул кондиционера над головой наполнял воздух прохладой и низким звоном, отдававшимся в её висках. За окном Сеул пульсировал жизнью – гудение машин, перезвон трамваев, шаги прохожих, – но здесь время текло вязко, и каждый лист в её руках становился частью рутины, неспособной заглушить мелодию, звеневшую в её голове с той ночи в архиве.

Она подняла очередную афишу, пальцы замерли на глянце, и тишину рассёк голос – низкий, тёплый, пронизанный тоской, пробившийся сквозь гудение кондиционера, подобно шёпоту из глубины веков:

– Найди меня, Мишель.

Рука её дрогнула, афиша выскользнула, шурша, упала на стол, и она застыла, ощутив, как голос Чжихо – тот самый, звучавший в её сне, звавший её через дневник, – окреп, наполняя голову, подобно воде, заливающей берег. Глаза её закрылись, ресницы затрепетали, тело качнулось, пол под ногами стал зыбким, как песок древнего театра. Она вцепилась в край стола, пальцы побелели, но голос не отпускал, шептал снова, мягче, настойчивее:

– Ты слышишь меня? Найди меня.

– Чжихо? – выдохнула она, голос её растворился в шуме офиса, но внутри он гремел, требуя отклика от того, кто звал её сквозь время.

Мир качнулся, и перед закрытыми глазами вспыхнула картина – сцена, деревянная, истёртая ветрами, окружённая факелами, чьи отблески плясали на лицах толпы, выкрикивавшей его имя. Чжихо возвышался перед ней, мантия его пылала золотом в огненном свете, голос, мощный и глубокий, поднимал бурю, сотрясавшую её уши, её грудь. Сердце её заколотилось, каждый удар сливался с его мелодией, связывая её с ним, с этим прошлым, ставшим её явью. Она видела его лицо – резкие черты, глаза цвета заката, пронзавшие её, и он шагнул ближе, но тени взметнулись за его спиной, чёрные, густые, поглощая его силуэт, пока он не растаял, оставив эхо голоса, дрожавшего в её сознании.

– Где ты? – шепнула она, голос окреп, но остался хрупким, и глаза её распахнулись, возвращая её в офис, где афиши лежали перед ней, а кондиционер гудел ровно, будто ничего не произошло.

Пальцы её всё ещё стискивали стол, и тепло пера в кармане джинсов стало опорой, связью с увиденным. Это был не сон, не игра воображения – это был зов, тянувший её к Чжихо, к тайне, затаившейся в этих стенах, где голос прошлого находил её вновь и вновь. Мишель выпрямилась, взгляд её скользнул по афишам, остановился на лице Кайдена, чьи тёмные глаза смотрели с глянца, и в этот миг она поняла: он вплетён в эту мелодию, соединяющую её с Чжихо, и этот зов, звучавший в её сердце, уже не заглушить.

Коридор офиса Infinity Stage тянулся пустынной лентой, свет люстр отражался в чёрной плитке под ногами Мишель, рождая блики, неспособные найти покоя. Шаги её звучали резко, каблуки выбивали эхо в тишине, где гул кондиционеров стал единственным спутником её смятения. Впереди мелькнула тёмная фигура Кайдена – плащ его, чёрный с серебряной каймой, колыхнулся, когда он направился к выходу, и Мишель ускорила шаг, сумка билась о бедро, а тепло пера в кармане пульсировало, подстёгивая её нарушить молчание. Воздух был прохладным, пропитанным слабым ароматом кофе из комнаты отдыха, но под этим витало напряжение, сжимавшее её грудь невидимыми пальцами, тянувшее к ответам.

– Кайден, постой! – крикнула она, голос её разорвал тишину, дрожа от тревоги, копившейся в ней днями.

Он замер, спина его напряглась, и тишина, обрушившаяся следом, стала тяжёлой, почти живой. Он обернулся медленно, тёмные глаза, холодные и глубокие, подобно небу перед бурей, впились в неё, и свет люстр высветил его лицо – острые скулы, резкие линии, высеченные в камне. Мишель шагнула ближе, шаги её замедлились, но не остановились, пальцы стиснули ремешок сумки, гася дрожь в руках.

– Ты знаешь Чжихо? – спросила она, голос её смягчился, но в нём звенела твёрдость, удивившая её саму. – Я видела его, Кайден. В дневнике, в моих видениях. Ты знаешь, кто он, верно?

Кайден молчал, глаза его потемнели, став почти чёрными, пальцы сжали ремень сумки на плече так, что кожа скрипнула. Он шагнул к ней, голос его, низкий и острый, рассёк тишину коридора:

– Не суйся туда. Ты не понимаешь, о чём говоришь, стажёрка.

Слова его ударили холодом, но она не отступила, взгляд её встретил его, и она заметила, как рука его дрогнула, выдавая страх, спрятанный за ледяной бронёй.

– Я знаю больше, чем ты думаешь, – ответила она, голос окреп, но дрожь осталась. – Я слышала его, Кайден. Он зовёт меня, я была там, в прошлом. Ты не можешь отвертеться – я видела, как ты смотрел на меня в студии. Ты знаешь его, скажи!

Губы его сжались, челюсть напряглась, и на миг показалось, что он ударит – не её, а стену, чтобы выплеснуть бурю, кипевшую в его глазах.

– Ты видела то, чего не должна была, – бросил он, голос стал тише, но в нём сквозила угроза, смешанная с тенью боли. – Это не твоя история, Мишель. Оставь, или пожалеешь. Я не шучу.

– Не моя? – переспросила она, шагнув ближе, голос дрогнул, но в нём вспыхнул гнев. – Тогда почему он зовёт меня? Почему я держу его перо? Ты знаешь, Кайден, и я не уйду, пока не скажешь. Это связано с тобой, я чувствую!

Глаза его сузились, он наклонился к ней, дыхание его, тёплое и резкое, коснулось её лица:

– Ты ничего не чувствуешь, кроме своих выдумок. Чжихо – это прошлое, и оно мертво. Не копай там, где тебя не ждут. Я не стану тебя спасать, если ты рухнешь.

Он отвернулся, шаги его ударили по плитке, гулкие и тяжёлые, унося его к стеклянным дверям, но слова его жгли её, подобно огню, не гаснущему в ветре.

– Ты боишься, – сказала она ему вслед, голос стал тихим, но твёрдым. – Я видела это в твоих глазах. Ты боишься его, или меня, или того, что нас связывает. Но я найду правду, с тобой или без тебя.

Он замер, рука дрогнула на ремне сумки, пальцы сжались сильнее, выдавая страх, не укрывшийся за холодом.

– Иди домой, Мишель, – бросил он через плечо, голос стал глухим. – И забудь, пока можешь.

Шаги его возобновились, унося его прочь, но Мишель осталась, сердце её колотилось, тепло пера стало опорой, связью с Чжихо, с этим зовом, не отпускавшим её. Кайден скрывал правду – не словами, а дрожью в руке, и этот страх стал её путеводной нитью к тайне, соединявшей их через время.

Ночь окутала квартиру Мишель тишиной, густой и плотной, а лунный свет пробивался сквозь занавески, рисуя серебряные полосы на стенах, где тени дрожали, подобно отголоскам её смятения. Она сидела на старом диване, подтянув колени к груди, сумка лежала рядом, чуть приоткрытая, ожидая её движения. Пальцы, дрожавшие от усталости и предчувствия, скользнули внутрь, нащупали тёплую кожаную обложку дневника, спрятанного после архива. Она вытащила его, тепло его поверхности пробилось сквозь ладони, мягкое, но упрямое, подобно дыханию, живущему в этих страницах. Комната вокруг дышала чем-то знакомым – потёртый ковёр, аромат остывшего кофе из чашки на столе, гул машин за окном, – но дневник в её руках казался пришельцем из иной эпохи, звавшим её к себе.

Она положила его на колени, пальцы замерли на обложке, и тишину рассёк голос – хриплый, тёплый, полный веры, согревавший её даже теперь, когда деда не было рядом:

– Дневники – это ключи к прошлому, Мишель, – говорил он, сидя у камина в их старом доме, седые волосы падали на лоб, глаза сияли, пока он учил её читать руны. – Они хранят больше, чем видишь.

– А что они хранят, дед? – спрашивала она, голос её звенел любопытством, пока она сидела у его ног, глядя на руки, водившие по строчкам.

– Души, истории, магию, – отвечал он, улыбаясь, но в голосе его тлела тревога. – Они ждут тех, кто готов их услышать.

Мишель сжала дневник, тепло его углубилось, она открыла первую страницу, пальцы дрогнули, касаясь бумаги, пахнущей пылью и временем. Свет лампы упал на текст, буквы вспыхнули золотом, мягко, но властно, пробуждаясь от долгого сна. Она вгляделась в строки, и перед глазами возникла картина – Чжихо, мантия его колыхалась в тенях, чёрных и густых, подобных дыму, душившему воздух. Он пел, голос его разрывал их, вызывал бурю, гудевшую в её ушах, и тени кричали, отступая, но не сдаваясь. Сердце её сжалось, слёзы обожгли глаза, она шепнула в тишину:

– Дед знал.

Голос её был слабым, почти утонул в комнате, но внутри он гремел, требуя ответа от прошлого, ожившего перед ней.

– Ты знал про него, да? – шепнула она снова, обращаясь к деду, чей голос звучал в памяти. – Ты говорил про магию, про ключи… Это Чжихо, верно? Почему ты не рассказал мне больше?

Слёзы, горячие и солёные, скатились по щекам, оставляя влажные следы, она смахнула их рукавом, но тепло дневника стало опорой, связью с увиденным. Мелодия в её голове усилилась, наполнила комнату невидимым ветром, шептавшим о прошлом. Перо в кармане джинсов запульсировало, его ритм отозвался в руке, став нитью, соединявшей её с Чжихо, с Кайденом, с эпохой, тянувшейся к ней через века.

– Ты хотел, чтобы я нашла его? – спросила она тихо, голос дрожал, но в нём крепла твёрдость. – Это твоё наследие, дед? Ты оставил мне это, чтобы я поняла?

Тишина молчала, но тепло пера стало её путеводной звездой в этой ночи, скрывавшей больше, чем глаза могли разглядеть. Она сжала дневник, сердце кольнуло от предчувствия связи времён, слёзы текли, смешиваясь с теплом, шептавшим о Чжихо, о тенях, о магии, пробуждавшейся в её руках.

Тишина в квартире Мишель была глубокой, почти живой, лунный свет пробивался сквозь занавески, отбрасывая серебряные полосы на стены, где тени дрожали, отражая её тревогу. Она сидела на диване, поджав ноги, дневник лежал на кофейном столике, кожаная обложка казалась тёплой в этом холодном сиянии. Пальцы, дрожавшие от усталости и предчувствия, коснулись страницы, бумага зашуршала под ладонью, сухая и хрупкая, храня дыхание веков. Она листала его медленно, дыхание её учащалось, мелодия – тоскливая, глубокая, звучавшая с первой ночи, – окрепла, шептала тайну, затаённую в этих строках.