Девочка-лёд. Ветер перемен бесплатное чтение

ALL IN.

Любовь без компромиссов

Оформление обложки – Леонид Балацкий

Иллюстрация на обложке – ZAP

© Джолос А., 2025

© ООО «Издательство АСТ», 2025

1

Страх. К этому мерзкому чувству невозможно привыкнуть. Оно почти всегда приходит внезапно, сжимает невидимыми пальцами горло и крадёт дыхание. Вот и сейчас, дверь за моей спиной закрывается, тьма поглощает, а голос, что раздаётся у самого уха заставляет вздрогнуть от неожиданности.

Прямо в лицо по команде бьёт луч света. Я, щурясь, пытаюсь попятиться назад.

– Куда собралась? – звучит насмешливо.

– Отпусти! Ай! – Дёргаюсь, но теперь страдают мои волосы, которыми так долго и тщательно занималась Сонечка.

– Не рыпайся, дрянь, – предупреждает тот, кто решил устроить мне это вечернее рандеву.

– Так и так целой-невредимой не останется, – гогочет Сивова. Только она умеет делать это так мерзко.

– Это точно. На пол села, – раздаётся холодный приказ. – Дёрнешься – порежу. Чувствуешь лезвие? Это нож, чтобы ты понимала. Мой любимый.

Я сглатываю комок, вставший в горле. В висках пульсирует кровь, тело немеет.

– Села, я сказала! – ледяной тон. – Иначе пожалеешь.

И вот я уже в прямом смысле слова ощущаю, что она не шутит. Остриё ножа упирается прямо в шею. Приходится подчиниться, пока мысли лихорадочно бьются друг о друга.

– Марин, рот…

Сивова, словно покорный пёс, кладёт фонарик на пол и вынимает из кармана скотч.

– Это, чтобы ты не орала, – поясняет заботливо и тянет ко мне свои ручищи, которыми днями напролёт толкает ядро. – Вы-ы-ырядилась, ущербная, ты посмотри, Ник. И достала же где-то! Небось долго пришлось стоять у дороги. Зарабатывать.

Марина брезгливо морщит нос, окидывая меня пренебрежительным взглядом.

– Пошла ты, – отвечаю я ей. От той мерзости, что она озвучивает, меня тошнит.

– Заклеивай уже. Говорю здесь только я, – торопит свою подругу Грановская.

– А как же лыжи? Неужто ради меня осталась? – успеваю всё-таки спросить я до того, как моих губ касается противная клейкая лента.

Зато не успеваю закричать, к сожалению. Хотя, кто же меня услышит? Вероятность того, что кто-нибудь сейчас прогуливается в этих «подземельях» – точно равна нулю.

– Не переживай. Это ты в своей занюханной пятиэтажке будешь мечтать об оливье. А меня за воротами ждёт водитель. Чтобы я успела на самолёт во Внуково. Я свой Новый год буду встречать в Кран-Монтане. Прости, думаю, тебе ни о чём это название не говорит.

Пока она разглагольствует о швейцарском курорте, я, сидя на бетонном полу, размышляю на тему того, как отсюда выбраться. Не привлекая внимания, осматриваюсь по сторонам. Подмечаю детали. Старая плитка сложена пирамидками. Обшарпанные стены, всюду строительный мусор и разбросанные инструменты. Они-то как раз меня интересуют. Неподалёку, очень кстати, замечаю молоток.

– Но ты права, времени в обрез. Так что… сразу к делу. Марин, помнишь, да? Там, где не видно.

– Ага, – воодушевлённо кивает та, и я сразу понимаю, что она собирается сделать.

Понимать-то понимаю, но среагировать и сгруппироваться не успеваю.

Ногой в живот – это очень по-женски, конечно…

– Ммм, – острая боль в желудке заставляет скрючиться и согнуться пополам.

– Я, Лисицына, не люблю, когда кто-то тянет руки к тому, что принадлежит МНЕ, – шипит Грановская. Словно змея. – Марин…

Не успеваю я отойти от первого удара, как Сивова добавляет мне новую порцию боли. Безжалостно. Жестоко. Преданно исполняя приказ своей подруги.

Задыхаюсь. Давлюсь беззвучным кашлем. В этот раз получается отползти в сторону. Ближе к молотку. Снова скручиваюсь, чтобы перетерпеть. Хотя бы немножко…

– Мне тебя жаль, знаешь. – Ника приседает рядом.

Я поворачиваю голову вправо и поднимаю на неё глаза. В полутьме, которую рассеивает луч фонарика, лежащего на полу, замечаю, что Вероника одета в бархатный чёрный костюм. Её волосы собраны в хвост. На лице, как всегда, «полный парад». В руках нож-бабочка¸ который она виртуозно покручивает.

– Рому занесло в этот раз, но ты должна понимать, что тебе с ним ничего не светит. – Она улыбается и качает головой. – Очередной спор. Очередная игрушка. Очередная шлюха. Что поделать – дурные мужские потребности.

– Шваль, нафантазировала уже себе, наверно, с три короба, – поддакивает Сивова.

– Марин, привяжи её к трубе, – равнодушно обращается к ней Вероника.

Нет. Нет. Нет.

Я в панике. Сердце колотится как ненормальное. Привстаю на локтях, пытаюсь уползти.

– Молоток убери. Вон уже настрёмилась. Голову, похоже, решила тебе пробить.

– Сука! – Сивова хватает меня за платье и оттаскивает назад. Мои пальцы, к сожалению, хватают лишь воздух. А я ведь почти дотянулась! – Ну мразь!

– Ммм, – мычу, протестуя.

Мы с ней начинаем бороться. Сивова наваливается сверху и принимается душить меня сгибом локтя. Я хриплю, задыхаюсь. Судорожно тяну воздух носом, но это почти не помогает. Марина хватает меня за волосы. Я цепляюсь за её руку, но она не отпускает. Тащит меня по полу в сторону трубы. Чувствую, как рвутся на коленках колготки. Но разве это имеет какое-то значение?

– Боже, Сивова, да в ней килограмм пятьдесят, не больше. Справиться не можешь, что ли? – насмешливо произносит Ника, со стороны наблюдая развернувшееся перед ней шоу.

– Щас, – пыхтя, обещает Марина.

Я начинаю активно лягаться ногами и даже попадаю куда-то каблуком. Потому что в ответ слышу нецензурную брань и писк. Пальцами правой руки стараюсь добраться до её глаз. Царапаюсь. Отбиваюсь, как могу, но она такая тяжёлая, что сбросить её с себя просто не представляется возможным.

– Да что за возня, Марин?!

– Ты бы помогла, – гаркает Сивова, тяжело дыша. – Она мне морду расцарапала, тварь!

Грановская недовольно цокает, но марать руки явно не собирается. Всю грязную работу она оставила подруге. Марина почему-то встаёт, позволяя и мне подняться на ноги. Я с сожалением отмечаю, что платье испачкано в строительной пыли и порвано внизу.

Господи, как же мне возвращать его Элеоноре Андреевне в таком виде?

– Ну всё, мразота! – орёт метательница ядра.

Я поднимаю глаза. Сивова бросается вперёд и со всей дури толкает меня в стену. Я сильно ударяюсь головой и от неожиданности теряю ориентацию в пространстве. Сползаю вниз, тихо охая.

– Довыдолбывалась? – смеётся Марина.

Пока я часто-часто моргаю, она уже что-то делает с моими руками.

Внезапно в пугающей тишине туалета раздаётся странный звук. Жужжание.

– Только дёрнись, шваль, – угрожает Марина, привязывая меня за руки к трубе.

Я поплывшим взглядом наблюдаю за тем, как Вероника вытряхивает мою сумку. На пол валятся телефон, расчёска и другие мелкие предметы. Этот дребезжащий звук – не что иное, как вибрация, сопровождающая входящие звонки, которые не прекращаются ни на секунду.

Сивова замирает в ожидании. Вероника поднимает с пола телефон. Смотрит на экран, и подсветки смартфона достаточно для того, чтобы увидеть, как её красивое лицо всего за секунду преображается в дикий, уродливый оскал. Телефон в порыве ярости тут же летит в стену. С грохотом разбивается и перестаёт жужжать.

Я знаю, что это Он. Ищет меня. Ведь я не вернулась…

– Всё, свали, – бросает Ника зло, решительно двигаясь в нашу сторону.

Я дёргаю руками, поднятыми над головой. Привязала стерва…

– Сядь на ноги ей, чтоб не дрыгалась, – недовольно требует Грановская.

Сивова поступает так, как сказали, а я даже думать боюсь о том, что они собираются сделать.

– Можно ей морду разбить, а? – интересуется Марина, глядя на брюнетку. – Прям бесит меня, уродина.

– Я же сказала: нет, – спокойно отвечает Вероника. – Не сегодня.

Мы с ней смотрим друг другу в глаза.

– Пока ты получишь от меня предупреждение. – Она прищуривается. А дальше делает то, отчего у меня мороз по коже.

Тонкая ткань платья трещит от ножа, которым Грановская очень умело орудует. И в этот самый момент страдает не только платье, страдает моя душа. Потому что это – чужая вещь. Вещь, которая принадлежит Элеоноре Андреевне. Это её память. Память о погибшей дочери…

– Возомнила себя Золушкой? – усмехается Ника и резким движением рвёт платье до середины бедра. – Твоя участь – обноски. Запомни это! И чтобы ты не забывала, кто ты есть, я кое-что оставлю тебе. Метку на будущее. Своего рода клеймо.

В полутьме туалета поблёскивает острие её ножа, поднятого вверх. Я качаю головой, мычу что-то нечленораздельное и предпринимаю очередную попытку освободить от захвата ноги. Но, увы, и она заканчивается провалом, ведь Сивова весит, по меньшей мере, около ста килограммов.

Идеальные губы Вероники Грановской расходятся в улыбке. Злой и как никогда жестокой. Я сейчас отлично понимаю: она действительно не шутит. И то, зачем пришла сюда, сделает однозначно.

– Проверим твою устойчивость к боли, Лисицына? Всё, что с нами случается, делает нас сильнее, – чуть склонив голову, издевательски произносит она.

– Щас, у меня тут ремень. Ноги подвяжу, а то дёргается, – влезает со своим комментарием Сивова.

Ника подкатывает глаза. Брызгает на нож спрей. Похоже, антисептик.

– Быстрее давай. Время…

И вот её глаза лихорадочно блестят. Дурное предчувствие накрывает тревожной волной.

Я думала, что разбивающиеся о тело шарики с пейнтбольной краской – это больно. Я считала, что удары ремнём – ещё больнее, но нет… Адову боль и настоящую муку я ощутила именно сегодня. Это отвратительное чувство расползающейся кожи я не забуду никогда.

– Ммм, – кричу. Начинаю хрипеть. В ужасе смотрю на неё. Не веря, что этот кошмар происходит наяву.

– Орёшь как резаная, – недовольно комментирует мою реакцию Ника.

Сивова находит её реплику очень смешной.

Это просто ад… Пекло. Преисподняя. Я едва сознание не теряю в какой-то момент.

Хочется выть, но доставлять такое удовольствие своим мучителям я не собираюсь…

Сжимаю зубы до скрежета. Ещё немного и, кажется, они сотрутся в порошок.

Напрягаю тело. Зажмуриваюсь до пляшущих перед глазами белых точек, сглатываю рыдания, но всё равно помимо воли нет-нет, да и скулю. Непроизвольно. Потому что вытерпеть это издевательство молча – непосильная задача.

– Он сделал больно мне, а я – тебе. ТЫ! ТЫ ВИНОВАТА! Ты влезла. НЕНАВИЖУ! – приговаривает она, видимо, не совсем контролируя свою речь. – Хочу, чтобы он видел это. Каждый раз, когда захочет дотронуться до тебя.

А всё, чего хочу я, – чтобы эта пытка, наконец, кончилась…

– Обработаем.

– Зараза к заразе не липнет, – фыркает Сивова, нервно посмеиваясь.

– Ну так… кровь остановить. Я ж не чудовище, – пожимает плечами Вероника, равнодушно любуясь своим творением.

– Трусы хоть не намочила? – презрительно интересуется Сивова.

Ника усмехается и распыляет на полыхающую огнём кожу спрей. Меня ломает. Трясёт.

Так щиплет, мамочки! Как же больно… как же горит пострадавшая на бедре кожа!

– Заткнись! По хребту настучать? А? – вопит громче меня Марина.

– Да брось, она и так вела себя тихо.

– Тварь…

– Плачешь всё-таки, – довольно констатирует Грановская, замечая в моих глазах слёзы. – Но держалась прям молодцом! Достойно! Давай отрепья снимем, чтоб эпичнее смотрелось.

Я дёргаюсь, не желая, чтобы она снова ко мне прикасалась. Ника хохочет и начинает рвать платье. Ей это приносит какое-то странное, извращённое удовольствие.

– Ник, надо ноги делать, – обеспокоенно прерывает её нездоровое веселье Сивова.

– Да, валим. Иди проверь форточку, а я пару слов скажу нашей Золушке.

Марина кивает. Отпускает мои затёкшие ноги.

– Фонарик забери, у меня телефон есть. – Вероника встаёт и подсвечивает им мою ногу. Довольно улыбается. – Недурно вышло. Думаю, Рома заценит.

Что там – я даже смотреть не хочу. Неприятная пульсация и жжение – свидетельство того, что постаралась она на славу.

– Я надеюсь, ты меня поняла, – чеканит гневно, когда мы остаёмся наедине.

Господи, сколько же в ней ненависти. Сколько злобы…

– Не вздумай даже пытаться свой рот открывать насчёт нашей… «аудиенции». Это бессмысленно. Марина вернулась в зал, весь вечер она была с друзьями и никуда не отходила. Они подтвердят, будь уверена. Что касается меня – я в аэропорту с предками. Чистое алиби. Так что… увы.

Уходи, просто уходи.

Она убирает ножик в карман, включает кран и моет руки.

– Сказки придумали для таких, как ты. Не верь в них. Гадкий утёнок никогда не станет прекрасным лебедем.

Ника делает тяжёлый вздох. Словно она очень устала.

– Ну пока, – уже разворачивается и собирается уходить, но внезапно останавливается. – В следующий раз плесну кислотой в лицо. И потом не то что Рома… от тебя любой парень шарахаться будет. Так что не испытывай судьбу, сука!

Под её сапогами хрустят остатки плиточной крошки. Этот звук эхом отскакивает от стен и режет слух.

Фигура Грановской удаляется в сторону кабинок, а я по-прежнему не могу надышаться кислородом через нос. Только сейчас вспоминаю, что там наверху есть широкая форточка, через которую, должно быть, они и залезли с улицы.

– Я тебе окошко оставлю, – последнее, что Ника кричит мне. Продолжая издеваться.

И всё. Спустя минуту я остаюсь одна. Живая, но раздавленная морально. Позволившая растоптать себя. В очередной раз.

Слабачка…

Почему, почему я? Что я делаю не так в этой жизни? Можно просто умереть, пожалуйста? Я больше не могу. Больше не могу…

Даю волю слезам. Просто рыдаю и рыдаю. От боли. Не столько физической, сколько внутренней. От унижения, словно гранитной плитой, придавившей меня к пыльному полу.

Мои всхлипы затихают не сразу… Дрожу. Температура в полуподвальном помещении на порядок ниже, а с открытым окном и вовсе стремительно падает. Нужно вставать, но я по-прежнему лежу на полу. Пустая оболочка…

Промозглый сквозняк противно лижет полуобнажённое тело. Зловещую тишину нарушает лишь вода, капающая из крана.

Холод. Кромешная тьма. Я так боялась её в детстве… Всё время хотелось спать при свете. Мне казалось, что существует какой-то потусторонний мир. Привидения или злые духи. А баба Маша, слушая глупости, сказанные мною, всегда повторяла лишь одну фразу: «Бояться нужно не мёртвых, Ляль, бояться нужно живых».

Права ты, ба. Так и есть…

Странно, но я вдруг думаю о Роме. Вспоминаю отравленные ядом слова, брошенные Вероникой в запале.

Спор? Игрушка? Чего же ты тогда так испугалась, Ника?

Вспоминаю его горящие глаза. Горячий шёпот у виска. Мягкие губы на своей коже. Его руки, с трепетом сжимающие меня в пылком объятии. «Моя девочка-лёд» – сказанное непроизвольно, в порыве отчаяния. «Хочу, чтобы ты доверяла мне».

И ведь Он звонил мне. Искал…

Нет, Вероника, это гораздо больше, чем то, о чём ты говорила…

Иначе, Он бы не оставил тебя.

Иначе, ты бы не устроила всё это.

2

Хочется разбить к чертям этот дурацкий телефон. Монотонные гудки начинают неистово бесить. Вот какого лешего она не берёт трубку?

Долбаный Князев! Не надо было вообще отпускать её с ним!

Бросаю быстрый взгляд на часы. Двадцать минут прошло, а её всё нет. Оба, я так понимаю, испытывают моё терпение.

Зло толкаю дверь кабинета и выхожу в коридор. Направляюсь в сторону зала. Найду – не знаю, что с ней сделаю. Но сначала пусть целует. Ввиду последних новостей подгорает невыносимо.

Вот же кретин!

Вспоминаю всю ту пошлятину, которую нёс в её сторону на протяжении двух с половиной лет и, к собственному удивлению, ощущаю самый настоящий стыд.

Не всё ещё потеряно для твоей душонки?

Если б знал, что Лисица – такое сокровище, не вёл бы себя как полный олух! Давно зажал бы её в тёмном коридоре и научил всему, что умею. Рехнуться можно! Никто, кроме меня, её не целовал. Мысли теперь крутятся только на эту тему.

Я резко притормаживаю.

– Где она? – спрашиваю громко.

Князев стоит у стеклянной стены, спиной ко мне. Не пойму, чем занят. Не то разглядывает школьный двор, не то на своё отражение пялится. Павлин недоделанный.

– Оглох, что ли? Лисицына где? – повторяю, с трудом сохраняя спокойствие.

– Ушла, – равнодушно бросает он через плечо.

– Куда? – нетерпеливо тяну из него слова будто клещами.

– Отвали…

– Слушай, не беси меня! – иду по направлению к нему, доставая руки из карманов брюк.

– Она не будет с тобой, понял? – заявляет мне он ни с того ни с сего.

– Будет, но с тобой это обсуждать я точно не намерен, – останавливаюсь в шаге от него.

– Думаешь, её бабло твоё заинтересует? – щурится Данила, хмыкая. – Так она не из таких. Не надейся!

– Своего бабла у меня пока не так уж много. Харизма, обаяние и настойчивость, Князев.

– Тоже мне неотразимый нашёлся, – кривится, поджимая губы.

– Заметь, не мои слова, – улыбаюсь нагло. – Ладно, хватит лирики, дятел, Алёна моя где?

– Не твоя она ещё, – выплёвывает, раздувая ноздри как носорог.

– Ещё как моя! – заявляю решительно.

– Да твоя самоуверенность, Беркутов, просто зашкаливает, – смеётся он. – Аж до блевоты!

– Просто в отличие от тебя, я умею здраво оценивать свои силы.

– Ты переоцениваешь скорее…

– У нас с Лисицей всё серьёзно, чтоб ты понимал. Так что не вздумай больше соваться к ней со своими конфетами. Иначе засуну их тебе в глотку вместе с коробкой.

– Два года травил её, а теперь вдруг проснулся! «Моя Алёна», – кривляется он, будто ему не семнадцать, а пять.

– Так пока я травил, у тебя возможностей было выше крыши. Ты ими, однако, не воспользовался, в рыцаря доблестного заигрался, – целенаправленно давлю на больную мозоль.

Морда Князя стремительно покрывается красными пятнами. Губы складываются в тонкую линию. Пыхтит, тяжело дыша.

– А знаешь почему? – смотрю на него с презрением сверху-вниз. – Потому что мужского, как показала жизнь, в тебе ноль.

Его кулачки сжимаются. Желваки ходят туда-сюда. Да он прямо-таки на грани!

– Нормально спится, «друг»? – всё же зачем-то интересуюсь я.

– Нормально, – кивает он.

– Ну дай бог, но признай, слился ты, Данечка, очень некрасиво, – напоминаю я ему.

Просто чтобы увидеть ЭТО в его глазах. Осознание того, что он – полное ничтожество.

– Ты ведь и сам знаешь, что поступил как самое настоящее чмо.

На секунду передо мной встаёт картинка той ночи. Рыдающий Даня, сидящий на земле, раскачивающийся взад-вперёд словно душевнобольной. И Абрамов, который, махнув на него рукой, решил всё сам.

– Пошёл ты! – толкает меня в грудь, провоцируя. – Ты, Рома, сам свой выбор сделал! А я в дерьме вариться не хотел, ясно?

– Ясно. А чего ж терпел так долго, правильный ты наш? – толкаю в ответ.

– Дурак был, что маму не слушал, – выдаёт философское признание.

– Маму не слушал, – закатываюсь смехом. – Насчёт дурака не знаю, но трусом и крысой ты точно был.

Он матерится и резко бросается в мою сторону. Пытается меня ударить. В этом году у него прямо идея фикс: любой ценой однажды навалять мне как следует. Поговаривают, что Данилка даже на уроки самообороны записываться ходил. Шапитошник. Машет граблями неумело, но грудь выпячивает… Рокки Бальбоа недобитый.

Сам напросился, честное слово. За то и получил в очередной раз по мордасам.

– Сууука, – гундосит, не очень красиво падая задницей на пол.

– Некогда мне тут с тобой… – закатываю рукав рубашки и собираюсь уходить. Как обычно, наш «недоразговор» ни к чему не привёл.

– Лисицыну не трогай, понял? – орёт он мне вслед истерично.

– Буду трогать, Князев. Всё что захочу с ней делать буду. Слово тебе даю! – шагая по безлюдному коридору в сторону зала, громко обещаю я.

– Она, с таким как ты, никогда не будет! – прилетает ядовито мне в спину.

– Посмотрим…

Разозлил. И всё-таки да, сбить моё настроение в минус этому говнистому упырю удалось. В зал я возвращаюсь хмурым и сердитым. Пытаюсь отыскать среди присутствующих Лисицыну, но, увы, её и здесь нет. Как сквозь землю провалилась!

Снова набираю её, но в ответ – только длинные гудки. Звоню ещё раз. А потом ещё. И раз на четвёртый с удивлением слышу это: «аппарат вызываемого абонента выключен или находится вне зоны действия сети». Вот так номер! Выключила или заблокировала.

– У тебя от гнева аж фейс перекосило, – слышу хорошо знакомый голос справа.

– Отвали.

– Джульетту свою потерял, что ли?

Я резко разворачиваюсь.

– ГДЕ ОНА? – ору и на него тоже.

– С хера ли мне знать? – жестом долбаного обольстителя вскидывает бровь Абрамов и подносит к губам бокал. Подозреваю, что там ни черта не сок.

Смотрю на него очень внимательно. Вроде по глазам похоже, что не врёт. Но я уже никому не верю, честное слово. А ему тем более. Не после того, что он себе позволил!

– Если ты хоть пальцем…

– Да, Ромео, я смотрю, ты поехал капитально, – качает головой. – Она для челяди ничего так, конечно, но не прям, чтобы очень.

– Ой, Абрамов, может, хватит уже? – накрываюсь психом я.

– Может, – прищуривается он. – Я ещё не решил.

– Тогда смело записывайся на очередной приём к своему стоматологу! – предупреждаю его я, зверея с каждой секундой всё больше.

– Ну нет, Ромыч, тогда за дело отгрёб, согласен, но в следующий раз тебе прилетит в ответ, ты же меня знаешь, – скалится дьявол во плоти.

Я стреляю глазами по залу. Улыбающиеся и дрыгающиеся под музыку выпускники сейчас бесят до невозможного.

– Отгрёб, потому что поступил как мразь.

– Кто ж знал, что тебя так штырить будет из-за убогой, – насмехается надо мной он.

– Не называй её так! – стискиваю зубы до скрежета.

– Когда-то ты сам придумал это погоняло для неё, – напоминает мне ухмыляющаяся скотина.

И ведь реально так. Ляпнул однажды при одноклассниках. А они и рады подхватить были. Стрёмно вышло. Сам-то это слово в своём арсенале почти никогда в отношении Лисицыной не использовал, но вот ребята – с большим удовольствием.

– Так и будешь бесконечно мстить мне за Арсеньеву? – спрашиваю его в лоб.

Почему именно сейчас? Да сам не знаю… Наверное, моё состояние – тому причина. Либо момент настал подходящий.

Абрамов аж меняется в лице.

О да! Уж я-то знаю, как зацепить этого бездушного! Вон даже костяшки пальцев, сжимающих бокал, побелели. Про глаза вообще молчу. Если бы можно было сжечь взглядом – я бы уже превратился в труху и пепел.

– Не думай, что мне не ясны твои мотивы, – прямо заявляю я.

– При чём тут твоя шалава и Арсеньева? – цедит он.

– Шалава – твой Макар. Лисицина – не такая! Всё брехнёй оказалось. Я ещё доберусь до него и настучу по башке за небылицы.

– НЕ ТАКАЯ, – тянет Ян насмешливо. – Проверил уже, что ли? Неужто так быстро ноги раздвинула?

Я хватаю его за рубашку.

– Тихо, Беркутов, угомонись, – не моргнув и глазом, произносит спокойно. – Все они НЕ ТАКИЕ. А потом идёшь однажды мимо – и вот твоя ненаглядная с лучшим другом зажимается.

– Кретин, – резко отпускаю его, и скулы непроизвольно вспыхивают. Потому что совестно. Нехорошо тогда вышло.

– Я уже не раз объяснял тебе, КАК всё было, – устало тру висок. Голова разболелась адски. А ещё какое-то неприятное предчувствие покоя не даёт.

Случайно цепляю взглядом пёструю, рыжую шевелюру, промелькнувшую в толпе. Харитон. Она-то мне и нужна.

– Пусть в аду горит твоя Арсеньева, – зло гаркает Ян, оставляя пустой бокал на столике.

– Там она благодаря тебе уже побывала, – замечаю я мрачно.

Абрамов мою реплику никак не комментирует. Пялится в одну точку. Скулы напряжены. Выглядит как статуя сейчас. Не моргает даже.

Полагаю, ему нечего возразить. Потому что я озвучил правду.

Направляюсь в сторону Сашки, и она, завидев меня, идёт навстречу…

3

Рыжая озадаченно сводит брови.

– Лиса где? – спрашиваю, даже не поздоровавшись.

– Так я думала с тобой, – удивлённо лупится на меня своими огромными глазищами Харитонова.

– Думала она… Звони давай. Я в чёрном списке.

Харитонова, доставая из сумки телефон, откровенно смеётся.

– Косяк на косяке, Беркутов! – театрально возмущается. – Что ж ты, Повелитель Цифр, глупенький такой!

Фу, как меня бесит это сюсюканье с уменьшительно-ласкательными!

– С Лисицыной как с хрустальной вазой надо обращаться, а ты танком прёшь на васильковое поле! – недовольно поучает конопатая.

Чё несёт…

– Слушай, конопля, оставь эти свои советы для кого-нибудь другого.

– Вне зоны доступа, – закусывает губу, в растерянности глядя на экран. – Странно. Может, ушла?

– Что значит ушла? Я не отпускал её никуда! – дико ору, пытаясь перекричать музыку.

– Ой, забавный такой!

Эта дурочка широко лыбится и пытается потрепать меня за щёку. Совсем рехнулась, похоже.

Забавный… Как по мне, так себе качество.

– Пойдём проверим пальто. Если его нет в гардеробе – значит, сбежала от тебя лисичка лесными тропами, – хохочет девчонка, а я закатываю глаза и послушно шагаю за ней.

Если Лисица и впрямь решила в прятки поиграть, то ей однозначно конец. Я ведь предупреждал, что у неё есть только десять минут. Потешается надо мной, ты погляди!

Спускаемся вниз и Сашка болтает с вечно ворчащей гардеробщицей. Номерок не возвращали. Пальто висит себе смирно на вешалке. И, кажется, именно это становится сигналом к тому, что происходит нечто нездоровое. Потому что Лисицыной нет нигде. Ни в зале, ни в холле, ни в переходах, ни даже в девичьих туалетах. Мы уже и Юнусова для поисков привлекли. Обшарили все этажи и углы с первого по пятый. Посмотрели незапертые кабинеты. Но Алёны там, увы, нет. И с каждой секундой тревога всё стремительнее разливается по телу. Не могла она вот так пропасть! Просто не могла!

Уже и долбаный праздник закончился. Недовольную и возмущающуюся молодёжь гонят прочь. Мы же втроём стоим на первом этаже. Лисицыну так до сих пор и не нашли. Я, заведённый до предела, лихорадочно соображаю, что делать дальше.

– Рома, где же она? – ревёт Харитонова, даже не пытаясь сдерживать скатывающиеся по щекам слёзы.

Размазывает по лицу косметику. Уже на панду похожа, ей-богу!

– Саш, найдётся, не переживай, – Камиль гладит её по плечу, но она лишь машет головой и воет пуще прежнего.

– Алёна бы не стала нас так пугать! Что-то случилось! ЧТО-ТО СЛУЧИЛОСЬ, РОМ!

Вот эта её паника не даёт сосредоточиться совсем! Я и сам уже ничего хорошего не жду. Пропала Алёна. Только найти бы…

Подхожу к охраннику: седовласому и немногословному пожилому дядьке. Сперва он просто отказывается нам помогать. Потом и вовсе чуть ли не посылает меня, предлагающего ему взятку. А в довершение ко всему, вызванивает Пельш, чтобы ей на меня пожаловаться. И вот, спустя пару минут, в её присутствии, наконец соглашается показать записи с видеокамер.

Пока все пялятся на экран, мне вдруг словно кирпич на голову падает. До меня вдруг доходит, что мы не проверили только два места в школе: выход на крышу, где вечно прячутся желающие покурить, и цокольный этаж.

Не говоря ни слова, срываюсь с места и решаю спуститься именно туда.

Пролёт. Холл. Шаги – эхом от стен.

Свет не везде горит. А где включается – не помню.

Иду по коридору, дёргая на себя все двери подряд. Лаборатории физики и химии закрыты. Спортзал и раздевалки тоже. Пётр всегда тщательно следит за этим. Да тут в принципе всё закрыто и опечатано!

Где же ты, Лисица? Душа не на месте. Где?

Сажусь у стены и сжимаю виски. Лампа дурацкая гудит и моргает. Тишина: мерзкая, оглушающая. На куски рвёт меня. Сердце грохочет как барабан. Хочется орать от нахлынувшего отчаяния. От того, что не могу найти её. Не могу и всё…

Встаю и, когда уже решаю вернуться в холл к остальным, вдруг замираю. Моё внимание привлекает дверь женского туалета. Вот вроде ничего особенного, но пульс резко учащается. Табличка, оповещающая о ремонте, красная клейкая лента…

Я отталкиваюсь от стены, встаю и подхожу к деревянной двери. Дёргаю за ручку. Дверь приоткрывается, но с той стороны словно что-то мешает. Пробую ещё раз. Не поддаётся. Хмурю брови.

Что за дела?

– Лиса? – спрашиваю обеспокоенно, потому что мне вдруг кажется, что я слышал какой-то шорох внутри. – Лисица, ты там?

Когда в ответ доносится что-то страшное, просто застываю на месте.

Только бы с ней всё было в порядке… Только бы.

Именно эта мысль последней мелькает в голове. А потом я вышибаю долбаную дверь ногой. Она ударяется о стену. Что-то падает с глухим стуком. Так и есть, закрыли изнутри.

В помещении очень холодно и темно. Из крана с промежутком в пару секунд капает вода. Я слышу не то всхлип, не то судорожный вздох, и предчувствие чего-то жуткого накатывает ледяной волной.

Подсвечиваю фонарём айфона окружающее пространство полуразрушенного туалета, а когда вижу Алёну – теряю дар речи.

Полуголая. В одном белье. Сидит на бетонном полу, у трубы. Волосы спутаны, взлохмачены. Рот заклеен строительным скотчем.

Триллер воочию. Я не успел… Смотрит на меня заплаканными глазами – и сердце горячей кровью обливается.

– Лисица, – не узнаю собственный голос, севший до хрипоты.

Кидаюсь к ней, опускаюсь рядом. Кладу на пол телефон. Пытаюсь развязать верёвку, сковывающую тонкие запястья, но пальцы словно меня не слушаются, и получается не так быстро, как хотелось бы.

– Алён, – тянусь к её ногам, чтобы освободить их от ремня.

Какая мразь это сделала? Похороню живьём! Гниды…

Я стараюсь сохранять показное спокойствие, но у меня ничего не выходит. Сердце неистово колошматится под рёбрами. Громко и тяжело дышу, на секунду сжимая от гнева кулаки, когда она дёргается.

Губы, мои прекрасные губы безжалостно заклеены скотчем. Что за садист? Какого дьявола вообще тут произошло? Почему она без платья?

Я даже думать отказываюсь об этом. Боюсь думать. Боюсь представлять, чего натерпелась здесь моя Лисица.

Нет. Пожалуйста…

– Ммм. – Она зажмуривается от боли, и я вместе с ней перестаю дышать.

– Потерпи, котёнок, пожалуйста, потерпи, – прошу её, а самому выть хочется.

Отпустил её. Ты отпустил!

– Рооом. – Она судорожно хватает ртом воздух, размыкая пострадавшие губы.

Этот отчаянный полушёпот мне не забыть никогда…

– Вот так, иди ко мне, милая. Кто это сделал скажи. Кто? ПРОШУ ТЕБЯ, только скажи, КТО?! – Качаю головой, сжимаю её ледяные пальчики. Целую, пытаясь хоть немного согреть. Опускаю взгляд. Всего на долю секунды.

Твою мать…

Мне словно кипятка на шею вылили. Потому что совершенно точно я вижу кровь.

– Алёна…

Она снова дёргается, когда я трогаю её лодыжку.

Нет, нет.

– Алён… Тут очень холодно, нам нужно тебя одеть. Давай встанем. – Протягиваю ей руку, а самому дурно от тех отвратительных мыслей, которые закрадываются в мою голову.

– Оставь меня, пожалуйста. – Качает головой, прижимая к груди острые коленки.

– Что там? – подыхая от боли, спрашиваю тихо. – Дай я посмотрю, слышишь? Лисица…

– Нет. – Упрямо жмётся спиной к батарее, опускает голову.

– Алён! – повышаю на девчонку голос, снимая с себя рубашку.

Ни черта с собой нет, а она ведь вся продрогла! Сквозняк гуляет страшный. Здесь от силы градусов пять! Пар изо рта идёт.

– Вставай, моя девочка, пожалуйста, прошу тебя, – почти молю. Касаюсь её худеньких плеч, но она только мотает головой из стороны в сторону.

Поднимаю с пола против воли. Ледяная. Околела здесь совсем. Сопротивляется, что есть сил. Такая маленькая. Хрупкая. Беззащитная… Но как же отчаянно она со мной борется! Как будто в агонии бьётся. Меня уже и самого всего трясёт. Нервы на пределе.

– Рома, оставь меня, – отворачивается, а я не могу понять в чём дело. – Уходи. Уходи, пожалуйста, уходи!

– Алён, – крепко обнимаю, настойчиво прижимая к себе. – Куда же я уйду, глупая!

Быстро накидываю на худенькие плечи свою рубашку, заворачивая девчонку будто в кокон. Приговариваю какую-то ерунду, успокаиваю. Сжимаю маленькое девичье тело в руках.

Она беззвучно плачет, робко обхватив меня за шею, и внутри, в это самое мгновенье, что-то надламывается. Безвозвратно.

Кто бы это ни был, он заплатит за всё… За каждую её слезу.

– Ааай, – содрогается вдруг, и я, пользуясь моментом, отодвигаю её от себя. Прикрыться рубашкой она просто не успевает.

Рваный вдох.

И господи… её нога. Передняя часть бедра.

Засохшая кровь: тёмная, сильно контрастирующая с белизной её кожи.

И да, я вижу их… Порезы. Так отчётливо, что это определённо станет худшим из моих кошмаров.

– Убью её, – повторяю вслух, сжимая до хруста челюсти. Так сильно, что скрипят зубы. Так сильно, что скулы сводит судорогой.

Сука. Сволочь бессердечная.

Зажмуриваюсь, желая прогнать навязчивую картинку. Но увы.

Смотри, что ты наделал…

Пять букв. На её нежном теле.

Они ранят словно пули. Отравляют будто яд.

Растаптывают. Размазывают. Уничтожают.

Лисица дрожащей ладонью закрывает от меня рану. Опускает глаза. А я поверить не могу, что всё это происходит наяву.

Г Р Я З Ь

Я никогда себе этого не прощу. Никогда, клянусь…

Провожу трясущимися пальцами по волосам, едва не выдирая их. Мне больно даже просто смотреть на это, а ей каково? Каково ей?

Страшная правда тупыми осколками дерёт сердце.

Это Твоя бывшая девушка.

Это Твой нож.

Это ты виноват.

Только ты…

4

Плачущие женщины – это, прямо скажем, кошмар для мужика. Харитонова воет. Пельш ревёт, прижимая платок к щекам. Алёна стоит молча, но глаза полны прозрачных слёз. Она тихо извиняется за платье, а я слышать это не могу…

Какое платье? Разве можно думать об этом сейчас?

Циркуль отмахивается, с беспокойством смотрит на девчонку и бежит встречать Бориса Ефимовича. Директора, не так давно отправившегося домой. Что ж, пришлось ему вернуться и отложить отдых на потом.

Медсестра шмыгает носом и начинает складывать свои причиндалы в аптечку. Она обрабатывала ногу Алёне, и я в этот момент, клянусь, погибал вместе с ней. Смотреть на это было невыносимо больно…

Медработник сказала, что порезы достаточно глубокие, но шить не придётся. При этом добавила тихо, что шрамы… останутся. Вот зачем ляпнула? Не останутся. Сейчас столько технологий разных. Я всё сделаю, чтобы стереть это проклятое клеймо. И не только с её кожи…

– Ты как? – осторожно касаюсь ладонью скулы Лисицы.

– Нормально, – шепчет она.

Смотрит на меня своими прекрасными глазами и сдохнуть хочется. Потому что виноват перед ней. Как никто другой виноват.

– Рыжая, – обращаюсь я к Харитоновой, – отвечаешь за неё головой, пока меня нет. Поняла?

Конопатая делает рваный вдох-выдох.

– Хватит ныть, соберись!

Сашка выпрямляет спину, вытягиваясь солдатиком. Послушно кивает.

– Скоро вернусь, хорошо? И найду тебя, – обещаю я своей Лисице, легонько дотрагиваясь губами до холодного лба. Отодвигаюсь.

– Ром, – в её глазах отражается паника.

– Вернусь, слово даю. Всё расскажи Борису, поняла?

Она отрицательно качает головой.

– Не вздумай покрывать её. Ясно тебе? – смотрю на неё сурово.

– Ром. – Она опускает глаза.

Знаю, о чём думает. О безнаказанности. Связях. Деньгах. Но нет. Не в этот раз. Все мы когда-нибудь должны отвечать за свои поступки. И Вероника – не исключение.

– Видит бог, не хочу оставлять тебя сейчас, но мне очень надо уйти. – Обнимаю крепко, зарываясь носом в её волосы.

От всего мира защитить хочу. Такую чистую. Хрупкую. Мою.

С трудом отрываюсь от неё и поправляю тонкий плед, накинутый на ее плечи. Не справившись с собой, всё-таки целую в покрытую румянцем смущения щёку. Стесняется. Робко теребит низ рубашки, но не сопротивляется. Маленькая, но победа.

– Саш, ты отцу дозвонилась? – по-прежнему сжимая пальчики Лисы, спрашиваю Харитонову.

– Да, – утирая слёзы, отвечает она.

– Хорошо.

– Я скоро, – отпускаю руку той, с которой хотел бы быть сейчас рядом.

Мы пару секунд смотрим друг на друга, а затем я всё же удаляюсь из кабинета. Так надо.

– Они не выходят на связь, – слышу взволнованный голос Пельш в холле. – Ни мать, ни отец не поднимают трубку. Они на меня, в принципе, никогда не реагируют. Перезванивают спустя сутки, да и то не всегда.

Вообще не удивлён ни капли. Очень в стиле Грановских.

– Роман…

Едва не сталкиваемся с директором нос к носу.

– Я им сообщу, – бросаю, проходя мимо.

– Рооома, – тут же, хромая, кидается ко мне классный руководитель. – Что значит сообщу?

Я молча иду по коридору. Прохожу мимо гардеробной, чтобы не терять время. Его и так почти нет… Перепрыгиваю через турникет и направляюсь к выходу.

– Рома, стой! – доносится мне вслед. – Глупостей натворишь! Ну-ка остановись!

Что мог, уже натворил, дорогая Элеонора.

– Беркутов! Сейчас нужно мыслить здраво! – и директор предпринимает попытку меня образумить.

Ну уж нет. Я доберусь до неё. И самолично удавлю.

– Роман, немедленно вернись!

Выхожу на улицу. Спускаюсь по ступенькам, иду через двор, мимо парковки. Притормаживаю. Холод тут же пробирается под тонкий джемпер, который одолжил мне Камиль. Темно, и только свет фонарей освещает территорию школы. Дворник, шаркая лопатой, очищает центральную площадку. Снег сыпется с неба крупными хлопьями. Слишком красиво для такого отвратительного дня.

Достаю айфон, захожу в приложение, чтобы вызвать такси. Как назло, когда нужна машина, её нет. Отдал на диагностику ещё вчера. Так некстати!

– Чёрт… Да что ж такое! – выдыхаю зло, в недоумении глядя на экран.

Всё против меня сегодня! Как сговорились! Никто из водителей не торопится принять мой вызов. Я начинаю беситься. Опять трясёт всего. Не могу успокоиться…

Мне надо туда и как можно быстрее!

Замечаю на парковке знакомую тачку. Плевать, сейчас не те обстоятельства! Пересекаю парковку. Решительно иду в сторону «Мерседеса». Стучу костяшками пальцев в тонированное окно, и стекло опускается. Не сразу правда. Кто бы сомневался…

Абрамов вскидывает бровь в своей излюбленной манере.

– Тачку одолжи, – переступая через свою гордость, прошу я. – В долгу не останусь.

Ян усмехается. Смотрит на меня внимательно, и хочется по башке ему дать за этот бесящий хитрый прищур.

– Чем будешь расплачиваться? – интересуется равнодушно.

– Сочтёмся. Подумаешь на досуге.

– Я уже придумал, – ухмыляется он. – Давай сравняем счёт. Закроем гештальт.

Чую ничем хорошим это его предложение не пахнет. Так оно и есть, как выясняется через пару секунд.

– Я твою «не такую» попробую на вкус. Один – один. Идёт?

– ОХРЕНЕЛ?! – ору на него. – ТЫ ПОПУТАЛ СОВСЕМ?

– Воу, воу, не заводись, – смеётся, издеваясь. – Не нравится такой расклад тебе, да?

Нарочно меня цепляет. И, опять же, отсылка к тому случаю, который он всё никак не может мне простить!

– Урод моральный, – качаю головой. – Дашь тачку или будешь и дальше стебаться? Время идёт.

– Сядь, – бросает в ответ ледяным тоном, доставая из пачки сигарету. – Колошматит тебя не по-детски. Разложишься ещё по пути.

– Какая забота! – цежу сквозь зубы.

– Не льсти себе. Тачку жалко.

А вот это уже больше похоже на правду.

Нет у меня времени с ним спорить и требовать ключ. Молча обхожу машину и сажусь на пассажирское сиденье. Меня и впрямь трясёт. Не то от гнева, не то на нервной почве.

– А можно как-то побыстрее уже? – психую, недовольно его поторапливая.

– Конечно, сударь, кучер к вашим услугам, – язвит он, но мы, наконец, выезжаем с парковки.

– Во Внуково.

Вот что мне всегда нравилось в человеке, сидящем в данный момент за рулём, так это отсутствие желания задавать вопросы. Ибо я всё равно не готов обсуждать с ним то, что произошло с Лисицей.

Так и едем молча. Он периодически затягивается дорогими сигаретами, а я то и дело написываю Харитоновой, пытаясь узнать, что там у них происходит. Батя рыжей – высокопоставленное лицо в правоохранительных органах. Очень хочется, чтобы он посодействовал.

«Кучера» я выбрал себе, что надо. Ян водит как сумасшедший. Плюс никогда нет проблем с ментами. С такими номерами, как у него, их просто не может быть…

Внуково. Терминал вылета. На часах почти 23:00. Снующие туда-сюда ноги-чемоданы. Электронное табло. Всматриваюсь внимательно. Ищу рейс до Кран-Монтаны. Про этот курорт Грановская мне все уши прожужжала. Даже с собой звала, мол родители не против, а только за. Но это было, конечно, до нашего с ней расставания.

Стойка 16, 17, 21, 22. Идёт регистрация.

Я практически бегом направляюсь туда. Пересекаю зал. Ищу стойки с нужными номерами. В толпе недовольных пассажиров высматриваю Веронику и её родителей. Не вижу, к собственной досаде.

Может, рейс не тот? Или регистрацию они уже прошли? И вот что тогда делать?

Но мне вдруг улыбается удача. Уже отчаявшись, у двадцать второй стойки я замечаю их. Семейство Грановских. Сперва вижу хохочущую Веронику. Её отец, должно быть, как обычно травит байки. Терпеть не могу эти его истории из жизни офисного планктона. «Постыдное прошлое» – Алексей так это называет.

Я застываю на месте. Смотрю. Смотрю. Вот она стоит. Беззаботно смеётся. Пару часов назад безжалостно резала ножом девчонку, а выглядит так, будто ничего особенного не произошло.

Чувствую, как глаза наливаются кровью. От злости и зашкаливающей внутри ненависти меня просто раздирает. Решительным шагом направляюсь в их сторону. Ника, обернувшись к матери, случайно цепляется за меня взглядом. Улыбка тут же сползает с её лица. В глазах мелькает испуг, но правда всего на секунду.

– Рома? – удивляется Виталина.

Я прохожу мимо неё. Хватаю Веронику за плечи и впечатываю прямо в ту самую стойку, что располагается позади.

– Ты зачем это сделала, дрянь? – ору, сжимая глотку этой твари.

– Роман, немедленно отпусти мою дочь! – ревёт её папаша.

– Понравилось? – Губы Грановской расползаются в улыбке, больше похожей на оскал, а в глазах пляшут дикие черти.

Я сильнее сжимаю руки. Встряхиваю её.

– Что ты за человек, Ника? Что ты натворила? – спрашиваю, качая головой.

Как же больно в груди. И в мозгу вспышками всё та же картинка.

Г Р Я З Ь Г Р Я З Ь Г Р Я З Ь

– Молодой человек, что вы себе позволяете? – возмущается работница аэропорта.

– Немедленно отошёл от неё! – доносится за спиной.

– Зачем. Ты. Это. Сделала?

– Так понравилось или нет? – издевается эта вольтанутая, приближаясь к моему лицу. – Это чтобы ты не забывал, кто она. Я старалась, Ром. Делала это медленно, аккуратно.

– Сука больная, – сжимаю челюсти.

– Марин, вызови охрану.

Люди вокруг переговариваются и наверняка на нас пялятся. А я просто смотрю на Веронику и не могу понять: что, где и когда упустил. Я ведь действительно думал, что знаю её… Оказалось, что нет.

Меня кто-то хватает сзади. Должно быть её папаша. Я довольно грубо стряхиваю его руки, хватаю под локоть Нику и тащу её прочь от толпы. Хочется растерзать её. Уничтожить. Её смех – словно тысячи игл под кожу.

– Роман, в чём дело? – пищит Виталина, едва поспевая за нами.

– Щенок! Да я тебя по стенке размажу! – толкая меня, угрожает тот, кто последние полгода постоянно упоминал о том, что я должен буду жениться на его дочери. Потому что мы, согласно его мнению, идеальная пара.

– Объяснись, Роман! Что за поведение?

– Она девчонку порезала! – тяжело дыша, поясняю я ему. – Ножом.

– Что? – в ужасе переспрашивает Виталина.

– Где он? – дёргаю Веронику к себе. – Куда ты его дела?

– Что за чушь ты несёшь? – повышает на меня голос Алексей.

– Доставай его, быстро! – стискиваю её предплечье до синяков. Вырываю из рук рюкзак. Трясу его, не церемонясь.

– Что ты тут устроил, Беркутов-младший? Немедленно прекрати! – возмущается Виталина.

Вытряхиваю всё из рюкзака, игнорируя писклявый голос её матери. На пол падает всякая девичья дребедень. Вероника веселится и крутит пальцем у виска.

– Роман, ты… – начинает Виталина. – Лёша, что происходит?

Ни черта его нет. Выкинула. Продумала всё, стерва.

– Вероника, – обращается к ней отец, но она его будто не слышит.

– Посмотри на себя, Ром. Где ты прежний?! – качает головой она.

– Я не знаю, что с тобой сделаю, клянусь! – трясу её, едва сдерживаясь. – Никогда не прощу тебе этого. Никогда!

Она закусывает губу. Смотрит на меня как-то странно.

– Это всё временные трудности, Ром. Мы справимся, я думаю.

– Чего? – Я даже замираю от этого её заявления. Слишком уж большая перемена.

– Ром, я люблю тебя, – ни с того ни с сего лезет обниматься. Совсем спятила. – Люблю, Ром! Давай я останусь. Поехали к тебе, а?

Эта смена её настроения не похожа на розыгрыш. Жутковато даже.

– Ты с ума сошла?

Она ведь это несерьёзно?

– Я знаю, ты оступился, так бывает, – бормочет полный бред. – Это всё ОНА виновата. Но я наказала её. И теперь всё в порядке, она не будет нам мешать.

– Ника, чёрт побери, о чём речь? – выходит из себя её отец.

– Ромочка, – виснет Грановская на мне. – Скажи, что любишь меня, и я всё забуду.

– Ты ненормальная совсем? – пытаюсь отодрать её от себя.

– Ника, давайте успокоимся, – паникует Виталина. – Лёёёш.

– Зачем ты с ней спутался? Зачем, Рома. Зачем? Мы могли бы. У нас бы… – она трясётся и выдаёт одну бессвязную фразу за другой. – Зачем тебе эта грязь?

Г Р Я З Ь

– ЗАТКНИСЬ! – хватаю её за волосы, но отодрать от себя не получается. Вцепилась намертво.

– Рома, за что ты так со мной? Что в ней такого? Что она умеет… Ром. Что-то особенное?

– Я люблю её, дура, – дёргаю резко за хвост, отодвигая силой. Так, чтобы в глаза мои посмотрела. Нет сил уже слушать её. – Люблю, ясно?

Не знаю. Слова сами собой вылетели непроизвольно. И она, наконец, замирает… Брови сошлись на переносице. Взглядом меня уничтожить пытается.

– Что ты сказал? – Её нижняя губа начинает подрагивать.

– Тебе придётся ответить за то, что ты сделала, – говорю я ей.

– НЕНАВИЖУ! – шипит, выдёргивая руку. – НЕНАВИЖУ!

– Ника, девочка моя, – к ней кидается мать, но вдруг происходит то, чего никто из нас не ожидает.

– НЕ ПОДХОДИТЕ КО МНЕ! – кричит громко Ника.

Секунда. И вот у неё в руках раскрывается тот самый нож. Блестящий.

– Ника. – Отец делает несколько шагов в её направлении.

– Стой, где стоишь. Не подходи! Я порежу себя, клянусь, порежу! – истерично обещает она, стреляя в нас глазами.

Просто жесть… Люди, стоящие неподалёку, шарахаются в сторону.

– Лёёёёша!

– Отдай его мне, – требую, протягивая руку.

– НЕНАВИЖУ ТЕБЯ! – снова повторяет она. – СМОТРИ, ЧТО Я СДЕЛАЮ!

Поднимает руку, закатывает рукав и резким движением режет её сверху-вниз. Быстро. Целенаправленно.

– Господи, дочка!

– Опусти нож, – пытаюсь произнести спокойно. – Давай поговорим. Иди сюда.

Но она качает головой и отходит назад. Глаза как-то странно бегают. Потирает плечи, словно ей холодно. Дёргает шеей.

– Ника… Хочешь ко мне? Поехали, ладно, – подбираюсь ближе.

Краем глаза замечаю, что людская паника поутихла, и многие в ужасе наблюдают за тем, что происходит.

– К тебе? – Она колеблется.

– Да. Посмотрим твой любимый сериал, я сварю тебе кофе, – подбираюсь ещё ближе, запудривая ей мозги. И вот она уже на расстоянии вытянутой руки.

– И ту итальянскую пиццу закажем, да? – продолжает она, судорожно втягивая носом воздух.

Я молча киваю.

– И я останусь у тебя, да? Не будешь выгонять? – спрашивает надломленным голосом. – Не будешь?

– Не буду, зай. Поехали, – протягиваю ладонь, пальцем поглаживая лезвие.

Добираюсь до ручки, сжимаю. Хочу забрать, но она тоже дёргается, не желая отдавать его. Успеваю схватить лезвия, но мои пальцы соскакивают. Порезаны.

– Ника, – рывок вперёд.

– Нет. Он мой! Отпусти! – сгибается пополам.

Подарил на свою голову когда-то.

Мы с ней боремся. Я сильнее, конечно, но она, вырываясь, беспорядочно размахивает ножом. По неосторожности задевает им меня несколько раз. Неприятно. Чужой джемпер, который на мне, стремительно пропитывается кровью.

– НЕТ! НЕ ОТДАМ!

– НИКА! – К нам бросается её отец. Он шокирован и не знает как быть.

И вот нож, наконец, падает на пол. Я, тяжело дыша, скручиваю рыдающую Веронику.

– Что тут происходит? – очень «вовремя» начинают маячить перед нами сотрудники полиции.

– ОТПУСТИ! – Она рыдает в голос, сползая на пол. Ложится прямо на него в позу эмбриона.

Шум. Голоса. Смотрю на свои окровавленные руки. Смотрю на неё… и не верю. Не верю, что всё это происходит на самом деле. Как в чёртовом кино. Да только не в кино мы вовсе.

5

Тридцать первое декабря, вечер. Мы с Ульянкой сидим на кровати и тихонько читаем очередную книгу о волшебнике. На окне гирляндами переливается маленькая ёлочка. То немногое, что я смогла организовать для сестры. Но она довольна и этим.

Жаль, мой ангел, что я не могу подарить тебе весь мир… А так хотелось бы!

За стеной уже вовсю празднуют. Громко звучат голоса, громко работает телевизор, по которому показывают старые добрые фильмы, периодически играет музыка и раздаётся топот. Судя по всему, в нашей квартире, как и в прошлом году, много людей. Незнакомых мне людей. Именно поэтому дверь изнутри заперта. Потому что пьяные гости могут быть опасны. Мало ли что им взбредёт в хмельную голову. Знаем, проходили не раз…

– Малыш, давай теперь ты, – передаю книгу Ульянке. Потому что сама больше читать не могу.

Мыслями я точно не здесь. А всё ещё там, во вчерашнем дне. Бесконечном, долгом и отвратительном. Думала, этот кошмар никогда не закончится…

Полицейские, знакомые Сашиного папы, приехали в школу очень быстро. Они задавали вопросы о случившемся. Много вопросов. Один за другим. Расспрашивали о подробностях, озвучивать которые не хотелось. Долго просматривали записи с внутренних и наружных камер видеонаблюдения, общались с охранником и дворником.

Я прислушалась к совету Ромы. Рассказала всё как есть, опуская лишь некоторые детали, касающиеся монолога Ники. И вот уже спустя час в кабинете, изображая жертву обстоятельств, горько рыдала Марина Сивова. Утверждая, что и ей Грановская угрожала ножом. Мол, потому и согласилась участвовать в детально продуманном плане Вероники, целью которого было меня припугнуть.

Вот и вся дружба. Как только Сивовой объяснили, куда она попадёт, тёплые чувства к подруге растаяли, как эскимо на солнце. Но её версия с моей, конечно же, не совпадала. Со слов Марины, она только держала меня и просила Нику остановиться, когда начала понимать, что всё зашло слишком далеко.

В голове всё ещё звучал её весёлый смех, и я, глядя на неё, поражалась тому, какое она ничтожество. Сивова истерила и плакала. Повторяла, что не виновата. Что её заставили. Принудили.

Я ушам своим не верила. Марина изворачивалась как уж на сковороде. Врала безбожно, не краснея. Пыталась извиняться передо мной. Неискренне совершенно. И потому мне не было жаль её совсем. Даже хорошо, что ей светит весьма серьёзное наказание. Может, задумается?

Родители Сивовой, пожилой дядечка и очень пышная дама, молча кивали головами, внимательно слушая инспектора. Чего не скажешь о Грановских, заявившихся в гимназию часом позднее.

Мне родители Вероники не понравились сразу. Они вели себя просто ужасно. Хамили директору, нападали с обвинениями то на меня, то на Рому, который, к слову, тоже пострадал от рук своей бывшей девушки. Я, когда увидела его окровавленный джемпер, очень испугалась.

Порезала. И его тоже она порезала… Совсем с ума сошла, глупая. Разве можно вот так? Разве причинишь ты боль человеку, которого любишь? Для меня эти две фразы даже дико употребить в одном предложении.

Пока отец Грановской по имени Алексей поливал грязью Пельш и толкал Ромку, утверждая, что во всех бедах виноват он один, я думала о том, что Вероника глубоко несчастна. Моя мать, к примеру, не пытается делать вид, что я – центр её Вселенной, а тут… «Ника, Ника», «мы всё делаем ради дочери». А выходит так, что не очень-то они со своей дочерью и знакомы. По их описанию – речь будто о другом человеке. Хотя для родителей их ребёнок всегда идеален, наверное.

Когда дело чуть не дошло до драки, сотрудники полиции очнулись и увели-таки буйного Алексея на пару с женой в отдельный кабинет. Рома же до этого момента оставался странно спокойным. Молча слушал отца Грановской и так же безмолвно стерпел его нападение. А ведь мог запросто ударить в ответ, но не стал этого делать.

После концерта Грановских (мать Ники вообще изобразила сердечный приступ), Рома просто подошёл ко мне и взял за руку. Так и стоял рядом, сжимая мои ледяные пальцы в своей, перемотанной бинтом ладони. И почему-то мне вдруг захотелось, чтобы никогда не отпускал…

Что до моей матери, то в гимназию она не приехала. До неё так и не смогли дозвониться. Поэтому один из сотрудников уже ночью поехал к нам домой вместе со мной. Рома тоже поехал. Но подняться ему запретили, ссылаясь на разговор тет-а-тет.

Проводил меня до двери. Поцеловал в лоб и пообещал, что мы увидимся утром. И руку всё-таки отпустил. А так не хотелось…

К счастью, в нашей обшарпанной квартире были только мать и Вадим. И даже почти трезвые, что удивительно. Но инспектору, думаю, всё стало предельно ясно с первых секунд знакомства. Алкоголиков со стажем видно, что называется, невооружённым глазом. Да и стойкий аромат горячительных напитков нашу обитель не покидает уже слишком давно. Мне кажется, он въелся во все щели, впитался в ткань занавесок и намертво закрепился в этом месте…

Противно было наблюдать показную реакцию матери на новость о том, что её дочь подверглась физическому насилию со стороны одноклассниц. Она охала, ахала, гладила мою руку и сжимала плечи, то и дело окидывая меня озабоченным взглядом. Выглядело это настолько фальшиво, что хотелось в ту же секунду встать и покинуть квартиру. Квартиру, так и не принёсшую нам счастья, а ведь именно на это рассчитывала бабушка.

Прости, ба… не вышло.

Кстати о матери. Вот она стоит передо мной. Колошматить начала ногой по двери с требованием открыть. Под мышкой у неё зажата пачка сока, в руках тарелка с колбасной нарезкой и тот самый оливье, о котором упоминала Грановская…

Закрывает дверь на замок изнутри. Сажает Ульяну за письменный стол. Берёт с полки стеклянный стакан и наливает апельсиновый сок. Пододвигает к девочке тарелку и кладёт рядом ложку с коротким «ешь и сестре оставь».

Спасибо, мам, но что-то в горло кусок не лезет.

– Ну, как ты? – осведомляется сухо. – Сильно-то тебя порезала та сука? Ты так и не дала мне глянуть!

И не дам…

– Мам, здесь же Ульяна, – осуждающе смотрю на неё.

– Ой, а то она не слышала никогда, это литературное слово, – отмахивается и садится со мной рядом на кровать, вынуждая поджать ноги. – Так чё? Ментяра вчера сказал, она из-за пацана покроила тебя?

– Нет. Просто Ника оказалась не совсем здорова, – откладывая учебник в сторону, уклончиво отвечаю я.

– Ты мне не вракай то! – начинает злиться. – Видала я из окна этого твоего провожатого…

– Рома ни в чём не виноват, – замечаю упрямо.

– Все они не виноваты, – глядя на притихшую Ульяну, говорит она. – Чё сидишь, уши греешь? Ешь давай!

– Не груби ей, мам, пожалуйста, – прошу тихонько полушёпотом.

Не хочу, чтобы сестра снова плакала. Тем более сегодня. Праздник всё же.

– Поуказывай мне во то! – одёргивает меня мать, поворачиваясь. – Я вот чё скажу тебе, Лялька. Ты давай мне дурь из башки своей выкинь. Рома твой, конечно, лакомый кусок, но не для тебя. Тоже ж один из этих избалованных мажориков?

– Он другой, мам, – осторожно спорю я.

– Другой, – презрительно фыркает и криво улыбается. – Такой вот «другой» меня обрюхатил и бросил восемнадцать лет назад. Вляпалась, идиотка!

– Ты про моего отца, да? – поднимаю пытливый взгляд.

В её глазах горит ненависть, смешанная с разочарованием. В моих – живой интерес. О Нём она не вспоминает и не говорит в принципе.

– А про кого ж… Слинял, когда запахло жареным. Аборт, правда, сперва потащил делать. А я отказалась.

– Зря отказалась, – шепчу я.

– Чёй-то зря! Ты у меня вон какая! – протягивает руку и гладит меня ладонью по щеке. – Только всё равно понимать должна, с этими твоими богатыми буратинами связываться нельзя. Вон те урок на всю жизнь, – косится в сторону перемотанной ноги.

– И что, отец… исчез? – аккуратно возвращаю я её к запретной теме.

– Растворился. Как будто и не было никакой любви у нас. Вжик – и всё, – она жмёт плечом. – Номер сменил, место жительства. Исчез.

– Навсегда? – сглатываю тугой ком в горле.

– А ты чё, думаешь, Ляль, искал он тебя, что ли? – недобро усмехается, глядя на меня не то с сочувствием, не то с сожалением. – Никому ты не нужна была кроме меня. Поняла?

– А сейчас почему не нужна? – вырывается у меня непроизвольно.

В её глазах мелькает что-то из прошлой жизни. Но это «что-то», к сожалению, гаснет так же быстро, как и появилось.

– Чушь не неси. А лучше мамку послушай. Про Рому этого забудь. Оборви связь, если имеется. У нас Илюша есть. Всё оговорено.

– Мам! – вспыхиваю и вскакиваю с кровати.

– Не мамкай мне тут! Паровозов для тебя – лучший из вариантов.

– Потому что деньгами тебя снабжает? – сжимая пальцы в кулаки, осведомляюсь я.

– Потому что Илья – нашенский, деревенский, а не этот твой Принц Столичный на мотоциклете. Илюша тебя не бросит. Будешь как у Христа за пазухой.

– Пока этого Христа-Илюшу в тюрьму не посадят за разбой или убийство? – интересуюсь я, начиная чаще дышать от возмущения.

– Ой, та. – Она опять небрежно взмахивает рукой. – Даже если посадят. Выйдет, чё.

– А если надолго посадят? Передачки носить ему всю жизнь?

– Не фантазируй давай! Ты меня услышала? – нотки угрозы словно гвозди, забивающие крышку моего гроба. – Паровозову обещана. Я ему сказала, что ты ни с кем не якшаешься. Чиста как дева Мария. Так что не вздумай спать с этим твоим Романом…

– Мам! – осекаюсь на Ульяну и в ужасе смотрю на Екатерину.

Просто слов нет, если честно. Постыдилась бы при ребёнке говорить такое!

– В хорошие руки передаю тебя.

– Да уж. Как котёнка или щенка, разве что не в дар, – ядовито комментирую я, качая головой.

– Не пори околесицу! И не надо мне тут характер свой говённый демонстрировать. Вся в папашу!

– И всё-таки, за сколько ты меня решила продать? – Склоняю голову чуть влево и, напряжённо сдвинув брови, жду ответа.

– Фу ты, ну ты! – цокает языком и хлопает ладонями по коленям. – Продать прям, чё ты! Ну даёт денег, помочь, может, и хочет, так я чё, против?

– Ты не против, а расплачиваться мне! – не могу на этот раз смолчать я.

– Ну и ничего, – рявкает, поднимаясь, и старая кровать протяжно скрипит. – Илюша – парень видный, о какой! – показывает палец вверх. – Может, тебе ещё и понравится с ним…

– Мама, просто замолчи! – едва сдерживая слёзы обиды и унижения, прошу я.

– А, – она проходит мимо и останавливается у двери. – Поревёшь и перестанешь, дурёха. Ниче не понимаешь, жизни для тебя лучшей хочу.

– Так не пила бы тогда! – срывая горло, кричу я.

Сердце колотится. Громко. Больно.

Она оборачивается. Прожигает во мне мрачным взором дыру. Смотрит оценивающе и прищуривается.

– Вот всё ж таки неблагодарная ты тварюка, Лялька! Я ж на тебя лучшие бабские годы угробила!

– Это твой выбор был! Только твой! – дрожит мой голос.

– Я же ж горе какое испытала! – Её взгляд скользит по маленькой фигурке Ульяны, так и не начавшей есть.

– Горе, – тяжело вздыхаю я. – Ты это горе заливаешь четвёртый год. Четвёртый, мам!

– Закрой свой рот, поняла? И не вздумай учить меня уму-разуму, дрянь! – орёт она, изменившись в лице. – Отблагодарила мать, так сказать, за всё. Поживи с моё сначала!

Началось… Я уже даже не слушаю. Достучаться до глубин ее души невозможно. В какой-то момент я просто её перебиваю. Достаю подарок из-под кровати. Наивно думала, что всё пройдёт спокойно. Нет, увы…

– Улечка, – зову сестру. – Смотри, что тебе мама приготовила.

Мелкая поворачивается и разглядывает коробку, которая лежит на кровати. Вскакивает со стула и бежит ко мне. Хватает коробку с большим розовым бантом, и глаза её начинают лихорадочно блестеть. Это та самая кукла, на которую она смотрела бесконечными минутами сквозь витрину детского магазина.

– Оох, – выдыхает ошеломлённо, наконец.

Мешкает, но потом идёт к Екатерине и нерешительно обнимает её за ноги, вцепившись в платье.

– Спасибо, мамочка.

Мать сдержанно проводит рукой по её волосам. И мы смотрим с ней друг другу в глаза. Долго. Как никогда долго, наверное…

Может, я ошибаюсь, но кажется, именно в этот миг она почувствовала, что потеряла нас. Меня. Ульяну. Нашу семью. Променяла на бутылку. И вряд ли уже что-то изменится.

6

Полиция. Мои родители, родители Грановской. Обвинения её отца, слёзы её матери, бесконечные вопросы следователя. Этот адов круговорот, казалось, не закончится никогда. Ещё и Лисица моя осталась без телефона. Не связаться с ней никак. Я, к собственной досаде, понял это только утром, когда возникло непреодолимое желание набрать её номер и услышать мягкий, девичий голос.

Идиот. Совсем из головы вылетел тот факт, что Вероника разбила его. Вероника… Чёрт возьми, даже не хочу мыслями возвращаться в тот вечер и думать о ней. Потому что это – кошмар полный. Просто в голове не укладывается её поведение в аэропорту. Такой я не видел Грановскую ни разу. Да, истерила порой. Да, могла попытаться закатить скандал, но настолько неадекватно себя вести – нет… Психиатрическая экспертиза ей и правда необходима. Мне жаль её в какой-то степени, но я никогда не прощу то, что она сделала.

Паркую автомобиль у серой, невзрачной пятиэтажки. Глушу двигатель.

Мне надо срочно увидеть мою девочку. Как она там? Извёлся за день. Всё к одному…

Вынимаю брелок, открываю дверь и выхожу на слабо освещённую улицу. Мороз тут же щиплет ноздри. Зима. Настоящая и снежная. Весь день сегодня метёт. Ботинки глубоко тонут в сугробе. Похоже, тротуары здесь не чистили.

Я подхожу к багажнику. Собираюсь забрать подарки, но меня отвлекает шум. Поднимаю голову. На третьем этаже, в том самом окне, которое по моим подсчётам принадлежит семье Лисицыных, то и дело мелькают чьи-то тени. Музыка там орёт так громко, что слышно даже здесь.

Я оставляю подарки для сестёр в машине и направляюсь к уже знакомому подъезду. Дурное предчувствие появляется внезапно, и вот я уже поднимаюсь по лестнице, перескакивая ступеньки. Всё здесь как и в прошлый раз. Облупленные стены, исписанные граффити, жестяные банки, разбросанные по полу и бесчисленное количество бычков от сигарет. На втором этаже стекло так и не вставили. «Неблагополучная пятиэтажка», так и есть.

Стою и смотрю на помятую дверь из тонкого железа, вызвавшую недоумение ещё в прошлый раз.

Грохот. Смех. Топот, голоса.

Стучу кулаком. Раз. Два. Ноль реакции. Есть ощущение, что те, кто внутри, вообще меня не слышат. Там вовсю орёт музыка. Женщины неумело подпевают, кто-то из мужчин кричит матом, а я с трудом представляю посреди этого балагана свою Алёну.

– Гудят с самого обеда, – раздаётся скрипучий голос за спиной.

Передо мной та самая бабка, которая живёт по соседству. Высунула снова свой длинный, крючковатый нос. Любопытно, видите ли, ей.

– Ясно.

– Дак ты не стой. Зайди. У них дверь по праздникам открыта, – подсказывает мне она. – Проходной двор самый настоящий. Притонище! Публичный дом! Срамота…

Я дёргаю за ручку, и действительно оказывается, что она не заперта. Музыка и голоса становятся ещё на порядок громче. Открываю дверь шире и захожу в прихожую. Если можно так выразиться.

Смрад стоит невероятный. Как только я оказываюсь внутри, в нос моментально бьёт запах алкоголя и дешёвых сигарет. Брезгливо морщусь и разглядываю обшарпанные стены. Ремонта эта квартира не видела давно. Обои выцвели и местами свернулись, у стены стоит видавший виды покосившийся шкаф, битком набитый дутыми куртками. На полу из поредевшего паркета горой свалена обувь.

Празднуют, похоже, на кухне или в гостиной. Именно оттуда доносится весь шум-гам. И именно оттуда выруливает полноватая женщина в уродливом платье.

– Твоиии глазааа, – пытается пропеть она прокуренным донельзя голосом.

Видит меня. Останавливается как вкопанная. Вынимает изо рта дымящуюся сигарету и широко улыбается губами, накрашенными помадой оттенка вишни.

– Охо, – хлопает ресницами, удивлённо меня разглядывая. – Это кто ж у нас такой тут нарисовался?

Поправляет наряд и бюст. Пошатываясь, принимает (как ей кажется) свою лучшую позу. Я вскидываю бровь.

– Алёна где? – спрашиваю устало.

Нет, ну она видела себя вообще в зеркале? Платье чересчур короткое и сидит на ней просто отвратно. Открывает взгляду толстые ноги, обтянутые капроновыми колготками, порванными на коленках и внизу. Колбасу в сетке напоминает, ей-богу.

– Кааать, – орёт она хрипло. Кашляет и снова скалится. Подмигивает мне, вызывая приступ тошноты. – Каааать, слышь, быстро двигай сюда!

– Ну чё, неси быстрей тряпку, Галь! – кричат ей в ответ.

Музыка из телевизора становится чуть тише, но на фоне звучит нетрезвый мужской смех. И мне это вообще не нравится.

– Сюда иди, Лисицына, говорю!

– Мне Алёна нужна, – повторяю нетерпеливо и сам направляюсь предположительно в сторону кухни.

– Сама чё ль не нашла? Я ж сказала те по-русски, в ванной лежит! – появляется из-за угла ещё одна женщина. Женщина, смутно напоминающая мою Лисицу. Те же волосы, похожие черты лица. Должно быть, это её мать.

– Гляяя, какого зайчика слааадкого к нам занесло! – еле ворочая языком, сообщает дама с вишнёвыми губами. – Алёнку ему подавай!

Екатерина проходится по мне оценивающим взглядом.

– Сдрысни, Галь. Покумекать надобно с парнишей…

– Чё эт-то, от лучшей подруги есть секреты? – обиженно-возмущённо спрашивает та в ответ.

– Ты за тряпкой шла. Бери в ванной и шуруй вытирай разлитое пиво, – раздражённо приказывает и толкает её в спину мать Лисицыной.

– Ну блин, – сопротивляется та. – Дай хоть поглазеть-то. Эт чё, Алёнкин? Хорооош. Оооочень даже. Отхватила так отхватила.

– Слиняй туда хотя б, а? – Екатерина загоняет докучливую тётку обратно на кухню и прикрывает дверь.

– Я могу с Алёной увидеться? – теряя терпение, осведомляюсь я.

– Не можешь.

– Это ещё почему? – интересуюсь хмуро.

Нет. Алёна на неё не так уж и похожа.

– Потому что не можешь и всё. Я запрещаю! Рома, кажись, тебя зовут? – прищуривается она. – Забудь сюда дорогу. У Алёнки есть парень. Замуж вот выходит летом.

– Что ещё за чушь? – не верю я.

– Девке голову не морочай во то!

– Она там? – делаю несколько шагов вперёд.

Взрыв хохота заставляет моё сердце колошматиться с утроенной силой.

– Всё, Роман. На мотоцикле покатал – грасиас. Теперь до свидания.

– Дайте, я пройду, – пытаюсь двинуться на кухню, но она загораживает дверь собой.

– Пшёл вон, мажорик. Уже перо за тебя моя дочь получила. Мало тебе, гадёныш? Из-за таких, как ты, жизнь потом в яму!

«Перо». Мне определённо всё понятно. Круг общения у этой женщины весьма своеобразный. Теперь ясно, о чём говорил Макар из одиннадцатого «Б».

Я уже собираюсь отодвинуть её и пройти, но внезапно щёлкает замок и справа от меня приоткрывается дверь. Оборачиваюсь на скрежет.

– Ром? – голос Лисицы позволяет на секунду вздохнуть с облегчением.

– Алён…

– Исчезни за дверью! – повелевает ей мать.

– Да ни черта. – Я только открываю её шире.

– Ром…

Я прохожу в комнату и коротко обнимаю свою девчонку. Вдыхаю глубоко запах её волос и касаюсь губами скулы.

– Собирайся, Алён, мы уходим.

– Куда это ты удумал её утащить? – мамаша заходит в комнату и упирает руки в бока.

– Рооома! – Лисицына-младшая несётся мне навстречу.

В руках у неё кукла, а сама девчонка вся светится. Рада меня видеть.

– Давай, Алён, одевайтесь, – настойчиво повторяю я.

– Никуда она не пойдёт! – зло заявляет Екатерина.

Тянется к Алёнке, чтобы вырвать у неё из рук джинсы, но не устояв на ногах, валится на пол. Пьяна в стельку…

Я тем временем помогаю Ульяне застегнуть ботинки. Краем глаза осматриваю комнату девочек. Одна кровать на двоих, шкаф с книжками, старенький письменный стол, ковёр времён СССР, плакаты на стене и настольная лампа. На окне мерцает огоньками маленькая ёлочка. И впервые в жизни сердце щемит от какого-то доселе неведомого чувства.

– Ляль, – себе под нос бурчит Екатерина. – Не пойдёшь… с ним, гадюка.

Лисицына молча застёгивает куртку на мелкой.

– Ваааадь, – истошно вопит их мать. – ВААДИК!

– Готовы? – не обращая внимания на пропойцу, спрашиваю я.

Алёна нерешительно кивает и берёт из шкафа свой свитер и пуховик.

– ВААААДЬ!

– Ну чё разоралась, Кать?

В проёме появляется мужик неприятной наружности. Мне он не нравится совершенно. Если «это» живёт здесь на постоянной основе, то могу с уверенностью сказать, что Лисицына сюда не вернётся больше никогда.

– Чё-чё? Гля, чё делается-то! – недовольно возмущается она, придерживается за шкаф и пытается подняться. – Ляльку нашу уволочь хочет этот буратино столичный!

Она сдувает со лба прилипшую прядь и, наконец, тяжело дыша, принимает вертикальное положение.

– Этот петушара, что ли? – делает шаг вперёд Вадик-козлиная морда. – Ты кто ваще, а, слышь?

– Парень Алёны, – спокойно отвечаю я ему.

– Чё? – прищуривается он, почёсывая пузо.

От него нещадно разит водкой. Клетчатая рубашка небрежно свисает с одной стороны. С другой – неаккуратно заправлена в брюки. На груди большое жирное пятно. В усах что-то застряло. Одним словом – мерзость.

– Чё слышал, – начинаю выходить из себя я.

– Дуй давай отсюда! – угрожает мне он. – Лялька тут остаётся.

Мне не нравится, как он смотрит на Алёну. Она надевает свитер, стоя к нам спиной. Вот клянусь, есть в этом его взгляде что-то настораживающее.

– Отойди, – предупреждаю его я.

– Я сказал тебе: девка остаётся! – бычится он, отклячивая нижнюю губу. – СВАЛИИИЛ быстро из нашей хаты!

Бессмысленно с ними разговаривать. Там мозг заспиртован по самое не хочу.

Удар правой. Вадик валится на пол. Громко и нецензурно выражается. Алёна прикрывает Ульяне уши.

– ВААДЮШ! – мать Лисицыных бросается к нему, падая на колени. – Вадь, больно да? Вадь, кровь течёт. Вадь…

– Идите вниз, – подталкиваю Алёну к выходу, выпроваживая их обеих в коридор.

Куртку надеть не успевает, запихиваю ей её в руки.

– Ром, – голос девчонки дрожит. – А ты?

– Нормально всё. Подождите меня внизу, в подъезде.

– Ром…

Я выталкиваю их прочь из этой затхлой, убогой квартиры. Поворачиваю замок.

– Чё за ор тут у вас? – из кухни выныривает ещё один персонаж. – Ты кто? Вадян где?

– Отдыхает, – ухмыляюсь я, и что-то в моём взгляде его напрягает.

Заглядывает в комнату и матерится.

– Ты чё… Ах ты, урод! Ты чё с ним сделал?

Пытается кинуться на меня. Я хватаю его за руку. Выкручиваю со всей дури, меняя положение его тела.

– Ааааааа, – кричит на всю квартиру. Хруст костей. – Отпусти! ОООЙ ЙО! Отпусти!

Пинком ноги под зад отправляю его туда, откуда пришёл. Возвращаюсь в комнату и поднимаю с пола Вадика. Видимо, это замена Валеры, которого я отхлестал ремнём в октябре.

– Не трогай его, зверьё! – бросается на меня Екатерина.

Лупит руками, истерит.

Я отталкиваю её в сторону кровати, а Вадика вытаскиваю в коридор и впечатываю в стену. Нос разбит, кровь хлещет. В поплывших глазах – полное непонимание ситуации.

– Ты, гнида, даже не думай, – качаю головой и засаживаю ему по печени. Затем разворачиваю и локтем начинаю душить до тех пор, пока он не начинает кашлять. – Даже в мыслях, мразь. Убью, только тронь их!

– Вааадь! – ревёт недомать, но я захлопываю дверь прямо перед её носом.

– Опуи… – хрипит пьяница.

Чувствую, что ещё немного и конец ему. Отпускаю. Но бью до тех пор, пока он мешком не сползает по стене. Прикладываюсь ногой напоследок. На всякий случай.

Приглушённо кряхтит, харкая собственной кровью. Музыка и какофония звуков на кухне как-то поутихли. Сидят как мыши. Только тот несчастный стонет. Руку я ему всё-таки сломал.

Поднимаю глаза. Любопытные головы тут же исчезают в проёме.

– С наступающим! – бросаю через плечо.

– Брелок. Уронил, – испуганно лепечет какой-то додик, протягивая раскрытую ладонь. Я и не заметил, что он всё это время стоял у двери ванной. – Только не бей. Он сам. Упал.

Я хмыкаю, глядя на спрятанную за спиной вторую руку. Приготовился небось уже чем-то долбануть меня по башке. Да не успел.

– Что там у тебя, рэмбо?

– Эээ, ничего, – ставит невесть откуда взявшуюся вазу на пол.

Качаю головой.

– Я это, я не хотел, не…

Выдёргиваю ключ от своей тачки из его пальцев и одним движением грубо убираю его в сторону. Зажмуривается, идиот. Думает буду бить. Что там бить-то? Костей потом не соберёшь.

Выхожу из злополучной квартиры, громко хлопая дверью.

Да, Рома… Вместо того чтобы помочь Лисице, ты ей жизнь только усложнял. Кретин.

«Замуж выходит летом» – вспоминаются мне слова её матери.

Что ещё за херня?

7

Рома спускается вниз минут через пять. Спокойный. Но это только внешне. В свете блеклой лампы, худо-бедно освещающей обшарпанный подъезд, я замечаю в его глазах беспокойство.

– Идём, Алён? – открывает дверь, и она жалобно скрипит. Придерживает, ожидая, пока мы пройдём. – В машину садитесь.

– Ром, мы…

– В машину, Алён, – нажимает кнопку на брелке, голос не повышает, но чётко даёт понять, что не надо ему сейчас перечить. – Ульянка, прыгай назад.

– Хорошо!

Вот уж кто воспринимает происходящее, как очередное приключение.

Роман садится за руль, и я обхожу автомобиль с другой стороны. Открываю дверь, осторожно опускаюсь на дорогое кожаное сиденье. В машине работает радио и, как и в прошлый раз, приятно пахнет чем-то цитрусовым. Прошлый раз, кстати, состоялся лишь благодаря театральным ухищрениям одной маленькой выдумщицы.

– Поехали, пока на тачку не прилетело что-нибудь сверху, – невесело смеётся парень. – Я вам обогрев сейчас включу.

– Ромааа, а ты куда нас повезёшь? – интересуется Ульяна, поднимаясь с сиденья. Заглядывает ему в лицо и улыбается.

– На вокзал, – поспешно вмешиваюсь я. – Рома отвезёт нас на вокзал.

– На вокзал? Ты серьёзно, что ли, Лисица? Новый год на носу! Пристёгивайся давай, вокзал! – качает головой.

– Лааадно, – блею я как самая настоящая овечка, послушно натягивая ремень.

Не сломать бы тут ничего. В этой его иномарке страшно к чему-либо прикасаться. Все эти «Лексусы», «Мерседесы» и «БМВ» всегда внушали мне какой-то необъяснимый страх. Но, честно говоря, здесь внутри просто удивительно. Тихо, уютно, тепло и красиво, хоть я и не смыслю ничего в автомобилях.

Роман выезжает со двора, а я украдкой смотрю на его руки, вращающие руль. Костяшки пальцев припухшие. Он ведь Вадима ударил…

– Ром, – зову его тихо. – Что там было в квартире потом?

– Неважно, не думай об этом, Алён.

Вот так запросто. «Не думай об этом, Алён». Может, и правда не думать? Хотя бы какой-то промежуток времени…

– Нам к бабе Маше пока нельзя, – выдаёт Ульяна. Вот же ж, трещотка! – Там к ней кто-то приехал!

– А мы не к бабушке, – отвечает Роман.

Я даже спрашивать боюсь куда… Но честно, сейчас мне всё равно. Лишь бы подальше от того места, который мы зовём домом. То, что там происходило сегодня вечером, мне лучше не озвучивать.

– А нам колотили в дверь, – конечно, вместо меня это делает сестра. – Как будто ногами били. Хотели, чтоб мы открыли. А мы как мышки сидели.

– Ульян, – посылаю ей выразительный взгляд.

– Мм? – хлопает она глазёнками невинно. Может, и действительно просто сказала, а не для того, чтобы пожаловаться.

Рома хмурится, но молчит.

– Но ты нас спас. Из заточения, как принцесс, – не унимается Ульяна. – Ты мой герой, Рома.

Он поворачивается назад, задерживает на ней взгляд. Смеётся. И мне нравится этот его смех. Всегда нравился, но, наверное, страшно было признаваться себе в этом. Точнее, я никогда не рассматривала его как просто парня. Ну, потому что… это же Беркутов! Всякие мелочи да, подмечала. Так, ерунда… Глупости, но в целом… нет.

«Парень Алёны», – вспоминаю я. Так Рома представился сожителю матери, Вадиму. Хорошо, что он не видел моего лица в тот момент. Я, стоя за его спиной, от смущения чуть костром не заделалась. «ПАРЕНЬ АЛЁНЫ».

Мы стоим на светофоре. Бросаю на него быстрый взгляд. И он вдруг в это самое мгновение тоже поворачивается. Как неудобно вышло. Будто поймал меня на подглядывании. Ужас!

Подмигивает мне, и я, ощутив странный укол под рёбрами, спешу отвернуться.

Смотри, Алёна, вперёд, а не на него. Нечего пялиться. Как дурочка выглядишь, ей-богу!

Перед глазами снова Вадим. Вадим, летящий на пол. Стонущий Вадим с разбитым носом. И кто его знает с чем ещё. Я солгу, если скажу, что мне не понравилось это новое, совершенно незнакомое чувство. Чувство, что кто-то готов меня защищать…

Минут сорок спустя оказываемся почти в центре Москвы. Ульянка с упоением разглядывает вечерние улицы, украшенные к празднику. Когда подъезжаем к стеклянным новостройкам, мне становится не по себе.

– Рома, а твои родители? – всё же спрашиваю я.

Явиться вот так к чужим людям в разгар праздника – дурной тон.

– Их там нет.

Я вспоминаю, что у Беркутовых есть шикарный дом на Рублёвке. Почему Роман не там сейчас, мне не ясно.

– Мы… не в тот дом едем? – интересуюсь на всякий случай осторожно. Потому что Рублёвка определённо в другой стороне.

– Нет, Алён, не в тот. У меня своя квартира есть. Сергей в прошлом году изволил подарить.

Ох… До меня только сейчас доходит смысл сказанного. Домой к Беркутову. Да уж, Лисицына…

«Сергей в прошлом году изволил подарить».

Интересно, это тот мужчина, которого я видела на фото в поисковике и считала отцом Романа? Кто же он тогда, может быть, отчим?

– Сергей – брат моего погибшего отца, – словно читая мои мысли, произносит он.

Удивительно. Я от неожиданности снова поворачиваю голову в его сторону. И мне даже нечего сказать. Восторг Ульяны сейчас очень вовремя. Её лепетание заполняет неудобную паузу между нами.

– Ух ты! – восхищается она высокой, нарядной ёлкой, прилипнув к стеклу. – Красивая какая, Ляль, смотри!

И правда отличная. Вот вам и жилой комплекс. У них тут даже своя собственная ёлка есть.

Мы заезжаем на подземную парковку.

– Куда это ты нас привёз, Ромка? – весело любопытничает мелкая.

– Говорю же, к себе привёз, – пожимает плечом он, глядя в зеркало заднего вида.

Мне отчего-то становится очень волнительно. Что мы вообще тут делаем и как так случилось? Сказал бы мне кто-нибудь, что накануне новогодней ночи я окажусь в гостях у парня, с которым воевала последние пару лет. Не поверила бы.

– На выход, – глушит двигатель, отстёгивает свой ремень, помогает мне.

И почему-то не дышится совсем, когда он так близко…

Выхожу из машины. Осторожно закрываю дверь и тяну носом необходимый мне кислород. Всю поездку просидела в напряжении, будто кол проглотила.

– Ульяныч, ты мне помогаешь, – Роман открывает багажник и достаёт оттуда две стильно оформленные коробки. – Держи, это ваше. Так и не подарил у вас дома.

– Ты приезжал поздравить нас с Новым годом? – не своим голосом тихо спрашиваю я.

Он поворачивается ко мне.

– И это тоже. Увидеть тебя хотел…

Это его признание очень смущает. И смотрит на меня Роман так, что щёки мои мгновенно начинают гореть. Тушуюсь, опускаю глаза. Вот ведь странно, раньше я совсем иначе вела себя с ним. Стоило ему меня затронуть – и понеслось. Наши ядовитые диалоги и обмен взглядами ненависти – лицезрела вся старшая школа. И только в этом году всё как-то поменялось. Совершенно неожиданно. После той страшной ночи.

– Ооо! – Ульяна трясёт коробку. – А что там?

– Откроешь и узнаешь.

Рома направляется в сторону, как я понимаю, лифта, и мы плетёмся следом за ним. Абсурдность момента, конечно, просто зашкаливает.

– Рооом, а ёлка-то у тебя есть? – стягивая со лба шапку, спрашивает Ульяна.

– Есть. Тебе понравится.

– Живая? – глаза малышки начинают блестеть от предвкушения.

– Да. Канадская ель. Днём привезли.

– Кто привёз? Дед Мороз из Канады? – недоумевает она.

– Ну почти, – хохочет Рома. – То, что он не местный, это точно. Я вообще ничего не понял из того, что он говорил…

В «металлическом шкафу» (именно так Ульяна называет лифт) – огромное зеркало и красивые лампы. Да и вообще, чересчур тут просторно и красиво. Сразу видно, что новостройка – элитная. Я поняла это ещё тогда, когда мы проехали пост охраны со шлагбаумом. А уж когда холл увидела, так вообще. Что уж говорить, в подобных местах мне бывать не доводилось.

Ульяна вертит коробку, любуется большим, розовым бантом и что-то напевает себе под нос. Я же усердно разглядываю свои старые ботинки, так и не осмелившись поднять глаза. Вот бывают такие неудобные ситуации. Не знаешь, куда себя деть, испытывая странный дискомфорт. В последнее время это случается всё чаще, особенно когда мы с Ромой оказываемся в закрытом пространстве.

Помпезный лифт, прерывая мои мучения, останавливается на двадцать первом этаже. Я выхожу, беру сестру за руку. Рома огибает нас и широким шагом проходит по коридору вправо.

– Только я не один, девчонки, – предупреждает он, доставая ключи.

«Не один». И что это значит? Если родителей в квартире нет, то кто же там? Я начинаю переживать о своём решении. И зачем только мы сюда пошли…

– Это ничего, – отмахиваясь, заявляет Ульяна.

– Уль, – качаю головой.

Сама непосредственность просто.

– Обожаю тебя, мелочь, – Рома с полуулыбкой на губах открывает дверь.

– Заходите, – кивает головой, и волей-неволей приходится всё-таки сдвинуться с места.

Ульяну-то дважды приглашать не нужно. Она уже юркнула внутрь, поставила коробку и разувается. Предательница маленькая.

– Раздевайтесь, куртки можно повесить сюда, – Рома отодвигает зеркальную стенку полупустого шкафа-купе. – Будьте как дома.

Сравнил тоже…

Оставляем вещи там, где он указал, и проходим за ним. Это, конечно, не квартира… Это просто нечто. Здесь пахнет чистотой и свежим ремонтом. Очень красивая декоративная штукатурка на стенах, чёрный глянцевый потолок со встроенными мудрёными светильниками и вроде как мраморный пол, который почему-то тёплый.

– Керамогранит, – поясняет мне Рома. Видимо, обратил внимание на то, что я разглядываю поверхность под ногами.

«Керамогранит». Как будто мне это о чём-то говорит…

– Идите сюда. Здесь можно помыть руки. Санитайзер справа, если что.

В ванной комнате довольно необычно. Как в отеле каком-нибудь. Чёрная плитка, до ряби в глазах блестящая сантехника и какая-то совсем космическая кабинка. Душ, предполагаю.

– О, оно само льётся, – играется Ульяна.

– Не балуйся, – снимая мягкое, махровое полотенце, говорю я ей. – И помни о правилах поведения. Мы же в гостях.

– Да, хорошо, Ляль, – кивает она.

– Я сейчас провожу кое-кого, и мы займёмся подготовкой к празднику, – с энтузиазмом сообщает Рома, закатывая рукава белого джемпера.

И я только сейчас замечаю, что он испачкан чьей-то кровью. Морщусь и выхожу. Пока парень моет руки, мы ждём его в прихожей. Разглядываем необычную чёрно-белую картину. На ней изображена девушка-дерево. Вместо волос у неё будто бы ветви. Очень креативно.

– Нравится? – интересуется Рома, неожиданно возникший у меня за спиной.

– Очень, – честно признаюсь я.

Он как-то странно усмехается.

– Идём.

Проводит нас в большую, светлую комнату. Там со стены вещает гигантская плазма, показывая нам сцену из всем известного мультфильма. Кот Матроскин в этот самый момент пишет письмо.

– Ого! Вот это да, Ром! – восторженно шепчет Ульяна, разглядывая невероятно красивую ёлку, установленную в углу.

Густая, немыслимо зелёная ель светится голубыми огоньками. Идеально украшена. Я такие только на картинках видела.

Разглядываю гостиную, но толком осмотреть не успеваю. Потому что глаза мои лезут из орбит. У дивана, на бежевом шёлковом ковре сидит Абрамов. Совершенно точно это он! Я аж останавливаюсь. Испуганно замираю. Наверное, если бы не ребёнок… тот самый, которого я видела в доме Беркутовых, так и таращилась бы на того, кто когда-то направлял мне в лицо дуло пистолета.

Он, кстати говоря, тоже на меня смотрит. Только вот удивления на его лице нет абсолютно. Его фирменный прищур выражает скорее некий интерес. Мне почему-то дурно становится. А что, если они специально заманили нас сюда…

– Нормально всё, Алён, – ладони Романа опускаются мне на плечи. – Ян уже уходит. Савелий, я тебе компанию привёл.

– Ааа?

Мальчишка, лет семи на вид, поворачивается к нам. Он только что запускал машинку по многоуровневой трассе.

Да, я уже видела Савелия. Но сейчас моё сердце сжимается от боли, когда я смотрю на него. А ещё я начинаю переживать. Потому что не могу предугадать реакцию Ульяны, ведь ребёнок не совсем обычный… Для его возраста у него довольно короткие конечности и шея. Странное плоское лицо. Глаза имеют монголоидный разрез, ушные раковины и носик немного деформированы. Рот приоткрыт.

– В прошлый раз я вас не познакомил. – Рома садится перед ним на корточки.

– Рооома, – улыбается мальчуган, обнимая его за шею.

Парень поднимает ребёнка на руки и несёт к нам. Я цепляюсь за свитер Ульяны, надеясь, что она не сморозит по неосторожности какую-нибудь глупость. Рома, тоже, хоть бы предупредил! Кто ж так делает…

– Это Ульяна и Алёна, – представляет он нас мальчику.

Тот в ответ улыбается. Милый, несмотря на внешние дефекты. Вот не знаю, как объяснить, но это действительно так, без лукавства.

– Приятно познакомиться, Савелий, – улыбаюсь я ему и машу рукой.

– Рома, это твой братик? Ты не говорил…

– Да, Ульян, Савелий – мой брат.

Рома с такой теплотой смотрит на ребёнка…

– Савелий, я – Ульяна, – совсем по-взрослому произносит она спустя несколько секунд.

Мальчишка глазеет на Ульяну, тянет к ней руку, и она тут же протягивает ему свою в ответ.

– Как ты себя вёл? – спрашивает у него Рома.

– Отлично он себя вёл, – доносится из глубины комнаты. – А ёлка твоя – отстой полный.

– Тебе понравилось на ёлке, Савва? – интересуется Рома, игнорируя слова того, кто до сих пор даже с места не сдвинулся.

Сидит и разглядывает нас. Взгляд у него, конечно… до костей прямо пробирает.

– Да… Там… там Дед Мороооз, Ёёёлка и…

– Снегурка, чьи ноги мы тоже заценили. Единственное, ради чего стоило посетить это мероприятие, – заканчивает за Савелия Абрамов, хмыкая.

«Посетить мероприятие».

Беркутов с ума сошёл, что ли? Доверить ребёнка, да ещё и больного, этому чудовищу.

Рома подкатывает глаза.

– Тебе пора, Ян, – холодно говорит он, и его губы при этом слегка дёргаются от раздражения.

– Да понятное дело, – усмехается тот в ответ.

– А ты кто?

Я не успеваю поймать Ульяну за руку. Мелкая уже несётся к человеку, которого я точно не хочу видеть рядом с ней. Ни при каких обстоятельствах. На расстоянии пушечного выстрела.

– Я – Ульяна, – подходит она к нему и с интересом разглядывает. – Добрый вечер.

Абрамов как-то странно на неё пялится, и я всё-таки не могу сдержаться.

– Ульяна, – строго зову её. – Отойди от него немедленно.

Да, возможно, это звучит грубо, но я достаточно хорошо знакома с Абрамовым для того, чтобы понимать, КТО передо мной.

– Привет, – снова произносит она. – Ты красивый. У тебя серёжка в ухе?

Протягивает маленькую ладошку. Дотрагивается до неё, похоже. А я в ужасе наблюдаю за тем, что происходит. Рома, между прочим, тоже косится на них с беспокойством. И меня это крайне настораживает.

– Ты тоже брат Ромы?

Ян в ответ не произносит ни слова. По-прежнему молчит, излишне внимательно рассматривая мою сестру. До того, как он резко поднимается с пола, я успеваю заметить промелькнувшее в его глазах выражение. И оно ему не присуще совершенно.

– Яяян, – тянет к нему руки Савелий, когда тот проходит мимо, никак на него не реагируя.

– Мы сейчас, – бросает мне Рома. – Дверь за ним закрою только. На кухню проходите, Алён…

8

Пока Роман занят Савелием, мы с Ульяной пытаемся хозяйничать на кухне. Кухне, определённо являющейся мечтой любой женщины. Баснословно дорогая техника с феноменальным количеством озадачивающих меня кнопок, качественная на вид посуда и холодильник, в котором, кажется, есть абсолютно всё, а не только ингредиенты для оливье, помочь с которым попросил Роман.

– Охо! – стоя рядышком, восклицает Ульяна. – Рома ограбил супермаркет?

Достаю всё, что нам понадобится, и сама изумлённо хлопаю ресницами. Ульяна права, чего тут только нет. Этот холодильник – полная противоположность нашему. Тут столько заморских деликатесов, что нам и не снилось. Потому сестрёнышу и сложно скрыть свой дикий восторг.

Беркутов всё мне тут на кухне показал и объяснил, прежде чем уйти делать Савелию лечебный массаж. Наказал без стеснения брать всё что нужно и делать что душе угодно. И от этого очень не по себе. Всё же я нахожусь в чужой квартире и передо мной – чужие продукты.

Я минут десять вообще раздумываю на тему того, чтобы сбежать. Неудобно ведь до ужаса. Иду и напрямую озвучиваю свои переживания Роману. Сообщаю, что не нужно нам с Улей здесь быть.

Он вынужденно отвлекается от того, чем был занят, берёт меня за руку и, глядя прямо в глаза, произносит только два слова: «Останься, пожалуйста». И мне бы бежать отсюда, сверкая пятками… но почему-то не хочется.

– Снимай скорлупу, – какое-то время спустя обращаюсь я к Ульяне. – Нам ещё нужно добавить горошек и зелень.

Пока она с серьёзным видом занимается яйцами, я иду в гостиную. Останавливаюсь в проёме и какое-то время просто наблюдаю за братьями. Савва смотрит мультфильм, а Рома разминает ему ноги, используя комбинацию различных движений.

– Ром, – зову осторожно, – оливье готов. Может, нужно приготовить что-то ещё?

– Алён, не угробляйся, давай из ресторана всё закажем.

– Зачем из ресторана? – искренне удивляюсь я. – У тебя там столько продуктов, можно и самим приготовить что угодно.

– То есть ты настроена готовить? – поворачивается ко мне и вскидывает бровь.

– Я… не подумай, что хозяйничаю… просто…

– Алён, сразу предупреждаю, от меня толку ноль. – улыбается он. – Так что хозяйничай сколько угодно, если тебе не в тягость. Серьёзно, хочешь что-то приготовить – делай. Но не подумай, что я тебя для этого сюда привёз.

Я киваю, чувствуя вновь одолевающее меня смущение. Он возвращается к своему занятию, а я… решаю, что пусть хоть какой-то толк от меня будет. Всё-таки Роман забрал нас к себе, приготовил подарки. Могу же я в ответ тоже что-то сделать? Невзирая на наше прошлое, которое отчего-то вспоминается всё реже.

– Ульян, а давай мы с тобой Рому удивим?

– Давай! – загораются в момент её глазки.

– Ну тогда поехали…

Роман появляется на кухне спустя полтора часа. К этому времени мы с моим маленьким, болтливым поварёнком успеваем приготовить закуски: «сырных Снеговиков» и «рулеты по-царски». Также я ставлю в духовку курицу и картофель, делаю ещё один салат и начинаю жарить отбивные. Полагаю, на грохот, доносившийся пять минут назад, он и пришёл. Наверняка переживает, что я сломала ему тут чего-нибудь.

– Рома, ты не переживай, я аккуратно тут всё, и с ножами японскими вашими и со сковородой…

Парень пялится на происходящее вокруг, и глаза его полны искреннего изумления.

– Я ничего не сломала, не сразу разобралась с холодильником, он закрылся и не открывался, но потом вдруг на экране включился голосовой помощник и подсказал нам…

– Да, у тебя говорящий холодильник. Ты знал, Рома? – хохочет Ульяна.

Беркутов молчит. Подходит ко мне, рассматривает снеговиков, которых я убираю в холодильник, затем заглядывает в духовку, а после наблюдает за тем, как я переворачиваю отбивные.

– У тебя чудо, а не сковородки, – искренне восхищаюсь я. – Покрытие не поцарапаю, не волнуйся, всё лопаточками, у тебя тут их столько…

Он по-прежнему не произносит ни слова, а я, параллельно занятая приготовлением бананового чизкейка, для которого обнаружила всё необходимое, начинаю лихорадочно соображать, что не так. Может, я разошлась?

– Ром, ты прости, я, наверное, взяла то, что нельзя? – тараторю извиняющимся тоном.

– Лисица, – он вдруг приобнимает меня за талию и наклоняется ближе к моему лицу, – знал бы, что ты такая кудесница, притащил бы в свою пещеру гораздо раньше.

– Я бы не пошла, – признаюсь честно.

Потому что так и есть. В условиях той развернувшейся войны между нами, вероятность моего попадания в эту квартиру была равна нулю.

– Просто если вдруг я взяла то, что не следовало…

– Глупая, половина из всего этого отправилась бы в мусорку, если б не ты.

Мне дико слышать о том, что он выбрасывает продукты. В нашей семье так не принято.

«Было бы что выбрасывать», – ядовито замечает внутренний голос.

– Может, поцелуетесь ещё? – хихикая, комментирует Ульяна эти наши с ним неловкие гляделки.

Я тут же вспыхиваю и, спохватившись, спешу выложить отбивные на блюдо.

– Ульян, ты хорошо размешала? – заливаясь краской, интересуюсь я.

По-прежнему стою к ним обоим спиной. Сгорая от стыда, если честно. Ну, Ульяна! Да, признаю, засмотрелась в его глаза. То, что я вижу там, отзывается странным чувством в груди. Вот ненормально это всё. Глупости…

– Дай попробую. – Рома отодвигает меня в сторону и крадёт с тарелки отбивную.

– Это не еда из ресторана, конечно, – оправдываюсь я. – Рулеты и чизкейк я вообще впервые делаю. Давно рецепт читала, хотелось попробовать, но не было возможности. Так что если невкусно…

– Что там? Чизкейк? – смотрит на меня в шоке.

– Эм… Ему ещё стоять в холодильнике долго.

– Обалдеть, Лисицына. Я отправляюсь накрывать на стол в гостиной. Пора пробовать всё, что ты приготовила, – весело заявляет он.

Я, наконец, выдыхаю. Не злится, значит. Хорошо…

– Рома, я с тобой. Помогу всё расставить и салфеточки разложить, – спешит слезть с высокого стула Ульяна.

– Алён, ты икру и нерку тоже распаковывай, не то у местного кошачьего братства будет праздник, – подмигивает мне он.

– Ляля, дай салфетки и скатерть, – командует Ульяна, ткнув пальцем наверх.

Я достаю всё с холодильника. Засматриваюсь на причудливую, узорчатую скатерть с изображением резных, серебристых снежинок.

– Купил, что было, – пожимает плечами Рома. – Салфетки со Смешариками, потому что Савелий их обожает, – поясняет он, смеясь. – Еле достал…

Я не могу сдержать ответную улыбку. Вот кто бы мог подумать, что Беркутов будет ездить по Москве, пытаясь найти салфетки с изображением этих мультгероев. Прям представила себе эту картину. Беркут, требующий от продавцов Смешариков.

– Хватит угорать, Лисицына, – выхватывает из моих рук упаковку весёлых салфеток и, кажется, смущается. Вот это да!

Суетимся мы долго. Я готовлю ещё и пюре к отбивным, пока Ульяна под руководством Романа, кривляясь, таскает из кухни дорогущую фарфоровую посуду. И да, она всё-таки роняет одну из тарелок этого сервиза.

– Вот баловство твоё до чего доводит! – смотрю на неё сурово.

– Прости, – глаза по пять рублей.

Понуро опускает голову. Она так делает, когда понимает, что накосячила.

– Ульян, я тебе всегда говорю: осторожнее.

– Я не хотела, – дрожит её голос. – Но виновата.

– Молодец, что уж теперь сказать…

– Что случилось? – а это уже Рома.

– Прости, Ром, – развожу руками, пока он оценивает масштаб происшествия.

– Ты чё, реветь удумала из-за этой ерунды? – приседает напротив сестры он.

– Я случайно. Шшшла.. и… заболталась… ноги заплелись…

Тааак. Она начинает плакать.

– Ульян, ты серьёзно, ну-ка прекращай! – Рома обнимает её, пока я собираю осколки. – Это же просто тарелка.

– Тарелка из фарфора, – уточняю я.

– Из фарфора, но всё же тарелка, – смеётся он, а сестра начинает рыдать пуще прежнего.

– Гляди. Чтоб ты не расстраивалась, – он встаёт, достаёт с полки тарелку и неожиданно для нас обеих тоже выпускает её из рук. Да с таким выражением лица, что Ульяна невольно переключается со слёз на смех.

– С ума сошёл? – смотрю на него во все глаза.

– И ты, Лисица разбей. На счастье, – советует мне он, протягивая ещё одну тарелку.

– Вы обалдели оба, что ли?

– Бей давай. Я уберу, – отмахивается он.

– Бей, – присоединяется мелкая. – На счастье!

Я в ужасе смотрю на белоснежную фарфоровую тарелку, красивой квадратной формы. Вспоминаю квартиру Князевых, эдакий музей фарфора. И ту чашку, и ковёр. И реакцию Данилы. А потом и поведение его родителей.

– Ну же, Лиса, мы ждём! – Рома поднимает Улю на руки.

– Давай! – визжит она. – Будет весело!

– Ну ладно, дурики, – начинаю и я смеяться. Прямо какое-то массовое сумасшествие.

– Ну же! – подначивает мелкая.

– Вот же глупость, – ворчу вслух, закрываю глаза, чтобы не видеть это преступление, и разжимаю одеревеневшие пальцы, роняя тарелку.

Звонкое «дзинь» разносится по всей квартире. Третье по счёту.

– Еее! – вопит Ульяна, обвивая ручками плечи Романа. Жмётся к нему, а потом и вовсе в щёку целует. – Спасибо, Рома, что не поругал.

– Ну всё, быть нам всем троим теперь счастливыми, – задумчиво произносит он, глядя на меня.

Может, и нет никакого подтекста в его словах. Может, «всем троим» – потому что били тарелки все трое, а не потому что… Ой. Не думай. Может, он вовсе не то имел в виду. Но всё равно как-то тепло на душе становится…

9

Мы садимся за стол только в половине двенадцатого.

– Сколько еды и красиво! – наблюдая за Романом, поджигающим толстые ароматизированные свечи в стекле, говорит Ульяна.

– И правда, много всего получилось, – оценив свои скромные труды, не могу не признать я.

Рома и вовсе руками разводит, демонстрируя тем самым отсутствие каких-либо слов. Ульяна сидит по другую сторону от Савелия. Мальчик выглядит уставшим, но довольным. Рома предупредил нас о том, что в любую секунду его настроение может измениться. И о приступах, которые порой случаются, тоже.

– А желания загадывать будем? – интересуется Лисицына-младшая, отправляя в рот один кусочек дорогой сырокопчёной колбасы за другим. – Надо написать и сжечь, потом бросить в стакан и выпить.

– Ульян, – я улыбаюсь. – Мы уже пробовали с тобой на день рождения. Не сбылось.

– Так потому что на Новый год надо! – оптимистично выдаёт она. – Рома, неси бумажки и ручку.

Беркутов послушно поднимается со стула. Я не знаю, по-моему, Уля совсем обнаглела. Она как-то странно на него действует. Вообще, Рома и дети – отдельная тема. Это как будто совершенно другой человек.

– Давайте включим идиотский «голубой огонёк» или как там это называется, – предлагает вернувшийся из спальни Рома, отдавая листок и ручку сестре.

Находит пульт и включает концерт, который идёт по первому каналу.

– Мать вечно это смотрит. Каждый год одно и то же, ей-богу.

– Можем мультики оставить, – пожимаю я плечами.

– Да не, пусть поют. Правда, на эту песню у меня теперь аллергия, – мрачно отзывается он, глядя на певицу, танцующую в мини и напевающую всем известный трек.

Интересно, она ему нравится внешне? Стопроцентно да. Блондинка. Вон ноги какие от ушей и грудь большая.

– Лошадь силиконовая, – к моему немому удивлению вздыхает он, потирая ладони. – Поёт в принципе ничё так.

Не могу сдержать улыбку. Клянусь, иногда мне кажется, что Рома умеет читать мысли.

– Ну что, будем дегустировать всё, Лисицына. Но сначала угостим Савелия. Да, родной? Тебе правда можно не всё.

Минут пятнадцать мы едим, кормим Савву, просто смотрим телевизор и смеёмся. Ульяна изображает из себя эстрадную певицу, сжимая в ладони пульт. Пляшет, глаза закатывает, волосы игриво назад откидывает. Савелий ей хлопает. Рома без конца ест, да подкладывает мне. Я впервые в жизни пробую чёрную икру и копчёную рыбу под названием нерка. Жмурюсь от удовольствия, и Рома пододвигает ко мне всю тарелку, ласково потрепав по волосам.

За минуту до двенадцати, пока президент России произносит традиционное поздравление, мы уже наготове.

Листочки. Ручка. Зажигалка Абрамова, которую он очень кстати выронил на ковре. Газировка. Ведь спиртного на нашем столе нет. Думаю, причины ясны.

– Три, два, один, – считают они на пару. – Пишем!

Я быстро вывожу «Хочу, чтобы Ульяна была здорова и счастлива», передаю ручку Роману. Он поджигает мою бумажку левой рукой, а правой строчит что-то на своём листочке.

Часы отбивают двенадцать последних ударов уходящего года.

– Быстрее! Не успеем! – визжит Уля. И вот уже её листочек вспыхивает маленьким красным пламенем.

Мы с Ромой хохочем, потому что получается всё как-то через одно место. Савелий, наблюдая за нами, начинает смеяться.

– Пьём! Пьём! – ускоряет процесс Уля.

Вот же делать нечего! Но все трое до гимна успеваем проглотить свой лимонад с пеплом.

– С НОВЫМ ГОДОМ, Савка! С НОВЫМ ГОДОМ, девчонки! – целует брата и, поднимаясь со стула, громко поздравляет нас Рома.

– С НОВЫМ ГОДОМ! – улыбаюсь я, вставая тоже. Мы звонко стукаемся бокалами.

– УРРРА! – визжит Ульяна на пару с Савелием.

Тем временем на улице уже начинается характерная стрельба. Это гремит раскатами праздничный фейерверк.

– Ляль, глянь! Вот это да!

Сестра бежит к огромному панорамному окну. Я тоже направляюсь туда. И правда красиво. Чёрное небо разрезают разноцветные линии и яркие вспышки.

– Оооо, салююют! – Савва, который сидит у Романа на руках, почти не моргает и машет руками.

Ему, судя по реакции, очень нравится. Только вздрагивает бедный от каждого взрыва.

– Савва, ого да? – Улька хватает его за руку. – Клааасс! С Новым годом!

Они визжат на пару, а я впервые за несколько лет чувствую самую настоящую атмосферу праздника. А главное, что это чувствует радостная Ульяна. Она крепко обнимает меня, утыкаясь лбом в живот и шепчет, что любит, а я едва сдерживаю слёзы.

– Ульянка, скорее идём подарки открывать. Пора, – улыбается Рома.

Праздник у нас задался на славу. До отвала наелись, насмеялись. Пели, играли в крокодила: лепили друг другу на лоб бумажки и пытались отгадать слова. В итоге в половине третьего обессиленные и вымотанные Ульяна и Савелий отключаются прямо на диване.

– Пошли потанцуем, – Рома совсем неожиданно хватает меня за руку и ведёт ближе к ёлке.

Его телефон, который лежит на кофейном столике, без конца вибрирует, но он даже не реагирует на него. Один раз только ответил. Родителям.

Уверенно обнимает меня за талию, кладёт мои руки себе на шею. И мы теперь настолько близко друг к другу, что я чувствую его горячее дыхание у своего уха.

Сердце громко и больно стучит. Его. Моё.

Нечем дышать, голова начинает кружиться. От его запаха, который, кажется, я теперь узнаю из тысячи… От лёгких прикосновений мягких губ к моей скуле. И просто от того, что мы медленно двигаемся под музыку.

Рома притягивает меня к себе ещё ближе. Зарывается носом в волосы, осторожно гладит спину.

– Лисица, – выдыхает шумно.

Я зажмуриваюсь, пытаюсь совладать с собой и с тем, что происходит у меня внутри, но ничего не получается. Это сильнее меня…

Парень оставляет на моей шее лёгкий поцелуй, посылая стаю мурашек, разбегающихся по телу.

Отклоняется назад. Он так смотрит на меня… Я этот момент на всю жизнь запомню. И ощущение трепета, поглощающего каждую мою клеточку.

– Алён, – заправляет прядь мне за ухо. Скулы напрягаются.

Глаза в глаза. Они лихорадочно блестят, но вместе с тем в его взгляде есть какая-то отчаянная решимость, и это заставляет меня изрядно нервничать. Испытывать какое-то давящее, жгучее предвкушение. Я вообще ужасно плохо соображаю, когда расстояние между нами сокращается.

– Я люблю тебя, – произносит на одном дыхании он, выбивая из меня последние сомнения.

«Я люблю тебя»…

Его такие неожиданные для меня слова эхом звучат в глупой голове. Смотрю на него, смотрю… Он такой красивый и сильный, мужественный. Неужели, мой?

Его глаза прожигают. Растапливают лёд безжалостно. Сердце сбивается с ритма. Почти останавливается, когда я, набравшись смелости и переступив через свою робость, решаюсь подарить ему то единственное, что могу…

Секунды кажутся вечностью. Я дотрагиваюсь дрожащими пальцами до его скулы и встаю на носочки. Закрываю глаза и, умирая от горячего смущения, заливающего щёки, всё же прижимаюсь своими холодными губами к его.

Не умею. Не знаю, что нужно делать, но, когда он зарывается ладонью в мои волосы и сильнее сжимает в объятиях, задыхаясь от волнения вместе со мной, теряю голову и отдаюсь на растерзание инстинктам. Обнимаю его крепче за шею, несмело подаюсь навстречу и падаю. Падаю прямо в небеса…