Ванильная смерть бесплатное чтение

Пролог.

За окном устало дышал закат. Мужчина приветливо улыбнулся, жестом пригласил гостью вглубь гостиной.

Люси бегло оглядела пентхаус в стиле эклектика. Причудливые детали складывались в гармоничную картину: коралловая неровная люстра под потолком, темно-зеленые стены, тканный ковер. Необычной формы диван бежевым батистом напоминал сытого, пригревшегося на солнце кота. Стеклянный журнальный столик на кованных ножках, красные пуфы и два кожаных кресла, в которых хотелось утонуть. Люси сдалась и сделала это.

Спина заныла истомой от приятного изгиба спинки, Люси проглотила восхищение при взгляде за горизонт: панорамные окна дополняли интерьер впитавшейся в них роскошью насыщенного заката.

Они обменялись формальными любезностями, мужчина плавно опустился в кресло напротив, предложил чай. Люси отказалась, собралась с мыслями, открыла блокнот и включила диктофон. Ей не терпелось начать.

– Приступим? – Она распрямила плечи, накинула на себя, как шинель, образ интервьюера.

Исподлобья взглянула на мужчину, дождалась согласного кивка.

Оставаться спокойной было сложно. Громов был не первой известной личностью, которую она интервьюировала, но первой – такой величины. Не забывать дышать было сложно еще потому, что он был ее кумиром с самой школы.

Мрачный, загадочный русский с Пулитцеровской премией, который последние тридцать лет не сходил с обложек статусных изданий. Один взгляд на него заставлял Люси чувствовать то же, что и музыка – казалось, вся комната вибрирует от харизмы мужчины.

– Я весь ваш, – улыбка заставила саблевидные морщинки у глаз стать яснее.

Григорий ободряюще кивнул девушке, сложил руки в замок у подбородка. Зеленые глаза следили за ее движениями внимательно, живая мимика ободряла, но боязно было все равно.

– Скажите, мистер Громов…

– Можно просто Григорий, – перебил он Люси.

Она задержала дыхание, успокоила бегущие по коже мурашки от глубокого баритона мужчины. Не был бы он вдвое старше ее, пригласила бы на свидание. Хотя…

– Конечно, – Люси дала себе мысленную пощечину – нужно думать о работе в первую очередь! А не об острых скулах, скрытых за подернутыми сединой густыми кудрями… – Скажите, Гр… Григорий, ваше участие в событиях, описанных в вашем первом романе – это была судьба?

Мужчина кашлянул в кулак, спрятал за невинным жестом неожиданно вырвавшийся смешок. Люси смутилась, но виду не подала. Громов покачал головой, будто вспомнил что-то давно забытое. В извиняющемся жесте поднял ладони в воздух.

– Ну, что вы, мисс, – мягко улыбнулся он, – я думаю, что просто оказался в нужное время в нужном месте. И смог ухватить суть, – кивнул он и хмыкнул – Люси была уверена, что за лаконичным ответом скрывалось куда больше.

– Интригующий ответ, – смело улыбнулась Люси, не давая возникшему не вовремя трепету сбить настрой, – я постараюсь не задавать популярных вопросов, вы и так на многие ответили в многочисленных интервью, однако меня интересует вот что, – Люси вспомнила, как дышать, и продолжила. – Вы не раз упоминали, что события, по мотивам которых написан роман, сильно вас изменили. Как именно?

Громов коротко улыбнулся своим мыслям. Скосил взгляд на горизонт за окном, Люси почувствовала, как пентхаус наполняют воспоминания. Теплые, тяжелые, многозначные. Ее порадовала эта пауза. Это значило, что Громов относится к вопросам серьезно, не бросается отработанными, гладкими ответами.

– Тогда… для одного человека, – Люси показалось, в этой паузе из лучей заката между ними в пространстве соткался чей-то портрет, – я сделал то, что не делал ни для кого в своей жизни. Даже для тех, кого сильно любил. В то время я попрощался с прежним собой.

Люси потерялась зеленых глазах мужчины, глубоких, как сама природа. Казалось, если бы мир за окном рухнул – разом, весь, провалился в горящий ад – она бы не заметила.

Харизма мужчины высосала из нее весь дух. В просторной гостиной они были одни, но чудилось, что пространства не хватало. Все собой занимал Он. Своим голосом, улыбкой, долгими взглядами.

Люси поняла, что перед ней не обычная знаменитость: нечто большее, чем даже кумир. Не человек – скала. Изваяние из миллиона слов, прочтенных человеческих душ и божественного благословения в каждой написанной им букве. Было в Громове нечто особенное. То, что она никогда не сможет описать, даже если часами будет записывать подкасты и рассказывать подругам о том, что видела, ощущала перед собой.

Это можно было только прожить. Все его присутствие.

Люси выдохнула и забыла вдохнуть.

– Что же вы сделали?

Громов улыбнулся по-отечески тепло.

– Пошел на убийство.

Глава 1. Первая молодость

Это была ненависть с первого взгляда. Громов кожей почувствовал, что она станет его проблемой.

Школьная линейка первого сентября отличалась от тех, которые он видел раньше. Разноцветная, счастливая, дышащая надеждой толпа школьников на переднем дворе завихрениями из хороводов младшеклассников и напускной взрослостью на лицах старших, окунала в свою глубокую, искрящуюся атмосферу еще до того, как Гриша ступил за калитку.

По форме – белая рубашка, черные брюки – был одет только он. Остальные пестрели разноцветными нарядами под стать осенней листве. В частной Школе имени Рудольфа Штайнера форма одежды была свободной.

Это было первым, что бросилось Громову в глаза: многообразие цветов в одежде толпы. Он знал, что Вальдорфская система обучения отличается от государственной, в основном в младшей и средней школе, но видеть тщательно скрываемые улыбки на лицах даже хмурых старшеклассников, делающих вид, что они из этого уже выросли, было изумительно. Удивительно было слышать смех и наблюдать, как малыши с первого по третий класс тянут руки к классному руководителю, рассматривая бусы на шее женщины.

Будто сюда хотели возвращаться. Будто никто здесь не воспринимал учебу, как тюрьму. Громов к такому не привык.

– Гриш! Эй, Громов! – Из разношерстной толпы выглянула солнечная голова Андреева. – Иди сюда, наши здесь.

Громов оторвал взгляд от цветастого калейдоскопа во дворе, протиснулся между спинами учителей, поспешил за другом. Пахло жухлыми листьями, жареными каштанами и ноткой сладкой ваты.

С Андреевым они дружили с детства. Познакомились в музыкальной школе, жили рядом, и несмотря на переезды Гриши с семьей, связь не потеряли.

Андрей типажом походил на щенка золотистого ретривера: вечно улыбчивый, позитивный, с голливудскими волнами светлых волос, по нему с первого взгляда было видно – хороший парень. Если бы не врожденная доброта и мозги, он мог бы сойти за типичного спортсмена красавчика, не пропускающего ни одной юбки, но Андреев был сосредоточен на своем будущем, дорожил друзьями и крутить романы не спешил. Летняя подработка в строительной фирме отца, собирающего частные бревенчатые дома и бани, в начале теплого сентября делала его похожим на доброго загорелого дровосека.

Они прошли через крыльцо в угол парадного дворика, скрытого мягкой кленовой тенью. Громов приготовился к новым знакомствам. Расправил плечи, посмотрел поверх голов толпы, постарался улыбнуться дружелюбно и выкинуть из мыслей странный совет сестры: «Поймут сразу, что с тобой шутки плохи – не полезут». Громов про себя закатил глаза: методы Влады часто выходили за рамки общепринятой, – его, – морали.

У кованной решетки ограды стояли трое. При взгляде на них Гриша понял, что, возможно, совет сестры не был таким уж бесполезным. От загорелой троицы веяло холодом.

Высокий парень с ослепительной винирной улыбкой забрал выгоревшие дорогим летним отдыхом волосы уродливыми очками от Гуччи, пихнул сестру в плечо. Это было понятно с первого взгляда: медная копна волос, карие глаза, черты лица – все в них было похоже. Погодки Арсений и Алиса Барс – Андрей говорил про них. Хоккеист и гимнастка: отличники, капитаны команд, организаторы шумных вечеринок и, о чем забыл упомянуть друг – сволочи.

Громов понял это безошибочно, не постеснялся судить по обложке. Брат с сестрой и платиновая блондинка в объятиях первого отличались ото всех здесь. Лощеные, загорелые, одетые с иголочки, они выделялись энергетикой и еще кое-чем. Высокомерием. Царской ленцой в жестах и уже не напускной скукой от обязательства здесь находиться.

Громов хотел представиться, но его опередили.

– Тут двенадцатый класс базируется? – Из-за его спины вынырнула миниатюрная брюнетка в маленьком черном платье с белым воротничком. – Я к вам перевелась. Вероника Лукьянова.

Девушка уверенно улыбнулась, протянула для рукопожатия руку платиновой принцессе. Громов наблюдал. Лукьянова выглядела также лощено, как троица перед ними. Возможно поэтому игнорировала Гришу: ее сканирующий взгляд улавливал только Шанель и Балинсиагу.

На них обратили внимание. Блондинка в объятиях Барса, тонкая и прозрачная, проигнорировала руку Вероники намеренно: прошлась ленивым взглядом по той с ног до головы и бестактно закатила глаза. Руку девушки пожал Арсений.

– Я Арс, это Эмма и Алиса, – кивнул он на девушку и сестру, обнажив ряд жемчужных виниров. – Приятно познакомиться.

Громов наблюдал за знакомством прайда с новой жертвой. Понимал, что сам через несколько мгновений окажется на ее месте. Надеялся только, что ему от Арсения достанется менее сладкая интонация и не такой похабный раздевающий взгляд. Было бы неловко. Алиса небрежно откинула волосы за спину – ей тоже тон брата не пришелся по душе.

– Посмотрим еще, приятно ли, – она сдобрила слова приветливой улыбкой. – У нас классы маленькие, затеряться не получится. Так что либо будем дружить, либо…

Троица Грише не понравилась. Ему даже не нужно было узнавать их лучше, чтобы понять суть. Бывают такие люди – карикатурные персонажи. В таких, даже если он в книге опишет дословно, читатели не поверят, скажут «так не бывает». Поэтому Громов молча наслаждался колоритными характерами, оттененными говорящими цветами в одежде. Барс был в черном. Алиса – в красном. Платиновая принцесса – в белом.

Настоящее гестапо.

В прошлых школах Громов с таким не сталкивался. Даже самые отпетые выскочки там были вчерашними детьми. Но здесь… недавно отпраздновавшие (на Маврикии или Кипре?) совершеннолетие ребята на финишной прямой школьной жизни пытались взять гран при. Гриша сомневался, что имелась ввиду золотая медаль. В частных школах, он понял после десяти минут во дворе, правила были свои. Особенные.

– Не хочу на уроки. Хочу в Лондон.

Платиновая принцесса, которую Барс окрестил заморским «Эмма», капризно надула губки и потеряла всякий интерес к новенькой. Не стоило бы – их класс и без того состоял из шести человек. Но ей было плевать. Эмма повисла на Арсении веткой Ивы, пальчиком провела по подбородку парня.

– Я уж лучше пойду на уроки. – Барс тряхнул волосами, в отличие от своей подружки, полностью увлеченный новым знакомством. Темненькая Лукьянова явно пришлась ему по душе. – В Лондоне было ужасно скучно. Плохая еда, дождей больше, чем в Питере, и страшные женщины, – он легкомысленно отмахнулся.

Невидимкой в атмосфере праздности, Громов отвлеченно наблюдал за парой. Они идеально подходили друг другу: капризная принцесса и нахальный принц.

Гриша любил такое положение, любил наблюдать: будучи в центре внимания ты можешь только транслировать – эмоции, жесты, голос, информацию, но не поглощать. А книги требовали именно этого, тонких наблюдений. Поэтому он смотрел на наклон головы Эммы, на прищур карих глаз Арсения, скучающее выражение лица Алисы и гордый подбородок Лукьяновой.

Андрей со стороны с нетерпением, почти трепетом наблюдал за событиями: ему важно было познакомить друга детства с одноклассниками, друзьями. Громов, когда пересекся взглядами с ним, усилием воли сдержался от красочного заката глаз. Вот уж не думал после рассказа Андреева о том, какие ребята классные, встретить на школьном дворе… это. Созависимый треугольник Карпмана, слепок карикатурных черт.

– Ты такой душный. – Эмма потянулась кошкой, потерялась взглядом на секунду в осенней листве над головой. – Неужели ничего не можешь сказать хорошего о Великобритании?

– Они создали самое большое количество дней независимости по всему миру. – Громов не сумел удержать язык за зубами. Внимание троицы впилось в его кожу гарпуном. Он заметил короткую улыбку на губах Эммы. – Я тоже новенький.

Проговорил он спокойно, уверенно, руку подавать не стал. Еще полчаса назад думал, что в творческой школе полезно будет подружиться с местными, но короткий диалог компании между собой дал ему понять: спасибо, увольте.

– Григорий Григорьевич Громов. Андрюша про тебя рассказывал. – Платиновая принцесса столкнулась с Громовым взглядами, представила его друзьям сама. Смотрела внимательно, остро. Затем выдохнула и улыбнулась. Радостно, даже возбужденно. – Ты писатель? – Эмма вынырнула из объятий Барса, шагнула вперед почти завороженно.

Улыбалась одними глазами.

У Громова мурашки побежали по спине от такого пристального внимания. Будто ребенку показывали новую игрушку.

Нет. Будто коллекционер заприметил давно разыскиваемый экземпляр и не мог поверить, что тот наконец оказался у него в руках.

– Писатель? Про что пишешь? – Барс мазнул взглядом по блондинке, обратил свое царское внимание на новенького. Кажется, знакомству с Лукьяновой он был больше рад. Тут же оценил рост, размах плеч Гриши, приосанился. – И почему перешел в двенадцатый класс к нам, не учился ведь до этого по Вальдорфской системе? – Арсений наклонил голову вбок, улыбнулся, показывая обаятельные ямочки на щеках. Сделал шаг вслед за Эммой, собственнически закинул ей руку на плечо. Громов хмыкнул про себя – помечает территорию. – Признавайся, ты отсталый? – Барс пустил садистский смешок, но затем расслабленно взглянул на Громова.

Будто не пытался задеть специально. Был по сути таким – обаятельным мерзавцем. Такие являются последователями Марии Антуанетты: «пусть едят пирожные». Все в Арсении: жесты, мимика, медные волосы и улыбчивые морщинки у глаз говорили о том, что он даже не старался выигрывать. Знал, что априори – лучший.

Гриша был совершенно не против подыграть.

– По той же причине, что и ты, – спокойно ответил он.

Барс взглянул на Громова лукаво. Гриша старался смотреть на Арсения, с которым вел диалог. Не давать упасть взгляду на платиновую принцессу рядом, которая глазами продолжала его пожирать.

– Хочешь еще год пить, трахаться и не быть скованным обязательствами сессии? – Наклонил голову вбок Барс.

Эмма рядом закатила глаза.

– Вроде того. Только без поездок в Лондон и алкоголь у меня эконом-класса, – дернул Громов уголком губ.

Арсений расхохотался, одобрительно покачал головой. Эмма снова коротко улыбнулась. Глядела теперь на Громова несмело, из-под ресниц, а не прямо, как хищник.

– Главное, чтобы не женщины, – Барс хлопнул Гришу по плечу и снова прострелил висок Эммы поцелуем. – Да, детка? – Сальная шутка осталась без объяснений, ответом на нее послужила натянутая улыбка платиновой принцессы.

Она мотнула головой, поправила несуществующие складки на юбке короткого белого сарафана, подняла на Громова взгляд.

Серые глаза под слоями туши казались коктейлем горячих специй. Белые волосы, белое платье, бледнее, чем у друзей, кожа, делали ее в тени осеннего клена мраморным изваянием. Эмма, кажется, даже не моргала. Застыла в пространстве и только взгляд ее горел. Горел по направлению к Громову.

– Так что пишешь, Громов? Раз ты писатель.

Гриша с трудом отмер, с усилием вырвал взгляд из застывшего пространства летнего дворика, перевел внимание на улыбчивого Арсения. Только улыбка эта больше похожа была на оскал. Громов понял: если до этого Барс дерзил просто потому, что родители не привили ему хороших манер, то теперь парень присматривался конкретно к нему – Громову.

– Бытовую литературу.

– Ску-ка. – Барс недовольно цокнул, тут же потерял интерес, словно выключателем в нем щелкнули. – Ты права. – Он скосил взгляд на Эмму. – Надо было оставаться в Лондоне. Я-то думал тут будет что-нибудь интересное. – Он прошёлся по Грише взглядом на грани презрения. Будто вежливо терпел диалог с нищим после того, как подал милостыню. – Про убийства или эротик, например. Я тебе в красках могу рассказать, как Эмма стонала вчера ночью, а ты запишешь. – Хамоватая улыбка разрезала тонкие губы парня. Ясное небо подходило его холодным глазам. – Давай?

Гриша верно расценил этот вопрос как риторический. Бросил взгляд на Андреева. Слегка осуждающий и подтрунивающий. Без слов спрашивал: «Серьезно? И это – твои друзья?»

Андрей смущенно опустил глаза.

Упавшие на плитку листья унес теплый сентябрьский ветер. Гриша с отстраненной тоской подумал, что хотел бы, чтобы ветер унес и его. Но внимание на себя заставила обратить резкая реплика вялой до этого, скучающей Эммы.

– Лучше я тебя убью и расчленю, а Григорий Григорьевич Громов сам решит, как это описать. Как тебе такая идея? – Платиновая принцесса улыбнулась сквозь плотно сжатые губы, наклонила голову вбок.

Серые глаза опасно блеснули. Гриша заинтересованно на нее посмотрел. В раю все не так гладко?

Было очевидно, и так всегда бывает: за напускным хамством молодые люди прячут раненую душу. Громов понимал, что и святая троица могла сталкиваться с жизненными проблемами. Наверное и он выглядел со стороны благосклонным, собранным, скучающим снобом, но голос Эммы заставил его посмотреть в сторону девочки-мраморной статуи не поэтому.

В ее голосе звенела затаенная ярость. Обещающая проблемы. Учитывая жгучий интерес к личности Громова – для него в частности. Потому что ярость не укротить. Она выплескивается бесконтрольно. Звонким смехом или бестактным закатыванием глаз, но выплескивается.

Арсений расслабленно засмеялся, крепче приобнял Эмму рукой. Андрей про нее говорил тоже – американская фамилия, творческая натура. Но Гриша уже успел понять: описаниям друга доверять не стоит. Потому что яркая по его словам, необычная девушка сейчас смотрела на Барса, будто умерла уже давно. Призраком белела в его загорелых объятиях.

Гриша заметил движение ее глаз. Нераспознаваемое, ощутимое, кажется, одним существом. Она хотела на него посмотреть. Но ей было стыдно. За слова своего парня, за спектакль, здесь разыгрывавшийся. Эмма не хотела, но уже вышла на сцену, и играть пришлось до конца.

– Эмма? Везде тебя ищу. – Из толпы учащихся к ним вышла запыхавшаяся блондинка. Миловидная, голубоглазая, в белой праздничной рубашке и черной юбке. Примерно их возраста. – Мама просила передать торт для Ирины Геннадиевны.

Она протянула пакет платиновой принцессе, спрятала смущенный взгляд от Андреева, коротко улыбнулась Громову и Веронике из вежливости. Юный ландыш на удушливом сентябрьском ветру. Грише захотелось улыбнуться ей в ответ, но девочка с трепетным вниманием впилась в платиновую принцессу.

– Этот? – Эмма, не дотрагиваясь до протянутой ноши, заглянула в пакет и поморщилась. Девочка рядом с ней стала, кажется, еще меньше ростом, вся скукожилась, будто в ожидании удара. – Он же уродливый и кривой какой-то. – Призрак стал хищником. Эмма недовольно скривила губы, брезгливо отодвинула от себя подношение. Тон ее отдал стылым льдом. – Ты в заднице его несла? Не, съешь сама.

– Но мама…

– И не подавись. – Эмма не дала девочке закончить фразу. Ожившая мраморная статуя на этих словах выдохнула из себя жизнь, осталась прозрачной оболочкой. Гриша заметил это. Возможно, только он. И только ему стало жутко от сменившегося настроения Эммы. Наблюдать за унижением юной девчонки было противно. – Пошли, Арс, – она махнула в воздухе рукой и потянула за собой парня прочь со двора.

Тот смерил девочку-блондинку насмешливым взглядом, подмигнул Лукьяновой и вернул внимание платиновой принцессе, упоенный ею.

– Расскажешь, как будешь меня расчленять? – Похабно улыбнулся он ей на ухо, а от неприязни Эммы не осталось и следа.

Она расцвела в его объятиях также неожиданно, как окаменела при разговоре с блондинкой. Дала обнять себя за тонкую талию, спуститься к бледным ногам под юбкой, звонко хихикнула.

– С самыми грязными подробностями, – заворковала она в ответ и бросила на компанию взгляд, в последний раз за сегодня сцепившись глазами с Гришей. – До встречи, Григорий Григорьевич Громов. – Эмма закусила щеку изнутри, сдерживая смех, окликнула подругу. – Лис, идёшь?

– Да! – Младшая Барс спохватилась. Повторив за братом, смерила блондинку рядом презрительным взглядом. – Убери это от меня подальше, не люблю, когда меня окружают некрасивые вещи.

Не прощаясь, убежала вслед за друзьями.

Среди оставшихся повисла пауза. Калейдоскоп праздника вокруг продолжал кружиться, но квартет, забитый ногами в угол игровой доски сильными школы сией, молчал и не двигался. У Гриши кололо в боку и сердце сжималось от сострадания при взгляде на потерянную девочку-блондинку. Хрупкая, юная, красивая. Он надеялся, подобные слова ее не сломали, как маму когда-то. Надеялся, она это переживет.

Андрей виновато чесал затылок, думая, как объяснить новеньким, что его друзья не всегда такие сволочи.

Гриша взглянул на чистое осеннее небо без проводов, замечая, как обесточилась блондинка рядом. Ее обаятельная внешность стала какой-то пустой, будто Эмма высосала из нее всю жизнь. Она смотрела вслед платиновой принцессе и на ее ровном лбу появлялись складки.

На лице Эммы сразу зажглась надпись «не лезь, убьет», когда девочка подошла к их компании, но блондинка не могла отвести от нее взгляд, будто впервые видела шедевр в Лувре. Сглотнула ком в горле. Через силу улыбнулась, обрывая затянувшееся молчание.

– Лиза, – представилась она.

– Гриша.

– Вероника. – Еще раз повторила брюнетка. В противовес платиновой принцессе эта девушка светилась отголоском итальянских кровей. Темперамента, судя по ее уверенному тону, Лукьяновой было не занимать. – Ты Андрей, да? – Андреев кивнул в ответ на ее улыбку. Вероника обратилась к Лизе. – Тебе стоило ответить этой седой стерве. – Недовольно цокнула она, удобнее перехватив лакированную сумочку на сгибе локтя. В отличие от Арсения Барса, сверкающего брендами, на этой вещи кричащих надписей не было. Хотя, глядя на Веронику, с уверенностью можно было сказать, что выглядела она «дорого». – Она так и будет притворяться для всех хорошей, пока не ответишь. Поверь мне, я знаю не понаслышке. Сама такой была. – Лукьянова вздохнула со знанием дела. – Поэтому и твоя мама ей торты предаёт…

– Нет, не поэтому, – Лиза неловко улыбнулась, заломила пальцы.

– А почему тогда?

Гриша оценивающе взглянул на Лукьянову. Было очевидно, что в отличие от Громова, она знала про частные школы все. Острая на язык, уверенная в себе, статная. Казалось, ее ничего не может сломать. Возможно даже, правила своего бывшего учебного заведения она писала сама.

Вероника, в свою очередь, тоже оглядела новых знакомых. Взглядом прямым, почти требовательным. Если бы у Гриши не было такой сестры, как Влада, в этой неловкой паузе он бы сдался и выложил бы Лукьяновой свою биографию. Но старшая сестра у него была, поэтому Вероника об его уверенность споткнулась. Гриша прикидывал, сколько в ее поведении ужаленной гордости от не благодушного приема святой троицы в первый учебный день, а сколько настоящей тяги к справедливости.

– Потому что она моя старшая сестра…

Фраза эта была полна невысказанного, но донесенного. Последние звуки на губах Лизы споткнулись, утонули в гомоне праздничной линейки. Их скрытый кленовой тенью угол снова погрузился в молчание.

От этих слов Грише стало тошно. Представить подобные отношения между сестрами он не мог. На Лизу было больно смотреть. Грише захотелось увидеть, как она улыбается.

Не отпускало ощущения холода, изморози на коже при двадцати шести градусах тепла. Громов обернулся туда, где скрылась святая троица. Казалось, призрачный шлейф до сих пор висел в воздухе.

Эмма смотрела на него так, будто слова конденсатом скапливались у нее над головой. Горящий взгляд по направлению к Громову кричал: ей есть, что сказать. Эмма смотрела особенно долго, но когда открыла рот, слова над ней замерзли, потрескались и испарились. Вырвалось из ее красивого рта, сдобренного прозрачным блеском, нечто уродливое. То, что заставило родную сестру сжаться в комок.

От красивой обертки осталась писклявая болтовня ни о чем и злость к красивым изнутри людям, как Лиза. В этот момент Громов понял, что она станет его проблемой. Потому что девочка, возомнившая себя Байкалом, оказалась лужей. Злой и кишащей червями под зеркальной гладью серых глаз.

И по несчастному стечению обстоятельств лужу с Лохнесским чудовищем в недрах заинтересовал именно он.

– Оу, ладно… – Вероника изумленно кашлянула, но затем собралась и улыбнулась ободряюще. – Давайте тогда, когда мероприятие закончится, посидим в китайском ресторанчике тут рядом? Ты в десятом, Лиз? Тоже уроки должны не поздно закончиться, первый день все-таки. А раз классы маленькие, нам надо дружить. Да, мальчики? – Лукьянова улыбнулась Грише и подмигнула Андрееву.

Все согласились. Разноцветная толпа начала вливаться в открытые двери, шум усилился, новые знакомые отмахнулись от инцидента и начали узнавать друг друга ближе. Гриша болтал, разглядывал разрисованные вручную стены холла первого этажа, поделки из глины на столах, картины, но никак не мог отделаться от ощущения грядущих проблем.

Время покажет, что он был прав.

Что имена неприятных одноклассников, с которыми ему предстояло проучиться всего год, не останутся просто именами в школьном альбоме. Барс, Алиса и чертова Э м м а.

Время покажет, что в итоге они будут иметь значение. Если не в жизни Громова, то в деле об убийстве.

Потому что спустя несколько дней после выпускного тело Арсения Барса найдут на заднем дворе школы.

Не его – их. Останки тела в двух чемоданах от Луи Витон.

Громов не будет сомневаться. Он будет знать: упаковала туда их именно она. Чертова. Эмма. Купер.

Глава 2. Визуальная суета

Первую неделю Громов знакомился с системой обучения. В Вальдорфской школе до восьмого класса не ставили оценки, в третьем ученики писали перьевыми ручками и в тетрадях с чистыми, не разлинованными листами для постановки почерка. В школе был обязательным для всех труд, где дети работали с деревом, медью и глиной; рукоделие, где учились шить, вязать, валять из шерсти, даже ткать. Черчение, изо, поэтика – были нормой здесь. Гриша жалел, что не попал в эту школу раньше.

Здесь к творчеству относились как к вездесущей жизненной энергии, Громов был уверен: тут бы не стали топить его рассказы в унитазе, как в четвертом классе. Но несмотря на то, что Гриша пришел сюда лишь после выпуска, было интересно. Они ходили на уроки к младшим классам: Громов осознал, что не только разбирается в литературе, но может интересно о ней рассказать, вести конструктивный диалог с учениками. Даже у пятиклассников здесь было свое, особенное мнение.

Одноклассники, привыкшие к здешним порядкам, его энтузиазма не разделяли, но между проблесками пофигизма тоже участвовали в школьной жизни. Гриша помнил впечатляющую лекцию от Барсов для пятого класса о важности спорта. Многие после этого записались на отбор в команду гимнастики и хоккея.

Вероника, как и Гриша, привыкала к атмосфере, но быстро разобралась, что к чему. Ее интересовали уроки труда и рукоделия – девушка из высшего общества, оказывается, не боялась запачкать руки. Вызвалась помогать старшим классам разработать и создать своими руками декорации для кукольного спектакля. На деле доказывала, что у нее есть вкус.

Андреев разбирался, кажется, во всем. Его любили дети, парень вписывался в любые инициативы.

Гриша понимал: если у тебя есть хоть капля мозгов и инициативы, учеба в Вальдорфской школе сможет стать настоящим праздником жизни.

Именно поэтому Эмма Купер сюда не вписывалась.

– Эмма, привет! – Гриша отвлекся от учебника, когда к Купер с Алисой Барс на другом конце холла подошли две девочки шестиклассницы. – Мне сказали, ты можешь помочь разобрать ноты оркестра для праздника конца четверти. Когда тебе будет удобно?

Платиновая принцесса, возвышаясь над девчонками на каблуках, опустила голову вниз. Отрешенно нахмурилась.

– Это кто? – игнорируя вопрошающих, обратилась она к Алисе, перехватила сумку на сгибе локтя.

Лениво, почти сонно отбросила волосы за спину, чуть не зевнула. Громов про себя цокнул: вопиющая бестактность.

– Я Маша, учусь в шестом классе, – не уловив в тоне Эмма презрения, пролепетала девочка. Смотрела на нее, как на божество. Как обычно смотрят младшеклассники на старших. – Ты поможешь?

– Я? – Эмма изумилась искренне, небрежно, даже огляделась. Будто личная охрана пропустила к ней недостойного. Громов наблюдал за сценой из угла, скрытый раскидистыми ветвями пальмы. – Встретимся в раздевалке после уроков, – вздохнула Эмма томно. – Там посмотрим.

Гриша скривил губы. Бывают в жизни люди-сорняки, для которых даже такая плодородная, доброжелательная почва для роста, как здесь, кажется чужеродной.

– Спасибо! – просияла Маша, взяла подругу за руку и девчонки убежали по коридорам в класс.

Эмма обернулась к Алисе. Нахмурила брови.

– Нет, ты слышала? – В ее чистом голосе звенело праведное возмущение. – Когда там заканчиваются уроки у шестого? – Губы Эммы под прозрачным блеском растянулись в плотоядной улыбке. – Надой успеть уйти раньше.

Алиса рассмеялась, отмахнулась, поправила лаковую красную юбку. Святая троица пыталась, видимо, из себя сделать бренд, распределив между собой цвета в одежде, но по мнению Гриши они выглядели посмешищем. Возможно, на вечеринках, в своем кругу, были звездами вечера, но здесь… в стенах, где валяли игрушки из шерсти, учителя носили свитера и бусы, а ученики не пользовались на переменах телефонами, Алиса с Эммой выглядели чужеродно.

Клякса экспрессионизма на лугу романтики.

Громов устало вздохнул. Ему было все равно, но это было низко. Низко и не по-взрослому: шестиклашка будет ждать помощи Эммы, пока та умчит в закат на коленях Барса.

Гриша перевел взгляд на окно. Погода в Питере сменилась, как обычно, стремительно. После недели летнего тепла на город обрушилась стена ливня. Стекло под струями воды напомнило ему ресторанчик «Барракуда». Время, когда мама была еще рядом…

– Привет, Григорий Григорьевич Громов, – из прострации его вырвало ставшее привычным от нее обращение. Эмма, будто не была только что токсичной сукой, улыбнулась Грише приветливо. – Завтра будет распределение тем для проектов, правда, не в школе. Ты обязан прийти. – Она встала перед ним, наклонила голову вбок, разглядывая Громова по своей новой привычке.

Гриша поднял на Эмму незаинтересованный взгляд. Провести время со святой троицей еще и вне стен школы? «Покорно благодарю».

– Пришлите мне потом те, что останутся. – Гриша вернулся к чтению.

Но даже если бы был слепым, понял бы, что она не ушла. Не по отсутствующему стуку каблуков, а по пристальному вниманию, которое Эмма отсыпала ему с лихвой в любой ситуации.

«Григорий Григорьевич Громов» – так она обращалась к нему. Всегда. Всегда спрашивала мнение, если оказывалась рядом, даже по поводу нового маникюра. Гриша не отсвечивал. Пожимал плечами, отбрыкивался короткими, сухими ответами. Эмма его не привлекала. Была красива, да, но как только открывала рот, заставляла жалеть, что убийство незаконно. Эмма навязывалась-навязывалась-навязывалась и Громов никак не мог взять в толк, почему ее даже Барс не мог вразумить.

Он не ревновал. Лишь усмехался подобным жестам. Именно поэтому Гриша понял, что все это: внимание, обращение – лишь игра скучающей принцессы. А игры с человеческими жизнями он не поощрял.

– Журналистику, значит, я себе могу забрать?

Громов поднял на нее взгляд резко. Эмма, по прежнему наклонив голову вбок, поиграла бровями. Будто брала на слабо. И черт бы с ней, но журналистика была ему нужна.

Эмма выиграла.

– Где?

Купер просияла. Довольно кивнула, взяла скучающую подругу под руку и ответила уже через плечо:

– Андреев скинет тебе адрес. – Игриво помахала Эмма пальчиками, наклонилась к Алисе.– Как думаешь, он девственник? – громким шепотом поинтересовалась она.

У Гриши все внутри собралось в точку. Манипуляторша.

Алиса брезгливо фыркнула, не удостоила вопрос ответом. Закатила глаза и увела разговор в другое русло под смех Эммы.

Громов захлопнул учебник. Настроение пропало.

Но… всего год. Не так долго.

Гриша запахнул пальто, перешел по мосту канал Грибоедова. Он бы на пару часов завис сейчас в Доме Книги, а не вот это все, но тот давно был закрыт. Прошла всего неделя учебы, а Барсы уже завались в клуб. Для распределения тем проектов, как же. В двенадцатом часу ночи под текилой – самое то.

Гриша шел, курил и мазал пальцами по шершавым фасадам зданий. Не мог взять в толк, почему Андреев поддержал идею. Ладно, Лукьянова – московская принцесса перевелась из столичного лицея из-за скандала с семьей, в который Громов не хотел вникать, но Андрей… они ходили на волейбол и устраивали марафоны по просмотру Звездных войн – вот что они делали. Не клеили девочек в клубе.

Гриша иногда задумывался, ущербный ли – разумеется. В том, что даже после восемнадцати думает об учебе и построении собственного будущего. Романтики хотелось, но как-то отдаленно. Не было еще человека, который его зацепил бы настолько, чтобы в него захотелось вкладываться. По-настоящему. Не потому что принято дарить цветы и ухаживать, лишь бы затащить в постель. А так, чтобы Грише хотелось это делать. Пока на горизонте подобных девушек не было. Тех, кого хотелось бы узнать. Глубоко. Страстно. С отдачей. Громов считал себя ущербным из-за того, что на меньшее размениваться не хотел, но иначе не мог, поэтому смирился.

Взгляд упал на шпили Спаса на крови. Гриша всегда любил Питер. Он здесь родился, но до сих пор его порой принимали за туриста, когда он фотографировал особенно удачно подсвеченные барельефы, закаты и дождь за окном кофейни. Но иначе не мог. Было слишком красиво.

Когда Громову было шесть, они с сестрой на год переехали в Мурманск, затем вернулись. После этой поездки любовь к Северу у Гриши только возросла.

Гриша любил Петербург не наивно и вдохновенно, как приезжие: он видел Питер и страшным, и грязным, но любил город за то, что даже со дна жизни здесь можно было увидеть красоту. Даже живя на окраине, нырнуть в метро и через полчаса почувствовать себя царем в соответствующих интерьерах Эрмитажа, куда по школьному билету все еще ходил бесплатно. Он любил красоту мозаичных шпилей собора, светотени в стеклянном шаре Дома Книги, уличных музыкантов, даже надоедающих ростовых коней. Которые в свое время, как и проклятые продавцы чая, смешно, но его – коренного петербуржца! – развели на кругленькую сумму.

Свернув согласно навигатору во дворы возле Конюшенной площади, Громов к удивлению для себя понял, что ни разу здесь не был. Разветвленные сосуды проходов и кубышки колодцев дворов привели его в открытое пространство, заполненное народом.

Группки подростков, разбросанных по двору, не обращали внимания на шпили Спаса на Крови над крышами, а распивали компаниями крепкие напитки, чтобы не платить сверх цены в клубе. Гриша не понимал, почему отличается: он был с ними одного возраста! Но уже чувствовал себя ворчащим, разваливающимся стариком, когда подошел к нужному входу.

Показал охране паспорт, расстегнул пальто для досмотра, но не успел войти в мерцающее душное помещение, как из дверей на него вывалилась блондинка.

Грише не нужно было на нее смотреть: он по особому запаху, ощущению понял, что в его руках оказалась Эмма.

Она пьяно хихикнула, поймала благодаря Грише баланс, шкодливо улыбнулась и провела руками ему по груди. Затем отступила, прислонившись плечом к стене. Эмма смотрела на него, молчала и улыбалась. Громов вздохнул и закурил. Эмма была не из тех, кого можно было просто обойти. Ее нужно было прожить.

Короткое белое платье по фигуре открывало вид на длинные худые ноги. Тонкие ключицы закрывал водопад белых волос. Губы под прозрачным блеском тонко улыбались. Гриша засмотрелся. На Эмму приятно было смотреть, пока она молчала.

Купер заправила локон за ухо и на призрачном запястье ее сверкнул бриллиантовый браслет, подаренный пару дне назад. От Арсения. Эмма визжала так радостно, что не узнать об этом событии было невозможно. Ее писк проникал даже сквозь шумоподавляющие наушники. Такой была Эмма. Громкой.

Громов спустя неделю учебы знал о ней не только это. Он вообще много чего узнал об Эмме против своей воли. Если ей дарили подарок – каждый об этом знал. Если она ломала ноготь, который был на «типсе», что бы это не значило, а окошка у ее любимого мастера не было на неделе, она плакала навзрыд.

Так Гриша узнал, что Эмма любит Сумерки. Яростно, до дрожи, перечитывает их постоянно. Он ничего не имел против жанра, но одну книгу столько раз читать… у девочки точно была травма. Гриша знал теперь, что Эмма любит смотреть расслабляющие видео с уборкой, несмотря на то, что дома у нее срач. Когда Эмма красилась, любила слушать подкасты про маньяков. Из фастфуда позволяла себе только маленький молочный коктейль, ненавидела мужчин со знаком зодиака «рыбы»: Громов хмыкнул над иронией, узнав, когда день рождения у Арсения. Это был именно его знак.

Гриша курил и наблюдал, как Эмма, главная «нетакуся», играет пальцами со струями дыма в воздухе. Она не верила в женскую дружбу, жизнь после смерти и математику.

Это было главным открытием недели. Эмма Купер была не просто сукой. Она оказалась тупой.

Громов знал, что люди разные. Даже допускал существование мнения, – сказанного, разумеется, Эммой, – что фильмы по комиксам – для ботаников. Девочка в этом не разбиралась, имела на невежество право. Но каким образом она закончила школу, считая, что первая женщина в космосе – Юлия Пересильд, он не знал.

Эмма говорила, что декабристы от октябрят отличаются месяцем в названии, «Пруста» считала смешным звуком и ела только горький шоколад. И пока она жужжала где-то на периферии, Гриша даже ловил извращенное удовольствие от того, что ему повезло наблюдать такого колоритного персонажа. Но когда Эмма, как сейчас, обращала на него свое пристальное внимание, раздраженная желчь в организме вырабатывалась быстрее. Гришу тошнило.

Эмма стояла напротив на влажном осеннем ветру, дышала его дымом и улыбалась. А Гриша понимал под волнами этой улыбки, что ему придется вырабатывать новые защитные механизмы. Его интровертному спокойствию пришел конец.

– Поцелуешь меня?

Эмма решила оборвать паузу именно этой провокацией. Громов не удивился, лишь затушил сигарету, устало хмыкнул.

– Это будет ошибкой исторического масштаба.

– Почему?

Эмма повеселела. Наклонила голову вбок, серые глаза загорелись ярче. Гриша вдруг понял, – на заплеванном асфальте у клуба, со слипающимися глазами и на промозглом ветру, – почему Эмма к нему цеплялась. Он не давал ей внимания. Никакого. А Эмма этого жаждала, этим жила. Она питалась эмоциями, плотоядными взглядами парней из хоккейной команды, трепетной дружбой Андреева, гордым игнором Лукьяновой. Громов же ей не давал ничего. Не огрызался, не спорил, не обращал внимания. Коротко отвечал на прямые вопросы, обходил стороной, а в ситуациях, как сейчас, Эмму попросту терпел.

Для платиновой принцессы было необычно находиться на периферии. Она привыкла быть центром: сплетен, объятий и влажных фантазий.

– Я потеряю последнее, что у меня осталось, – Гриша пожал плечами, не размениваясь на любезности, как Эмма с собственной сестрой, – самоуважение.

Эмму, казалось, резкие слова не задели. Она не поменялась в лице. Смотрела на парня с прищуром, интересом, пытливо. Гриша улыбнулся ей в ответ. Было что-то в том, что Эмма понимала его. Понимала, какой ее видит Громов и не удивлялась его равнодушию. Смотрела, как на диковинное устройство, не зная, какую кнопку нажать, пробовала разные, но не огорчалась, когда схема не срабатывала.

Эмма дернула уголком губ, смирилась с проигранным раундом. Развернулась и зашла в клуб: знала, что Гриша за ней последует. Ему нужна была чертова тема по журналистике.

Запястье обжег штамп, пальто осталось на плечах, миновав гардероб. «Виновница» обняла Гришу со всех сторон «тяжелым дымом», красным светом софитов и музыкой такой громкой, что не слышно было собственных мыслей. Танцпол, как метро в час-пик, был забит сверстниками, отрывающимися под миксованные хиты; по бару маршировали стаканы с накрученным ценником, диджей в экстазе менял треки.

Громов последовал за белым платьем на второй вип-этаж, когда на него благосклонно кивнули «он со мной».

На балконе с оградкой на потертой коже диванов расположилась компания. Барсы на одной стороне, Лукьянова на царском кресле в торце, Андреев на другой. Ждали только Гришу. Низкий стеклянный столик приглашающе был заставлен фруктовыми тарелками, сыром и бутылками явно не местного шампанского в вазах со льдом. Богема.

– Детка, ты где была? – Арсений поймал Эмму за руку, скосил взгляд на Громова: расслабленный, но чуть недовольный.

– Нигде, – Эмма растянула губы в улыбке, – именно растянула, усилием воли, отметил про себя Гриша, – поиграла бровями, присела на подлокотник дивана рядом с Барсом. – Там сейчас шикарно.

Гриша про себя хмыкнул, но быстро сделал незаинтересованное лицо, чтобы ревнивому взгляду Арсения было не за что зацепиться.

К столу подошел официант с кальяном, Громов попятился к стене, не зная, как себя вести. Несмотря на то, что на диване сидел Андрей и Лукьянова, тоже новенькая, вела себя расслабленно, и даже снобы Барсы не вели себя враждебно, ему было неуютно. Депозит за стол здесь был десять тысяч. С человека. Он почитал на сайте.

Семья Гриши не бедствовала. Наверное даже не бедствовала на несколько пунктов выше среднего класса, но отделаться от чувства непохожести рядом с компанией он не мог.

Громову в четырнадцать лет перестали давать карманные деньги, как только он устроился на фрилансе писать статьи. Родители его обеспечивали, давали крышу над головой и еду, никогда не говорили о ценности денег, – по крайней мере лекций «будь ближе к народу» он не помнил, – однако он будто с самого начала знал, что должен зарабатывать на хотелки сам. Возможно, сказалась Влада. Вся она.

Гриша не мог представить, что угощает друзей в ресторане или клубе за родительский счет. Не в его возрасте. Не порицал это, но не понимал уверенности молодых людей в чем-то, что им не принадлежит. Возможно, это была его личная проблема гипер-самостоятельности. Возможно, жизнь без тревоги, передавшаяся от родителей «нужны деньги на бизнес, жизнь, семью», тоже была по-своему хороша. Возможно. Но Громов опоздал, ему было уже не понять.

И все же Андреев с компанией Барсов дружил, поэтому Гриша пообещал себе попытаться. Повторил за расслабленной Лукьяновой: сел на диван. Пальто не снял. На всякий случай. Постарался не дергаться.

– Так что на счет тем для проектов? – Гриша убедился, что говорил с ребятами на разных языках, когда на него уставились четыре пары недоумевающих глаз.

– А, это, – первым отмер Арсений. – Не знаю, есть идеи? – Он безразличным взглядом окинул компанию, лениво сжал голое бедро Эммы, примостившейся на подлокотнике.

Платиновая принцесса, посасывая кальян, пожала плечами. Взгляд ее блуждал по скудному интерьеру вип-зоны, она была не здесь.

– Я думаю взять тему Холокоста, в летней поездке в Германию можно много монументов посетить, – голос подал Андреев, наклонился к столу, перекрикивая музыку.

Эмма выдохнула струю дыма, возмущенно надула губки.

– А почему я не знала, что темой доклада может быть американский гипермаркет? – Задала она вопрос в пустоту.

Лукьянова от неожиданности крякнула. Они с Громовым переглянулись.

– Ты о чем? – Вероника уточнила осторожно, приняла из рук Эммы трубку кальяна.

Лукьянова явно имела опыт в посещении клубов: уверенно махала официантам, просила добавить в чашу углей, улыбалась мимо проходящим парням, накалывала на зубочистку сыр и чувствовала себя хозяйкой положения, закидывая руки на спинку дивна.

Андреев в своей, видимо, привычной манере в компании, которую Громов раньше не замечал, был в моменте весь, активно слушал и подавался вперед, чтобы не упустить суть. Алиса ни на кого не обращала внимания, зависнув в телефоне.

Гриша сидел в пальто.

– Это Костко, детка. – Арсений умильно улыбнулся, притянул Эмму к себе, чмокнул в щеку. Ему явно нравилось чувствовать себя кандидатом наук рядом с платиновой принцессой. – Андрюша говорит про Холокост. – Пояснил он. – Это геноцид евреев.

Эмма приоткрыла влажный рот.

– А-а, – легкомысленно протянула она. – У меня бабушка вроде еврейкой была, в это время в Штаты иммигрировала. – Эмма кукольно хлопнула глазами, обратилась к Андрею. Незаметно мазнула взглядом по Грише, переложила ногу на ногу, почти как в «Основном инстинкте». – Оттуда и фамилия, от дедушки. – Закивала она. – Я могу дать тебе её номер, обсудите все, если возьмёшься за тему, – улыбнулась Эмма очаровательно.

– Да, было бы здорово! – Андреев чуть хвостом не завилял.

Гриша скосил на друга осуждающий взгляд, но тот не заметил. Эмма затянулась дымом.

– Хотя, с другой стороны, – пробубнила она себе под нос, – они уже давно именами пользуются…

Теперь крякнул Гриша и от неожиданности закашлялся. Что это было?

– Чего? – Арсений отвлекся на Громова, которого хлопал по спине Андреев, потерял суть и нахмурился по направлению к Эмме.

– Не важно. – Беззаботно отмахнулась она. – А ты, Вероника, какую тему возьмешь? – Эмма плюхнулась на диван между Барсами, изобразила живой интерес, потеснила Алису.

Последняя свою тему уже знала – «Биохимические изменения в организме при выполнении соревновательных нагрузок в спортивной гимнастике». Об этом она заявила куратору в первый же день, ни у кого не возникло вопросов. Громов отдавал Алисе должное – при своем неприятном характере Барс разбиралась в том, что делала.

– Мне понравилась инициатива с декорациями. – Ответила Вероника, поправила край высоких ботфортов. Громов заметил, как проследил за этим движением взгляд Арсения и как Эмма это заметила. – Думаю, в тему постановок уйду. – Лукьянова умела заводить связи. Гриша был прав в подозрениях – в частных школах, а тем более, в обществе, к которым относилась четверка на диване напротив, действовали свои правила, которых он не знал. – Кстати, Громов, – Вероника обернулась к парню, – у тебя есть готовые рассказы? Десятый класс как раз ищет, что поставить.

Гриша моргнул от смены темы, неловко пожал плечами. Музыка давила на мозг, все разговаривали на повышенных тонах, чтобы хоть что-то слышать.

– Да, Григорий Григорьевич Громов, – тут же вклинилась Эмма, оживленно подалась вперед, – есть у тебя готовые тексты? – тупо повторила она вопрос, но с особой, неуместно-интимной интонацией.

Эмма Купер – застывшая мраморная статуя среди шума и красок молодежного клуба, бросала ему вызов. В какой игре – Громов не знал. И она не собиралась ему сообщать правила.

Эмма не хотела его. Дело было в другом. В чем-то между строк, когда проблески адекватного сознания просвечивали в отшлифованном образе. Она говорила, что периодической система химических элементов называется потому, что ей периодически пользуются, но взгляд ее шептал о другом. «Когда-нибудь ты поймешь», – горело в серых радужках. Гриша списывал этот эффект многозначности на то, что манипуляторы по-другому не умеют. Несмотря на то, что взгляд ее не вязался с незнанием значения слова «холокост».

Умело играла дуру или филигранно имитировала проблески ума? Вот в чем был вопрос.

– Поищу что-нибудь, – с трудом оторвав взгляд от серых глаз, ответил Громов Веронике.

В прошлых школах было проще. Там в лицо говорили «зазнавшийся мажор» и били туда же. Смешно. Отцовский Ягуар был причиной столкновения двух миров раньше, но сейчас, Гриша уверен, его бы засмеяли за подержанную модель. Гришу это не волновало. Но не оценить иронию своего вечного междумирья он не мог.

– Ой, я же тебе не рассказала! – Эмма за секунду сбросила с себя наваждение серьезного взгляда, защебетала на ухо Барсу. – На прошлой неделе я встретилась на улице с репером. – Возбужденно воскликнула она и бесцеремонно вырвала из рук Алисы телефон под ее возмущенное «эй», чтобы подруга слушала внимательно. – С тем, помнишь, в пятнадцатом году на версусе выступал…

– И ты так каждые выходные проводишь? – Громов выключился из общего обсуждения, откинулся на спинку дивана, задал на ухо Андрееву вопрос.

Друг пожал плечами.

– Ну, не каждые… – он смутился.

– А деньги откуда берёшь на вип? – Вопрос был бестактным, но они дружили достаточно долго, чтобы Гриша считал себя в праве без обиняков его задать.

Отец Андрея был предпринимателем, они не бедствовали, но все же по мировоззрению тот был ближе к Грише. Андреев подрабатывал в фирме отца, путешествовал с семейными проектами по стране, любил сосиски в тесте в пекарне Вольчика, спорт, и за ним точно не водилось привычки отдыхать на вип-диванах.

Лукьянова, понятно, почему чувствовала себя как рыба в воде: приехала из Москвы, с другой планеты, с которой даже пятимиллионный Петербург сравниться не мог, но Андреев?

– Арсений снимает весь этаж, – Андрей пробубнил почти виновато, Громов тут же почувствовал укол стыда.

Отвлекся на сообщение от сестры: «Сегодня домой не стоит», – горело приговором на экране. Гриша тяжело вздохнул, потер лицо руками.

– За мной Влада заедет, но если нет, можно у тебя сегодня останусь? Всего на ночь, просто…

– Без вопросов, – перебив оправдания друга, хлопнул его по плечу Андрей.

Гриша благодарно улыбнулся. Андрееву можно было простить любых друзей за то, каким другом был он сам. Возможно, нельзя было простить самого Грилу после бестактных вопросов. Андрей знал ситуацию в его семье, но ни разу не обмолвился об этом. Просто готов был помочь. Громов его не заслуживал со своим сочащимся из пор скепсисом.

– Гриш, – в басах клубной музыки не было слышно, кто задал вопрос, но услышав не полное имя, он сразу понял, что не Эмма. – Ты после выпуска куда собираешься поступать? – его в общий разговор снова втягивала Вероника.

Громов оттянул ворот свитера под пальто. Становилось жарко.

– Может и никуда, если на бюджет не поступлю, – спокойно ответил он.

Вариантов было много, делиться конкретно в этой компании он ими не хотел.

Арсений удивленно охнул, пихнул молчаливую сегодня сестру в плечо, обращая на Гришу внимание.

– Вау, бюджет! – Одобрительно покачал он головой. – Так оригинально, давно этого слова не слышал! – Восхитился Арсений абсолютно искренне.

Гриша про себя закатил глаза. Почувствовал, как Андрея рядом ссутулился.

– Оригинальность для писателя – святое, – с примирительной улыбкой развел руками Громов, не желая вступать в полемику.

– Это правильно. – Одобрил Барс. Гриша скрипнул эмалью. «Ну, теперь-то я спокоен за свое будущее», – скривился он про себя. – Алиса вот, – Барс кивнул на сестру, – разрывается между дантистом и дизайнером.

Эмма рядом нахмурилась, вынырнула из своей личной реальности.

– Дантист? Это Пушкина который убил?

Гриша прочистил горло, чтобы не охренеть в голос. Слов не было. Засмеялся только Арсений, Лукьянова округлила глаза, Андрей улыбнулся тепло, Алиса не обратила внимания.

– Детка, ты кури, не отвлекайся. – Барс приобнял Эмму. – А дантист, это в смысле стоматолог, – благосклонно объяснил он, чмокнул девушку в макушку.

– А, как это я не поняла. – Эмма с очаровательной наивностью хлопнула себя по лбу. Громов прислушался. Звона не было. – Ты такой умный, я заново в тебя влюбляюсь каждый раз в такие моменты, – она подняла на парня чистый взгляд Мэрилин.

Гриша хмыкнул. Взял со стола бутылку спрайта в стекле. Удивляться тому, как Эмма выжила в этом мире и даже сдала ЕГЭ, он не перестанет, но совершенно не удивлялся тому, почему Барс смотрел на платиновую принцессу с маниакальным обожанием. Разумеется, в перерыве между разглядыванием ног Лукьяновой.

Потому что Эмма смотрела на него так. Томным, бархатным взглядом, который кричал «ты лучший». Такому взгляду и сам Гриша простил бы все грехи. Вот в чем был ее секрет.

– Безвозвратно? – Пропел Арсений ей в губы, наслаждаясь тем, как Эмма льнула к нему.

Она медленно кивнула, взглянула на парня из-под ресниц.

– Как кетчуп, вытекший из бутылки.

Спрайт вытек у Громова через нос.

Глава 3. Тихий хаос

– Мне пора, – через полчаса Громов уже не чувствовал мозга от громкой музыки и бессмысленных реплик новых одноклассников.

– Мы проводим! – Тут же вскочила с места Эмма.

Гриша кивнул Андрееву, – ночевка у друга отменилась, – процессия начала спуск по лестнице. Вежливость Гриши норовила раствориться в душном воздухе клуба, когда у гардероба компания зависла еще на десять минут. Арсений переговаривался о чем-то с подошедшим парнем, затем они ушли в туалет и вернулись с мутными глазами. Гриша тяжело вздохнул и вывалился на улицу. Сразу заметил Владу на каршеринге.

– Спасибо за продуктивный вечер, – с явным сарказмом выплюнул он, но броня самоуверенности святой троицы была невосприимчива к подколкам.

– А что было бы, если бы остался! – То ли с ответным сарказмом, то ли искренне усмехнулся Арсений, попытался приобнять рядом стоящую Эмму, но промахнулся и запнулся о собственную ногу под ядовитый смешок сестры Барс.

– Да, Григорий Григорьевич Громов, – проникновенно заглянула ему в глаза Эмма, плавно шагнула вперед. – Если бы ты остался, было бы куда плодотворнее.

Гриша не уловил намерение и от того попался в ловушку: мягкие губы Эммы впечатали мокрый поцелуй в его щеку. Громов нахмурился и через секунду понял, что именно это Купер и нужно было – его эмоции, замешательство, победа в одной ей известной игре.

Он никак не отреагировал. Отошел на шаг, кивнул Веронике и Андрееву, Арсений пьяно засмеялся себе под нос. Эмма столкнулась с Гришей долгим взглядом и только через несколько секунд отпустила. Когда он развернулся к компании спиной, стало легче дышать, хоть затылок и колол внимательный взгляд серых глаз.

Он торопливо зашагал к машине, открыл переднюю дверь и услышал в след нахальное от Барса:

– Наш тихоня-поэт, оказывается, любит дамочек постарше!

Комментарий относился к Владе за рулем автомобиля. Гриша развернулся, все внутри него взвилось. Сукины дети. Он хотел помчаться к пьяному Арсению, схватить того за рубашку и трясти, пока мозги на место не встанут, но не успел открыть рот.

– Садись, – спокойно приказала сестра.

Гриша помялся, но затем выполнил приказ. Насупился, поджал губы. Комментарий был безобидной шуткой, но он знал, что с этого все начинается. Так проверяли у новеньких границы. Спустишь на тормозах первый раз, второй, одну шутку за другой и не заметишь, как тебя уже макают головой в унитаз. Однако с сестрой Гриша спорить не хотел. Только излучал раздражение в автомобильном салоне.

Влада со вздохом цокнула, Гриша перевел на сестру взгляд. Ее словно созданные для осуждения глаза закатились, уголок губ тронула улыбка. Влада поняла его без слов. Всегда понимала. Гриша был уверен, что ей было плевать на комментарий Барса, однако от чего-то именно сейчас захотелось мальчишку поставить на место. Но он не знал, как. Гриша никогда не дрался. А ядовитый сарказм на Арсения не действовал. Поэтому действовала Влада.

Она потянулась за сумочкой, убрала длинные, темные, как у Громова, волосы в пучок, открыла дверь со своей стороны. Поставила сумку на водительское сидение и вытянула из нее пистолет. Глаза Гриши расширились.

Влада же, со смазанным после дня макияжем, в спортивках, вальяжно обошла капот и встала возле машины, опустив пистолет. Наклонила голову вбок: от этого движения компания одноклассников отмерла и испуганно отпрянула.

– Ты что-то сказал? – с гениально сыгранным непониманием произнесла Влада и взяла Арсения за горло взглядом. Тот промолчал. Влада хмыкнула. – То-то же.

Развернулась, села в машину и лихо выехала из двора. Гриша отупело пялился на сестру. Влада заметила его взгляд и тихо рассмеялась, кивая на сумку.

– Нашла на квартире бабушки вместе с пульками, все забываю из сумки выложить, – пояснила она и Гриша убедился сам, что пистолет ненастоящий, это было видно даже невооруженным взглядом профана: внизу на магазине торчал болт.

Пистолет был игрушечным. Но издалека это невозможно было понять. Гриша, сбрасывая напряжение, рассмеялся.

– Ты – это нечто, – покачал он головой. – Даже не знаю, как ко мне теперь будут относиться.

– Как к пацану, подцепившему вооруженную милфу, – крякнула Влада и выехала на Невский проспект. – Та девочка на тебя прямо вешалась. Намечается что-то? – Она игриво скосила на Гришу глаза, усмехнулась.

Громов поморщился, оттянул ремень безопасности, начавший душить.

– Она не в моем вкусе. – Проворчал он. – Она дура.

Влада хмыкнула, перестроилась в левый ряд. Огни Невского проспекта мелькали на ее лице, Гриша засмотрелся. Влада была для него всем. Считай, она его воспитала. Разница в семь лет не мешала быть близкими друг к другу, смотреть одни и те же фильмы и понимать шутки одного поколения, но при этом Влада всегда для Гриши была старшей сестрой. Во всех смыслах.

Это она прекратила издевательства над ним в четвертом классе, по очереди отметелив каждого из обидчиков. Это она учила Гришу бриться, потому что у папы не было на это времени. Влада отвозила его в школу в детстве, заставляла мыться, когда в переходном возрасте он стал ходячим биологическим оружием и покупала на дни рождения комиксы. И заставляла читать. Несмотря на то, что у них было еще трое младших братьев, ближе у Гриши не было никого. Влада была тем человеком, к которому Громов мог пойти с самым стыдным проступком. Она защищала его перед родителями и понимала.

Влада была умной, прямой, сильной и красивой. Зеленые глаза, совсем как у него, блестели золотыми крапинками в свете фонарей. Влада вела машину сосредоточенно, но думала о чем-то своем. Затем снова вернулась в реальность, ее щеки в веснушках округлились яблочками от улыбки.

– Дура? Обычно для парней это является достоинством.

Влада озорно прищурилась.

– Не с такой сестрой, как у меня. – Патетично прижал руку к груди Гриша.

– Ты прав. – Спокойно приняла старшая Громова комплимент. Пожала плечами, свернула на Лиговский проспект. – Прости, что задала такие высокие стандарты. Я не специально, оно само. – Она театрально заправила локон за ухо, дернула верхней губой и показала фак подрезавшему их Ниссану.

Гриша тихо рассмеялся.

– Но больше всего мне в тебе нравится скромность.

– Тонко. – Кивнула Влада с улыбкой, свернула на Суворовский и вскоре остановилась на одной из Советских улиц, недалеко от БКЗ. Влада отстегнула ремень безопасности и развернулась к брату всем корпусом. – Проблемы с мажорами в школе?

В глазах ее блеснула опасная эмоция. Гриша знал сестру: за своих она готова была порвать. Не фигурально, а буквально. Он бы, в целом, не удивился, если бы в сумочке каким-то образом у Влады оказался настоящий пистолет. Охренел, но не удивился бы. Она всегда была смерчем.

– Да нет. – Он пожал плечами. Громов не чувствовал, что проблемы могут возникнуть. Его новые одноклассники были удовлетворены своими жизнями, им незачем было срываться на нем. Они были просто беспечными и бестактными, но не злыми. – Просто они живут в своем мире, а я пытаюсь учиться.

Опасная эмоция в глазах Влады потухла, она удовлетворенно кивнула.

– Тяжело сталкиваться с другой системой ценностей. – Они вышли из машины, направились к отелю. – Но ничего, еще год, и будешь выбирать себе сам окружение. – Тяжелая рука Влады опустилась Громову между лопаток, он закашлялся. Гриша давно ростом перегнал сестру, но ее рукопожатие и похлопывания по плечу до сих пор невероятным образом заставляли его морщиться от боли. Как в стройной девушке помещалось столько силы, он не понимал. Видимо, Владе сразу за двоих силы досталось при рождении. Громову же оставалось быть интеллектуалом-пацифистом. – Кайфуй, пока можешь. – Влада вошла в парадную, на рецепции, не прекращая говорить, отдала паспорт девушке за стойкой. – Школа нас только учит сталкиваться с дебилами. – Она вздохнула и Гриша только сейчас, под электрическим светом ламп увидел, какой усталой выглядела сестра. Он знал, почему они здесь. Измочаленные нервы Влады не выдержали. Снова. Сейчас он бы ее не осудил, если бы Влада даже выстрелила в Барса. Громов знал, что у сестры безграничное терпение. Но если все-таки добраться до его границ, она будет беспощадна. – Потом тебе с ними еще и работать надо будет.

Гриша понимающе кивнул и напрягся. Они прошли в номер.

– У тебя-то как? Как дела? – Он рухнул на кровать, стянул пальто. Им с Владой не привыкать было спать в одном номере. Рядом Гриша заметил рюкзак Влады: видимо, даже не заселившись, она сначала оставила тут вещи, прежде чем ехать за ним. Как провернула это – Гриша не знал. Он много чего не знал о сестре, несмотря на их близость. И чувствовал, что узнавать не нужно. – Отель, – он многозначительно обвел интерьер рукой. – Все нормально?

Влада поморщилась, передернула плечами. Включила чайник и потерла переносицу. Аура усталости стекала с ее плеч.

– Нормально, только бессимптомно.

– Что случилось?

Гриша знал, что случилось. Отец. Это было единственным, что могло вывести Владу из себя. Что могло заставить ее на несколько ночей сбежать и, он уверен, оплатить отель кредиткой. Кто бы мог подумать, что желание убежать из дома может возникнуть не в пятнадцать, а в двадцать пять. Но Гриша был рад этому. Все лучше, чем сутки напряженной атмосферы дома. Здесь Влада могла хотя бы отдохнуть.

– Поцапались. – Пожала плечами Влада. Бросила на Гришу взгляд и тут же предупредила его напряжение. – Нет, ничего такого, – она поджала губы и выдохнула мировую усталость. Гриша почувствовал волну облегчения, прокатившуюся по организму. – Но я опять вместо ответов на вопросы столкнулась с истерикой ужаленного эго. – Она закатила глаза. – Кто бы мог подумать, что за предложение «давай сократим расходы, если они превышают доходы» можно быть посланной нахер с криками.

Влада невесело усмехнулась и разлила по чашкам чай.

– А что было между?

Гриша внимательно всматривался в ее лицо. Синяков не было. Отец никогда их не бил, но после того раза Гриша не мог остановить себя и при каждой ссоре Влады с отцом искал следы. Сам не знал, что сделает, если найдет.

Тот день разделил его жизнь на «до» и «после». Когда семнадцатилетняя Влада подралась с отцом. Когда столкнулись два характера: его и ее, им воспитанный.

Когда отец хотел преподать подзатыльником дочери урок, когда хотел показать, чтобы она, девчонка, не учила его вести дела, а Влада не растерялась и не расплакалась. Она ответила. Потому что боксу ее тоже обучал отец.

Гриша бы так не смог. Он все видел и понимал, что не смог бы в себе найти столько ярости, чтобы ответить любимому отцу. А ведь они его любили. Он был умным, уникальным человеком, широкой личностью, но с эмоциональным интеллектом улитки. И хрупкое его эго выдержать критики не могло. Тем более от дочери.

Драка длилась всего три удара, закончилась случайно и нечестно: Влада нырнула под отцовскую руку, боясь челюстью встретить кулак мастера спорта по миксфайту, и не рассчитала разницу в росте с вынужденным спарринг-партнером: вместо того, чтобы впечатать кулак в пресс, она поставленным отцом же ударом врезала ему по яйцам. Он несколько дней не мог ходить и в моменте чуть не задохнулся.

Это было страшно. Все это. И то, что отец не может встать, и то, что дышать не мог, и то, что Влада победила и особенно – что ей вообще пришлось победить. Страшно, что напал тот, кто должен был защищать. Что тот, кто обожал свою принцессу, первенца, не выдержал конкуренции. Что в принципе как конкуренцию ее идеи для бизнеса воспринимал.

Страшно было подойти и помочь папе, потому что Влада не знала, не продолжит ли тот драку. Страшно было видеть все это и ничего не делать. Страшно было, что Гриша не мог сестру защитить.

– В том-то и дело, что ничего.

– И ты сразу уехала? – Напряжение в голосе прорезалось снова.

– Да, не волнуйся. – Влада недовольно и сочувственно отмахнулась. Гриша знал, ей не нравилось, что он до сих пор помнил эту давнюю историю, что каждый раз волнуется за сестру, но она понимала его. – Могла бы и остаться, – покачала Влада задумчиво головой, – но с его настроением иметь дел сегодня уже не хотела, меня это вымотало. – Она со старперским вздохом опустилась на кровать. – Казалось бы, – взгляд Влады уперся в пространство, – после всего, что я делала и делаю… – Гриша услышал за этим гораздо больше, чем было сказано, только не знал, чего, – а с ним… каждый раз, как первый. – Влада застыла осколком льда, перебирая картотеку навалившихся проблем. – Не бери в голову. – Она махнула рукой, шумно сербнула чаем и развалилась на подушках.

Маленький номер вмещал в себя лишь ванную, две кровати, стол и телевизор на стене. Желтый свет фонаря из двора-колодца прямоугольником выделялся на полу. Они так и не включили свет.

– Но я хочу. – Возразил Гриша, повернулся к сестре. – Почему я не могу тоже работать в компании? Может самоуверенно, но я разве я не был бы адекватнее большинства работников?

Влада хмыкнула, без слов говоря «безусловно», но затем снова стала серьезной.

– Не начинай. Погоня за деньгами…

– Да какими деньгами, Влада! – Гриша не выдержал, всплеснул руками и поднялся, начав мерить шагами маленький номер. – Я просто хочу быть полезным. – он посмотрел на сестру с мольбой.

– Будь полезен в творчестве, – Влада задумчиво закусила губу, опять провалившись сознанием куда-то, но с трудом все же вернула брату взгляд, – придумай, как его монетизировать. – Менторским тоном произнесла она и ее зеленые глаза стали темнее. – Работа на отца тебя затянет с концами.

– Но ты же…

– Я – не творческая личность. – Мягко, но безапелляционно возразила Влада. Распустила темные волосы, хлебнула чая, помассировала кожу головы. Непривычно ее было видеть в спортивках. Обычно Влада всегда была с иголочки. – Мне… – она запнулась, то ли оборвав себя нарочно, то ли по рассеянности потеряв мысль. – Я – не ты. Нечего тебе там делать, грязь одна. Не всегда, но иногда – тоже достаточно. Нет, Гриш. – Влада покачала головой. Громов хотел расспросить, что за грязь и почему Влада вообще выражается так, но не стал. – И не вздумай к отцу с этим идти. – Припечатала она неожиданно, как всегда, стальным тоном. – Ты знаешь, что его слово хоть и закон, но управляю всем я. – Гриша был в курсе. – Полезешь – дам тебе рекламные статьи перепечатывать и подохнешь под горой бумаг.

Последняя угроза была сказана скорее с заботой. Гриша оперся на подоконник, проследил взглядом со второго этажа за гуляющим по двору голубем.

– Просто понять не могу, почему ты так категорична. – Примирительно пробубнил он.

– И надеюсь, никогда не поймешь. – Себе под нос прошептала Влада. Вздохнула и мягко улыбнулась, обращая на себя внимание брата. – Я знаю, что это отстой: то, что я мотаю тебя с собой и не говорю подробностей, но просто не забивай голову. – Она улыбнулась устало и Гриша не мог с ней спорить больше. – Учись, гуляй с друзьями, найди подработку, трахни ту дуру-блондинку, наконец…

– Иу! – Скривился Гриша и Влада громко расхохоталась в темноте номера.

Громов не выдержал, улыбнулся тоже.

– Как хочешь. – Хмыкнула она. – В общем, наслаждайся последним годом юности. – Сделала Влада неопределенный жест рукой и допила махом чай, скривившись от кипятка. – И не держи зла.

Гриша плюхнулся на свою кровать, скинул обувь.

– Мне нравятся отели, на самом деле. – Улыбнулся он, взял с тумбочки пульт. Дома кабельного не было, все единогласно считали его мусорной свалкой, но посмотреть в отеле тупое шоу было святым. – Как будто мне снова восемь, и мы снова в той поездке по городам. – С ностальгией улыбнулся Громов. – Мой персональный Диснейленд.

– Типа того… – тон Влады был невнятным. – Даже горжусь собой, что ты так это запомнил.

– В смысле? – Гриша приподнялся на локтях, посмотрел на сестру.

– Да не, нормально все. – Она карикатурно улыбнулась, показывая два больших пальца вверх. – Вредная еда к твоим услугам. – Кивнула Влада на полный пакет чипсов и шоколада между кроватями. – Включай телек.

Гриша прищурился неодобрительно, потому что чувствовал, как много недоговаривает сестра. Но он ее слишком уважал, чтобы наседать с вопросами. Знал, что у Влады все под контролем.

Оставался опрос: что под контролем у него?

Глава 4. Похер-сити

Тема проекта была выбрана. Эмма благосклонно не стала бороться с Громовым за журналистику. Он собирал данные и вливался в тихий поток осени, ощущая себя желтым клиновым листком на глади воды.

В холлах после уроков было пусто. Гриша к собственному стыду не хотел возвращаться домой. Знал, что Владе нужно помочь с младшими и никогда не отказывался забрать тех с занятий, когда мог, но в такие дни, как сегодня, – дождливые, пасмурные, когда чай требовался внутривенно, – сдавался на волю погоде и засиживался допоздна в уютном кресле холла третьего этажа.

Теплые желтые стены рукописными мазками, – в этом году их вручную обновляли родители и учителя, – обнимали Гришу бережно, но не так крепко, чтобы уснуть. Он представлял себя в семейном доме в Сосновом бору, листал «Словарь сатаны» Амброса Бирса, как в первый раз хихикал над определениями и неспешно выписывал источники данных проекта.

Рядом не хватало человека, способного этот особый уют с ним разделить, но осень шептала на ухо: чувствовать себя сейчас одиноким – нормально. Все чувствуют.

Сегодня его кресло оказалось занято. Худая, бледная Эмма уместилась в нем вся: перекинула ноги через подлокотник, укуталась в один из брошенных здесь красных пледов и спрятав под ним неизменно белое платье казалась особенно румяной.

Эмма читала. Конечно, Сумерки. Обычно книга в руках Купер смотрелась чужеродно, будто блогеру-инфлюенсеру дали подержать рекламируемый товар, который сразу после съемки полетит в мусор, однако сейчас, в свете торшера, под малиновым пледом и дождем за окном, книга ей удивительно шла.

Эмма не сразу услышала шаги. Подняла на Гришу глаза от страниц, захлопнула внушительный томик.

– Привет, Григорий Григорьевич Громов, – привычное обращение карябнуло слух, но Гриша не напрягся по обыкновению.

Сейчас Эмма улыбнулась ему расслабленно, без подтекста и скручивающего кишки в узел пристального внимания. Смотрела на Громова буднично. Как на одноклассника.

Пасмурный свет сквозь желтый тюль ложился на ее плечи, Эмма в белом платье с малиновой драпировкой пледа казалась орхидеей среди зарослей пальм и фикусов по углам зоны отдыха. Громов очередной раз подумал, что из нее бы получился отличный персонаж. На писательских курсах говорили, что сюжет двигает конфликт: внешний или внутренний. Жизнь Эммы Купер была гладкой и сказочной, но конфликта в ней самой было предостаточно.

Другое дело – реальная жизнь. В ней люди конфликтов избегают, вырывают из своей жизни тех, кто его создаёт. Но Эмма в местной флоре укрепилась основательно.

– Не надоело? – Гриша ощутил усталый дзен после насыщенного дня, поэтому хмыкнул беззлобно, кивнув на книгу в руках Эммы.

Тоже взял плед из стопки, рухнул на соседнее кресло и довольно, как кот, поерзал, угнездовываясь максимально удобно. Посмотрел на Эмму с весельем. Сегодня он был не против поговорить, это было забавно: как за несмышленым котенком наблюдать.

– Любовь и вампиры не могут надоесть, – Эмма прижала книгу к груди.

– Ты правда перечитываешь все время одну и ту же книгу? – Вежливо, – Амброс Бирс называл это самой приемлемой формой лицемерия, – поинтересовался Громов.

Недоверие к этой части новой для него реальности щекотало интересом внутреннюю сторону щек, заставляя умилительно улыбаться.

Одну и ту же книгу? Правда? Можно было бы сказать, что Эмма читает медленно, либо правда фанатка, как те, кто раз в год перечитывает цикл Гарри Поттера. Но раз в год! И Эмма читала быстро. Даже Андрей говорил, что за всю старшую школу Эмму с другой книгой не видел. Такого Гриша в своей жизни еще не наблюдал.

– Да. – Эмма кивнула уверенно, в ее взгляде заблестели смешинки. Она точно понимала, чему удивляется Гриша и подтверждала факт. – Только не одну, это серия. Их семь, – ее озорная улыбка и правда была индульгенцией.

Громов не удивлялся тому, что у Эммы много друзей. Она могла быть приятной. К тому же многим нравятся эмоциональные качели. Многие любят рядом с собой держать человека, которого до колик смешит слово «Пруст», любят чувствовать себя умнее на фоне таких людей. Громов понимал, что Эмма может быть очаровательной, когда захочет. Однако все еще помнил о том, как она общалась с родной сестрой. И несмотря на его хорошее расположение духа сегодня, знал, что завтра «Григорий Григорьевич Громов» снова подточит ему зубную эмаль.

– Это меняет дело. – Гриша спрятал сарказм за улыбкой. Это был редкий момент, когда с кем-то из святой троицы он мог поговорить без подколок. – Какая твоя любимая цитата?

Их прищуры встретились. Его – подозрительный. Ее – веселый. Казалось, Эмму нельзя вывести из равновесия, если она сама того не хотела. Рыдания из-за сломанного ногтя не в счет.

Эмма смотрела на него, будто знала, чем все закончится. Его жизнь, ее, человечества. Смотрела, будто знала во сколько точно на землю упадет метеорит. И давно с этим смирилась.

– Эйфория – обратная сторона истерики, – улыбнулись только ее губы. Гриша пустил смешок.

– Тонко.

– Я бы сказала – жизненно. – Взмахнула пальчиком в воздухе Эмма. Может, она Грише мерещилась? Как и всем вокруг? Была давно почившим приведением с тяжелым характером, которому делать было нечего больше, кроме как цепляться к окружающим и читать. Поэтому – белые волосы. Поэтому – белая одежда. Поэтому – одна и та же книга. Потому что с ней в руках она и умерла. – Над чем работаешь?

Серые глаза смеялись над задумчивостью Гриши. Он уронил взгляд на ноутбук на коленях, папку бумаг. Опомнился.

– Пишу рассказ по мотивам «Превращения» Кафки.

Эмма хихикнула.

– Смешная фамилия. – Эмма потянулась в кресле, поправила юбку. Взглянула на Гришу исподлобья, ласково. – И в кого он превращается?

Гриша нахмурился, сглотнул, провел ладонью по волосам. Наверное, тем, кому не нужно обсуждать с девушкой общие интересы, вести беседу и вникать в ее образ мышления, это нравилось. Вопросы Эммы, непонимание, восхищенный взгляд, нежное «ты такой умный». Барса понять Гриша мог. Не мог только Эмму.

Это нарочитая игра в пустышку? Или выборочное мимикрирование под человека?

– В мерзкое насекомое. – Он откинулся в кресле. – К которому со временем теряет сочувствие даже семья. Это аллюзия на одинокого человека перед лицом неотвратимости судьбы.

Рот Эммы приоткрылся, Громов прочел в ее взгляде желание продолжить, утянуть его в свой омут, опять задать ненужный, бестактный вопрос, надоесть, но их прервала появившаяся в холле компания.

– Болтаете об Эдварде Каллене? – Арсений рассмеялся над собственной шуткой, поменялся с Эммой местами и усадил ее себе на колени в одно движение.

– Да ну тебя. – Эмма цокнула, закатила глаза, недовольная тем, что ее новую игру с Громовым прервали, но веселости не потеряла. – Скажи лучше, когда мы в «Берч» пойдём?

На третье кресло в полукруге опустилась Алиса, Андреев кивнул Грише, облокотился позади на спинку его кресла. На скамейку рядом села Вероника, которая снова привела с собой Лизу. Гриша гадал: Лукьяновой правда нравилось общаться с младшей Купер или в ее компании она везде появлялась, лишь бы задеть Алису с Эммой? Потому что девушками присутствие сестры десятиклассницы явно было не по душе.

– Позже. – Барс отмахнулся, тут же об Эмме забыл. – Андреев, я тебе говорил про защиту сегодня?

Эмма недовольно толкнула Арсения в плечо.

– Ну, А-арс. – Законючила она

– Эмма, – ее имя из уст Барса прозвучало неожиданно жестко, – не делай мне мозги. Позже – значит, позже, – заткнул он девушку раздраженно, будто она произнесла не одно слово, а измывалась над ним, как над Громовым, уже несколько недель без остановки.

Эмма замерла, окаменела. Глаза ее наполнились слезами, она отупело поднялась и тенью поплелась в туалет. Алиса шикнула на брата недовольно, поспешила в след за подругой, как и Лиза.

Гриша гадал: платиновая принцесса правда такая чувствительная или представление это было разыграно персонально для него? Для окружающих? Эмме нравилась жалость?

– Арс, это было грубо, – недовольно протянул Андреев.

Смена настроений никого не порадовала, Гриша переглянулся с такой же ничего не понимающей Лукьяновой.

– Она только так и понимает, – отрезал Барс пренебрежительно, но Андрей не унимался.

– Ладно тебе. Эмма права, тренировка кончилась, побудь с ней. – Добрый Андреев не понимал, что проблема не в нем. А в странных, полярных отношениях сладкой парочки. Секунда обожания, ненависть и снова примирение. Видимо, у них так было заведено. – Я потом к тебе подойду все обсудить, – улыбнулся Андреев миролюбиво и просиял, когда в холл вернулась Эмма.

Макияж был поправлен, Барс взяла ее под руку, а от семенящей рядом Лизы Эмма отмахнулась, как от мухи. Гриша скрипнул зубами. Его не задевали личные обращения Эммы, но видеть, как Лиза становилась беззащитной рядом с сестрой, хотела успокоить, а получала лишь пинки в угол, поднимало в нем волну жаркую и злую. Лиза выглядела ногами забитым щенком, в глазах ее слезинками сверкало разочарование.

Арсений поднялся на встречу Эмме, заключил ее в объятия, небрежно хмыкнул. Эмма сдалась: хихикнула в его руках, приняла сладкий поцелуй в губы и завершила спектакль – что и требовалось доказать. На жертв обстоятельств – сестру – ей было плевать.

Рука Барса опустилась ниже, под белую юбку платья, и грусть с Эммы как рукой сняло. Она взвизгнула, засмеялась, взяла Арсения под руку. Гриша в отвращении скривил губы. Сколько драмы.

– Пойдём. – Арсений махнул сестре. Опомнился. – Ты хотела позвать Веронику?

Довольный прищур Барса прошелся по брюнетке, внимание присутствующих обратилось к ней. Вероника царственно поднялась со скамьи, сложила руки на груди, оттянула ворот черного свитера Прада, удивленно выгнула бровь. Гриша в детстве сколько не старался, так и не научился подобное делать. А Влада умела. Лукьянова почти даже могла сравниться со старшей Громовой в грозности в этот момент. Почти.

Алиса опомнилась, всплеснула руками.

– Да, Лукьянова, пойдем с нами, я покажу свой прошлогодний проект по спектаклю, пригодится в твоем, – Барс закинула на плечо лаковую красную сумку, улыбнулась доброжелательно. «Не стоит верить этой улыбке», – переглянулся Громов с Вероникой. – Про него даже статья в журнале была, грандиозный был перфоманс.

Лукьянова подумала секунду.

– Лиза с нами? – Почти с вызовом, ответив похожей улыбкой, задала она четкий вопрос святой троице.

Гриша в который раз удивился тому, как нелепо эти четверо смотрелись в стенах школы, расписанных вручную. Будто сошли только что с подиума. В черном Лукьянова, в белом Купер, в красном Барсы. Карикатуры на фоне реальной жизни.

– Лизе с нами нельзя, – Эмма крепче прижалась к боку Арсения, отбросила за спину белые волосы.

Гриша кожей почувствовал, как младшая Купер рядом сникла, но виду не подала. Вместо нее возмутилась Вероника.

– И почему? – Упрямым, громким вопросом остановила она уходящих ребят.

Эмма обернулась на Лукьянову недоуменно, нахмурила брови, покосилась многозначительно на Алису, будто спрашивала, кто новенькой выскочке в принципе дал голос. Затем вздохнула устало.

– Вероника, – Эмма смотрела на свой маникюр, – ты обо идешь, либо нет. – Наклонила голову вбок и взглянула на Лукьянову исподлобья, предупредительно. – Но человеком, которому я буду объяснять мотивацию своих решений, ты не станешь. Лиз, – Эмма обратилась к сестре, улыбнулась ободряюще. – Увидимся дома.

Хитрый ход. Младшая Купер тут же закивала. Гриша проклял наивность юных душ и тех, кто ею пользовался.

– Все нормально, иди. – Обратилась Лиза к Веронике. – У меня все равно домашки полно.

Эмма довольно кивнула, направилась под руку с Барсом к выходу. Алиса утянула Лукьянову из холла, которая торопливо успела обнять младшую Купер на прощание и прошептать «извини». Лиза понимающе улыбнулась. Андреева позвал куратор, а Гриша, смотря в след святой троице, ощутил раздражение. Не обезличенное, как е надоедливой мухе, которой Эмма была все это время. Целенаправленное.

Старшая Купер, скрываясь за поворотом, обернулась и хмыкнула:

– До встречи, Грегор Григорьевич Громов.

Гриша замер в желтом пространстве холла.

– Ты слышала? – Округлил он глаза, обратился к Лизе.

– Что? – Лиза мотнула головой. Ему послышалось? Или Эмма назвала его именем главного героя романа Кафки? Нет, показалось. – О, Превращение. – Лиза присела на скамью, увидела название на распечатанных листах бумаги, с любопытством улыбнулась, смущенно посмотрела на Гришу. – Изучаешь или уже анализируешь?

У Громова в груди разлилось тепло. Вот, что он хотел ощущать рядом с людьми. Не конфликт, противоречие, раздражение или возмущение, а понимание. Он широко улыбнулся.

– Интерпретирую.

Искренний взгляд Лизы его потопил. Без подтекста, без скрытого смысла, без пустоты. Настоящий, наполненный интересом, улыбкой, взгляд.

– Интересно, – щечки Лизы порозовели, Гриша приосанился.

Ощутил себя сильным, мужественным и умным. Редкое ощущение для него. Рядом с Владой, здесь, среди хамоватых новых знакомых, не было повода расправить плечи. Гриша вдруг выпрямился и сел.

– Хочешь на спектакль сходить? – Неожиданно вырвался у него вопрос. Громов осекся, смутился, но затем посмотрел на Лизу уверенно. Почему нет? – По этой теме. – Он кивнул на бумаги. – У меня есть две контрамарки, но не думал, что найду кого-то, кто хотя бы в курсе, что Кафка – это не уменьшительно ласкательное от «каши», – хмыкнул он, Лиза широко улыбнулась.

– Я с удовольствием.

Гриша понял, что нашел единственного человека, не вхожего в компанию Барсов, с которым можно поговорить. Несмотря на то, что человек этот состоял в кровном родстве с ядром созависимой шайки. Сходства все равно не было.

Лиза была не просто доброй и милой. Она была интересной и смышленой, не погодам для шестнадцати лет. У девушки было много достоинств.

Но главное, он осознал это мимоходом и скривился от гадкого аргумента, рожденного собственным сознанием, – она не была той самой Купер.

Глава 5. Болезненное впечатление

Вероника знала, зачем ее в гости позвала Алиса: Барс присматривалась. Лукьянова не просто казалась непростой – она непростой была. Ее было не удивить брендовыми вещами, резкими репликами или проверками на прочность: Вероника давно прошла их все.

Не только в стенах лицея. В реальной жизни тоже. В прошлом году, под объективами и в журналах сплетен, в последние полгода школы – она прошла настоящий ад. Сбежала с матерью в Петербург и взяла год на отдых, чтобы после скомканных, болезненных трансформаций, разобраться, чего хочет от жизни.

Вероника стала взрослой за одну ночь. Раньше, чем следовало. Поэтому броню отрастила километровую, поэтому про себя смеялась над борьбой за школьную власть, поэтому к ней присматривалась Барс – прощупывала почву.

Ее брат, Арсений: красавец, каких поискать – флиртовал с Лукьяновой с первого дня, но она чувствовала – для проформы. Потому что по-другому не мог.

В Алисе периодически вскипала ревность по отношению к яркости Вероники, Эмма же не замечала новенькую вовсе. Будто ей было не интересно, кто Лукьянова вообще такая. Купер не смотрела на новенькую ни с любопытством, ни с ненавистью, ни с подозрением. Эмма вообще на нее не смотрела. Даже замечая взгляды своего парня на ногах Вероники, никак не реагировала.

Глубоко внутри в такие моменты, Лукьянова себе не признается, но ревновала уже она. Ее всегда замечали. Любили или ненавидели – решал момент, но Вероника никогда не была незаметной. Эмма же не считала ее ни конкуренткой, ни подругой. Чем тогда? Пустым местом? Эта роль была не для нее.

Компания села в черный Мустанг Барса. Вероника теснилась на заднем сидении с Алисой и старалась не думать о том, сколько раз и кого трахали на кожаной обивке сидений.

Эмма весело щебетала о пустяках, быстро забыв об инциденте в холле; целовала на светофорах Арсения, шлепала его по рукам, когда те забирались ей под юбку; интересовалась мнением Алисы и не замечала Лукьянову. «Беспечная стрекоза, – думала про себя Вероника, – неужели и я такой была? Нет, не такой, точно. У меня были мозги, даже когда не было сердца. А эта… выживет она в большом мире после школы? Или Арсений Барс навечно приколет ее на бархат для пополнения коллекции?»

Сразу к Барсам они, разумеется, не поехали. Вероника еще в клубе, когда выбирали темы для проектов, поняла, что святой троице часто бывает скучно. Они поехали в ДЛТ.

Вероника не расслаблялась. Время должно было показать чистоту намерений Барс, но сейчас делиться секретиками было рано. Лукьянова увлеклась шопингом: с таким же размахом, как раньше, позволить себе закупаться не могла, но пару вещичек для поднятия настроения все же присмотрела.

– Может, в Шанель? – Вероника взяла Алису под руку, кивнула на магазин, когда Арсений с Эммой ушли вперед.

– Не, – вяло отмахнулась Алиса, мечтая скорее о кофе, чем о новой сумке. – После Лагерфельда они планку уже не держат.

Вероника довольно усмехнулась. Барс не просто скупала бренды. Разбиралась в теме.

– Ты права, Виар не чувствует… – Лукьянова замялась, подбирая слово, – просто – не чувствует, – она тихо засмеялась, Алиса с удовольствием поддержала веселье. – Осень-зима две тысячи восьмого навсегда в моем сердце, – вздохнула Вероника патетично.

– А у меня девятнадцатый год, – ее вздох поддержала Алиса. – У меня, кстати, есть та шуба с пайетками, – вспомнила она, глаза Вероники зажглись. – Да-да, покажу, как приедем.

Они прошли вглубь торгового центра, утонули в дорогих нотка парфюма, блеске мраморных полов и ненавязчивой музыке. Здание напоминало уменьшенную версию Цума, людей здесь тоже было в разы меньше. Вероника почувствовала себя дома, но дистанцию внутренне держала все равно: знала не понаслышке, что такой показательной дружбе доверять нельзя.

Было странно ощущать себя в знакомой компании, но не чувствовать с ними связи. Лукьянова неожиданно поняла, что не натягивала внутреннюю пружину в новом городе с другими людьми: с Лизой, Андреем и Громовым. Но если с парнями она еще только знакомилась, Лиза, несмотря на разницу в возрасте в полтора года, стала ее соулмейтом с первых секунд. Они были разными кардинально, от внешнего облика, до мировоззрения, но что-то, – возможно, удивительное для Вероники отсутствие токсичности, – заставляло хотеть ей открыться.

Арсений Барс был интересным, харизматичным парнем, но слишком испорченным. Такое Веронику с недавних пор перестало привлекать. В своем шовинизме он отыгрывался на Эмме, которая это поощряла, ни разу не сталкивался с отказами и вряд ли имел представление о реальной жизни. Вероника имела. Поэтому с такими людьми ей больше было не по пути.

Алиса Барс была сильной и яркой личностью, но слишком прикипела к двум токсичным придаткам – брату и его девушке. Однако, обладала медалями по спортивной гимнастике, имела планы на будущее и между примеркой жакетов пригласила Веронику пройти отбор в команду, узнав, что в своем лицее Лукьянова занималась черлидингом.

В новом классе было еще двое. Андрей Андреев – симпатичный, спортивный и очаровательный, играл в хоккейной команде под предводительством Барса. Вероника могла бы положить на него глаз, но парень на ее вкус был слишком наивен и молод. Да и не искала Лукьянова отношений – хотела лишь крепко встать на ноги для начала в новом городе.

Еще новеньким был Громов. Вероника сразу поняла, что в налаживании связей в новом месте парень помощником ей не будет. Не потому что она брезговала – Гриша был слишком самодостаточным и интровертным.

Громов был красив, Вероника признавала. Не смазливой красотой, как Арсений Барс, и не обаятельной щенячьей симпатичностью, как Андреев. Громов был красив мужской красотой и умными глазами.

Правильные черты лица, прямой нос, тонкие губы, короткие черные волосы и бледно-зеленые глаза. Парень был высоким, вечно носил потрепанное пальто и типажом походил на дерзкого оппозиционного поэта. Вероника про себя называла его Маяковским.

Громов не казался тем, кому нужна компания. Он с ходу влетел в обучение, взялся за проекты, общался с кураторами, планировал выжать из года в Вальдорфской школы максимум. А еще он был снобом. Старался это скрывать, но живая мимика Гриши выдавала его отношение к происходящему. Часто – к репликам Эммы Купер. Он вздыхал, закатывал глаза, тер пальцами переносицу.

Рядом с такими людьми нужно обладать крепким внутреннем стержнем, чтобы не тушеваться. Потому что за осуждением и недовольным цоканьем скрывалась обширная доказательная база. Гриша не хотел казаться умнее, он и правда был умнее многих. Парень был начитанным, с цепким пытливым умом, обладал манерами и при желании чувством такта.

Веронике представлялось, что их местный писатель родился в небогатой, но интеллигентной семье. Будто его дедом был сам профессор Преображенский. Громов наверняка родился в квартире старого фонда с потрепанной, оригинальной лепниной, камином и пианино. Мама с детства читала ему Бродского, папа рассказывал про фильмы Тарковского, а по выходным они всей семьей ходили на балет Дон Кихота.

Потому что Громов держался именно так. Владел словом, вворачивал непривычные аргументы из литературы и собирался пробиться на новый уровень. Лукьянова даже не могла его осуждать за закатывание глаз на реплики Эммы, хоть это и было грубо. Громов преподносил себя так, будто конкретно ему – было можно. К тому же, Лукьянова представляла, как ему, питерскому интеллигенту, в отличие от нее, московской девочки, привыкшей ко всякому, буквально больно было слышать наивное от Купер «Ольга – это женский Олег?»

Вероника хотела бы сблизиться с Громовым, но пока не знала, как. Возможно, получится через Андреева. Мальчик-солнышко был создан объединять людей. К тому же, Веронике понравился их маленький квартет. Это было необычно и искренне. Именно это она в новом городе, новой жизни, искала.

– В мире существует восемь чудес света, – Эмма крутилась в белых штанах перед зеркалом, переодеваясь прямо посреди зала.

– Вообще-то их семь, – Арсений сидел на пуфе рядом, не отрывая взгляда от телефона, Алиса за вешалкой вместе с Вероникой разглядывала капсульную коллекцию платьев.

– Восемь. Ты вообще видел мою задницу в этих джинсах? – Барс облизал взглядом фигуру Эммы, шлепнул по ягодицам, она громко рассмеялась. – Алис, брось тот топ, – обратилась она к подруге, поймала голубую ткань и прямо посреди магазина сбросила сарафан, оставшись в одних штанах и кружевном белом бюстгальтере.

– Ты рехнулась?! – зашипела на нее Алиса, оглядываясь по сторонам.

Вероника хмыкнула беззастенчивости Эммы, Арсений довольно улыбался, наблюдая за шоу.

– Все еще жду результатов обследования, – веселясь, пожала плечами Эмма, примерила топ. – Брось, Лиса, всем плевать, – она приобняла подругу за плечи, показывая на полупустой магазин. – А если нет, – она заговорчески понизила голос, – у нас будет веселая история о том, как нас выгнали из ДЛТ за непристойное обнажение, – Купер рассмеялась, чмокнула подругу в щеку, уселась верхом Арсению на колени.

Барс провел ладонями по голой спине под топом, сжал пальцы на ее бедрах.

– Хочу тебя трахнуть, – выдохнул он Эмме в губы.

– Обо что?

Арсений моргнул, а затем рассмеялся. Поцеловал Эмму, сгреб ее в объятия и почти понес к кассам. Беззаботный, счастливый, молодой. Вероника перекинулась с Алисой многозначительными взглядами, они с напускным недовольством поплелись за парочкой.

Спустя три часа и три пакета покупок, вымокшие под дождем до нитки, компания завалилась в апартаменты Барсов на Крестовском. Вероника про себя присвистнула. Вкусам родителей.

Гостиная площадью в сто метров была отделана мрамором. По углам красовались коринфские колонны, балкон во всю длину комнаты с панорамными окнами открывал вид на парк. У стены стояла барная стойка, дизайнерская люстра под потолком освещала две лаундж зоны с диванами. Алиса ушла за флешкой с записью спектакля, Арсений начал смешивать за баром коктейли, Эмма по-хозяйски скинула обувь и крутилась рядом с парнем.

Казалось, она была полностью увлечена Арсением, напрямую Веронике не сказала ни одной фразы. Не обязана была – Лукьянову пригласила Алиса, но определенный посыл в ее равнодушии Вероника чувствовала.

За последние четыре часа, проведенных в компании, Лукьянова поняла, что безразличие Эммы вряд ли касалось конкретно нее. Эмма мало на что в принципе обращала внимания, будто объелась опиатами: включалась в реальность и фонтанировала эмоциями выборочно. Часто зависала, с трудом улавливала суть разговора, смотрела на фасады домов из окна машины и долго рассматривала вышивку из бисера на пиджаке в магазине. Затем опоминалась, небрежно вклинивалась в разговор на пару реплик, хохотала и заново пропадала. За Барса Эмма цеплялась, как за единственный якорь в реальности.

– Вероника, для тебя Кровавая Мери, – Барс поставил на стойку коктейль, оторвал Лукьянову от созерцания интерьера. Она заметила, что апартаменты не походили на дом. Скорее на съемный лофт для вечеринок. Здесь не хотелось проводить уютные домашние вечера. – У тебя куратор Светлана Геннадиевна? – Лукьянова кивнула. – Тогда тебе точно это нужно, – Вероника фыркнула со смешком, но благодарно улыбнулась.

Ее куратор и правда была очень медлительной, приходилось прикладывать все силы, чтобы не уснуть.

– Да, там прям крэковая долина, – согласилась Эмма и они с Барсом синхронно расхохотались.

Вероника скупо улыбнулась, отпила коктейля. Удовлетворенно прикрыла глаза: Барс был профи.

– Поясню, – отсмеявшись, Арсений обратился к Лукьяновой, решив, что не ввести в контекст гостью будет грубо. – Летом мы втроем были в Лондоне, Алиска простудилась и мы с Эммой решили на поезде поехать в Бат посмотреть на римские бани, – Арсений просунул голову под руку сидевшей на барной стойке Эмме, она потрепала его по волосам, Барс хихикнул, как человек, который был не в силах рассказать историю от смеха. Эмма улыбалась искренне. – Мы там провели целый день, находили двадцать тысяч шагов, на обратном пути перепутали сначала поезда, – Барс снова зашелся смехом. Веронике самой стало смешно. – В итоге и нужный поезд опаздывал, мы сели смотреть стендап разгоны на ютубе и там чувак рассказывал о том, как был в неблагополучном районе Парижа, куда свозят крэковых наркоманов, – Лукьянова понимала, что ей уже не было никакого дела до самой истории, но наблюдать за тем, как улыбается Эмма, целуя Арсения в макушку, было необычно и мило. – И когда он остановился на светофоре, негр наркоман подошел к его такси и просто заорал в стекло.

Барс изобразил некое «э-э», оттянув нижнюю челюсть, снова залился смехом, Эмма засмеялась тоже, Вероника непонимающе улыбнулась.

– Не важно, короче, – отсмеявшись, отмахнулась Эмма. – Но в тот момент нам было безумно смешно, еще час не могли успокоиться.

Лукьянова закивала, делая еще один глоток восхитительной Кровавой Мэри. В гостиную вернулась Алиса.

– А что это вы тут? – Она с любопытством оглядела хихикающую парочку и поднятые брови Лукьяновой. – А-а, – догадалась она. – Крэковая долина? – Понимающе посмотрела она на Веронику, та кивнула. Барс закатила глаза, махнула на диван. – Они пять раз мне рассказывали эту историю, мне все еще не смешно.

Вероника улыбнулась. Она впервые видела в Эмме с Барсом настоящую пару, а не придаток токсичных отношений. За последние несколько недель учебы она видела между ними лишь маниакальное обожание, неожиданно сменявшееся раздражением на грани ненависти друг к другу. Сейчас же они были молодыми людьми, влюбленными. За этим было почти приятно наблюдать.

Четверо уселись на почти десятиметровый диван, на стену опустился экран проектора. Арсений с Эммой в объятиях примостился с краю, потягивая Мартини на водке с двумя оливками. Алиса включила запись.

– Мы в прошлом году совместно с десятым классом ставили постановку по дневникам Анны Франк, – Пока шли вступительные титры, Барс поясняла контекст. – Ничего говорить больше не буду, сама потом вопросы задашь, – довольна протянула она и погасила свет.

Эмма с Арсением первые пятнадцать минут хихикали, затем ушли в комнату, Алиса сделала звук громче. Но Веронику уже не волновало ничего – она была поглощена действием на экране.

Постановка была действительно грандиозная. Декорации были простыми, но искусными, представляли собой двухэтажное строение на балках, имитирующих увеличенный камин. Актеры – в них Вероника узнала ребят из класса и нескольких неизвестных, видимо, ушедших после выпуска – были профессионально загримированы и играли достойно. Но что покорило Лукьянову больше всего – это музыка. Нечто вроде уменьшенного симфонического оркестра поглощало все ее внимание. Их игру дополнял большой хор – Вероника читала, что в Вальдорфской школе он был профессиональным и брал много наград, но то, что они делали в этом спектакле… не поддавалось описанию.

Хор был частью действия, осветители выхватывали разноцветными прожекторами исполнителей главных партий, они подхватывали звучание инструментов и создавали, без преувеличения, волшебство. А сама музыка… она состояла из разных воплощений. В начале нечто, напоминающее «лунную сонату» Бетховена, погружало зрителя в действие и подхватывалось оркестром, дающим эпичную поддержку основной линии.

К середине настроение усиливалось, каждый инструмент обладал своей душой и характером. Тревога, как в «Танго смерти» Вагнера, вгоняла зрителя в пик ужаса, смятения, паники. Утихала в скрипке, рассказывающей историю между строк, и убегала снова в тревогу, не давая вздохнуть.

Общий фон музыки и голосов, ведомый скрипкой, становился стремительным, остроумным, но затем проникался необыкновенной теплотой, соприкасаясь с живым голосом. На некоторые периоды тревога сменялась легкостью и грацией флейты, добавляя атмосфере актерской игры, которая в общих красках старательной работы казалась уже профессиональной, окутывала трогательной выразительностью и рельефом.

И затем, в самом конце, когда мелодия пронизывалась тоской, отражая повествование истории, она на пике взрывалась надеждой, хором голосов, симфоничной истерикой скрипки и духовых. В экзальтации звуки ложились на актерскую игру, девушка на сцене кричала, показывая внутренний монолог при том, что должна была молчать.

Софиты угасли.

Когда спектакль кончился, Алиса включила свет, с улыбкой посмотрела на Лукьянову. Вероника обнаружила, что сидит в слезах.

– Это было… прекрасно. Почему это еще не показывают в Большом? – голос ее надломился, Вероника нервно рассмеялась. – И ты… ты была восхитительна! – Она не смогла усидеть на месте, только после окончания осознав, что главную героиню играла сама Барс. – А музыка… что это было вообще?

Алиса по-доброму рассмеялась, уселась на диван рядом с Вероникой. Светилась довольством: была уверена, что Лукьянова постановку оценит, но видеть очередное подтверждение красоты их творения было приятно все равно.

– Да, мы полгода над этим работали, было здорово, даже несмотря на экзамены, – улыбнулась она с ностальгией. – А музыка – отдельная наша гордость. – Кивнула Барс. – Композитор – друг Эммы, американец, написал ее специально для спектакля. Эмма проделала большую работу, чтобы воплотить это в жизнь. Одно дело ноты…

Вероника увлеченно закивала. Оказывается, Эмма не так проста.

– Композитор из Америки?

– Да, Эмма там родилась, у нее двойное гражданство, – пояснила Алиса. – Ее бабушка, она говорила в клубе, это был не прикол – иммигрировала туда еще до второй мировой, отец путешествовал после университета, встретил здесь ее мать. Они вместе уехали в Штаты, но после рождения Эммы вернулись сюда. – Поведала Алиса необычную семейную историю.

– А костюмы? Кто шил? Сами что ли? – Вероника захлебывалась восторгом. – А гримеры, и…

Обсуждение затянулось на целый час. Вероника и раньше с родителями посещала Большой театр, классическое искусство ей не было чуждо, но сейчас, на этом диване, в грудь ей ударила непреодолимая волна новой страсти. Захотелось окунуться в это с головой, самой создать нечто подобное, что будет из кого-то другого, как из нее сейчас, вдохновенными пощечинами выбивать слезы.

Но больше всего ее задела музыка. Тоскливая, яркая, пробирающая до самого нутра. Вероника выпросила у Алисы ноты: сама не знала, зачем, но хотелось унести с собой физическую частичку пережитого опыта. Хотелось выйти на улицу и встречным прохожим верещать на ухо о том, какие они счастливцы, что еще этого не слышали. Будет возможность пережить это в первый раз!

Лукьянова допытывалась о подробностях жизни композитора, но Алиса знала мало. Оказалось, у парня это было хобби – сам он работал инженером. Перед уходом Вероника вдохновенно обратилась к Эмме с просьбой дать его контакт: мысли в веселой чехарде наслаивались друг на друга, Веронике захотелось наладить связь, сделать парня знаменитым! По словам Алисы у того не было распиаренных соцсетей, а Лукьянова чувствовала потребность вынуть из ситуации как можно больше.

Эмма отличилась и здесь. Окинула Лукьянову пустым взглядом из-под нахмуренных бровей, закатила глаза и отрезала дальнейшие просьбы твердым «нет». Взяла под руку Арсения, проводившего Веронику ставшим уже привычным игривым взглядом и широким жестом указала на дверь: «Не смеем вас дольше задерживать».

Лаконично. Безапелляционно. С жирным намеком.

Вероника фыркнула про себя.

Сука.

Глава 6. Ландшафт юности

– Планы на будущее? Отучиться на дизайнера и открыть модный дом, – уверенно кивнула Вероника, Громов записал ответ. Ему нравилось работать по старинке: с ручкой и блокнотом, так он больше чувствовал момент. – По-началу, разумеется, отшить капсульную коллекцию, предложить по бартеру блогерам в сети, у меня есть несколько знакомых. И уже когда создастся очередь, нанимать швей и запускать производство. – Громов был приятно удивлен практичной хваткой Лукьяновой. – Но мне понадобится творческий партнер, вероятно, – задумалась она. – У меня практичный взгляд на вещи, но мода – это в первую очередь искусство, тут нужно чувствовать.

Гриша довольно кивнул.

– Спасибо за такой развернутый ответ, – они с Вероникой синхронно рассмеялись ее энтузиазму. Куратор предложил Грише взять интервью у одноклассников по теме проекта. Вероника была последней и отвечала объемнее всех. Это было ему на руку. – Расскажи о своем самом сильном страхе?

Громов перелистнул страницу. Ответы предыдущих участников приятной тяжестью давили на плечи, переплетение чужих судеб, прошлого и взглядов на будущее было разнообразным. Расползалось по организму восторгом и жгло, – понятно после чьих ответов, – закатом глаз.

Арсений сказал, что планирует по возможности продолжить заниматься хоккеем, но уже для себя. Барс ставил на учебу в высшей школе экономики и планировал включиться в товарный бизнес отца. Громов не ожидал предприимчивой хватки от того, кто в бюджет закладывал штрафы за неправильную парковку, поставил мысленный плюсик напротив Барса в своем личном рейтинге говнюков. Влада его так воспитала: моральным уродам половина уродства прощалась за мозги. К тому же, со временем Громов понял, что Барс хамоватый, но безобидный парень. Глупо было вешать ярлык на человека в расцвет юношеского максимализма.

Андреев удивил Гришу планами пойти учиться на программиста. Несмотря на то, что отцу ему помогать отцу и иметь собственные деньги нравилось, в строительстве, – в любой его отрасли, – он себя не видел. Сказал, что именно Арсений пару лет назад открыл для него мир айти. Удивительно, но у Барса был настоящий талант – также, как художник чувствует краски и светотени, он чувствовал код. Однако несмотря на образ беззаботного молодого человека, Арсений не искал легких путей и на талант махал рукой, не желая с этой сферой связывать будущее.

Алиса Барс выразилась пространно: «В профессиональный спорт точно не пойду, но что дальше, пока не знаю. Меня вдохновила прошлогодняя постановка, хочу нащупать почву в этом». Громов подумал, что они с Вероникой могли бы дополнить друг друга на этом поприще.

Эмма ответила коротко: «Стать содержанкой». Лиза, которую Гриша попросил поучаствовать тоже для количества, ответила, что ее интересует издательский бизнес. Но самый приземленный план на жизнь после выпуска был только у Лукьяновой.

И у него самого. Для начала: фриланс, работа в издательстве. По возможности поступление на филологический, но, вероятно, если повезет, работа куратором в школе, поездка в Германию и наработка связей. Раскрутка соцсетей, онлайн платформы, набор читателей и издание своего романа. В плане было много «если», но Гриша собирался отработать их все.

– Самый большой страх? – Задумалась Лукьянова. Сложила ногу на ногу, оглядела желтые стены холла. – Не справиться. Знаешь, не угнаться за амбициями. Оказаться недостойной своих собственных желаний.

Гриша записал ответ, улыбнулся. Это было отличным способом узнать всех получше. Не в красных софитов клуба и не в бахвальных самопрезентациях на ходу, а глубоко, искренне. На удивление одноклассники восприняли идею с энтузиазмом и отвечали развернуто. В святой троице Гриша начал видеть людей.

Так Арсений неожиданно ответил, что боится высоты. Со смехом, но честно. Страх Андрея Гриша знал – тот банально боялся темноты, друг это подтвердил. Алиса боялась безызвестности. Лиза – своей внутренней тьмы. Громов отбросил внутренний скепсис, взял глубину младшей Купер на заметку. Напомнил себе, что люди – не карикатурные шаблоны: за доброй улыбкой и мягкими взглядами может скрываться много чего.

Не под запись Лиза поделилась, что в десять лет занялась селфхармом, даже не зная еще, что это такое. И зачем. Внутренний голос твердил, что реальный мир ей не по зубам. После она проходила терапию в течение двух лет. Громов взглянул на девушку по-новому.

Эмма на вопрос легкомысленно отмахнулась: «Ничего не боюсь». Интервью с ней было самым коротким.

Сам Гриша, наверное, боялся не раскрыть свой потенциал. Из-за жизненных условностей, проблем, бытовухи. Было бы больно, обидно и страшно растратить себя лишь на это. Предать профессию в угоду дробящей искусство реальности.

– Расскажи о своем переломном, судьбоносном моменте, – Гриша посмотрел на Лукьянову.

На этом вопросе, он помнил, Эмма запнулась. Посмотрела на Громова внимательно, без улыбки ответила: «Момент, когда открыла для себя стрелку во внутреннем уголке глаза. Это изменило мою жизнь». Гриша еле сдержал себя от того, чтобы не запустить блокнотом в пустую голову.

Арсений этим моментом назвал приход в спорт, Алиса – тоже, Андреев – знакомство с Громовым. Это было неполной правдой, но было мило и забавно. После Андрей, разумеется, добавил – «смерть матери». Гриша кивнул. Андрею было четыре, он ее почти не помнил, но болело до сих пор.

Лиза сказала странное «шестой класс». Момента конкретного не было, но в тот период атмосфера в их семье изменилась, Эмма часто ссорилась с родителями, а Лизе не говорили причин и это неведение ее подавляло. Тогда и появился тот внутренний голос.

– Приговор отца, – в этот раз Вероника была краткой. Гриша кивнул. – В этот день я стала взрослой, – невесело усмехнулась она.

Гриша записал ответ, перевел тему. Его переломный момент был таким же: когда заболела мама, он стал взрослым. По крайней мере, какая-то часть его.

– Можешь ли ты с уверенностью сказать, что ты счастливый человек?

Лукьянова улыбнулась со знанием дела. Расслабленно сидела в кресле и Громов подумал, что Вероника точно добьется всего, чего хочет.

– С уверенностью могу сказать, что буду, – улыбнулась она.

Это был самый оригинальный ответ. Лиза ответила пронзительное, смирившееся «нет». Арсений залихватски улыбнулся: «Практически. Осталось взять золото на городе зимой». Алиса задумалась, после паузы сказала: «Перманентно, но не постоянно». Андреев провел рукой по волосам, от улыбки на его щеках образовались ямочки. «Когда счастлива моя семья – да». Эмма без запинки ответила: «Абсолютно».

Себя Громов счастливым человеком тоже считал. Придерживался мнения «дерьмо случается». Близкие живы, планы на жизнь есть, кусок хлеба, крыша, хоть и не постоянная, над головой – тоже. А с остальным разберется.

– Какое свое достоинство ты считаешь наиболее ярким и полезным? – У Гриши в голове пронеслись предыдущие ответы интервьюируемых.

– Харизма. Много дорог мне открыла, – ослепительно улыбнулся Барс.

Гриша постарался не оценивать ответ. Потому что харизма, подкрепленная родительскими деньгами, действительно, была чертовски эффективна.

– Я красивая, – пожала плечами Эмма.

– Эмпатия, – смущенная улыбка растянула губы Лизы. – Иногда это и отрицательное качество, но пользы принесла больше, – грустно хмыкнула она.

– Неунываемость. Так говорят? – Рассмеялся Андрей. – В общем, то, что во всем ищу положительные стороны.

– Предприимчивость, – кивнула Вероника.

Громов перелистнул страницу. О себе на этот вопрос он ответить затруднялся. Практичность? Возможно, но в то же время Гриша был писателем, а это подразумевало долю мечтательности. Неунываемость, как выразился Андрей? С одной стороны да, но Громов относил себя, скорее, к пессимистам, особенно, в отношении окружающих. Способность к анализу? Вероятно. Но на передний план, оглядываясь на жизнь, он видел в себе одно – приспосабливаемость.

Новые школы, новые районы и города, окружение, меняющаяся атмосфера в семье – он приспосабливался. Каждый раз. Заново строил свою жизнь и не жаловался.

– Какие три книги ты бы посоветовала прочитать каждому человеку? – это был его любимый вопрос.

Гриша искренне считал, что больше, чем любимая книга, о человеке не говорит ничего. Ни песня, не фильм – книга. Мир, в который ты окунулся, слова, зацепившие душу. Он наделся, что когда-нибудь какой-нибудь школьник в ответе на этот вопрос назовет роман Громова.

Вероника думала не долго.

– Биографию Коко Шанель, «Анти-Карнеги» Эверетта Шострома и «Унесенные ветром». Фильм и пяти процентов не передает.

– Согласен, – Гриша со смешком крякнул, они отклонились от темы, обсуждая роман Маргаретт Митчел.

Веронику Громов после этого интервью открыл для себя с новой стороны. Остальных, – кроме Эммы, – тоже, но Лукьянову особенно. Титановый стержень молодой девушки, который был заметен невооруженным глазом, не был бравадой, как у Алисы Барс. Внутренний мир не ломался хамскими улыбками, как у Арсения. А тонкие струны души не были видны по глазам, как у Андреева.

Вероника была твердым, уверенным в себе человеком; склонным к материализму и практичности, но не лишенным чувства прекрасного. Московскую хватку в ней выдавала непоколебимость и готовность брать быка за рога как только представится случай, но в остальном к смешным стереотипам о столице на фоне Лукьяновой он бы скорее отнес Барсов.

Вероника умела за себя постоять. Ценила людей. Не гнушалась использовать связи, чтобы защитить свою честь. Гриша убедится в этом через несколько недель, когда Вероника обратится к «знакомому прокурору». Не в связи с раздевающими взглядами Барса. В связи с нападками его девушки.

– «Сияние» Кинга, хотя больше люблю фильм, – после паузы ответил Арсений. – «Случай портного» Филипа Рота, – Гриша поднял на Барса удивленный взгляд, тот хмыкнул. – Не все спортсмены тупые, – довольно кивнул он, Гриша отдал должное. «Случай портного» не читал до этих пор никто из его знакомых, книга была необычной и откровенной – про взросление еврейского мальчика. Во всех грязных подробностях переходного периода, но при этом написанная филигранно. – И, думаю, «Богатый папа бедный папа». Да, Громов, не фыркай. Одно дело иметь богатых родителей, другое дело – не просрать семейное состояние в будущем.

Гриша сделал мысленную пометку: Барс был говнюком, но отнюдь не дураком. Ностальгия по собственному не пережитому детству заставляла смотреть на сверстников свысока, хоть Гриша себе в этом и не признавался. Глядя на уставшие лучи заката подумал, что, возможно, Арсений свою эру хамоватого мажора переживет. После интервью нельзя было не признать, что его планы на будущее чего-то, да стоили.

– «Судьба Человека», – Андреев начал со школьной программы, но потом удивил Гришу. – «Парфюмер», не помню автора…

– Его никто не помнит, – засмеялся Громов. – Патрик Зюскинд.

– Точно, – хлопнул в ладоши Андрей. – И третье… – он нахмурил задумчиво лоб, махнул рукой. – Пусть будет «Волк с Уолл-стрит». Не то, чтобы я прям советовал каждому, но книга классная. По ней именно Скорсезе фильм снял, ты знал? – Гриша покачал головой, удивился. – Да-да. Кстати, до книги все думал, как же так гениально линию жизни главного героя экранизировали, – округлил Андрей глаза. – А после книги понятно стало. Фильм прям по тексту снимали, это мемуары самого Белфорда. Он в конце еще, – Андрей забрался на кресло с ногами, – сам в фильме появляется – тот мужик, что представляет Ди каприо на тренинге по личностному росту после тюрьмы.

Гриша засмеялся, еще полчаса ушло на обсуждение кинематографа. Отогнал от себя мысли о том, что это – судьба отца Лукьяновой после срока.

С Лизой Гриша пообещал себе отдельно поговорить о книгах.

– «Дон Кихот» Сервантеса, – проговорила младшая Купер, заламывая пальцы. Гриша сглотнул. Вот это размах. – «Учитель» Бронте, – Гриша сделал себе мысленную пометку обязательно поговорить с ней о книгах. Необычный выбор. – И… – Лиза смущенно замялась. – «Поколение» Любови Левшиновой. Не думай, что… – тут же попыталась оправдаться она. – Книга…

– Глубокая, знаю, – Гриша умилился румянцу Лизы, проглотил ее радостный взгляд. – Про современные отношения и проблемы внутреннего стержня при вступлении в них, – со знанием дела кивнул Гриша, довольный тем, что нашелся человек, который хотел услышать его ответы. – Ее нельзя было не прочитать, – усмехнулся Громов на немой вопрос в глазах девушки «и такое читаешь?» – Про нее тогда все говорили, а потом экранизация…

– Да, сериал отличный получился, – подхватила Лиза.

– Но постельные сцены все же заставляли краснеть, – беззлобно поддел он девушку, Лиза совсем смутилась.

Эмма себе в ответе на вопрос не изменила.

– «Сумерки», «Новолуние» и «Затмение», – без запинки проворковала она.

Гриша вздохнул. Ответы за Купер старшую он мог бы и сам записать. Но не ответ на последний вопрос.

Сам бы Громов посоветовал «Собор парижской богоматери» Гюго. Определенно. Книга, разбившая его сердце и спасшая в свое время сам Собор от сноса. «Крестный отец» Марио Пьюзо Повторяясь за Лукьяновой – не сравнится с фильмом. И «Словарь сатаны» Амброса Бирса. Американская классика хоррора и повести. Да, именно эти три книги.

– Что или кто является самой большой гордостью в твоей жизни? – он посмотрел на Веронику.

Лукьянова улыбнулась уголком губ. Поправила юбку неизменно-черного платья, тронула жемчужные серьги в ушах.

– Прозвучит самовлюбленно, но я сама, – в голосе ее не было самодовольства, только выстраданный анализ собственной души. – Мне правда нравится, каким человеком я стала, и без стеснения могу сказать, что горжусь этим.

Грише нравилась статусность, которой дышал каждый жест Вероники. Здоровой, крепкой самооценки и уверенности в своих силах вопреки палкам в колесах судьбы не хватало многим. Ему бы самому стоило поучиться холодному азарту, которым горела Лукьянова. Этим она была похожа на Владу. Никаких сантиментов: только вздернутый подбородок и высокие каблуки даже на эшафоте.

– Должностью капитана команды, – ответили оба Барса.

– Тем, как я вожу машину, – засмеялся Андреев.

Гриша усмехнулся в ответ, закивал. Знал, как это непросто далось другу, несмотря на то, что тот водил отцовский пикап с восьми лет. Андреев три раза заваливал теорию.

– Прошлогодним спектаклем, я делала грим, – кивнула Лиза.

Громов был согласен с интервьюируемыми: он тоже гордился личными достижениями. Почти дописанным романом в частности.

Из головы под конец интервью никак не шла Эмма. «Чем ты гордишься больше всего в своей жизни» вызвало самую длинную паузу в ее опросе. Платиновая принцесса посмотрела Грише в глаза пронзительно, решая, отвечать ли.

Взяла с пола сумку, поднялась, собравшись уходить. Коротко бросила ошарашевшее его «Лизой» и скрылась в коридоре.

Объяснить или осознать этого Гриша не мог до сих пор. Ни мотивов, ни того, что это значило, ни того, почему Эмма своим холодным поведением с сестрой отчаянно это скрывала. Может, это был сарказм? Но глаза Купер для этого были слишком серьезные.

– С вопросами все? – выдернула его из размышлений Вероника. Громов растерянно кивнул, взял себя в руки. – Извини, мне не надоело, просто показать тебе кое-что хочу, – нервно, чуть возбужденно проговорила она, достала из сумки увесистую папку. – Андрей говорил, ты музыкальную школу закончил? – Гриша кивнул. – Можешь на ноты посмотреть? Я тебе флешку дам со спектаклем прошлогодним. Гарантирую – охренеешь. Это буквально откровение, – Вероника пересела на подлокотник его кресла, отдала папку с нотами. – Барс сказала, это писал знакомый композитор американец, тут не музыка для спектакля, другие ноты, их озвучки, или как это правильно назвать, нет. – Лукьянова говорила торопливо, будто боялась не успеть. – Может ты сможешь наиграть? – Она кивнула на пианино у стены.

Гриша озадаченно нахмурился, взял из рук Лукьяновой папку, проглядел печатные и от руки расчерченные партитуры. Творческий хаос во плоти.

– Ну, музыкалку я-то давно заканчивал, при чем не ту, которую начинал… но могу попробовать, – Гриша бубнил отстраненно, с интересом погрузился в изучение нот. Присвистнул. – Тут партитура для целого оркестра, я не всерукий многоног, но частично наиграю, – Гриша зажевал губу, в голове прокручивая мелодию с листа.

На бумаге он видел нечто интересное. Композитор Джордж Найтли. Классическая музыка, определенно. Партии для духовых, фортепиано, скрипки, ударных. Серьезная композиция.

– Можно будет в конце года сыграть, я не музыкант, но могу голосом помочь, – улыбнулась в предвкушении Вероника. – Думаю, будет здорово. Ты бы слышал тот спектакль… – она мечтательно прикрыла глаза, явно убегая в воспоминания.

Громов довольно кивнул. Попробует. Стоить это ему будет разбитых кулаков. Но пока он не знал цены – просто смотрел на ноты. И видел красоту.

Глава 7. Жизнь – суп. Ты – вилка

Громов сидел с ноутбуком на коленях на одной из резных скамеек на заднем дворе. Неожиданно стихийное буйство октября сменилось теплом и штилем: перед Питерской зимой Гриша проводил на улице столько времени, сколько мог, пытаясь надышаться витамином «д» впрок.

Задний двор Вальдорфской школы напоминал сад с альпийскими горками из сказок. В деревянном октагоне видели качели-шины, настоящая рукотворная мельница, возведенная родителями третьего класса, изучавшего ремесленные искусства, возвышалась над вспаханной землей, где в этом году собирались установить жернова. Деревянная детская площадка с сетями, кольцами и горками аккумулировала вокруг себя и младшие классы, и старшие, не упускавшие возможность поиграть в прятки. Клумбы с цветами, скамейками и маленькими елочками приглашали читать под пожелтевшим кленом книгу.

Гриша дожидался с тренировки Андреева и думал над тем, что двенадцатый класс без привычного школьного расписания стал для него настоящим подарком и передышкой после ЕГЭ. Он по началу отнекивался, но теперь был рад, что Влада настояла. Этот год открывал для Громова совершенно новые перспективы: ученики ездили по обмену в Германию, как на дачу; не редко поступали в связи с Вальдорфской системой учиться за границу и видели мир. Гриша даже вспомнил, что в средней школе пару лет изучал немецкий и решил освежить знания в памяти. Помимо издания романа повидать мир – было второй его важной мечтой.

Громов заглянул в заметки, исправил параграф в файле, встрянул головой, когда понял, что бессознательно который день напивает мотив из переданных Лукьяновой нот. Наиграть их было непросто, но Гриша и без инструмента, глядя на нотный стан, слышал звучание. Музыкальный слух, несмотря на выбранное поприще писательства, он не пропил.

Партитуры было интересно рассматривать. В основном они были набраны на компьютере, но было несколько и рукописных сканов. Композитор писал быстро, размашисто, подгоняемый вдохновением, как сам Гриша, когда брал в руки перьевую ручку. Только если Громов использовал слова, друг Эммы, американец, растворялся в звучании нот на линиях нотного стана. Они выходили отрывистыми, линии неровными, а скрипичный ключ и вовсе, на мотив Баха, был обозначен половинкой зигзага бесконечности, незаконченной закорючкой. Но в этом и была вся прелесть. Порыв не требовал отлагательств.

– Как тебе игра? – Андрей опередил команду, плюхнулся на скамейку вместе с огромной спортивной сумкой: напугал Гришу до театрального хватания за сердце и ослепительно улыбнулся, зачесывая пятерней потные волосы.

Крытый каток за задним двором и пустырем за ним, который собирались застраивать, не принадлежал одной школе: так как классы были небольшими, другие учебные заведения в районе пополняли хоккейные ряды общими усилиями. Это давало и связи со школами, и дух соперничества.

– Я в восторге, – Гриша проговорил ровно, но не без умилительной улыбки в сторону друга, который был похож на отряхивающегося от воды Ретривера.

Андрей растрепанный, возбужденный тренировкой, фыркнул и закатил глаза, уловив настрой Громова.

– Мог бы и соврать, – цокнул он.

Гриша усмехнулся.

– Я и соврал.

Андрей расхохотался, толкнул Громова в плечо, парни на несколько мгновений окунулись в детство и ввязались в шуточную борьбу. Затем упали обратно на скамью, выравнивали дыхание и подставляли лицо теплому осеннему солнцу. Скоро подошла команда во главе с Арсением.

– Уговариваю нашего писателя попробоваться в команду, – кивнул Андрей на Гришу, тот про себя закатил глаза: будто отчитывается.

Барс сложил на груди руки, довольно усмехнулся.

– Спортивная стипендия тебе тоже могла бы пригодиться, если в этом цель, – со знанием дела пожал он плечами.

Надо же. Значит удивление слову «бюджет» все же было бравадой. Громов беззлобно отмахнулся.

– Я не командный игрок.

Барс тряхнул волосами.

– Как знаешь. – Без издевки ответил он, толкнул локтем рядом стоящего крепкого парня из соседней школы по прозвищу «Муха», тот достал из рюкзака три банки пива.

Тренировка была последним уроком, старшеклассники заканчивали даже позже продленки, и так как четкого расписания не имели, ребята могли себе позволить без лишних глаз, но все же расслабиться на заднем дворе.

В их сторону уже шли девушки гимнастки. Возглавляли шествие Барс с Эммой.

– Привет, Григорий Григорьевич Громов. – Купер с ходу выстрелила сладким голоском в сторону Гриши, обнялась с каждым из парней, ловя взгляды на своей фигуре, повисла на плече Арсения. – Спорт – не твое? – Она очаровательно улыбнулась, кивая на ноутбук, который Грише из-за разрастающейся округ толпы пришлось убрать в рюкзак.

Он спокойно кивнул.

– Качаю другую мышцу.

Громов все еще присматривался. У него не было непреодолимой тяги вписаться в социум, он больше наблюдал со стороны за друзьями Андрея и не отсвечивал. Удивительно было видеть друга детства внутри его привычной среды. Громов бы никогда не подумал, что дружит Андрей с такими персонажами.

– На следующей тренировке я обязательно буду. – Эмма послала Андрею театральный воздушный поцелуй и примостилась на соседней скамейке на коленях Арсения, отхлебнув из его банки пива.

– Только не кричи «к ноге», чтобы Андреев не отвлекался, – Барс засмеялся над собственной шуткой, Муха и еще трое подхватили веселье.

Андреев, что удивительно, тоже. Со стороны Гриша это явно видел – смех подчинения. Не осуждал, разве что немного: всем хочется вписаться в компанию, не быть третьим колесом, а в маскулинной атмосфере хоккейной команды это, вероятно, было выражено еще ярче, но… он думал, у друга внутренний стержень будет покрепче. Однако, не в свое дело не лез.

– Я буду кричать «к руке», – смех наивным взмахом ресниц прервала Эмма.

Громов от неожиданности фыркнул.

– Это бессмысленно.

Арсений засмеялся, кивнул Грише понимающе.

– У нее напряженные отношения со смыслом, это да. – Поиграл Барс бровями, Алиса рядом закатила глаза.

Эмму издевка не задела. Она прищурилась, откинула белый конский хвост за спину, задела волосами подругу навязчиво. Оттянула край короткой белой юбки, вытянула длинные ноги, зная, что на них будут смотреть.

– Зато я красивая, – пококетничала она.

Громов вздохнул, покачал головой, тихо пробубнил:

– Я бы сказал, вопреки.

Арсений с Мухой разразились громким смехом, Эмма улыбаться шире не стала – внимательно смотрела на Громова, что-то пытаясь понять.

– А чем ты занимаешься в свободное время? – обычный вопрос был задан с особым сладким подтекстом, смысл которого Гриша не уловил.

Он смотрел на компанию из четверых человек, друга детства и Эмму. Пантеру-альбиноса в прайде. Пытался понять, почему она в объятиях Арсения, среди его друзей, смотрится органично и одновременно не вписывается. Девочка, сотканная из снов.

– Да в Эрмитаж, как на работу ходит, наверное, – за Гришу ответил Арсений со смешком. – У таких, как наш писатель, и картина, небось, любимая есть, да?

Между строк в словах Барса явно была заложена издевка, но Гриша смотрел в серые, внимательные глаза Эммы, и не понимал, что его должно было задеть в этой фразе, поэтому тупо кивнул.

– «Танец» Матисса.

Глаза Эммы на секунду распахнулись, но приклеенная на губах улыбка не стала шире. Она ничего не ответила, лишь продолжила смотреть. Арсений с Мухой недоуменно переглянулись и Барс отмахнулся от Громова, решив не продолжать разговор с тем, кто воспринимает тонкий сарказм буквально.

Эмма оторвала от парня взгляд лишь когда к их компании подошла Вероника с Лизой.

– Привет, мальчики. – Лукьянова держалась, как всегда, уверенно. По-королевски одарила каждого порцией внимания, сложила руки на груди, с неизменной лаковой сумочкой на сгибе локтя. Эмма кивнула без неприязни, но как обычному прохожему. Компания замолчала, Лукьянова предложила тему для обсуждения. – Алиса зовет меня на отбор в команду гимнасток, – шире улыбнулась она.

Громов заметил, как грудь Эммы Купер упала от тяжелого вздоха.

– Очаровательно, – проговорила она с трудно определимой эмоцией.

Вроде, это было презрение.

– Лиз, может ты со мной пойдешь? – Лукьянова обернулась на младшую Купер. Они подружились за это время, Громов с Андреевым тоже приклеился к девчонкам после посиделок первого сентября. С Лизой он уже ходил на спектакль, с Вероникой нашел общий язык после интервью, но в общую компанию они так и не вписались. Изредка, как сейчас, пересекались, но святая троица, как и остальные, держались на расстоянии. Новеньких принимали ровно, но не тепло. Лиза была младше, а Андреев, видимо, бежал туда, куда ветер подует. В дни тренировок был с командой, после школы зависал с Гришей. – Вдвоем веселее.

– Да, давай, Лиз! – Встрепенулся Андреев, поднялся со скамейки, по-дружески приобнял младшую Купер за плечи. – Будешь нас поддерживать во время игр!

Громов кожей почувствовал, как Эмме не понравилась эта идея. Не хотела ни с кем делить власть?

– Это не для нее, – незаинтересованно проговорила Эмма, явно настроенная сменить тему, но задевшие ее эмоции в голосе уловил Арсений.

С садистским удовольствием вцепился в тему, а не проигнорировал.

– Детка, ты слишком категорична. – Он приобнял Эмму за талию, сам смотрел на Лизу.

Слишком плотоядно на вкус Гриши. Захотелось встать и девочку своей грудью закрыть от этого взгляда.

– В меру. – Настроение Эммы сменилось резко, она ответила Барсу холодно, поднялась с колен парня, отбросила от себя его руку. – Андреев, – она шагнула к парням на соседней скамейке, – отойдем.

Безапелляционно, неожиданно жестко, словно приказ, кивнула Эмма в сторону. Громов с недоумением проследил, как друг поднялся со скамьи по первому слову платиновой принцессы, поплелся за ней побитым щенком.

Арсений закатил глаза, потерял интерес и к сокоманднику, и к своей девушке. Лукьянова с Лизой отошли в сторону с Барс, обсуждая отбор, парни гоготали над новой шуткой.

Гриша подумал, что Арсений, как центр притяжения, напоминал Джуда Лоу из «Талантливого мистера Рипли». К нему тянулись, он одаривал всех своим теплом, но терял интерес также быстро к людям, как ими загорался. Только такая, как Эмма, могла удержать его эго и внимание в узде. Эмма, у которой непредсказуемые эмоции лились через край, Эмма, не блиставшая умом, но цеплявшая людей чем-то другим. Эмма, которая яростно сейчас распекала Андрея в двадцати метрах от компании: жестикулировала, зло брала парня за грудки и повышала голос, оборачиваясь на друзей.

Громов застегнул рюкзак, собравшись уходить. В Талантливом мистере Рипли все плохо кончилось. Он не хотел знать, какую роль в этой постановке играл сам. Но в размышлениях, уходя со двора, был прав: центр их притяжения тоже через семь месяцев найдут мертвым.

Глава 8. Ошметки морали

– Что думаешь о новенькой? – Алиса усердно укладывала медные волосы стайлером перед зеркалом в учительском туалете, бросила взгляд на сидящую на подоконнике Эмму.

Платиновая принцесса не выспалась – пятница прошла с размахом. Алкоголь, игры в карты, танцы до натертых мозолей. Барс отказалась продолжать банкет и поехала домой спать, но не Эмма. Накачанный допингами Арсений фонтанировал энергией, она спала от силы три часа. Родео под утро на Барсе ее добило.

– Лукьянова? – Она перевела ленивый взгляд на подругу. Пожала плечами. – Девочка с хваткой.

– Думаешь? – Алиса взволнованно спохватилась, обернулась через плечо и лишь после себя отдернула, но было уже поздно.

Эмма язвительно усмехнулась.

– Тебе-то власть особо не с кем делить, чего переживаешь? – она прищурилась, прожгла Алису взглядом из-под ресниц. – Или Лукьянова похвалила твою работу над спектаклем и ты поплыла? – совсем не по-дружески поддела она подругу.

– Еще чего, – Алиса взвинчено фыркнула, даже отступила на шаг в неосознанной обороне. Достала из косметички вишневый блеск для губ. – Хвалила, она, вообще-то, твою работу больше, – вернула Барс колкость подруге.

Эмма со стоном закатила глаза.

– Да брось, я просто не давала придуркам быть придурками. – Она вздохнула так тяжело, что Алиса замерла перед зеркалом. Эмма до сих пор оставалась для нее непонятной. Несмотря на то, что они проводили вместе почти все свободное время уже несколько лет, подробностей души Купер никогда не показывала. – Но организаторская работа мое все, да, – Эмма все же улыбнулась после паузы.

Забралась на подоконник с ногами, и с нее мгновенно сошел весь лоск – Алиса видела это через отражение в зеркале. Казалось иногда, так настоящую Эмму только и можно увидеть – в зазеркалье. Там она смешно шутила, садилась по-турецки, улыбалась и была полна сил. Там она по-настоящему дружила с Алисой.

Но как только Барс оборачивалась на нее в реальности, Эмма прирастала к своей холодной маске, от подруги отмахивалась, мол, иди, нам и без тебя хорошо, и обожала Арсения, словно к нему приросла. Словно не была уже самостоятельной единицей, а лишь самовлюбленным придатком их отношений. Как вчера.

В горле запершила ревность, Алиса сглотнула.

– Организация, как же, – цокнула она, выстрелила в Эмму взглядом сквозь отражение, зазеркалье пошло трещинами. – Ты знаешь, о чем я…

– Я о том, – Эмма спрыгнула с подоконника, подошла к раковинам, – что ты Лукьянову либо потопи, либо забей на нее. – Эмма недовольно посмотрела на Алису, позднее осеннее солнце играло с ее белыми прядями. – Чего тебе стоит на отборе ее размазать?

Барс хмыкнула. Они дружили, потому что соглашались с условиями естественного отбора. Выживают сильнейшие, собакам – собачья смерть. Алиса выживала за счет репутации и достижений вопреки родительскому «ты же девочка», Эмма… потому что не боялась умереть. Так иногда казалось.

В современном мире оказалось сложно найти близких по духу людей, циников: толерантность заставила высший свет пригнуться, ходить на цыпочках и не поднимать слишком высоко головы. Иметь мнение стало оскорбительным, – кого угодно оно могло оскорбить, – юмор – вылизанным, политические взгляды – нейтральными. И только в своей, зарекомендовавшей себя компании, можно было быть собой.

Алису толерантный мир злил. Как и ее брата. К ним никто понимания не проявлял. Отчужденные, холодные родители, влюбленные лишь друг в друга, взрастили в детях легендарный скептицизм перманентным «что тебе от меня еще нужно, я уже дал тебе денег». Зубастый, скалящийся им в лица социум подтвердил, что быть жестким – выгоднее. Добродетелью Барс не страдали. Не понимали, почему обязаны понимать других, сострадать, если даже не знали, какого быть принимающей стороной. Для своих родителей они всегда были нижними. Особенно Алиса – она не была наследницей, как Барс, ей даже не выдали стоп-слова.

– А если она будет хороша? – Алиса беспомощно хлопнула глазами.

– Не мне тебе объяснять, как это работает. – Вымученно вздохнула Эмма, недовольная пошатнувшейся самооценкой подруги. – Взбодрись, Лиса. – Пихнула Купер девушку в плечо, та поморщилась, промахнувшись блеском мимо контура губ. – Унизить можно и сказав «да». Реши уже, что тебе надо, а я подхвачу.

Губы Алисы растянулись в улыбке, она с хитрым прищуром посмотрела на Эмму, та довольно кивнула. Посмотрела в отражение, сквозь.

Снова провалилась в зазеркалье. Алиса видела, как там, за гладью зеркала, Эмма с каждым годом все больше идет на излом. Осознание «получаешь то, что отберешь» плотнее врастало под кожу, и лишь с Барсами теперь она могла чувствовать связь. Это были первые люди, которые не ждали от нее доброжелательной улыбки. Им нравился ее оскал.

– А ты-то сама что думаешь? – Алиса с интересом посмотрела на подругу.

Неужели Лукьянова правда ее не волновала? Ни капельки? Даже взгляды Арсения на нее?

Эмма сложила руки на груди, бедрами оперлась о раковину, уставилась в белую плитку на полу.

– Да я о ней и не думаю. – Безразлично протянула она. – Это ты с ней в подружек играла, я просто не возникала, – взглянула Эмма исподлобья на Барс.

«Посмотрим, чего она стоит» прошептала на ухо Эмме Алиса несколько дней назад, чтобы та после приглашения Лукьяновой поехать с ними, Эмма не забилась бы в истерике, а согласилась.

– Я бы сказала, активно соглашалась, – скривилась Алиса.

Если Вероника была поглощена просмотром спектакля, Барс слышала звуки, доносящиеся из комнаты брата. Преимущественно стоны Эммы.

– Это да. – Эмма растянула губы в кривой улыбке: то ли довольной, то ли нервной, Алиса не поняла. – Думаю, за стояк Арса можно Лукьяновой и правда спасибо сказать.

Алиса скривилась еще больше.

– Ты отвратительна.

Эмма улыбнулась себе под нос. Как же. Алиса под этим взглядом неожиданно стушевалась.

Барс хотела казаться сукой, но знала, что до Эммы ей далеко. По какой-то причине никто Алису не мог выбить из колеи, кроме подруги. И родителей. Рядом с этими людьми за фасадом лоска и уверенности проглядывала маленькая девочка. Барс в такие моменты брала себя в руки и мечтала, чтобы ее внутренний ребенок был мертв. Задохнулся под бетонными плитами недосказанности.

Не падал в зазеркалье в их компании только Арсений. Это было видно по его непринужденному, гладкому лбу, который никогда не хмурился. Он с Алисой разделял холод родителей, которые, казалось, никогда не хотели детей, но он был мальчиком и вера в его будущее за счет этого ощущалась кожей. Ему было не понять, но Алиса знала: даже проигрывая в гонке за родительскую любовь, Арсений никогда не поймет ее – стоящую на обочине.

Барс тоже пытался заслужить одобрение родителей. Спорт, он видел и на своем, и на примере Алисы, баллов в глазах отца ему не прибавлял. Он пошел в бизнес. Не такой твердый и легальный, как у Константина Эдуардовича, который владел оптовой компанией по продаже кухонной техники, зато прибыльный и интересный.

Банальная перепродажа галлонов с веселящим газом на вечеринках – Алиса это не одобряла, но и не возникала. Ложка родительской любви на фоне окружавшего их холода, сделала ее брата козлом, она это понимала. Совесть в нем надо было взращивать до первой мастурбации. Теперь было поздно.

Поэтому святая троица дружила: они привыкли к порокам друг друга, а больше никто не понял бы.

– Я реалистка. – Цокнула Эмма. – И не отсвечиваю. Балом тут правишь ты. – Она взглянула на подругу исподлобья, Алиса нехотя согласилась.

Мазнула взглядом по скучающей Эмме, тихо скрипнула зубами, поправила волосы.

Порой Алиса завидовала подруге. Не всегда, но вот, как сейчас, когда Эмма от недосыпа терла глаза, а те все равно блестели очаровательно и волосы даже без укладки волнами спускались по спине. Успокаивало лишь то, что через десяток лет те, выжженные краской, выпадут.

Эмме по жизни везло. Несмотря на все зазеркалье, реплики невпопад, она все равно была центром чужих вселенных. Репутация покладистой творческой девочки работала на нее со средней школы, родители Эмму любили и у нее была сестра. Невесть какая зашуганная мышка, но с ней хотя бы не приходилось держать ухо востро, как с Арсением.

Эмма мазала губы жирным прозрачным блеском, носила розовый бантик на конском хвосте и встречалась с богатым красавчиком Барсом. У Эммы было все.

Алиса в свою очередь из кожи вон лезла. В спорте, учебе, дома, но внимание окружающих все равно доставалось не ей. Парни из трех соседних школ, игравших в хоккейной команде, щенками смотрели на Эмму. Ее брат смотрел на Эмму. Все смотрели на Эмму, Алиса же всегда оставалась младшей сестрой. Хоть и в костюме от Шанель.

Дело было не во внешности. Алиса знала, что красива. Наряды и брендовая тушь это только подчеркивали, дело было в чем-то другом. Эмма будто не старалась вовсе. Одежду часто носила дешевенькую, выбирала белый цвет, ткань гладила, и на этом все. Частенько вякала нечто такое невежественное, что у Барс от испанского стыда краснели уши, но этого будто было достаточно, чтобы ее хотели. Ее всегда хотели. Ее – не Алису.

Первый год, в восьмом классе, они не общались. Перекидывались парой колких фраз за обедом, но какой-то момент сошлись. Когда Эмма начала красить волосы в белый.

Барс спустя год начала нарабатывать репутацию богатой стервы, а Эмма потешалась над всеми, кто смел перечить Алисе. Будто заранее, раньше всех знала – Барс пойдет далеко.

Один язвительный комментарий за другим, год за годом, и к середине девятого класса Эмма полностью сформировала свой образ платиновой принцессы. Алисе это нравилось. Не хотелось дружить абы с кем.

В то время на нее обратил внимание Арсений. В классе их было всего пятнадцать, Барс знал Эмму, говорил с ней, но первые полгода года Купер была лишь на периферии его внимания. И будто на зло сестре с животным блеском в глазах впервые он на нее посмотрел, когда Барс появилась с платиновой принцессой под руку в школе.

Эмма притягивала к себе противоречием, сотканным из долгих взглядов, многословных молчаливых улыбок и звонкого смеха. В Эмме Купер было нечто, что тянуло к ней людей. И Алиса не знала, как это повторить.

Однако, соревноваться с Эммой причин не было. Барс блистала яркой харизмой, Купер же не делала ничего. В принципе. Умела списывать, перепоручать, делегировать, в нужные моменты улыбаться. Но ее не интересовала жизнь. Ни власть, ни внимание, ничего. Только поцелуи Арсения и дружба с Алисой. Обоих Барсов это устраивало.

Они негласно договорились: Алиса— королева школы, Купер – взбалмошная принцесса-алкоголичка. Эмма знала, что у Барс большие планы. И тихо аплодировала с трибун существования.

Появление в их альма-матер Вероники подразумевало только одно – еще одна борьба за власть.

– Нет, с Лукьяновой надо все-таки что-то решать, – не выдержав гнета мыслей, мотнула головой Алиса, с силой завинтила крышку блеска для губ.

Эмма тупо уставилась на подругу, не веря, что они все еще на этой теме буксуют. Цокнула раздраженно.

– Либо сделай ее шутом при дворе, либо подвинь попку с трона. – Эмма саркастично усмехнулась. – Но, может, я не права, – невинно улыбнулась она. – Может, московской принцессе достаточно будет должности фрейлины. – Слащаво протянула Эмма, направилась к двери. – Не забудь сплести ей браслетик дружбы.

Улыбнулась язвительно, томно, и Алиса сдалась.

– Ну ты и мразь, – закатила глаза Барс с улыбкой, взяла подругу под руку.

– Твоя любимая, – поиграла Эмма бровями.

– И я не устаю поражаться своему вкусу, – приложила она ладонь к груди, Эмма расхохоталась на весь коридор.

– Сучка, – по-доброму пихнула она подругу в плечо, направляясь в холл.

Алиса улыбнулась. Такая дружба продлится до старости. Ну, до ее старости. Эмма, по ее словам, умрет молодой и красивой.

И пророчество сбудется. Только судьба отдаст эту роль другому.

Глава 9. Изысканная агрессия

– Ты идешь? – Алиса с нетерпением наблюдала за тем, как Арсений прижал к стене Эмму у входа в спортивный зал.

Та не сопротивлялась. Как обычно, текла по течению: томно вздохнула, вырисовывая на груди Барса узоры пальчиком.

– Она скоро будет, – Арсений ответил за Эмму, не удостоив сестру вниманием: сверлил жаждущими глазами свою платиновую принцессу и плевал на все.

Барс недовольно сложила руки на груди, смерив пару скептичным взглядом. Эмма обещала, что поддержит ее затею, теперь же бросала на пороге. Алиса не боялась новенькую, но со скалящейся свитой за спиной было проще выносить вердикт.

– Мне начинать без тебя? Эм, я…

– Я сказал, она скоро будет, – Арсений раздраженно рыкнул на Алису, та от неожиданности отшатнулась.

В груди разлилась обида: совсем не тот настрой, который нужен перед распеканием. Ревность к ним обоим одновременно зачесалась где-то внутри, Алиса нервно отдернула топ и поправила резинку красных лосин. Арсений на нее по прежнему даже не взглянул: нежно заправил локон Эмме за ухо. Купер покосилась в сторону подруги, но парень, нависавший над ней, его запах и глаза интересовали ее куда больше.

– Нам лучше не опаздывать, – сделала новую попытку оторвать друг от друга голубков Алиса, но осеклась о жесткий тон брата.

– Лис, не капай на мозги. Эмма сейчас будет. Не серди меня.

– О, так ты сердит, – фыркнула Барс зло, прищурилась. – По тебе и не скажешь.

Арсений улыбнулся одними губами, но улыбка эта больше напоминала оскал. Алису передернуло, когда она встретилась с братом глазами.

– Когда это станет заметно по выражению моего лица, будет уже поздно что-то исправлять. Так что иди, начинай отбор, Лиса. Я скоро отпущу принцессу.

Он вернул внимание к Эмме снова, которая отрешенно наблюдала за перепалкой, будто это ее не касалось.

Алиса закатила глаза, пробубнила «как знаете» и от бедра направилась в зал.

Она никогда не могла их понять.

Святая троица проводила почти все свободное время вместе, но Алиса нередко чувствовала себя лишней. У Арсения с Эммой было больше локальных шуток, они чаще понимали друг друга без слов. Это было несправедливо. Будто Алиса – всего лишь сестра парня, но это было не так. В первую очередь они были подругами с Эммой, Барс пришел в компанию следом. Алиса не могла понять, в чем дело.

Арсений сегодня был груб, но это было редкостью. Между братом и сестрой никогда не было преград. Преградой никогда не становилась Эмма. Однако у этих двоих была особенная связь. И эту связь, как и нечто, что заставляло людей смотреть на Эмму, Алиса знала – она не сможет повторить.

Дело было не в любви, Алиса даже не была уверена, есть ли она между Арсением с Эммой. Дело было в больной привычке, которая агрессивно завоевала свое место в их жизнях, став болезнью, как прогрессирующий рак. Барс, несмотря на то, что был ее старшим братом, частенько вел себя как настоящий циничный козел – Алиса этого не отрицала. Эмма же поддерживала своего парня таким отупляющим безразличием к происходящему, что тошно становилось.

Казалось, в жизни Купер кроме них двоих нет ничего: у Эммы не было планов на будущее, кроме теоретических и несерьезных, не было привязок к настоящему. Была только Алиса, которая разделяла ее токсичный юмор, и Арсений, на которого Эмма смотрела со слепым обожанием. С таким, правда, которое могло выключиться за секунду – Алиса не сомневалась, что пара рано или поздно расстанется. Со скандалом во всеуслышание, с помпой и несколькими годами истрепанных нервов, но чувствовала, что это было неизбежно. Эмма Арсению надоест. Как все надоедало. Кроме сестры – Барс цеплялась за эту мысль в подобные моменты.

Они были странной парой. Отрешенная девочка и желающий поиметь весь мир мальчик. Эмма, словно глупая светская львица, была выбрана Арсением на роль аксессуара. Алиса так бы и думала, если бы не общалась с ней.

Эмма была непонятной. Недосягаемой и простой одновременно. Что-то, что было у нее глубоко за душой: даже если Барс ее не любил, то восхищался платиновой принцессой. Не как музой или любимой женщиной, он редко был вежлив с ней, но на Алису брат не смотрел так никогда. Он ни на кого больше так не смотрел.

– Ты со мной не разговаривал весь вечер, – улыбалась Эмма, наклоняя голову вбок. Они не общались с самого приезда в дом Барсов в Репинской усадьбе после ссоры в машине. Вечеринка была в самом разгаре, Арсений активно флиртовал взглядом, кажется, с каждой девчонкой в радиусе пятидесяти метров. Эмма на это лишь закатывала глаза и проводила вечер в компании Алисы. – И слова мне не сказал, – она сидела на барной стойке и по-детски болтала ногами. – Ты что, немой?

– Ваш. Исключительно ваш, – в миг забывал свою браваду Барс, тепло улыбался и клал голову на колени Эммы.

А потом все начиналось сначала.

Алиса любила брата, но понимала, что на месте Эммы не стала бы терпеть такое отношение к себе. Чего только стоили слова Арсения о ее стонах перед новенькими первого сентября. Гадко. Неуважительно. Неприемлемо.

Но она не была на месте Эммы. А Купер, кажется, было плевать. Алиса лишь надеялась, усаживаясь перед кандидатками на стул жюри, что они повзрослеют и станут добрее. Все трое. И будут жить долго и счастливо.

Молитва ее будет услышана. Но только на две трети.

Алиса проводила подругу хищным взглядом, когда та, не крадучись совершенно, во время выступления Лукьяновой, прошла в зал и заняла свое законное место по правую руку от Барс. Две кандидатки уже прошли отбор – Лукьянова была последней. Они исполняли номера, заранее разосланные Алисой на видео.

Громова, сидящего в углу зала на скамейке вместе с Андреевым и Лизой, Эмма не заметила: те пришли поддержать четвертинку их квартета, отвечающую за дерзость.

– И какая из тебя после этого подруга? – Барс, не отвлекаясь от просмотра номера, вскользь зашипела на ухо присевшей рядом Эмме обвинение.

Купер только расслабленно отмахнулась.

– Я же пришла.

Гриша увидел, как вздулась гневная венка на лбу Алисы. В жюри явно происходил разлад.

– Очень вовремя. – Огрызнулась Барс. – Сначала поддержала мою идею, а затем слилась.

Громов со своего места почувствовал раздражение капитана команды. Алиса смотрела за движениями Лукьяновой под зажигательную музыку, но сама от напряжения оставалась ровной, как палка. Эмма приосанилась тоже.

– А ты без подпевалы в моем лице сама по себе вообще ничего не стоишь, да? – оскалилась она подруге в ответ, Алиса неприязненно дернула верхней губой.

– Как и ты рядом с Арсом.

Эмма окаменела. Распахнула глаза, посмотрела на Алису пораженно, но та разговор закончила и увлеченно наклонилась вперед, наблюдая за выступлением Лукьяновой. Эмма прищурилась, но проглотила язык и повторила за подругой.

По мнению Гриши, Вероника выложилась на все сто: сделала изящный рондат, села на шпагат с прыжка, пластично двигалась. Но когда закончила номер и музыка в зале затихла, воцарилась пауза. Казалось, жюри – две трети святой троицы – специально тянут время, нагнетают атмосферу неопределенности.

Лукьянова не спасовала и здесь: отдышалась, откинула за спину волосы, которые даже после сложных элементов выглядели, будто она только что вышла из салона, и уперла руки в бока.

– Каков вердикт? – ее твердый вопрос разбился о стены приглушенным эхо.

Барс с Эммой переглянулись. Алиса выглядела как придирчивый капитан команды в своем красном обтягивающем спортивном костюме, Эмма, по своему обыкновению, в атмосферу не вписывалась: была приглашенным дьяволом в белом по неосторожности перепутавшим плечо.

– Не дотягиваешь. – Алиса сложила руки на груди, натянула до безобразия фальшивую улыбку. – Не тот уровень, извини.

Вероника не стушевалась. Удивленно, небрежно выгнула бровь и хмыкнула.

– А в московском лицее я со своим уровнем в первой линии стояла.

Лиза рядом с Громовым разволновалась, во все глаза смотря на новую подругу, схватила Гришу за ладонь. Он улыбнулся уголками губ, сжал в ответ пальцы на ее мягкой коже.

– Это говорит не в пользу Москвы. – пожала плечами Алиса.

– Слишком смелые слова для той, кто ничего не знает о том, где я училась раньше. – Вероника почти смеялась – ее не трогали слова девушек, наоборот, она забавлялась и с улыбкой собиралась отстоять свою честь.

– Мне и не нужно. – Тонкая улыбка, ленточным червем растянувшая губы Барс, не сходила с лица. Гриша представил себя на месте Лукьяновой. Ему было бы не по себе. – Знаешь известную шутку? – Она улыбнулась шире, легкомысленно взмахнула в воздухе пальчиками. – Переехать из Москвы в Питер – духовный рост. А из Питера в Москву – грехопадение.

Громов хмыкнул, тут же спрятал смешок за кашлем. Он любил юмор, построенный на стереотипах – не воспринимал аргументы всерьез, но получал огромное удовольствие от дружеских споров на тему, как правильно говорить, «подъезд» или «парадная», упрекать москвичей в спешке, – даже их эскалаторы в метро, – и высмеивать то, что даже на подъем те встают с правого края ступеней, будто сэкономленные минуты помогут заработать денег.

Над медлительным и пьющим, курящим Петербургом он тоже забавлялся, ведь стереотипы не брались из воздуха. Он правда сам любил медитативно гулять по улицам, а в бары иногда заходил просто поесть. В этом был смысл. Но добрый, беззубый, дружеский.

В отличие от того, что сказала Алиса. Она не подтрунивала над Лукьяновой, не шутила, по тону был понятно – закапывала. Воздух сгустился. Гриша в сцене не участвовал, но волнение Лизы передалось и ему, он крепче сжал ладонь младшей Купер.

Лукьянова помолчала несколько секунд. После слов Барс улыбка ее отклеилась от лица, упала и разбилась, но лица она не потеряла. Шагнула вперед.

– Давай на чистоту. – Вероника оставила за скобками неуместное сравнение городов. – Ты пригласила меня на отбор, чтобы поиздеваться? – Присутствующие в зале вздохнули и замерли. Лукьянова использовала запрещенный прием в токсичной среде – говорила напрямую. А названное зло уже было не страшно. В миг давящая атмосфера рассеялась, и на дощатом полу остались три молодых девушки, выясняющие отношения. Эмма с Алисой синхронно подняли на нее глаза. Вероника улыбнулась. Должное внимание было заполучено. – Я знаю таких, как ты. – Вероника заняла позицию сверху. Кивнула Барс. Гриша почувствовал, как запах лака и резины впитался в кожу. – Сама такой была. – Сила ее слов подпитывалась тем, что злыми насмешками не перебить – опытом. – Только вот школа почти закончилась, двенадцатый класс не в счёт. В реальной жизни ты никого себя бояться не заставишь. И с твоими острыми зубками, поверь мне, реальность тебя прожует и выплюнет. – Ледяной тон окатил жюри, которое под правдивыми словами вдруг перестало быть значимым и устрашающим. – Поэтому, либо дай мне внятный ответ – в команде я или нет, либо заканчивай этот фарс, Алиса. – Ровно проговорила Лукьянова. Королевская осанка и безапелляционный взгляд стали точкой. – Со мной твои шутки не прокатят.

Это было дерзко. Эмма одобрительно улыбнулась. Но Алиса все же была не так проста.

– Видно, что говоришь ты из собственного опыта, я это уважаю. – Барс глядела на Веронику расслабленно, будто в рукаве у нее был припрятан туз. Громов наблюдал за Эммой. Она, казалось, здесь не присутствовала: с отрешенной улыбкой наблюдала за перепалкой, но не включалась. Мстила Алисе за резкие слова. – Но видимо, как ты сама говоришь, реальность прожевала саму тебя слишком тщательно. – Барс развела руками и театрально огляделась. – На сколько ты забросила тренировки? – Взглянула она на Веронику исподлобья. – Полгода? Год? Больше?

Внутри у Лукьяновой органы сжались в комок от холодной улыбки Барс. Она была права. И молчание Вероники стало проигрышем. В зале похолодало.

– Ничего личного, – Эмма неожиданно включилась в диалог. – Как и сказала Алиса – не наш уровень.

Сказано это было с таким зубодробящим безразличием, с такой пренебрежительной интонацией, что у Лукьяновой, Громов видел, челюсть свело. Он замечал ее взгляды в сторону Эммы: почти ревнивые. Алиса хоть и пассивно враждовала с Вероникой с передышками на лицемерную дружбу, давала ей то, без чего Лукьянова, сколько не отрицай, не могла жить. Внимание. Эмма, в свою очередь так отчаянно требовавшая того же от Гриши, отрезала Веронику от себя по всем фронтам.

Сейчас – при всех – таким игнором ее просто высмеяла. Гриша увидел по еле ощутимому движению плеч, как натянулась внутри Лукьяновой пружина. Она сделала еще один шаг вперед. Пошла в наступление.

– Ты кайфуешь от этого, да? – Чем-то вне себя она заставила Эмму обратить на нее внимание.

Купер улыбчиво прищурилась.

– Есть немного.

Легкое согласие. И очередная победа. Но Вероника уже завелась. Темперамент кипел в ней, выплескивался. На защиту границ пришли все собранные за последние недели аргументы: грубость с Лизой, навязчивость, тупость и снисхождение Эммы там, где об этом не просили. Веронику прорвало.

– Таких, как ты, я тоже знаю, – гордый подбородок и руки в бока, – ты думаешь, что перед тобой все двери открыты, – Эмма смотрела на Лукьянову не мигая, а Вероника продолжала. Ее уже попинала жизнь, острые на язык девочки ей давно не были страшны. Вероника проживала ситуации и страшнее. – Только представь себе, за дверями школы никому не интересна твоя спесь. Интересно лишь, какой ты человек. А персона ты, честно говоря, так себе.

«Скамейка запасных» задохнулась. Вероника озвучила то, что все хотели сказать, но не решались. И победила. Не в войне, но в том, что Эмма в обсуждение была уже втянута гарпуном. Эмма прищурилась уже без улыбки.

– Какой тонкий переход на личности, – с прозрачным сарказмом хмыкнула она и взглядом Лукьянову уже не отпустила. – По теме, – она окинула широким жестом спортивный зал, – аргументов не осталось?

Унизительный, красивый ход. Громов безоценочно готов был аплодировать, если бы не испытывал отвращения к распеканию. Но Вероника попереть свои границы не дала.

– Удобная позиция манипулятора, Эмма, – спокойно парировала Лукьянова. – Как вы переходите на личности в любой удобной ситуации, так это нормально. А здесь плохая я? Не лицемерно получается? – С улыбчивым удивлением вскинула она брови.

Гриша сжал руку Лизы сильнее. Вероника делала это за них всех: вступала в открытую конфронтацию с той, кого подловить между смыслами на токсичности было невозможно, хотя та из нее лилась через край. «Анти-Карнеги» Эверетта Шострома, точно. Книга, которую Вероника посоветовала бы прочитать каждому. Она ее не просто прочла – сделала выводы. И действовала сейчас, как актуализатор: честно говорила о том, что думает, без уверток, и всех на другой грани существования ставила в тупик.

Громов был готов аплодировать теперь ей.

– Как есть, – Эмма в ответ только пожала плечами. Не велась на провокацию. – У кого власть, тот и устанавливает правила.

– Какая власть? – Вероника взвилась, вспыхнула от наглого передергивания. – Сидеть на стуле и решать, кто пройдет отбор – это власть, по твоему? – Она фыркнула в возбужденном недоумении, сложила руки на груди.

Эмма слабо, безразлично улыбнулась, положила руку на спинку стула Алисы.

– Как видишь.

На Лукьянову она посмотрела не просто сверху вниз. С самого Олимпа. Как на глупого, мельтешащего человечка, решившего ввязаться в спор не по силам. У Гриша раздражение заставило сердце биться чаще, у Вероники же по телу давно разлился гнев.

– А ты сама, прости, чем тут занимаешься? – Она наклонила голову вбок, нахмурилась. – Ты даже не в команде, – Лукьянова мастерски вернула пренебрежение обратно Эмме. – Или член Барса тут вроде скипетра? А яйца вроде державы? – Громов задержал дыхание, чтобы не расхохотаться. Резкое, но тонкое замечание. Эмма напряглась. – Ты тут сидишь, в своей маленькой уютной школе, и думаешь, что статус аксессуара обоих Барсов дает тебе право с людьми обращаться, как с дерьмом? – Вероника говорила за них всех, но Гриша поморщился – под гнетом ситуации Лукьяновой не удалось сохранить лицо, она вышла за берега в то время, как Алиса с Эммой сидели мраморными статуями и глядели на распалившуюся кандидатку собранно, безучастно. – Ты лишь взбалмошная девчонка из школы. Не бери на себя больше, чем сможешь переварить.

Громов заметил: в паузе это стало видно – слова Вероники задели Эмму. Потому что она посмотрела на Лукьянову прямо. И отсыпала внимания с лихвой.

– А ты перевариваешь, Вероника? – Мягкий голос предупреждающе зазвенел. – Хочешь поговорить о личном, давай поговорим, – Эмма усмехнулась, но смотрела теперь не безучастно. А прямо и зло. – Давай затронем тему твоего психического здоровья. – Глаза Алисы по левую руку от Эммы блеснули огнем. – Если мы примем тебя в команду… – Эмма давила, – нам стоит ждать от тебя истерик, нервных срывов, если, ну, не знаю… – она театрально задумалась, – твоему отцу продлят срок? – Гриша беззвучно ахнул, как и Андрей с Лизой рядом. Алиса улыбалась. Она была в курсе. – Путь долгий предстоит, ведь за растрату в особо крупном размере сколько дают? Шесть лет? – Эмма улыбнулась искренне, Вероника напротив нее потухла. От этого взмаха ресниц Лукьяновой, опустошенного и горького, Громову стало тошно. – Но откуда мне знать? Я всего лишь взбалмошная девчонка из школы.

Это был удар под дых. Эмма знала об этом. Поэтому расслабленно откинулась на стуле, сложила ногу на ногу и наклонила голову вбок. Рассматривала Веронику с жаром, впитывала потерянность дерзкой кандидатки.

Алиса подхватила жестокий тон подруги.

– Вы на этом с новой подружкой спелись? – Алиса с удовольствием махнула в сторону Лизы. Эмма, Гриша заметил по скованным жестам, напряглась. – Она советует тебе психбольницы покомфортнее? Или советуешься с новеньким? – Гриша проглотил вдох, резко перевел взгляд с Лизы на Барс. – С нервного срыва Лизы прошло уже достаточно времени, а у него информация свежая. – Его словно стукнули по голове. Алиса в их сторону не смотрела, зато смотрели остальные. Барс понесло в ответ. – Астеническая депрессия, вроде бы. – Громова били и били по голове звонкие слова, разносящиеся по залу. – Не важно. Вопрос в том, как правильно выразилась Эмма – ждать ли подобного от тебя?

Алиса довольно улыбнулась. Вероника стояла молча. Атмосфера накалилась, перепалка вышла за берега и топила присутствующих. Барс открыла рот, чтобы дополнить речь, но ее оборвала Эмма.

– Лис, прекрати, – она дернула Алису за руку жестко, внимательным взглядом потушила удивление подруги.

Вероника пришла в себя быстрее всех.

– Спасибо, принцесса, но меня защищать не надо, – она привыкла к нападкам. Эти двое не скажут ничего нового, чего уже не сказали бы журналисты. – Если уж мы говорим на чистоту. – Грише показалось, Лукьянова ради него благородно перевела тему. Потому что он был выбит из колеи. – Почему ты упрямо не даёшь пройти отбор своей младшей сестре? А? – Вызов горел в ее темных глазах. – Лиза сказала, что уже второй год хочет в команду. Что тебе мешает её принять? – Лукьянова улыбнулась зло, азартно. – Боишься, что коротких юбок для удержания внимания недостаточно будет?

В зале повисла напряженная тишина. Нерушимые принципы Лукьяновой искрились над ее головой. Она знала, о чем говорила. Сама была такой. Но Веронике пришлось повзрослеть и она поняла, что на унижении авторитет не построишь. Честность, принципиальность и преданность – людей только с такими принципами уважают. Она поняла, каким человеком хочет стать и каких друзей хочет видеть рядом. И рыжая стерва со своими играми ей не помешает.

Эмма смотрела на нее с непроницаемой холодностью во взгляде. Что-то между строк этого кошмарного диалога заставило ее перестать улыбаться. Слова про сестру? Грише казалось, Эмма только за унизить Лизу при удобном случае? Или нечто другое?

– Поговорим откровенно. – Спокойно кивнула Эмма. Она уже не веселилась, не забавлялась. – Ты пришла, такая новенькая и сияющая в нашу школу, и пытаешься устанавливать свои правила.– Эмма смотрела прямо, говорила без издевки и пыталась между строк заставить Лукьянову что-то понять. – Я не против – не я тебя, если что, сожру, – довольная ухмылка вспыхнула на ее губах. – Но ты лезешь не в свое правовое поле, Лукьянова. На чистоту: тебя не касаются мои взаимоотношения с сестрой. Никаким боком. Так ведь? – Эмма вскинула брови, сделала паузу специально дав время на возражения, но Вероника ничего ответить не смогла. Ответная честность встала костью в горле. – Хотела бы Лиза пройти отбор, пришла бы сама. «Давно хотела» – лишь слова, не действия. Но давай поговорим о тебе. – Эмма хмыкнула, отмахнулась, мол, надо же, мы отклонились от темы.

Вероника слушала и смотрела. Смотрела в ледяные серые глаза Эммы и не могла понять, пришла она на школьный ринг, либо же здесь и правда все серьезно.

Было в Купер старшей что-то, чего абсолютно не было в Лизе. Громов знал, что Вероника тоже это заметила. Что-то глубоко за ее взглядом и словами, нечто, пронизывающее до костей. Это сбивало с толку. Эмма смотрела на все без интереса, поверхностно осуждала, не была ни к чему привязана. Даже на своего парня красавчика смотрела с какой-то тоской. Не выносила математику, перечитывала Сумерки. Только казалось по ее взгляду, как сейчас, что все это было не просто так.

А зачем – ни Вероника, ни Гриша, не знали.

– А суть в том, – после паузы продолжила Эмма, – что тут тебе не детский сад. Наша команда гимнастики входит в десятку лучших в городе, с помощью этой команды девочки получают стипендии в университетах вроде Лезгавта и других, к нам приходят из профессионального спорта.

Размеренный тон и четкая речь не вязались с безразличием Эммы. Вероника не могла оторвать от нее взгляд. Ее голос заставлял слушать.

– У тебя есть потенциал, но честно скажу, ты не дотягиваешь до нашего уровня, хотя с чем работать – есть определенно. Видно, что ты занималась раньше, у тебя хороший подъем стопы и растяжка. Лиза же никогда не занималась гимнастикой. И все десять лет учебы планомерно пропускала физкультуру, – Эмма развела руками, спокойно объясняя амбициозной Лукьяновой то, что она упустила из вида. – У нее есть природные данные, но для нашей команды умения делать колесо – мало. Мы к этому относимся серьезно, – в глазах Эммы сверкнуло разочарование. Стало неуютно. – Тебе, Вероника, нужно поработать над плечевым поясом и грудным отделом – сесть на шпагат и сделать рондат каждый сможет. Но если ты готова работать, тогда конечно, добро пожаловать.

Эмма смотрела на Лукьянову с неизменной улыбкой.

– Эмоции не отнять никогда, но Алиса – профессионал. – Эмма кивнула на подругу, не прерывая зрительного контакта с Вероникой. – Она два раза брала золото на городских соревнованиях по спортивной гимнастике. Дураков здесь нет, Лукьянова, не думай, что ты особенная.

Эмма поднялась со стула, за ней поднялась Алиса. Они направились на выход из зала, но на пороге Эмма будто споткнулась, встретившись взглядами с Гришей. Нахмурилась, растерялась, глядя на сестру и Андреева. Она не знала, что они здесь были.

Эмма отступила на шаг, сглотнула, открыло было рот… но затем пропала. Ее человечная часть. Эмма Купер же расправила плечи, взяла Барс за руку и подмигнула Громову. Вышла из зала вон.

Ребята переглянулись и тяжело вздохнули. На этот раз истину поняли уже двое. Громов с Лукьяновой скривили губы, пока Андрей с Лизой не решались сказать в слух, но думали о том же:

– Сука.

Глава 10. Швейцария отменяется

Четверо сидели за столом в китайском ресторанчике в молчании. Каждый собирал по кускам разорванный шаблон. Лиза – тот, где лучшую подругу унизила прилюдно родная сестра. Андрей – тот, где говорил Грише, что его друзья не всегда такими бывают. Вероника пыталась переварить факт, что Барс с Купер подготовились к распеканию профессионально и теперь все знали, что случилось с ее семьей. Несколько месяцев передышки и новый круг ада.

Громов пережевывал гнев вместе с китайской лапшой. Гнев от того, что был на пороге решения, что святая троица – тоже люди. Что «легкомысленные дети богатых родителей» просто ярлык, не имеющий отношения к реальности. Как же.

– Твоя сестра та еще стерва. Ты уж извини, Лиз, – Вероника не выдержала тишины, цокнула, отпила через трубочку свой латте с сиропом и сахаром.

Громов обнял ладонями чашку кофе, посмотрел на кафельный пол. «Цинь» с первого сентября стал их убежищем. Простой интерьер, диванчики вдоль линии окон, желтый тюль, телевизоры с кей-поп клипами… сейчас убежище это казалось разобранным. Потому что разобранным Гриша был изнутри. Его вера в человечество растворялась вместе с паром над кружкой. Надо же было до такого дойти – в личные дела семьи влезть, просто чтобы уколоть побольнее. И его, и Веронику.

– Она не всегда такой была, – Лиза улыбнулась виновато, на уголках ее губ повисла затаенная грусть.

Громов подумал, что Лизе, должно быть, тяжелее всего. Гриша с Вероникой могли троицу ненавидеть открыто, но Лиза была с одной из них связана кровью. Лукьянова тряхнула волосами.

– Значит, у нее вышло гребаное обновление.

Андрей рядом с Лизой нахмурил лоб. Адвокаты и прокуроры по разные стороны баррикад.

– Эмма сложный человек, – Гриша поднял скептичный взгляд на Андреева после этой фразы. Друг отчаянно цеплялся за иллюзию. – Но не плохой.

Громов не сдержался, фыркнул.

– Ты слышал какую-то другую версию грязи, что они вылили на нас с Вероникой, я не понял? – Запально взметнулся на месте он, пролив на стол кофе.

Упрямые взгляды друзей встретились, и Андрей проиграл, захрустев обиду сырной палочкой. Гриша тут же устыдился собственным резким словами, смягчился, скатал шарик из кусочка салфетки и кинул в Андрея. Тот недоуменно нахмурился, но после расплылся в улыбке, видя карикатурные брови домиком и виноватый взгляд друга. Напряжение отступило. Не хватало лучшим друзьям ссориться из-за этих стерв.

От мнения своего Гриша все-таки не отступил и был на стороне Лукьяновой – она была права, что отстаивала границы, хоть и дерзким способом. Но в самом деле! В игре, где играют нечестно, праведным способом не победить. В речи, где она говорила о столкновении с реальностью, реальностью этой была она сама.

– Они совсем берегов не видят, – Вероника прищурилась по направлению к Громову: общее валяние в грязи натянуло между ними связь, которая до этого держалась только благодаря общей компании. Только он сейчас ее полнокровно понимал. Лиза с Андреем не могли перестать оборачиваться на прошлые связи. – Смешно, что Барс думала, что может меня задеть, упомянув отца, – распрямила она гордо плечи. Гришу упоминание о матери все-таки задело. – Будто я не наслушалась и не начиталась чего похуже от журналистов за полгода. – Официант поставил перед ними новые блюда с ароматной лапшой. Громов отдавал себе отчет в том, что заедает стресс. От мысли, что он пожалел, что не терпит насилия по отношению к женщинам. Одна конкретная его вполне заслуживала. Гриша мазнул взглядом по потертому кафелю, деревянной столешнице, встретился взглядом с Вероникой. Напрягся. Понял, к чему это ведет. – А то, что она сказала про твою…– Прямолинейность Лукьяновой встала комом из лапши в горле. – Это правда? – Гриша молчал. Скрипнул зубами – хренова Барс. – Ты не обязан, если не хочешь, рассказывать…

– Не хочу.

Гриша поджал губы. Тон вышел резким, даже жестоким, но он не собирался плясать под дудку святой троицы и делиться личными делами семьи только потому, что те приоткрыли завесу злыми языками. У Лукьяновой вариантов не было: ее трагедия была достоянием общественности и даже он, чего греха таить, по пути в забегаловку уже погуглил подробности, хотя раньше старался в это не лезть.

Бывшего депутата посадили на шесть лет за растрату более трех миллиардов рублей. Новость так бы и осталась замеченной лишь заинтересованными, если бы не жена Лукьянова – бывшая светская львица и владелица благотворительного фонда, по которому в связи с приговором мужа тоже шло расследование. Причастность жены и фонда не доказали, но осадок, как говорится, остался. За счет популярности мамы Лукьяновой в двухтысячных, известность ее сделала новый виток, хоть и в неприятном свете, зацепив и дочь. На страницах сети мелькали фото Вероники с бала дебютанток Татлер, фото из альбома лицея, видео со спортивных выступлений.

Как всегда водится с подобными новостями, долго в топ-чартах они не задержались, однако листая новые и новые статьи с яркими заголовками из желтой прессы, Громов мог представить, какой толщины кожу пришлось отрастить Лукьяновой, когда подробности о ее жизни были в тренде.

Она привыкла к этому. К обсуждению. Смирилась и с гордо поднятой головой это пережила, теперь лишь отмахивалась. Но не он. Громов в новостях не светился, про маму рассказывал только Андрееву и начинать делиться с остальными не собирался.

Друзья за столом неловко замолчали от резкости, потупили глаза. Громов почувствовал укол совести, но упрямо молчал. Спохватилась Лиза.

– Конечно, это твое личное дело.

Гриша благодарно ей улыбнулся. Вероника округлила глаза на манер «какие мы нежные», но перевела тему.

– Ладно, расскажите лучше, какие у вас дополнительные занятия были? Раз уж я так влипла с командой, мне нужна моральная поддержка, – чуть нервно засмеялась она, но расслабилась, заметив, как оживились ребята. – Я занималась вокалом и черлидингом. А вы?

Андреев сербнул лапшой.

– Хоккей и немецкий. – Он очарователь тряхнул светлой волнистой шевелюрой. Гриша подумал, что адвокатство и прокурорство иронией судьбы было распределено сегодня по цвету волос. – В детстве еще гитарой в музыкалке занимался. Там с Гришей и познакомились.

Лиза удивилась.

– Правда? На чем играл? Закончил? – Ее ясные глаза помогли Грише расслабиться после непростой темы.

– Фортепиано, – кивнул он. – Семь лет, да. Интересный факт, – Гриша постарался не быть загадочным снобом, сухо рассказывая о подробностях своей жизни, – обычно все ненавидят сольфеджио, – Андреев пустил нервный смешок, согласившись, – но я был в этом хорош. Зато теперь могу смотреть на партитуру и точно напеть мелодию, даже если вижу ее первый раз, – по-ребячески вскинул подбородок и приосанился.

Лиза смущенно хихикнула, Андреев подавился бульоном лапши. Убежище с его пряными запахами, ненавязчивой музыкой и шумом кухни было восстановлено.

– Кстати, – опомнилась Лукьянова, – те ноты, что я дала, ты разобрал? – Горящие глаза ее уперлись в Гришу. – Того же композитора, что писал музыку ля прошлогоднего спектакля, – торопливо пояснила она остальным контекст.

Андрей активно закивал.

– Да, это было потрясающе. – Махнул он в воздухе вилкой. Не признавал китайские палочки, так как не умел ими пользоваться. – Я играл в оркестре.

Гриша отрешенно согласился. Смотрел на лапшу в тарелке, пересчитывал кусочки овощей, слушал разговоры друзей, но в голове его звучала музыка. Он посмотрел спектакль с флешки, которую передала Вероника. Три раза. А затем не мог уснуть от иллюзий, в которые вместе с мелодией оркестра погружался снова и снова.

Единственный сравнимый восторг при прослушивании спектакля Гриша испытывал только гуляя по центру Петербурга. Каждый раз – как в первый. Восхищение и ребяческая радость от осознания, что люди много веков создавали красоту, которой он может наслаждаться сейчас, в двадцать первом веке, бередили душу. Тоже делала и музыка.

Представление титана мысли, стоявшего за нотами партитуры оркестра, заставляло сердце биться чаще, а мысли – даже во время разговора с друзьями – улетать далеко.

В Норвежские фьорды, о которых напоминал ему еле заметный звон колокольчика в гамме оркестра. К полям Шотландии, куда уносила виолончель, на пик Эйфелевой башни вместе с флейтой, и куда-то, где он еще не был, его уносила скрипка.

Линия этого струнного инструмента трогала особенно сильно. На глаза наворачивались слезы, когда Гриша вспоминал ее. Горькая, летящая, сломанная и сильная, она заставляла его тосковать по будущему, еще его не встретившему, по человеку, в которого он ещё не влюбился, но уже бесконечно скучал.

– Гриш?..

– А, да, разобрал, да. – Громова вырвали из внутренней симфонии, он скомкано пробормотал ответ, проморгался от наваждения. – Отделаться теперь от мелодии не могу, – хмыкнул он и обвел жестом свою растерянную физиономию, – хотя, я не против – это что-то ни на что непохожее. – Глаза Гриши уперлись в гипсокартоновый потолок, но мысль полетела дальше. – Будто у Бетховена с Хансом Циммером родился ребенок, которого в лобик поцеловал сам бог. – Задумчиво пробубнил Громов, с усилием возвращаясь в реальность. – Композитор – гений. – Подытожил Гриша.

Лиза встретилась с ним взглядом, тепло улыбнулась сквозь пар над тарелкой том-яма. Громов в очередной раз увидел в ее глазах понимание, щекотавшее душу. Отсутствие осуждения за яркое восприятие реальности. Искусства.

– Я пыталась выпытать у Эммы его контакт, но она ответила в своем стиле, – Лукьянова недовольно вздохнула, откинулась на диване.

Громов с иронией улыбнулся, выдав догадку:

– «Нет»?

– А ты хорошо ее знаешь, – Вероника засмеялась.

Гриша поджал губы, чтобы не фыркнуть слишком громко.

– У меня есть подозрение, что это не трудно.

Вероника перекинулась с Гришей понимающими взглядами.

Здесь от Лизы он этого не ждал.

Громов уважал сторону защитников – Лизы и Андрея. Они правильно делали, что пытались отстоять честь подруги и сестры. Гриша сделал бы для них тоже самое. Он уважал эту позицию, но не разделял. И вопрос был в том, стоит ли считать другом человека, вынуждающего своими поступками защищать свою честь.

– Может ты ее спросишь, Андрей? – Вероника обратилась к парню, палочкой поддела рулетик с уткой, Андреев удивленно проводил эту ловкость рук взглядом.

– Нет, не думаю. – Пораженный тем, как Лукьянова управляется с китайскими палочками, заторможено произнес он, опомнился. – Если Эмма тебе отказала, на то есть причина, вряд ли она просто ерничает.

Вероника пустила непроизвольный, изумленный смешок.

– А вот ты, похоже, ее совсем не знаешь. – Гриша подавил улыбку. В точку. – Но ладно, не мне судить. – Отмахнулась она. – Громов, может ты?

Гриша моргнул.

– Что – я?

Он упустил момент, когда начался разговор на другую тему? Почему прозвучало его имя?

– Спросишь Эмму контакт композитора? – Лукьянова вскинула брови, мол, не тормози. – Можно было бы его найти в соцсетях.

Гриша нахмурился. Обернулся к Веронике, театрально потрогал ее лоб тыльной стороной ладони.

– С тобой все в порядке? Жара нет? – выразительно обеспокоенным тоном проворковал он.

Лукьянова засмеялась, отбросила от себя руку парня под смешок Андреева.

– Брось, Гриш, – закатила она глаза и вздохнула над тугодумностью парня, – она явно к тебе неровно дышит. – Пояснила Вероника. Гриша округлил глаза, Лукьянова цокнула. – Вечное «Привет, Григорий Григорьевич Громов». – Кривляясь, передразнила она Эмму. – Может с тобой она будет сговорчивее? – Ткнула она в сторону Гриши палочками. – Тебе же самому хочется узнать об этом американце больше, – пожала брюнетка плечами, повторив трюк с утиным рулетиком.

Гриша кашлянул, прочистил горло от удивления.

– Я бы с радостью, но знаешь, сколько не смотрю на часы, понимаю, что сейчас не время просить об одолжении у Эммы Купер. – Растянул он губы в саркастичной улыбке. Сербнул лапшой. – Будто она так просто согласится. – Цокнул Громов недовольно. – Не будем не замечать слона в комнате и поймем, что она ответит, раз ты спросила всех о просьбе, кроме ее родной сестры. – Многозначительно посмотрел он на Веронику.

Осекся, поняв, что Лизе могут быть неприятны его слова.

– Ну, тут думаю… – Вероника неуверенно покосилась на подругу. Была согласна с Громовым, но все же прищурила виновато один глаз. – Лиз?..

Младшая Купер подняла взгляд от тарелки с супом.

– Гриша прав. – Просто ответила она. Громов удивился, но был рад рациональному образу мыслей младшей Купер. Она не смотрели сквозь розовые очки ни на мир, ни на сестру. – С Эммой нельзя выиграть лишь подослав другого гонца, она не такая. – Уверенно проговорила Лиза. Казалась в этот момент старше на десять лет. И по сути, была единственной, кто действительно знал, о чем говорит. Позитив Андреева Гриша любил, но подозревал, что из-за этого друг часто не замечает очевидного. – Ее «нет» значит «нет», кто бы не спрашивал. – Лиза закусила изнутри щеку, посмотрела на Веронику. Мазнула взглядом по Грише. – Да и последнее время у нас отношения хрупкие, я не хочу лишний раз в спорную тему лезть. – Пожала Лиза плечиками, набрала в ложку супа, задумалась. Громов подумал, что «хрупкие» – слабо сказано, если даже безобидный вопрос в отношениях родных сестер может стать спорным. – Да и на сколько я знаю, она с тем Джорджем больше не общается. – Проговорила она. – Может, поссорились, может, еще что, может, он занят. – Лиза улыбнулась Лукьяновой, подбадривая. – С другой стороны, так даже интереснее. Создается тайна…

Голос ее утих со звоном колокольчика над входной дверью. В ресторанчик под руку с Барсом зашел предмет их разговора.

Эмма в коротком белом платье патетично откинула длинный конский хвост за спину, глаза ее блестели. Уверенным шагом пара подошла к их столу, Эмма плюхнулась на диван рядом с сестрой. Арсений учтиво взял отдельный стул.

– Обо мне разговариваете? – Эмму вовсе не волновало, кажется, на какой ноте она рассталась со всеми: рубильник переключился, теперь она лучилась теплом. – Лиз, двинься. – Недовольно сморщилась Эмма, без приглашения развалилась напротив Лукьяновой с Гришей. Подняла глаза. – Привет, Григорий Григорьевич Громов.

Гриша ощутил ее взгляд всем своим существом, прежде чем поднял на Эмму глаза. Ему казалось, восприятие должно играть роль. Громов искренне думал, что после произошедшего в следующий раз, когда он увидит Эмму, она покажется ему некрасивой. Или не такой красивой. От того, что казанные ею смыслы пропитали ее образ насквозь и начали гнить.

Но посмотрев сейчас на платиновую принцессу, несмотря на послевкусие ситуации, он не мог не признать: она по прежнему пленяла своей улыбкой. Не его, конечно. Но кого-то вроде Барса. Он мог понять, почему тот Эмму терпел.

Однако сказанного не воротишь и образ Эммы для Громова за сегодня навсегда претерпел изменения: она перестала быть навязчивой девочкой на периферии, теперь она вызывала в нем раздражение. От того, что, кажется, даже отдавала себе отчет в том, как мерзко поступала. Понимала, что приносит людям боль. И не останавливалась.

Усталость Громова от ее трепа превратилось в целенаправленное отвращение.

Повисла пауза: даже те, кто был рад появлению Эммы, этого не ожидали. Она вела себя как ни в чем не бывало, в своей обычной манере навязывалась и не видела причин обходить компанию стороной. Ее тупой уверенности можно было позавидовать.

Первой, как повелось, отмерла Вероника. С вызовом вскинула брови.

– С чего ты решила, что о тебе?

Гриша подумал, что общение с Лукьяновой лишним не будет: то, как она сегодня держалась, восхищало. Ровная осанка, гордый подбородок, огонь в глазах. Ему самому стоило бы поучиться такой открытой конфронтации.

Эмма заливисто рассмеялась на весь ресторан.

– У половины на лицах написано отвращение, у другой восхищение. – Она небрежно показала пальцем на ребят. – О ком же еще.

Вероника перекинулась с Гришей многозначительным взглядом. Непринужденный тон Эммы не влезал ни в какие рамки. Стало трудно дышать.

– О композиторе, который написал музыку к спектаклю. – Оборвала минуту самолюбования Эммы Лукьянова. – О твоем друге. – Добавила жестче она.

Безобидная, но твердо сказанная фраза вырвалась целью выбить платиновую принцессу из образа, но Эмма не поддалась.

– Ску-ка. – Эмма театрально потянулась, зевнула. Арсений, чья рука по-хозяйски лежала на ее голом бедре, усмехнулся. – И он мне больше не друг. Поговорим лучше о тебе, Вероника. – Эмма подалась вперед, с горящим интересом посмотрела на Лукьянову. – Мне понравилось, как ты сегодня держалась.

Громов с Лукьяновой поперхнулись одновременно. Зеленые и карие глаза уставились на Эмму. Возмущение поднялось по трахее и застряло в зубах, словно шпинат. Гриша метнул на Арсения взгляд: тот наслаждался ситуацией. Развалился на стуле, как царь зверей, и лениво поглаживал коленку своей платиновой принцессы.

На ум шла только нецензурщина. Но Лукьянова спохватилась с сарказмом быстрее него.

– Боже, я прошла тест? – Вероника с преувеличенной театральной радостью всплеснула руками. – Надо же, несите шампанское! – Последние слова утонули в язвительном тоне, она выстрелила в Эмму взглядом, но промахнулась.

Купер лишь улыбнулась шире.

– Не буквально, но да. – Будто подтверждая прогноз погоды за окном, уверенно кивнула она. – У нас в классе всегда была сложная атмосфера, – вздохнула Эмма, – мало кто из новеньких задерживался. Не знаю, почему, но так повелось. – Она пожала плечами, задорно толкнула сестру в плечо, Лиза несмело улыбнулась. – Старички держатся вместе, новеньких… – Эмма постучала пальчиком по подбородку, – проверяют.

– Травят, – перебила ее Вероника.

– Испытывают. – Дипломатично исказила факты Эмма. – Мы все через это прошли, даже Арс, когда пришел. – Купер старшая переплела показательно свои с Барсом пальцы. – Но он выдержал и буллером стал сам.

– Чего? Я главный пушистый котенок! – Возмутился Арсений, тут же расплылся в довольной улыбке, чмокнул Эмму в губы.

– Брось, – Эмма выгнулась кошкой, неуместно оголяя ключицы, подмигнула Андрееву, – Андрюша давно взял эту позицию, ты опоздал.

Громов с неудовольствием отменил, что друг снова поплыл. Улыбка подчинения растянула губы Андреева, он неловко засмеялся, но под взглядом Гриши смутился и закашлялся. Будто видел Эмму только в такие моменты: когда она ласкала его эго словами, очаровательно улыбалась и была душой компании.

Не замечал, как Эмма бестактно вторглась в их компанию, зажала боком сестру, на которую взглянула лишь раз. Не говоря уже о том, что творила с Лукьяновой парой часов ранее в спортивном зале. Андрей не хотел видеть, как его сокомандник Барс это одобрял.

– Ладно-ладно. – Арсений поднял руки в сдающемся жесте, сделал шутливый реверанс в сторону Андрея.

Только Гриша с Вероникой не поддались на сиюсекундное обаяние пары. Лукьянова требовательно нахмурилась.

– Тебя тоже травили? – Задала она Андрееву вопрос в лоб.

Гриша восхищался этим качеством. Когда вопросы Лукьянова задавала не ему.

– В младших классах да. – Спокойно пожал плечами тот. – Ну, не травили – так, пара драк, бойкотов, типичные детские игры в повелителя мух. – Отмахнулся он, Гриша поперхнулся воздухом.

– Типичные детские игры? – Возмущение пекло на кончике языка.

Травлю здесь считали нормой? Даже Андрей? Или некоторые так и не выбрались из позиции жертвы, поэтому как по-другому, не знают?

Громов не понаслышке знал об этом. «Типичные игры в повелителя мух» настигли его в младшей школе, как только они с сестрой переехали в Мурманск. Было не смешно. Он не смеялся, когда отдавал деньги за обед, не смеялся, когда вылавливал свои рассказы из унитаза и уж точно не веселился, когда по совету Влады вкладывал в кулак зажигалку для большей силы удара.

Драться ему так и не пришлось, разобралась с ситуацией в итоге сестра, но сама готовность к драке, преследующая тебя несколько месяцев, зажигалка в кулаке – символ тревоги и страха боли – вовсе не казались ему забавными.

– Мух? Иу. – Эмма с оттяжкой скривилась, надула губки, обернулась к Барсу. – О чем он?

Громов запрокинул голову к потолку. Жесть.

– Потом объясню, детка. – Примирительно погладил Арсений по голой ноге Эмму, улыбнулся, ничуть не смутившись.

– В общем, Вероника, – Эмма, тут же забыв о разговоре, перевела тему с энтузиазмом, – не принимай на свой счет. – Доброжелательно хмыкнула она. – Конечно, думаю, ты и так этого не делала, у тебя прям титановый стержень, я посмотрю. – в глазах Эммы загорелась искорка, но тут же потухла. – Не держи зла и приходи на осеннюю ярмарку. – Купер поднялась с места, оттопырив зад. – Андреев, Лизок, приведите этих двоих. – Она указала на Веронику с Гришей, словно на кукол. Раздражение новой волной облизало трахею. – Познакомитесь с Вальдорфской культурой, сделаете браслетики дружбы, – Эмма взяла под руку Барса. – Сваляете из шерсти по игрушке. Будет весело.

Повисла очередная, черт возьми, за день пауза. Вероника подняла взгляд исподлобья на Гришу. Умоляющий. Она не собиралась сдаваться или играть в обиженку. Вероника собиралась идти только вперед. Но ей, самостоятельной московской диве, нужна была поддержка. именно от него.

– Мы же пойдем? – она в ожидании посмотрела на Громова.

Он понимал: отказать сейчас – ввязаться в очередной спор. И бог знает, что всплывет на этот раз из его личной жизни.

– Соглашайся, Григорий Григорьевич Громов. – Эмма наклонила голову арсению на плечо, облизнулась в сторону Гриши с прежним маниакальным интересом. – Даже снобам там будет интересно.

Громов медлил с ответом. Хотелось упереться рогом, разораться и начать вокруг все крушить, но… тогда он даст Эмме ровно то, чего она хочет. Внимания.

Нужно это просто пережить. Скоро ей надоест. Гриша решил последовать примеру Вероники. Идти только вперед.

– Всенепременно. – Небрежно бросил он.

Встретился взглядами с Лукьяновой, который говорил: «Мы там обязаны будем хорошо провести время, иначе они выиграют», Вероника еле заметно кивнула и ответила за всех:

– Мы будем.

Эмма просияла. Гриша упорно смотрел в свою тарелку с лапшой.

– Супер! Тогда до встречи, – Эмма с энтузиазмом хлопнула в ладоши, на прощание прошлась невесомо пальчиками Грише по плечу. – До встречи, Григорий Григорьевич Громов, – протянула Эмма еле слышно и под руку с Барсом пошла на выход.

Громов тяжело вздохнул. Не ответил и не обернулся. Лишь услышал удаляющийся разговор.

– Не слишком много внимания новенькому уделяешь? – Барс хмыкнул весело, но с ноткой предупреждения.

Эмма нахмурилась.

– Столько же, сколько и ты – новенькой, – огрызнулась она, но затем повеселела. – Шучу. Я стебусь над ним, – проворковала Эмма и опустила ладонь Арсения со своей талии на бедро игриво.

– Я надеюсь.

Громов застонал, когда колокольчик над дверью звякнул, извещая компанию о том, что можно выдохнуть. Одним своим присутствием Эмма перемалывала его энергополе в кашу, но взглянув на друзей Гриша понял, что не один такой – она из всех высосала психические силы.

Он принялся наконец основательно за лапшу. Раз на ярмарке будет Эмма, это будет настоящая ярмарка тщеславия.

Глава 11. Последняя гастроль

Громов пошел в актовый зал на пятом этаже перед началом спектакля в компании сдружившегося квартета. Ярмарка подходила к концу, ее традиционно завершала постановка средних классов.

Несмотря на то, что Гриша уже в новой системе прижился за пару месяцев, в бурной реке ярмарки он неожиданно почувствовал себя неуютно. Чужим. Не хотел признавать, но Эмма была права: здесь было потрясающе.

Каждый класс оборудовался под отдельную мастерскую: девятый делал кафе, где школьники с энтузиазмом играли роль официантов, седьмой проводил мастер-класс по валянию шерстяных игрушек, в помещении первого была зона отдыха с балдахинами, коврами и поющими чашами.

В классе труда можно было отбить из меди колокольчик; вылепить и обжечь в печи чашку. В классе химии на светящихся изнутри досках рисовали песком. В кабинете изо можно было вырезать линогравюру, а в кабинете физики показывали опыты с камерой обскура. Гриша знал об этом нехитром опыте, но увидеть своими глазами изображение перевернутой улицы, транслировавшееся через отверстие на черном полотне, которым было затянуто окно, было невообразимо. И в какой еще школе такое делают?!

Между уроками слушать лекции, заглядывать в классы было совсем не тем. Окунуться в бурлящую, экзотичную жизнь, оказалось даже боязно. Учитывая, что для всех вокруг это было нормой.

Громов к стыду для себя самого весь день ходил за друзьями хвостиком. Андрей с Лизой, учившиеся здесь с первых классов, чувствовали себя уверенно, Веронике же это чувство было дано на заводских настройках: Лукьянова не тушевалась, с любопытством задавала вопросы и только Гриша в их компании несколько часов ходил с круглыми глазами и молчал.

Расслабился лишь к середине дня, когда в кафе к нему подошли семиклассники и завели разговор о книге, которую он советовал в один из дней как приглашенный старшеклассник лектор. Громов окунулся в диалог, пил какао, переговаривался с друзьями и в какой-то момент ощутил, что тоска ушла. Насовсем.

Он был не просто в гуще жизни, он был ее частью. От того даже заприметив святую троицу на трибунах хора в актовом зале, не напрягся. Лишь перекинулся с Лукьяновой многозначительными взглядами. Та понимающе хмыкнула.

Вероника чувствовала себя на ярмарке не уместно в своем платье от Диор, но старательно примеряла на себя образ дружелюбной новенькой, как норковое манто. Вдруг придется по фигуре.

Лукьянова оглядывалась и думала, что организаторам мероприятия нужно отдать должное – сделать из простого актового зала помещение, окутанное магической осенней атмосферой, с горящими звездами, складками тюли и скульптурами из глины по углам, не легко. Сквозняком дружелюбной провинциальности, дующим в ноги, все же отдавало на ее вкус, но Вероника пообещала себе отвыкнуть от московского шика, где обучение в месяц стоило под двести кусков. Тут правда было душевно. Вопрос только, можно ли полнокровно это почувствовать без души.

Святая троица в компании нескольких человек их заметила, Алиса помахала Лукьяновой. Андреев улыбнулся друзьям и ушел за каштановым пуншем перед спектаклем, Лизу позвала одноклассница. Они с Громовым остались вдвоем.

Гриша посмотрел на Веронику с немым укором, когда та шагнула к трибунам, но она также без слов попросила пойти с ней. Уйти – значит поджать хвост. Это было не в ее правилах. Громов вздохнул. И последовал тенью за подругой.

На трибунах громко смеялась Эмма, потягивая из бумажного стаканчика явно не сладкий пунш. Колени Арсения были ее троном.

Купер старшая, в отличие от сестры, на школьную ярмарку нарядилась нескромно: короткое платье неизменно белого цвета, неуместные шпильки каблуков и пошлая улыбка кричали то ли в экстазе, то ли в глубокой тоске: посмотрите на меня! Я не вписываюсь!

Гриша оценочно оглядел платиновую принцесу. Мелькнула мысль, что Эмма в своем прозрачном образе выглядела развратнее, чем могла бы Вероника полностью без одежды. Мысль застопорилась, прошлась по подруге. Громов представил обнаженную Веронику. Смуглая блестящая кожа, прямая осанка и взгляд, заставляющий смотреть четко в глаза. Перед обнаженной Лукьяновой, вероятно, хотелось только приклонить колени, но никак не желать.

Громов зажмурился. Было не время давать волю писательской фантазии. Нужно было приготовиться.

– Привет, Григорий Григорьевич Громов.

К этому.

В животе скрутился тошнотворный узел. Эта игра уже не просто начала надоедать, она ему осточертела. Гриша только сухо кивнул.

Руки Арсения заявили права на тело Эммы, спустились на голые бедра под юбкой, но принцессе это не пришлось по душе – она хлопнула Барса по ладоням презрительно и, – что и требовалось доказать, – тут же потеряла к Громову интерес.

– Вероника, а ты уже осмотрелась? – Эмма улыбнулась дружелюбно, фривольным жестом попросила подойти ближе. – Мы как раз о тебе говорили, – Эмма сквозь ягодный морс на губах рушила шаблоны анонимности сплетен.

Алиса закатила глаза, показательно отодвинулась на лавке от подруги.

– В самом деле? – Вероника сделала смелый шаг вперед, но Гриша увидел, как она внутренне съежилась под хищными взглядами компании – успел ее изучить.

Эмма строила из себя само дружелюбие, Алиса скривилась в предынсультной улыбке, Арсений не поменял выражения лица, лишь заинтересованно наклонил голову. Никто здесь не имел ввиду то, что говорил. Единственный раз на откровение Вероника вызвала святую троицу на отборе.

За то, что она сделала после, Громов проникся к Лукьяновой новой симпатией. Ее приняли. Даже отправили пафосное письмо на электронную почту с поздравлениями. В подписях: куратор физической культуры и капитан Алиса Барс.

Лукьянова ответила вежливым, царственным отказом. Разорвала шаблон.

Поэтому Алиса теперь молчала: не успела накопить яд для нового выпада. Но почему Эмма вела себя, будто они с Вероникой провели выходные за борьбой подушками и поеданием сладостей, – или что там делают девчонки, – Громов не знал.

Ладно, Гриша кривил душой: на примере Влады и пары ее редких подруг он подозревал, что скорее всего девчонки наедине друг с другом обсуждают политику, закусывают водку солеными огурцами, мешают все это с суши и раскладами таро, наводят порчу на понос и засыпают под Леонида Каневского. Ну, плюс-минус.

Однако ни первого, ни второго Эмма с Вероникой не делала. Значит, это было очередной игрой. Оставался вопрос: кто или что было призом?

– Мы хотели пригласить тебя на нашу вечеринку после ярмарки. – Эмма всплеснула руками, разбрызгав на окружающих ненужный, неожиданный энтузиазм. Гриша подумал, глядя на это резкое поведение, что девочка тронулась умом под гнетом своих нездоровых отношений. – Всех вас, – Эмма многозначительно посмотрела на Гришу, улыбнулась. – Ты с нами?

Громова, видимо, не спрашивали. Здесь балом правили женщины. Вероника ответила за обоих.

– Как вредная привычка.

О дружбе и речи быть не могло, Гриша невооруженным глазом видел скалящийся настрой местного прайда. Видела и Лукьянова. Но они были выше этого. Их в силу разных жизненных обстоятельств сверстники не пугали. Они оба: и Гриша и Вероника – переглянувшись, пообещали себе: прятаться целый год по углам не будут. Но без пряток их вытолкнут на ринг. Поэтому Вероника сама с улыбкой оттолкнулась от канатов.

Эмма заливисто, чуть пьяно, рассмеялась.

– Отлично, в шесть вызываем наш кортеж такси, ждите у входа, – она покачнулась, ухватилась за шею молчаливого Арсения, затараторила. – Вы по ярмарке еще пройдитесь, там на гончарном круге можно поработать, камеру какого-то Кура посмотреть…

Сбежать обоим от трепа Эммы помог Барс, заткнувший девушку неприличным поцелуем.

– Эта Лукьянова крепкий орешек. – Арсений вынес вердикт, когда новенькие отошли от трибун. Оторвался с затяжкой от хмельных губ Эммы. – Крепкий, сексуальный орешек, о такую и клыки обломать не грех. – Барс довольно прищурился, Эмма улыбнулась ему в губы, глазами провожая Веронику с Громовым.

Арсений заметив это, недовольно, вскользь, тряхнул Эмму за плечи в резком, ревнивом жесте. Купер закатила глаза.

– Господи, Арс, эти твои двусмысленные фразы отвратительны, – Алиса встряхнула волосами, вместо Эммы возмущаясь бестактности брата. – Как и твоя маниакальная заинтересованность в Лукьяновой. – Она осуждающе посмотрела на обоих стразу.

Когда-нибудь Алиса поймет их отношения. Хотя, надеялась, что не сможет понять. Казалось, принц и принцесса их класса намерены были Лукьянову растерзать. Или трахнуть – с ними не угадаешь.

– Да ладно тебе, Лиса, – Арсений добродушно пихнул сестру в плечо.

– Она же твоя темненькая копия. – Лукаво подхватила подколку Эмма. – Только более жесткая и дорогая.

– Ну ты и сука! – Барс кинула итальянский оскорбительный жест в сторону подруги и направилась вон из зала.

Ее удивленными взглядами проводил в дверях квартет.

– Не уламывай, – отрезал Громов. – Я с этим шабашем свободное время проводить не хочу. – Сбросил он руку Андрея с плеча, который, услышав от Лукьяновой приглашение на вечеринку, тут же загорелся идеей затащить на нее Гришу.

– Ну они правда бывают классными! – заканючил Андреев, ища поддержки у подруг. Зал наполняли люди, спектакль должен был скоро начаться. – Знаю, у вас не задалось, но Эмма же говорила, что они со всеми новенькими так. Последний шанс! Ради меня!

Андрей карикатурно сложил брови домиком и взглянул на друга глазами кота из Шрека. Гриша покосился на Лукьянову, затем на Лизу. Обе виновато, задорно улыбались.

– Пожалуйста, – Лиза тронула его за руку.

У него не было лучших друзей. Кроме Андреева. Теперь, возможно, к ним прибавилось еще двое, и несмотря на их вредные привычки лезть в проблемные компании к проблемным людям, их, Гриша знал, нужно было ценить.

Плечи его сникли, Громов сдался. Друзья радостно захлопали в ладоши, словно дети, Гриша устало хмыкнул, но согласился.

– Последний шанс.

Глава 12. Клининг на Титанике

Громов угрюмо сидел на диване, приняв максимально закрытую позу из всех возможных. Скрещенные руки уже начинали затекать, но расслабиться он себе позволить не мог.

Раньше его не звали на вечеринки. В младшей и средней школе дружба в компаниях не складывалась, а затем он неожиданно это перерос. Перед ним маячила деятельная Влада, дополнительные занятия отнимали все свободное время, а затем он открыл для себя книги. И пропал.

В школе комплексовал из-за своей закрытости, но когда за горизонтом показалась взрослая жизнь, Гриша понял, в ней баллы за триумфальные рассказы баек на вписках не дают. К тому же мир, огромный, бесконечный на страницах книг, которые раскрывали человеческие души и другие страны, казался… больше, значимее, чем игры «кто кого перепьет». Громов смирился со своей интровертностью, ему в ней было уютно, а с близкими друзьями, вроде Андрея, Гриша предпочитал ночь потратить на марафон фильмов.

Сейчас Гриша оглядывался по сторонам и гадал: он упустил момент, когда вчерашние школьники начали отмечать субботу с таким размахом, или так делали только эти школьники?

Пентхаус шестого этажа на Крестовском был тем местом, в которое, Громов думал, никогда не попадет. Он бросал незаинтересованные взгляды в сторону элитной недвижимости, когда прогуливался по парку, но не думал, что будет сидеть на диване из дорогого батиста и удивляться личному бармену.

Где «не трогай сервиз, мама убьет»? Где заблеванные ковры и до колик смешащая игра «давайте побросаем с балкона презервативы с водой»? Этого не было.

Блеск, мрамор, люстры: Гриша очутился на вечеринке Великого Гетсби и по праву чувствовал себя Ником Каррауэем, разве что его отец был простым бизнесменом среднего звена, а не владельцем оптовой фирмы скобяных изделий, и высшее образование ему не светило в отличие от Йельского университета персонажа книги.

Громов мгновенно прочувствовал все лицемерие Фицжеральда, сидя на батистовом диване. Ник определенно себя чувствовал в особняке Гетсби комфортнее, чем сейчас он.

Алиса Барс циркулировала по помещению, как будущая полноправная хозяйка: оттягивала за руку Эмму от бара, давала указания бармену и швейцару, оттесняла спорящий парней в центр комнаты подальше от интерьерных картин.

Вторым снующим по пентхаусу пятном была Эмма. Она не хозяйничала, не раздавала указания, была противоположностью подруги: в ее руке сменялись бокалы с алкоголем, в первые десять минут она потеряла туфли и расхаживала по зеркальному мрамору босиком, подпевая песням. Иногда подходила к Арсению, разговаривавшему с друзьями у балкона, перебивала его поцелуем, смазанным, ненавязчивым, предназначавшимся ему только потому, что в обществе тот значился ее парнем, и уходила шататься дальше.

Эмма кружилась под музыку, короткие юбки ее белого платья взмывали вверх, Громов с отвращением из чувства такта уводил в такие моменты взгляд гулять по хрустальной люстре под потолком, Лизе, которая значилась у Лукьяновой плюсом один. Но та неожиданно разговорилась с компанией из другой школы. Сама Вероника чувствовала себя превосходно – как дома. Андреев смеялся в компании хоккейной команды и только Гриша сидел особняком.

Знал, что это только его проблема, но ничего с собой поделать не мог. Он не вписывался и не хотел вписаться. Ради друга пообещал себе отсидеть здесь положенный час и гипнотизировал пальто на вешалке, которое скоро укроет его плечи при побеге домой.

Кружащееся белое пятно снова привлекло его внимание: Эмма искусственно запнулась о собственную ногу, плюхнулась на диван рядом с Гришей. Пролила на платье мартини, пьяно рассмеялась.

– Привет, Григорий Григорьевич Громов, – набившее оскомину приветствие злыми мурашками поползло по коже. Эмме это нравилось. Она широко улыбнулась. – Веселишься?

– Неистово.

Верхняя губа дернулась против воли. Дружелюбие вставало костью в горле само по себе. Бывает такое: встречаешь человека и чувствуешь, что вы знакомы тысячу лет. Разговор не прекращается, вы находитесь на одной волне, совпадаете вибрациями и кажется, приятнее персоны ты не встречал.

Рядом с Эммой Громов чувствовал ровно противоположное. Но Эмма была упрямой.

– Я смотрю, ты ни с кем не знакомишься, – Эмма подогнула под себя ногу, облокотилась на спинку дивана и подперла ладошкой щеку, с привычным уже интересом разглядывая Гришу.

Явно была настроена поболтать даже против его воли.

– Нет надобности, – Гриша вяло отмахнулся, пока его слабая надежда на такт исчезала вместе с пятном мартини на обивке дивана.

Эмма же не собиралась замолкать просто потому, что не удостаивалась зрительного контакта. Щебетала увлеченно, навязчиво.

– Зря ты так говоришь. – Она хмыкнула скептично, будто понимала гораздо больше него. Взгляд ее потерялся в хрустале люстры, Эмма задала вопрос в пустоту.– Ты по-настоящему пишешь? – Ее неожиданно трезвый голос заставил Громова обернуться. – Или это хобби, чтобы порисоваться?

Гриша прищурился.

– Нет, это не просто хобби, – настороженно протянул он.

Но Эмма ждала развернутого ответа.

– То есть ты намерен стать писателем и этим зарабатывать? – Она поставила на кофейный столик пустой бокал Мартини, развернулась к нему всем корпусом.

Белый шум вечеринки утих. Его впитал в себя серые глаза Эммы.

Громов покосился стеклянный столик у ног, попытался вернуть белый шум обратно. Он никогда раньше не встречал у одноклассников привычки хранить разные бокалы для разного алкоголя. Любая емкость была для всего. Здесь же мартини наливались в перевернутые пирамидки. Будто эта нетрезвая особь на диване или ее друзья ценили разницу.

– Для того, чтобы зарабатывать, нужно будет найти работу, которая приносит деньги, – Гриша усмехнулся с усталой иронией. Взгляд его скользнул по Арсению у бара, который, разговаривая с друзьями, дарил пристальное внимание батистовому дивану и двоим на нем. – Но да, – Гриша оторвал взгляд от хищных глаз Барса, – я намерен стать писателем.

– Тогда тебе не стоит пренебрегать знакомствами. – Пожала плечами Эмма со знанием дела. Махнула в сторону камина на компанию. – Коля – сын газетного магната, например, могу вас свести, – она поиграла бровями, посмотрела на Громова пристально.

Если бы не ее губы, изогнутые в дежурной «мне правда весело» улыбке, Гриша бы спросил, что случилось. Серые глаза Эммы смотрели на него так внимательно, что становилось не по себе.

– Спасибо, но не утруждайся. – Буркнул он в ответ, смутился и нахмурился, встал с дивана.

– Ладно. – Эмма посеменила за ним к бару. – Дашь почитать?

Гриша резко остановился, обернулся. Без каблуков она была ниже его на полголовы и казалась почти очаровательной. Гриша попросил у бармена, – бармена, черт возьми, – белого вина. Вдруг понял, что никогда его не пробовал. Влада любила пиво и холодненькую по праздникам, Гриша же крепкого не пробовал никогда. За стереотипно женские напитки в их семье, видимо, отвечал он. Пригубил терпкой прозрачной жидкости, просканировал помещение на наличие хищных глаз. Барс в этот раз стоял на балконе.

– Как только издам, – он отмахнулся, как от назойливой мухи. – Подпишу тебе экземпляр.

Эмма по-птичьи наклонила голову вбок, в одно движение запрыгнула на барную стойку, примостившись, как на жердочке. Жестом заставила бармена отойти на два шага, Громов поморщился. Эмма пьяно хихикнула, потеряла равновесие, схватилась за плечо Гриши.

– А что ты пишешь, на что это похоже? – Она благодарно улыбнулась, когда он на автомате помог ей поймать равновесие.

Гриша сделал еще один глоток. Подумал, что к такому можно привыкнуть. Чуть развеселился. Не без скепсиса спросил:

– Какая твоя любимая книга?

Эмма ответила без запинки.

– Сумерки.

Конечно, что же еще. Гриша вздохнул. И зачем ожидал другого ответа?

– Тогда тебе не понравится. – Он утопил улыбку в бокале.

В целом, ему бы пошли деньги. Снобизм был у него в крови. К тому же надо было привыкать, хоть и ради шутки – представлять себя в подобном обществе, когда станет знаменитым. Громов расправил плечи. Вино сняло напряжение.

– Почему?

Гриша в легком недоумении вернул внимание Эмме. Желанное. Она задала вопрос с такой искренностью, что сложно было на нее злиться. Очаровательное отсутствие причинно-следственных связей в мозгу делало взгляд Эммы блестящим и пустым.

– Потому что я пишу нечто среднее между О Генри и Амбросом Бирсом, – отсалютовал ей Гриша бокалом, но осекся.

О мысль во взгляде Эммы.

– Мистично, мрачно и с неожиданным поворотами? – Она постучала по подбородку задумчиво. – Считай, Сумерки. Мне понравится.

Она спрыгнула с барной стойки, хлопнула Громова по плечу и выпорхнула на открытый балкон к Барсу.

Гриша проводил платиновую принцессу удивленным взглядом. Это какой-то синдром Туретта? Потому что как можно сначала… а потом сравнить…

Гриша крутил в бокале вино и смотрел на Эмму в объятиях Арсения сквозь стекло. Барс не предложил девушке пиджак или плед, лишь обнимал за талию, спускаясь к кромке юбок. Хватал за задницу в присутствии друзей, на что Эмма лишь хихикала. У девочки были явные проблемы с самооценкой.

В какой-то момент Барс встретился с Гришей взглядом. Приобнимал за плечи босую Эмму и смотрел поверх ее головы в глубь пентхауса. На Громова с бокалом. Гриша почувствовал, будто попал на канал дискавери. Только еще не понимал, кем был – оператором, наблюдающим за прайдом, или жертвой. Потому что хищно улыбался точно не он.

– Настало время для игр! – Алиса Барс постучала вилочкой по бокалу, вызывая приятный звон. Громов отвернулся от дверей на балкон, рядом с ним встали Андрей с Лизой. Присутствующие быстро собрались вокруг дивана, будто знали, что Барс перечить нельзя. – Мы еще не совсем старперы, чтобы лишь разговаривать за бокалом, поэтому сейчас мы поиграем в «правду или действие! – Пропела Алиса. – Участвуют все.

Гриша фыркнул и моргнул, когда услышал тот же звук с дивана. Он исходил от Эммы, сидящей на коленях Арсения. Это бесило.

То, что он с Эммой имеет нечто схожее. Будь то даже презрение к игре на вечеринке, которая типично заканчивается вопросами о половой жизни, позах и заданиях прокукарекать на улице. Как вообще девочка-клише могла знать что-то об О Генри? Она его книгу под ножку стола подкладывала, чтоб в алкоболл играть?

– Может, лучше в карты на раздевание? – лениво перебила объяснение правил Эмма, скучающим взглядом оглядела собравшихся.

Послышалась пара смешков. Гриша заметил, что на пару то и дело смотрели все. Центр притяжения.

– Еще как поиграем, – Арсений ответил ей с улыбкой, пальцем уронил с плечика Эммы лямку платья.

Купер на этот жест не отреагировала с неприязнью. Будто в моменты проблесков разума понимала, какой тряпкой выглядит у ног Барса. Арсений раздраженно нахмурился. На помощь подруге пришла Алиса.

– Нет, детка. – Детка? Серьезно? Гриша начал протискиваться между людьми ко выходу. – Мы не отклоняемся от плана, – с манией контроля спортсменки оборвала Алиса брата.

Арсений недовольно цокнул, Эмма поднялась с его колен, стрельнула взглядом в Громова и примостилась на подлокотнике кресла рядом с другой подружкой.

Лицемерная дрянь, не иначе, – подумал Гриша и допил свое вино. Пятнадцать минут и домой. Даже щебечущий над ухом Андреев его не остановит.

Алиса положила на столик пустую бутылку из-под вина, стоявшего, как месяц обучения в школе, покрутила – горлышко указало на незнакомую Грише девушку в черном платье. Она выбрала правду: кто-то из парней тут же спросил «глотаешь или сплевываешь», Гриша поперхнулся.

Здесь на прелюдии не разменивались.

– Алиса, не слишком ли резкий тон игры взят? – усмехнулась Эмма, томно потягиваясь. – Что, если мы совратим новеньких? – она уперлась хищным взглядом в Лукьянову и театрально облизнулась.

Ей ответил Арсений с другого края дивана.

– Тогда вечер перестанет быть томным, – по компании прокатились смешки.

Гриша отдал Андрееву пустой бокал, помотал головой отрицательно, видя его жалобный взгляд, и взял с крючка пальто.

– Да, ребята, полегче, – согласилась Алиса, с укором глядя на друзей. – Если среди вас есть извращенцы, не значит, что все такие. – Гостиную, – залу, – заполнило улюлюкание вперемешку с пошлыми шутками. Громов встретился с Вероникой взглядом, кивнул на Лизу: пусть не отходит от нее в этом вертепе, напоминающем начало сюжета Де Сада. – – Продолжаем! – Барс театрально замерла перед тем, как начать крутить бутылку. Эмма скучающе закатила глаза, Гриша пожал Андрееву руку, помахал Лизе, собираясь открыть дверь, но его остановил звучный голос Алисы. – Громов! Правда иди действие?

Гриша замер в оцепенении. Медленно обернулся. Горлышко бутылки указывало не на него: впереди было еще две линии обороны из людей на диване и за ним, но все они, будто сговорившись, схлынули в обе стороны. Он остался Моисеем стоять между половинами разверзшегося моря.

Громов неожиданно стал центром внимания: волоски на руках встали дыбом от множества пар глаз, с любопытством его разглядывающих. Растерянность затопила с головой, он встретился взглядами с Эммой. Глаза ее удивленно округлились, но Купер быстро оживилась, вскочила с дивана.

Нет. Нет-нет-нет, ни за что! Это было апогеем ее победы.

– Что за бред? Я не буду в этом участвовать. – Громов хмуро мотнул головой.

Надо было уйти, махнуть на всех рукой – ему не было дела, посчитают его трусом или о чем там подумает эта толпа! Но Гриша неожиданно прирос к месту и мог только смотреть перед собой.

– Ну-ну, конечно. Отказываться нельзя, – слащаво протянула Барс в беззастенчивой радости от чужой неловкости.

Спину прошиб холодный пот. Его снова передавливали обстоятельства. Снова те, на чьей чаше весов была власть, диктовали, что делать. Не спрашивали мнения. Влада бы нашлась, что сказать. Но не он. Гриша навсегда останется слабаком.

– Правила разве не созданы для того, чтобы их нарушать? – Нервный смешок предательски проник в голос.

Не то! Не то надо было сказать! Надо на всех них плюнуть и выйти за дверь! Но Гриша не участвовал в вечеринках раньше. Он не имел дела с толпой. Оказалось, это – особый навык. Которым он не обладал.

– Не сдавай назад, Григорий Григорьевич Громов. – В разговор включилась Эмма.

Смотрела на Гришу с маниакальным блеском в глазах и пошла навстречу, никого не замечая. Воздух сгустился. Эмма остановилась в паре метрах и посмотрела на Громова сверху вниз, хотя это физически было невозможно.

Грише захотелось выложить вокруг себя круг из соли. Ситуация давила. «Григорий Григорьевич Громов» стало общественным достоянием – нужно было что-то решать. Навязчивость последних месяцев выплыла наружу, вопрос встал ребром. Гриша почувствовал ответственность: от сегодняшнего вечера зависела дальнейшая атмосфера его учебы. Всего семь месяцев, но как будто целая жизнь.

Стало жарко в пальто, шея зачесалась. Гриша решил взять пример с Вероники и идти вперед.

– Действие.

Эмма напротив него даже вздрогнула от удовольствия, засветилась вся изнутри. Гриша надеялся, это станет точкой в ее игре с ним. Пусть она получит, что хочет, и валит на все четыре стороны.

– Проведи со мной в гардеробной семь минут. Как в школьных мелодрамах, – выдохнула Эмма трепетно, будто ждала момента слишком долго.

Все, кроме этого. Гриша моргнул.

– Что мы там будем делать?

Надо было ответить простое «нет», идиот!

– Поговорим, – Эмма коротко улыбнулась.

– Твой парень будет против, – Громов кивнул на Арсения на диване.

Кретин! Здесь не работают аргументы! Выйди из ступора и просто уходи!

Но Эмма стояла напротив красивая, в белом, и улыбалась. А Гришу по голове било вино и пялящаяся на них толпа.

Эмма неожиданно хмыкнула, будто не верила, что Гриша ступил именно на эту дорожку. Прищурилась, взглянула через плечо на Арсения. Тот откинулся на спинку дивана, запрокинул голову, чтобы смотреть на пару, приковавшую всеобщее внимание.

– Почему это я должен быть против, – медленно протянул он, довольно. В прошлой школе Гриши Барса за такие слова назвали бы куколдом, но здесь, очевидно, правила были другие. – Я только «за» эксперименты. Да, детка?

Эмма неприязненно повела плечом, ничего не ответила , зато посмотрела на Гришу с новым азартом и вызовом.

Он отмер. Уровень абсурда перевалил за грань и отрезвил. Громов снова ощутил себя в собственном теле, собрался с мыслями и обуздал внутренний голос, кричавший до этого на кромке сознания.

– Нет.

Ликование заполнило организм, когда он взялся за ручку двери.

– Как на счет спора? – Громов проклял себя за то, что рука его дверь не открыла, тело не рвануло в коридор, по ступеням и вон отсюда. Он стоял спиной к Эмме и ждал. Черт бы побрал любопытство. – Мы проведем семь минут в гардеробной мамы Барс взамен на то, что я никогда больше с тобой не заговорю. – Эмма шагнула в его сторону, подошла на расстояние вытянутой руки, окружающие задержали дыхание. Гриша все еще стоял к ней спиной. – Не отнекивайся зря, я знаю, на сколько это заманчивое предложение.

Жаль, в зале нельзя накачать мышцу твердой воли. Громов обернулся.

– Так сильно хочешь запереться со мной в шкафу?

Такой поворот событий был заманчивым. До дрожи желанным. Его психика уже начала разваливаться от голоса Эммы, неужели появился шанс отрезать ее от себя раз и навсегда? Жить без раздражающего, навязчивого «привет, Григорий Григорьевич Громов»?

– Именно, – Эмма улыбнулась легко, взяла Гришу за руку и потянула в другую сторону зала под всеобщими взглядами. Он станет чертовой знаменитостью, не иначе. И постарается стереть из памяти момент, когда, словно на поводке, шел за Эммой, чувствуя ее обжигающе-горячую ладонь в своей. – Надеюсь, ты целуешься лучше Арса, – мечтательно прошептала она на ухо Грише, заставив его поперхнуться собственной слюной. – Ну так что? – Эмма остановилась в центре зала, отошла на шаг, отпустила его руку.

Громова приглашали в ад.

– Идет.

Эмма изумленно, довольно улыбнулась, не ожидая выигрыша.

Григорий Григорьевич Громов этот вечер не забудет. Никогда.

Глава 13. Расстаться с самим собой

– У тебя осталось пять минут и двенадцать секунд, – Громов разрезал тишину гардеробной, посмотрел исподлобья на Эмму.

Успел разглядеть помещение, мраморный пол, ее саму. Гардеробной эту комнату у него бы язык не повернулся назвать: кулуар метров тридцать площадью по периметру был обставлен белыми шкафами, стеклянными дверцами и выдвижными ящиками. С другой стороны пестрели разноцветные наряды на вешалках, многие в футлярах. Гриша мог бы погасить долги семьи, прихватив всего одну вещь отсюда, любую.

– Давай поговорим, – Эмма отмерла впервые за три минуты.

Стояла напротив, облокотившись на столик для украшений с овальным зеркалом, все это время смотрела на Гришу. От пьяной дымки в ее взгляде не осталось и следа.

– О чем хочешь поговорить? – Громов отозвался лениво.

Напряжение недавних мгновений под взглядами толпы ушло, словно его и не было. К Грише вернулся сарказм и скепсис. А еще отвращение к той, кто играючи заставила его через подобное пройти. К той, кто была похожа на человека, сломавшего маму.

Громов посмотрел на Эмму исподлобья, сложил руки на груди. Хмыкнул. О чем он переживал? Она же типичная плохая девочка из фильмов. Главная стерва с двумя подружками. Только в случае Эммы одним из них был дружок.

Она – Реджина Джордж, Флеш Томпсон, вечно худеющая Эмили под начальством Миранды Пристли. До самого дьявола в «Прада» ей было далеко. Не хватало мозгов. Что ей было от него нужно?

– Ты на меня внимательно смотришь. Я заметила. – Отозвалась Эмма. Коротко улыбнулась, наклонила голову вбок. – Почему?

Гриша усмехнулся открыто. Внимание. Конечно, Эмме Купер нужно было внимание. Но почему от него? Неужели ее правда так задевало, что Громов был единственным, кто реагировал на нее ровно? Эмма сама часто казалась ко всему безразличной, почему не могла разрешить это другим?

– Пытаюсь понять, что сделало тебя такой… – задумавшись, он в паузе улыбнулся.

Эмма отзеркалила улыбку.

– Сукой?

Гриша мотнул головой.

– Не я это сказал.

Эмма спокойно разглядывала парня со своего места. Его черный свитер под горло, бледно-зеленые глаза, губы, нос. Мазнула взглядом по волосам и осмотрела фигуру. Стояла мраморным изваянием на фоне белых шкафов, улыбалась с принятием.

Гриша подумал, что Эмма Купер похожа на Питер. Идеальный, блестящий яркими огнями фасад для туристов, с похороненной за ним реальностью. О таком Питере приятно говорить, возвращаться к нему в воспоминаниях. Припоминать бары, веселье, уличных музыкантов, ярких людей и атмосферу творчества.

Но как только Эмма открывала рот, дымка рассеивалась. Эмма говорила и ты становился местным жителем, размышляющим, на какой ветке повеситься под рождество.

Блеск ее глаз, мраморной кожи, улыбки и белых волос, как дворцы Питера, манили лишь издалека. На деле, общаясь с ней, ты окунался в реальность куда более безобразную. Опуская взгляд вниз по рельефу атланта на дворце Белосельских-белозерских, ты натыкался на храпящего бомжа.

Уезжая на такси с Дворцовой площади, скользил взглядом по мостам с подсветкой, мощеным улицам, а затем возвращался в своей район на окраине, где клумбы перекопаны в поисках закладок. Эмма Купер была красивым словом «парадная», но заходя внутрь ты понимал, что от красоты осталось лишь слово. Зажимал нос, чтобы не слышать запах мочи, здоровался с соседями по коммуналке и нажимал кнопку лифта, опаленную зажигалкой.

Эмма Купер была сияющим огнями клубом, рядом с которым блевали малолетки. Пресловутой Думской. Вот бы ее также закрыл на рейде омон.

– Ничего. – Эмма пожала печами. – Это врождённое. – Легкость признания заставила Гришу сморщиться.

То, что Эмма осознавала свою ничтожность, гордо неся ее над головой, словно корону, раздражало. Все в ней. От поверхностных высказываний, задевавших окружающих, до карикатурной белой одежды. Призрак утраченной эмпатии.

– Кто бы сомневался.

Гриша цокнул нетерпеливо, сел на пуф посреди комнаты.

Размял шею, оперся на руки позади, скрестил прямые ноги, уставился на Эмму также пристально.

– Так что тебя заставляет смотреть на меня, Григорий Григорьевич Громов? – Она задала вопрос с философским любопытством. – Уверена, в тебе достаточно сил для тотального игнора, но ты играешь в другую игру. В чем же дело?

Эмма скрестила на груди руки, легкая улыбка играла на ее губах. Громов задумался: почему? Он правда на нее смотрел. Не навязывался, как она ему, но с любопытством разглядывал. Изредка. Отнекиваться не было смысла, Гриша не любил себе врать.

– В диссонансе. – Поделился он озарением. – Ты вся – одна сплошная несостыковка. – Громов облизал пересохшие губы. Не смотреть на нее было нельзя, Эмма привлекала внимание. Специально. Только делала это поверхностно и глупо, методом курятника. Подавляла тех, кто ниже сидел. Та же речь на отборе Лукьяновой в команду. Показуха и спесь. Она даже не была гимнасткой сама. Приклеилась к Барс, чтобы иметь видимость власти. Но при этом всем… ей это не было нужно. По взгляду Эммы часто было понятно, что плевать она хотела на весь этот мир. Что ей двигало? – Ты будто делаешь это нарочно.

– Что? – Глаза Эммы распахнулись, на дне зрачков зажегся новый виток интереса.

Гриша потушил его взмахом руки, ответил с ленцой.

– Играешь в суку.

Он посмотрел на Эмму пытливо. Сдайся уже, признай, что ничего не стоишь, но отчаянно пытаешься выставить свою персону на аукцион. Никто не перебьет ставку. Эмма Купер – симпатичная девочкой со скидкой.

Но вместо того, чтобы сложить оружие, Эмма бросила вызов ему.

– А ты – в сноба.

Громов моргнул. Excuse me?

– Я?

– Брось. – Эмма отмахнулась, рассмеялась легко, красиво. Не так, как обычно. – Ты свой роман можешь назвать «искусство снобизма», воплощение бедного интеллигента. – Последнее было личным обращением. Эмма говорила с откровенной насмешкой. – Плейлист из Баха, Вивальди, Рея Чарльза. Читаешь Бредбери, Пруста, Кафку. – Она закатила глаза, Гриша нахмурился. Фамилии произнесла без ошибок. Ну, надо же. – Отчаянно боишься быть не таким, как все. – Выстрелила Эмма замечанием ему прямо в висок. Громов напрягся. Интуитивно улавливал правду в ее словах. Эмма не была человеком, чьему мнению он доверял, но червячок сомнения все же начал проедать селезенку. – Легко закатывать глаза и быть оппозиционером, когда есть позиция. – Эмма развела руками. Смотрела на него, откровенно смеясь. – Можешь сказать за это спасибо мне. – Едко усмехнулась она. – Именно на моем фоне ты кажешься умным, загадочным, но на деле… типичный дединсайд. – Ее губки фыркнули, носик сморщился. – Ты холоден с друзьями, строишь вокруг себя стену. Зачем?

Активный допрос превратился в распекание. Громов смотрел на нее ровно, виду не подавал – она попала в точку. Задела его. Тот самый триггер. То, о чем сам Гриша думал последние дни после разговора в ресторане. То, как отреагировал резко на вопрос Вероники о семье. Он никому не открывался, не привязывался к людям. Они могли также, как мама, а затем как отец, уйти. Но откуда у пустоголовой такая наблюдательность?

– Я нахожусь за этой стеной. – Эмма опустила взгляд и погасила улыбку. – И поверь мне, – помещение охладело от ее тона, – оно того не стоит. – Эмма посмотрела на Гришу серьезно, взросло. Будто на секунду перестала быть поверхностной куклой. – Все мы стараемся быть кем-то. – Усмешка снова вскарабкалась на ее губы, улегшись, как влитая. – И ты в том числе.

Громову не нравилось то, что он понимал смысл слов Эммы. Он и правда был снобом. Казалось всегда, что люди с забором вокруг сердца выглядят иначе. Как Арсений Барс. Плюют на правила, портят жизнь другим и не думают о последствиях. Как та, кто маму сломала. Гриша так отчаянно пытался от этого убежать, что упал на другую чашу весов.

Осознание это ему не понравилось, по коже побежали мурашки. Это значило… он ничем не лучше? Может, такой же, как раз потому, что не открыто, как Барсы, а в тайне ставил себя выше других? Закатывал глаза, осуждал? Это не могло быть правдой. Но это было.

Гриша спрятал от Эммы свой пораженный взгляд, начал изучать прожилки на мраморном полу. Нет. Поэтому Эмма к нему цеплялась? Видела себя в нем на другом конце меридиана?

О, разумеется, Гриша был умнее. Но в плане человечности… неужели сам не заметил, как начал превращаться в высокомерную тварь?

Читал, учился, образовывался, старался. И приплыл: «Не звонит, а звонит». Чем он лучше Эммы? Она не знала значения слова «холокост», а он был тем, кто открыто над этим смеялся. Не был равнодушен, учтив, безразличен или доброжелателен. Он – как она. Только с мозгами. Вопрос только, почему и правда Гриша решил, что никто ему не ровня?

В неожиданном откровении гардеробной Громов осознал, что на всех смотрит свысока. Ладно, святая троица. Даже на новых друзей.

Умную, интересную Веронику проверяет на принадлежность к московским фифам, удивляется тому, что Андреев читал «Парфюмера». К лучшему другу относится снисходительно! И почему? Даже с милой Лизой ведет себя оценочно. Будто он в праве решать, что ее книжный вкус, или любой другой, хорош.

Потому что доверие уже заканчивалось в его жизни болью. Поэтому Гриша решил, что на одной волне ни с кем не будет. Плавать ниже не позволяло эго. Забравшись выше, он понял, что это был псевдо-олимп. И указала ему на это Эмма Купер.

Сука.

– Мне это даст дорогу в жизнь после школы, – слабое оправдание упало между ними на мраморный пол, – а тебе что?

Нет, он пришел к этому осознанию сам, дело не в Эмме. Просто у Громова достаточно выдержки, чтобы увидеть и признать собственную ошибку. Ну, не ошибку, огрех. Он не свернул с дороги, лишь выехал на разделительную полосу. Отбойники во сне вибрацией дали по зубам, руль он выправит.

– Зависит от целей. – Эмма глубоко вдохнула, потянулась кошкой. – У моих с стараний тоже есть результат.

Громов хмыкнул.

– И какой?

Платиновая принцесса смотрела на него, будто ждала конца света. Не теоретически – буквально, завтра. Будто конец ее миру уже пришел. И Эмма со всем смирилась. Но улыбка от этого не исчезла с ее губ.

– Ты холоден со мной.

Гриша фыркнул. Это был ответ на вопрос или новая тема?

– Я не холоден. – Он встал, прошелся по комнате, разминая ноги. Сложил руки в замок за спиной, взглянул на Эмму исподлобья. – Я в этом плане агностик. – Уголок его губ дернулся сам собой.

Эмма, стоя в мягком сиянии ламп, нашла, за что зацепиться. Провела рукой по тонкой шее, разминая уставшие мышцы, наклонила голову вбок, ее серые глаза блеснули.

– Я в этом уравнении божество? – ее взгляд искрился смехом.

Громов прищурился.

– Ты очень выборочно значение слов запоминаешь, правда? – Он обреченно рассмеялся.

Его следующий рассказ тоже будет на мотив «Превращения». Там он поразмышляет на тем, как человек может превратиться в Эмму Купер. Язвительное, поверхностное существо с проблесками здравого смысла. Может, это было логично, ведь ее превращение не завершено до конца? И скоро ему стоило ждать полной метаморфозы?

Размышляя над этим, Гриша представить себе не мог, что окажется прав.

– О чем ты? – Эмма нахмурила лоб, пролепетала почти обиженно. – Я с тобой приветлива, не надоедаю, – Гриша ее прервал громким смехом от неожиданности. Не надоедает? Но Эмма не обратила на это внимания. – Тепло принимаю тебя в нашу компанию. – Она развела руками. – Но тебе это не нравится.

– Нет. – С улыбкой согласился Гриша. – Просто некоторые люди не созданы для сосуществования. – Он миролюбиво покачал головой. – В том, что я не перевариваю тебя или твоих друзей, нет ничего удивительного. Мы из разных миров. Это просто данность.

Эмма замолчала, кивнула. Казалось, расстроилась. Грише на секунду сделалось неуютно. Эмма играла в побежденного и именно от этого вкус победы горчил.

– А может, ты врёшь сам себе?

Гриша тяжело вздохнул. На губах Эммы снова расплылась шкодливая улыбка. Покаяние было уловкой.

– В чем?

Прозрачный блеск на губах, тонкие бретели платья на острых ключицах, голые плечи. Взгляд томный, с искрами, не обещающий тебе ни одного завтра.

Давай, выдай новую порцию анализа. Первый раз с выстрелом в цель тебе просто повезло.

– В описании своего пищеварения. – Она шагнула к Грише, посмотрела снизу вверх с любопытством, как на экспонат. – Может, за этой неприязнью скрывается другая эмоция?

Гриша смотрел на нее с высоты своего роста холодно, равнодушно. Он порядком устал от развернувшегося действия.

– Например?

Эмма облизала губы, закусила нижнюю. Отзеркалила его позу, сложив руки в замок за спиной и сделала еще шаг навстречу. Громов не шелохнулся. Он больше не отступит. Как и обещал Андрееву: сегодня был последний шанс. Они стояли в пяти сантиметрах друг от друга, не желая признавать вторжение в личное пространство.

Босая Эмма перед ним смотрела внимательно.

– Желание.

Гриша выдержал драматичную паузу, а затем надменно рассмеялся.

– Знаешь, Купер… – Громов с тонкой улыбкой покачал головой. Самое глупое, что он слышал в своей жизни. Эмма хотела внимания. Он давал ей его в последний раз. Ее попытки его задеть начали казаться наивно-милыми. – Две вещи наполняют мою душу всегда новым и все более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее я размышляю о них. – Процитировал он Канта, опустив голову, чтобы встретиться с ней взглядом. – Это моральный закон внутри и твоя непоколебимая уверенность в собственной неотразимости, – Гриша ослепительно улыбнулся.

А Эмма в ответ привстала на цыпочках, потянула парня за ткань свитера на себя. И поцеловала. Легко, влажно, будто облизала помадку десерта, решив оставить сладкое на потом. Губы обожгло током, Гриша задержал дыхание. Эмма отступила.

Взялась за ручку двери, обернулась через плечо. Острое белое плечико стало щитом для ее взгляда.

– Ты забыл про звёздное небо.

И вышла за дверь.

Гриша минуту стоял, смотря на пустое место перед собой. По коже ползли холодные пауки мурашек, вино ударило в голову и он начал сомневаться в своем психическом здоровье. Все внутри сжалось в точку. А затем расплылось по организму гневом.

Это была ее последняя игра с ним. Громов больше не позволит Эмме нарушить хоть одну из его границ. Конечно, что такого? Всего лишь поцелуй красивой девушки, на что жаловаться?

Но поцелуй был против его воли, с человеком, которого Гриша не переваривал, и оказался он здесь под давлением толпы из ее идиотов-друзей.

Швейцарией быть не получится. В следующий раз он пойдет в контратаку.

Гриша мотнул головой, вышел в холл. Машинально вытер влажные губы, встретился взглядом с Барсом. Взглядом, не обещающим ничего хорошего.

Мимо него прошла Эмма, Гришу уже не заметила. Как всегда, наигралась и забыла. Он поспешил взять пальто, за ним пошли на выход Вероника с Лизой и виноватый Андреев.

Краем глаз Громов заметил, как Арсений взял Эмму за руку, та вырвалась, но Барс прицельно ей что-то сказал и платиновая принцесса умолкла. Арсений проводил Громова к дверям: «Не смею вас задерживать».

Гриша поспешил убраться из места, которое наполнялось инфернальной атмосферой. Скользнул взглядом по Эмме на прощание и открестился от того, что увидел в ней олицетворение печали. Закатил глаза, выкинул из головы выверты чужой психики.

Эмма проводила квартет пустым взглядом.

Это должно было быть игрой. И для нее и для Арсения. Потому что у Барса было извращенное понятие динамики в отношениях. Но Эмма начинала проигрывать.

Она видела взгляды Барса сегодняшним вечером. Слышала то, чего не замечали другие: угрозу между строк во фразе «мы любим эксперименты». Эмма налила себе очередной мартини, утонула в пустой болтовне с Мухой из хоккейной команды.

Она была готова.

Глава 14. У каждой тоски есть год спустя

Гриша буквально вывалился из парадной, вырвался на мощеный гранитом двор элитного жилого комплекса. Глубоко вдохнул кисель ночи, захлебнулся и закашлялся, потер лицо руками. Липкая тревога расползалась в груди, растерянность расстраивала вестибулярный аппарат. Он упрямо прошел вперед, почти побежал подальше от этого места.

Андреев с Лукьяновой и Лизой вышли следом, но Гриша не обернулся. Шагал вперед, затем сел на поребрик у фонаря, закурил.

Терпкий табачный дым разлился по носоглотке. Дышать, парадоксально, стало легче. Никотиновая муть навалилась разом, защекотала под коленками. Забрала вместе с ночным туманом вязкое раздражение. Не зря он раньше не ходил на вечеринки одноклассников: там не было бы ничего, что относилось к реальной жизни.

Гриша смотрел на еще зеленый газон. Знакомая тоска обняла за плечи. Он выдохнул в ночь ощущение, что его никогда никто не поймет. Братья были маленькими, Влада, хоть и была самым близким человеком, все равно была старше и они были слишком разными. Громов уверен, расскажи он сестре о сегодняшним, единственным ее, – и вполне логичным, – вопросом было бы «почему ты ему\им\ей не врезал»? А Гриша не знал, почему. Потому что был сопляком, верившим, что все можно решить разговорами.

Андрей тоже был его близким другом, но близость эта, как ни странно, ощущалась куда больше, когда они реже общались. Громов Андрея любил, дорожил их отношениями, но… чем-то глубоко внутри они отличались слишком сильно. В том самом моменте, когда ты с человеком смеешься, говоришь, ходишь в походы, но чем-то там, за душой, не чувствуешь его. Так глубоко, что Гриша даже не знал, как это называется.

Но он ощутил это в Лизе. То самое понимание. Однако в остальном они знали друг о друге слишком мало. Лукьянова… понимала его сарказм и презрение к людям-куклам. Но только и всего. Это тоже было крепкой связью, но ее было недостаточно.

– Что там было? – Его нагнали друзья, Гриша и не заметил, как далеко ушел.

Он поднялся, отряхнул пальто, скользнул взглядом по горящим окнам пентхауса и скривился.

– Ничего.

Он бросил слова резко, обиженно. Сам не зная, на что. Осекся о поджатые губы Вероники.

Он поэтому за них держался. В каждом видел кусочки связи, в которой нуждался. С этими людьми Гриша не чувствовал себя одиноким, тоска затухала, когда они были рядом. И что он делал?

Хренова Эмма была права: выстраивал стену. Кирпич за кирпичиком из «я не хочу об этом говорить и «не важно».

Гриша остановился. Затем остановил что-то внутри себя, что бежало прочь. Посмотрел на друзей. Светловолосый улыбчивый Андреев смотрел на друга серьезно. В этот раз оправдывать поступки одноклассников он не мог и не хотел. Лиза в своем голубом пальто, оттеняющем глаза, посылала ему невидимые лучи поддержки. Лукьянова в своем образе леди-вамп терпеливо молчала.

Вдруг в этой чернильной ночи, когда город еще не подсвечивает снег; в белом шуме улицы, стоя на гранитных плитах двора, Гриша понял. Они не собираются от него отворачиваться. Даже если он бросит очередное «неважно», может недовольно, чуть обиженно, но не будут лезть в душу. Люди перед ним уважали его историю.

Не просили нетерпеливо открыться, а проникшись его приятными сторонами готовы были сносить неприятные черты характера. Гриша понял: ему не ставили ультиматум. Не просили здесь и сейчас рассказать, что творилось на душе, как делал это отец.

И эта беззаветная, бескорыстная открытость в глазах друзей что-то в нем надломила. Болезненная, сладкая судорога прошлась по сердцу. Чувство, что тебя принимают таким, какой ты есть, даже когда ты неприятен, встало в горле комом. Гриша выдохнул.

– У моей мамы уже девять лет депрессия. – Как-то удивленно, с трепетом к чужому пониманию себя самого, проговорил он. – Иногда она возвращается домой, но в основном проводит время в… мы называем это санаторием, так проще.

Слова растаяли на кончике языка, Вероника шагнула вперед, тронула Гришу за локоть с неожиданной мягкостью.

– Ты не обязан…

– Не обязан, – согласился Гриша. – Но хочу.

Андрей с девчонками кивнули.

Из этой части города планета казалась безлюдной. Пустые ровные улочки между домами, аккуратно подстриженные кусты, темные окна кофеен, подсветка фасадов. Будто город только построили и не успели заселить.

Гриша откинул полы пальто, сел на гранитный выступ высокой клумбы . Затушил сигарету, поднял глаза на ребят. Он должен был это сделать. Должен доказать, что Эмма была неправа.

– Ее сломала такая, как Эмма… – Гриша не осмелился поднять на Лизу глаза – не было сил себя сейчас еще больше чувствовать виноватым. – Мама тогда в рамках семейного бизнеса занималась организацией мероприятий, у нее была своя небольшая фирма. И одна знакомая семьи, типичная жена бандоса из девяностых с рублевки, не знаю… – Громов глубоко вдохнул, проглотил слезы. – Завидовала ей, наверное, или просто была сама по себе стервой. Блондинка, фифа с собачкой и идеальным маникюром. Она втерлась к ней в доверие и на ответственном мероприятии… не знаю точно, но разрушила ее репутацию. Облила помоями при всех, почти как Купер с Барс тебя на отборе, – Гриша кивнул на Лукьянову, но взгляда от своих ладоней не поднял. – Маму это сломило. Сначала она просто была расстроена, но потом начала увядать и однажды с постели просто не встала. А это в свою очередь сломало отца.

Исповедь сжала горло холодными пальцами. Он никому никогда об этом не рассказывал. Но и за стеной оказаться не хотел. Люди, стоящие рядом в пустоте дворов элитного жилого комплекса, действительно стали ему за недолгое время друзьями. Громову пора было это признать. И открыться. Чтобы не закончить, как Эмма.

Громов оторвал заусенец на пальце, использовал боль, как толчок, поднял на внимательно слушающих друзей глаза.

– Теперь главная в семье у нас Влада – моя старшая сестра. Она забирала меня после клуба. Папа не хочет признавать, что все давно полетело к черту – семья, бизнес, что появились долги – поэтому в семье у нас отношения напряженные. Мой отец… непростой человек. Со своим прошлым. – Он почувствовал, как плечи расправляются, когда понял, что распределил вес воспоминаний на чужих плечах. – Поэтому я презираю таких, как Эмма. Или Алиса. Или Арсений. В худшие их дни, – кривая усмешка с надеждой на то, что юношеский максимализм все же выветрится из святой троицы, разрезала губы. – Не могу прощать или потакать тем, кто играет с чужими жизнями и эмоциями. – Голос его обрел прежнюю твердость. – Потому что знаю, какие могут быть последствия.

Вероника беззвучно охнула. Лиза опустилась на гранит рядом, осторожно сжала его руку своими горячими пальцами в знак поддержки. Андрей сочувствующе кивнул.

За стеной было безопаснее. За стеной до его души никому не было дела. Но он не слабак. Всегда считал себя волевым человеком, пришло время это доказать. Смело показать уязвимое место, быть готовым к последствиям. Ощущалось это странно: Громов всегда думал, что проявление воли – это отстаивать честь в драке, защищать слабых или смело смотреть в глаза авторитету. А не рассказывать о проблемах из детства тем, кто его точно поймет.

Гриша знал, что поймут. Но все равно было страшно.

– Это, в целом, все, – нервно усмехнулся он и развел руками, смотря на ребят. – Все это, конечно, повлияло и на учебу, мы с сестрой, когда у мамы были проблемы, переехали на год в Мурманск. Там меня и били, и травили, но потом мы вернулись. В худой колее, но все устаканилось. Такая вот история.

Болезненный смех был призван перенять на себя долю серьезности.

Они могли это использовать. Унизить его при всех, разболтать подробности. Но об этом кричала та его часть, что строила стену. Другая, живая и верящая в лучшее, понимала, что они так не поступят.

– Абсолютный кошмар, – выдохнула озадаченно Вероника, теребя маникюр. – А я-то думала, что нас объединяет, – хмыкнула она. – Оказалось – проблемы с папочкой, – она нервно рассмеялась, улыбнулась. Не любила играть в жертву. – Ну, ты понял. Я больше не буду считать тебя неженкой снобом из аристократичной семьи, – друзья слабо засмеялись.

Килотонна груза упала с его плеч, подарив облегчение. Этого он не ожидал. Ждал жалости, сочувствия, но не понимания. Видимо, он и правда ошибочно вознес себя над другими, будучи не лучшего мнения о человеческих качествах. Но в людей надо было верить.

– Спасибо, что поделился, – улыбнулась рядом Лиза.

Грише было тепло от ее руки в своей ладони.

– Дерьмо случается, – развел руками Андреев.

Друг детства знал эту историю.

– Ну, что, – Гриша хлопнул по коленям, поднялся. – Прогуляемся до метро, как бедные родственники?

– Боже, Громов, – театрально передразнила голос Арсения Вероника, – «метро»? Давно этого не слышал, как оригинально! – проговорила она и ребята покатились со смеху.

Звук отражался от стен домов, улыбки друзей грели душу, и все было хорошо. Гриша наслаждался минутой тихой радости, свободной от тоски, пока они не обернулись на шумную компанию. Девушки вышли из того же дома, гоготали, гремели полупустыми бутылками шампанского, одна неловко завалилась в кусты. Громов прыснул со смеху, направился дальше, но их окликнули.

К компании, отделившись от подруг, направлялась Алиса Барс.

Гриша переглянулся с друзьями, те пожали плечами. Вероника напряглась. Новый акт пьесы?

– Лукьянова, отойдем? – Алиса, запыхавшись, торопливо подошла к ребятам.

Полушубок цвета шампанского прикрывал короткое красное платье, макияж был обновлен, руки затянуты в бордовые перчатки, волосы медью рассыпаны по плечам. Поэтично.

– Не-а, – Вероника протянула довольно. – Говори, что хотела сказать, при всех.

Возмездие. Гриша спрятал улыбку.

Сейчас Барс не казалась злобной сукой, способной закопать одним словом. Ситуация ей не понравилась, судя по красочному закату глаз, но она смирилась.

– Ладно, – недовольно выдохнула Алиса через нос, исподлобья оглядела ребят, цокнула. – Я перегнула палку на отборе, – нехотя проговорила она, стоя перед Вероникой. Девочки из одного мира, но разных измерений. Барс в полушубке, с красными губами, голыми ногами. И Лукьянова – в черном платье и пальто, изящная, собранная. – Про отца было слишком. Прости, – буркнула Алиса, но вздернула подбородок, готовая принять удар. – И ты. – Барс с тяжелым внутренним усилием перевела взгляд на Гришу. – Прости тоже.

По компании вздохом прокатилось удивление. Громов вскинул брови, Вероника тоже не поняла. Прищурилась, подозрительно оглядела Барс с головы до ног, выдержала театральную паузу. Новая игра или искренние извинения? От части Лукьянова наслаждалась ситуацией.

– Я сейчас могла бы унизить тебя перед друзьями, – томно проговорила она. Глаза Барс блеснули. – Но не буду, я теперь другой человек, – Вероника выпрямилась, посмотрела на Алису серьезно. – Спасибо за твои извинения, я их принимаю, – благородно кивнула она, вынося официальный вердикт. – Гриш? – Громов огляделся, пока до него не дошло, что обращались к нему. И Алиса, и Лукьянова. Растерялся, но кивнул. – Мир? – Вероника протянула Барс руку.

Алиса усмехнулась себе под нос, но взгляд ее потеплел. Гриша увидел, как грудь девушки наполнилась облегчением.

– Мир, – улыбнулась она, приняла рукопожатие.

Странный вечер. Друзья недоуменно переглянулись, когда Алиса направилась к подругам. Лукьянова ее окликнула.

– А что послужило причиной? – любопытство взяло верх, она не могла не задать этот вопрос.

Гриша прятал за кашлем смешок. С языка сняла. Почему Алиса Барс, ко всеобщему удивлению, пришла извиняться за то, что было для нее нормой?

– Я собиралась тебя еще пару месяцев помариновать, – пожала Алиса плечами, беззлобно усмехнулась. Громов обрадовался этой фразе – это значило, что Алиса не тронулась умом, а осталась собой. – Но Эмма сказала, что не вернет мне пиджак от Шанель в таком случае. Так что, – она развела руками, рассмеялась, мол, вот таковы превратности судьбы, и убежала к подругам.

Громов снова закурил. Слишком много откровений для одного вечера. Что Эмме нужно было от Вероники? Так восхитилась характером Лукьяновой? Неужели? И теперь набивается в подруги?

– Все чудесатее и чудесатее, – озадаченно протянула Вероника, оглянулась на Лизу. – Эмма правда имеет на Барс такое влияние?

Лиза пожала плечами, будто это было очевидно.

– Скорее всего, дело в команде.

– Она же не в составе? – Вероника остановилась, уставилась на Лизу почти требовательно. – Я думала, она в жюри сидит для красоты.

Лиза в свою очередь потянула Лукьянову за руку, догоняя парней. Улыбнулась так, будто понимала в этом мире все.

– Она не в команде, она ставит номера, – короткая улыбка гордости за сестру расцвела на ее губах. – Эмма раньше танцами занималась в «Тодесе». Поэтому теперь занимает должность… кого-то вроде хореографа, – улыбка сделалась шире, она отвлеклась на реплику Андреева и «ну надо же» Лукьяновой.

Гриша задумался. Удивился тому, с какой легкостью Лиза рассказала этот факт. Очевидно, Лиза знала сестру с непривычной для него стороны. Но Громов никак не мог взять в толк, как эта сторона вообще могла существовать с учетом того, что он видел.

С учетом незнания значения слов, непрошенных советов, развязного поведения и самомнения до луны. При этом с самооценкой в Марианской впадине рядом с Барсом. Как в таком человеке еще могли и таланты уживаться, он не понимал.

Но две вещи теперь радовали его бескомпромиссно и без вопросов. Отсутствие тайн между друзьями. И пари. Теперь Эмма Купер с ним не заговорит. Даст ему спокойно жить.

Перед сном Гриша об этом молился. В случае с Эммой Купер – дьяволу.

Глава 15. Пожизненная злость

Гриша, не переставая печатать, потянулся к телефону, не глядя набрал знакомый номер.

– Синоним слова «достижение», – без приветствия бросил он.

– Успех, – просто ответила Лиза.

– Идеально, спасибо, – засмеялся он, вставил нужные буквы в пропуск.

Гриша ни с кем не обсуждал свою книгу. Ни с кем, кроме Купер младшей. Но они сходили на спектакль, после долго обсуждали литературу, любимое из прочитанного за чашкой кофе. Затем созвонились, еще раз и еще и через пару месяцев, с первым снегом, Громов уже звонил ей без причины, без «привет, есть минутка», а сразу задавал вопрос.

Они должны были встретиться через полтора часа, чтобы изучить новую выставку в Эрарте, но у него отлично шла глава и проблем с тем, чтобы позвонить и спросить совета, у Гриши не было.

– У меня скоро мозг лопнет, – Гриша отложил с колен ноутбук, откинулся на спинку кровати, – мой изначальный материал был линейной историей, о затем я не захотел в самом начале убивать героя, он классным получился, – Громов посмотрел в потолок и улыбнулся от того, что нашел человека, которому мог отгружать эти размышления. – Решил сделать историю нелинейной, с прыжками во времени вроде «тогда» и сейчас», – Лиза не перебивала, внимательно слушала. – Поделил все сто пятьдесят страниц на куски, перемешал, но у меня нет на ноуте «ворда», приходится онлайн это делать, а там, блин, сложно сохранять документ! – Он сел на кровати, схватился за голову. – Но когда все сделал, в итоге понял, что заново надо писать, и линейно все же, чтобы читатель не путался. Теперь пытаюсь историю в голове собрать из перемешанных кусков.

Он замолчал. Лиза на том конце провода тихо хихикнула. Гриша улыбнулся.

– Не знала, что ты можешь быть таким эмоциональным, – с легкой иронией протянула она. – Твой отчужденный образ интеллектуала в пальто, наверное, требует много энергии, – хмыкнула Лиза, Гриша закатил глаза.

У него не было цели создавать какой-то конкретный образ, тем более, образ всезнайки-сноба, но оказалось… так проще. Эмоции, экспрессия и то, что это вызывало, были слишком личным. Это было уязвимой его стороной, той, которую легко задеть. А в его новом окружении были те, кто мог это использовать. Казаться незаинтересованным было проще. Интересно, Эмма также думает или правда не замечает ничего вокруг? Последнее время больше обычного?

Стоп. Не в то русло.

– Делаю это только с теми, кто поймет, – скупо улыбнулся Гриша, отгоняя непрошенные мысли. – Ладно, это тема для отдельного разговора. Через час на Василеостровской?

– До встречи, – ответил мягкий голос Лизы.

Гриша отключил звонок, воодушевленно вскочил с кровати. Пожалел, что в руках была не старенькая нокиа-раскладушка, которую можно было бы эпично захлопнуть, представляя себя героем клипа двухтысячных. В груди разливалось приятное тепло.

Он еще не знал, кто они с Лизой друг другу. Не хотел об этом думать. Ему нравилось то, что происходило, и ярлыки клеить он не желал. А мысли, утекающие в другое русло, останавливала порядочность. Ей только шестнадцать. Лиза еще школьница и ей нравится обсуждать с ним книги. Ему тоже нравилось.

Громов благодарил всех богов за то, что в Вальдорфской школе не носили форму, иначе бы он не удержался. Увидеть Лизу в черном платье с белым передничком было бы откровением. Но в таком случае старшая Купер не преминула бы воспользоваться возможностью и напялила бы форму на три размера меньше.

«Нет. Не туда. Туда мы думать не будем».

Одеваясь, Громов пшикнул на запястья и шею туалетной водой. Ту подарила Влада, запретив брату пользоваться «биологическим оружием под названием Акс». Громов думал о Лизе и вдруг замер по середине комнаты в одном ботинке.

Он ее не хотел. Осознал, что думал о младшей Купер, восхищался ее стилем мышления, добрыми глазами и мягкой улыбкой, но… возможно, она просто была еще маленькой. Несмотря на свой взрослый ум, Лиза была шестнадцатилетней девочкой. И Гриша понимал, что не хотел ее. Он хотел о ней заботиться, помогать, общаться с ней. Хотел ее защищать, потому то мог.

Хоть кого-то.

В ответ на его размышления с кухни донеслись низкие голоса. Отца и Влады. Громов старший был по натуре лидером и характер его передался по наследству. Только по иронии судьбы из четырех мальчишек передался именно Владе. За дверью Гриша слышал, как она отвечала ему в тон своим поставленным грудным голосом, которому не требовалось повышать децибелы, чтобы достать до «задних рядов».

Антракт окончен. Оркестр взялся за смычки, в зале потушили свет, а на сцене, по странному стечению обстоятельств сейчас обставленной интерьером кухни, развернулось действие.

– Я тебе говорила про этот ежемесячный платеж, пап, – Гриша остановился в коридоре за углом, выглянул на кухню. Ему нужно было пройти в прихожую, но это значило оказаться на поле боя. Залп еще не дали, но Громов чувствовал, что воздух наполняется порохом и звенит от напряжения. Выучил эту мелодию войны. – Остальной бюджет уже раскидан, где взять эти сто тысяч? Они могли подождать!

Влада сидела в кресле-качалке, которое так любила раньше мама, и играла желваками. Отца Гриша не видел. Чувствовал только, как кости начинают звенеть от напряжения.

– Не могли, – отрезал Григорий старший. – Это по-человечески и правильно – сначала раздать личные долги.

– А банку тогда что сказать? Еще за школу платить, они и так три месяца ждут, – в голосе Влады звенела претензия, отчаянно готовая сорваться на мольбу.

Она держалась.

Отец тяжело вздохнул. Это означало только одно: снисходительная лекция. Еще три года назад на них Влада смиренно кивала, ломала себя и принимала критику, делала выводы и росла. Но когда выросла… это превратилось просто в насмешку.

Гриша поклялся: если сейчас отец выйдет из себя, Громов не будет стоять на месте и смотреть, как тогда. Сейчас – нет. Он будет действовать. Гриша не знал, как, но отчетливое чувство, что он сделает все, чтобы оттащить от отца Владу, закислило на языке решимостью. Пусть отец его даже убьет по неосторожности, а Гриша знал, что тот может одним ударом вывихнуть челюсть – видел его спарринги на тренировках. Тяжелая рука Владе досталась именно от него. Гриша готов был на это. Но пока они просто разговаривали.

– Смотри… – очередной вздох Громова старшего высосал из помещения воздух, даже Грише стало трудно дышать. – В лучшие месяцы бизнес приносит три миллиона пятьсот тысяч ноль-ноль копеек, – на советский манер произнес он. – Миллион двести – зарплатный фонд. Около четырехсот – налоги и прочая мелочь. Кредит девятьсот, ремонт Ягуара обошелся в сто восемьдесят. Остальное – на жизнь. Плюс аренда офисов в Питере сто, в Москве – двести тридцать. Были бы деньги – я бы дал.

– Можно продать Ягуар, – несмело заикнулась Влада. – Это же твоя вторая машина…

– Я уже говорил, он в кредите, его не продать.

Громов за углом кухни тихо выдохнул, приготовился. Сжал кулаки.

Он не играл в героя. Отдавал себе отчет в том, что ему страшно до младенческого писка; в том, что глаза застилала не пелена гнева, а слезы ужаса подкатывали к горлу. Выйти в бытовой драке против мастера спорта… против отца было тяжело. Тяжело было даже думать об этом, но Гриша был готов.

– Даже такие продаются.

– И кто этим заниматься будет? – Отцовский тон из усталого перешел в раздражительный. – Ты разбираешься, что ли, в продаже подержанных закредитованых машин?

Влада на кресле изо всех сил расправила плечи, постаралась не сутулиться и не показывать слабости, посмотрела на отца прямо. Она тоже была готова, Гриша это знал. Всегда готова и отсчет этой готовности пошел пять лет назад. От того, что Владе приходилось быть готовой в обычном разговоре с отцом, с неагрессивным человеком, с тем, кто носил их в детстве на руках и придумывал сумасшедшие игры; от того, что именно к нему и его настроению теперь Влада, хрупкая девушка, была готова, у Гриши сердце обливалось кровью.

– Нет, но могла бы разобраться, если бы ты позволил в ту сторону думать.

– Влада, я…

– Ладно, не продавать, но хотя бы не ремонтировать! Если уж это твой каприз для души. Почему так не поступить?

Воздух на кухне остыл. Гриша глянул через плечо на дверь маминой спальни – из-за нее доносились звуки мультиков. Громов был рад, что пацаны еще были в одной возрастной категории, чтобы на время таких разговоров их можно было посадить за один фильм. Громов сглотнул слезы напряжения в горле. Хренова кухня раньше была убежищем, где они собирались всей семьей. Но времена меняются.

– А почему бы тебе в таком случае ноутбук свой не продать? – Отец поднялся с места и по звукам его шагов Гриша услышал, что тот начинает взвиваться. – У тебя есть телефон, зачем еще один гаджет?! – Громов старший повысил голос и Гриша отпрянул от стены.

Это тут при чем? Отца так задевает собственная беспомощность и то, что Влада предлагает конструктивные решения, но те в свою очередь ударят по его эго перед теми, у кого он одолжил деньги?

– Потому что я не трачу на его ремонт сотни тысяч после каждого использования, – парировала Влада и тоже поднялась с места, отойдя к плите.

Гриша понял, зачем. Она держала дистанцию. На всякий случай. Громов, не думая, вышел из коридора.

– Привет, пап! – преувеличенно бодро пропел он, прошел на кухню к Владе, встал спиной к отцу и посмотрел на сестру напряженно.

– Мы тут разговариваем, – сухо произнес Громов старший.

– Да, простите, – все еще выдерживая зрительный контакт, Гриша пытался спросить без слов Владу, нужна ли помощь.

Влада ему лишь улыбнулась и погладила Гришу по руке. Чуть мотнула головой: «все в порядке». Затем закатила глаза и пока отец не видел выражения ее лица за спиной Гриши, который с театральным воодушевлением заваривал чай на дорожку, улыбнулась: «Просто бесится».

Гриша округлил глаза и беззвучно хмыкнул: «Слава богу, я уж подумал».

Влада сложила губы трубочкой: «О, нет, не сегодня».

Громов незаметно кивнул сестре, отхлебнул чая и обнял на прощание отца. Тот отреагировал неловко, застыв в быстрых объятиях сына, как соленой столб.

Гриша знал, что словами помочь не сможет. Пробовал не раз вступиться со здравыми аргументами, но чувствовал, что все время был на шаг позади, Влада его вечно останавливала: «Не надо, не в тему». Сестра будто еще в семнадцать перебралась во взрослую лигу и разговаривала с родителями наравне: была в курсе всех финансовых проблем, исполняла ведущую роль в бизнесе, заботилась о младших. А Громова это будто обошло стороной – все это.

Он жил в своем мире и мог только сочувствовать сестре. Казалось, ему в эту лигу не пробиться. У Влады был какой-то особый уровень эмоционального интеллекта и ответственности, которыми Гриша не страдал. Влада говорила, что это хорошо. Хорошо, что он может заниматься своей жизнью и не играть в родителей с родителями. Потому что она не может.

Гриша чувствовал, что она права. Чувствовал облегчение, даже сейчас, когда открывал входную дверь. Голоса сестры и отца останутся за ней, а впереди, этим вечером, его будет ждать выставка в Эрарте и разговоры об искусстве с Лизой.

И в то же время он чувствовал вину за то, что ему так легко живется.

Что с этим делать – Гриша не знал. Поэтому не делал ничего.

– Банки не подождут, – донеслось с кухни. – Ладно, школа, еще месяц я могу потянуть, но па, мы же договаривались обо всем заранее, я же расписывала график платежей…

– Это ты с собой договорилась, – в ответ прозвучало отцовское ворчание. Гриша нахмурился. – Я ни на что не соглашался, ты все решила сама.

– Ты… – Влада захлебнулась возмущением. – Да о чем ты!

– Я не помню никакого обсуждения, может я был занят, а ты под руку лезла, – отрезал он сухо. – Двенадцатый класс, подумать только. Я в его возрасте уже техникум закончил.

Гриша не смог проглотить слюну.

– Только ты жил в Советском Союзе, где образование в университете бесплатным было, – без запинки парировала Влада. Это отец ее научил быстро думать. – И обошелся лишь военной кафедрой. А Гриша…

Громов зажмурился. Каким же ребенком он все еще был! Свято поверил в увещевания Влады – развивай писательский талант, как же! Гриша знал, что сестра говорила правду, но ведь он, сопляк, даже не задумался над тем, что у двенадцатого класса новой школы было совершенно земное и материальное обоснование – оттяжка армии. Влада для него это сделала. А он даже не понял.

– Мы вернемся к этому разговору позже. – После паузы твердо произнесла Влада. – Эй! – Крикнула она в коридор и Гриша вздрогнул. – Я не слышала хлопка входной двери – хватит уши греть! – Беззлобно хмыкнула она и Гриша стушевался от одного голоса сестры. – Вали куда собирался, – тепло направила Влада. – И купи мне на обратном пути красный скитлз!

Гриша улыбнулся сквозь напряжение и растерянность.

– Пока! – неловко крякнул он.

– Возвращайся сколько хочешь, – послышался приглушенный ответ отца Владе, но терпение сестры Гриша испытывать уже не хотел.

Поджал губы, хвост и закрыл за собой дверь. Дышать стало легче.

Глава 16. Тоска до тошноты

Ноябрь по-хозяйски разлегся на улицах города. Шотландская клетка линий Васильевского острова утопала в мокрых листьях, моросил дождь и депрессия тихой сапой подкрадывалась к каждому жителю, не успевшему принять антидот в виде атмосферной книги или чашки горячего чая с ягодами.

Лиза не пряталась от мороси: счастливо жмурилась и подставляла дисперсному туману лицо. Смеялась: бесплатные косметические процедуры!

Сердце Гриши улыбалось. Он галантно открыл перед ней дверь кофейни, предоставил право выбрать напиток, но не оплатить его. Лиза с благодарной улыбкой взяла тыквенный латте, Громов – американо. «Так по-мужски», – сама того не заметив, сделала ему Лиза огромный комплимент. Гриша зарделся. Благо, в кафе было жарко и румянец после стылой сырости улицы здесь появлялся у всех.

– Это было потрясающе, – выдохнула младшая Купер, присаживаясь за столик. – Даже не думала, что от искусства можно получить в два раза больше эмоций, просто разделив их с кем-то.

Круглый столик у окна в крошечной кофейне создавал кинематографичный эффект. Капли на стекле соревновались в скорости друг с другом, ветер закручивал вихри листьев, а внутри было тепло. Гриша смотрел на бежевые стены, светильник над столиком в белом кружевном абажуре и на Лизу. Ее большие голубые глаза глядели открыто, светлые локоны, выбившиеся из хвоста, обрамляли мягкие черты лица.

– Это точно, – искренне согласился Гриша.

А вот ее сестра не поняла бы. Что бы делала Эмма в музее современного искусства? Вздыхала бы «ску-ка» и смеялась бы над смешными названиями картин, которые на самом деле являлись тонкой аллюзией на великие произведения? Давала бы комментарии не в кассу? Что-то из этого списка точно исполнила бы.

– Чувствую, учитель по изо теперь не дождется от меня точного выполнения задания, – хихикнула Лиза. – Слишком сильные впечатления от выставки, мне нужно будет это переварить.

Но возможно, Эмме и не нужно было во всем разбираться. Возможно, она просто льнула бы тонкой талией, плечами к нему, обнимала бы Громова за руку, шутила невпопад и смотрела бы так, будто он – самый значимый человек на земле. Хватала бы с вниманием каждое его слово и восхищалась бы элементарными для него, но гениальными для нее объяснениями.

Нет.

Гриша зажмурился, сконцентрировался на другой Купер. Той, что сидела напротив и тоже смотрела на него особенно.

– В таком случае, тебе должны будут к пятерке целых два плюса дать, – с усилием вернулся в разговор Громов. – За креатив. Не видел, как ты рисуешь, но я так понимаю, в этой школе из всех таланты достают. А у тебя внутри много всего, что ты могла бы отдать творчеству.

– Красиво сказано, – Лиза смущенно улыбнулась.

Она была такой хрупкой и невинной. Как первый ландыш в вечном сугробе зимы. И смотрела особенно, но не так, как сестра. Эмма смотрела на Арсения, будто говорила: «Я – лучшее, что с тобой случалось. Именно поэтому я выбрала тебя. Потому что ты тоже лучший». Лиза смотрела на Гришу не так. Она восхищалась им, но ее в ее же взгляде Громов не видел. Там был только он. Но Лизе было всего шестнадцать.

И ему пора перестать думать о ее сестре. Хотя при взгляде на Громова Купер старшая транслировала нечто, что тяжело было игнорировать. То, что заставляло гадать, зачем, почему и как, даже когда ее рядом не было. Эмма засоряла его мысли потому что смотрела каждый раз, даже мимолетно, на него со жгучим, неподдельным интересом. Это выматывало.

Лиза помялась, повиснув в паузе диалога, затем хлебнула кофе из стаканчика.

– В субботу Вероника зовет меня на вечеринку на кораблике, несколько ребят из соседних школ устраивают. Ты пойдешь? – В глазах Лизы читалось желание его там увидеть. – Андрей тоже собирается.

Гриша на секунду запнулся, затем улыбнулся и покачал головой.

– В субботу, к сожалению, буду занят, – с Лизой он хотел провести время, тем более, тусовка на корабле обещала быть более цивильной, чем в клубе или на квартире Барсов, но все же малодушной частью своей рад был, что у него дела. Лиза погрустнела. Еле заметно, но Гриша заметил ее в миг ставшие тяжелыми глаза. – Поедем с Владой и младшими навестить маму, – сдержав вздох, пояснил он.

Лиза встрепенулась и оживилась, но виновато поджала губы. Будто ей было стыдно за то, что она пожелала про себя, чтобы Гриша отменил все дела, не зная об их значимости.

– Маму? В больницу? – От неожиданной смены темы она заерзала в кресле, обитом зеленым войлоком, но тут же осеклась. – Прости, можешь не отвечать, – Лиза прочистила горло, осознав, как глупо проявлять такой интерес к чужим проблемам. Горю. – Это же личное и ты говорил, как эта ситуация тяжела для тебя…

– Все нормально. – С улыбкой оборвал ее оправдания Громов. Сейчас, в отличие от разговора тем вечером, он не чувствовал себя уязвимым. С Лизой казалось, он может говорить открыто – его секреты были в безопасности. Младшая Купер производила впечатление чрезвычайно надежного человека, но главное, рядом с ней хотелось говорить. – Она не в больнице, а в санатории. – Громов откинулся на спинку кресла, смотрел сквозь залитое дождем окно. Раньше, когда маленькую Владу возили на карате, мама брала Гришу с ними и после каждой тренировки они заезжали в ресторан «Баракуда». Он давно был закрыт, Гриша даже не помнит, какую кухню там подавали, но он помнил интерьер, заполненный нарисованными, наклеенными и фигурными рыбами, аквариумы, но главное – стеклянную высокую стену, с одной стороны которой текла вода. Развлечения лучше для четырехлетнего Гриши было не найти. – Несколько раз в месяц, пока она там, мы навещаем ее. – Опомнился он. – Не знаю. Это одновременно и радостные поездки, потому что младшие по ней скучают, и я скучаю тоже, поэтому рад ее видеть. – Гриша развел руками. – Но и грустные тоже, потому что…

– Понимаю. – Лиза позволила ему не заканчивать предложение и за это Гриша был ей бесконечно благодарен. Глаза ее светились теплой грустью. – Не могу говорить за твою маму, но когда меня навещала Эмма, мне было приятно. – Неожиданно проговорила она и помолчала, будто отдыхая от сказанных фраз. – Хоть у меня и не было сил это показать.

– Навещала… – голос Громова от удивления дал петуха. – Эмма?

Лиза улыбнулась. На мгновение шестнадцатилетняя девочка показалась Грише умудренной жизнью старухой, его передернуло. Голубые глаза отражали опыт.

– Я тебе говорила про шестой класс. – Младшая Купер говорила спокойно. Будто давно это пережила. Или ей также, как и ему, хотелось рассказывать это Громову. – Летом после него мне было совсем плохо: я не ела и постоянно плакала, сил не было. На летние каникулы меня отправили тоже в… санаторий. – Гриша ее понял. – Эмма приезжала во все разрешенные дни. Ничего такого не делала, – пожала плечами Лиза и тоже посмотрела на дождь за окном, – не тормошила меня и не развлекала, а просто была рядом. Читала, смотрела фильмы, звонила подругам, но делала это… рядом со мной, понимаешь?

Она перевела взгляд на Гришу и он задохнулся. В груди происходила химическая реакция, еще ему неизвестная. Недоверие, восхищение, неприязнь, сомнение. Чувства вместо кофе разлились в глотке.

Эмма? Навещала сестру? Та Эмма, что кидала на Лизу пренебрежительный, холодный взгляд каждый раз, когда младшая сестра появлялась в ее поле зрения? Та Эмма, которая в шутку назначила шестиклассницам встречу в ответ на просьбу о помощи, а сама сбежала, при этом гадко смеясь?