Четыре жизни миллионера из Парсы бесплатное чтение

Пролог

Егор летел в Дубай с ретрита. На парковке аэропорта его ждал недавно купленный роллс-ройс. Он представлял, как выйдет из частного самолета, сядет в свой автомобиль и поедет в пентхаус в одном из самых зеленых районов эмирата, чтобы обнять свою семью. А на следующий день отправится в новый офис, где начнется очередной виток непростых отношений с партнером, который повторялся уже много раз в течение всей его жизни, просто менялись персонажи и декорации. Значит, урок партнерских отношений так и не пройден…

«Пусть все просто происходит так, как происходит. Я могу менять только себя и свое отношение. Хорошо это или нет? Зависит от того, с какой точки смотреть…»

А с какой точки мы можем на это смотреть? Только с той, которая есть СЕЙЧАС – из точки, где наблюдатель способен увидеть то, что открыто для его восприятия, что считывают его органы чувств и распознает как сигнал – разум.

Запутал тебя? Пойдем в простые и образные смыслы. Представь себя в кинотеатре. Ты сидишь в удобном кресле и смотришь на экран, на котором разворачивается сюжет какого-то фильма – он держит тебя в напряжении, захватил твое внимание, тебе нравится игра актеров.

Вот ты смотришь это кино. Кадры сменяются так быстро, что невооруженным глазом не видна их склейка, не заметно, как они меняются и возникают перед нами в моменте настоящего. Для нас же важна только точка наблюдателя – тот самый момент сейчас. Те события, что уже произошли, – это прошлое, а насчет тех, что только произойдут, мы можем лишь гадать, переживая, куда выведет сюжет героя. Но эти переживания – это еще не наступившее будущее, иллюзия.

А теперь представь, что у тебя есть возможность зайти в операторскую, подойти к кинопроектору, открыть короб, в который вставлена кассета с пленкой, достать ее и положить на стол перед собой. Вот ты смотришь сверху на пленку целиком. Перед тобой уже не проекция на экране, где кадры, слившись воедино, превратились в интересное кино. Ты снова наблюдатель, но твоя точка наблюдения поменялась. Теперь ты знаешь, что на этой пленке уже есть весь фильм с кадрами, превратившимися в сюжеты, и с теми, которые еще не были проявлены на экране, как и твои переживания по поводу судьбы героев, развязки событий. Все это уже есть на пленке, и она лежит перед тобой.

Все существует одновременно. Все сценарии и возможные развязки событий. То, что мы увидим и воспримем, будет зависеть от того, какова наша точка наблюдения и в каком состоянии будет наблюдатель. То есть мы способны наблюдать и материализовать то, что хотим. Но для этого нам необходимо развивать присутствие и осознанность.

Самолет тряхнуло. Затем еще раз, но уже сильнее. Егор ощутил сильный страх, но просто продолжал сидеть и наблюдать за происходящим во внешнем мире и внутри него. Неожиданно он начал вспоминать события, которые, кажется, просто не могли с ним происходить. Но Егор помнил их так же ясно, как видел салон частного самолета, который заходил на посадку в Дубае.

Он не стал сопротивляться возникающим воспоминаниям и просто открылся этому потоку.

Глава 0. Вера

В палате реанимации царила гнетущая тишина, нарушаемая лишь ритмичным писком монитора, отсчитывающего драгоценные удары маленького сердца. Бледный свет флуоресцентных ламп наполнял помещение, создавая холодные, бесчувственные тени, словно отражая бездушность больничных стен. За окном медленно сгущались сумерки, принося с собой долгую и тревожную ночь.

У изголовья кровати стояла молодая женщина. Ей было всего 23 года, но глядя на ее вытянувшуюся тень, можно было подумать, что в палате находится умудренная жизнью старуха, лишившаяся молодости и надежд. Взгляд ее был прикован к хрупкому телу сына, укрытому белоснежной простыней. Изможденное тело на фоне медицинского оборудования казалось еще меньше. Ребенку едва исполнилось три года, и его крошечное сердечко только что пережило сложнейшую операцию. Женщина не могла оторвать взгляд от кардиограммы на экране – единственного признака того, что ее сын еще держится за жизнь.

Женщина не понимала, как прошла операция. В голове гулко барабанили вопросы, но ответить на них было некому. Врачи, словно тени, приходили и уходили, унося с собой свои знания, оставляя ее наедине с мучительными сомнениями. Сердце рвалось от боли и страха, и в этой всепоглощающей тьме она чувствовала себя абсолютно беспомощной.

Руки девушки дрожали. Она не знала, что делать. Вдруг совершенно неожиданно для себя девушка опустилась на колени рядом с кроватью и, не осознавая, как это произошло, сложила руки в молитве. Она, которая никогда не верила в Бога, атеистка до мозга костей, постоянно отрицающая Его существование, словно бросившая всей своей жизнью вызов Ему, в этот самый страшный момент жизни обратилась к Нему. Слезы текли по ее щекам, падая на холодный кафель и простынь кровати, а губы шептали слова, в которые девушка сама не верила, но отчаянно надеялась, что они будут услышаны.

– Господи… если Ты есть… спаси его… умоляю, не забирай его у меня…

Она не знала, к кому обращается. Она не знала, существует ли Он. Но она ждала Его ответа. В душе что-то надломилось, открыв дверь для незримой надежды и веры, которой у девушки никогда не было. В стерильном и бесчувственном больничном мире, где каждый день проходил как в кошмаре, когда больница стала и домом, и спальней, и гостиной, и… всем, молодая женщина внезапно сдалась осознанию, что больше не может опираться только на себя.

В ее уставшем мозге словно из ниоткуда вдруг возникло странное осознание или даже скорее воспоминание из будущего, как будто кто-то скажет эти слова специально для нее через много лет по телевизору: «Если ваш ребенок болен и вы идете с ним в больницу, это тяжело. Но если больница становится вашей жизнью и надежд почти не остается – единственное, на что можно опереться, это Всевышний…»

Молодая женщина, атеистка, которая никогда не верила в Бога, неожиданно поняла истинный смысл возникших в голове слов. Она уже не знала, верит ли в Бога, но в тот момент, когда ее сын находился в тяжелом состоянии, когда оставалось только довериться чему-то неизмеримо большему, она словно уверовала. Она желала довериться хоть чему-то, что могло спасти ее сына, когда все человеческие усилия казались пустыми и бесполезными.

Прошли минуты или часы – она не знала. Время растянулось в бесконечность. Каждый миг ожидания превратился в вечность. Внезапно дверь палаты открылась, и вошел врач. Его лицо было скрыто под маской, за которой невозможно было прочитать эмоции мужчины. Девушка затаила дыхание, стараясь поймать взгляд врача, но он отводил глаза, в глубине которых улавливалась профессиональная холодность. Но молодая женщина все-таки заметила в них то, что боялась больше всего увидеть, – неизвестность.

Врач осмотрел ее сына еще раз и сверился с показателями приборов. Делал он это механически, просто потому что должен. Никаких ободряющих слов, никакой надежды, как будто в палату вошел не живой человек, а бездушный манекен. Только его обувь создавала привычный чавкающий звук от соприкосновения с больничным кафелем, что придавало атмосфере какую-то привычность и определенность. Женщина неожиданно вынырнула из транса и заметила, как палата наполнилась звуками движений доктора, его тяжелым дыханием, щелчками оборудования, шорохами.

– Вера, ваш сын… – начал врач и тяжело вздохнул, прежде чем продолжить.

Девушка надеялась, что он скажет ей что-то ободряющее, скажет, что с мальчиком будет все в порядке. Но слова словно застряли у него в горле.

– Ваш сын… – снова сказал врач. – Сейчас в стабильном состоянии. Это была непростая операция, и его слабое тело с трудом справляется с пережитым стрессом. Предстоит длительный период восстановления, если…

Врач оборвал речь на полуслове, будто уловив встревоженное настроение женщины, но ей и не нужно было окончание фразы.

«…Если он выживет», – закончила она за врача.

Оставалось только ждать, не зная, станет ли очередной день последним для ее сына или в этом холодном мире еще осталась искра надежды. Но даже в этой неопределенности, в этом мучительном ожидании девушка вдруг поняла: что бы ни случилось, она уже никогда не будет прежней. Вера, которая родилась в ней в эти страшные часы, уже никогда не покинет ее, и независимо от того, выживет ли ее сын, девушка всегда будет помнить тот момент, когда впервые почувствовала прикосновение чего-то большего.

Пока ее душа металась между горем и верой, молодая женщина впервые осознала, что жизнь – это не просто борьба. Это испытание, ведь иногда, чтобы найти свет, нужно пройти через самую глубокую тьму.

Оставалось просто продолжать верить, что Егор – маленький человек, которого она носила под сердцем девять месяцев, тот, кто принес в ее жизнь невиданный и неосязаемый ранее свет, – останется жив.

Врач покинул палату, а женщина продолжила обращаться к тому, в кого раньше не верила. Без религиозной принадлежности. Без образов и картинок в голове. Простая и чистая молитва.

– Прошу Тебя, я готова на все, только чтобы он жил…

Глава 1. Царь: Старец

Великий царь Ариарамн![1] Откажись от осады, вернись в Парсу и продолжай строить великую империю Ахеменидов, но вдали от города Соларис…

При первых звуках старческого голоса царь открыл глаза и посмотрел в сторону входа в шатер, но там никого не было. Лишь колыхались завесы, словно через них только что кто-то прошел.

Царь предавался вечерним размышлениям после длительного дневного перехода и совещания с военачальниками о плане штурма. Он не собирался оставаться надолго близ небольшого эламского города. Можно было оставить его в тылу армии и не тратить ни времени, ни сил, ни людей, но царь решил преподать эламитам урок, прежде чем двинуться на Сузы, столицу Эламской империи[2], чтобы встретиться с ее основными силами в генеральном сражении. Этих эламитов стоило проучить уже давно. Они слишком быстро и хитро присоединяли земли к своему государству и мало-помалу начали продвигаться вглубь персидских территорий, все чаще атакуя небольшие деревни и подминая под себя сельскохозяйственные угодья.

Стоило ли развязывать полноценную войну из-за пары деревень? Ариарамн воевал не из-за них, а из-за личного оскорбления, которое эламиты нанесли своими действиями ему, царю царей большой Персидской империи. Он был уверен, что эламиты знали, к чему приведут их нападения на персидские поселения, и все равно пошли на это. Они должны были предвидеть, что царь Ариарамн не станет терпеть подобного обращения и решит покарать Элам. Царь не хотел их разочаровывать. Стоило ли ждать подлости от эламитов, которые больше напоминали разбойников, а не тех могучих предков шумерской цивилизации, легенды о которой помнили через века даже в Парсе? А может быть, и вовсе это были происки вавилонян или мидийцев, которым была выгодна большая война между Эламом и зарождающейся великой Персией?

– Если ты войдешь в город, то потеряешь и себя, и всю Парсу.

Ариарамн обернулся на звук голоса и увидел перед собой старца. Свет факелов, медленно мерцающий в темноте, выделял его живое и изможденное лицо.

«Как такое может быть? – подумал царь. – Как он проник в шатер?»

– Тебя только это тревожит после моих слов? – спросил старец.

Он был одет в длинные одежды, напоминающие рясу с широким поясом из грубой ткани. В правой руке он держал простой посох, похожий на обычную палку. Но Ариарамн был опытным воином и знал, что даже она может стать серьезным боевым оружием в руках человека, который умеет им владеть. Тело посоха было изготовлено из породы прочного дерева. Его покрывала мрачная и благородная патина времени. По всей длине посоха тянулись впечатляющие узоры, рассказывающие историю предков и древних битв, но ничего не говорящие царю о том, к какому народу принадлежит незнакомец. Слегка заостренный конец посоха можно было использовать в бою как наконечник копья. Обмотанная кожей темного оттенка рукоять делала хват удобным и крепким. На верхушке посоха возвышалась бронзовая фигурка ворона – символ мудрости и защиты некоторых северных народов.

Ариарамн вдруг с удивлением обнаружил, что узнает и даже понимает некоторые руны, которые покрывали часть посоха между рукоятью и фигурой птицы. В памяти возникли видения давно прошедших и крайне жестоких битв, но царь прогнал наваждение и очень спокойно посмотрел на старца.

– Как ты проник в мой шатер? – Царь посмотрел в сторону, собираясь позвать на помощь, однако старец опередил его:

– Стража не услышит тебя, могучий царь. Я здесь, чтобы предостеречь. Не стоит играть с судьбой. Такая игра может затянуться на тысячи лет и привести к очень печальным последствиям как для твоего рода в этом времени, так и для будущих воплощений твоей души.

– О чем ты говоришь?

– Все о том же. Откажись от штурма. Ни славы, ни богатства тебе не снискать. Ты получишь лишь горе и беды.

– Ты думаешь, меня можно напугать сказками?

– Нисколько. Ты слишком горд, упрям и смел, чтобы верить словам какого-то старца и уж тем более бояться их.

– Тогда для чего ты здесь, старик?

– Как я и сказал, чтобы предостеречь тебя. Такова моя роль. На данный момент.

Неожиданно царь словно провалился в сон, в котором увидел высокие здания из камня и неизвестного прозрачного материала, напоминавшего стекло. Видение длилось пару ударов сердца, но этого хватило, чтобы потерять старца из виду. Придя в себя, Ариарамн обнаружил, что шатер пуст. Вскочив на ноги с упругого ложа, царь бросился к выходу и резко распахнул полы шатра. Два охранявших вход воина, быстро кинув взгляд на царя, продолжили осматривать окрестности.

– Где он? – рявкнул Ариарамн.

– Кто, мой царь? – осмелился спросить один из юношей, опустившись на одно колено.

– Старик с посохом, что вышел только что из шатра.

– Прикажите казнить меня, мой царь, но никто из шатра не выходил и не входил в него вот уже несколько часов после того, как завершился великий совет.

Персидский царь стоял и смотрел на спящий лагерь. У него внутри необузданным огнем клокотала ярость. Ариарамн искал, куда мог бы ее выплеснуть, поэтому с трудом сдержался, чтобы, не дожидаясь утра, не начать штурм города.

Царь злился не потому, что старец каким-то образом сумел провести стражу и пройти незамеченным по хорошо охраняемому лагерю. Причиной было другое. Он ощущал сомнение – чувство, которое не испытывал уже давно, и не знал, что с ним делать. «Может, прислушаться к старику и оставить город в покое?» – подумал Ариарамн. Царь понимал, что такое малодушие его подданные не забудут никогда и он не продержится на троне и одного оборота солнца.

За каждой тенью и любым движением даже самых преданных ему людей он будет видеть опасность. Персия не способна стать настоящей могучей империей, если ее царь не может захватить небольшой город тех, кто проявил к нему неуважение и оскорбил его на глазах многочисленного народа и соседних стран.

После внезапного исчезновения старика прошло несколько часов. Было далеко за полночь, а царь все пребывал в глубоких раздумьях. Его отец и многочисленные учителя передали ему веру в то, что все в жизни происходит по определенной причине и порой не стоит разбираться в истинной сути бытия и происходящих событий, потому что настоящая истина подвластна только всевышнему богу Ахура-Мазде. Возможно ли, что ему явился сам воплощенный Ариман, злобный и вечный противник единого великого бога?

Ариарамн встал. Факелы уже едва чадили, почти погрузив шатер в темноту. Правитель персов всматривался в нее, словно пытаясь снова увидеть образ старика. Вот только зачем? Расспросить его еще больше о видениях? О пророчестве? Какой в этом смысл, если царь уже принял решение?

– Утром я уничтожу Соларис, – сказал Ариарамн.

Судьба города была предрешена, и царь чувствовал, что и его судьба тоже.

Глава 2. Царь: Штурм судьбы

Воины замерли неподвижной стеной, ожидая приказа к наступлению. Весь мир застыл. Тишина стояла мертвая. Скоро звуки вернутся, неся с собой для тысяч воинов и мирных жителей Солариса погибель. Казалось, что даже широкие степи пали ниц перед властью и вниманием могучего царя Ариарамна – насколько хватало глаз, от горизонта до горизонта простирались бескрайние пространства. Именно на них была нацелена мощь персидской армии.

Первым предвестником грядущего наступления стал стяг, которым начал размахивать воин. Сильное тело персидского знаменосца напряглось, оно выражало крайнюю степень напряжения человека – он удерживал в руках длинный тяжелый шест, размахивая им из стороны в сторону. Черное солнце на красном фоне развевалось на ветру, который словно старался разорвать полотно в клочья. Вместо этого звук бьющегося о потоки воздуха знамени разрывал тишину, устрашая защитников на стенах обреченного города.

Вот уже неделю город находился в осаде. Тяжелые катапульты посылали камень за камнем в стены Солариса, сея смерть, ужас и разрушения. Сегодня же пришло время штурма. Персы были готовы двигаться дальше, вглубь территорий Элама. Символ его плодородных земель Ариарамн решил разрушить до основания. В назидание другим царствам и правителям.

Прозвучал сильный удар железной рукояти меча о легкий нагрудник, и многотысячная армия повторила этот жест – каждый воин ударил мечом о щит, и каждый личный удар слился в единый громкий: «Бум!» Это был еще один акт устрашения и давления на защитников города.

Снова удар царя по нагруднику, и снова многотысячная армада повторила его движение. Так продолжалось снова и снова: люди выбивали ритм, распаляя дикую, агрессивную, животную часть своего естества, выдавая лишь одно желание – убивать, рвать в клочья врагов.

Защитники обреченного города не выдержали давления и, чтобы заглушить свой страх, начали улюлюкать, чтобы хоть как-то противостоять напору армии Ариарамна, но это было пустым занятием. Гул персов, как неумолимая приливная волна, смывал жалкие потуги воинов на стенах города.

Скорость ударов нарастала. В какой-то момент ритм потерял стройность, но так показалось только на мгновение. Персы удержали его, и на них это явно оказывало трансовое воздействие – воины с большим трудом удерживались на месте.

Царь вышел вперед, развернулся лицом к своей армии и высоко вскинул руку, сжимавшую меч. В тот самый момент, когда острие меча разрезало пространство и уперлось в невидимую преграду в небе, персидская армия замолкла. Только улюлюканье защитников Солариса расплескалось в наступившей тишине. Это неожиданно заставило их как будто почувствовать неловкость. Поэтому в скором времени и Соларис погрузился в тишину.

Ариарамн продолжал стоять с воздетой рукой, осматривая своих ближних воинов, а затем развернулся к обреченному городу. Он ощущал нетерпеливое возбуждение людей за своей спиной, переминавшихся с ноги на ногу, поэтому не стал их долго томить. Ариарамн резко опустил меч вперед в направлении Солариса, отдавая сигнал к атаке.

Людское море пришло в движение, утекая к городу: воины несли лестницы, а одна большая группа волочила тяжелый таран, чтобы сбить с петель деревянные ворота, стоявшие на страже входа в город. Катапульты, пока могли, продолжали направлять снаряды в сторону воротной группы. Защитники Солариса, кажется, были настроены решительно, но было ясно – уже через несколько часов город падет.

Сотни персидских лучников, подойдя ближе к городу, спускали тетиву синхронно, как единый организм. Сотни стрел взмывали в воздух в поисках жертвы, высматривая ее на стенах и не давая защитникам свободно и спокойно поднять головы.

Горожане прятались в своих домах, молились своим жалким богам, будучи не в силах признать персов как неизбежное явление, которое сотрет их город с лица земли.

В глазах Ариарамна горел огонь завоевателя, готового сокрушить любые преграды.

Курош шел в третьем ряду наступающей армии. Легкие кожаные доспехи, темные одеяния, символ солнца на щите, притороченном за спиной, чтобы не мешал карабкаться по лестнице, которую несет второй ряд воинов.

Наступающие персы двигались неспешно, пока не оказались в полете стрелы от города. Курош все же снял щит со спины, чтобы прикрываться им от нежданного смертоносного подарка эламитов. Главное – защитить лицо и грудь, остальное заживет.

«Зачем я здесь? Почему я иду воевать с эламитами? – вертелись мысли в голове Куроша. – Меня призвал Ариарамн, великий царь, царь царей, правитель Парсы, воплощенный лик великого бога Ахура-Мазды. Его милостью мы живы. По его воле мы умрем. Если мне уготована участь пасть в бою во славу Парсы, Ариарамна и Ахура-Мазды, я готов принять свою судьбу».

Воин прикоснулся к груди, на которую из-под легкого нагрудника выскочил медальон, – круг с изображенными внутри расправленными крыльями. Курош прикоснулся к семейной реликвии, сжал ее и проговорил:

– Великий Ахура-Мазда, волею твоей я готов сражаться до последнего вздоха за величие Персии и царя Ариарамна. Позволь же мне пережить этот штурм и еще послужить царю своими деяниями, разя врагов и сокрушая их коварные планы.

В этот момент из-за облаков выглянуло солнце, и Курош улыбнулся, приняв это как благословение великого божества, а затем оказался в тени стен.

Персы начали поднимать лестницы с крючьями на концах, чтобы плотно зацепиться за городские стены. Как только первая лестница была закреплена, воины тут же стали карабкаться наверх. Каждый из них знал, что жизнь в руках их бога, поэтому они просто делали то, что поклялись делать, – воевать и умирать за Персию.

Стрелы летели со стен, то и дело сбивая персов с лестниц. Курош смотрел на это словно со стороны, пока не пришла его очередь карабкаться наверх. Щит в одной руке, в другой – легкий, слегка изогнутый меч, который достался ему от отца.

«Вдох и выдох, – проговорил про себя Курош. – Медленный вдох и плавный, медленный выдох».

Этому приему его научил отец, который прошел не одно сражение, но так и не вернулся из последнего. От него остались только меч и долги, которые Курош взвалил на себя. Иного выхода у него не было: сестра и пожилая мать были не в состоянии даже за всю жизнь выплатить отцовский долг. Поэтому это решил сделать Курош, уйдя на войну на защиту Персии. Платили не то чтобы щедро, но регулярно. К тому же была надежда на богатые трофеи, за которые можно было получить хорошие деньги. Молодой перс не чурался самой грязной и опасной работы, которая щедро вознаграждалась, и снискал славу удачливого и смелого человека.

Какое-то чувство вдруг кольнуло в грудь Куроша, и он остановился и прильнул к лестнице. Вовремя! Стрела едва оцарапала щеку и унеслась куда-то вниз. Чей-то вскрик – смерть нашла свою цель. Курош быстро глянул влево и увидел воина, заваливавшегося со стрелой в глазнице.

– Благодарю тебя, великий Ахура-Мазда, что уберег меня сейчас. Я в долгу перед тобой, – обратился к богу Курош и живее начал карабкаться по лестнице.

Снова едва различимое чувство в районе груди, и молодой воин в последний момент убрал голову с пути длинного копья, ловко уходя влево, а затем по наитию схватил его и резким движением дернул на себя. Эламит, не готовый к такому, с удивлением и ужасом в глазах перевалился через стену, выпустил копье из рук и постарался ухватиться за влажные после ночного дождя стены.

«Совсем молодой, – подумал Курош. – Наверное, мы с ним могли бы быть братьями-погодками. Но не в этой жизни».

Неказистая бойница, пустое пространство перед Курошем. Перс перевалился через стену и сразу же нырнул в сторону, наудачу взмахивая мечом. Вскрик, быстрый взгляд: «Не противник!» Без руки и с разрубленной грудной клеткой воевать непросто. Резкий разворот в другую сторону, мгновение – и щит в руке, чтобы отвести им выпад копьем очередного эламита. Шаг вперед, сокращение дистанции, удар по руке, удерживавшей копье. Мимо! Этот воин оказался более расторопным и успел не только выпустить бесполезное копье из рук, но и выхватить меч. Курош вынужден сделать пару шагов назад под натиском эламита.

Голос в голове шепчет: «Противник припадает на правую ногу. Это твой шанс». Вдох, выдох, ожидание, когда эламит сделает упор на поврежденную ногу, нырок в правую сторону. Противник запоздал на мгновение, которого Курошу оказалось достаточно. Меч вошел под ребра. На секунду их взгляды встретились. Оба мужчины все поняли: каждый выполняет свой долг.

Рядом с Курошем образовалось пространство. Защитников немного, и они словно размазаны тонким слоем по стене и башням. Молодой перс стал первым, кто расчистил площадку для своих братьев по оружию. Курош посмотрел в ту сторону, откуда он недавно пришел, наблюдая за персидским царем, и ему даже показалось, что Ариарамн стоит на том же месте, наблюдая за сражением. Но странно другое: Курошу показалось, будто царь смотрел прямо ему в глаза.

Наваждение спало, и воин отправился в сторону надвратной башни. К нему уже присоединились еще несколько его братьев. Вместе они быстро сломили сопротивление эламитов, вошли в башню и начали спускаться по лестнице… Через час после начала штурма пали ворота. Персы сумели захватить входную группу и открыть ворота, которые прежде усердно ломали тараном.

Царь смотрел на происходящее с наслаждением. Смотрел взглядом правителя этих земель и понимал, что город уже его, как и все близлежащие плодородные территории. Еще через час к Ариарамну подъехал один из персидских генералов, который сообщил, что Соларис почти захвачен и воины уже ведут бои за центр. Царь пожелал лично въехать в город.

Возле ворот на каменных ступенях сидел молодой воин.

– Это ты был первым, кто взошел на стены Солариса? – спросил Ариарамн молодого перса.

– Да, мой царь! – ответил воин.

– Как твое имя?

– Курош!

– Ступай за мной, Курош, ты заслужил мое внимание и награду, которую сможешь выбрать сам среди богатых трофеев.

Кто-то подал Курошу коня, и отряд всадников во главе с Ариарамном двинулся вглубь города, в котором уже вовсю хозяйничали персы. Всех выживших женщин и детей сводили на центральную площадь, немощных и раненых добивали на месте, непострадавших мужчин старались взять живыми – в каменоломнях и на строительстве храмов во славу Ахура-Мазды требовалось много рабов.

Ариарамн вдруг остановил коня и посмотрел на необычное здание, которое выделялось среди всех построек в Соларисе: более темный камень, словно выветренный временем, при этом богато украшенные смотровые отверстия, которые были прикрыты темной тканью. Царя потянуло туда, в темноту здания.

– Я желаю войти внутрь! – сказал Ариарамн и посмотрел на Куроша. Юноша, не говоря ни слова, первым вошел под своды дома, больше напоминавшего дворец…

Глава 3. Настоящее: Стремление жить

Егор! Егор! Стой!

Мальчишка бежал по отделению, не замечая ничего вокруг. Улыбка от уха до уха. В руке – чертик, сделанный из капельницы. Дороже игрушки на тот момент у него не было. Вовка сделал, молодой парень из соседней палаты, который беззаветно и безответно влюбился в его маму.

Снова в его адрес неслись радостные возгласы взрослых пациентов и строгие окрики медсестер. Он знал, что они ругались больше для порядка. Слава любимца кардиохирургического отделения прочно закрепилась за ним, вихрастым мальчишкой, уже с первых дней пребывания здесь.

– Егор! Егор! – кричала медсестра голосом более тревожным, чем обычно. Мальчик посмотрел на свои руки и увидел, как они синеют.

– Ой! – сказал Егор и резко остановился, зная, что такое состояние не очень хорошее. Но было поздно, мальчик почувствовал, что ему становится хуже, и изо всех сил побежал дальше. Ноги стали наливаться тяжестью, заплетаться, в голове словно появился туман.

«Глупо? Да, очень! Но я хочу жить! А это окно в конце коридора так близко! Дотяну! Обязательно дотяну! – думал он, выставляя перед собой чертика, когда сознание Егора стало неясным. – Два шага не хватило! Всего два шага! В следующий раз обязательно добе…»

Ноги подогнулись, и мальчик рухнул, больно приложившись коленями и ладонями, чудом сохранив голову от серьезного ушиба. Что-что, а падать он научился очень быстро, еще после первого раза, когда больно ударился головой о пол. Но сознание все равно бережно его оставило.

Егор вдруг оказался на операционном столе. Точнее, нет, не так! Он оперировал! Перед ним лежало тело маленького человека… Маленького? Человека? Это же ребенок! И Егор его оперировал, понимая, что случай крайне непростой и требует всех его умений. Хирург прикрыл глаза, делая плавный вдох и выдох, и снова открыл их, выбрасывая Егора спокойной и уверенной волей из своей головы, а вместе с ним и все лишние мысли и сомнения. Ему было нужно все его внимание в этот ответственный момент. Угасающее сознание мальчишки успело уловить лишь одно слово: «Надрез», и после этого он погрузился в темноту.

Крики медперсонала на мгновение привели его в чувство, и он снова оказался в теле пятилетнего мальчика по имени Егор, чтобы затем погрузиться в медикаментозный сон.

Сколько прошло времени, было совершенно неясно. Его сознание словно было где-то далеко и одновременно в нескольких местах. Ему всегда снились яркие сны, но в момент операции на сердце они были особенно реалистичными. Многие из них прошли мимо его памяти. Он просто помнил, как удивлялся их похожести на настоящую жизнь. Они были реальными!

Егор был в зале судебных заседаний, затем оказывался в каменной комнате, сырой и промозглой, затем куда-то мчался на мотоцикле по горному серпантину, упиваясь свободой и возможностью спасать чужие судьбы. Мир принадлежал ему в каждом из видений. Вместе с тем мир был каким-то чужим, будто бы он, Егор, грубо вторгался на территории, куда раньше для него были закрыты двери.

Это было странное ощущение. Егор словно брал на себя то, что эти люди были не в состоянии пережить самостоятельно, и оставлял им чуточку своего добра и любви. Как оказалось, любви в его жизни было много: любовь мамы, которая из далекого края привезла его в региональный сибирский центр, в одну из лучших клиник умирающей страны, и осталась рядом, став медсестрой этого госпиталя; любовь строгого отца, приехавшего из деревни в крупный город и заслужившего своим стальным характером уважение местных криминальных авторитетов; а также любовь тех самых пациентов и медсестер кардиохирургического отделения и Вовы, который сделал из капельницы чертика.

Любовь Вовы была, пожалуй, особенно сильной, без примесей эго и ожиданий. Он был неизлечимо болен. Кажется, опухоль на сердце. Ему было нечего терять, словно он уже согласился с тем, какая судьба его ждет. Все вокруг видели, как Вова был влюблен в маму Егора. И она видела, но любила своего мужа, о чем честно призналась молодому парню. Кажется, Вова не страдал из-за этого, а проживал последние дни в благодарности, что Бог, судьба и высшие силы одарили его таким прекрасным чувством.

Егор проснулся посреди ночи. Огни большого города пробивались сквозь неплотно задернутые шторы, делая темноту комнаты более мягкой. Мальчик лежал с открытыми глазами. Сны были такими яркими. Все последние дни каждую ночь он будто вываливался из привычной матрицы в какие-то параллельные измерения, где мог снова и снова проживать то, что, как он думал, жило только в его воображении.

Вова… Как же он мог забыть его спустя годы? Почему это произошло? Ведь он стал для Егора примером истинной любви и служения без ожиданий, злости и разочарований. Красивое, чистое чувство, которое встречается так редко в жизни человека.

За время пребывания в отделении кардиохирургии у Егора скопилась настоящая коллекция чертиков, рыбок и других фигурок, сделанных из капельниц и покрашенных в зеленый цвет. Но первый чертик странного темно-зеленого цвета был самым любимым. Ведь он был первым.

А потом чертики и рыбки перестали появляться, потому что не стало их создателя. Может быть, любовь Вовы пропала в тот момент, когда он ушел из этого мира? Вряд ли. Любовь человека живет столько, сколько живет память о нем. Егор вспомнил Вову и вновь увидел его глаза, полные жизни в их последнюю встречу. Егор помнил, как его друг радостно улыбался, когда говорил за чертика совершенно глупым, но таким смешным голосом.

Любовь живет не в человеке, она зарождается в нем, оказывая влияние на других… и продолжает жить в них.

Темнота… Кажется, Егор снова провалился в сон. Словно через какую-то пелену он слышал неумелую молитву матери, обращенную к Богу, и из еще более далекого измерения – молитвенные слова отца. Егор не знал, выживет или нет, но нечто мягкое, невидимое и очень родное начало возвращать его в мир живых. Он видел, как это нечто приобретает знакомые очертания и формы, улыбается той самой чистой и открытой улыбкой, которую Егор видел каждый раз, когда в его руке появлялся новый чертик. Это был Вова…

Глава 4. Царь: У всего есть последствия

В нос Куроша проник аромат благовоний, создавая особенно сильный контраст с запахами города: от пожаров, грязных тел воинов, крови мертвых горожан и защитников, тут и там в беспорядке лежащих на городских улицах.

Сначала молодому воину показалось, что он вошел в местный Зал собраний, однако он быстро понял, что это жилой дом. Несколько необычный, но все-таки жилой. Здесь были типичные для крупных общественных зданий пространства, и вместе с тем чувствовалось в нем что-то домашнее: тут и там стояли разнообразная мебель, статуи и статуэтки, которые своим наличием создавали совершенное странное впечатление, будто один крайне богатый человек просто решил выкупить общественное здание под свою резиденцию. Картину дополняли предметы личного обихода: где-то лежал гребень для волос или легкая тканевая накидка, по всей видимости, принадлежавшая какой-то знатной эламитке.

Курош не терял бдительности, а за ним уже следовали еще несколько воинов из личной охраны Ариарамна. Глухой стук тетивы о наруч разорвал тишину, словно гром в ясный безоблачный день, и сразу же за этим последовал вскрик и грохот упавшего тела где-то за спиной молодого воина.

«Шух, шух», – две персидские стрелы с характерным звуком устремились одна за другой на второй этаж виллы, но скрывавшегося там стрелка уже не было, лишь стремительная тень, скользнувшая по балкону в темноту строения.

Ариарамн в это время уже входил на виллу, и довольно быстро личная охрана укрыла царя массивными щитами.

«Четко действуют! Отработанные движения. Видно опытных воинов. Но успели бы они защитить царя, если бы стрела была направлена точно ему в сердце? – подумал Курош и как-то совсем по-ребячески самому себе ответил: – Я бы точно успел».

Часть воинов отправилась проверять здание. Курош тоже было собрался пойти, но властный голос царя велел ему:

– Останься. – И молодой воин повиновался.

К вилле подтягивалось все больше персидских воинов, растекаясь словно полноводная река весной по равнинной местности. Теперь Курош видел здание в совершенно ином свете – вилла больше напоминала госпиталь: в разных ее углах лежали раненые и убитые эламиты. Персы с ранеными обращались как с порченым товаром: если видели, что человек еще может принести пользу, оставляли в живых; если понимали, что от калеки в будущем не будет проку, добивали без пощады. Кричали женщины, где-то плакали дети, стонали раненые и умирающие. Жуткий контраст красоты и богатства резиденции эламитской знати и смерти, которая жадной рукой забирала все больше ни в чем не повинных людей.

Ариарамн всего этого не замечал. Ему было плевать на жалких эламитов. Ему был ведом только язык силы. Пал в бою? Значит, выбрал не ту сторону, был недостаточно силен, удачлив, любим богами. В общем-то, он так же относился и к своим воинам. Они были для него, конечно, людьми более значимыми, чем эти жалкие эламиты. И вместе с тем к ним он относился так же, как лев относится к слабым самцам своего прайда – готов был перегрызть им глотку, если те хотя бы движение сделают в сторону его добычи или желанной самки, или из-за необходимости поставить их на место.

Несколько иначе он смотрел на молодого воина Куроша, который сегодня ярко проявил себя при штурме города. Этот юноша напомнил Ариарамну его самого в молодости – любимец богов, удачливый, резкий, не по годам мудрый. Такие люди ему нужны. Это настоящая удача – найти такого человека.

До царя донеслись звуки сражения и хохот смеющихся персов. Интуиция повела его в сторону большой жилой комнаты. Напротив входа полукругом собрались персы, а в центре, решительно сжимая меч, стояла миловидная женщина, стараясь достать им хоть кого-то. Заплаканное лицо, распущенные волосы, порванное платье, которое обнажало стройные ноги.

«Видимо, это знатная эламитка, хозяйка этого дома», – подумал царь и обратился к стоящим к нему спиной воинам, намеренно повышая голос:

– Что здесь происходит?

Воины неосознанно повернулись на голос царя, и женщина, улучив момент, вонзила какому-то глупцу меч в живот. Воин охнул, осев на мраморный пол, и кто-то из самых горячих уже замахнулся своим мечом, чтобы отомстить женщине, но царь остановил его.

– Не трогать ее! – рявкнул он.

Персы расступились. Глаза женщины полыхали ненавистью. Царь посмотрел на нее и властным тоном сказал:

– Меч!

Никаких действий за этим не последовало, и тогда Ариарамн, недолго думая, вытащил свой меч, сделал короткий шаг вперед и быстрым, хлестким движением без замаха выбил клинок из рук женщины. Женщина тут же обхватила запястье левой руки пальцами правой – хлесткий, резкий, злой удар царя не прошел для нее бесследно.

– С каких это пор персидские цепные псы, сидящие по своим городам, нарушают покой знатных цивилизованных граждан славного Элама? Неужели они забыли свое место? Неужели им не страшен гнев нашего бога солнца? Как ты, перс, посмел обратить силу своей армии против города Соларис, названного в честь нашего верховного бога? Видно, ты не ведаешь, что творишь. Видно, ты готов поставить на кон свою империю, раз без страха убиваешь простых сынов и дочерей Солариса и Элама.

Ариарамн смотрел на хозяйку дома – в этом у него уже не было сомнений. В гневе женщина показалась ему еще краше, а ее гордый нрав пришелся царю по душе. Но внешне он не выдавал своих чувств и мыслей, а продолжал холодно и жестко смотреть в глаза женщины. Все вокруг знали, что этот взгляд не предвещал ничего хорошего. Мало того, что эламиты напали и сожгли несколько персидских поселений. Они смеют, будучи поверженными, оскорблять его, Ариарамна, и держаться высокомерно. Стоит, пожалуй, сбить эту эламитскую спесь, но сначала…

– Я думаю, досточтимая хозяйка, которая так великодушно приняла нашу персидскую армию в своем скромном жилище… Я думаю о том, как поступить со всеми людьми, которых ты укрываешь под крышей этого дома. Я уверен в том, что здесь немало солдат, которые убивали моих воинов. Этим людям я не могу даровать жизнь. Во всяком случае, свободную. Да и ты ведешь себя столь вызывающе, под стать твоему облику, что мои воины едва сдерживаются, чтобы не удовлетворить свое долгое воздержание от женских тел. – Ариарамн повысил голос и проговорил, обращаясь к присутствующим: – Верно ли говорю?

Некоторые воины осклабились, словно разбойники с большой дороги, предвкушая развлечение со знатной эламиткой. Кто-то из задних рядов выкрикнул: «Да, мой царь!» Ариарамн не сводил с эламитки взгляда, но при этом видел, что Курош не поддержал веселья остальных воинов.

Ариарамн наблюдал за поведением молодого воина и думал: «Холодная голова, мудрый не по годам. Если взяться за него, может выйти отличный военачальник, если у него есть к этому предрасположенность. Во всяком случае, удачливости ему не занимать, что тоже может быть очень важно на его пути наверх».

– Курош, поведай этой знатной эламитке, кем является персидский царь на самом деле.

Молодой воин смутился, а затем, прочистив горло, стал говорить:

– Персидский царь над всеми людьми нашей страны и другими царствами – человек необычный. Сам Ахура-Мазда избрал его на царствование. Он вершит волю нашего бога здесь, на земле. И будет вершить его волю на небесах, когда придет его время. Царь Ариарамн неподсуден людским законам и другим богам. Сейчас ваша жизнь всецело зависит от его воли. Восставший на царя воистину губитель своего счастья.

– «Восставший на царя губитель счастья»? Я вижу здесь лишь одного губителя, и он стоит передо мной! Сегодня пали достойные эламитские мужи, погибли дети и женщины. Что за бог у вас такой, что допускает страдания ни в чем не повинных людей? – сказала эламитка и посмотрела на Куроша взглядом, полным праведного огня.

Курош почувствовал свою силу, и его речи сами собой понесли его вперед:

– Что доброго в том, что вы сейчас оскорбите царя? Или в том, что вы лишите его жизни? Случись так, и вся персидская армия сотрет ваш город с лица земли, а вас, ваших детей и остальных людей предадут страшной смерти. Без сильной руки богоподобного Ариарамна Персия может превратиться в неуправляемое людское море, которое первым делом потянется к богатым и плодородным землям Элама. Вы бы этого хотели?

– Эламиты и так уже страдают от похода вашего царя, – сказала женщина пренебрежительно.

– Лишь потому, что эламитские разбойники предали огню и мечу несколько мирных персидских поселений. Те, кто приходит на персидскую землю без приглашения, не чтит Ахура-Мазду и позволяет наносить смертельное оскорбление ему и самому царю, обрекает на себя гнев всей Персии, – в пылу сказал Курош. – К тому же такой прославленный воин и правитель, как Ариарамн, принесет больше славы землям Солариса, чем ваши слабые правители.

Царь стоял и слушал. Он определенно не ошибся в молодом воине, осветив его своим вниманием после подвига на стенах при захвате города. Женщина стояла молча, а Курош вдруг задал простой вопрос, который словно выбил весь воздух из легких эламитки:

– Или вы готовы рискнуть жизнью своих детей?

Ариарамн снова порадовался своей проницательности. Парень очень наблюдательный и внимательный. Женщина осунулась, в мгновение растеряла весь свой пыл и даже, как показалось со стороны, словно постарела на несколько лет. На ее миловидное лицо легла тень переживаний последних дней.

– Только прошу вас, не причиняйте вреда моим детям! – сказала эламитка.

– Как твое имя, женщина? – спросил Ариарамн.

– Вы не тронете моих детей? – в ответ спросила она, все еще в недоверии загораживая проход в покои, откуда смотрели две пары детских глаз – мальчика и девочки.

– Пусть лишит меня мой бог Ахура-Мазда всех богатств и власти. Пусть отберет и самое мою жизнь, и тем я послужу уроком своим поданным. Пусть они узнают, что ожидает всякого, кто пренебрегает своим словом. Да услышит великий Ахура-Мазда слово царя царей и всей Персии – Ариарамна.

Царственная эламитка окончательно превратилась в обычную женщину, которая просто защищала своих детей. Большинство воинов потеряли всякий интерес к происходящему, даже отборные защитники самого царя позволили себе на секунду расслабиться.

Курош стоял среди потерявших бдительность воинов и понимал, что сделали они это слишком рано. Он привык верить своему чутью, которое уже несколько раз спасало его от верной гибели. И сегодня на стенах спасло не раз. Он не знал, действительно ли великий Ахура-Мазда ведет его за руку, прокладывая путь, или это его собственная, человеческая сила так проявляется, но молодой воин внимательно следил за происходящим.

Движение в смотровом окне крыши он не заметил, ощутив его скорее затылком. Курош услышал легкий хлопок тетивы и, совершенно не думая, что делает, ринулся в сторону царя, сбивая того с ног. Стрела летела сверху вниз. Тяжелая, оперенная смерть, которая была предназначена царю царей, вонзилась между лопаток Куроша, забрав его дыхание. Защитники царя среагировали с запозданием на рывок юноши и ощетинились мечами, вскинули щиты, а лучники быстро приготовили луки к стрельбе.

Курош лежал со стрелой в спине. Он чувствовал, что пришли его последние мгновения в этом мире. Таков его путь. Он жил для того, чтобы в последний момент отвести смерть от царя Ариарамна. Достойная смерть.

Воины расступились, и эламитка, увидев умирающего Куроша, с которым еще совсем недавно говорила, вскрикнула, и на ее голос из темноты вышла девичья фигурка. Персидский лучник спустил тетиву. Он был все еще на взводе после покушения на царя и среагировал на движение в темноте проема. Стрела унеслась навстречу девочке, пробив ее горло и оборвав жизнь. Случайность, предопределившая судьбу многих людей и всего города.

Тишину разорвал истошный женский вопль. Эламитка упала на колени на пол из белого мрамора, по которому растекалась алая лужа крови. Красными стали и руки женщины, и ее платье.

– Ты… Ты! Богоподобный персидский пес! Ты нарушил свое слово! Ты предал своего бога! Ты убил ни в чем не повинное дитя. Ты убил мою дочь! Будь ты проклят, царь царей Ариарамн! В этой и последующей жизни! Будь ты проклят, слышишь!?

Ариарамн уже стоял на ногах и смотрел на беснующуюся женщину. «Старец был прав… Про проклятье. Но так ли все плохо? Это ведь всего лишь…» – не успела мысль оформиться в его голове, как царь увидел дикие метания женщины, которая что-то твердила на непонятном ему языке, а руками, перепачканными в крови дочери, рисовала дикие символы на белом полу своего же дома.

– Я проклинаю тебя, царь царей Ариарамн! Да исполнит твой бог и другие боги слово, нарушенное тобой же. Нигде твоему сердцу не будет покоя. Пусть слова преданной женщины, потерявшей ребенка, станут печатью этого проклятия.

Сказав это, эламитка принялась размазывать кровь по своему лицу, а затем жутко захохотала и завыла.

Ариарамн смотрел на потерявшую гордый человеческий облик женщину. Он не чувствовал сожаления, вины или стыда. На все воля Ахура-Мазды. Наконец царь решил оборвать поток проклятий в свой адрес и в адрес всей Персии.

– Убить, – приказал он одному из лучников, и еще одна стрела унеслась в темноту проема, пробив женское сердце и оборвав очередной выкрик: «Проклина… ю».

Царь больше не смотрел в сторону женщины, кровь которой заливала белый пол. Он смотрел на молодого воина, который делал последние вдохи.

– Ты заслужил награду. Проси что пожелаешь.

– Се… семья. Мать и се… сестра.

– О них позаботятся. Что-то еще?

– Пощади мальчишку! – сказал Курош, указывая на сына несчастной, который так и стоял в темноте проема, за один день потеряв и сестру, и мать. – Исполни свое слово.

Царь сорвал с груди умершего воина медальон с крыльями и сжал в руке. По странной причине Курош стал для него очень близким человеком. Царь никогда не испытывал такого ни к одному из своих воинов. Сегодня он словно потерял любимого сына.

– Мальчишку не трогать! Проследить, чтобы ему выдали все необходимое для длительного перехода. Выдать коня или осла. Дать бумагу за моей печатью о том, что он свободен. Выставить из города. Пусть идет в свой Элам и скажет всем, что царь Ариарамн держит свое слово. Написать послание для эламитских правителей о том, что их ждет та же участь, что и бесславно сгинувший с лица земли город Соларис, если они не выплатят двести талантов – золотом и серебром. Наиболее работоспособных мужчин забрать на рудники. Самые красивые женщины пополнят персидские гаремы. Детей забрать, клеймить и воспитать по персидским традициям. Всех остальных – убить. Город разрушить. Через три дня мы выступаем в сердце Элама.

Ариарамн еще раз посмотрел на тело проклявшей его женщины. Он слышал ее слова. Слышал все. Они не просто остались в его памяти. Они поселили в персидском правителе сомнения, тяжелые чувства и мысли. Ариарамн ощущал, что только что прошел важную точку своей судьбы и что ждет его дальше, известно, пожалуй, только самому Ахура-Мазде.

Глава 5. Царь: Пророческий сон

Глубокая ночь властвовала над Эламом. Месяц спрятался, и факелы с трудом справлялись с тьмой, окутавшей мир. Тьма поселилась и в душе Ариарамна.

Со времен захвата Солариса прошел месяц. Персидская армия продвинулась вглубь территории Элама, по пути разгромив несколько эламских отрядов и захватив несколько деревень и небольших городов. Но у персидского царя были другие планы – он вознамерился ударить в самое сердце страны и не растягивать военную кампанию на несколько лет. К тому же несколько недель назад пришло послание от брата Кира, который сообщил, что наконец-то собрал свою часть войска и выступил на Элам с севера. Две персидские армии должны были подойти в одно и то же время к столице Элама – городу Сузы.

До Ариарамна уже доходили сведения о военных успехах брата. Его армия не встречала сопротивления и продвигалась в сторону Суз даже быстрее армии персидского царя. Ариарамн не мог позволить этому произойти и гнал своих воинов усиленными маршами вплоть до самой темноты. А иногда, когда личный маг давал на то благоприятное предсказание, а луна поднималась высоко и была полной, освещая все вокруг, армия совершала и ночные переходы.

До Суз оставалось еще три дневных перехода, когда сопротивление эламитов стало значительно более ожесточенным. Эламитские мужчины защищали свои земли достойно, что нравилось Ариарамну. Он был сторонником доблести и отваги на поле боя, в отличие от некоторых персидских царей прошлого, которые наслаждались лишь золотом да округлыми прелестями наложниц из разных уголков царства.

Победы следовали одна за другой, несмотря на героизм эламитов, вот только тяжелое тянущее чувство не покидало царя. Оно поселилось в груди после того случая с проклятием в Соларисе, и Ариарамн знал, что пророчество несчастной женщины, потерявшей дочь, найдет его – в этой жизни или в загробной.

Царь оставался непреклонен в своем намерении относительно Элама, но в душе его поселились странные, доселе невиданные чувства – он ощущал страх. И не потому, что будет страдать в этой жизни – он все же царь, а не какой-то рядовой пехотинец или крестьянин далекой Персии. Ариарамн думал о том, что история с проклятьем – это дело рук духа-разрушителя Ангра-Майнью. Царь страшился оказаться во власти темного божества, опасался, что дух его после смерти пойдет в услужение к нему, а не займет место подле Ахура-Мазды, чтобы в последней битве сойтись с темной армией. Ариарамн хоть и был мудрым царем, но в первую очередь считал себя воином, поэтому старался не вмешиваться в божественные дела. Для этого у него был личный маг, к которому он и обратился для проведения мистерии младшему духу Митре, покровителю воинов и царей.

До Суз оставалось трое суток, и верховный маг распорядился готовить ночную мистерию – мистический обряд, чтобы призвать Митру на защиту Ариарамна и всей персидской армии. Царь не поскупился на дары, но верховный маг выбрал лишь нескольких птиц и козла. Распевая восхваления духу Митре, жрец заколол животное и птиц, окропив алым алтарь, и, макнув хлеб в еще теплую кровь, дал вкусить его царю. Хаома – напиток из сока эфедры – стала священной жидкостью, которая должна была скрепить связь Ариарамна с Митрой и дать ему ответы на все вопросы.

– Я ничего не вижу, – сказал Ариарамн, для которого богослужения и мистерии Ахура-Мазде и Митре стали уже привычными за 37 лет жизни.

– Будь терпелив, мой царь, – произнес маг Артиген. – Сейчас ты ничего и не должен видеть. Все произойдет после того, как ты ограничишь связь с этим миром. А лучшая для этого возможность – сон. Все ответы, что даст тебе светлоликий Митра, оставь себе. Надеюсь, ты найдешь то, что ищешь. Засыпай без ожиданий. Позволь духу проявиться, не мешай ему своими мыслями и переживаниями.

Сон не шел. В голове, словно змеи в закрытом кувшине, пожирая друг другая, наползая и кусаясь, шевелились мысли. Ариарамн из глечика[3] налил себе полную чашу хаомы и осушил ее, следуя завету Артигена – выпить полный глечик, если царь не сможет уснуть.

– Митра придет к тебе тогда, когда будет готов сам, и тогда, когда будешь готов ты. Отпусти мысли, успокой их. Ты можешь держаться царем при своих воинах, даже бессмертных[4] ты можешь обмануть, но не меня, – сказал ему Артиген после мистерии.

Пряная, слегка горьковатая жидкость пролилась в нутро, заставляя царя буквально вылететь из потока своих мыслей и почувствовать каждую частичку тела. Она не обжигала, но проясняла разум. Тем она и нравилась царю. Сейчас хаома прочищала мозги лучше вина.

Царь развернулся, отошел от стола. Его ноги неожиданно подкосились, и всем телом, не издав ни единого звука – как птичье перо опускается с неба на землю, – царь рухнул на пол своих походных покоев. Взгляд заволокло чернотой, однако Ариарамн оставался в сознании.

«Действует!» – развеселился царь. Хаома была все-таки крепче вина и после половины глечика ударила в голову посильнее питья любого царского застолья.

Чернота никуда не уходила, и мысли Ариарамна стали полниться раздражением и недовольством. Он готов был ждать прихода верховного Ахура-Мазды, но Митра… Этот младший дух должен был сам приходить к великому царю царей.

Ариарамн вдруг ощутил все тело, а затем почувствовал сильный удар в челюсть – в голову словно врезался настоящий таран. Даже в бестелесном состоянии царь испытал боль, какой не чувствовал никогда. Перед глазами стояла темнота, но даже она стала еще гуще, хотя, казалось, это невозможно. Глаза закатились, но царь удержал внимание усилием воли. «Все, как предупреждал Артиген», – подумал Ариарамн. Сознание после удара стало ясным и чистым, словно за секунду закончилось действие хаомы.

В темноте сознания проявился силуэт, очень напоминающий старика, пришедшего к царю перед штурмом Солариса. И все-таки этот человек был другим, потому что выглядел растерянным.

– Солнцеликий Митра! Приветствую тебя и благодарю, что принял убитых птиц и козла, – сказал Ариарамн.

– Митра? Закололи козла и птицу? И все ради того, чтобы встретиться со мной? Стоило ли убивать для этого животных?

– Да, о великий Митра. Жертвы принесены, как ты и просил.

Дух задумался. Ариарамн смотрел на фигуру в длинном одеянии. К нему являлись образы божественных посланников и раньше, но этот был каким-то… другим. Более настоящим, реальным, даже живым и вместе с тем словно менее божественным.

– Митра, я воззвал к тебе, чтобы обрести благословение в походе на Сузы, главный эламитский город, который мы собираемся сделать частью великой Персидской империи.

– Прекрасно! – только и ответил дух солнцеликого, а потом спросил: – Какой сейчас год?

Ариарамн ответил и удивился тому, что дух задумался еще сильнее.

– Так, ты знаешь, э-э-э… – начал было дух, а затем спросил: – Как тебя зовут?

– Я царь царей Персидской империи Ариарамн из династии Ахеменидов.

– Хорошо, приятно познакомиться! Так вот, царь царей, я… э-э-э… Митра, благословляю тебя на этот поход. Раз живой, значит ты все сделал правильно. Продолжай свой путь, а я продолжу свой.

Ариарамн слегка склонил голову в знак уважения и благодарности за совет, а затем услышал, как дух бормочет какие-то непонятные, мало разборчивые слова, словно не на всеобщем языке. Все, что уловил царь, было несколько слов: «квантовое пространство» и «реальность». При этом слова были произнесены с каким-то странным акцентом, словно и не на персидском языке. Странно, что он вообще что-то понял.

– Солнцеликий Митра, благодарю тебя за твое напутствие и благословение!

– И тебе я выражаю благодарность, что призвал меня, царь царей, – сказал дух и начал в задумчивости ходить по походному шатру Ариарамна. Все выглядело настолько реальным, что царь даже засомневался в том, что спит.

Ариарамн ощутил, как его тело погружается в воду, а затем его словно выдернули оттуда и бросили вниз с высокого водопада, чтобы затем вновь почувствовать, как уставшее тело принимают воды то ли реки, то ли озера.

– Царь царей, все в порядке! Ты вернулся из своего путешествия, – прозвучал знакомый голос.

– Как я могу узнать, что не остался в чертогах Митры или не посетил чертоги Ахура-Мазды, чтобы остаться там насовсем? Или, может быть, я и вовсе оказался в прибежище Ангра-Майнью?

– Это очень легко проверить, – сказал Артиген, взял большую чашу с водой и плеснул ее в лицо царя. – Твои ощущения сейчас должны быть очень реальными, а вода прохладной. Ни у одного из богов и духов, которым мы поклоняемся или которым противостоим, нет возможности создать настолько правдоподобные переживания, которые проявляются в теле. Все в этом мире начинается с него и им же заканчивается. Теперь ты веришь?

– Не до конца, – сказал раздраженный царь, приходя в себя после путешествия в чертоги Митры. – Артиген, я видел…

– …только то, что должен был увидеть. На все воля солнцеликого Митры и покровителя нашего Ахура-Мазды. Все, что показал тебе Митра, все, что сказал, было только для тебя.

– Хорошо. Тогда труби подъем! Мы идем на Сузы. Я не хочу, чтобы мой родной брат опередил своего царя в этом походе судьбы. Через несколько дней Элам падет, и мы будем праздновать великую победу во дворцах его правителей.

Ариарамн не успокоил внутреннюю тревогу, никуда не ушла душевная тяжесть, но он решил покориться судьбе и воле богов. Будь что будет. Значит, такой путь уготован ему и случится то, что должно. В глазах царя царей бушевал огонь. Даже если ему суждено пасть в бою или проиграть сражение, он хочет сделать это достойно и с высоко поднятой головой и не собирается бежать от судьбы, словно побитый пес.

По лагерю разнеслись громоподобные звуки труб, возвещавших о продолжении похода. Персидский муравейник пришел в движение, обещая в скором времени хорошую битву и красивую победу.

Глава 6. Адвокат: С вершины успеха

Терпкий дым самой дорогой сигары Arturo Fuente медленно плыл по кабинету Виктора Фолтона. Большие окна здания Carbide & Carbon открывали шикарный панорамный вид на Чикаго. Город был как на ладони.

Виктор позволил себе расслабиться после непростого судебного процесса, участником которого он стал сегодня утром. Даже не снимая туго зашнурованные ботинки, он забросил ноги крест-накрест на дорогущий стол из темного дерева и выпал из реальности, прямо в голове в диалоге с самим собой перемывая кости клиентам: «Мистер Олдридж из “Эквитас Глобал” редкостная сволочь. Пытается обмануть не только суд, но и меня! Темная личность. С такими надо быть аккуратнее. Но я готов закрывать глаза на все его проделки, пока он платит».

Виктор посмотрел на чек от «Эквитас Глобал», подписанный лично Оскаром Олдриджем.

«Десять тысяч гребаных зеленых», – подумал Виктор и улыбнулся, но потом снова погрузился в свои размышления.

Финансовая империя «Эквитас Глобал» обвинялась федеральным правительством в создании фиктивных компаний, офшорных счетов и многоступенчатых схем уклонения от уплаты налогов. В процессе расследования выяснилось, что высшее руководство компании может быть вовлечено в коррупционные схемы на уровне первых лиц нескольких штатов, взаимодействуя с государственными чиновниками и даже оказывая влияние и давление на законодательные процессы.

Виктору пока удавалось удерживать федералов от святая святых семьи Олдриджей – целого этажа офисных помещений в здании Чикагской товарной биржи. Тем не менее дела у Олдриджей с каждым днем шли все хуже из-за кризиса, который охватил всю Америку. К тому же сильно подкосил крупные чикагские компании арест Аль-Капоне.

Сам Виктор также ощущал на себе последствия черного вторника. И не сказать, что дела у него шли плохо. Как раз наоборот: суды по банкротствам, реструктуризациям долгов, корпоративным спорам и сокращениям, трудностям с выплатой ипотечных займов и по трудовым спорам – все эти проблемы сами распахивали двери перед успешным и известным адвокатом.

Но была и оборотная сторона – росло число проигранных дел. Федералы лютовали, судебная система трещала по швам, постоянные изменения законодательства и новые регулятивные меры требовали обновлений и пересмотров судебной практики. Виктор вот уже несколько лет жил в неопределенности, занимаясь тушением пожаров по всем фронтам.

Откровенно говоря, он попросту выкипал, словно вода на огне, все чаще мечтая о домике на берегу горного озера. Но жадность и стремление урвать свой кусок не давали Виктору покоя. Он еще не заработал всех своих миллионов. А когда к нему приходит крупная рыба в виде фондов, холдингов, корпораций и жестко подставленных чиновников, глупо уходить со сцены. К тому же он был на хорошем счету у мэра Чикаго – мистера Сермиака и как минимум раз в месяц играл с ним в гольф или посещал званый ужин для самых приближенных.

Виктор ходил по лезвию ножа, подыгрывая мэру, известному своей непримиримой позицией в борьбе с Аль-Капоне и его шайкой. И вместе с тем успешный адвокат ловко отстаивал интересы приближенных к мафии людей. Казалось бы, не подкопаешься к хваткому правозащитнику. Многие знали об этом, но молчали. Знал, кажется, и сам мэр, однако почему-то продолжал оказывать знаки внимания Виктору Фолтону, а тот умело этим пользовался.

Дверь приоткрылась, и в проеме появилась симпатичная головка секретарши, выдергивая Фолтона из размышлений и наслаждения сигарным дымом и переключая его мысли на нее.

«Грейс… и почему я все еще от нее не избавился? Карьеристка, каких поискать, готова, кажется, на все для своего повышения или выгодного брака. Вот поэтому у меня на нее вообще не стоит, хотя внешностью, конечно, ее природа одарила. Если бы не ее отец, успешный владелец агентства недвижимости, который в определенный момент может быть полезен, уже давным-давно на ее месте работала бы как-нибудь Оливия или Дженнифер – без пяти минут выпускница юридической школы…»

– Мистер Фолтон, к вам посетитель, мистер Эллиот. У вас назначено на три часа. Пригласить?

– Грейс, ну сколько раз я просил тебя напоминать мне за пятнадцать минут до встречи?

Помощница стояла и смотрела на босса, хлопая длинными ресницами и стараясь скрыть свою ошибку за милой улыбкой.

«Не умею я злиться на женщин… – подумал Виктор. – Да и зачем это делать? Разве только чтобы они не пользовались моей излишней добротой к ним».

– Я сам выйду и встречу его через пять минут. Предложи ему чай или кофе, – сказал мужчина, и за Грейс тут же закрылась дверь.

Он знал Эдварда Эллиота уже несколько лет. Тот был любителем крепкого коньяка и сигарного дыма, поэтому окно Виктор намеренно решил не открывать. Предприниматель и владелец обувной фабрики, которая много лет находилась под парнями Аль-Капоне. И все бы ничего, но через эту фабрику то и дело проходил трафик разной запрещенки. Виктор уже пару раз вытаскивал пятую точку мистера Эллиота из очень неприятных ситуаций, которые грозили потерей не только фабрики, но и свободы.

Фолтон уже давно пытался раскачать обувного магната на полное юридическое сопровождение всех его дел, которое обошлось бы в несколько десятков тысяч долларов в год. Но мистер Эллиот обращался к Фолтону только в тех случаях, когда припрет нужда, и то в большей степени с подачи околомафиозных структур.

– Мистер Эллиот! Рад вас видеть в добром здравии! – начал с места в карьер Виктор, тут же наливая ему коньяк Remy Martin Louis XIII, который тот так любил. – Какое счастье, что вас сегодня никакие федералы не задержали на производстве.

Фолтон был хитрым и расчетливым человеком, поэтому не преминул напомнить Эллиоту о деле двухмесячной давности, когда с неожиданным визитом на фабрику пожаловали сотрудники Федерального бюро расследований. Только чудо и расторопность одного из рабочих фабрики спасли Эллиота от долгого срока за решеткой и крупного штрафа. Нет, от пожизненного срока и очень крупного штрафа!

Рабочий успел предупредить фабричного финансиста о рейде федералов, и тот недолго думая на свой страх и риск без согласования отправил курьера к Виктору Фолтону со срочной просьбой поддержать их компанию в трудную минуту. В тот самый момент через фабрику проходила крупная партия неопознанных ящиков. Никто не знал, что в них, но все догадывались, что вряд ли что-то мягкое и пушистое.

Виктор успел в последнюю минуту и выявил кучу нарушений со стороны сотрудников недавно основанной службы. Они уже были готовы войти на тот самый склад, где хранились ящики с опасным содержимым, но Фолтон их мягко отговорил, посулив им потерю должностей, рабочих мест и служебные выговоры с занесением в личное дело. Пока федералы ретировались исправлять процессуальные недоработки, опасный груз с фабрики благополучно вывезли. Стоит ли говорить, что на следующий день доблестные служители правопорядка не нашли ничего, а Виктор стал обладателем чека на внушительную сумму?

– Мистер Фолтон, полно вам поминать тот случай. Я и мои партнеры, кажется, вполне щедро отблагодарили вас.

– Это верно. Но я не устану вам напоминать, мой дорогой мистер Эллиот, о том, что ничего подобного не случилось бы, если бы вы работали со мной уже тогда.

– Я как раз к вам приехал с этим вопросом, – сказал Эдвард.

– Весь внимание, – навострился Виктор.

– Я буду готов заключить с вами долгосрочный контракт, если вы поможете мне еще в одном щекотливом деле. Я наконец-то решился расширить свое производство и построить еще один обувной завод. Жителям Чикаго нужно больше хорошей обуви, и я готов их ею обеспечить. Я выбрал место для строительства фабрики, но есть одна проблема. Место занято какой-то развалиной – старый дом старика Гринвуда. Он ни в какую не хочет покидать насиженное место. Там родился его отец, он сам, его дети и внуки, фамильное гнездо и все такое. Что за чушь, ей-богу! Какие-то предрассудки времен неоколониализма. Место уж слишком хорошее для строительства большого производства, которое, я замечу, обеспечит работой несколько сотен человек.

– И вы хотите, чтобы я мягко и ненавязчиво или используя силу закона повлиял на старика Гринвуда, верно?

– Ваша прозорливость всегда меня привлекала, – безэмоционально сказал мистер Эллиот.

– Дайте мне неделю, и я сообщу вам первые результаты этого дела. Стоимость услуг обговорим через неделю. Вам в знак моего крайнего расположения я даже не буду набрасывать лишние пять тысяч долларов за щепетильность и деликатность дела. Считайте это моим вкладом в наше будущее партнерство.

– Вы очень щедры, мистер Фолтон, – сказал Эллиот, допил свой Remy Martin и поднялся с кожаного кресла, переходя на менее официальный тон. – Чего у вас не отнять, Виктор, так это умения ладить с клиентами и выбирать хороший коньяк.

Фолтон ликовал. На старика Гринвуда он найдет управу. Любопытно, что Эллиот не захотел заниматься этим делом, используя грязные методы, а решил все сделать по закону. С чего бы это? Надо копнуть поглубже. Возможно, в деле есть какие-то подводные камни, которые стоило учесть, прежде чем поспешно соглашаться работать с этим обувным индюком.

Виктор жил в загородном доме в самом престижном районе Чикаго. После целого дня в офисе – что бывало редко – Фолтону захотелось размять ноги и пройтись пешком, как он делал это на заре своей адвокатской карьеры. Но слишком неспокоен был город в это время, да и дома ждали дела. К тому же сначала ненадолго надо было заскочить на вечеринку местного бизнес-клуба. Виктор был постоянным участником этих встреч, но в последние годы они стали носить более скромный и даже какой-то подавленный характер – люди обсуждали проблемы, делились слухами и строили прогнозы.

Не то чтобы у Виктора все было исключительно радужно, но он все-таки стремился к тем людям, которые старались даже в ситуации всеобщего кризиса оставаться на позитивном настрое. Которых мог встретить, например, на тех же званых ужинах, которые устраивал мэр Чикаго Антон Сермиак.

Однако Виктор был слишком жаден до слухов, сплетен и новых чеков, чтобы пропускать хоть какие-то предпринимательские сборища. Редко случалось, чтобы он уходил с такой встречи без нового контакта или обращения к нему за помощью с юридическими проблемами.

Виктор сел в свой Packard Twelve – роскошный и стильный авто с двенадцатицилиндровым двигателем, и отправился на встречу бизнес-клуба. Обычно люди его статуса нанимали водителя, но Виктор любил наслаждаться своим богатством и успехом самостоятельно. Ну разве есть радость в том, чтобы торчать на заднем сиденье роскошного автомобиля с мощным двигателем? Не управлять им самому, а доверить это наслаждение другому человеку?..

Пара новых контактов, одно обращение за юридическим сопровождением, коктейли и попытки местных красоток подкатить к молодому и успешному адвокату – ничего примечательного, ничего интересного, все обыденно и скучно. Впрочем, как и все последние годы после наступления Черного вторника.

Виктор Фолтон был человеком компанейским, общительным и умел заводить знакомства, быстро становясь объектом всеобщего внимания. Сегодня все было по-прежнему, но уже не доставляло былого удовольствия.

«Может, стоит завести младшего партнера и обучить его всему, чтобы не тратить свое время на мелкую рыбешку?» – подумал Виктор и отправил эту мысль в список дел, над которыми стоит поразмыслить.

Наконец-то он в своем убежище. Десятый час вечера. Фолтон, уставший, зашел в роскошный дом. Большинство людей его возраста уже обзавелись семьями, но Виктор обручился с успехом, деньгами и статусом, и времени на человеческие отношения у него не было. Да и не сильно он к этому стремился. Мимолетные связи его вполне удовлетворяли. В женщинах недостатка не было, но вот ту единственную, о которой рассказывают в романах и романтических фильмах, Фолтон так и не нашел.

– Мистер Фолтон, доброго вечера! – поприветствовал его мажордом[5].

– Добрый вечер, Грегори! – ответил Виктор.

– Ваша ванна готова, ужин на столе. Надо ли вам еще что-либо от меня сегодня?

– Нет, Грегори, ты можешь отдыхать. Спасибо!

– Доброй ночи, мистер Фолтон.

– И тебе, Грегори.

За старым мажордомом закрылась дверь, и дом погрузился в тишину вечера, плавно переходящего в ночь. Дорогое убранство, кое-где сверкала позолота, большой обеденный стол, дорогая мебель. Виктор смотрел и гордился всем этим богатством, которого не было у 97 % простых американцев. И вместе с тем ему все это в одиночестве дома показалось каким-то неважным и пустым.

– Я успешный и востребованный адвокат! Я успешный и востребованный адвокат! – начал твердить вслух собственную молитву Виктор. – Я добился всего сам! Я успешный человек. Я заслужил этот успех. Никто не встанет на моем пути, а кто встанет, того я смету, как цари древности убирали своих конкурентов.

Дом продолжал стоять в полумраке вечернего света, легко поскрипывая и отвечая Виктору завыванием ветра и другими звуками улицы.

Фолтон ощущал странное чувство – он на вершине мира и вместе с тем совершенно один в темноте богато убранного дома.

«Неужели это и есть плата за успех? Одиночество… – обратился к себе адвокат. – Или просто на меня накатила осенняя хандра? Знаю, чем это лечится! Хорошим виски!»

Виктор принял свой поздний ужин, даже не заметив, что ел. Вкусно, и ладно! Виски и уже немного остывшая ванна, в которую он все же не без удовольствия забрался. И только выбравшись из нее, Фолтон обратил свое внимание на лежащий на рабочем столе белый конверт, который раньше не замечал.

Подойдя к столу, Виктор прочел на конверте – «Маргарет». Его бросило в холодный пот. Он ожидал что угодно, но не встречи с призраками прошлого. Фолтон вскрыл печать, которая была выполнена в виде расправленных крыльев птицы, и погрузился в чтение.

Впервые за много лет Виктор Фолтон вернулся, хоть и в мыслях, к прошлому, которое он считал давным-давно стертым из своей памяти и из жизни. «Глупец… Какой же я глупец, что думал, будто смогу спрятать все скелеты в шкафу. Всего не спрячешь, от всего не убежишь. От правды не убежишь», – подумал Виктор, а затем налил себе еще виски и залпом выпил.

«Может, пришла пора остановиться и перестать бежать, а, Вик? – спросил у себя Виктор и сам же ответил: – Может, все может. Но не сейчас. У меня есть еще три недели, чтобы принять решение. Целых три долбаных недели еще можно жить привычной жизнью, а там посмотрим».

Глава 7. Царь: В тени

Персидская конница ударила во фланг отступающему войску Элама, посеяв в нем хаос. Эламиты в панике убегали с поля боя, что только сильнее раззадорило воинов Ариарамна. Сражение за Сузы складывалось как нельзя лучше. Разгромив главные силы Элама на подступах к столице, Ариарамн сможет уморить город голодом, а потом небольшой отряд проникнет внутрь и откроет ворота для основных сил.

Персидская асабара[6] сеяла смерть и ужас в рядах эламитов. Конные воины перемалывали эламитскую пехоту, неся незначительные потери. Ариарамн был прекрасным полководцем и знал толк в битвах, не проиграв еще ни одной и искусно используя ландшафт местности, разные виды войск и слабости противостоящего ему противника. Эту битву он выиграл еще при планировании, удерживая в резерве рвущихся в бой воинов своего брата Кира, который зацепился за небольшой, но очень кусачий гарнизон эламитского города-крепости. Из-за этого вторая персидская армия сильно задержалась и понесла серьезные потери. Так Кир «позволил» Ариарамну первым достичь Суз и вступить в бой с превосходящей по численности армией защитников Элама.

– Сигнал колесницам вступить в бой! Пусть ударят во фланг отступающей эламитской пехоте. До захода солнца мы должны разметать защитников Суз по окрестностям. Уже сейчас организуйте летучие отряды, которые будут добивать защитников, сжигать деревни и набирать пленных. Осталось совсем немн…

Вдалеке пророкотал мощный горн, заставив царя прерваться на полуслове.

– Немедленно выяснить, в чем дело! – распорядился Ариарамн и сам пошел на выход из шатра.

Ему и без докладов все стало ясно. По развевающимся штандартам персидский царь понял, что Эламу на выручку пришли соседи – вавилоняне и мидийцы.

– Гонцов к Киру! Быстро! Его армия должна скорее двигаться наперерез мидийцам. Вавилонянами займемся мы. И не стоит забывать про эламитов. Они могут воодушевленно поднять головы и выйти из-под защиты крепостных стен.

Тысячи людей и лошадей, десятки боевых слонов двигались навстречу друг другу, чтобы сойтись в одной точке пространства, создавая настоящий хаос на потеху богам. Персидская армия оказалась в невыгодном положении. Ариарамн был в ярости и обещал казнить тех генералов, которые плохо организовали патрулирование и наблюдение за возможными передвижениями неприятельских армий. И он обязательно это сделает, если они переживут этот день.

Армия Кира через несколько часов показалась из-за холма с другой стороны Суз, двигаясь в тыл мидийцам, которым необходимо было спешно перестраиваться, чтобы встретить вторую армию персов. Но… мидийцы продолжили сближение с армией Ариарамна, словно не заметив Кира и его войска. «Неужели…» – в разум царя царей начали просачиваться дурные мысли, которые он гнал от себя, снова и снова направляя гонцов к брату с требованиями немедленно ударить по мидийцам.

Ариарамн изготовился к бою, его тысяча бессмертных также была готова встретить любого неприятеля. Это были лучшие воины Персии, но теперь их оказалось слишком мало. Первая персидская армия была зажата с трех сторон: с севера шло вавилонское войско, с востока наступали мидийцы, которых вполне мог остановить Кир, с запада подпирали Сузы с их гарнизоном. А на юге располагались полноводная река и горы. Часть войска можно было бы спасти ценой позора отступления.

Памятуя о встрече с Митрой, а также о проклятье несчастной эламитки, Ариарамн решил не бежать от судьбы, а встретить ее здесь и сейчас, у стен главного города Элама. Вознеся молитву Ахура-Мазде и вспомнив добрыми словами солнцеликого Митру, Ариарамн оседлал своего коня и изготовился к битве.

Время тянулось медленно, но армии приближались друг к другу неумолимо, словно вода, после дождя наполняющая водоемы. Это было на руку персам, которые могли перегруппироваться после сражения с эламитским войском. Кир выжидал, и в целом Ариарамн приветствовал это решение, умерив злость и раздражение от того, что брат ослушался его приказа. На поле боя возникло шаткое равновесие, которое могло качнуться в любой момент как в одну, так и в другую сторону.

Ариарамн выглядел спокойным, однако на душе у него была тяжесть размером с Дайламан[7]. Пророчество и встреча с Митрой вызывали противоречивые чувства, и в итоге царь решил просто довериться провидению. Смысла страдать сейчас нет. Да и не свойственны такие чувства царю царей. Вся его жизнь создана лишь для таких моментов, в которые он принимает решения, влияющие на судьбы сотен тысяч людей и целых народов.

Во второй армии персов начались какие-то передвижения, а затем от них прислали гонца, который качнул чашу весов, да так, как Ариарамн меньше всего хотел.

Читая послание гонца, царь царей хмурился все сильнее, что не укрылось от взоров его военачальников.

«Дорогой мой брат, вавилоняне и мидийцы бывают очень убедительными. Наши соседи устали от постоянных завоевательных походов великого царя царей Ариарамна, поэтому решили, что у персов должен быть новый царь царей. Их золото поможет нам восстановить армию и создать задел на будущее, в которое я приведу нашу империю. Не о себе думаю, а о судьбе горячо любимой Персии. Прислушайся к голосу совести и разума и прими предложения Вавилона и Мидии».

Ответ Ариарамна был молниеносным: он выхватил меч и одним движением снес голову гонца.

– Кир предал нас, связавшись с вавилонянами и мидийцами. Мы теперь сами по себе, – сказал царь, окидывая шатер тяжелым, но решительным взглядом. – Отправить гонца с моим ответом. Пусть предатели знают, что их ждет при встрече со мной. Мы не отступим и не покроем себя вечным позором в глазах наших предков и богов.

Спустя время после получения ответа царя царей армия Кира развернулась и скрылась за холмом. Ариарамн и его воины остались один на один с тремя противостоящими им армиями. Персидский царь не питал иллюзий и понимал, чем, скорее всего, закончится данное сражение. Но пусть он лучше войдет в легенды персидского народа, чем станет посмешищем и его будут бранить за трусость. Царь царей никогда не отступит и никогда не покроет свое имя позором. Армия же, состоявшая из тысяч мужчин, была просто оружием в его руках. Эти люди доверили ему жизни, и сейчас пришло их время умирать.

Главные ворота Суз открылись, и из них вышли эламитские воины.

– Трое против одного. Честно ли? Это пусть их боги решают. Нам же поможет наш великий бог Ахура-Мазда и его солнцеликий помощник Митра. С нами боги! С нами сила всего персидского народа! Те, кто отступил, покрыли себя вечным позором. Не видать им места подле великого Ахура-Мазды, не познают они сладости рая солнцеликого Митры. Мы – истинные сыны своего народа, лучшие представители Персии. Не убоимся страхов и происков духа разрушения Ангра-Майнью. Если нам суждено сегодня пасть в бою, то сделаем это достойно – так, чтобы боги смеялись и радовались, завидев, какие воины в скором времени придут к ним для последней битвы с разрушителем.

Ответом Ариарамну стал дружный рев десятков тысяч персидских глоток…

Из персидской армии в строю осталась от силы треть. Кто-то из генералов, не выдержавший страха смерти, позарился на золото Вавилона и сдался на милость победителей. Все это Ариарамн видел, уже сидя в повозке с решеткой, которая везла его в Сузы. Правая рука не слушалась и жутко болела, отбитая сильнейшим ударом мидийского боевого слона, выбившим царя из седла.

Бессмертная тысяча сражалась легендарно, перемалывая без разбора волны мидийцев, вавилонян и эламитов. Грустно одно – некому будет передать эту легенду потомкам, чтобы знали, какая кровь течет в их жилах.

Болела и нога, прошитая мидийской стрелой. Хорошо, что не задела кость. Видно, духи-хранители и солнцеликий Митра решили уберечь царя от увечья.

Ариарамн улыбался. Славную трепку он задал трем союзным армиям, которые превосходили его по численности минимум в три или четыре раза. Он ясно понимал: если бы не предательство брата, они бы перемололи все три армии и к вечеру завтрашнего дня к территории Персидской империи присоединился бы весь Элам.

Странное чувство. Ариарамн успокоился, словно доверился судьбе и больше не сопротивлялся. Дальше его ждала неизвестность. Вряд ли продажный Кир станет выкупать брата, поэтому, вероятно, царя ждет либо вечное заточение, либо казнь. Но Ариарамн улыбался. Он прожил яркую жизнь, оставил после себя сына в Парсе и…

Стоп! Умирать никто не собирается, и жизнь еще не окончена. Он царь царей и останется им, пока жив. Такой титул может носить только один человек, и этим человеком является именно он, Ариарамн, правитель Персидской империи.

Глава 8. Царь: Плен

Одиночная камера после изобильного царского шатра настолько контрастировала с привычной реальностью, что царь не мог даже присесть, не говоря уже о том, чтобы с комфортом расположиться среди подушек на широком ложе. Пусть даже с поврежденной ногой, он стоял, испытывая боль, злость и раздражение. Ему никто и не подумал оказать подобающий прием и предоставить условия, достойные царя. Для них он был обычным преступником, от которого, вероятно, отказались в родной Персии, ненужный никому за пределами родной страны.

Почему его оставили в живых? Как напоминание другим царям, что может произойти с тем, кто придет в роли захватчика? Или, возможно, как разменную монету в будущих противостояниях с Персией?

Сузы оказались величественным и богатым городом, который по праву носил статус религиозного и торгового центра всей Эламской империи. Пока Ариарамна везли по главным улицам, он видел дворцы и храмы во славу местных богов, рынки и мастерские, жилые и торговые кварталы, а также систему водоснабжения с каналами и водопроводом, чего не было во многих городах Персии.

Эламиты смотрели на повозку с влиятельным заключенным, кто-то бросал в него тухлые овощи и даже камни, но в большинстве своем люди оказались здесь терпимы к человеку, который пришел с войной на их земли.

Ариарамн оперся на стену. В камере он был один. Через решетки царь видел, что в тюремном отсеке находилось множество других заключенных, но все они были не из числа персов. Наверное, тех, кого удалось пленить, эламиты отправят в шахты и на рудники. Во всяком случае, сам Ариарамн так бы и поступил. Иначе зачем держать столько заключенных, которых необходимо постоянно кормить.

Царь привалился к стене. Окно было одно, и через него помещение не покидали запахи немытых тел и нечистот, поэтому в темнице стояла настоящая вонь. Не все пленники были царями или высокородными особами либо перестали ими быть, сидя в заключении долгие месяцы и годы. Смрад, зловоние, поражение в битве и ранения стали раскачивать спокойное состояние Ариарамна, которое, видимо, еще какое-то время поддерживалось энергией недавней битвы. Но сейчас эта поддержка угасала – начало спадать напряжение и боевая злость, на смену им приходило какое-то стылое, тяжелое безразличие и апатия.

В голову лезли мысли, совсем не свойственные могучему и волевому полководцу и воителю: «Что дальше? Что будет со мной? Что будет с Персией? Или, может, эламиты сжалятся надо мной и в скором времени казнят? Хочу ли я смерти? Не в моем положении сейчас хотеть чего-либо. На все воля богов: я лишь вижу, как Ахура-Мазда проверяет меня на стойкость».

Обессилев совсем, Ариарамн опустился на то, что служило топчаном: несколько досок, которые располагались на камнях примерно одной высоты. Царь лег и забылся беспокойным сном. Ему снилась золотая Парса, столица великой Персии, царский дворец и сын Аршама, с радостью встречающий отца из похода на Элам. Это то, что он представлял, когда покидал Персию. Это то, чему никогда не суждено было сбыться.

– Проклятая ведьма! – сквозь зубы выругался во сне царь. – Это все ее вина! Она наслала на меня проклятье. А еще Кир – слабак, предатель и недостойный брат! Нет ему места среди воинов Ахура-Мазды. Недостоин он называться персом и носить титул царя царей. Главное, чтобы с сыном Аршамой и с женой все было в порядке.

Царь вспомнил карие глаза своей царицы Фарангис. Ему нравилось значение ее имени – «божественный свет». Красивее женщины он не встречал ни в одной стране, в которых бывал с завоевательными походами. Неожиданно образы родных и близких людей стали сменяться муками, которыми грозило заточение. Холодный пол, кандалы на руках и ногах, рудники и тяжелая работа. Ариарамн бредил, рана на ноге воспалилась и болела, а потом все резко закончилось, и он открыл глаза. Перед ним стоял высокий, статный стражник-эламит, который держал за руки Куроша, того самого молодого воина, который первым прорвался на стены Солариса.

Юношу бросили на пол, и он оказался прямо у ног царя.

– Вы, персидские собаки, возомнили о себе невесть что, думая, будто сможете завоевать великий Элам. Сломали о нас зубы, как ломали до этого ассирийцы, – сказал стражник, словно выплюнув слова, а затем действительно зло сплюнул на пол, вышел из камеры и повесил на дверь тяжелый замок.

– Курош? – сказал Ариарамн, не поверив своим глазам. – Я видел, как ты умирал в том эламитском доме. С такими ранами не живут.

– В некотором смысле я там действительно умер, мой царь, – сказал молодой воин. – Но при осаде Суз, когда брат предал вас, я снова был в строю. Просто… в несколько ином статусе.

– Я не понимаю тебя.

– Со временем поймете. Вы остаетесь моим царем, но сейчас наше с вами положение, скажем так, равное. Мы в одной колеснице. И я по-прежнему готов отдать жизнь за вас, однако не стоит на это рассчитывать. Ее могут забрать быстрее, чем я успею глазом моргнуть.

Ариарамн смотрел на Куроша и не узнавал воина. Тот был словно старше себя самого месячной давности: виски покрыла легкая седина, черты лица стали грубее, а движения плавнее, как будто он прошел суровую школу бессмертных. Царь даже не заметил, как молодой воин оказался на ногах – настолько его движения были мягкими и быстрыми.

Царь снова ощутил боль в поврежденной ноге, которой никто заниматься не спешил. Отчаяние коснулось его души лишь на мгновение, как он тут же вытолкнул его привычными решительными мыслями: «Хотят, чтобы я умер своей смертью? Этого им придется ждать долго. Мне даже звезды говорили, что я проживу длинную жизнь! Звездам нет дела до угроз многочисленных недругов…»

Какое-то время мысли путались, царь хаотично перескакивал с одной на другую, а затем забылся тревожным сном. Разбудило его лязганье тюремного замка.

– Здесь я не был… дай-ка вспомнить… со времен, когда меня, юного, начинающего воина учили тому, чем может закончиться пленение. Хотя говорят, что вы, персы, относитесь к своим рабам и заключенным более человечно, чем остальные народы. Скажи, перс, правда ли это?

Ариарамн после пробуждения не сразу понял, где находится и что здесь делает. Перед ним стоял статный и богато одетый человек.

«Наверное, один из правителей», – подумал царь царей. Его мысленно стало уносить в темноту, перед глазами все поплыло, и мир сузился до тонкой полоски света, которая пробивалась сквозь почти закрытые веки.

– Да ведь он сейчас отключится, и может статься, что навсегда. Он не только наш пленник, но, несмотря на свою роль во всей этой войне, наш гость. Окажите ему подобающий уход, выделите закрытое помещение в самой высокой башне дворца и приставьте охрану. Пришлите лекаря. Да побыстрее! Не хватало, чтобы такой ценный пленник умер у нас на руках. Он способен еще оказаться ценным и Эламу, и всему миру.

– Слушаюсь, господин Уртаки.

Через уплывающее в темноту сознание, услышав имя, Ариарамн лишь волевым усилием сумел запомнить внешность человека. Перед ним оказался сам правитель Элама – царь Уртаки.

Глава 9. Адвокат: Крылья на стене

Привычное утро. О вчерашнем одиноком вечере, полном переживаний, Виктору Фолтону напоминали только отголоски терпкого сигарного запаха в его домашнем кабинете и недопитый виски на рабочем столе. Обычно он допивает эти прекрасные напитки из своего бара, однако вчера его целиком поглотили воспоминания прошлого. Настолько глубоко они забрались в его разум и душу, что отключили связь с реальным миром. Фолтон так и уснул в кресле в своем кабинете, с трудом с тяжелой головой перебравшись на кушетку, не сумев заставить себя сделать лишние пару-тройку десятков шагов до спальной своего большого дома.

Голова наутро болела так, словно Виктор вчера все же не только допил стакан, но и вычистил небольшой бар своего кабинета. Он специально держал под рукой несколько бутылок на такие случаи, а основной бар перенес в гостиную. С ним наплывами случалась меланхолия и потеря ориентиров в периоды особо сильных душевных терзаний и мук, и мини-бар он воспринимал как лекарство. Вчера Фолтон был близок к такому болезненному состоянию.

Холодный душ привел его в порядок и прочистил мозги. Мужчина ненавидел прибегать к этому, однако лучше средства от похмелья не знал.

Оставаясь в раздраженных чувствах, Виктор поприветствовал мажордома, который уже хлопотал по дому и давал указания кухарке. Фолтон отправился на свою любимую веранду, видами с которой он любовался каждое утро, доказывая самому себе, что он на вершине успеха. С минуты на минуту ему подадут завтрак, а свежий выпуск газет уже должен ждать его на журнальном столике. За что он ценил Грегори, так это за его умение не лезть в душевные дела своего нанимателя и выполнять обязанности в любой ситуации – как при буранах внешнего мира, так и в периоды душевного ненастья Виктора.

Но, видимо, сегодня все встали не с той ноги.

Газет на столе не оказалось, завтрак еще не был готов, и Виктор вообще не находил в поле зрения своего мажордома, а кричать на весь дом было не в его духе. Хотя он и не должен был находиться постоянно подле своего нанимателя. Утреннее раздражение, которое, казалось, поутихло после холодного душа, начало разгораться с новой силой.

На веранду вошла кухарка и внесла на широком подносе яичницу с беконом, крепкий, ароматный чай, быстро поставила все перед Виктором и удалилась. Точнее, попыталась удалиться.

– Миранда, я прошу тебя, найди, пожалуйста, Грегори и пригласи его ко мне.

Больше всего Виктор не любил, когда что-то идет не по его плану и распорядку. Но больше этого он ненавидел ждать. Ожидание угнетало и убивало его, потому что чаще всего проходило в полной неизвестности.

«Чертовы люди просто не могут создавать безопасность и комфорт! Просто давать долбаные безопасность и комфорт – это все, что необходимо! А когда я чего-то не знаю, мне становится небезопасно и некомфортно, как сейчас. И я как идиот сижу и жду непонятно чего. Что я жду сейчас? Сколько мне ждать? Стоит ли ждать?» – раздраженные мысли буквально заполонили разум Виктора Фолтона, и мужчина понимал, что сегодняшний день пройдет насмарку. Одно радовало: сегодня суббота, а это значит, что не будет особо важных дел – только праздные встречи, направленные на развитие его сети контактов.

Виктор любил субботу за то, что весь день был каким-то усредненным, без обязательств – он мог поработать в одиночестве в своем кабинете, разгребая то, до чего не добрался в течение недели, посещал встречи разных воскресных клубов и званые обеды.

Но сегодня он решил поменять свой привычный распорядок и посетить одного человека, который стал костью в горле могущественных людей.

«И почему же Эдвард Эллиот решил нянчиться с этим стариком Гринвудом? Уже давно мог бы избавиться от него любым доступным способом. В Чикаго постоянно случаются какие-то несчастные случаи. И не только с высокопоставленными людьми, но и с самыми обычными. С обычными даже чаще».

Наскоро позавтракав, Виктор встал из-за стола на веранде и вышел в гостиную. Грегори, его мажордом, педантичный и преданный, так и не объявился.

«Может быть, просто Миранда не передала мою просьбу? За Грегори такого не водится, чтобы он игнорировал мои просьбы и пожелания. Вероятно, произошло что-то действительно серьезное?» Виктор ходил по дому и не мог отделаться от мысли, что происходит что-то странное, выбивающееся из привычного хода вещей. А он любил свой привычный ход жизни, когда все понятно и можно строить планы, зная, что будет через день, неделю и даже месяц. Иначе все превращалось в хаос. И как всегда, в жизни Виктора хаос начинался с Маргарет.

«Ты же просто существуешь! Каждый твой день похож один на другой, каждая неделя мало чем отличается от прошлой. Сменяются только лица, но для тебя все остается неизменным, потому что внутри ты не меняешься, только черствеешь, засыхаешь. Ты сухарь!» – любила она говорить ему, когда они были вместе, укоряя за его стиль жизни, в которой все было предопределено.

Виктор как наяву слышал ее голос. Она ела его мозг чайной ложкой, а он терпел, пока именно она не выдержала его ханжества, высокомерия и безразличия. В один день ее просто не стало в его жизни. Маргарет уехала. Зная ее натуру, Виктор был уверен, что она сама не знала, куда именно направляется. Главное, что не рядом с ним, в его устроенном, расписанном по минутам мире.

Но самое паршивое во всей этой истории то, что он любил ее даже после пяти лет, что они провели порознь. А еще Фолтон знал, что она чертовски права. Он знал, чувствовал всем телом ее правоту. Это для него был важен успех, общество воротил Чикаго и расположение самого мэра города.

Он часто думал, что надо быть полным идиотом, чтобы отказаться от такой обеспеченной жизни в высшем обществе, которую он смог себе устроить. Отказаться от пухлых чеков, дорогого виски и коньяка и вкуса лучших сигар?

– Да чтоб тебя, Маргарет! Ну зачем ты появилась именно сейчас?! – выругался Виктор.

Его раздражение усиливалось, и он понял, что уже не хочет разбираться с Грегори. Все, что ему было необходимо, – это проветрить мозги и выгулять тело. Сигарный дым и дорогой виски – это, конечно, прекрасные атрибуты жизни обеспеченного жителя Чикаго, но в голову они бьют не хуже самого обычного пойла из Бронзвиля. Когда много пьешь и куришь – даже лучшее, – все равно странно рассчитывать на ясную голову и прекрасное состояние тела и ума.

Виктор собрался, нацепив более светскую одежду для поездки к старику Гринвуду, уселся в свой паккард, отметив про себя, что уж автомобиль-то мажордом соизволил для него подготовить, а затем направился в Бэк-оф-зе-Ярдс, где и жил этот злополучный мистер Гаррисон Гринвуд. По пути туда он снова и снова в мыслях возвращался к этому старику, ни на секунду не успокаиваясь: «Упертый старый осел! Неужели он думает, что сможет тягаться с ребятами Аль-Капоне? Ладно, если бы только с этим недоумком Эдвардом Эллиотом, владельцем обувной фабрики. Все ведь знают, что обувной бизнес – это всего лишь прикрытие. Неужели Гринвуду просто расхотелось жить? Или мозги сплавились на старости лет?»

Паккард катил, порыкивая двигателем, в сторону Бэк-оф-зе-Ярдс. Субботние дороги оказались на удивление пустыми, и это немного улучшило состояние Виктора, которое с утра болталось на уровне парового котла, готового в любой момент взорваться от перегрева. Настроение неожиданно улучшилось настолько, что Виктор даже начал мурлыкать под нос: I can’t give you anything but love[8], но, поняв, что невольно напевает любимую песню Маргарет, переключился на неофициальный гимн времен Великой депрессии: Brother, can you spart a dime?[9] Настроение не успело снова испортиться от неожиданного воспоминания о Маргарет, и Виктор просто наслаждался тем, что он не среди тех, кто клянчит десять центов, сидя на улицах Чикаго.

Виктор добрался до Бэк-оф-зе-Ярдс и ехал не спеша, изучая квартал, в котором бывал не так уж и часто. Мгновения этого путешествия переплетались, как ноты джазовой симфонии. Узкие улицы словно застыли в ритме какого-то своего течения времени. Наблюдая за хлопотами официантов в старинных кафе и улавливая ароматы пряных приправ и густого кофе, Виктор вспоминал, как еще юнцом любил прибегать сюда, чтобы насладиться этими запахами, если повезет, еще и вкусной, хоть и вчерашней выпечкой.

Старые фасады зданий, словно художественные картины, рассказывали свои истории – о стремлении, любви и потерях. Они были тканью прошлого, наслоившейся на настоящее, не отпускавшей его в будущее. Через напеваемую песню Виктор услышал звучание уличного саксофона, напоминающего о днях, когда музыка была голосом свободы. Автомобили более обеспеченных жителей города стояли под солнечным светом, создавая музей под открытым небом, а старые фонари, искрясь в теплом воздухе, дополняли увиденную Виктором картину.

Этот романтичный настрой стал очередным напоминанием о Маргарет. Если бы не ее письмо, Виктор никогда бы не увидел этот грязный промышленный район в таком свете. Настроение снова начало ухудшаться, но мысли о предстоящей сделке с Эдвардом Эллиотом помогли сохранить его в зеленой зоне.

– Мистер Гринвуд, мистер Гринвуд, где же вы? – начал бубнить себе под нос Виктор и в ту же минуту обнаружил себя напротив двухэтажного дома со слегка покосившейся крышей.

Дом находился в прекрасной, пожалуй, в лучшей части района Бэк-оф-зе-Ярдс и был свидетелем прожитого времени и пройденных бурь. Покосившаяся крыша выглядела как склоненный старик, переживший многое, но оставшийся твердым и несгибаемым.

– Не удивлюсь, если сам Гринвуд выглядит так же.

Виктор припарковал паккард напротив входа. Старые, рассохшиеся ступени вели к двери, которая, кажется, знала множество тайн, но не собиралась делиться ими с каждым, кто сюда войдет или посмеет пройти мимо. Между деревянными досками отслаивалась старая краска, словно макияж времени, раскрывающий историю нескольких поколений. Дом умирал, это очевидно было каждому, видевшему его.

Фолтон сидел в машине и наблюдал за домом. Редкие прохожие невольно ускоряли шаг, проходя мимо. Окна, скрытые за ветками забытых растений, словно глаза, вглядывались в прошлое, возрождая сцены семейных ужинов и детских приключений. Разбитые стекла на втором этаже пропускали свет внутрь.

Впрочем, старый дом нес в себе не только уныние, но и гордость прошлого, тихо нашептывая о временах, когда на его ступеньках собирались люди, обменивались историями и мечтали о светлом будущем. Сейчас всего этого не было, как не было и жизни в самом доме.

Фолтон выселит Гринвуда, чего бы ему это ни стоило.

Оставив машину у входа, Виктор снял шляпу и направился к двери. Повернув ручку, адвокат с удивлением обнаружил, что дверь открыта. Постучав для приличия и несколько раз позвонив в колокольчик, Фолтон вошел в дом. Прямо перед входом в кресле расположился сам хозяин дома, направляя прекрасный образец охотничьего ружья Remington прямо в незваного гостя.

– Я ждал именно вас, Виктор. Меня зовут, как вы могли догадаться, Гаррисон Гринвуд. К вашим услугам. Присядете? – сказал владелец дома, в общем-то не оставляя большого выбора Виктору.

Умелый адвокат включил свое обаяние, как он умел это прекрасно делать, постарался максимально расслабиться, принял приглашение мистера Гринвуда и сел на стул, который стоял недалеко от входа, у стены с семейными фотографиями.

– У вас есть выбор, – сказал Гаррисон. – Первый вариант: пытаться меня убедить в том, что я должен продать дом этому кретину Эллиоту. Так мы не придем ни к чему толковому, и вы рискуете покинуть район вперед ногами и с дырой в животе. Вряд ли вам данный вариант по душе. Хотите услышать второй?

– Буду признателен, – ответил максимально спокойно Виктор.

– Второй вариант: выслушать меня и в конце нашего разговора встать на мою сторону и даже защищать меня в суде.

– Признаюсь вам честно, я пришел именно за первым вариантом, но вы убедительно мне показываете, что второй вариант для меня более предпочтительный.

– Вы очень прозорливы, – сказал Гаррисон. – Как я могу быть уверен в том, что вы выполните данное обещание?

– Никак. Вы можете рассчитывать только на мое слово. Но пока, кроме угрозы ружьем, я больше не вижу ни единой причины делать то, о чем вы меня попросите. Пока я, конечно, даже не знаю, о чем вы меня просите.

Старик опустил Remington, тяжело встал со стула и сказал:

– Ступайте за мной.

Виктор прошел в гостиную и остолбенел. Одна из стен была полностью закрашена белым, а на ней были невероятно красиво нарисованы расправленные крылья. Ощущение было таким, словно он где-то их уже видел. Ну конечно! Этот же знак Виктор видел буквально вчера на оттиске печати, которую сломал, чтобы открыть письмо Маргарет. Но как это связано с этим домом и Гринвудом? И при чем тут сама Маргарет?

Вопросы стали возникать в голове Виктора. Он любил разгадывать юридические загадки и распутывать сложные узлы, но не любил то, что ставило его в тупик. Гринвуд, крылья на стене и непонятная связь с Маргарет были именно этим и заставили Виктора снова начать злиться. И зачем он вообще пришел в этот дом вот так, без подготовки и на фоне утреннего раздражения, в эмоционально нестабильном состоянии?

– Что это? – спросил Виктор.

– Крылья птицы, – ответил Гринвуд.

– Это я и так вижу, – с раздражением произнес Фолтон. – Зачем вы мне это показываете? Что это за игра? О чем это мне должно сказать?

– На большую часть этих вопросов ответ есть исключительно у вас, мистер Фолтон. Я увидел крылья во сне и точно знаю, что смотрел в тот момент на вас. Но вы были другой внешности. На вашей груди красовались именно эти крылья. И я знал, что смотрю на человека, с которым уже был знаком раньше – в прошлых жизнях. Это было полгода назад, на следующий день, как ушла в лучший мир моя жена. У меня не было желания цепляться за жизнь, но после того сна появилось… любопытство, некая неразгаданная тайна. В то же утро я по памяти нарисовал эти крылья. Ощущение во сне было таким, будто я должен что-то показать вам, защитить вас, быть какое-то время рядом с вами. Это необъяснимо, странно, но я это просто знаю, как и тот факт, что мой дом – это старая развалина, которую уже давно пора сносить.

Виктор смотрел на безумного старика и странным образом верил ему. Он представлял встречу с Гринвудом совершенно иначе. Вместе с тем у него было обязательство перед обувным дельцом Эллиотом, которое было бы здорово все-таки выполнить, чтобы сохранить свою репутацию и подзаработать денег.

– Мистер Гринвуд…

– Зовите меня Гарри.

– Э-э-э, Гарри, я не знаю, какого черта здесь происходит, но я вам верю. Вместе с тем я сильно дорожу своей деловой репутацией и в вашем доме действительно появился не просто так. Его желает приобрести Эдвард Эллиот, владелец обувной фабрики «Эллиот и сыновья». Он обещает большое вознаграждение за то, что я выселю вас любым доступным мне способом.

– Ружье подойдет? – спокойно спросил Гринвуд.

– Упаси вас Господь! Я не про это! Открытость за открытость. С вашей историей и Эллиотом надо будет что-то делать. Вы мне совершенно безразличны… были до сегодняшнего дня. Но это, – сказал Фолтон и указал на крылья, изображенные на стене, – нечто необъяснимое, что зацепило меня сильнее пухлой пачки денег Эллиота. Вот только он от вас не отстанет, потому что за ним стоят люди Аль-Капоне. А если за вас возьмутся они, то простым разговором дело не ограничится. Вы меня понимаете?

– Более чем, мистер Фолтон, более чем.

– Так… и?

– Передайте Эдварду Эллиоту, что я буду готов продать дом вам через полгода, если вы эти полгода поработаете моей сиделкой.

– Ну уж нет! – воскликнул Виктор. – Чтобы я – и сиделкой…

– Я думаю, что у вас хватит времени и средств для того, чтобы организовать быт умирающего старика на каких-то полгода. Так мы договорились?

Тон голоса старика был непререкаем. Виктор понимал, что спорить с ним бесполезно, поэтому опустил голову и кивнул. У него было ощущение, что ему просто не оставляют выбора, а решать вопрос физическим устранением Гринвуда Виктор как-то резко перехотел. Да и не был он никогда сторонником таких кардинальных мер, потому решал все вопросы исключительно в юридической плоскости.

– Можете подготовить договор о намерениях, и я тут же его подпишу. А затем… добро пожаловать ко мне в гости. Кто бы мог подумать! Виктор Фолтон, самый успешный адвокат Чикаго, будет сиделкой старика Гринвуда. Расскажи кому – не поверят!

– Я бы поостерегся рассказывать такие вещи кому бы то ни было, если хотите прожить в здравии эти полгода.

Гринвуд только улыбнулся и ничего не сказал. Ближайшие полгода, вероятно, станут самыми яркими за последнее время в жизни Фолтона. К тому же через три недели в город возвращается Маргарет, чем наверняка привнесет в жизнь Виктора еще больше хаоса.

Глава 10. Царь: Преображения во тьме

Ариарамн открыл глаза. Прохлада ночного воздуха пробирала до костей, заставляя кутаться в теплые покрывала, которые ему предоставил Уртаки, но они не спасали. Ночью его бросало то в жар, то в холод из-за кошмаров, поэтому сейчас царю казалось, будто бы он проснулся посреди ледяного океана. Он не был изнеженным мальчиком, однако вечера и ночи в Эламе стали действительно холодными, а когда просыпаешься мокрым от пота, холод становится словно продолжением кошмаров, липкими тисками сжимающими все тело.

Персия пылала. Жителей благословенной Парсы развесили вдоль дорог на крестах, прибив их руки и ноги большими гвоздями к толстым балкам. Царь никогда не слышал о такой казни и снова поежился, но не от холода, а от страха. Его же, Ариарамна, везли на повозке вдоль рядов людей. Его руки и ноги также были прибиты к кресту. Вокруг звучали стоны и мольбы о помощи. Он увидел своего отца Теиспа, который просил убить его. Видел сына Аршаму, который просто свесил голову, а рядом с ним Фарангис, царица Персии, рыдала и молила спасти их сына. Артиген, личный маг Ариарамна, говорил, что это освобождение душ и причина тому – его, Ариарамна, высокомерие по отношению к богам других религий, что даже великий Ахура-Мазда не смог противостоять приходу нового, единого бога, подмявшего под себя многие религии.

Ариарамна трясло. Он старался высвободиться, слезть с креста, но только терял больше сил, расширяя раны на кистях и лодыжках. Он, великий воин и царь сильнейшего государства, оказался бессилен перед новой божественной силой и теперь просто наблюдал за тем, как привычный ему мир поглощает невидимая алчная сущность. Ярость, гнев, отчаяние, страх, безысходность, ужас, неприязнь накатывали на царя и отступали снова, оставляя лишь небольшой просвет для более осознанного взгляда на происходящее.

В череде лиц родных, близких и совершенно незнакомых он увидел лицо Куроша. Он снова был столь же юн, как и во время их первой встречи в Соларисе. Молодой воин улыбался. Открытой, чистой улыбкой. Улыбался и молчал. Говорили его глаза, пристально смотрящие в глаза Ариарамна и куда-то дальше, глубже.

Курош говорил о том, что мир вокруг – это результат его действий. Он убеждал, что нет никаких богов, кроме тех, в которых человек верит. Он рассказал, что любая боль, которую испытывает сейчас Ариарамн, будь то физическая или душевная, тоже лишь плод его воображения. Царь вдруг осознал, что повозка с крестом, на котором он висел, уже давно не двигается. Вокруг суетились люди, а затем он ощутил на короткое мгновение чувство падения – это крест резко опустили горизонтально, чтобы, по всей видимости, снять его с повозки и установить на свободное место, прямо напротив Куроша.

Все это время царь молчал, проживая всю гамму эмоций, главными из которых были ощущение беспомощности и слабости. Настолько жалким и отчаявшимся он еще никогда не был. Краем уха он уловил легкий смех, который с каждым ударом сердца становился все громче. Крест наконец-то подняли в вертикальное положение, и Ариарамн без удивления увидел, как смеется Курош. Затем его смех перешел в безудержный хохот, который, как волны, накатывал, врываясь в сознание. Он отдавался болью в кистях и лодыжках, взрываясь яркими всполохами при каждом ударе тяжелых молотов, вбивающих крест глубже в землю.

Затем к Курошу присоединились и остальные: смеялась его любимая Фарангис, его сын, личный маг, отец, а также десятки и сотни людей на крестах вдоль дороги, которая начиналась где-то за горизонтом и так же за другой горизонт уходила – нескончаемая череда жизней, нескончаемая череда душ, которые смеялись громко, надрывно, беспощадно.

Крест наконец-то установили, и с последним ударом молота оборвался чудовищный смех. Царь думал, что это длилось вечно, и испытал опустошение, когда смех и удары прекратились. Ариарамн поднял глаза на воина, которого уже ненавидел всем сердцем, и увидел, как из его глаз текут алые слезы, а из уголков рта – пузырящаяся кровь. Лицо плавилось, изменялось, при этом все-таки сохраняя неуловимые знакомые черты. А потом Курош заговорил:

– Кто ты, царь Парсы? Ответил ли ты себе на этот вопрос? Ты царь? Отец? Муж? Сын? Правитель большой империи? Военачальник? Любовник? Бог? Чья-то фантазия? Ты так и не ответил себе на этот простой вопрос: «Кто есть истинный я?» – Курош снова зашелся диким смехом и продолжил: – Правитель, идущий по пути в небо, должен размышлять о себе, постоянно задаваясь этим вопросом, рисовать мысленные картины, узрев, что окружен большим миром, центром которого он является. Только тогда он сможет по-настоящему познать и этот мир, и себя в нем.

Курош зашелся приступами кровавого кашля, а затем продолжил, и с каждым словом его голос гремел все громче:

– Я есть тело? Я есть ум? Я есть чувства и эмоции? Я есть сознание? Я есть? Оно существует? Я – бессмертно, не убиваемо, вечно? Ни меч, ни огонь, ни копье, ни вода, ни стрела, ни воздух не способны принести вред мне. В любой ситуации, при любом положении дел ты способен улыбаться и наслаждаться проживаемым опытом. Настоящее счастье у того человека, который познал свое начало в полной его красоте и величии. Все вокруг является иллюзией, которую создает лишь одно существо. И это существо…

На последних словах голос Куроша гремел, словно гром, предвещающий сильнейший дождь, и вдруг резко оборвался, потому что Ариарамн проснулся.

– Все вокруг является иллюзией, которую создает лишь одно существо, и это существо… – повторил царь последние слова, очутившись в башне дворца в Сузах.

Он сполз со своего ложа и, содрогаясь от холода, принялся возносить молитвы Ахура-Мазде и Митре. Он решил, что чем-то прогневил всесильных богов – вероятно, тем, что уже давно не обращал к ним своего взора. Его продолжало трясти от холода и липкого страха, который заливался тягучими потоками в каждую часть тела, словно вязкая жижа заполняла все без остатка. Ариарамн упорно молился, продолжая держать в голове последние слова Куроша: «Все вокруг является иллюзией, которую создает лишь одно существо, и это существо… Все вокруг является иллюзией, которую создает лишь одно существо, и это существо… Все вокруг является иллюзией, которую создает лишь одно существо, и это существо…»

Ариарамн был уверен, что знает ответ. Он предан и верен только одному богу – Ахура-Мазде и его верному помощнику Митре. Для царя нет других богов ни на земле, ни на небе, ни в огненных чертогах, ни на дне морском, ни на других неведомых территориях, ни во снах.

Закончив возносить молитвы, Ариарамн ощутил, как озноб бьет еще сильнее, заполнив все тело. Мысли и молитвы не помогали, поэтому он встал и начал ходить из угла в угол по каменному полу своей высокой темницы, заставляя тело двигаться. Холод камня отдавался в ногах, обжигая их. Царь снял со своего ложа одно из покрывал и кинул его на пол. Ощущение меха животного стопами тут же немного улучшило настроение. Ногам стало мягко и словно теплее. Во всяком случае, холод камня перестал терзать ступни.

Покрывало было небольшим, и ходить по нему долго оказалось некомфортно. Царь ощутил себя овцой, которая мечется в маленьком загоне из стороны в сторону. А кем он, собственно, является, сидя в этой башне? Овца и есть. Или скорее дикий сокол с подбитым крылом, которого мастер-сокольник выходил и посадил в клетку на потеху праздно шатающейся публике.

Ариарамн постоял некоторое время в раздумьях, а затем опустился на пол и начал отжиматься. Его мышцы, забывшие на какое-то время о тренировках, начали напрягаться, вытягивая энергию вместе с кровью из других частей тела. Дыхание участилось. Отжавшись до предела столько, сколько он смог, царь встал, тяжело дыша, и вдруг осознал, что улыбается. Если так можно сделать с руками, то и с ногами можно сделать то же самое! Вслед за отжиманиями последовали приседания. Каждое движение отдавалось болью в поврежденной ноге, но она не шла ни в какое сравнение с тем наслаждением и теплом, которые человек ощущал в движении. Эти чувства приходили на смену холоду и страху. Царь улыбался, не сдерживая своих эмоций.

Свет от высокой луны лишь слегка проникал в темницу, поэтому Ариарамн почти не видел пространство, но ощущал его. Он ощущал, как руки и ноги немного налились силой после физической работы, но в спине и груди оставалась какая-то тяжесть, словно холод ушел из этих частей не до конца. Недолго думая, поддавшись какому-то внутреннему импульсу, царь лег на покрывало и начал тянуться телом в разные стороны, интуитивно следуя его подсказкам. А потом вспомнил, как в детстве один старый воин из личной охраны его отца Теиспа показывал ему несколько упражнений на растяжку. Царь принялся их делать, все лучше ощущая свое тело, чувствуя, как оно пробуждается от многодневного сна и бездействия.

Сначала это были динамические упражнения, но, постепенно замедляясь, Ариарамн стал ощущать, что дело не в том, как быстро он выполняет их, а насколько включен в процесс. Вдруг он остановился, замер и простоял в одной позе какое-то время, наблюдая за своим дыханием. Он видел свое тело словно со стороны, говорил с ним, чувствовал, как мышцы и связки растягиваются, высвобождая целые сгустки энергии.

Но много внимания забирало частое дыхание, поэтому он стал внимательно дышать, делая намеренные глубокие вдохи и выдохи. Дыхание выровнялось, и через некоторое время дышать стало проще. Ариарамн отпустил этот процесс, больше не погружаясь вниманием внутрь, и с удивлением обнаружил, что его сознание очистилось, стало более ясным и острым.

Раньше такое он ощущал после жестких тренировок со своими мастерами, хорошей битвы или секса. Но длилось оно недолго, быстро проходя и оставляя после себя опустошение. И вот теперь через простую растяжку, упражнения и дыхание Ариарамн достиг этого состояния и отметил для себя, что стоит посвящать этому больше времени, делать такие упражнения каждый день.

Довольный собой, царь сел у окна и просто начал смотреть на спящие Сузы, думая над словами Куроша из своего странного сна: «Все вокруг является иллюзией, которую создает лишь одно существо, и это существо…» Ариарамн интуитивно прикрыл глаза и продолжил снова и снова мысленно повторять эти слова. Его разгоряченное тело расслаблялось, отдавая тепло холодному пространству, и как-то неявно царь ощутил этот процесс. Он видел свое дыхание, размеренное и спокойное, чувствовал воздух, ощущал чистоту сознания, наблюдая за тем, как его тело все сильнее успокаивается, словно затягивая царя в это спокойствие. Это не было сном, но очень его напоминало.

Царь открыл глаза и посмотрел на темный, еще спящий мир. Как будто бы краски стали ярче, а зрение – четче. Он видел больше предметов вокруг, а тишина и холод его больше не мучили. На душе было неспокойно, но и там Ариарамн нашел ростки спокойствия и силы. Он зацепился за них и просто сконцентрировался, ощущая, как под его внутренним взором эта сила растет, ширится. Его положение уже не казалось ему таким плохим, и эта башня больше не была холодной. Вероятно, на какое-то время она станет его домом.

– Что ж, значит, надо научиться любить этот дом, – сказал Ариарамн и вдруг осознал значение фразы Куроша из своего сна. – Ведь все вокруг является иллюзией, которую создает лишь одно существо, и это существо Я.

Глава 11. Адвокат: Необычная реальность

Виктор стоял и смотрел на рисунок крыльев на стене, пока его не вывел из задумчивости голос старика Гринвуда:

– Любуешься?

– Да как вам сказать… Просто смотрю. Странные они какие-то. Вроде бы знакомые, но точно уверен, что вижу их впервые. Ерунда какая-то!

– Нет, сынок. Это не ерунда. Веришь ты в это или нет, но есть у нас другие жизни, в которых мы были совсем иными персонажами. Возможно, ты был красоткой из квартала красных фонарей в Амстердаме и внизу спины, прямо там, где она соприкасается с… ну, ты понял. Так вот, именно там, возможно, и была татуировка этих крыльев. Или ты был клиентом, безответно влюбленным в…

– Гаррисон, я вот не пойму, вам недостаточно того, что вы меня подвязали в непонятную авантюру с вашим домом, так еще и травите истории сомнительного содержания?

Фолтон посмотрел на Гринвуда, глубоко вздохнул и спросил:

– А вы что, в Амстердаме бывали?

– Довелось.

– И как там?

– Как и везде в самых злачных местах этого умирающего мира: сигареты, виски и шлюхи.

Виктор посмотрел на Гринвуда несколько иначе. Этот старик был кем-то или чем-то большим, чем… обычный старик. Он тоже словно напоминал кого-то, только Фолтон не мог понять, кого именно. Словно этого человека он уже видел когда-то, только очень и очень давно. Может, он был как раз одним из персонажей прошлой жизни…

– Каким ветром вас занесло в Амстердам?

– Под парусами который. Я долгое время ходил на британских торговых судах по всему миру. Довелось побывать и в Голландии. А как же матросу не побывать в квартале красных фонарей, если он оказался в Амстердаме? Вот помню случай…

– Давайте в другой раз. Правда, интересно будет послушать ваши истории о квартале красных фонарей и морских путешествиях, но, кроме сиделки, я еще подрабатываю на полставки самым востребованным юристом Чикаго.

– Шутить изволите, сударь.

– Надо же себя как-то развлекать в обществе сумасшедшего моряка, который рискует перейти дорогу мафии и втянуть в эту авантюру еще и меня.

– Как-то уж ты, Виктор, слишком пессимистично настроен.

– Для вас пессимистично. Для меня же это здравый взгляд на вещи.

Гринвуд ничего не ответил, а просто надел шляпу, оперся на трость и сказал:

– Долго тебя еще ждать? Я уже готов ехать, а не байки травить.

Виктор скрипнул зубами, но смолчал, ведь с первых мгновений общения старик ему понравился. В нем была какая-то жизнь. Просто Фолтону оказалось непривычно общаться так… свободно. Он отвык от такого непринужденного диалога, но в такой приятельской словесной пикировке с Гаррисоном неожиданно для себя нашел отдушину для выхода напряжения всех последних дней. Или даже лет? За все годы притворства и игры важного, надутого адвоката, готового решить любой юридический вопрос, так свободно он чувствовал себя только с Маргарет. Как и с ней, с отставным моряком Виктор мог быть собой, а не казаться кем-то, лишь бы… угодить сильным мира сего, произвести впечатление, втереться в доверие.

Общение с важными персонами Чикаго и всей Америки, конечно, не подразумевало вранья, так как тайное в любой момент могло стать явным. И что самое интересное, оно вылезало всегда в самый неподходящий момент. Вместе с тем любое неосторожно сказанное слово могло быть использовано против человека, и Виктор Фолтон, зная это очень хорошо, ловко применял это и при общении с судебными органами, и при «мирных договоренностях» в пользу заинтересованных клиентов. Человек никогда не узнает, когда, кто и где услышал его слова и когда, кто и где применит это оружие против него. Кстати, нередко знание конфиденциальной информации приводило к летальным исходам. Так что нелетальным оружием информацию можно было назвать с большой натяжкой.

Фолтон вышел из дома старика и пошел к машине, полушутливо открыл дверцу и дождался, пока Гринвуд влезет в паккард, затем захлопнул дверь и, обойдя автомобиль, сел на водительское место.

– Куда изволите, сударь? – спросил Виктор. И ведь Гаррисон ответил ему!

– Едем в военно-морской госпиталь на Великих озерах. Знаешь, где это?

– Куда-куда?

– Заодно и уши проверим. И мозги. Неужели ты меня не услышал?

– Это же весь город надо пересечь! – в негодовании сказал Виктор.

– Отлично! Значит, дорогу ты знаешь. Трогай!

Виктору вдруг осточертела эта игра. «Что это за дичь тут происходит? Да я и сам хорош! В своем вообще уме? Работать у старика сиделкой, возить его через весь город. И не куда-то, а в военно-морской госпиталь США!»

Конечно, среди военных Виктор Фолтон был вряд ли известен. Его знали в узких кругах чикагской бизнес-среды. Но всякое бывает. Вдруг кто-то обратит внимание, что Виктор стал тесно общаться со стариком Гаррисоном Гринвудом, а затем крутится в районе базы ВМС США и заезжает в военно-морской госпиталь. Появятся вопросы. Будут интересоваться и подозрительно посматривать на Виктора, а там и до нелицеприятных слухов и сплетен может дойти, которые могут попасть не в те уши.

Паккард тронулся с места и бодро покатил по чикагским улицам. Гаррисон молчал, да и Виктор не горел желанием заговаривать. Так прошло полчаса, когда Гринвуд вдруг неожиданно спросил:

– Служил?

– Нет, ума хватило обойти армию стороной.

– Что бы ты понимал в этом! – в сердцах сказал Гринвуд, отвернулся ненадолго, а затем пристально посмотрел на Виктора: – Тебе нравится та жизнь, которой живешь?

– А вы как думаете? – вопросом на вопрос ответил Виктор.

– Однозначно нет! – сказал старик.

– Однозначно? Это еще почему?

– Просто ты не видел выражения своего лица, когда смотрел на крылья и соглашался на должность сиделки. Ощущение было, будто ты вынырнул с глубины на последних крохах воздуха, а затем сделал глубокий вдох полной грудью, чувствуя, как по телу растекается жизнь…

– Книги пишете на досуге?

– Я моряк! Хорошая история и забористые выражения у меня в крови. Хорошую историю я тебе уже продемонстрировал. На очереди забористое выра…

– Охотно верю, давайте без ругательств! – рассмеялся Виктор.

– Другое дело! Тебе идет смеяться, а то ходишь как надутый индюк.

Виктор, продолжая улыбаться, покачал головой. Ему все больше нравился этот старик, даже несмотря на то что периодически в нем брало верх раздражение. Адвокат не знал, куда приведет его эта история, но решил не сопротивляться и довериться происходящему. В общем-то, если посмотреть откровенно, то он ничего, кроме финансового достатка и положения в обществе, не потеряет, если вдруг что-то пойдет не так. А вот впечатления от такого открытого и честного общения со стариком Гринвудом останутся с ним навсегда. Даже смерти будет не под силу их забрать.

Паккард подкатил к контрольно-пропускному пункту. Гринвуду дежурный младший офицер махнул рукой как старому знакомому и с недоверием посмотрел на Виктора.

– Все нормально, младший лейтенант Харрис. Это свой человек и мой большой друг. Мы с ним будем периодически навещать парней. Он свой, отслужил несколько лет в Кэмп Грант в Иллинойсе.

Взгляд лейтенанта изменился, и в нем появилось уважение. Он кивнул Виктору.

– Зачем вы его обманули?

– Мне нужно, чтобы тебя здесь считали своим, иначе ты не сможешь свободно привозить меня сюда, когда мне это потребуется.

– А зачем вам сюда приезжать?

– Я занимаюсь реабилитацией военных после тяжелых ранений и несчастных случаев. Этим парням необходимо вернуться в общество. Многие из них не такие, как ты, любят служить своей стране, и им трудно встроиться в гражданскую жизнь. Поэтому для них ранение, несовместимое с продолжением службы, становится целым испытанием. Это странно, ведь каждый из них понимает, что может в любой момент отправиться на задание и не вернуться. Они готовы к смерти, но совершенно не готовы к жизни после службы или ранений. Смотри на них, пропитывайся ощущением долга и чести. А завтра поедем в институт паллиативной заботы. Там тоже есть много людей, нуждающихся в твоем внимании.

– Мистер Гринвуд, – официально обратился к Гаррисону Виктор, – но зачем мне это?

– Чтобы спасти свою душу, – серьезно ответил Гаррисон.

Между мужчинами повисло молчание. Виктор глубоко задумался, насколько кардинально начинает меняться его жизнь с момента встречи с этим стариком, а ведь сегодня только второй день их знакомства. Может, именно это ему и было нужно? Может быть, не роскошь, не высокие приемы, не положение в обществе и признание, не бизнес-клубы, а именно вот такое непринужденное общение?

Тем более будущее в тумане. США накрыл Черный вторник, и вот уже несколько лет вся страна живет в состоянии неопределенности. Да и в мире происходят непонятные события. Не успела отгреметь Первая мировая война, как мир находится на грани нового противостояния. Да, новый виток глобальных проблем происходит в далекой Европе, но пожар тех событий может охватить весь мир.

– Пойдем! – сказал Гаррисон, вылезая из паккарда.

Гринвуд провел Виктора за собой в госпиталь. Они прошли по стерильно чистым коридорам и вошли во двор госпиталя.

– Присядь-ка здесь, – скомандовал Гаррисон, указывая на скамью недалеко от площадки для реабилитации, а сам направился к группе военных. Виктор не осмелился ослушаться и присел на скамью.

Фолтон смотрел, как Гаррисон приблизился к высокому мужчине, который, тем не менее, казался ниже ростом из-за того, что сильно сутулился и словно старался спрятаться. На его лице отражалась боль. И не физическая, а скорее душевная. Вместо ноги – протез.

Занятие началось с легких упражнений. Военный делал шаги, словно заново учился ходить. Вместо топота ног по палубе военного корабля и зычных команд командира экипажа звучали беззвучные шаги и мотивирующие фразы физиотерапевта, которым оказался Гринвуд. Виктор смотрел, как люди работают парами: пострадавший и физиотерапевт. Таких пар было пять. Физиотерапевты создавали атмосферу мотивации и поддержки для людей, потерявших конечности и возможность служить своей стране на поле боя.

Виктор вдруг увидел Гаррисона Гринвуда совершенно в другом свете и посчитал его чуть ли не святым. А чем занимался он, Виктор, каждый день? Помогал отжимать земли и недвижимость? Покрывал нечестных предпринимателей и откровенных бандитов? Гнался за высоким чеком?

В груди разрасталось чувство. Непонятное, необъяснимое, странное. Виктор словно ощутил себя сидящим в темнице своих собственных привычных убеждений и не мог понять, как оттуда выбраться. Прогулка вокруг озера с подопечным Гринвуда стала естественным продолжением работы старика. Виктор невидимой тенью последовал за ними. Каждый шаг для офицера становился маленькой победой над болью и утратой. На фоне яркого полуденного солнца теперь уже бывший кадровый военный осваивал новый способ передвижения и жизни, пока Виктор осваивал чувства, незнакомые ему ранее. Фолтон восхищался этим человеком. Восхищался он и Гринвудом. И неожиданно почувствовал к себе презрение.

Обратно домой к Гринвуду они ехали молча. Гаррисон восстанавливался после общения с Фрэнком Уолшем, который потерял ногу по глупому стечению обстоятельств и теперь вынужден довольствоваться жалкой пенсией и записью в медицинской карте: «Не годен для продолжения военной службы». Виктор думал, что он не годен для продолжения привычной жизни. Все воскресенье насмарку. Черт бы побрал тот день, когда в его кабинет вошел этот надутый обувной индюк Эллиот и дал поручение разобраться с Гринвудом.

Глава 12. Царь: Сатья[10]

Царь Парсы, ты должен знать, что я, Уртаки Первый, не тот правитель, который все время сидит на троне и раздает указания. Я рожден воином и буду рад однажды скрестить с тобой клинки в дружеском поединке, чтобы выяснить, кто сильнее – ты, истинный сын Персии, или я, правитель Эламского царства. Однако мое царство хоть и не самое могущественное, но обладает богатой историей и культурой, которые я ценю выше военных побед. Ты же пришел на наши земли, ничего не зная о нас, желая поработить, уничтожить или сделать частью Персии. Ответь мне, царь Персии, почему ты пришел на наши земли именно сейчас?

Ариарамн внимательно слушал эламитского царя. С момента поражения при Сузах прошло уже шесть месяцев, и только сейчас Уртаки впервые пригласил его для приватного разговора. Что это: желание продемонстрировать свою власть и выдержку или эламитский царь настолько занят, что не смог уделить время своему высокородному пленнику?

Перс помолчал, собираясь с мыслями, а затем решил ответить прямо и заговорил:

– В один из дней до меня дошли вести, что на западных рубежах Персии бесчинствуют разбойники. Они нападали и грабили наши поселения. Эти разбойники носили эламитские одежды. Сначала я не поверил, ведь между нашими государствами существует мирный договор, заключенный моим отцом, достопочтенным Теиспом, и твоим отцом, царь Уртаки. Однако тревожные вести продолжали приходить. Я это воспринял как личное оскорбление и оскорбление памяти моего отца, который никогда не нарушал данного им слова и заключенного соглашения. Мне регулярно приносили доспехи, шлемы и мечи эламитских воинов. Никаких сомнений в том, что это были именно твои люди, у меня не было. К тому же нам, царям Персии, Элам давно казался лакомой территорией, которую пора сделать частью великой Персии.

Уртаки серьезно смотрел на Ариарамна, внимательно слушая своего собеседника, но на последних словах его губы все же тронула легкая улыбка:

– Значит, вавилоняне оказались правы, убеждая меня в том, что ты захочешь отомстить за нанесенное оскорбление. Неужели люди так предсказуемы? Пусть даже эти люди очень тесно общаются с богами. Почему же твой бог не дал тебе сигнал, что здесь ты потерпишь неудачу?

Ариарамн вспомнил приход старца и понял, что Уртаки более мудр, чем мог показаться на первый взгляд. Он задавал вопросы, а не бросался пустыми речами. Эламу в кои-то веки повезло с правителем. Однако…

– Мне были знаки и видения. Я видел падение Элама, – выдал свои желания за пророческие видения Ариарамн. – И все это происходило на моих глазах. К тому же я не собирался терпеть унижение с каждой уничтоженной персидской деревней и поселением. Даже если бы предсказание оказалось неблагоприятным, рано или поздно я пришел бы в Элам. И если бы не предательство моего трусливого брата Кира, сейчас я сидел бы на этом троне, а ты, мудрый Уртаки, проводил бы дни в той самой башне, которую мне так благородно выделил.

Уртаки улыбнулся. Он видел вспыльчивость более молодого перса и понимал, что так бы и было, как он говорит. Но вавилонское золото и мощь трех объединенных армий перевернули расклад сил в битве при Сузах с ног на голову, не позволив воплотиться мечтам персидского царя.

– Благодарю тебя за откровенность, царь царей. Тогда вот и тебе моя ответная откровенность. Я давно вынашивал план захватить часть персидской территории и для этого готовил армию. Это по моему приказу эламитские воины приходили к западным персидским территориям. Меня поддержали Вавилон и Мидия, и мы создали военный и политический союз против Персии. Я понимал, что в будущем Персидская империя будет только разрастаться и усиливаться, поэтому не мог ждать, когда ты сам придешь ко мне. Лучше было играть по своим правилам, чем ждать, когда грозный Ариарамн нагрянет, чтобы установить свои порядки. Но неужели твои люди, которые, я уверен, в бесчисленном множестве обитают на эламитских территориях, не сообщали тебе о приготовлениях и планах Элама?

– Сообщали, – снова покривил душой Ариарамн. – Но сколько бы ты ни готовился к войне с Персией, ты был не в силах противостоять всей мощи персидской армии. У тебя был бы шанс одержать локальные победы, если бы ты объединился с соединенными аравийскими племенами и скифами, но эти народы слишком непредсказуемы и дики, чтобы с ними о чем-либо договариваться.

– В твоих словах я слышу высокомерие, царь Персии.

– Возможно, – начал распаляться Ариарамн. – Однако я чтил традиции и договоренности наших отцов. В этом также была твоя сила. Во всяком случае, на время твоего и моего правления. Но ты решил сыграть на упреждение и, признаю, не без доли везения победил. Цена вопроса для тебя оказалась слишком велика, на мой взгляд. Возможно, я совершил ошибку и Элам стоило бы завоевать в первую очередь. Я оказался слишком занят восточным направлением и войной с Бактрией, Гератом и народом дравидов. Но ты сам обратил на себя мой взор набегами на западные территории.

– Как я и сказал, ты оказался предсказуемым, царь Персии.

– Предсказуемым? – повысил голос Ариарамн. – Это долг любого сильного и достойного правителя. Знакомо ли это эламитским правителям, я не знаю. Но…

Ариарамн вдруг понял, что ступил на опасную территорию, оскорбляя Уртаки в его же тронном зале перед взором стражи и слуг, поэтому решил смирить свой пыл и не говорить всего, что думает про Элам и эламитского царя.

– …но ты, царь Уртаки, выглядишь мудрым человеком, поэтому, я уверен, понимаешь, о чем я говорю.

Уртаки кивнул.

– Я благодарю, что ты привел ко мне так много рабов, Ариарамн. Теперь твои бессмертные умирают на рудниках и при строительстве храмов во славу наших богов. Завтра мы отправимся к главному храму Элама. Мне понравилась наша беседа и твоя открытость. Мне не хватает в моем окружении таких людей, как ты.

Ариарамн понял, что это была не просьба и не предложение, а прямой приказ, который он сам мог бы отдать человеку более низкого положения. И он также видел, что Уртаки делает это намеренно и осознает, что Ариарамн понимает происходящее.

«Достойный собеседник. Достойный соперник», – думал персидский царь, возвращаясь в свою темницу в башне.

Ариарамн полюбил одиночество, и в тот самый момент, когда его постигло это чувство, эламитский царь начал с ним общение и решил показать строящийся храм. Совпадение? Или это высшие силы проверяют перса на прочность, принятие, доверие? Но что он должен осознать? Для чего все эти совпадения и знаки?

Вернувшись в башню, Ариарамн впервые за все время начал делать свою практику днем, а не по утрам, чтобы согреться и привести голову и тело в бодрое состояние. С того дня, как царь сделал упражнения и растяжку впервые, он начал уделять им время каждый день, чтобы держать тело в тонусе, а голову ясной.

Через слуг и книги царь изучал культуру Элама, а также добывал любые знания, до которых мог дотянуться. А что ему еще оставалось делать в заточении? Только учиться или предаваться размышлениям. Этим он также регулярно занимался, но пытливый ум требовал все новых знаний.

Нога перестала болеть, а тело от утренних занятий окрепло, и царь был уверен, что сейчас сможет выстоять и даже победить в поединках с лучшими воинами Персии. Поэтому дружеской схватки с Уртаки он не боялся. Но было нечто такое, что, казалось, Ариарамн упускал из виду. Физические нагрузки стали ему надоедать, и он просто делал их, потому что хотел согреть тело по утрам и оставаться в тонусе. А что дальше?

Вопросы в голове стали возникать все чаще. Последние дни Ариарамн провел в раздражении, которое перемешивалось со страданиями из-за положения невольника. Эти дни были полны отчаяния и борьбы. Царь чувствовал, как одиночество пытается поглотить его. Но больше одиночества его угнетало бездействие, которое, словно темная бездна, засасывало без возможности увидеть свет.

«Может, было бы лучше, если бы меня казнили? Для чего я живу? Куда ведут меня боги?» – на последнем вопросе Ариарамн остановился и понял, что боги действительно ведут его. Он не знал, куда и зачем, но если бы царь Персии был больше не нужен этому миру и богам, он пал бы в бою под Сузами от стрелы или ловкого удара мечом или не выжил бы после ранения в ногу, лежа в холодной и промозглой эламитской темнице. «Значит, у богов есть на меня свои планы» – эта мысль придала сил, и у Ариарамна появилось осознание, что ему есть для чего жить, даже если сейчас он совершенно не понимал, для чего именно.

После первого разговора с Уртаки Ариарамн снова оказался в своей башне, как и многие дни до этого. Раньше в основном он читал, продумывал план побега или просто предавался бессмысленному созерцанию того, что происходило в Сузах. Но сегодня он почувствовал тягу к дневным практикам.

Утреннее солнце уже вовсю хозяйничало в башне, и Ариарамн сразу же начал тренировки с отжиманий и приседаний, чтобы затем перейти к простой растяжке, которая удивительным образом бодрила и наполняла его. Странно, но только когда он читал, познавая что-то новое, или работал с телом, он чувствовал себя более живым и его восприятие плена менялось на благодарность за возможность уделить время познанию мира и укреплению тела.

Сегодня по своему обыкновению после физических упражнений Ариарамн сел у окна и начал наблюдать за жизнью города, но то и дело мысли отвлекались на поднимающееся внутреннее раздражение от бездействия. Удовлетворение от практик прошло, словно его смыло морской волной. Снова наступило недовольство положением, в котором оказался царь, утренней беседой с Уртаки и необходимостью выслушивать хвастовство эламитского правителя о самом великом храме.

Ариарамн по обыкновению старался отогнать непрошеные мысли и эмоции, но сегодня у него никак не получалось это сделать. Его нутро взбудоражил разговор с правителем Элама. В мыслях появились ожидания от предстоящих бесед, переживания о том, что он увидит своих подданных, трудящихся на строительстве храма в статусе рабов, а также накатывающее недовольство собственным положением. Он чувствовал стыд? Вину за то, что не справился, пусть даже с тремя армиями? Возможно. Но было и нечто более глубокое, вязкое, противное.

Царя Персии неожиданно снова охватила злость на предателя Кира, позарившегося на вавилонское золото, испугавшегося пасть в достойном сражении и теперь восседавшего на персидском троне. Если только каким-то чудом Ариарамн доберется до брата, он снесет его трусливую голову с плеч и бросит ее на съедение шакалам.

Сердце учащенно билось, внимание металось от одной мысли к другой, и Ариарамн понял, что близок к тому, чтобы в этом бесконтрольном безумии выпрыгнуть из башни навстречу каменной кладке эламитских улиц или крышам домов. Либо просто кричать, орать, крушить голыми кулаками камень башни, только бы выплеснуть всю ненависть, которая неожиданно проявилась в нем.

Царь отошел от окна, походил как загнанный зверь по своей высокой темнице, а затем, поддавшись какому-то наитию, устроился на пледе напротив стены, закрыв глаза и скрестив ноги в комфортной позе. Образы продолжали приходить, мысли путались, сердце стучало громко и сильно, словно стремилось разорвать грудь и вырваться на свет этого мира.

Ничего не помогало, и тогда царь просто начал смотреть на стену, упорно вглядываясь в нее, словно желая прожечь, пробить дыру одним лишь взглядом. На мгновение негативные мысли отступили, но стоило Ариарамну потерять концентрацию, как они вернулись с удвоенной силой. Он начал прыгать взглядом с одного камня стены на другой, не зацикливаясь долго на одном и не давая возможности самому себе снова сконцентрироваться на приходящих мыслях. А затем он увидел нечто, что зацепило его внимание и вызвало эмоцию, которая сильно отличалась от раздражения. Это был интерес.

Ариарамн встал, подошел к стене и увидел, что на одном из камней было бережно выцарапано – 

– Кто жил в этой башне до меня? – спросил Ариарамн у слуг, через пару часов принесших ему снедь для удовлетворения голода.

– Старец, – коротко ответил молодой эламит.

– Как звали его?

– Манас.

Ариарамн задумался, произнося имя старца про себя: «Манас». Веяло от него какой-то силой, мудростью и одновременно простотой. Когда слуги уже собирались уходить, царь вышел из оцепенения и окликнул их снова:

– Знаете ли вы, что написано здесь, на стене?

Эламиты стояли и переминались с ноги на ногу, когда один из них, молодой человек, заговорил:

– Я не знаю, господин, но я слышал, как старик часто повторял одно слово.

– Что? Что это было за слово? – в нетерпении спросил Ариарамн.

– Сатья, – ответил эламит.

– И что оно означает? Ты спрашивал? Знаешь? Или, может, старик говорил? – в еще большем нетерпении спросил персидский царь.

– Да, я как-то спросил у него, что означает слово, которое он постоянно повторяет. И он ответил, что сатья – это реальность.

Глава 13. Хирург: Еще скальпель

Почему он здесь? Что его занесло в эти края? Романтика? Или желание вырваться за пределы страны, которая все еще оставалась закрытой для новых взглядов, убеждений, идей? Он был новатором, творцом, изобретателем, художником в мире хирургии. Ему было душно под всевидящим коммунистическим оком. Поэтому с первой же возможностью для большой родины его не стало, потому что он уехал в Восточную Германию.

Андреас Гауэр, а для своих – Андрей, был простым парнем, который родился аккурат перед большой войной в маленьком сибирском городке. Сюда война не докатилась, однако город жил нуждами армии. Отец сгинул на Восточном фронте, и мать тащила четырех детей сама. Андрей оказался самым младшим и самым ненужным, брошенным, забытым. Мальчик был предоставлен самому себе. Тем удивительнее, что в школе он стал круглым отличником, а затем с отличием окончил и Новосибирский ордена Трудового Красного Знамени медицинский институт.

Андрей оказался очень заметным, даже выдающимся студентом, а затем стал таким же специалистом. Талантливого кардиохирурга быстро заметили в коммунистической Первопрестольной. Итог: в тридцать лет он жил в центре Москвы, ездил на личном автомобиле и лечил первых лиц страны и города.

К 35 годам он про себя думал, что в профессиональном плане жизнь удалась, даже несмотря на зависть и нелюбовь коллег и в целом его крайне сложный характер как человека. А вот о счастье в личной жизни он даже не мечтал: сын от первого брака, недавний развод и осуждение окружающих. Хотя и на работе его прямота и несдержанность порой могли сыграть с ним злую шутку, но пока все более или менее обходилось. Однако неудивительно, что в определенный момент неосторожно сказанное им слово встало костью в горле одного высокопоставленного чиновника, который стал создавать трудности в жизни Андрея.

Благодаря своему авторитету и знакомствам в широких кругах, Гауэру удавалось сдерживать негатив обнаглевшего чинуши, который так и норовил вставить палки в колеса деятельности Андрея. От того, вероятно, у других светил науки и медицины уже были «свои» клиники и кафедры, а вот Андрей пока все еще ходил в статусе подающего надежды. Ему было плевать. Он любил свою работу и не собирался мириться с самодурством отдельно взятого человека. А ведь Андрей просто высказал свою профессиональную точку зрения, которая сильно не понравилась ушам чиновника. Гауэр раньше даже и не знал о его существовании, и слова сказаны были не лично про него, а про всю систему здравоохранения в целом. Но все сложилось так, как сложилось, – не лучшим образом. Во всяком случае, Андрею так сначала показалось.

Он вспомнил ту речь, которая разделила его жизнь на «до» и «после»: «Я кардиохирург с именем, которое известно на весь Советский Союз, но что это меняет? Ничего! Да и почему вообще хоть что-то должно зависеть от статуса моего имени? Речь идет о жизнях людей! Почему жизнь старика на высокой должности ценнее жизни маленькой девочки? Я не только хирург, но еще и Человек. Этот чиновник дождался своей очереди, не сдох. Да я и не дал бы ему».

Андрей оглядел стены небольшого свердловского госпиталя. В город его доставили спецбортом для экстренной операции у двух пациентов: ребенка и одного местного чиновника. При этом девочка случайно попала в список планируемых операций, так как ради нее вряд ли хирурга повезли бы из Москвы – так бы и умерла от своей сердечной проблемы, или какой-то местный хирург все-таки проявил бы смелость или глупость, чтобы сделать операцию без должной квалификации и уверенности. Как бы там ни было, оба пациента – и девочка, и чиновник – оказались нетранспортабельны, а Гауэр оказался единственным, кто решился на срочный перелет и взял на себя ответственность сразу за два тяжелых случаях. Местные кардиохирурги были не в состоянии справиться с проблемой, а другие светила медицины были крайне заняты своими текущими слишком важными пациентами. Лишь Гауэр оказался под рукой. К тому же многие знали, что он всегда включался в разные авантюры, которые словно проверяли его мастерство и умения.

Андрей сделал так, что операцию чиновника сдвинули на несколько дней. Возмущений было много, ведь он оказался чьим-то родственником из Москвы. Тем же спецрейсом доставили все необходимое оборудование, которого не было в Свердловске. Но вот у ребенка, который лежал в соседнем госпитале в кардиохирургическом отделении, родственников в Москве не оказалось.

Девочке необходимо было делать операцию в первую очередь, поэтому, наплевав на все бюрократические препоны, Гауэр просто взял и перевез в экстренном порядке девочку в свердловский госпиталь. Крику было со всех сторон, из всех щелей. Но Андрей привык прогибать этот мир под себя, когда что-то шло не по его плану. Конечно, ему приходилось действовать в рамках системы определенного ценностного кода, который, откровенно говоря, он не всегда разделял. Скорее чаще не разделял. Но приходилось все-таки его учитывать, иначе было не выжить. Он успешно провел операцию на сердце маленькой девочке, а вот операция местного чиновника прошла с осложнениями. Естественно, появилось множество «докторов медицинских наук», которые точно знали, почему появились осложнения.

Местные «доктора» из администрации области проявились во всей красе. К ним присоединились и «настоящие» кардиохирурги, которые не смогли сделать операцию без привлечения врача из столицы. Медицинским светилам Андрей закрыл рты быстро, жестко и одной фразой: «Если вы такие умные, какого хрена сами операцию не сделали?»

«Доктора» еще покричали тихо, шепотом, за спиной, мол, оборудования нет и слишком велик риск, но за пару дней выдохлись и не решились продолжать наседать на Андрея, так как крыть им было в общем-то нечем. С «докторами» из администрации было сложнее. Особенно рьяно проявлялся некий Михаил Аркадьевич Разгадов, сотрудник центрального КГБ.

Андрею было плевать и на него, и на других рвачей разной масти, и, в общем-то, другие довольно быстро отстали от хирурга, понимая, что за ним наблюдают пристально из самой столицы. А вот Разгадов останавливаться не собирался. Достал он Гауэра по самые гланды, да так, что Андрей периодически снимал стресс бутылочкой чего-то крепкого. При этом он не был большим ценителем чего-то конкретного – главное, чтобы выжигало внутренности и вместе с ними мозги.

Гауэр был двинутым по части кардиохирургии и медицины и так же сильно, до зубовного скрежета и изжоги, терпеть не мог гэбистов и прочих персонажей полумифических отделов. Разгадов же был самым настоящим собирательным образом оперативника неопределенного звания, выискивающего заговоры на каждом шагу.

– Андрей Вольфович, вы хирург. Я ценю вашу профессиональную деятельность и авторитет в медицинских кругах, хоть вас и считают несносным и высокомерным человеком. Но стоит признать, что у вас выдающиеся навыки в хирургии. Что уж говорить, если к вам обращаются первые лица нашей родины. Однако ваш доступ к людям определенного круга – это слишком опасная черта, которую мы не можем игнорировать. Ваша роль в мире хирургии дает вам доступ к чрезвычайно-чрезвычайно чувствительной информации. Вы знаете о состоянии здоровья важных личностей, о проблемах, которые скрыты от остального мира под тенью врачебной тайны. Вы обладаете доверием людей, которые даже не задумываются о том, что ваши руки могут стать оружием наших западных врагов. Я как человек, верный коммунистическому курсу нашей страны, просто не могу, нет, не имею права упустить вас из виду. Да что я! КГБ не может проигнорировать возможность использования вашего медицинского знания в целях шпионажа. Здесь не стоит вопрос о личных предпочтениях или этических нормах. Пристальное наблюдение за вами касается безопасности нашей отчизны. Мы все служим Советам. Каждый по-своему. Я – наблюдая за вами. Вы – наблюдая за здоровьем важных для страны людей. Очень вас прошу, не давайте мне повода для беспокойства, но знайте, что я стану первым, кого вы увидите, если вдруг ваша рука со скальпелем дрогнет в ответственный момент или вы скажете нечто… необдуманное в разговоре не с теми людьми.

При виде Разгадова обычно спокойный, хоть и жесткий Андрей становился совсем ершистым, и Разгадов, кажется, видел эту реакцию, на чем все время играл, словно искусный массажист, надавливая на самую больную точку – эго хирурга.

Видимо, Разгадову не составило труда выбить себе командировку в Свердловск вместе с Гауэром, и затем утром именно он принес Андрею кофе марки «Алтай» в номер и своим самым благостным голосом пожелал бодрого трудового дня. Кофе в глотку не полез, но Андрей заставил себя выпить. И ведь знает прекрасно Разгадов, что его подопечный хирург предпочитает кофе марки «Московский», но наверняка из вредности притащил именно слишком горький на вкус «Алтай». Если быть откровенным, то он вообще больше любил именно настоящий молотый кофе, но за неимением большого выбора Андрей умудрялся наслаждаться и растворимой дрянью, которую все именовали кофе.

И вот постепенно и как-то незаметно наступило то утро, когда Андрей позволил себе вслух слова, которые закрыли для него многие двери. Потому что их услышал не только Разгадов, но и тот самый московский родственник прооперированного свердловского чиновника.

– Андрей Вольфович, а мы как раз к вам. Кто-то не верит в судьбу, но вы, как я понимаю, не из таких. У стен есть уши – так, кажется, говорят.

Андрей был слишком умным, чтобы понять, к чему его слова, сказанные во всеуслышание, могут привести, поэтому, уже не прячась, сказал:

– Я смотрю, Михаил Аркадьевич, вы знаток древнегреческой истории, раз цитируете тирана Сиракуз – Дионисия Старшего.

Но Разгадова таким было не пронять.

– Мне, Андрей Вольфович, по долгу службы положено такое знать, чтобы легко определить, кто на чьей стороне и какими категориями мыслит. А вот вы, позвольте-ка узнать, откуда про Дионисия знаете?

– Пациент один рассказал. Но уж простите, медицинская тайна, поэтому давайте обойдемся без имен, – выкрутился Гауэр.

– Если надо будет, то у нас и на такую тайну отмычка найдется, – мягко улыбаясь, ответил Разгадов. – Можете благодарить себя лишь за то, что ваша последняя фраза оказалась чистой правдой и ваш пациент остался жив.

В этот момент в кабинет ворвалась медсестра со словами:

– Андрей Вольфович, там это… наш Петр Петрович… Не так с ним что-то!

Выбегая из кабинета, Гауэр все же услышал слова Разгадова:

– Пока жив…

Андрей перешел с бега на быстрый шаг, быстро восстанавливая дыхание. Может быть и такое, что ему потребуется сейчас срочно оперировать, и он должен быть спокоен. Мысли прочь из головы. Глубокий вдох и выдох. И так снова и снова.

При глубоком вдохе активируются рецепторы растяжения в легких, которые называются барорецепторами, реагируют на растяжение легочной ткани и посылают сигналы в центральную нервную систему. Они активируют парасимпатическую нервную систему, которая отвечает за процессы, связанные с отдыхом и восстановлением организма, и способствует снижению частоты сердечных сокращений и расслаблению мышц организма. Но ключевую роль в процессе релаксации играет именно медленный, продолжительный выдох. Медленный выдох активирует блуждающий нерв парасимпатической системы, снижает возбуждение вегетативной нервной системы, уменьшая уровень адреналина и кортизола в крови. Это приводит к снижению общего уровня стресса и помогает организму вернуться в состояние равновесия.

Эти знания пронеслись в голове за долю секунды. Затем всплыла информация, которая, собственно, была не столь уж необходимой, но когда-то Андрей слышал ее от странного старика, которого встретил на улицах Москвы. Кажется, дыхание часто используется в практиках релаксации, медитации и йоги для уменьшения стресса и напряжения. Старик был безумен, но то, что успел с тех пор узнать про медитацию и йогу Андрей, говорило о том, что безумными оказываются те, кто не практикует восточные практики. Другое дело, что в Советском Союзе такие практики могли легко выписать путевку в спецпоселения. Или в психиатрическую клинику. Сразу не разобрать, что лучше.

Андрей прочистил мозги от лишних мыслей, настроился на работу и вошел в палату.

– Что? – коротко спросил Гауэр.

– Мы… мы… м-м-м… точно не уверены, но кажется…

– В сторону! – рыкнул Андрей, и персонал свердловского госпиталя прижался к стенам. – Лишним на выход. Мухой ко мне анестезиолога, главного хирурга и медсестру – ту светленькую, Катериной, кажется, зовут. Готовим пациента к срочной операции.

– Ан-нд-дрей Вольфович, – неожиданно начал заикаться помощник хирурга, – что с ним?

Андрея передернуло от исходящего потока страха, но он сдержался и коротко ответил:

– Аритмия. А теперь быстро всем на выход!

Спустя пять часов донельзя уставший Гауэр сидел в своем номере и глушил водку. Катетерная абляция не дала положительного эффекта, и пришлось делать хирургическую – воздействовать на ткани предсердий вручную. Пациент выжил, но сегодня Андрей Вольфович Гауэр прошел по краю, и еще неизвестно, прошел ли. Возможно, продолжает идти.

Утром бодрый и сверхпозитивный Разгадов постучал в дверь так громко, что разбудил Гауэра, а вместе с ним пустыню во рту и головную боль.

– Кофе не желаете? – добродушно спросил Разгадов. – И аспиринчиком подлечиться. Я вижу, вы вчера праздновали. Вот только рановато начали. У вас неделя наблюдения за многострадальным Петром Петровичем, после чего вам выписывают командировку в ГДР. С глаз подальше от московских чиновников. Понадобитесь кому-то, привезут обратно. Можете сказать спасибо за это своим доброжелателям, иначе уже завтра тряслись бы в вагоне на пути в спецпоселение.

– Плевать. Главное, что девочка жива осталась.

И чуть ли не в первый раз в жизни Разгадов просто пристально и молча посмотрел на Андрея, а затем протянул кофе и две таблетки аспирина. Молча взяв их, хирург неожиданно вспомнил ситуацию, произошедшую во время операции на сердце той девочки. Андрей тогда словно почувствовал чье-то присутствие в своей голове, а затем усилием воли и силой голоса вытолкнул непрошеные мысли и это странное ощущение присутствия.

– Скальпель! – чистый, уверенный, спокойный голос. Его голос. Он не даст сожрать себя этой умирающей, никому не нужной системе. – Еще скальпель…

Глава 14. Царь: Храм Тысячи богов

Мои предшественники, в том числе и мой отец, стремились только к накоплению богатства, к блеску построек и дорогим одеждам для себя и окружения, – сказал Уртаки. – Но я вижу истинную силу в балансе: завоевания за счет сильной армии и грамотное внутреннее управление – сохранение и преумножение. Вавилон тому подтверждение. Сейчас они больше занимаются торговлей, развитием ремесел и строительством храмов. Однако совсем забыли о том, что значит быть воинами. Их богатство все больше привлекает другие государства и воинственные племена. Пока им хватает золота, чтобы держать на относительном расстоянии жадные руки, но наступит день, когда кому-то имеющегося золота не хватит, чтобы откупиться от захватчиков, или золотой блеск больше не будет интересен, потому что придет сила, которая захочет поработить и присоединить земли Вавилона или Мидии к своим территориям, как ты, царь царей, хотел сделать с Эламом. Это будет день, когда Вавилон падет.

Ариарамн задумался над словами Уртаки: «Мудрая мысль. Золота на всех не хватит… Еще никогда государство, каким бы обеспеченным оно ни было, не могло удержаться, оставаясь сильным только за счет блеска золотых монет. Также не способно государство быть по-настоящему сильным, опираясь исключительно на силу армии».

Ариарамн познал это на примере своего деда, отца, а потом и на своем опыте, что у власти есть три столпа силы: армия, деньги и вера людей. Прав Уртаки, что только в балансе возможно достичь внутренней силы.

– Полюбуйся, персидский царь, это мой вклад в один из столпов силы будущего Элама – храм Тысячи богов!

С глаз Ариарамна сняли повязку, солнце на мгновение ослепило его, а затем царь увидел храм, и, вероятно, на его лице отразилась вся гамма эмоций, родившаяся в тот момент. Строение поражало воображение с первого взгляда.

Уртаки рассмеялся:

– Даже ты, царь царей, впечатлился величием храма Тысячи богов. Будешь удивлен, но в нем нашлось место даже твоем богу Ахура-Мазде и его правой руке Митре. Я хочу сделать Сузы и Элам более великими и привлекательными для торговцев, чем даже Вавилон. И чтобы паломники из разных стран стекались в город – узреть его величие и красоту храма, принося с собой деньги. Вера – один из столпов, на которых держится государство. И я понимаю, что не стоит идти против остальных верований, объявляя религию Элама единственно истинной.

– Но как тебе удалось собрать в храме действительно всех богов этого мира? И зачем? Ведь люди не смогут проводить здесь богослужения…

– Смогут, и если не по всем религиям, то по очень многим. Я много лет повсюду искал представителей разных религий, до которых только мог дотянуться. Это баснословно дорогое дело, но он того стоит. Людям нравится идея единства богов. Не всем, конечно. Есть и такие, кто явно против. Но некоторые мудрецы утверждают, что все религии и боги произошли из одной, единоначальной веры, которая была у наших далеких предков. Говорят, то были люди великой силы, которые были больше и выше нас, жили дольше и могли в одиночку победить и все твое войско, и три наших, вместе с мидийцами и вавилонянами. Я не ведаю, правда это или нет, но такие легенды действительно есть.

Уртаки замолчал, а Ариарамн смотрел на величественное сооружение, которое действительно произвело на него большое впечатление. Храм стоял на возвышенности, что во многих религиях является символом близости к божественному. К тому же его было видно из любого конца города и даже из-за его пределов. Тот факт, что Ариарамн не видел храм, был просто объясним: окна его башни выходили на другую сторону Суз, а когда он пришел завоевать город, ему было, в общем-то, не до разглядывания городских построек, пусть и довольно впечатляющих. Ко входу в храм вели монументальные лестницы, украшенные грандиозными статуями, изображающими божеств и мифологических героев.

– Следуй за мной, сын Персии.

Уртаки, его стража и Ариарамн поднимались по ступеням к главному входу в храм. По обеим сторонам от них стояли статуи богов различных религий, и Уртаки рассказывал персу о них, постепенно поднимаясь ко входу в само строение:

– Это Зевс из греческой мифологии – главный их бог. А с другой стороны ты видишь Афродиту – богиню любви и красоты, прекраснейшую из прекраснейших.

Ариарамн посмотрел сначала на Зевса, восседающего на троне, держащего в руках молнии, а слева от царя выходила из морских волн прекраснейшая женщина, которая пленила взгляд всех мужчин. Даже воины, окружавшие Уртаки, на мгновение потеряли бдительность и засмотрелись на красоту греческой богини.

– А это – Один, бог мудрости, войны и магии, а с другой стороны его сын Тор. Это боги далеких северных земель. Мы наткнулись на нескольких варваров на невольничьем рынке. Они каким-то чудом остались в живых после того, как их корабль разбился в открытом море. Даже предположить не могу, где находится их родина, но их боги довольно любопытно выглядят… Как и боги других северных народов, которых назвали как-то странно, то ли славярии, то ли арейцы или славины. Кстати, совпадение или нет, но твое имя частично носит их название. С северянами, которые верят в Одина и Тора, был один старец, который, как они утверждали, спас их жизнь не один раз. Этот старец не говорил ни слова по-нашему, но выучил язык буквально за месяц. Он, кстати, жил раньше в башне, в которой теперь живешь ты. Этот человек оказался кладезем знаний, и статуи многих богов мы сделали с его слов.

Удивленный Ариарамн не был особо сведущ в божествах и кроме Ахура-Мазды и Митры знал еще несколько основных божеств народов, населяющих Персидскую империю. Поэтому сейчас он смотрел по сторонам с крайним интересом и буквально поглощал каждое слово Уртаки. Эта встреча с эламитским царем производила на него мощнейшее впечатление. Сам царь удивил Ариарамна тем, что построил такой храм, и он признал, что для этого была проделана колоссальная работа.

Персидский царь стоял и смотрел на одноглазого Одина, бога мудрости, войны и магии, на плечах которого восседали два ворона. С другой стороны стоял воинственный Тор, занесший большой молот, словно сражаясь с кем-то невидимым. Эти могучие воины отличались от остальных и буквально были покровителями войны, что вызывало у Ариарамна невольное уважение.

Но следующие боги впечатлили его еще сильнее – это были славянские боги, о которых рассказал Уртаки. Именно славянские – было ощущение у Ариарамна, что название северных народов произносится именно так. С одной стороны стоял Перун, бог грома и молнии, который в одной руке держал топор, а в другой – посох, на который опирался. С другой стороны расположился могучий бог Сварог, который ковал солнце в большой кузнице. Эти боги восхитили персидского царя сильнее, особенно после того, как царь царей ощутил с тем народом какое-то родство.

«Глупости и сказки, – подумал перс. – Какое может быть родство у меня, чистокровного перса, с теми дальними варварами?» Мысли пронеслись, а в голове застучали барабаны и заиграла музыка, совершенно незнакомая персидскому слуху. Перед глазами появились образы величественных воинов, каждый из которых стоил, по ощущениям, дюжины лучших бессмертных.

– А вот и твои боги – Ахура-Мазда и Митра. Что скажешь, похожи? – спросил Уртаки, отвлекая Ариарамна от мыслей о славянских богах.

– Похожи. Работа выполнена прекрасным мастером, которому должно самому возвести монумент за его великий талант.

На Ариарамна взирал Ахура-Мазда, верховное божество персидской веры. Он величественно стоял перед персидским царем, и тому невольно захотелось пасть на одно колено, но он остался стоять. За спиной бога были распростерты крылья, а в руке он держал посох. Длинная борода доходила до груди. Его можно было бы принять за прародителя самого царя – так они с ним были похожи, как если бы статую лепили с его лика. Перед персидским царем стоял величайший для него бог, которого было легко узнать по нимбу над головой. Митра же был изображен погруженным в свое обычное дело – акт жертвоприношения. Ариарамн ублажил своим вниманием и его, дав клятву принести жертву сразу же, как только у него будет такая возможность.

Дальше были и другие боги: Анубис и Исида из египетской культуры, Шива и Ганеша из индуистской, было также два бога, название стран которых не знал даже Уртаки.

– Это Баал, а слева от него – Тенгри. Я не знаю территорий, на которых поклоняются этим богам. О них нам поведал тот самый старец Манас, который жил в твоей башне.

– Царь Уртаки, скажи, остались ли какие-то записи или книги после Манаса?

– Да, и много! Он был на удивление мудрым человеком. Таких людей я не встречал ни до, ни после. Он сказал, что в скором времени придет тот, кто сможет понять все, что он написал. И у меня почему-то есть ощущение, что говорил он о тебе, Ариарамн.

– Прошу тебя, мудрый Уртаки, позволь мне изучать его труды. Не знаю почему, но я тоже чувствую, что должен их прочесть.

– Все не просто так. И предательство твоего брата, и твое поражение в нашем противостоянии… Словно кто-то смотрит на нас сверху и прямо ведет по нитям судьбы, переплетая их между собой, разрывая или направляя в стороны друг от друга, чтобы затем снова сплести и создать узлы… – задумчиво сказал Уртаки. – Распоряжусь, чтобы завтра по утру тебе принесли все труды Манаса.

А затем Ариарамн просто остановился, словно его поразила молния одного из северных богов. Слева от него сидел странного вида человек. Нет, это все же была статуя, но статуя человека. Он сидел в позе со скрещенными ногами и держал руки, сложенные странным образом.

– Кто это? – спросил персидский царь.

– Будда, – ответил ему Уртаки и добавил: – Это было единственное условие, при котором Манас был согласен передать свои знания. Он хотел, чтобы этот Будда сидел именно здесь, на одной из лестниц, посередине. Я пошел на это и сдержал свое слово. Интереснее всего стало, когда мы установили статую. На следующий день Манас просто пропал. Многие люди заметили вспышку света в башне. После этого Манаса никто и никогда не видел.

Ариарамн смотрел на статую человека, который сидел с закрытыми глазами и умиротворенной улыбкой на лице в простой позе со скрещенными ногами.

– Что это за бог такой? – спросил персидский царь.

– Это не бог. Это человек. Его зовут Сиддхартха Гаутама. Будда – это титул, означающий «Пробужденный», как говорил Манас. Что означает «Пробужденный», я не знаю. Возможно, ты найдешь ответы в книгах старика. Он был большим учителем в далекой стране под названием Бхарат. Греки называют эту страну Индос. Кажется, и ста лет не прошло с тех пор, как учил Будда. Манас скромно называл себя одним из его учеников, но мне кажется, этот человек был куда больше обычного ученика. Вероятно, это был один из приближенных учеников мастера Будды.

– Будда… Сиддхартха Гаутама… Я запомню это имя, – произнес Ариарамн, а затем спросил: – А почему еще несколько мест остались пустыми?

– Это было еще одним из требований Манаса. Он сказал, что вскоре придут новые боги, для которых также стоит оставить свои места. Боги, которые попытаются объединить мир.

Суть сказанного быстро стала ясной Ариарамну, и слова почему-то показались знакомыми, словно он уже видел приход этого бога. Но образ сидящего человека впечатался в память Ариарамна, и дальше, на что бы он ни смотрел, царь то и дело возвращался к нему. Не бог, но человек, который смог передать божественную истину своему народу. Воистину великое деяние.

Сам храм Тысячи богов словно потерял блеск для персидского царя, его внимание было сосредоточено на мыслях. Два правителя прошли ко входу в храм, фасад которого украшали массивные колонны, подобные тем, что возвышались в персидских ападанах, и украшенные эламскими орнаментами. Они поддерживали величественную крышу и обрамляли главный вход. Внутри храма находился большой центральный зал с высокими потолками. С одной стороны стояли статуи эламских богов.

– Это Иншушинак, покровитель города Сузы, отвечает за правосудие и власть. А это Напириша – защитник и покровитель, отвечающий за воду и землю, а также за связь с подземным миром. Киририша, жена верховного бога Хумбана, символ плодородия и семейного союза. Это наша божественная триада – главные боги эламского пантеона. Статуя верховного бога – Хумбана расположена над входом в сам храм. Дальше идут, Шимут, Ишникараб, Лагамал и Пиникир. В этой части храма проходят служения нашим богам. Здесь мы подчеркнули важность наших богов и отдали им дань уважения.

– А почему эта часть остается пустой? – спросил Ариарамн, указав на противоположную сторону храма.

– Манас сказал, что эта часть должна будет постоянно меняться. Каждый год должен будет объявляться годом каких-то богов, и на эти места мы будем устанавливать статуи божеств религии года. И конечно, продолжать поиски тех людей, кто сможет нам больше поведать об их религии и стать для нашего храма служителями.

– Мне близки твои идеи, Уртаки. Мы в Персии уважаем религии других народов и никогда не пытаемся уничтожить веру на порабощенных территориях – это убило бы лояльность людей и подняло восстание. Более того, мы поддерживаем эти народы в их религиозных устремлениях, и они отвечают нам большей преданностью.

– По правде сказать, идею храма Тысячи богов как раз и навеяли мудрые действия персидских правителей. Та же Мидия все время воюет с порабощенными народами, которые то и дело поднимают восстания. А все потому, что мидийцы жестко насаждают свою веру, ломая людей и их судьбы. С этим трудно согласиться, не все такие спокойные и достойные пленники, как ты, Ариарамн.

Эламитский царь посмотрел на перса, но тот словно не услышал его слов, оставаясь невозмутимо спокойным. Ариарамн был погружен в мысли о статуе сидящего человека. Царь не хотел выказывать неуважения к Уртаки, но его внимание было поглощено тем образом. Ему вдруг показалось, что тот человек, Будда, как-то связан со словом, нацарапанным Манасом на стене – сатья. Он ощущал некую истину, которая была спрятана за этой связью.

– Ариарамн? Слушаешь ли ты меня? Или я настолько тебе наскучил?

– Прости, мудрый Уртаки, меня захватили мысли о статуе сидящего человека. Мне это явление не дает покоя – среди божеств находится человек, который своими деяниями заслужил это право. Кем он был? Что такого совершил, что люди поклоняются ему словно воплощенному богу? А может, так оно и есть и он является богом?

– Почему тебя это так взволновало?

– Потому что мы, правители царств и империй, приходим в этот мир уже в определенном статусе. Нас называют сынами богов или вторыми после бога на земле. Но оказывается, есть люди, которые намного ближе к божественному, чем мы с тобой, эламитский царь. И я уверен, что есть еще много не менее достойных людей, чем мы с тобой.

– Не менее достойных оказаться на нашем месте и править?

– Не менее достойных стать теми, кто оказывает большое влияние на этот мир.

– Я все еще не понимаю, почему тебя это так волнует?

– Мне интересен смысл жизни человека. Я поклоняюсь Ахура-Мазде и Митре, но мне всегда казалось, что есть нечто непонятое, непознанное. Если я позна́ю это, то смогу сделать более весомый вклад в величие Персии.

– Ты властолюбец, сын Парсы. Тебе просто хочется видеть больше народов и племен, которые признают твою силу и считают тебя богоподобным. Мы много говорили с Манасом. Он рассказал не все, но того, что он поведал, хватило для вывода: Будда не стремился к власти. Более того, он отказался от нее, чтобы познать суть реальности. Если и ты желаешь познать мудрость, способен ли ты отказаться от своего статуса, от власти, от желания вернуться на трон Персии, чтобы стать скитающимся мудрецом, терпящим лишения и нищету?

– Я не знаю. Сейчас отвечу на твой вопрос – нет, не готов. Статус, власть, положение, сила войска за плечами дают ту силу, с помощью которой я способен подчинять своей воле народы. Что еще может дать мне такую силу?

Этот вопрос так и остался без ответа.

В храме было легко находиться. В нем словно щедро пролили силу из объемной амфоры[11]. Она ощущалась в каждом вдохе, в каждом движении, в каждой статуе. По бокам, в небольших комнатах, как успел заметить Ариарамн, находились копии статуй богов – для каждых божеств своя комната, чтобы приходящие в храм смогли помолиться или познакомиться с отдельным божественным пантеоном. Несколько комнат пустовали. Как объяснил Уртаки, это для тех богов и культур, о которых ему еще не известно.

Стены и потолок украшали яркие фрески и золотые мозаики, изображающие мифологические истории разных культур. Ариарамн видел человека, сражающегося со львом, человека, стоящего на носу корабля, и все его тело было устремлено вдаль. Могучий царь, сражающийся с многочисленными врагами. Изображений было много и…

– Здесь все фрески уникальны. Ни одна не повторяет другую. Манас много рассказывал нам про Древнюю Грецию, и греки, которых мы сумели найти, подтвердили его легенды. Поэтому среди фресок много греческих богов и сюжетов мифов – Геракл, Одиссей, греческий воин Ахиллес. Здесь есть и Гильгамеш – герой Древней Месопотамии. Также я добавил легенды наших религий, – сказал Уртаки, задумался, а потом кивнул и добавил: – Возможно, в будущем тебе еще раз посчастливится побывать в храме, когда мы завершим все работы. И возможно, в один из дней ты сможешь уже сам, без моего сопровождения, посетить храм Тысячи богов как свободный человек. Только не пытайся бежать. Ты все же обладаешь для меня определенной ценностью, поэтому не стоит проверять мое отношение к тебе на прочность. Сегодня ты обрел еще больше свободы в заточении, но так же легко ты можешь и потерять ее, вернувшись в сырые подвалы Суз.

– Благодарю за твое доверие, – коротко кивнул Ариарамн. – На все воля богов.

– На сегодня достаточно. Завтра тебе принесут труды Манаса, а через месяц я хочу показать, к чему приводят опрометчивые поступки правителей.

Вернувшись в башню, Ариарамн сел напротив знака, выцарапанного на стене, в позу, в которой сидела статуя Будды. Сидеть было некомфортно. Ноги болели, и все тело тянуло. Однако царь продолжал сидеть, всматриваясь в знак, словно стараясь в нем разглядеть какие-то тайные знания.

В эту ночь царь спал плохо и тревожно, все время просыпаясь. Во сне к нему приходили разные образы и знаки, которые он, к собственному удивлению, понимал. Они походили на письмена и, кажется, были написаны в том же стиле, что и слово, выцарапанное Манасом на стене.

Утром Ариарамн проснулся позже обычного, и если бы не слуги, которые принесли еду и обещанные Уртаки манускрипты, оставшиеся после мудреца, то, скорее всего, он проспал бы полдня. Тело почему-то болело, но ум при виде манускриптов резко прояснился.

Ариарамн открыл первую страницу и увидел слово, написанное на непонятном языке из его сна, напоминающее слово «сатья». Вот только во сне он понимал этот язык, а сейчас не мог узнать ни единого символа. Его настроение резко ухудшилось, словно цель, к которой Ариарамн так долго шел, оказалась от него в тысячах днях пути. Царь почувствовал себя человеком, прошедшим всю пустыню, который с трудом поднимался на последний высокий бархан в надежде, что уже там он достигнет места назначения или хотя бы увидит оазис. Но с вершины бархана перед взором расстилалось бескрайнее полотно песка, и его необходимо было преодолеть с одной-единственной каплей воды. Для Ариарамна этой каплей воды было слово «сатья», потому что совершенно непонятным образом он вдруг осознал его значение. Царь вдруг понял, что слово на самом деле переводится как…

Глава 15. Царь: Истина

День пролетел незаметно. Солнце зашло за горизонт, и в окно башни пробивался свет луны. Ариарамну казалось, что он сжег уже весь запас факелов и масла во дворце Уртаки, но каждый раз, когда он просил принести ему еще, эламиты безропотно приносили все необходимое.

Царь забыл про еду и сон. В полутьме своей высокой тюрьмы он впервые за долгое время ощутил спокойствие. Он сейчас не был Ариарамном, не был царем царей, не был сыном Парсы. Он был человеком, который чувствует – он там, где и должен быть. За долгие месяцы своего заточения – да и вообще всей жизни – он ощутил себя как никогда свободным.

Истинное освобождение не требует физической свободы, потому что настоящая свобода начинается внутри каждого человека. Пребывая здесь, в одиночестве и темноте древних эламитских стен, Ариарамн чувствовал легкость и спокойствие – такого с ним не бывало никогда. Все его внимание, вся воля, все устремления естественным образом направлены на поглощение и восприятие незнакомых символов. Он словно загружал их в себя, как торговцы грузят товар в телеги, чтобы доставить на торговую площадь. Весь день он сидел над книгами, не отвлекаясь больше ни на что, словно одержимый, листая их и стараясь найти хоть какие-то зацепки, которые смогут дать ему ответы на множество вопросов.

Он закрыл последнюю книгу из наследия Манаса и тяжело опустил голову на грудь. Что же хотел сказать ему этот старик? Зачем он оставил это послание на стене? Как узнал, что Ариарамн вскоре будет здесь, в Сузах? Вопросы без ответов.

Царь встал со стула, подошел к стене и провел пальцами по слову, размышляя: «Истина – вот что означает это слово. А еще реальность, как и сказал один из слуг. Откуда я это знаю? А откуда я знаю, что у меня есть две руки или два глаза? Откуда я знаю, что мыслю и существую? Просто знаю, просто чувствую. Как знание, что сегодня пойдет дождь. Когда он идет, ты не удивляешься этому, а принимаешь как данность. Так же и с этим словом на стене. Я просто знаю его значение, но никогда бы не ответил откуда».

Книги же молчали. Озарений, как это было со словом «сатья», у царя больше не возникало. Все написанное в книгах было для него бессмысленными письменами, похожими на рисунки маленького ребенка, которые тот намалевал на стене – что-то непонятное, но очень душевное.

Ариарамн начал размышлять: что такое истина? где она? как ее найти? Он вопрошал себя снова и снова. Он силился придумать ответ, искал его в своей памяти, в многочисленных религиозных текстах, в общении с мудрецами Персии, в мудрости, которую когда-то ему передавал отец, но все было тщетно. Тогда он вернулся мыслями к статуе человека с закрытыми глазами, сидящего в позе со скрещенными ногами: «Будда… Ты знал истину. За тобой шли люди. Они верили тебе. Почему? Ты же всего лишь человек, не бог. Может быть, ты дашь ответы на мои вопросы? Укажешь мне направление? Чувствую, что без тебя я не справлюсь…»

Ответом царю во внешнем мире была тишина, и тогда он остановился… Не найдя ответов во внешнем мире, он интуитивно отправился туда, где, как ему показалось, давно не был. Или никогда не был?

Сначала внешний мир отвлекал его: твердость каменного пола, на который он постелил легкое покрывало, звуки ночи, треск факела, потоки воздуха, врывающиеся через окно и уносящиеся в пространство между дверью и полом. Ощущения нахлынули, звуки, запахи, телесные ощущения смывали с царя слой за слоем, роль за ролью: второй после бога, царь, военачальник, воин, отец, мужчина, человек… Все это уходило, оставляя внутри только тишину.

Он стал чистым вниманием в телесной оболочке, которая сидела с закрытыми глазами в одной из самых высоких башен Элама, и просто наблюдал за своим дыханием. Он не понимал, что делает, но словно знания из книг Манаса просочились в его голову, стали интуитивным образом прорастать в нем, и он, сам того не ведая, шел тем же путем, которым когда-то прошел Сиддхартха Гаутама. Время для человека остановилось, как если бы он проживал свое последнее мгновение, видя смерть на кончике стрелы, летящей прямо в сердце. Он видел эту стрелу, ощущал, как она разрезает плоть, резко раздвигает ребра, пробивает легкие и безжалостно впивается в сердце, за мгновение обрывая жизнь. Все выглядело настолько правдоподобно, что внимание, которым стал человек, пребывало в сильном удивлении.

Человек еще никогда не чувствовал такой внутренней тишины. Все не имело значения, все желания были какими-то надуманными, словно не принадлежащими ему. Человек соскальзывал в состояние между сном и бодрствованием. Тело затекло, но оно словно и не принадлежало ему, поэтому возможный физический дискомфорт его никак не беспокоил. Все внимание сфокусировалось в одной точке в районе груди, будто бы именно там и было пристанище того, что люди называют душой. Остальное было непонятными слоями, натянутыми на эту точку, словно воин надевает шкуру убитого зверя, чтобы слиться с животным.

Боль, эмоции, чувства, телесные ощущения проходили перед сознанием человека, как птицы пролетают по небу. Он их видел, изучал и все время возвращал внимание к дыханию, погружаясь все глубже в себя.

Человек почувствовал, что перестает быть человеком. Точка внимания стала заполнять все его существо, а затем внимание без какого-либо сопротивления вышло за пределы тела и устремилось дальше, сначала окутывая все Сузы, затем весь Элам. Но и там оно не стало останавливаться, а продолжило движение и, добравшись сначала до Персии и окутав ее всю целиком, устремилось дальше.

Бывший царь и человек, а ныне чистое сознание наблюдало образы больших городов, лесов и гор, эпохи, которые сменялись. Он наблюдал строящиеся каменные города, а затем самоходные и даже летающие повозки, полчища людей. Странные образы, которые Ариарамн не понимал и даже не пытался понять. Он был зрителем того представления, которое показывали ему… боги? Или не они причина того, что он сейчас видел?

Сознание превратилось в шар, висящий в черной пустоте, на фоне которого вдалеке летали солнце и луна. Ариарамн наслаждался увиденным, пока его сознание продолжало расширяться. Это расширение происходило до тех пор, пока человек не осознал: всего этого нет и оно есть одновременно.

Все, что он видел, – это он. Со всем, что есть в мире, есть связь. Есть связь с прошлым, настоящим и будущим, и одновременно с этим их не существует. Тишина, спокойствие и легкость.

На мгновение в эти ощущения ворвался сам Ариарамн, его личность, грозный царь царей, попытавшийся перехватить управление вниманием, чтобы оставаться как можно дольше в этом благостном состоянии. Затем его внимание резко схлопнулось до точки в груди, а он вернулся к телесным ощущениям и пониманию: больше нет городов и шара, летящего в пустоте. Он снова в самой высокой башне в эламитском городе Сузы.

– Есть что-то еще! – вслух сказал Ариарамн. – Манас передал не все манускрипты. Есть что-то еще. Слуга!

Середина ночи, но дверь распахнулась чуть ли не мгновенно, словно человек только и ждал, когда его позовут. Не было мальчишек-служек и прекрасных девушек, которые до этого обновляли факелы и лампы. В помещение вошел какой-то старик.

Глаза Ариарамна на мгновение расширились от изумления, ведь он узнал его. Это был тот самый старик, который приходил в царский шатер незадолго до штурма города Солариса и встречи с проклявшей царя женщиной. Но изумление быстро сменилось спокойствием, которое Ариарамн обрел в этом невероятном погружении в себя.

– Здравствуй, царь царей! – произнес старик.

– Манас? – спросил Ариарамн, и старец улыбнулся.

– Я не ошибся в тебе, царь царей. Ты способен на большее, чем просто захватывать города и вступать в неравный бой с армиями трех царств.

– Зачем ты предупредил меня тогда? Зачем пытался остановить?

– Чтобы проверить твою решительность и поговорить с тобой. Мне нужно было убедиться, что к Сузам приближается человек, достойный моих знаний.

– Как же ты понял, мудрец, что я достоин?

– Ты засомневался в своем решении, но все-таки пошел до конца. А затем ты поступил благородно, отпустив сына той несчастной, убитой горем женщины. Ты же понимаешь, что он вырастет. Понимаешь, что в его душе могла зародиться черная ненависть к тебе. Да еще и на фоне проклятья его матери. Но ты все же отпустил его.

– Откуда ты?.. А впрочем, неважно. Чему тут удивляться, если ты прошел незамеченным через весь лагерь войска, готовящегося к штурму города, и вошел в самый охраняемый шатер. Скажи мне, ты призрак?

– Я тот, кем ты назовешь меня, царь царей. Назовешь призраком, буду им. Скажешь, что я просто мудрый человек, превращусь в мудреца. Прогонишь меня как безродного бедняка, стану для тебя им. Ты выбираешь, царь царей, кем мне быть.

Ариарамн смотрел на старца, словно что-то решая для себя, а затем встал на одно колено, склонил голову и произнес:

– Благодарю тебя, учитель, за этот урок. Я воспринимаю тебя не иначе как учителя и буду благодарен за опыт и знания. Только я совсем не понимаю языка, на котором написаны твои книги.

– Ты не понимал его до того, как сел в медитацию. Открой книгу сейчас.

Ариарамн послушно потянулся к первой книге, открыл ее и прочел: «Сатипаттхана саньютта», а затем тут же перевел: «Опоры осознанности».

– Это та самая книга, которую ты вчера рассматривал дольше остальных. Именно поэтому ты сегодня смог, совершенно не зная основ, погрузиться в глубокое медитативное состояние. Эта книга – основа для медитации проникновенного ви́дения, созерцания четырех благородных истин и идеи невечности человека. Это единственная книга, которую я оставил в оригинале, все остальные – мои вольные интерпретации услышанного учения от самого Будды.

– Ты знал этого человека? – спросил Ариарамн.

Манас помолчал некоторое время, а затем ответил:

– Я имел честь учиться у него и теперь выбрал себе ученика, который продолжит мой путь познания и передачи знаний. Им станешь ты.

– Что, если я не пожелаю? Что, если захочу вернуться в Персию и занять трон, который принадлежит мне по праву?

– У тебя нет другого выхода, и ты чувствуешь это. Когда человек делает первый по-настоящему осознанный шаг на пути саморазвития, свернуть с него он уже не сможет. Он может отклоняться, тормозить и даже делать несколько шагов назад, но он все равно продолжит движение вперед – в этой жизни или в следующей. Сегодня ты не просто сделал шаг по этому пути, ты пролетел множество ступеней, достигнув вершины, чтобы затем упасть вновь. Ты почувствовал, каково это – быть на настоящей вершине, а не на той, что дает тебе трон и благородное происхождение. Я вижу, что ты знаешь: путь царя царей закончился и сегодня ты родился вновь. Пора учиться ходить, дышать, слушать этот мир и взаимодействовать с ним. Добро пожаловать в реальный мир, царь царей. Ты хотел узнать, что такое истина. Я приоткрыл тебе дверь на пути к истине, войти в эту дверь и познать истину ты должен сам. Запомни: истина у каждого своя и вместе с тем она одна для всех.

– Как такое может быть? – спросил Ариарамн.

– Ты поймешь это. В свое время. Просто познавай мир через новые ощущения, которые ты впервые обрел сегодня в медитации. И помни, что реально только то, что ты чувствуешь, а не то, что подсказывает тебе твоя голова. Я буду тем, кем ты захочешь меня видеть.

Ариарамн ощутил, как в его груди разгорается нестерпимый огонь, а потом вновь наступила легкость, как и в самый пик расширения его внимания за пределы башни и города. Жар стал настолько нестерпимым, что царь зажмурился, а затем открыл глаза и обнаружил себя в темной комнате. Манаса не было. Факелы еле тлели, и масляные лампы не горели. Мужчина взял первую книгу из стопки, что стояла на столе, подошел к факелу, который давал хоть какой-то свет, и прочел: «Опоры осознанности».

Ощущения были странными. Царь понимал, что его разговор с Манасом происходил только в его воображении и при этом этот разговор был более реальным, чем даже общение с Уртаки в храме Тысячи богов.

Царь встал с кровати, положил книгу на стол, а затем подошел к стене, на которой было нацарапано слово «сатья-истина», его словно что-то потянуло туда. В темноте Ариарамн дотронулся до слова, а затем повел пальцами дальше. Под ними он чувствовал что-то еще. Еще какое-то слово, которого не было там до этого момента. В нетерпении царь взял едва тлеющий факел, поднес к стене и разглядел слово, нацарапанное рядом с первым: буддхи.

Мир или Манас дали Ариарамну четкое направление, в котором ему стоит двигаться. Или, может быть, царь царей каким-то образом сам себе давал это направление, потому что теперь он знал, что буддхи в переводе с языка Манаса означает пробужденность, мудрость, отличную от простого знания, предельную осознанность жизни самого человека и всех окружающих его существ. Проще говоря… истину.

Глава 16. Настоящее: Отец

Егор вернулся домой переполненный знакомым каждому подростку чувством: он свернет горы, переубедит и одолеет отца, покажет всему миру, кто здесь главный. Дискотека, музыка, выпивка – все это кружило голову, добавляя дерзости в поведение. Пятнадцатилетний молодой человек, а по сути еще пацан, вошел в дом с мыслью, что сможет убедить отца, что девчонка, стоящая за его спиной, будет ночевать сегодня у них. Отец, словно услышав настроение сына, вышел в прихожую и вперил в него тяжелый, пудовый взгляд. Это сбило спесь с Егора. Даже ноги слегка подкосились, но полностью дурь из головы не выветрилась.

– Отец, сегодня она… – начал было парень, но тут же услышал пуленепробиваемое отцовское:

– Нет.

– Я уже взрослый и сам решаю, что мне делать. Я сказал, она останется сегодня со мной. – Егор говорил и чувствовал, как внутри поднимается какая-то дикая, звериная агрессия. Сейчас он не видел перед собой отца. На его пути стоял непримиримый враг, который собирался помешать его планам.

– Девочка, иди-ка погуляй. Мне надо поговорить… – сделал паузу отец, а затем словно выплюнул: – с этим героем наедине.

Девушка дернулась было что-то возразить:

– Дядя Гриша, я…

– Я сказал, вышла из дома! – рявкнул отец, и девушку словно сдуло сквозняком – с такой скоростью подруга Егора покинула дом, в котором напряжение стало уже осязаемым.

Лицо подростка перекосилось, налилось злостью и ненавистью, стало красным от крови. Он сжал кулаки и шагнул вперед, но следующие слова отца пригвоздили парня к полу своей безапелляционностью:

– Дернешься еще раз – убью.

Эти слова прозвучали настолько твердо и уверенно, что Егор понял: это не пустая угроза. Отец просто озвучил факт. В этот момент вся бравада испарилась. По сути еще подросток, Егор знал, на что способен старший Манасов и что отец слова на ветер не бросает. Он еще не был готов тягаться силой, поэтому вынужден был отступить. Алкогольный дурман выветрился из головы. Все еще мальчишка, он уткнулся взглядом в пол.

– Иди спать, – поставил точку в разговоре отец.

– Но друзья… – начал было Егор, но увидел в глазах отца что-то настолько твердое и непререкаемое, что даже не стал договаривать. Он не осмелился больше спорить, повернулся и направился в свою комнату. На душе было тяжело, гадко, словно он проиграл битву, будучи во главе большого войска, принял глупое, опрометчивое решение.

Отец всегда был непреклонен в своих принципах, никогда не поддавался внешнему влиянию и не менял своих решений. Егор лег в постель, будучи не в силах уснуть. Перед его глазами стоял образ отца – сильного, непоколебимого, того, кого уважали и боялись в поселке. Даже местные и приезжие бандиты обходили его стороной, понимая, что связываться с таким человеком себе дороже. Воспоминания заполняли мысли мальчишки: как другие дети говорили ему «директорский сынок», а кто-то из старших в шутку спрашивал, когда же у него «отрастут маховики, как у бати», намекая на физическую силу отца. Но несмотря на это, Егор все равно чувствовал себя неуютно в его тени.

Он видел, что отец был честным человеком. На его плечах лежала ответственность за целый совхоз, а это триста человек и тысячи голов скота. Мать часто упрекала отца за то, что он не использует свое положение для личной выгоды. Егор слышал эти разговоры, и они откладывались в его душе, вызывая недовольство и недоумение, а также пробуждая мысли, что он-то должен стать тем, кто зарабатывает большие деньги. Почему же, имея такую силу и влияние, Григорий Манасов не пользовался ими для улучшения жизни своей семьи? Почему они продолжали жить скромно, когда другие были намного богаче?

Эти вопросы мучили Егора, но он не находил на них ответа. Отец был таким, каким был, и никакие упреки или осуждения не могли изменить его. Со временем Егор понял, что отец был источником силы и примером, который он не мог принять до конца, пока сам не прошел свой путь, а когда принял, понял, что это был лучший пример твердости и проявления мужских качеств.

Глава 17. Хирург: Ломая и объединяя

Восточный Берлин встретил Гауэра мелким моросящим дождем. Как оказалось потом, сентябрь здесь мало отличался от московского или свердловского. Был несколько мягче и не обладал той романтикой, которую приносила с собой русская погода. Андрей и сам не мог понять, откуда у него такие мысли. «Выбрался из Советского Союза на историческую родину и почувствовал свободу?» – усмехнулся про себя Андрей.

Его дед по отцовской линии был чистокровным немцем, который активно помогал Советам во времена Великой Отечественной войны, за что его арестовали СС. Но сам Гауэр с матерью и маленькой сестрой были уже далеко, трясясь на перекладных, которые уносили семью переселенцев из нацистской Германии подальше от линии фронта.

Уже спустя неделю, несколько освоившись на новом месте, взрослый Андрей Гауэр мчался по серпантину горных дорог Тюрингенского леса на своем новеньком мотоцикле Ducati 750SS – это был шикарный спортивный байк с элегантным дизайном. «Мечта идиота», – думал Андрей, но ничего с этим детским желанием поделать не мог. Да и не хотел. У него включилась сильная эмоция борьбы против глупости системы, и он ее успешно реализовал, когда ему предложили выбрать транспорт. Удивительно, что ему вообще предложили этот выбор, а не тупо посадили в черную «Волгу» с водителем, улыбающимся в стиле Разгадова.

Видимо, хоть Гауэр и был в ссылке, но родина по-прежнему его ценила и нашлись те, кто решил на месте создать Андрею комфортные условия из чувства благодарности. Несколько коллег с родины, страшась всевидящего ока системы, смотрели на Андрея косо, и было видно, как они сторонятся его, лишь бы не запятнать свою репутацию в глазах всевидящей системы. Но Гауэру было совершенно наплевать и на систему, и на ее правила. Наплевать до определенной степени, конечно, так как он понимал, что, даже если он вдалеке от большой родины, она все еще присматривает за ним глазами тех, кто окружает его, и одному… Андрею было известно, кто из этих прекрасных людей, работающих с ним, вечерами строчит письма счастья и отправляет почтовыми голубями в Советский Союз, докладывая в свободное от медицинской службы время всем нужным людям о том, как проявляет себя новый вспыльчивый и требовательный советский врач.

В целом же в клиническом госпитале Берлин-Бух Андрея встретили приветливо и радушно. После войны здесь уже успело появиться несколько врачей, страна удивительно быстро восстанавливалась после военных действий и, что касается медицины, продолжила традиции немецких эскулапов прошлого. В большинстве своем для немцев не была важна национальность. Они ценили профессионализм человека, а Андрей свой профессионализм очень быстро продемонстрировал. И не то чтобы он стремился к этому. Просто по-другому не мог.

Уже с первого дня Гауэр включился в работу и провел сложнейшую операцию для какого-то немца из правительства ГДР. Оказалось, что в советской части Германии не так много специалистов высокого профиля по части кардиохирургии, и, вероятно, посвященные люди шепнули кому надо, что в Клиническом госпитале появился хирург высокого уровня. Как бы там ни было, Андрей попал с корабля на бал, и, отправившись в первый же день осматривать место, где теперь он будет спасать жизни, Гауэр обнаружил в одной из палат мужчину средних лет, которого доставили с острым приступом синусовой аритмии, который случился с ним прямо во время серьезной физической нагрузки. Что это была за тяжелая физическая нагрузка, источники умалчивали, но судя по дородности человека, вряд ли он бегал на спортивной площадке или занимался с железом в зале.

Андрея на фоне стресса и от непростой проведенной операции почему-то пробило на смех, когда он узнал, что той самой серьезной физической нагрузкой, приведшей к приступу, стали кувыркания в постели. На самом деле ничего удивительного в этом нет. Никто не вел точной статистики, но за время медицинской практики это был далеко не первый случай, когда к Андрею поступали пациенты с острыми приступами именно после постельных утех. Просто об этом врач деликатно молчал, соблюдая медицинскую тайну.

«В своем стремлении продолжить род люди совсем себя не берегут», – подумал Андрей и улыбнулся. Именно тогда, в тот самый первый день, один из ассистентов врача, помогавших Андрею, предложил тому проехаться на байке. Молодой немец, который неплохо говорил по-русски, ездил на стареньком MZ[12].

– Я знаю, что у вас, русских, стресс принято снимать водкой. Вы после длительного перелета, а теперь еще и после непростой операции. Я предлагаю вам другой антистресс. – Немец улыбнулся и протянул ключи от своего MZ.

Раньше Гауэр никогда не ездил на байках, если не считать не слишком удачный опыт на службе в армии, когда он благополучно завалил транспорт в кусты и после этого его больше не подпускали на танковый выстрел к любой технике.

Здесь же он сел и, быстро разобравшись, поехал. Точность, скрупулезность, внимательность хирурга Гауэра проявилась и здесь, позволив быстро освоить управление мотоциклом.

После этого случая именно Уве – так звали этого молодого ассистента врача – стал его негласным проводником в немецкие реалии жизни. Андрей не задавался вопросом, кем был Уве на самом деле: открытым немецким парнем или сотрудником немецкой контрразведки, который пристально следил за каждым приезжим, только чтобы он ничего не замыслил против любимой социалистической Германии.

Именно Уве помог через несколько дней достать новенький дукати из Западной Германии. Хоть между двумя частями разделенной страны и было серьезное напряжение отношений, особенно на фоне холодной войны, вместе с тем социальные и экономические отношения никто не мог запретить, и существовало множество лазеек для обхода системы. Андрей этой лазейкой без зазрения совести воспользовался и, даже понимая, что мог оказаться на крючке контрразведки, не стал идти против своего желания. Тем более он с удивлением узнал, что через знакомых Уве можно достать не только мотоцикл, но и кардиостимуляторы нового поколения, которые стоили немалых денег. Восточногерманские и советские кардиостимуляторы оказались не слишком качественными приборами, к тому же были сплошь внешними устройствами, а вот из ФРГ можно было привезти аппараты, которые имплантировались в пациента для более стабильного и долгосрочного контроля сердечного ритма.

Андрей оказался в восторге от этих западных аппаратов и, изучив их характеристики, начал без зазрения совести предлагать установить именно их. За дополнительную плату, разумеется. Гауэр был очень аккуратным в своем деле и вместе с тем несколько беспечным, полностью доверившись молодому немцу Уве, которого знал без году неделю.

«Они думали, что отправили меня в ссылку, а на самом деле создали настоящий курорт с большими возможностями», – думал Андрей, выжимая газ в своем мотоцикле после очередного поворота горной дороги. Мимо проезжали редкие машины. Некоторые немцы возвращались после горной прогулки домой на личных авто, но чаще встречались грузовики и автобусы, которые везли грузы и пассажиров в столицу. При обходе на очередном повороте большого междугороднего автобуса Андрею почудилось, что он увидел в его окнах лицо Разгадова, и ему стоило большого труда и выдержки сохранить хладнокровие, удержав мотоцикл, который даже несколько пошел юзом.

– Фух, Андрей! Приди в себя! – рявкнул на себя Гауэр и продолжил говорить сам себе, словно не замечая, что делает это вслух. – Разгадов далеко. А если даже и нет, если он прикатил вслед за мной на мой персональный курорт, то что это меняет? Ровным счетом ничего! Я продолжаю жить своей жизнью и пока не собираюсь возвращаться в Советы, хотя…

Тут Гауэр замолчал и задумался, ведь, кроме эфемерного слова «Родина», там, в Москве, был тот, кого он хотел увидеть больше всего – сын Артем. С его матерью они разбежались уже после года совместной жизни. Спокойная, хорошо воспитанная девушка – но даже она не выдержала взбалмошного и авторитарного характера Гауэра, который непрестанно играл роль завотделения и звезды кардиохирургии даже дома.

Сына Андрей очень любил. Всегда хотел стать отцом, всегда хотел воспитывать именно сына, но понимал, что настоящего успеха, по всей видимости, ему суждено было достичь только на поприще хирургии. Он не уделял время семье, вел себя эгоистично и редко вспоминал о том, что у него есть сын и хорошо бы проявить к нему внимание. Хотя это происходило в какие-то определенные моменты просветления сознания. Или одиночества. Или скандальных напоминаний бывшей жены. Однако он не забывал о вихрастом мальчишке, который всегда с большой радостью встречал отца.

«Сейчас ему уже восемь лет, пошел во второй класс и наверняка не вспоминает меня, погрузившись в новую для себя жизнь», – подумал Андрей, а потом отбросил эти мысли и полностью сконцентрировался на управлении мотоциклом.

С того дня прошло долгих пять лет. На родине об Андрее стали вспоминать все реже. За это время он даже ни разу не бывал в Москве, но регулярно писал сыну, лишь изредка получая от него ответные письма. Однажды Родина напомнила о себе, когда в Берлин спецбортом привезли какого-то мужчину из Москвы. Андрей даже не поинтересовался, кто это был, но, вероятно, какой-то очень высокопоставленный чиновник, до которого дошли слухи о русском кардиохирурге, работающем в берлинском госпитале. Совершенно не думая о последствиях, Андрей установил ему западный кардиостимулятор, который необходимо менять каждые два года.

– В бар? – спросил Уве, став за время жизни Андрея в Германии неплохим хирургом при непосредственном участии Гауэра.

– Нет, – устало сказал Андрей. Да, он перенял эту немецкую привычку после непростого трудового дня выпивать кружку пива, закусывая традиционными немецкими колбасками, но сегодня желания не было.

Уве уже уехал домой, а Андрей все еще сидел, погрузившись в свои мысли. Что дальше? Неужели он теперь так и будет всю жизнь просто делать операции и устанавливать нелегальные западные кардиостимуляторы, зарабатывая на этом дополнительные деньги сверх того, что ему платит государство?

– Гутен абенд! Добрый вечер! Вы Андрей Гауэр? – вдруг услышал Андрей за спиной чей-то голос и обернулся. Перед ним стоял среднестатистический немец, который при этом, как показалось, обратился к нему на чистейшем русском: – Вы Андрей Гауэр?

– Да, все верно, – ответил Андрей.

– Меня зовут Клаус Краузе. Я представитель компании Medtechnik. Можно с вами переговорить о деле, которое может вас заинтересовать?

– Откуда вы знаете, что может меня заинтересовать? – спросил Гауэр.

– Мы за вами наблюдали некоторое время и составили ваш психологический портрет. Поэтому мы можем с уверенностью говорить о том, что наше предложение может вас заинтересовать, – сказал Клаус, пристально наблюдая за реакцией собеседника.

– То есть «мы», как я понимаю, это не только компания Medtechnik?

– Вы очень проницательны, Андрей. Это одна из ваших черт, которую отметили наши… хм… эксперты в своем отчете. А еще они рекомендовали быть с вами максимально прямым и честным. Иначе вы почувствуете фальшь и можете оборвать все контакты или закрыться, уйдя в глухую психологическую оборону. Все ли верно?

Андрей задумался, а затем кивнул:

– Пожалуй, ваши эксперты правы. Что вам от меня нужно?

– Вы сами, – четко ответил Клаус.

– А есть ли в вашем отчете то, что я также люблю конкретность, а не только правду? Правда бывает разной. Ваш же ответ можно трактовать по-разному, и он кажется мне размытым.

– Да, конечно. В отчете было и такое. Нам действительно нужны вы. Вы зарекомендовали себя прекрасным кардиохирургом, просто блестящим специалистом, начав устанавливать наши кардиостимуляторы без технической подготовки. Только за счет вас наши продажи кардиостимуляторов в Европе выросли на несколько процентов в количественном выражении. Это что касается компании Medtechnik. А как представителя иной… скажем так… иной структуры меня интересует то, что вам известно о высших чинах правительства ГДР, а также о тех людях, которым когда-то вы делали операции. В частности, был некий Иван Рудольфович, которому вы сделали операцию полтора года назад. По нашим расчетам, уже подходит время замены кардиостимулятора на новый. Мы готовы пролоббировать выдачу вам такого аппарата. В скором времени, опять же по нашим представлениям, вас вызовут в Москву для проведения операции упомянутому персонажу. Это очень важный для нас человек, и мы готовы сделать все, чтобы он остался жив.

Андрей вспомнил ту самую операцию и Ивана Рудольфовича, которому установил кардиостимулятор от Medtechnik. Тот смог бы протянуть и на отечественных приборах, но Андрей четко понимал, что недолго, поэтому без лишних сомнений установил более качественный западный аналог.

Гауэр посмотрел на Клауса и сказал:

– Вы рассказали интересную историю, вот только пока я не услышал предложения, которое сможет меня заинтересовать.

– Да, простите. Это предложение касается вашей семьи. Скорее даже сына Артема. Мы готовы не только организовать ваш переезд, но и вытащить из Советского Союза Артема с его матерью и, естественно, обеспечить им безбедное существование на государственные гранты и пособия в выбранной вами стране.