Когда погаснет пламя бесплатное чтение

От автора

Посвящение:

Если ты когда-нибудь чувствовал себя сломанным, помни: даже самые глубокие раны затягиваются.

ВНИМАНИЕ! Книга содержит триггеры:

Тема инвалидности и физической реабилитации;

ПТСР;

Депрессивное состояние героя, самообвинения, эпизоды самоуничижения.

Эмоциональная жестокость.

Нецензурная лексика.

Откровенные постельные сцены (18+).

Глава 1. Коул

Дни перестали отличаться друг от друга. Нет ни огня, ни дыма. Только тлеющие угли внутри и привкус пепла на языке.

Пол под берцами начинает дрожать, и я чувствую вибрацию всем телом. Ей вторит глубокий, утробный гул, который не спутаешь ни с чем. Крыша скоро обвалится, похоронив нас под тоннами горящих обломков.

– Майки, валим! – кричу я, хватая напарника за плечо. – Сейчас же!

Он не спорит и реагирует мгновенно. Мы разворачиваемся и несемся к выходу. Уже тянусь к рации на плече, чтобы доложить обстановку, но голос капитана Росси опережает меня:

– Немедленная эвакуация! Крыша прогорела, конструкция нестабильна! Повторяю, всем на выход!

– Принял, уже идем! – отвечаю я, вдавливаю тангенту, и не сбавляя темпа.

Жар ощутим даже сквозь защитный слой боевки, кожа под ней начинает гореть. Дым настолько плотный, что перед глазами просто черная стена, видно едва на пару метров вперед. Лестничный пролет уже близко, когда сквозь рев пламени я улавливаю посторонний звук. Тихий, сдавленный кашель. Я замираю, прислушиваюсь.

– Салли? Какого черта ты встал?

Вскидываю руку в перчатке, заставляя его замолчать, и направляю фонарь в дверной проем комнаты в другом конце коридора, которую мы еще не успели проверить. У дальней стены за опрокинутым комодом замечаю фигуру. Силуэт вздрагивает от света, и сквозь треск огня доносится тонкий, испуганный вскрик. Женский. Черт!

– Там девушка.

– Лейтенант, приказ… – начинает Майки, и в его голосе слышна борьба между уставом и желанием помочь.

– Я слышал! – рявкаю, глядя, как с потолка дождем сыплется бетонная крошка. Думать некогда. Решение приходит за долю секунды. – Уходи! Я вытащу ее и сразу за тобой!

– Что? Нет! Мы работаем в паре! Я иду с тобой!

– Я здесь старший по званию, – жестко отрезаю и толкаю его в грудь к выходу. – И я приказываю тебе убираться. Выполнять!

Майки буравит меня взглядом секунду, которая кажется вечностью. Затем грязно ругается и, развернувшись, растворяется в дымовой завесе. Не теряя ни секунды, я ныряю в комнату. Волна раскаленного воздуха бьет в лицо, как из открытой печи. Падаю на колени и начинаю ползти к жертве.

– Пожарная служба! Я вытащу вас!

Девушка поднимает голову, и в ее огромных, безумных от страха глазах отражаются языки пламени. Совсем ребенок, лет шестнадцать на вид, не больше.

– Пожалуйста… не бросай меня.

Я протягиваю руку, пальцы уже почти касаются ее куртки, когда потолок издает зловещий скрежет. Инстинктивно вскидываю голову и вижу, как по потолку расползается паутина трещин. Все происходит за долю секунды. Темная громадина несущей балки отрывается от потолка и летит вниз. Последнее, что я успеваю сделать – это инстинктивно вскинуть руку, пытаясь прикрыть голову. Мир взрывается грохотом и болью, которая пронзает все тело, а потом свет просто гаснет.

Когда я прихожу в себя, первое, что слышу – знакомое шипение моего дыхательного аппарата. Воздух идет. Значит, жив. Открываю глаза, несколько раз моргаю, сгоняя мутную пелену. Вокруг обломки, дым и огонь, который теперь бушует с новой силой. Пытаюсь сдвинуться, но тело не слушается. Огромная обугленная балка лежит поперек моих бедер, пригвоздив меня к полу.

Я в ловушке.

Поворачиваю голову в поисках девушки. Комнату разделила надвое стена из дымящихся обломков, которую жадно облизывают языки пламени. И жертва осталась по ту сторону.

Адреналин бьет в кровь, притупляя боль. Я упираюсь руками в пол и шевелю ногами. Левая. Ничего. Правая. Тоже ничего. Ни малейшего движения, ни ответного импульса, ни даже боли. Как будто их просто отрезали. Под курткой, несмотря на жар, спину обдает холодным потом.

Я не чувствую ног. Совсем.

Внезапно прямо у уха раздается пронзительный, настойчивый свист. Бросаю взгляд на манометр на плечевом ремне: стрелка в красной зоне. У меня остались считаные минуты. Но для паники нет времени. Срываю рацию с плеча и подношу к пересохшим губам.

– Mayday… Mayday, Mayday! Это Салливан! Я в ловушке! Прижат балкой! Второй этаж, западное крыло, угловая комната… – я задыхаюсь, каждое слово дается с трудом. – Кислород на исходе. Но здесь девушка… под завалами. Она еще может быть жива.

И тут рев огня стихает, а вместо него ровный гул где-то сбоку. Жар, который секунду назад грозил сжечь меня заживо, отступает. А запах гари и пепла сменяется стиральным порошком.

Резко открываю глаза, и секунду пялюсь в потолок, не понимая, где нахожусь. Сердце колотится где-то в глотке, воздуха не хватает. Дергаюсь, пытаюсь соскочить с кровати, бежать, откатиться – что угодно! – но ноги… не двигаются. Как будто нижняя половина тела просто не существует.

Я все еще там, в том доме, в ловушке.

Но нет. Гул становится отчетливее. И это не пожарная машина, и не свист манометра.

Моргаю, и картинка рассыпается. Это был просто сон. Кошмар, который мучает меня последние восемь месяцев. На самом деле я дома в своей кровати. Никакого огня. Лишь серый утренний свет из-за жалюзи, и мокрые от пота простыни. Паника отступает, как грязный прилив, оставляя после себя тошноту и дикую слабость в мышцах.

Я лежу, тяжело дыша. Телефон на тумбочке не унимается, вибрируя снова и снова. С усилием тянусь за ним и вижу сообщения от друзей в групповом «мужском» чате.

Дин Флетчер:

Есть планы на сегодня? Мне нужно выпить.

Лиам Галлахер:

Работаю до вечера, но после свободен.

Джек Росс:

Приходите в бар, сегодня играет Domino.

Дин Флетчер:

@КоулСалливан Ты с нами?

И вот опять. Зачем он каждый раз спрашивает, когда знает ответ? Конечно, нет, черт побери. Мне следовало догадаться, что Дин поставит себе жизненную цель «Спасение Коула». Пункт первый: не дать мне почувствовать себя забытым. Пункт второй: делать вид, будто всё как раньше. Святой Дин, спаситель утопающих.

На секунду в груди колет что-то похожее на вину. Раньше мы бы уже вовсю травили байки в этом чате, планируя, где соберемся. А сейчас его упрямство бесит. Друг не понимает. Никто из них не понимает, что дело не в том, что я не хочу. Как будто я могу просто встать и пойти! Каждый выход из дома, как спецоперация, требующая недельной подготовки, после которой хочется сдохнуть от усталости.

Смахиваю уведомления, бросаю телефон на тумбочку и откидываю одеяло. Смотрю на свои бледные ноги, которые когда-то несли меня сквозь огонь, вышибали двери, пересекали финишные черты марафонов. Теперь не могут донести меня даже до туалета. Ирония – та еще сука.

Пора начинать паршивое ежедневное шоу. Я подкатываю кресло ближе к кровати. Мой личный кадиллак, вместо пожарного грузовика. Трон из хрома и черной кожи.

Руки сами находят нужные точки опоры: одна на матрасе, другая на подлокотнике кресла. Напрягаю пресс и подтягиваю задницу к краю кровати, волоча за собой бесполезный вес ног. Глубоко вдыхаю и делаю толчок. Все тело дергается от усилия, а затем с глухим стуком падает на сиденье. Пару секунд просто сижу, уставившись в пол. По крайней мере, перед глазами перестали плыть точки, и руки не дрожат от усилий. Наконец, я толкаю обод колес, чтобы начать бесконечный день сурка.

Кресло бесшумно катится по гладкому деревянному полу в сторону ванной. Там все как обычно: холодная вода на лицо, жесткое полотенце. Я старательно избегаю смотреть в зеркало над раковиной. Видеть себя осунувшегося, с потухшими глазами – выше моих сил.

Я купил этот дом несколько лет назад, еще до травмы. До сих пор помню, как стоял посреди гостиной и представлял, как по паркету будут носиться дети, сбивая углы. Как жена будет шлепать по нему босиком утром на кухню. Везде хаос из игрушек, на стенах рамки с нашими фотографиями, на полках книги и маленькие трофеи. Теперь здесь идеальный пол для инвалидного кресла, широкие дверные проемы, практически голые стены и никаких порогов. И тишина.

Дин все переделал, пока я лежал в больнице и пялился в потолок. И я благодарен ему, правда. Но все эти «удобства» только напоминают о том, чего я лишился. Каждый чертов сантиметр пространства кричит мне о том, кем я стал.

Инвалидом.

Когда с утренней рутиной покончено, я выкатываюсь из спальни в коридор, ведущий в гостиную и на кухню. И тут же меня встречает тихий, требовательный скулеж. Бадди, мой золотистый ретривер, нетерпеливо переступает с лапы на лапу, а его хвост барабанит по паркету. Он смотрит на меня, потом выразительно переводит взгляд в сторону кухни и снова на меня.

– Да, я тоже голодный, приятель.

Пес тут же вскакивает, подходит и тяжело укладывает большую лохматую голову мне на колени. Я машинально чешу его за ушами, а он смотрит снизу вверх своими умными карими глазами. В них нет ни грамма жалости. Для него я не изменился. Я просто его человек, его хозяин. А для меня он единственный во всей Астории, кто не видит во мне калеку.

Я отталкиваюсь и еду на кухню. Бадди трусит рядом, его когти цокают по паркету в предвкушении. Мы проезжаем мимо лестницы, ведущей на второй этаж. Взгляд цепляется за первый, покрытый тонким слоем пыли пролет. Раньше наверху была хозяйская спальня и мой кабинет. Теперь бессмысленный архитектурный элемент, ведущий в никуда.

Скрипнув зубами, я отворачиваюсь и двигаюсь дальше. На кухне все на своих местах. Дин позаботился и об этом. Столешницы опущены на нужную высоту, под раковиной – пустое пространство для коленей, а все нужные шкафчики расположены так, чтобы я мог дотянуться.

Сначала нужно покормить Бадии. Подкатываю к хозяйственному шкафчику, где стоит огромный мешок с кормом. Наклоняюсь в кресле, стараясь удержать равновесие и не завалиться набок, зачерпываю стаканом гранулы и, выпрямившись, высыпаю их в миску. Пес тут же принимается за еду, громко хрустя. Его хвост отбивает радостный ритм по дверце холодильника.

Ну хоть кто-то доволен в этом доме.

Теперь моя очередь. Я открываю дверцу холодильника настежь, чтобы кресло могло проехать. Достаю упаковку бекона и картонную коробку с яйцами, и кладу себе на колени. Балансируя хрупким грузом, откатываюсь назад, разворачиваюсь и, маневрируя между стойкой и плитой, перекладываю все на столешницу. Ставлю сковороду на конфорку, зажигаю газ и возвращаюсь к ингредиентам. Вскоре комната наполняется шипящим звуком и аппетитным запахом жареного бекона. Я уже собираюсь переложить еду на тарелку, когда раздается резкий стук в дверь.

Смотрю в окно, которое ведет на дорожку к дому. У калитки стоит знакомый пикап. Дин. Черт. Мне следовало догадаться, что он заявится после того, как я проигнорировал его сообщения. Бросаю взгляд на настенные часы. Семь утра. Он должно быть едет на работу.

– Черт бы тебя побрал, Дин, – ругаюсь себе под нос и выключаю газ. Друг не уйдет, так что лучше быстрее с этим покончить.

Разворачиваю кресло и качусь к входной двери. Дин стоит на крыльце, высокий, в рабочей куртке, с неизменной бейсболкой на голове. В руках держит два стакана кофе из закусочной.

– Привет. Я подумал, тебе не помешает нормальный кофе, а не та бурда, что ты пьешь.

Я кривлю губы в усмешке.

– Или ты решил, что я уже не в состоянии нажать кнопку на кофеварке?

Ответа не жду, разворачиваюсь и еду обратно на кухню. Дверь за его спиной тихо закрывается. Дин проходит следом и садится на высокий стул у барной стойки, ставя оба стакана на поверхность.

– Хватит язвить, Коул, ты прекрасно понял, что я имел в виду, – ровным голосом говорит он, игнорируя мой выпад. – Вчера виделся с доктором Чен. Она считает, что на следующей неделе можно начать новый курс физиотерапии, чтобы подготовить тебя к ортезам. Говорит, есть хорошие шансы снова поставить тебя на ноги. С опорой, да, но на своиноги, Коул.

Я с силой сжимаю рукоять сковородки, чувствуя, как горячий металл впивается в кожу.

– Ты теперь и с моими врачами разговариваешь? – мой голос сочится ядом. – Решил взять на себя полный патронаж? Что дальше, Дин, будешь мне задницу подтирать?

– Ты заперся здесь и гниёшь, отталкивая всех, кому не всё равно! Я просто пытаюсь помочь, Коул!

– Помочь? – я криво усмехаюсь и поворачиваюсь к нему через плечо. – Ты не пришьешь мне новые ноги, Дин. А все остальное – чушь собачья!

Дин вскакивает так резко, что стул за ним отлетает к стене с грохотом.

– Да что с тобой не так, идиот?! – его крик эхом разносится по кухне. – Я ночевал в кресле у твоей койки неделями! Я, блядь, впахивал здесь днями и ночами, чтобы переделать твой дом! Чтобы жил как человек, и мог сам приготовить себе еду, а не ждал, пока сиделка подаст тебе стакан воды! Я знал, что ты этого не вынесешь!

– А я тебя об этом просил?! – я разворачиваю кресло к нему, задирая голову, чтобы видеть его лицо, искаженное гневом.

Друг делает шаг вперед, нависая надо мной.

– Я просто пытаюсь вернуть своего друга! – рявкает он, тыча пальцем в мою сторону. – Того парня, который не сдавался из-за каждой царапины! А не это… жалкое, озлобленное дерьмо, которое только и умеет, что ядом плеваться!

Руки на подлокотниках кресла сжимаются до боли в костяшках. Хочу запустить в его рожу чем-нибудь тяжелым. Вместо этого расслабляю плечи и позволяю усмешке тронуть мои губы.

– Тот парень сгорел в том доме, – говорю я тихо и отчетливо. – А ты… ты свою работу сделал, Дин. Можешь быть свободен. Проваливай.

На секунду в его глазах мелькает что-то похожее на боль, но тут же сменяется гневом. Он смотрит на меня долгим, тяжелым взглядом и наконец с шумом выдыхает через нос.

– Что ж. Твой выбор. Сиди в своей тюрьме. Только не удивляйся, когда в ней никого, кроме тебя, не останется.

Дин резко разворачивается, хватает со стойки свой стакан с нетронутым кофе и, не оборачиваясь, широкими шагами идет к выходу. Через мгновение за ним хлопает входная дверь.

Тишина. Наконец-то. Но она не приносит облегчения, наоборот, давит, заставляя слышать то, что обычно не замечаешь: гудение холодильника, стук крови в висках.

Пальцы на подлокотниках сами собой сжимаются и разжимаются. Бесполезная, мелкая дрожь, которую я не могу остановить. Чтобы отвлечься от нее, я смотрю на сковородку и на скрученные полоски бекона, плавающие в жире. Вот тебе и попытка быть нормальным.

Я сжимаю правый кулак так сильно, что суставы хрустят, и со всей силы бью себя по бедру. Но практически не чувствую боли, лишь слабый толчок и вибрацию по всей руке до самого плеча. Бью снова и снова, вкладываю в удар все, что накопилось за последние месяцы. Костяшки на кулаке горят от боли, но в ногах – ничего. Из груди рвется крик.

– ДАВАЙ ЖЕ! – кричу на собственные ноги, которые отказываются работать. – НУ, ПОЧУВСТВУЙТЕ, СУКА! ПОЧУВСТВУЙТЕ ХОТЬ ЧТО-НИБУДЬ!

В углу раздается скулеж. Бадди поднимает голову, но уже не прячется, как раньше, а только смотрит. Черт! Я перестаю кричать как сумасшедший и делаю несколько глубоких вдохов. Когда наконец снова себя контролирую и дыхание немного выравнивается, я медленно, чтобы не напугать Бадди еще больше, тяну к нему руку с побагровевшими, ноющими костяшками.

– Иди сюда, мальчик.

Но пес не подходит, а только опускает голову на лапы и тихо, тоскливо вздыхает.

Отлично, Коул. Просто отлично. Ты даже собаку научил тому, что от тебя лучше держаться подальше.

Глава 2. Тесса

Переезд в новый город – это как прием нового пациента. Сначала собираешь анамнез, осматриваешься, пытаешься понять, что не так. И надеешься, что случай не безнадежный.

Я делаю еще один глоток горького кофе, пытаясь проснуться, и смотрю в кухонное окно. Утро на удивление солнечное, лучи заливают двор золотистым светом, который кажется неуместным, даже издевательским. Мой взгляд бесцельно скользит по двору и цепляется за старый дуб. В голове тут же вспыхивает непрошеная картинка из прошлого.

Мне шесть, и я хохочу до боли в животе, потому что папа раскачивает меня на самодельных качелях все выше и выше. Я лечу так высоко, что сандалии почти срываются с ног, а от восторга и страха едва могу дышать. Его сильные руки подталкивают меня снова и снова, и я слышу его глубокий, раскатистый смех, который смешивается с моим визгом.

Резко встряхиваю головой, прогоняя воспоминание. В горле встает тугой ком, мешая сглотнуть. Прошла всего неделя с похорон, а я все еще ловлю себя на том, что жду его шагов на лестнице или ворчания из гостиной. В его доме, который теперь стал моим, слишком тихо. Раньше работал телевизор, или радио, а сейчас каждый предмет мебели кричит о его отсутствии. Если я немедленно не займу себя чем-то, то горе меня просто раздавит. И работа – единственное, что сейчас может удержать меня на плаву.

На автомате споласкиваю кружку и ставлю ее на сушилку. Прохожу в прихожую и замираю перед зеркалом. Из отражения на меня смотрит уставшая девушка, которую я с трудом узнаю. Длинные русые волосы спутались после беспокойного сна, а под слишком большими голубыми глазами залегли темные тени. Я быстро провожу по волосам расческой не столько для красоты, сколько пытаясь придать себе хоть какой-то человеческий вид.

Мой взгляд падает на столик, на знакомую деревянную чашу. Связка отца с десятком потертых ключиков от всего на свете. Она олицетворяет всю его жизнь. Рядом одиноко лежит мой от квартиры в Портленде на простом стальном кольце. Две недели назад я жила в своей квартире, работала ветеринаром и строила планы. Теперь я жительница небольшого прибрежного городка, из которого переехала в семь лет после развода родителей. И владелица его ветеринарной клиники.

Пальцы слегка дрожат, когда я беру в руки тяжелую связку отца. С усилием разжимаю кольцо и снимаю два ключа: от дома и клиники. Один за другим перевешиваю их на свое кольцо, после чего выхожу на крыльцо и закрываю за собой дверь.

Дорога до клиники занимает не больше десяти минут. В таком маленьком городке, как Астория, маршруты не меняются десятилетиями. Проезжаю мимо рыбацких лодок в гавани, мимо старых викторианских домов, цепляющихся за склоны холмов. И вот сворачиваю на знакомую улицу, и впереди появляется одноэтажное здание из красного кирпича с простой, выгоревшей на солнце вывеской «Ветеринарная клиника Рида».

Я паркуюсь на пустой стоянке и несколько секунд стою у машины, собираясь с силами. Затем глубоко вдыхаю прохладный утренний воздух и подхожу к входу. Ключ со скрежетом, поворачивается в замке. Толкаю тяжелую дверь, и в нос ударяет тот самый, въевшийся в стены запах – смесь антисептика, лекарств и едва уловимого, но стойкого духа собак. Аромат, который моментально возвращает меня в детство. Я провела здесь бесчисленное количество часов в детстве, наблюдая, как папа с невероятной нежностью и сосредоточенностью лечит своих пациентов. Именно здесь, я и влюбилась в ветеринарию.

Внутри тихо и прохладно. Утренние лучи пробиваются сквозь жалюзи на окнах приемной, рисуя на полу пыльные полосы света. Я прохожу дальше, в его кабинет, который теперь стал моим. Здесь все осталось так, как он оставил. Стопка журналов на краю стола, старая ручка в стакане, даже его потёртое кожаное кресло стоит так, будто он просто вышел на пару минут. Я обвожу пространством взглядом, но сесть в кресло не решаюсь. Пока не могу.

Моя цель – маленькая комната для персонала в конце коридора. На единственном крючке на стене висит его старый, застиранный халат. Я подхожу ближе и провожу по нему рукой, несколько секунд впитывая ощущения ткани. Вешаю рядом свои новые, идеально выглаженные медицинские скрабы темно-зеленого цвета. Контраст между старым и новым режет глаза.

Я быстро снимаю джинсы и свитер, откладывая в сторону вместе с повседневной одеждой роль скорбящей дочери, и принимаю другую. Натянув форму, я смотрю на себя в зеркало. Выпрямляю плечи и делаю глубокий вдох. Я Доктор Рид. У меня все получится.

В приемной щелкает замок, и раздается бодрый голос Пэт, администратора, которая работала с отцом с самого открытия клиники:

– Тесса, милая, это ты?

Я выхожу из комнаты для персонала ей навстречу. Пэт, невысокая женщина лет пятидесяти пяти с добрыми морщинками и аккуратной седой стрижкой, уже стоит за стойкой регистрации. Она смотрит на меня с такой теплотой и сочувствием, что в горле снова начинает першить.

– Да, это я, – тихо отвечаю, пытаясь улыбнуться.

– Как ты, милая? – она подходит и по-матерински кладет руку мне на плечо. – Справляешься?

– Уверена работа поможет. И это уж точно лучше, чем сидеть дома.

– Вот и правильно, – кивает она. – Твой отец бы хотел, чтобы ты двигалась дальше. Я сварю кофе.

Спустя час после открытия, я стою у стойки и подписываю документы, когда в клинику почти влетает пожилой мужчина в непромокаемой куртке и выцветшей кепке. Лицо у него обветренное, красное, а глаза панически бегают в поисках помощи. На руках он держит молодого бигля, который скулит и пытается тереть морду лапой.

– Гас! Господи, что со Скипом? – восклицает Пэт, мгновенно узнав новоприбывших.

– Пэт, помоги! – голос у мужчины хриплый и громкий. – Это я виноват, идиот старый…

Я откладываю бумаги и делаю шаг вперед. Мой внутренний хаос мгновенно уступает место профессиональному спокойствию.

– Добрый день, – вежливо приветствую старика и фокусируюсь на собаке. Из нижней губы у нее торчит рыболовный крючок. – Меня зовут доктор Рид. Пройдемте за мной.

Пока Пэт оформляет документы, я веду их в смотровую.

– Я только снасти разбирал, отвернулся на секунду, а он уже там… – рыбак не перестает причитать. – Я так виноват.

Опускаюсь на колени перед скулящим псом, игнорируя панику хозяина.

– Привет, Скип, – говорю я мягко, протягивая руку ладонью вверх. – Что же ты натворил, парень? Дай-ка посмотрю.

Бигль перестает скулить и с любопытством обнюхивает мою руку.

– Так, ничего страшного, – я бросаю быстрый взгляд на рану и поворачиваюсь к Гасу. – Главное, что вы не пытались вытащить его сами.

Поднимаю пса на металлический стол, а затем с характерным щелчком натягиваю латексные перчатки. Беру стерильный анатомический пинцет и аккуратно отодвигаю мягкую губу пса.

– Ага, вижу бородку. Просто так не вытащить, только разорвем все.

Гас бледнеет еще сильнее.

– Боже, ему же больно будет…

– Он почти ничего не почувствует, – заверяю его, глядя прямо в глаза, и кратко объясняю: – Сделаю местный укол, как у стоматолога, заморозим это место. Потом протолкну острие, откушу бородку, и крючок выйдет обратно. Скип даже не поймёт, что произошло.

Получив испуганный кивок Гаса, я разворачиваюсь к инструментам. Быстро готовлю шприц и дезинфицирую место укола.

– Держись, малыш, – шепчу я Скипу, поглаживая его по голове, и делаю точный укол. Пес коротко взвизгивает, но тут же успокаивается от моих прикосновений. Через минуту я осторожно касаюсь иглой кожи вокруг крючка – никакой реакции.

Теперь самое важное. Зажав в пальцах тонкие плоскогубцы, я фиксирую изгиб крючка. Другой рукой мягко, но уверенно натягиваю кожу. Слегка давлю, и жало с крошечной бородкой показывается с другой стороны губы. Раздается короткий металлический щелчок, и гладкий стержень выскальзывает обратно. Вся процедура, включая обработку ранок антисептиком, занимает меньше трех минут.

– Вот и все, герой, – говорю я Скипу, почесывая его за ушами. Он в ответ радостно пытается лизнуть меня в нос.

Поворачиваюсь наконец к Гасу. Пожилой рыбак смотрит на меня, не моргая; на его испещренном морщинами лице смешиваются облегчение и чистое изумление.

– Спасибо вам большое! – искренне говорит он, доставая потертый кошелек. – Вы… вы ведь дочь Артура Рида?

В груди на мгновение замирает, а дыхание перехватывает. Я не могу вымолвить из себя и слово, поэтому тупо киваю.

– Он бы вами гордился, – тихо бормочет Гас.

Его такие простые слова значат для меня больше, чем любая похвала в ветеринарной академии. Я резко отворачиваюсь к столу, делая вид, что раскладываю инструменты, просто чтобы он не видел, как защипало в глазах.

Остаток дня проходит в похожей рутине, но уже без утреннего напряжения. Прививки щенкам, осмотр старого кота с артритом, консультация по поводу диеты для лабрадора. С каждым новым пациентом я чувствовала, как роль «доктора Рид» становится все более естественной.

Когда последний клиент уходит, а Пэт заканчивает сверять кассу, на город уже опускаются сумерки.

– Ты отлично справилась сегодня, Тесса, – говорит она, накидывая пальто.

– Спасибо, Пэт. За все.

– Отдыхай. Увидимся завтра.

Проводив ее, я еще раз прохожу по кабинетам и выключаю свет, оставляю лишь ночную лампу в приемной. Повернув ключ в замке, я слышу тяжелый щелчок. Клиника погружается в тишину, и вот так я снова просто скорбящая дочь. Мои мышцы гудят от усталости, но мне очень хочется кофе. Не той бурды из автомата, а настоящего, горячего, из маленькой кофейни у порта, чтобы обжечь пальцы о картонный стаканчик.

Я иду, засунув руки в карманы джинсов, по знакомым с детства улицам, мимо кирпичных фасадов, влажных от близости океана. Фонари зажигаются один за другим. За поворотом раньше была кондитерская «Сладкая бухта». Отец всегда покупал мне там мятные леденцы после каждого визита к стоматологу.

Невольно ускоряю шаг, но, завернув за угол, резко останавливаюсь. На месте кондитерской теперь магазин для туристов с разным барахлом на витрине: футболки с глупыми надписями, магниты в форме крабов, пластиковые маяки.

Мимо меня, громко смеясь, проходит молодая семья. Две женщины с продуктовыми сумками останавливаются поболтать, и тут же им сигналит проезжающий пикап. Они смеются, машут водителю. Часть привычной, повседневной жизни этого города. Они все так дружны и знают друг друга, а я стою на тротуаре, будто чучело на витрине, не зная, куда податься. Несколько пожилых жителей, возможно, и вспомнят меня, но для остальных я никто.

На мгновение хочется развернуться, добежать до машины и уехать домой, где все знакомо и ничего не изменилось. Но возвращаться в пустые стены… Нет. Иду дальше, к порту.

Воздух здесь пахнет соляркой, рыбой и мокрыми сетями. В темноте ритмично поскрипывают пришвартованные траулеры, их мачты теряются в низких облаках. Память подкидывает непрошеные картинки: я маленькая, держу отца за руку прямо здесь, на этом пирсе. А ведь раньше я знала названия почти каждого судна, и в лицо их капитанов.

Впереди тускло светится вывеска кофейни «Горячий причал». Я тяну на себя тяжелую дубовую дверь, и над головой звякают колокольчики. Внутри тепло и пахнет свежесваренным кофе и выпечкой. За несколькими потертыми деревянными столиками сидели мужчины в рабочих куртках и выцветших джинсах – местные рыбаки или докеры. Разговоры на мгновение стихают, несколько пар глаз отрываются от чашек и задерживаются на мне оценивая.

За стойкой стоит парень лет двадцати пяти на вид, сплошь покрытый татуировками от кистей до самого ворота футболки. Он отрывается от протирания стойки, скользит по мне таким же оценивающим взглядом и приветливо улыбается.

– Добрый вечер. Что будете?

– Латте. Большой, пожалуйста.

Парень дружелюбно кивает, пробивает заказ и отворачивается к кофемашине. Отхожу к стене, чтобы не стоять у всех на виду. Ощущение не из приятных, но вполне ожидаемое. Я к этому готовилась, когда похоронила отца в Портленде рядом с мамой и приняла решение переехать сюда. В маленьком городе не бывает незнакомцев. И рано или поздно местные сложат два и два: новая девушка в городе, доктор Рид в клинике отца, и некролог в местной газете. И тогда начнется то, чего я боюсь больше всего: сочувствующие взгляды и дежурные фразы соболезнования.

– Тяжелый день, да? – раздаётся сбоку женский голос.

За столиком у окна сидит девушка с копной рыжих волос, небрежно собранных в пучок в обычной толстовке и джинсах. На вид моя ровесница, лет двадцати пяти, не больше.

– Простите? – переспрашиваю я, уверенная, что ослышалась.

Увидев мое замешательство, она улыбается шире и кивает на пустой стул напротив. Я колеблюсь всего мгновение, а затем молча подхожу и сажусь на краешек стула, ставя сумку на пол.

– Ты выглядишь так, будто готова лечь прямо здесь на пол и больше никогда не вставать. Знакомое чувство. Я, кстати, Сиенна Росс, – представляется она, протягивая руку. – Работаю в доме престарелых неподалеку.

Я машинально пожимаю ее теплую ладонь.

– Тесса. Я… новый ветеринар. В клинике Рида.

Стоило произнести фамилию, как ее взгляд тут же потеплел. Я внутренне сжимаюсь, готовясь к неизбежному.

– Значит, ты дочь Артура. Мне очень жаль. Правда. – Сиенна делает короткую паузу, будто проверяя мою реакцию, и мягко добавляет: – Слушай, я знаю, каково это. Мой отец умер пару лет назад. И я до сих пор помню бесконечный поток «соболезную», от которых рана только сильнее ноет.

Я молча киваю, не в силах вымолвить и слова.

– Но здесь, в Астории, все немного иначе, – продолжает она. – Твой отец… он был для этого города своим. Спроси любого рыбака или охотника – у каждого второго есть пес, которого Артур лечил, часто даже бесплатно, если у них был плохой улов. А когда у старика О’Мэлли сгорел хозяйственный магазин, он отдал ему всю выручку за день. Просто так.

Сиенна смотрит на мужчин за соседними столиками.

– Когда жители узнают, кто ты, они не будут смотреть на тебя с жалостью. Скорее, с уважением и тоской. Ты потеряла отца, а они – друга. Артур был хорошим человеком, и его все здесь любили и уважали.

– Ваш большой латте, – произносит бариста чуть громче, ставя на стойку картонный стаканчик.

Я подхожу забрать свой кофе, и его тепло приятно греет замерзшие пальцы.

– Жить здесь непросто, – говорит Сиенна, когда я возвращаюсь. – Городок маленький, все друг у друга на виду. Но так уж тут принято – присматривать друг за другом. Считай, это одна большая, шумная и временами невыносимая семья. Если решишь остаться и продолжить дело Артура, попробуй открыться жителям. Они ответят тем же.

Я выдавливаю из себя сухое «спасибо» и, чтобы сменить тему, спрашиваю:

– Ты говорила, что работаешь где-то рядом?

Сиенна заметно светлеет, легко подхватывая смену темы.

– Ага, в доме престарелых, на Холме. В основном с теми, кто потерял зрение. Помогаю им заново учиться жить. Невероятно сложные, но сильные люди.

Она встает, закидывая рюкзак на плечо.

– Слушай, если захочешь выпить что-нибудь покрепче кофе, заглядывай в The Voodoo Room. Мой брат Джек владеет им. Хотя он тот еще зануда, и улыбки от него не дождешься, но коктейли делает отличные. Скажешь, что от меня, сделает тебе скидку.

Сиенна подмигивает и направляется к выходу, бросая через плечо:

– Рада была познакомиться, Тесса. И добро пожаловать в Асторию.

Дверь за ней закрывается, звякнув колокольчиками. Я остаюсь сидеть за столиком, сжимая в руках горячий кофе. Сиенна выразила соболезнования, но без жалости.

Возможно, всё не так плохо, как казалось утром. Может быть, у меня получится построить здесь новую жизнь.

Я делаю глоток, пряча слабую улыбку, и кофе оказывается на удивление вкусным.

Глава 3. Коул

Единственное живое существо, которое меня не жалеет и не пытается исправить. И теперь из-за моей невнимательности он умирает.

Я сижу на террасе, втягивая носом утренний воздух, который пахнет хвоей и мокрой землей. Пальцы машинально перебирают густую, теплую шерсть на загривке Бадди. Перед нами пара акров неухоженного газона, который давно просит газонокосилку, и стена из елей.

Утро началось с привычного кошмара, от которого я проснулся в липком поту, но впервые за черт знает сколько времени телефон молчит. Никто не звонит. Не пишет. Не ломится в дверь.

Покой, который сейчас ощущает как подарок. Или как затишье перед бурей.

Бадди, чувствуя мое затянувшееся оцепенение, тяжело наваливается всем боком на металлический обод моей коляски. Сталь недовольно скрипит под весом, но псу плевать. Он нетерпеливо тычется влажным, холодным носом мне в ладонь, гипнотизируя взглядом старый, теннисный мяч, который лежит у меня на коленях. Беру истертый кусок резины и ленивым движением отправляю его в полет.

Пес мгновенно срывается с места и несется по мокрой траве. Мощные лапы с чавканьем отталкиваются от земли, а уши развеваются на бегу. Он подхватывает игрушку и несется обратно, чтобы положить грязную, слюнявую добычу прямо мне на джинсы, оставляя темное мокрое пятно. Хвост радостно и ритмично лупит по деревянному настилу.

– Хорошо, хорошо, – выдавливаю из себя подобие смешка и снова замахиваюсь, отправляя мяч чуть дальше.

Пока он бежит, в голове всплывает голос Дина, будто он стоит прямо за спиной: «Жалкое, озлобленное дерьмо». Скулы сводит судорогой. Я с силой впиваюсь пальцами в твердую резину, пока костяшки не белеют, а под ногтями не начинает болеть.

Бадди уже тут как тут, задыхаясь от восторга. Тычется мокрым носом в мой кулак и нетерпеливо скулит, требуя продолжения игры. Ему совершенно плевать, что меня разрывает изнутри. И его неуемная жажда жизни одновременно и спасает меня от полного погружения в себя, и выводит из себя.

– Сейчас, дружок, – выдыхаю я, и изо рта вырывается облачко пара.

Швыряю мяч со всей силы, в самый дальний конец двора. Это должно помочь. Отвлечься. Заглушить совесть, которая зудит под ребрами. Но не получается. Голос друга крутится в голове, как заезженная, бесконечно повторяющаяся пластинка.

Я тянусь в карман за телефоном и открываю чат с Дином. Несколько долгих секунд просто смотрю на экран, перечитывая нашу последнюю переписку. Внутри растет тупая, ноющая потребность все исправить.

Палец зависает над клавиатурой. Я медленно набираю: «Прости». Смотрю на слово, но не могу заставить себя нажать кнопку отправки. Стираю все и пробую снова: «Я погорячился». Тоже не то, звучит как жалкая отмазка пятиклассника. Удаляю и пробую еще раз: «Дин, я…» – буквы появляются на экране, но я так и не могу закончить фразу. Не знаю, что именно сказать. Какие слова здесь вообще уместны после того, что я наговорил?

Резкий, протяжный звук скрежета заставляет оторвать взгляд от экрана и поднять голову. Калитка приоткрыта и медленно качается на ветру, издавая мерзкий звук. Я не запирал ее? Не помню.

Но двор пуст. А Бадди нигде нет.

Холод прошибает позвоночник, и утренняя сырость тут ни при чем. Я резко бью ладонями по колесам, разворачивая кресло, и двигаюсь к пандусу. Набираю инерцию и съезжаю вниз, чувствуя, как сердце начинает колотиться о ребра.

– Бадди?!

Но как только передние колеса касаются газона, они с противным хлюпаньем проваливаются в раскисшей от ночных дождей земле. Черт! Я рычу от бессилия и налегаю на ободья, пытаясь сдать назад. Бицепсы горят огнем, жилы на шее надуваются. Но задние колеса проворачиваются вхолостую, разбрызгивая веером грязь и вырывая клочья травы.

Я застрял.

Глаза мечутся по двору, вдоль дороги, и замирают на движущейся точке. Черный внедорожник. Несется по асфальту, не сбавляя скорости. А прямо перед ним – золотистое пятно. Бадди стоит посреди дороги с проклятым мячом в зубах и радостно виляет хвостом, совершенно не замечая угрозы.

– Бадди, нет! – кричу я, голос срывается от страха.

Дергаюсь всем телом, пытаясь сдвинуть чертову груду металла хоть на сантиметр, но коляска лишь глубже уходит в мягкий грунт.

– Бадди, ко мне! – снова ору, раздирая горло, пытаясь перекричать шум мотора.

Он поворачивает голову на мой крик, но слишком поздно.

Оглушительный визг тормозов смешивается с глухим, тошнотворным ударом, который отдается эхом не только в ушах, но и где-то в солнечном сплетении. Бадди отбрасывает в сторону, и его визг обрывается слишком быстро, сменяясь хриплым, булькающим звуком, который тут же поглощается наступившей тишиной.

Секунда, две. Я застываю, не в силах осознать случившееся, и цепляюсь за иррациональную надежду, что это был лишь кошмарный сон. Но тишину нарушают новые звуки: торопливое хлопанье автомобильной двери, быстрые шаги по гравию обочины. И мужской испуганный голос:

– О Боже… Господи… Нет, нет, нет…

Я жду знакомого, громкого, требовательного лая. Жду, что Бадди вскочит, отряхнется, как от брызг воды, и посмотрит на меня с укоризной. Но ответа нет. Только стон водителя.

Внутри что-то щелкает.

Нужно двигаться! Нужно к нему!

Ладони снова ложатся на холодные, скользкие от грязи ободья. Толкаю всем телом, пытаясь вырваться из грязного плена. Руки скользят по мокрой резине, мышцы плеч и спины горят, словно их полили кислотой, но я не чувствую боли. Коляска дергается, кренится, смещая центр тяжести, но не сдвигается с места.

– Давай же, сука! – рычу я сквозь зубы, в глазах темнеет от напряжения.

Наконец, с отвратительным чмокающим звуком, земля неохотно отпускает левое колесо. Еще рывок! Еще! Кресло мучительно медленно ползет к калитке, оставляя за собой две глубокие борозды в изуродованном газоне.

– Эй! Эй, это ваша собака?! – голос водителя становится громче, настойчивее, но я игнорирую его. Все мое существо сосредоточено на одной задаче: добраться до Бадди.

Я выкатываюсь на дорогу и замечаю водителя. Парень, ненамного старше меня, в явно дорогом бежевом пальто, теперь забрызганном грязью, стоит над Бадди, схватившись за голову. Лицо у него бледное, почти серое. Увидев меня, он делает неуверенный шаг навстречу. Его глаза бегают, а в руке до белых костяшек зажат телефон.

– Господи, простите… Я… я только на секунду… уведомление пришло… – бормочет он, голос дрожит, срывается на высокий, неконтролируемый фальцет. – Он выскочил из ниоткуда, я не видел… Я не хотел, мужик, клянусь, я не…

– Заткнись! – рявкаю на него и подъезжаю максимально близко к неподвижному телу Бадди.

Останавливаюсь и резким движением заваливаю коляску набок. Раздается грохот удара металла об асфальт. Плечо, локоть и бедро взрываются острой вспышкой боли, выбивая воздух из легких. Удар жесткий, но я приветствую боль.

Игнорируя пульсацию в ушибленном теле, я цепляюсь пальцами за мокрый асфальт и ползу по-пластунски. Подтягиваю свое бесполезное тело через грязную лужу, сантиметр за сантиметром.

– Бадди… мальчик мой…

То, что я вижу, когда оказываюсь рядом, заставляет желчь подступить к самому горлу.

Задняя лапа вывернута под неестественным углом. Из рваной раны на бедре, пропитав золотистую шерсть темной кровью, торчит острый обломок кости. Алый цвет на золотом выглядит чудовищно неправильно. Из приоткрытой пасти прямо на асфальт стекает тонкая струйка крови, смешиваясь со слюной. Бадди не лает, не воет, лишь тихо-тихо, почти беззвучно скулит. Звук, который разрывает меня на части.

Я протягиваю дрожащую руку, касаюсь его головы, и он чуть приоткрывает мутные глаза.

– Давай я помогу… поднимем… я отвезу… – Водитель суетится рядом и тянет к Бадди руки. – Я все оплачу, все, что нужно!

– Не трогай его! – рявкаю я, резко поворачивая голову к нему. Мой голос звучит страшнее, чем скрежет тормозов. – Даже не думай к нему прикасаться!

– Но нам надо…

– Ближайшая ветклиника в Ванкувере. Три гребаных часа, если повезет с пробками! А он не продержится и часа!

– Но… должен же быть кто-то… – лепечет он, оглядываясь по сторонам, словно врач может материализоваться из воздуха. – Местный ветеринар…

Артур. Старый добрый доктор Рид, который лечил всех животных в городе последние двадцать лет, умер неделю назад. Кроме него, здесь никого нет.

– НЕТ НИКОГО! – мой крик переходит в рев отчаяния. – Ты слышишь меня?! Ни-ко-го!

Смысл моих слов медленно доходит до водителя. Он замирает, его рот открывается и закрывается, как у рыбы.

Я отворачиваюсь от него и снова смотрю на своего друга. На то, как подрагивает его тело с каждым мучительным вздохом. И ненавижу себя. За дурацкий мяч. За телефон. За то, что отвлекся на жалость к себе и не проверил проклятую калитку.

Прижимаюсь лбом к его мокрой шерсти, вдыхая запах псины, дождя и крови.

– Бадди… мальчик мой… прости, – шепчу я, глотая ком в горле. – Пожалуйста, прости меня. Ты только не уходи, слышишь? Не оставляй меня одного…

Но я знаю, что это ложь. Я чувствую, как его нос становится холодным. Бадди умрет. Прямо здесь. А я ничего не могу сделать. Только лежать рядом в грязи и беспомощно наблюдать, как он уходит. Еще одна смерть в копилку моих ошибок.

Сквозь гул крови в ушах пробивается шуршание шин по мокрому асфальту. Рядом с шелестом тормозит еще одна машина. Хлопает дверь, но я не реагирую. Плевать. Пусть хоть президент приехал, хоть сам Господь Бог – никто уже не поможет.

Я не поднимаю головы, пока в поле моего зрения – прямо перед самым моим лицом, в нескольких сантиметрах от головы Бадди, не останавливается пара женских ботинок на толстой тракторной подошве, забрызганные свежей грязью.

Нехотя поднимаю тяжелый, расфокусированный взгляд выше. Надо мной возвышается девушка. Темно-синие джинсы, плотная фланелевая рубашка поверх темной футболки, плотная парка цвета хаки. На вид лет двадцать пять. Темно-каштановые волосы собраны в небрежный хвост, несколько прядей выбились и прилипли к щеке от влажности. За ее спиной я различаю силуэт темно-серой Honda CR-V с включенными фарами.

– Что здесь случилось? – спрашивает она ровным тоном, без тени паники или любопытства.

– Проваливай, – выплевываю я и отворачиваюсь к Бадди. Снова глажу его голову, чувствуя, как жизнь утекает сквозь пальцы. – Прости, малыш…

Незнакомка игнорирует мою грубость. Капли грязной воды с ее ботинок брызгают мне на щеку, когда она молча обходит меня и опускается на колени прямо в лужу по другую сторону от Бадди. Несколько секунд смотрит на него, оценивая рану, затем резко вскакивает, срываясь на бег к своей Хонде.

Я слышу быстрые шаги, звук открываемого багажника, звон замков. Через мгновение девушка возвращается с большим, похожим на ящик для инструментов, кейсом. Бросив его на асфальт, достает пару латексных перчаток и с резким щелчком натягивает их на руки. Я нехотя наблюдаю за ней. В ее движениях нет ни суеты, ни сомнений. Она действует так, будто делает это каждый день.

Но когда девушка тянет руки к Бадди, я не выдерживаю.

– Не трогай его! – ору, пытаясь приподняться на локтях, чтобы закрыть собой собаку. Боль в плече вспыхивает с новой силой, но страх за Бадди сильнее. – Ты кто такая, черт возьми?! Убери руки!

Она даже не вздрагивает и не смотрит на меня. А ее пальцы уже уверенно касаются шерсти вокруг раны.

– Тесса Рид, – бросает она коротко, не прекращая движений. – Новый ветеринар. Теперь я управляю клиникой.

Рид? Родственница Артура? Дочь? Мозг лихорадочно перебирает обрывки старых сплетен.

Я застываю с открытым ртом, не в силах осмыслить это космическое совпадение. Моя рука бессильно падает в грязь.

– Рид? – эхом повторяю себе под нос. Гнев мгновенно вытесняется растерянностью и вспыхнувшей, робкой надеждой.

Тем временем Тесса работает как машина: быстро и точно. Оттягивает брылю Бадди, нажимает пальцем на десну, а затем наклоняется к его груди.

– Дыхание поверхностное, десны бледные… шок, – бормочет она больше для себя, чем для меня.

Рид достает из аптечки флакон с антисептиком и аккуратно, стараясь не причинять лишней боли, обрабатывает края раны. Бадди дергается, скулит громче, и мое сердце сжимается в комок, но Тесса не останавливается ни на секунду. Умело накладывает на оголенную кость стерильную салфетку, которая мгновенно пропитывается алым, и начинает бинтовать лапу выше перелома.

– Спасибо… – выдыхаю я так тихо, что сам едва слышу. Я ненавижу, что мне приходится благодарить ее, но понимаю: она, возможно, единственный шанс Бадди.

Тесса затягивает последний узел на повязке, убедившись, что кровотечение замедлилось. И только закончив, выдыхает и выпрямляется, откидывая прядь волос со лба тыльной стороной руки. Впервые за все это время она смотрит мне прямо в глаза. Во взгляде нет ни жалости, ни осуждения. Только профессиональная оценка ситуации.

– У него открытый перелом бедренной кости, – констатирует Тесса по существу, без эмоций. – Я остановила артериальное кровотечение, но это временная мера. В рану попала грязь и асфальтовая крошка.

Она делает короткую паузу, давая мне осознать масштаб бедствия. Ее глаза быстро сканируют меня, словно проверяя, способен ли я адекватно воспринимать информацию, и только после этого продолжает:

– Ему нужна срочная операция. Если мы не вычистим рану и не соберем кость в ближайшее время, начнется сепсис. И тогда мы его потеряем.

Я смотрю на неподвижное тело Бадди, на повязку, уже темнеющую от проступающей крови, и понимаю, что времени на гордость или раздумья нет. Вся спесь слетает с меня, оставляя только голый страх. Сглатываю вязкий ком в горле и киваю.

– Делай все, что нужно, – выдыхаю сквозь стиснутые зубы, чувствуя, как грязь впивается в кожу под ногтями. – Только спаси его.

Тесса резко поворачивается к водителю, который все еще топчется рядом, бесполезно сжимая телефон.

– Ты! – ее голос щелкает, как кнут. – Нужно перенести его в машину. Быстро.

Она обращается к нему, словно я пустое место, что бьет больнее, чем удар по голове. Я чувствую, как кровь приливает к лицу. Это моя собака и моя ответственность!

– Я сам! – рявкаю и упираюсь здоровой ладонью в шершавый, мокрый асфальт. Каждый сантиметр – унизительная борьба с гравитацией и собственным бессилием. Но тело предает меня: измученные мышцы сводит судорогой, одна рука скользит, и я с глухим стуком плюхаюсь обратно, в ту же грязную лужу. Щеки заливает не только стыд, но и жжение от перенапряжения.

Тесса молча наблюдает за моей тщетной борьбой. Секунду. Две. А потом медленно качает головой.

– Мы сделаем это быстрее, – отрезает она, глядя прямо на меня. – Время сейчас имеет решающее значение.

Я ворчу, проклинаю всё под нос, но не мешаю.

– Открой багажник моей машины. – обращается Тесса к водителю. – Живо!

Парень вздрагивает и несется к Хонде, путаясь в полах своего пальто.

– Задние сиденья сложить! – кричит Тесса ему в спину. – Мне нужна ровная поверхность!

Тесса наклоняется к Бадди и осторожно подсовывает руки под его тело: одну под грудь, другую под таз, стараясь не задеть поврежденную лапу.

– Иди сюда, – бросает она парню, когда тот возвращается, бледный, как мел. – Возьми его под грудь и живот. Только осторожно.

Я стискиваю зубы так, что сводит челюсть, и бью кулаком по мокрому асфальту, сдирая кожу на костяшках. Бессилие сжигает меня изнутри. Это я должен поднимать его, нести и шептать, что все будет хорошо! Но Тесса была права: я бы только помешал и замедлил ее. Поэтому тупо лежу, слушая ее команды и суетливую возню водителя.

– Поднимаем на счет три. Раз. Два. Три!

Когда они сдвигают его, Бадди издает звук, который я не забуду до конца своих дней. Пронзительный крик боли.

– Тише, тише, хороший мальчик, держись, – шепчет Тесса, ее лицо искажено напряжением и состраданием.

Они несут его к багажнику, и я, не отрываясь, слежу за ними, за тем, как безвольно свисает золотистый хвост, оставляя на крышке темные, быстросохнущие метки. Осторожно уложив Бадди в багажник, Тесса тут же запрыгивает внутрь, поправляя под ним плед и фиксируя его, чтобы он не катался на поворотах.

Водитель отступает, вытирая окровавленные руки о свое пальто. Его лицо искажено, словно вот-вот стошнит. Когда он оборачивается и смотрит на меня, в глазах смешиваются ужас и вина.

– Я помогу… – бормочет он, делая нерешительный шаг вперед.

– Не прикасайся, – шиплю я и снова упираюсь руками в асфальт, напрягая бицепсы. Скорее сдохну, чем позволю ублюдку коснуться меня.

Я стискиваю зубы и, цепляясь за металлическую раму, волоку коляску к себе. Ненависть к себе, к ним, ко всему миру придает сил. Хватаюсь за обод колеса и ставлю коляску в прямое положение. Теперь самое сложное. Перенести себя.

– Мужик, давай я просто… – он тянет ко мне руки, пытаясь ухватить под мышки. – Позволь мне хоть что-то сделать.

– Я СКАЗАЛ, НЕ ТРОГАЙ!

Он отшатывается, поднимая ладони вверх в жесте капитуляции.

Опираюсь одной рукой на мокрый асфальт, другой на подлокотник. На выдохе, собрав всю волю в кулак, я отрываю свое тело от земли и закидываю задницу на сиденье.

Есть. Получилось.

Я в кресле. Грязный, мокрый, дышащий как загнанная лошадь, но в своем гребаном кресле.

Тесса уже стоит у багажника, придерживая его открытым одной рукой. Она бросает на меня короткий, оценивающий взгляд.

– Я поеду быстро. Ваш пес стабилен, но это может измениться. Добирайтесь как сможете, но не рискуйте. Сделаю всё, что в моих силах, обещаю.

Затем, не дожидаясь ответа, она садится за руль и кричит через открытое окно, запуская двигатель:

– Угол Коммершиал-стрит и Четырнадцатой. Старая клиника доктора Рида. Встретимся там.

Тесса трогается с места, и Хонда исчезает за поворотом.

– Я буду там, – выдыхаю я в пустоту.

– Эй, мужик… – начинает водитель. – Мне правда очень жаль. Я поеду за вами и оплачу все расходы.

– Пошел нахер, – выплевываю я, затем разворачиваю коляску и яростными гребками гоню ее к гаражу.

Заезжаю через боковую дверь и внутри нажимаю на кнопку, чтобы открыть ворота. С характерным скрежетом тяжелые металлические ставни медленно ползут вверх. Я разворачиваюсь к машине. Синий Ford F-150. Мой средний палец всему миру.

Я купил его, когда стал лейтенантом, когда еще мог запрыгнуть в кабину не задумываясь. Но отказался менять его, когда друзья и врачи, советовали подобрать что-то ниже, удобнее и правильнее. Это казалось капитуляцией, признанием того, что прежний Коул – тот, кто помогал каждому жителю в городе, кто любил ездить на рыбалку, кто выносил людей из огня, задыхаясь от дыма, – ушел навсегда.

У меня неполное повреждение спинного мозга. Нервные пути сохранились, а мышцы пока слишком слабы, чтобы держать вес и двигаться. Но есть шанс встать с помощью протезов-ортезов. Поэтому нужна физио, на которой так настаивает Дин.

В первые месяцы я боролся и верил врачам, когда те давали обнадеживающие прогнозы и мотивировали на реабилитацию. Выжимал из себя все, снова и снова, но каждая попытка встать оборачивалась падением. Никакого результата. Так что я не хочу в очередной раз чувствовать жгучее разочарование, когда мое тело снова предаст меня. Я принял свою участь и забаррикадировался у себя дома.

Но пикап – последняя связьс моим прошлым «Я». В мастерской в Портленде мне поставили ручное управление и сделали так, чтобы я мог управлять этой махиной, даже когда собственное тело мне неподвластно.

Я подъезжаю к водительской двери, паркую коляску так, чтобы она была почти вровень с высоким порогом, и блокирую тормоза. Затем с усилием, открываю тяжелую дверь и перегибаюсь, чтобы ухватиться за специальную рукоятку, вмонтированную в стойку кабины.

Подтягиваю себя вверх, отрывая задницу от сиденья коляски. Переношу вес тела на руки, и гравитация делает свое дело. Мешком валюсь на высокое водительское сиденье, едва не ударяясь виском о край проема.

Первая часть позади. Теперь вторая, самая унизительная. Наклоняюсь, отпускаю тормоза коляски, отталкиваю ее от машины, чтобы освободить пространство для маневра. Хватаю раму и начинаю складывать. Механизм с трудом поддается из-за грязи и воды. Наконец, она, сжавшись, падает. Теперь самое паршивое – затащить 15-килограммовую коляску в кабину.

Кряхтя, я цепляю конструкцию, поднимаю, стараясь не зацепить рычаги ручного управления. Коляска втискивается на пассажирское сиденье, оставляя на обивке грязные разводы. Захлопываю дверь и поворачиваю ключ в зажигании. Двигатель оживает с низким, утробным рыком, и я выезжаю со двора.

Бадди. Господи, только бы он был жив. Я представляю его пронзительный визг, и желудок снова скручивает спазмом.

Тесса. Ее спокойствие, властные команды, то, как она без колебаний взяла ситуацию под контроль…

И тут до меня доходит.

Артур рассказывал о своей дочери всем, кому не лень, с такой гордостью, что мне это всегда казалось чрезмерным. Говорил, что она пошла по его стопам, но стала даже лучше. Когда старик умер, она забрала его тело и похоронила в Портленде, рядом с женой, которую он любил до самого конца.

И теперь она здесь. Доктор Тесса Рид.

Я вцепляюсь в рычаг ручного управления и надеюсь, что Артур не преувеличивал. Потому что если она не сможет спасти моего пса, то я не знаю, что останется от меня самого.

Глава 4. Тесса

Мне нужно было вылечить собаку. Но я столкнулась с человеком, чьи раны кровоточили куда сильнее.

Хонда резко тормозит у служебного входа, шины с визгом проскальзывают по мокрой брусчатке, разбрызгивая лужи. Ливень стоит сплошной стеной. Черт бы побрал эту погоду. На полпути к клинике небо будто рухнуло на землю, и дворники теперь лишь размазывают по лобовому стеклу потоки мутной воды.

В окнах клиники горит свет, а Пэт уже ждет под навесом, зябко кутаясь в растянутый вязаный кардиган и переминаясь с ноги на ногу. Я позвонила ей десять минут назад, едва отъехав от того злополучного дома. Не успеваю даже заглушить двигатель, как она срывается с места, толкая металлическую каталку прямо к багажнику.

– Что у нас? – кричит она, пытаясь перекричать шум стихии.

Я выскакиваю под ливень и рывком поднимаю заднюю дверь джипа. Она взмывает вверх и создает шаткое укрытие от потоков воды. В нос тут же ударяет тяжелый и густой запах мокрой псины и крови.

Пэт заглядывает внутрь и замирает. Ее лицо мгновенно теряет краски.

– Господи, Тесса… – выдыхает она, прикрывая рот ладонью. – Это же Бадди.

– Ты знаешь собаку? – бросаю я отрывисто, хватаясь за липкий край пледа.

– Это пес Коула Салливана. – Она поднимает на меня глаза, полные ужаса и непрошеных слез. – Пожарного, который вытащил девушку из огня, а сам… Бадди для него всё, Тесса.

Я блокирую информацию. Сейчас мне все равно на городские драмы. У меня на руках умирающий пациент и таймер в голове, отсчитывающий секунды.

– Его сбила машина. Открытый перелом бедра, – перечисляю я сухо. – Шок, массивная кровопотеря.

Мы беремся за края промокшего, отяжелевшего пледа.

– Давай, малыш… – шепчу я, подсовывая руки под горячее тело. – Пэт, на счет три. Аккуратно с тазом, не дергай. Раз. Два. Взяли!

Она кивает, сглатывая слезы, и не задает лишних вопросов. Мы действуем слаженно, как будто работали вместе годами, а не пару дней.

Ретривер – собака не маленькая, а намокшая шерсть добавляет килограммов. С натугой мы переваливаем его на каталку. Пес издает тихий стон, от которого внутри все сжимается в узел, но он тут же затихает.

– Живот мягкий, но нужно УЗИ, возможно внутреннее кровотечение, – командую я, пока Пэт с металлическим лязгом поднимает защитные бортики каталки. – Поехали!

Мы закатываем его внутрь клиники. Колеса грохочут по плитке коридора, оставляя за собой следы. На долю секунды реальность плывет. Горло перехватывает спазм.

Мне кажется, что сейчас дверь кабинета в конце коридора распахнется, и выйдет папа. Живой и теплый. Он поправит очки на переносице и посмотрит поверх линз своим уверенным взглядом и спросит: «Что там, Тесси? Справишься? Или нужна помощь старика?».

Моргаю, сгоняя наваждение. Коридор пуст. Папы нет. И если я облажаюсь, никто не исправит мою ошибку.

– В смотровую, живо!

Пинком распахиваю дверь кабинета, на ходу сбрасывая мокрую куртку и швыряя ее в угол. Локтем бью по большой клавише выключателя на стене, и лампа над столом вспыхивает, заливая пространство безжалостным белым светом. Все хуже, чем мне казалось на улице.

Правая задняя лапа вывернута под жутким углом. Острый обломок бедренной кости прорвал мышцы, торча наружу из кровавого месива.

– Ставь самый большой катетер, – рявкаю я, хватая фонендоскоп. – Нужно быстро поднять объём крови!

Мой резкий тон выводит ее из ступора. Она кидается к шкафчику, ее руки чуть подрагивают, когда достает стерильную упаковку.

– Господи, если Бадди не выживет, Коул этого не перенесет. После всего, что случилось…

– Не при мне! – обрываю я жестко, склоняясь над раной. – Никто сегодня не умрет. Соберись! Готовь обезболивающее.

Прижимаю холодную мембрану к груди пса и закрываю глаза, полностью сосредотачиваясь на звуке. Его сердце колотится о ребра как безумное неровно, с перебоями. Пэт наконец закрепляет катетер пластырем, и прозрачная жидкость начинает поступать в вену.

Я хватаю изогнутые ножницы и срезаю грязную шерсть вокруг раны. Металл клацает, мокрые клочья падают на кафель. Пес вздрагивает даже в полубессознательном состоянии и скулит сквозь зубы.

– Тише, хороший мой, тише… – голос сам собой становится ниже, мягче. – Мы тебя вылечим. Слышишь? Ты сильный мальчик, ты справишься.

Откидываю ножницы и подкатываю аппарат УЗИ. Пэт быстро орудует машинкой, сбривая шерсть на животе пса, и я тут же выдавливаю на оголившуюся кожу холодный гель.

– Ну давай, дружок, посмотрим, что там у нас внутри, – шепчу, водя датчиком по коже.

Только не внутреннее кровотечение. Пожалуйста.

Я вглядываюсь в рябь, ищу свободную жидкость в брюшной полости. Секунды тянутся мучительно долго. Мочевой цел. Почки в норме. Селезенка… чистая.

Шумно выдыхаю, чувствуя, как ослабевает напряжение в плечах.

– Слава богу. Только лапа. Жить будешь.

Самое страшное позади. Теперь рентген.

– Пэт, делаем снимок лапы, в двух проекциях.

Мы вместе, стараясь не тревожить искалеченную конечность, перекладываем тяжелое тело на стол. Через несколько секунд на мониторе высвечиваются снимки. Я вглядываюсь в белые линии костей, и холод возвращается. Бедренная кость раздроблена.

«Вы не соберете это, Рид. Не тратьте время»,– Голос профессора Харрисона из университета, который считал женщин в ветеринарии недоразумением и полагал, что они годятся лишь для того, чтобы делать прививки, – звучит в голове так отчетливо, будто он стоит за спиной.

– Нет, не дождетесь! – зло шепчу я в пустоту.

– Что? – испуганно переспрашивает Пэт оглядываясь.

– Ничего. Готовь операционную. Мне нужны пластины и аппарат Илизарова… Все, что у нас есть для остеосинтеза.

Я на секунду прикрываю глаза, вытесняя образ надменного хирурга, и перед внутренним взором встает лицо отца. Его спокойный, теплый взгляд и слова, которыми он всегда подбадривал меня: «Дыши, тыковка. У тебя все получится».

Входная дверь в приемной с грохотом ударяется о стену, словно ее вышибли ногой. Следом доносятся тяжелые шаги, звук удара плечом о косяк и сбивчивое дыхание.

– Эй! Есть тут кто?! – доносится мужской голос.

Я отрываюсь от снимка, сдираю окровавленные перчатки, с комком швыряю их в урну и рывком натягиваю новые.

– Это, наверное, водитель. Иди к нему.

– Тесса, я нужна тебе здесь, ты одна не…

– Я справлюсь! – перебиваю жестко, не оставляя места для споров. – Еще должен приехать хозяин. Мне нужно, чтобы ты держала обоих подальше отсюда. Делай что хочешь, но в операционную никого не пускать. Поняла меня?

Пэт смотрит на меня секунду, затем решительно кивает и выходит в холл, плотно прикрывая за собой дверь.

Я справлюсь.

Отцепляю капельницу и вкатываю каталку в операционную. Перекладываю тяжелое тело на стальной стол. Руки действуют на автомате: наркоз, интубационная трубка, подключение к аппарату. Грудная клетка пса начинает мерно подниматься и опускаться в такт аппарату ИВЛ.

Убедившись, что пациент стабилен, я быстро сбриваю шерсть на бедре, обрабатываю кожу антисептиком. Мою руки тщательно, до локтей, жесткой щеткой. Хватаю стерильный халат и ныряю в рукава. Завязать сзади некому, но это неважно. Главное, что спереди я чистая. Натягиваю перчатки со звонким щелчком.

Возвращаюсь к столу, когда из коридора доносится грохот и скрип резины по кафелю. А затем знакомый мужской голос, полный паники и отчаяния:

– ГДЕ МОЙ ПЕС?! ПРОПУСТИ МЕНЯ!

– Коул, нет! – кричит Пэт. – Стой! Туда нельзя!

Но через минуту дверь операционной содрогается и распахивается настежь от мощного удара металлической подножки коляски.

Коул Салливан.

Он выглядит так, словно сам попал под машину. Темные волосы прилипли ко лбу. С мокрой одежды ручьями течет вода и собирается в лужи на стерильном полу. Грудь ходит ходуном, руки до побеления в костяшках сжимают обода колес. Но страшнее всего безумные глаза. Они мечутся по кабинету, пока не останавливаются на неподвижном теле на столе.

– Бадди… – выдыхает он и резко толкает колеса, направляя коляску прямо к столу.

– СТОЯТЬ!

Я делаю шаг вперед и выставляю руки ладонями к нему.

– Не приближайтесь. Это стерильная зона!

– Что ты с ним сделала?! – рявкает он. – Почему он не шевелится?!

Коляска резко тормозит в метре от меня. Взгляд Коула перескакивает с пса на мое лицо, скрытое за маской.

– Бадди мертв? – хрипит он. – Скажи мне правду.

– Он под наркозом! За него дышит аппарат. Слышите звук?

Я киваю на ритмично шипящий вентилятор. Коул прислушивается, и переводит взгляд на монитор с зеленой линией кардиограмм. Его плечи опускаются, и он закрывает лицо мокрыми ладонями.

– Господи… Я думал…

– Сейчас не время. Вы нарушили стерильность, – говорю я ровным голосом. – Вам нужно уйти. Каждая минута отнимает время у вашей собаки.

Секунду мы смотрим друг на друга. В тишине слышен только писк монитора и тяжелое дыхание Коула. Не говоря ни слова, он резко разворачивает коляску. Шины скрипят по полу. Уже в дверях Коул замирает не оборачиваясь.

– Спаси его. Пожалуйста.

Смотрю на грязные следы протекторов на стерильном полу.

Инвалидная коляска.

Я отметила ее автоматически, как медицинский факт. Как группу крови или температуру. Мне было все равно, почему он в ней оказался. Важнее то, что в его глазах я видела ужас. Бадди для Коула не обычный питомец, а, похоже, единственное, что удерживает его от падения в пропасть. Если пса не станет, этот мужчина рухнет следом.

Перевожу взгляд на стол и смотрю на раздробленное бедро. Руки начинают предательски дрожать.

А если Харрисон прав? Если я переоценила себя? Потрачу драгоценное время, а в итоге все равно потеряю лапу? Или, хуже того, самого пса?

Нет. Я не могу так думать и сомневаться в себе!

Зажмуриваюсь, делаю глубокий вдох через нос и считаю до трех.

Раз.

Загоняю эмоции в самый дальний угол сознания.

Два.

Представляю анатомический атлас. Мышцы. Нервы. Сосуды. Это просто сложный пазл. Мне нужно лишь набраться терпения и собрать его заново.

Три.

Я открываю веки, и в голове больше нет посторонних голосов.

– Ну что, Бадди. Давай поборемся.

Протягиваю руку, беру скальпель и погружаюсь в работу.

Спустя несколько часов я накладываю последний шов, отрезаю нить и отступаю от стола. Все тело гудит от напряжения, руки ноют, спина окаменела, но под маской губы растягиваются в улыбке.

Отключаю Бадди от ИВЛ, и вскоре он начинает дышать самостоятельно. Зову Пэт, и мы осторожно отвозим его в стационар. Там укладываем на чистые простыни, подключаем капельницу с обезболивающим и накрываем теплым одеялом. Убедившись, что его показатели в норме, я даю Пэт четкие инструкции и выхожу в холл, плотно прикрыв за собой дверь.

Водитель замечает меня первым. Он так резко вскакивает со стула, что его телефон со стуком падает на пол, а горячий кофе из стаканчика плещет на джинсы. Коул сидит в своем кресле в дальнем углу, уставившись в одну точку. Услышав шум, он резко переводит взгляд на меня и начинает толкать колеса, подъезжая ближе.

Я стягиваю с головы промокшую от пота шапочку, взъерошив слипшиеся волосы.

– Мне удалось собрать кость. Но пока не могу дать никаких гарантий по поводу полного восстановления подвижности. Ему предстоит долгая и сложная реабилитация.

– Я все оплачу! – тут же нервно выпаливает водитель, делая шаг вперед. – Операцию, лекарства, все, что потребуется! Только скажите, сколько… Я правда не хотел, клянусь.

– Заткнись! – рявкает на него Коул. – Я сам позабочусь о своей собаке. Мне от тебя ничего не нужно.

– Но послушайте, это меньшее, что я могу…

– Лучше выкинь нахер свой телефон и проваливай отсюда!

Парень отшатывается и растерянно переводит взгляд с Коула на меня. Я лишь устало качаю головой.

– Дождитесь Пэт. Она выйдет через пару минут, и вы сможете обсудить с ней финансовую сторону вопроса.

Затем поворачиваюсь к Коулу и кивком указываю в сторону кабинета отца.

– Мистер Салливан. Нам нужно обсудить план лечения.

Он молча кивает, резко разворачивает кресло и, не дожидаясь меня, катит в указанном направлении.

Глава 5. Коул

Она не понимает, что ей здесь не место. А я почему-то не могу выставить её за дверь.

Кофе в кружке давно остыл, превратился в горькую черную жижу, но я продолжаю механически по