Почувствуй бесплатное чтение

Почувствуй

Ольга Вечная

Глава 1

Одногруппник Костя смотрит так, что волнение по щекам бьет, и те пылать начинают.

Я впервые рядом с ним ощущаю смущение. Хотя стоит отметить: прежде мы время наедине не проводили.

А может, я вновь навыдумывала лишнего? Матвей, мой парень, с ума сходит от своей тупой, унизительной ревности! И меня заодно накручивает. По его мнению, все вокруг только и мечтают ко мне под юбку залезть. Больше заняться людям нечем. Бред и паранойя, навязанное чувство вины. Надеюсь, это осеннее обострение, которое закончится с первым снегом.

Костя тащит огромную маску от костюма и сумки с реквизитом. Я тоже маску сжимаю, мы от остановки идем в сторону моего дома. Погода чудесная: ни дождя, ни ветра. Болтаем обо всем подряд, обмениваемся впечатлениями.

— Так откуда ты все современные детские песенки знаешь? — подкалываю. — Ладно я уже два года работаю аниматором на праздниках, положено. Но ты–то свободный парень девятнадцати лет! Ты не обязан!

Костя смеется и закатывает глаза. Он веселый, а еще с ним оказалось легко общаться.

— Только из «Фиксиков». Они крутые и познавательные, — заключает значительно. — Только никому не рассказывай, окей?

Я не удерживаюсь и хохочу вслух.

— Вот откуда родом твои оценки при стремящемся к нулю уровне посещаемости. Фиксики!

— Не всем же быть ботаниками, — возвращает он подкол.

Костя у нас считается заядлым прогульщиком, лентяем и так далее по списку. С трудом закрывает сессии в числе последних. Его предложение помочь с реквизитом, а потом и выступить на дне рождения пятилетней Алёны было крайне неожиданным. Всегда казалось, что он по имени–то меня не помнит.

Сумки были неподъемными, и пришлось согласиться.

Потому что Матвей снова подвел и не приехал. А время поджимало.

Мы подходим к подъезду и останавливаемся. Где–то вдалеке лает собака. Голуби терзают брошенную у лавочки булку.

— Пришли, — сообщаю. — Еще раз спасибо, ты очень выручил.

Смотрим друг на друга. И я отвожу глаза. Потому что моя зараженная подозрительностью Матвея интуиция снова бьет тревогу. В животе пусто становится и как–то странно щекотно.

— Да не за что, — пожимает плечами Костя. — Обращайся. Мне понравилось. Я люблю детей. В моей семье их много.

— Деньги переведу вечером, в крайнем случае завтра. Половину, как договаривались.

— Мы не договаривались. Я помог просто так, по доброте душевной. Мне было не сложно. Ничего не нужно, Юль.

Я все равно переведу ему деньги, но слышать отказ приятно. Костя будто мысли читает и улыбается.

— Так не пойдет, — говорю строго. — Ева обычно не затягивает с выплатами, у нас с этим четко. Жди.

— Обижаешь, — тянет он.

— Не обсуждается.

Мы с Матвеем давно подрабатываем аниматорами по выходным и в праздники. Поет Мот так себе, но дети его обожают за врожденную харизму. Если бы он еще держал обещания.

В прошлый раз мне пришлось справляться одной с тринадцатью пятилетками. Я выползла из детской комнаты мокрая, как после бани. С квадратной головой и желанием придушить своего бойфренда.

— Ладно, — нехотя соглашается Костя. — Но тогда вместе их потратим. Как насчет выпить кофе где–нибудь поблизости? Или кино?

Я показываю ему внушительную маску Симки.

— В другой раз.

— Уверена? Мне совсем нечего делать. Суббота, вечер. Соглашайся, просто поболтаем. Ничего такого.

Костя склоняет голову набок и выглядит при этом крайне милым и каким–то... уязвимым, что ли. Я вновь неловко смеюсь, будто меня щекочут. Потом случайно перевожу взгляд на свой дом. Ничего особенного, обычная пятнадцатиэтажка, уходящая в небо. Окно бабы Нины открыто на проветривание. А потом я замечаю у подъезда, в тени деревьев, знакомую фигуру. И холодею.

Ненавязчивая щекотка исчезает мгновенно. Вместо нее под кожу иглы ужаса впиваются. Я застываю, как пойманная на вранье семилетка!

Следом окатывает волной возмущения. Сжимаю зубы. Я бы и пальцы в кулаки сжала, если бы не держала эту огромную оранжевую маску!

Да что он себе позволяет?!

Матвей отрывается от дерева и вальяжно идет к нам. Пялится исподлобья, руки в карманах. Губы сжаты, взгляд взбешенный.

Костя напрягается.

Матвей не спешит. Ему достаточно того, что его заметили, и он упивается впечатлением, которое производит. Морозец, что по коже прокатывается, сковывает. Холод — это про одиночество. И мне сейчас одиноко.

— Не помешал? — бросает Матвей, подходя еще ближе.

Останавливается рядом со мной и вскидывает подбородок, смотрит в глаза Косте. Я пораженно головой качаю.

— Вы ведь знакомы? Матвей, Костя помог мне с работой.

Пока тебя непонятно где и С КЕМ носило!

— Именно. Привет. Руки заняты, а то бы пожал, — произносит Костя.

— А я бы нет. Привет.

Я взрываюсь злостью! Внутри, клянусь, маленькая термоядерная реакция, высвобождающая энергию. В данный момент — разрушительную.

— Матвей, пожалуйста, — одергиваю. — Не нужно.

— Мне уйти? — спрашивает он. Опаляет недовольством.

Хочется рявкнуть: «Да!» Впервые, наверное, за все время, что знаю его. Та часть меня, что отвечает за здравый смысл, трубит: «Не при Косте!»

Как бы там ни было, нельзя вмешивать в наши отношения третьего.

Отношения с невыносимым, бесящим, убийственно ревнивым парнем! По совместительству — моим самым любимым человеком.

Губы сжимаю и мысленно считаю до пяти.

— Тебе и правда лучше пройтись и остыть, — советует Костя. — Я всего лишь помог Юльчику с реквизитом. Юль, какой подъезд?

Я превращаюсь в солнце. Внутри звезды беспощадный синтез тоннами преобразует водород в гелий. Я горячая как ад. Рука срабатывает быстрее мозга. Прижимаю ее к груди Матвея.

— Кость, дальше мы сами, — выдаю на одном дыхании. — Спасибо тебе еще раз большущее! Деньги пришлю, как только Ева переведет.

— Спасибо, Костя, — произносит Матвей довольно высокомерно. Смотрит в упор.

Нестерпимо хочется его треснуть! Вот чего он такой?! Я настолько возмущена, что не сразу замечаю, как умудряюсь держать маску одной рукой. Она не тяжелая, но объемная.

— Уверена? — Костя слегка прищуривается, явно опасаясь оставлять меня с Мотом.

А тот делает это специально! Переводит на меня глаза и вопросительно приподнимает бровь. Провоцирует. Ищет повод для ссоры.

Я выдерживаю взгляд и выдаю:

— Абсолютно.

Мы с Матвеем смотрим друг на друга. Его темно–карие глаза — горький шоколад. В них всегда много горечи. Обычно я знаю, как их смягчить. Превратить в теплое сладкое какао.

— Окей, — соглашается Костя.

Вручает маску Нолика и пакеты с реквизитом Матвею. После чего наконец уходит. Лишь тогда я облегченно выдыхаю.

Мы идем к подъезду. Молча.

От Матвея волнами исходит негатив. Но мне тоже есть что высказать.

Теперь–то мы наедине остались. Можно.

Глава 2

Заходим в подъезд. Матвей первым, я дверью хлопаю, чтобы не думал, будто всё в порядке. Сцена, что он устроил, была поистине чудовищной!

Матвей усмехается. И не думает.

Четвертый год вместе! Кажется, я изучила этого человека вдоль и поперек, знаю как облупленного! Но каждый раз этот упрямый, невыносимый монстр находит чем задеть!

— Как прошел праздник? — спрашивает, нажимая копку лифта.

— Двенадцать детей и я. Угадай с трех раз, как он прошел!

— Попытка номер один, — чеканит слова Матвей.

Вкус горького шоколада растекается на языке.

— Ты была не одна. Судя по фото фирмы «Веселье в каждый дом». Поэтому все прошло бодро. Угадал с первого раза?

— Бинго! — выпаливаю я, вмиг меняя тактику и переобуваясь. — Праздник прошел просто прекрасно. Лучше, чем когда–либо.

Его плечи дергаются. Матвей отворачивается.

Двери разъезжаются, мы заходим в пустую кабину. Поднимаемся. В руках эти маски здоровые. Сколько раз мы вот так же возвращались после выступлений? Уставшие, довольные. Не счесть. Сумки в руках мешали обниматься. А вот губы были свободными, губам ничего не мешало. Сердечко билось о ребра, и казалось, не выдержит напряжения момента. Мы мчались с безумной скоростью в этом стареньком лифте. Вообще, время с Матвеем неслось ракетой, все три с половиной года на одном дыхании.

— Так, может, тебе всегда теперь работать с Костей? — выдает он с показушным участием.

Я учусь в техническом вузе на факультете нефти и газа. У нас в группе четыре девочки и шестнадцать мальчиков. Матвею не нравятся все девятнадцать человек.

— Может быть. Он знает все песни, представь. Наизусть. И попадает в ноты.

Мы смотрим друг на друга. Волоски на коже поднимаются, пульс частит. Я вне себя от тупости ситуации, в которой мы оказались!

— Уверена? — Матвей вздергивает бровь. Кривая улыбка растягивает его губы.

Закатываю глаза.

— Где ты был?

— Опоздал на автобус, потом летел в такси. Я же написал. Машина сейчас у брата, без нее туго.

— А до этого? Твоя учеба в час закончилась.

— Дела были.

— С Захаром опять? У тебя всегда находятся дела поважнее меня. К чему бы это?

— У меня дела поважнее? — делано ахает он. Глаза округляет. — Вот оно что! А ты, значит, меня на первое место всегда ставишь?

Лифт останавливается. Мы ехали, по ощущениям, целый час. Подмышки вспотели от стресса.

— Именно! — рявкаю я. Слезы на глаза выступают от несправедливости! Вылетаю на лестничную площадку. — Так и есть! Дура!

Достаю ключи, открываю дверь.

Матвей тоже заходит в квартиру. Пахнет пиццей, папа готовил, наверное. Мама должна прийти с работы ближе к семи. Дома никого.

Я разуваюсь и иду в свою комнату.

Матвей следом. Открываю шкаф, в котором храню костюмы.

— Надо бы, может, продезинфицировать? — усмехается Матвей, рассматривая синюю маску. — Мало ли чем он болеет? Туберкулез, например. Заразная шутка, говорю как медик.

— Прекрати. — Я забираю маску и кладу в шкаф. — Ты ведешь себя невыносимо! Сам опоздал и сам же обвиняешь. И нет, Костя ничем не болеет. Он очень мне помог.

— Я ни в чем тебя не обвиняю.

Матвей тянется к верхней полке и достает из коробки с бельем розовые стринги. Накручивает на палец. Я тут же вырываю из рук свою вещь, закидываю обратно и закрываю дверцу.

Он скрещивает руки на груди. Глядит враждебно. Мои психи ему не нравятся.

Сердце барабанит боевой марш.

— Ты сегодня чем заряжен? Холостыми или боевыми? — спрашиваю наконец. — Потому что если боевыми, то я не готова морально.

Напряженная атмосфера лопается как передутый воздушный шар.

Это наше с Матвеем правило. Мы оба вспыльчивые, но при этом оба... просто безумно друг в друга влюбленные. И чтобы не ранить, придумали правило: перед каждой ссорой предупреждать, какие сегодня патроны.

Холостые — будет не больно.

Боевые — готовься к обороне как следует. Пленных не берут.

Матвей мешкает секунду. Он всегда выбирает холостые, когда я спрашиваю таким тоном. Даже если настроен агрессивно, перезаряжает обойму на лету.

Смотрит на меня. Темный шоколад в любимых глазах плавится. Матвей опускает руки вдоль тела.

— Холостыми, Рай.

Он чуть отводит глаза в сторону, будто смущение почувствовал. Моя душа взъерошенной райской птичкой к нему летит. Обнять за шею, зацеловать щеки. Найти губы. Утешить.

Потом я вспоминаю, как он прятался в кустах и следил! Наблюдал, ждал чего–то! Видимо, проверял, изменяю ему или нет!

От возмущения слезы выступают. Господи! Я ему всё! Всю себя! Всё прощаю, три с половиной года только им живу! Люблю каждой клеточкой! Ни одного повода не давала в себе сомневаться. А ему мало!

Несправедливость такой силы, что устоять невозможно.

— И долго ты следил за нами с Костей? — Наступает моя очередь скрещивать руки.

— Я не следил.

— Прятался и следил! Знаешь, я уже почти не сомневаюсь, что у тебя кто–то есть. Потому что… — Выхожу в центр комнаты и начинаю демонстративно загибать пальцы, — во–первых, ты постоянно где–то пропадаешь и не рассказываешь где! Во–вторых, адски ревнуют те, у кого рыльце в пушку. В–третьих, ты будто специально провоцируешь ссоры! Если тебе нужна свобода, так и скажи.

— Поссориться сейчас пытаешься именно ты.

— Меня взбесило, что ты следил за мной!

— Интересно почему? Если скрывать нечего.

— С тех пор как ты начал с этим Захаром общаться, стал... — Осекаюсь.

— Кем?

— Невыносимым!

— А что собиралась–то сказать изначально, Рай?

— Ты меня снова подвел. И ведешь себя, будто я виновата. — Отворачиваюсь к окну. Ожесточенно любуюсь соседним домом.

— Да вы полчаса пялились друг на друга! Чуть щеки не треснули от улыбок. Еще немного, и он бы сосаться полез. Убил бы.

— Боже! — Я всплескиваю руками и начинаю метаться по комнате.

— Юль, Юлёк… — Мот пытается поймать, — в чем–то ты взрослая, а в чем–то совсем наивняк. Не видишь, как на тебя смотрят? Ты даже не представляешь, что у парней в голове при этом.

Ревность рвет на части. Отталкиваю. Дерусь. Кричу:

— По себе судишь?!

— Че?!

— Если ты на девок пялишься и думаешь всякое, не значит, что все так.

— Костя твой не такой, да?

Он не мой, придурок! Это ты мой! Только ты один!

— Не такой, — вырывается.

Мы смотрим друг на друга. Теплого какао сегодня не будет.

Ледяные глаза прищуриваются. Холод — это про резкую боль.

Мы рядом, но между нами миллиарды световых лет недопонимания и бессмысленной лжи.

— Не вздумай ему что–то сделать, Матвей. Если я узнаю, мы...

— Что мы? — перебивает он.

— Расстанемся.

— Ты меня бросишь из–за него? Вот как, Рай?

— Если ты ему навредишь — да. Он ничего плохого никому не сделал. Мне — тем более.

— Только хорошее?

Хватит цепляться к словам!

— Только хорошее.

Матвей дергается. По волосам рукой проводит и головой качает. Потом на меня смотрит.

Поднимает вверх ладони, словно сдаваясь. И идет в сторону выхода.

О боже! Ну что за дурачина!

— С тех пор как ты связался с этими пацанами, ведешь себя как полный кретин! — начитываю ему нотации, не отставая ни на шаг. Он что, правда сейчас уйдет и оставит меня одну в субботу вечером?! Столько планов было! — Они тебя настраивают против меня! Науськивают. А ты ведешься! Во всех видишь угрозу! И это не просто секция по боксу, это какая–то... секта слабоумных! Они там все мозги себе выбили! И тебе по ходу.

Матвей начинает обуваться. Напяливает кроссовку. Сердце колотится на разрыв.

Он зовет меня райской птичкой. Сколько раз повторяла, что это обычные воробьи с цветными перьями. Нет же.

— Если уйдешь, можешь не звонить мне никогда. Можешь вообще забыть о моем существовании.

Он шнурует вторую кроссовку. Бессердечный! Приехал, чтобы поругаться. И поругался! Возмущение паром из ушей идет.

— Вижу, ты добился своего. Что мне прикажешь делать? Позвонить Косте? Ты думаешь, я буду одна сидеть дома в субботу вечером?

Матвей поднимает глаза. Разрывает от желания побить его и сжать в объятиях.

— У тебя сегодня боевые, Рай, — выдавливает он.

Открывает дверь и выходит на лестничную площадку.

— Ты свой выбор сделал! — кричу я вслед.

Дверь захлопываю и спиной к ней прижимаюсь.

Трясет.

Глава 3

От эмоций трясет.

Я просто не могу с этим справиться!

Кажется, будто сердце из груди вырвали, там дыра осталась. Ну как можно быть таким невыносимым и одновременно важным?!

Ведь тоже боль чувствует. Про боевые сказал — значит, за живое задело. Не захотел мириться, объяснять. Ушел.

Я вроде как... победила, да?

Ни радости, ни удовлетворения. Никаких счастливых глаз напротив, цвета любимого какао. Никакой горечи на языке, вкуса привычного шоколада.

Пульс долбит.

Закрываю лицо руками. Что с нами случилось? В школе было так легко и просто! Мы в соседних учились, пять минут пешком. Оба знали, чего хотели. Мечтали о поступлении. Посещали одни и те же занятия, секции. Каждую свободную минуту вместе проводили! Счастливей меня было не найти. Потом он поступил в мед, а я... не прошла по баллам. Это был конец света, если углубляться в воспоминания. Звезда внутри потухла, я умереть хотела. Но Матвей был рядом и помог не пасть духом. Выбрала другой вуз, тоже отличный. А потом отношения начали портиться. Буквально с первого сентября прошлого года.

Родители столько раз говорили, что школьная любовь завянет в универе. Может, так и случилось? Все нервы вымотал. Невозможный, упрямый!

На лестничной площадке слышатся шаги. Сжавшиеся в комочек чувства взрываются цветами радости.

Вернулся! Не выдержал, хороший мой! Я его сейчас заобнимаю до смерти, потом поколочу, конечно, закусаю до крови, после зацелую! А позже мы поговорим!

Да не нужен мне ни Костя, ни кто другой! Ну как можно быть таким непонятливым?!

Я вскакиваю на ноги, распахиваю дверь... и мрачнею.

— А, это ты, — едва удается скрыть разочарование в голосе.

— И я тебя рад видеть, любимая единственная дочь! — весело подшучивает отец.

Палюсь, видимо. Беру себя в руки и улыбаюсь.

— Прости. Устала. Трудный день.

Я иду в ванную, чтобы умыться и немного прийти в себя. Папа что–то напевает в кухне.

— Юля, беги ужинать! Пицца само то вышла.

Натягиваю приветливую улыбку и сажусь за стол.

— Спасибо, пап... ого, вот это кусок! Спасибо. Эм. Я столько не съем.

— Лопай, тощая как палка.

— Я не тощая. Я... нормальная.

Опускаю глаза.

— Ну да.

Дальше мы едим. Вот только вкус радости не приносит. Аппетита нет, хотя еще недавно казалось, что слона съем. На душе тоскливо. Я ждала выходные. У Матвея с первых дней сентября адовая нагрузка. Еще эта секция, на которую он постоянно ходит... Совсем его не вижу. Обида горло сдавливает. Выходные ждешь–ждешь, как день рождения, как Новый год! Они наступают — и вот, пожалуйста. Разругались в пух и прах!

Я часто моргаю, прогоняя слезы. Папа же, напротив, пребывает в прекрасном расположении духа.

— Какие планы на вечер? — спрашивает он. — Пойдешь куда–нибудь?

— Настроения что–то нет.

— И кажется, я знаю почему, — заключает папа. Смотрит пристально.

Мой взгляд в тарелку впивается, считаю мысленно до трех.

Матвея я себе отстояла. Родители были категорически против. Во–первых, нечего так рано встречаться с мальчиками. Нам по пятнадцать было, когда мы познакомились: ходили в одну и ту же частную школу для? подготовки к экзаменам. Наша учительница по химии потом вышла замуж за старшего брата Матвея. Приятная и умная девушка. Мы прекрасно ладим.

Отцу не нравилось все. Ни сам Матвей, ни то, что он живет с бабушкой, которая излишне добрая и очевидно не способна сдержать буйный нрав внука. Когда Матвею было тринадцать, его родители погибли в автокатастрофе, с тех пор он сам себе предоставлен.

Даже литовская фамилия Матвея — Адомайтис — отца изрядно раздражала. Он до сих пор притворяется, будто не может выговорить. И постоянно коверкает, особенно при Моте.

Тот в ответ губы поджимает, молчит. И я каждый раз молюсь, чтобы не сорвался и не было ссоры.

Сколько было разговоров! Промывали мозги день за днем, выискивая самое плохое про Матвея, преувеличивали, навязывали. Кучу раз я, накрученная до предела, пыталась порвать с ним. И каждый раз после такой встречи возвращалась домой счастливая до неба. Губы горели от поцелуев, а на языке был вкус горького шоколада.

Брат Матвея, Павел — успешный хирург в известной офтальмологической клинике. Сам Матвей тоже умный, талантливый и находчивый. Он бы мог поступить в Питер и уехать туда учиться (о чем мечтал мой отец), но остался. Ради меня, которую никуда родители не отпустили бы ни за что на свете.

Вообще, отцу на меня грех жаловаться: никогда проблем не было. Только Матвей. Единственный момент, где не допустимы компромиссы.

И мне его разрешили. Встречаться с ним. В соответствии со строгим расписанием, конечно. И у отца на глазах. Они думали, мы долго не протянем.

— Ты о чем это? — спрашиваю будто недоуменно.

— О погоде, — отвечает папа. — Осень на дворе, алле. Многие этим подавлены.

— Точно. Лето закончилось слишком быстро, — выдыхаю я облегченно. Лучше уж об осени.

— Или дело в одном молодом человеке, который пулей вылетел из нашего подъезда, когда я шел домой.

— Ой! — вздрагиваю.

— Юля, мне кажется, он был обдолбанным.

— Папа! — Я вскидываю руки. — Да сколько можно? Не наркоман он!

— Тогда что случилось? Вы опять поссорились? Это в который раз за месяц? Двадцать седьмой?

— Не сильно–то и поссорились. Так, пустяки.

Я округляю глаза, вспоминая, как орала, чтобы Матвей никогда больше не приходил. Фух.

— Что он сделал? Я должен знать.

— Да ничего он не сделал. Из–за ерунды поцапались. Он что–то взвинченный.

— Или накуренный. Юль, посмотри на меня.

Строгость в голосе отца заставляет послушаться.

— Он тебя не тронул?

Поначалу не понимаю, о чем речь. А потом понимаю и пугаюсь!

— В смысле, не бил ли Матвей меня? Пап, ты чего? Он никогда! Я тысячу раз говорила. Он скорее себе руку оторвет, чем меня обидит.

Но отец продолжает внимательно смотреть, словно пытаясь прочитать самое сокровенное. И я совершенно несвоевременно краснею.

— Я за вами обоими слежу.

— Он хороший. Спасибо, пап. Все было вкусно.

Целую отца в щеку и начинаю убирать со стола, мыть посуду. Чувствую пристальный взгляд.

Самое сложное — это, конечно, ссориться с Матвеем. Ни нагрузка по учебе, ни прочие проблемы... ничего с этим не сравнится! Дома приходится держать лицо и делать вид, что всё в порядке. А поддержки в виде Матвея нет.

Если признаться честно, больше всего на свете я не люблю с ним ссориться.

Щелкает дверной замок. Мама с работы.

Теперь главное, чтобы они не объединились вновь против меня. Делаю нечеловеческое усилие и улыбаюсь беспечно.

Мама заходит в кухню, они с папой обмениваются многозначительными взглядами.

О нет. Он ей уже написал в эсэмэске!

Домыв посуду под обсуждение внешних признаков наркомана, что проявляются у сына маминой коллеги, которого, разумеется, не существует и которого нужно вдруг, совершенно случайно, обсудить вот прямо сейчас, я спешу к себе в комнату.

Беру телефон и пишу Любе:

«Привет! Что делаешь? Может, погуляем где–нибудь? У меня тут зад павиана».

Это наше кодовое слово. В смысле: в жизни полная хрень и срочно нужна поддержка.

«Что случилось?! Сегодня суббота, я думала, ты с Матвеем трахаешься».

«Боже, Любаш!!»

«Ну да, вы ведь только целуетесь. Забыла. Так что произошло?»

«Потом расскажу. При встрече».

«Я–я–ясно. Мы с друзьями на набережной, приезжай».

«Скоро буду».

Глава 4

Матвей

Воздух сюрреалистически неподвижен и прозрачен. Каждый вдох дается с усилием, поэтому приходится идти быстро. Бежать. Чтобы хоть что–то. Дышать хоть как–то.

Мир нарисованный, искусственный, враждебный. А жить хочется в настоящем.

Это ж надо так разругаться! С добром же ехал. Сука!

Взвинченность усиливается длительным воздержанием. Не то чтобы это было сверхважно и кардинально влияло на качество жизни, но планы я строил конкретные, и сейчас они обломались. Не та ситуация, когда можно отшутиться про юношескую беспощадную мастурбацию. Когда мы ссоримся — иначе всё. Проблема в том, что кувыркаемся мы всё меньше, а ссоримся — чаще.

Телефон вибрирует в кармане. Я вздрагиваю. Не буду брать. Наорать хочется на нее. Объяснить, блть, что думать нужно учиться! Головой своей славной! Прежде чем рот открывать и нести чушь всякую. Мелкая избалованная выдра!

Передергивает. Мною и избалованная. Уж точно не родителями.

Перед глазами картинки, как Юля смеется над тупыми шутками этого еблана. А он смотрит на нее, как на десерт. Была бы ложка — сожрал бы. Перед глазами темнеет, кожа вспыхивает вместе с одеждой и сгорает мгновенно. До костей.

Это все, что нужно знать о любви, прежде чем ею начать заниматься. Вот так вот будет. Сгорите заживо.

Я хватаю мобильный и тупо пялюсь в экран.

«Захар».

Ожидаемо. Юля Райденко — девица гордая, первой не позвонит. Веселит лишь одно: что и никому другому она тоже не позвонит никогда. Будет сидеть и дуться до скончания времен. Натура такая. Выдринская.

Подношу телефон к уху и рявкаю:

— Что надо?

— Какие нервы! Ты че там, е*ешься? — хохот в ответ.

— Да, а что? — парирую я.

— Звоню сказать, что Артур лег, как только ты ушел. Ну и узнать, успел ты к цыпе своей или нет. Успел, круть. Стало быть?

Хотел успеть. Бежал. Парней подвел, оставил на соревнованиях. От нашего клуба чувак выступал. Лег он, значит. Жалко.

Я летел сломя голову. На автобус опоздал, пришлось такси взять. Херова туча денег. Пока ехал, в соцсети прямым включением наслаждался (в кавычках), как весело на этом празднике. Без меня.

По–человечески попросил Юлю подождать, пообещал, что помогу. Так нет же! Как на место прибыл, Юли уже и след простыл. Сообщение мое так и висит в непрочитанных. Я к ней домой пулей. На том автобусе домчал, что напрямую идет, но зато пять остановок не доезжает. До подъезда снова бежал. Решил отдышаться минуту: ее отец на меня всегда плохо реагирует, перед встречей с ним нужно в себя прийти. Смотрю — идут. Фиксики. Вот только за руки не держатся, спасибо маскам объемным.

Наверное, десять минут подождать было невыносимо, пока я доберусь?

Не знаю, с чем сравнить ощущения. Психологи заявят, что нельзя другого человека считать своей собственностью. А своей жизнью — можно? Своим домом, своим Раем? И когда на твоих глазах твой дом кто–то себе присвоить пытается. Как среагируешь?

Иногда кажется, что кроме Юли у меня никого нет. Да никого и не надо.

— Понял. Обидно, что лег.

Насчет остального молчу. Не признаваться же, что Юля кинула меня. Что на улице стою и понятия не имею, что делать.

Вот так вдруг. Мир замирает, я оглядываю его в каком–то тупом ступоре. Она меня бросила. Серьезно?

— Да ничего, переживет. Решили у меня собраться и поддержать его. Подъедешь?

— Почему у тебя?

— Родители на даче. Так что? Юльку бери. Мы для нее газировку купили.

— Она не поедет.

Не видит смысла в общении с этой компанией. Даже если прошу потерпеть.

— Приезжай один. Если надумаешь, то давай. Мы ждем.

Обычно я говорю всегда «нет». Обычно планы на субботу — это Юля.

Юля–Юля–Юлечка. Простыни под нами смятые, горячие. Ее голые плечи, доступные для поцелуев грудь и живот. При мысли, что это сокровище кто–то другой увидит, в горле натуральным образом пересыхает. Как это работает физиологически, хрен разберешь, да и по фигу. Важно то, что я вякнуть ничего не могу. Прокашливаюсь.

— Может, и подъеду. Позже.

— Давай–давай. Не прогибайся под бабские хотелки. Молодой еще, здоровый, буйный.

— Ага.

Забегаю в первый попавшийся автобус, оплачиваю, плюхаюсь на последнее сиденье. Наушники в ушах, взгляд вдаль.

До Захара минут двадцать отсюда. Посижу немного, поболтаем о жизни. Воскресенье перетерплю как–то. В понедельник после учебы сразу в больницу, где подрабатываю. На сутки. Потом опять учеба. Потом спать.

Занять себя максимально плотно, чтобы не двинуться от ревности.

Киваю. Похоже на план.

Музыку слышно уже на первом этаже новой элитной десятиэтажки, а едва я захожу в квартиру Захара, сразу понимаю: поболтать о жизни не получится. Народу — тьма. Смех, слезы, крики, кто–то по углам сосется. У Захара всегда весело. Рай утверждает, что из этой квартиры, не подхватив триппер, не выйти. Что ж, рискнем.

Захар встречает у входа, через секунду в руке оказывается открытая бутылка пива.

— До дна! — кричат парни. — Иначе не пустим!

Выпиваю почти залпом. Холодное, то что надо. Оглядываю гостиную и чувствую, что настроение значительно улучшается.

— Зря тебя Юля отпустила одного. — кричит в ухо Захар и хлопает меня по плечу. — Сегодня с нами столько девчонок... пришли поддержать, — усмехается он и закатывает глаза. А потом подходит к колонке, убавляет звук и орет: — Минута внимания! Знакомьтесь! Кто еще не в курсе? Матвей — охрененный чувак. Умный как Пирогов, красивый как бог, богатый как тварь. Будущий педиатр. Категорически рекомендую.

— Педиатр? — смеюсь я. Впрочем, с остальным решаю не спорить.

Снисходительно кланяюсь навстречу бурным аплодисментам. Богатая тварь сегодня опоздал на автобус и упустил подружку.

— Все, что касается детей, на девчонок действует убийственно. Мы все тут педиатры. По крайней мере, до утра, — заверяет Захар вполголоса, вновь врубив музыку. — Ни в чем себе не отказывай. На втором этаже есть свободные спальни. Мамка клининг заказала на среду. Не будем лишать фирму работы.

Клининг. Вау. Медлю. Это что же делать надо, чтобы потом спецфирма отмывала? Ощущаю укол смущения, так как с лету придумать не удается.

— Я один. Юля не смогла приехать, — поясняю, что спальни мне без надобности. И, хм, клининг.

— А я тебе не про Юлю.

Эта идея как–то неожиданно шокирует. Потому что одно дело — думать, что тебя бросили и ты свободен как ветер, стоя на улице. И другое — осознать сей факт здесь, среди толпы пьяных телок, когда до свободных спален рукой подать.

Хе–хе. Организм неуместно бурно реагирует напряжением. Я качаю головой. Беру вторую бутылку пива из ящика, открываю. Делаю два больших глотка.

— Я ненадолго, — ставлю перед фактом Захара. — Учить много.

— Никто не узнает, Дом. Любым отношениям нужны новые эмоциональные вливания. Ничто так не укрепляет брак, как редкий охренительный левак! Узнаешь новые фишечки, всем в плюс.

— Ху*шечки.

Фишечки в постели — это, бесспорно, хорошо. Но вот что, если Юля узнает, что не в интернете их вычитал? Эта мысль оказывается раскаленным до тысячи градусов куском металла, я мгновенно отказываюсь от нее и роняю в никуда.

— Она мне голову отвертит, — отмахиваюсь. — Я, пожалуй, еще поживу.

— Это ты педиатр? — Рядом оказывается темноволосая девица с губами–бантиками. — Вау. Любишь детей? Ты, наверное, очень терпеливый.

— Обожает, — заверяет Захар. — А еще он обожает красоток. Матвей, это Инга. Она фитнес–тренер. Помимо педиатрии, Матвей увлекается логопедией. Учит всех желающих выговаривать свою фамилию: Адомайтис.

— Как?! — удивляется она. — Повтори–ка! Адом... что?!

Глава 5

Захар многозначительно кивает и отходит к другим гостям.

— Привет, — говорю я. — Можно просто Дом. Можно не напрягать язык.

— Я обожаю напрягать язык. Не переживай по этому поводу.

Мы смотрим друг на друга. Вот так легко?

— Как, говоришь, тебя зовут?

Двумя часами позднее мы сидим на лоджии толпой. Я, Захар и еще три девчонки. Музыка здесь тише. В венах плещется коктейль из смеси скуки, похоти, обиды и раздражения. Два часа жизни уплыли в никуда. При моем–то графике.

Верчу в руках телефон, вполуха слушая разговоры. Всеми фибрами души я бы предпочел лежать с Юлей в койке. Время, проведенное между ее ног, никогда не воспринимается как потраченное впустую. Достойных альтернатив для него нет и не было. В некоторые дни кажется, это единственное, чем бы я действительно хотел в жизни заниматься. Хобби.

Открываю социальную сеть.

— А кто–нибудь знает, зачем человеку нужны волосы? — вдруг спрашивает Инга.

Я перевожу на нее изумленный взгляд.

— Я задумалась об этом в прошлый раз, когда сидела в салоне. Мы рассуждали с парикмахером. Столько денег и времени уходит на уход. — Инга пропускает свои длинные блестящие волосы сквозь пальцы. — Но ведь в древности не было возможности за ними ухаживать. Откуда природе было знать, что в двадцать первом веке изобретут бальзамы?

— Мой папа бреет голову наголо, — встревает ее подружка. — Можно жить и без волос сколько угодно.

Захар ржет над ними до слез. Он пьяный в хлам.

— Представь древние времена. Бежишь по лесу, убегаешь от волка... — начинает эмоционально Инга. Ее зрачки чуть расширены.

— Саблезубого тигра или динозавра, — включается Захар с энтузиазмом. Одна из девиц сидит у него на коленях и ставит засос на шее. — Трицератопса, например.

— Да! Захар, точно! От трицератопса! Динозавры, они огромные же были! Бедные наши предки. Так вот, бежишь, волосы путаются, за ветки цепляются! Если бы естественный отбор и правда существовал, выжили бы только лысые. Как папа Люси. Поэтому лично мое мнение: хрень это все.

— Логично, — лицемерно заверяет Захар. — Я смотрю, ты шаришь в эволюции.

— Много читаю.

Это невыносимо. Захожу в сторис и застываю с телефоном в руке. Юля не дома, оказывается. На набережной гуляет. Фотки постит. Видимо, для меня. Потому что, если бы хотела — таскалась бы по ночи тайно. Но нет, надо чтобы я узнал непременно.

В ушах шуметь начинает от возмущения. До скрипа сжимаю челюсти. Отправляю реакцию: огонь.

Огонь. Огонь. Огонь!

Спалить к херам всё!

Юля их лайкает, реакции мои. Моментально. Говорю же, ждала. Выдра.

«Я свободен, всё?» — пишу ей.

Рядом стоит стакан с виски. Пиво закончилось. Отхлебываю. Морщусь.

«А что?» — отвечает.

Вдох–выдох.

— Инга, иди сюда, — зову я. — Давай сфотаемся.

— Зачем? — хихикает она.

— Ты красивая. На память. Расскажу, зачем нам столько волос на башке.

— Заманчиво, — пожимает она плечами. — Ты тоже читал про эволюцию? У нас много общего.

Плюхается в объятия, закидывает на меня ногу. Реакция не заставляет себя долго ждать и отзывается напряжением. Непривычно обнимать другую девушку. Запах чужой. Всё не так.

Я думаю об отце Юли — это самое лучшее средство, чтобы сбить возбуждение. Любой силы и в любой ситуации.

Вдох–выдох.

Улыбаюсь. Делаю селфи.

Пишу подпись к фотографии:

«Я могу делать, что захочу?»

Заношу палец над кнопкой «отправить».

Мешкаю. Инга тянется и целует в щеку, в шею. Касается губами, языком. Дрожь по телу. Я на мгновение замираю, больно сладко, а потом понимаю, что она собирается углубить поцелуй, оставив след! Ужас пронизывает насквозь, аж в пот швыряет. Резко отшатываюсь. Такое я не объясню.

И... случайно нажимаю «отправить». Твою мать!

Тут же жалею. Хочу удалить и спьяну тычу не туда, выбрав «Удалить только у себя».

Ка–пец!

Вспышка злорадства успокаивает: так Юле и надо.

— Ты чего? — слышу я голос слева.

Инга обнимает за шею. На телефон падает сообщение:

«Если ты меня не любишь и никогда не любил, то делай что хочешь».

Перечитываю три раза подряд.

Настроение обрушивается вниз. Никогда не любил? Не люблю?

Я действительно могу делать, что хочу. И скорее всего, об этом никто не узнает, кроме меня самого.

Прочищаю горло.

— Инга, в древности твои волосы не развевались бы как флаг по ветру. Они бы с детства свалялись в крепкий колтун, который бы шапкой защищал голову от переохлаждения и ударов. Природой волосы нам даны не для красоты.

— Ну что за душнила! — вздыхает Захар.

Встаю:

— Мне пора.

— Что–то не так? — пугается Инга.

Под возмущенные крики и протесты я иду к выходу. Трогаю шею, вытираю чужую слюну.

Захар догоняет уже у двери.

— Давай провожу. Вы че, поругались со своей? Или Инга не понравилась? Она нормальная абсолютно, веселая девчонка. Проблем не будет.

— Понравилась. Симпатичная. Просто не хочу. В смысле хочу, конечно. Но не буду.

Юля говорила, что у нас всё по–особенному. Что больше ни у одной пары нет такой близости. Даже если я трахну другую и никто об этом не узнает, особенность исчезнет.

Возможно, я последний дебил, раз верю в это. Сам не знаю, во что верить. Если бы Рай дождалась меня у детского центра, мы бы провели эту субботу вместе. Я бы лежал между ее ног и облизывал ее язык своим. Жар внизу живота опаляет, аж яйца поджимаются. Все было бы нормально. Я бы ни о чем таком не задумывался.

— Как знаешь, — говорит Захар. — Помощь нужна? Может, разобраться с кем–то?

Разобраться. Пояснить фиксику по ситуации. Мы, педиатры, добрые только к детям. А ему точно есть восемнадцать.

Выходим на лестничную площадку.

— Посмотрим. Хочу пройтись. Спасибо, брат, за поддержку. Снова.

— Брось. Батя говорит, хреново быть в отношениях. На сто процентов зависишь от настроения другого человека. Если она не хочет веселиться и трахаться — у тебя тоже нет ни праздника, ни секса. Это неправильно и ненормально, когда ты моложе тридцати пяти. Он женился в сорок на мамке, и я планирую пойти по его стопам.

— Однозначно, — киваю.

Мы пожимаем руки, после чего я сбегаю вниз. До дома идти минут тридцать, и я решаю прогуляться, проветриться, остыть. Погода позволяет. Последние теплые денечки мы спускаем в унитаз.

Сотовый вибрирует, достаю телефон и смотрю на экран: «Люба Юлина». Юлина — это не фамилия, а ассоциация. Лучшая подружка, да. Я моментально напрягаюсь. Провожу пальцем по экрану и выпаливаю в трубку:

— Что случилось?

Глава 6

Юля

Я не собиралась втягивать ни Любу, ни кого–то другого в наши с Матвеем проблемы, но так уж вышло, что удержать слезы не получилось. Наверное, я испытала шок.

Мы с подругами гуляли по набережной вдоль Енисея, затем сели за столик уличного кафе, которое еще не успело закрыться. Было зябко, мои уши и пальцы замерзли. Я заказала горячий чай, но его никак не несли. От скуки выложила несколько фотографий в сеть, никак не ожидая, что Матвей ответит селфи, где он с другой девушкой.

Согрелась моментально на костре его мести. Из огнемета поджарилась. Слезы брызнули самопроизвольно. Я положила телефон на столик экраном вниз и оглянулась в сторону бара. Хотелось отменить чай и заказать водки. Никогда раньше ее не пробовала, но вдруг подумалось, что стоит. Напиться, а потом бы сплясать голой на столе. Сделать что–то по истине аморальное.

Наверное, у каждой молоденькой девушки есть необходимый минимум аморальности в неделю, который она непременно должна выполнить, чтобы не сойти с ума в обществе, где ее считают воплощением чистоты и добродетели. На этой неделе я не дотягивала даже до середины базовой программы. Без Матвея в разврате я как без вдохновения.

Проморгала жгучие слезы. Он бы, конечно, не стал спать с кем–то. Исключено. Но и на холостые эти патроны тоже не тянут, согласитесь?

Матвей всегда был моим с тех пор, как я вообще начала интересоваться мальчиками. До него у меня был всего один слюнявый поцелуй в танцевальном летнем лагере, который вспоминаю редко и с содроганием. Дело было на танцполе, тот парень считался лучшим в отряде. Он подкатил, я обрадовалась. Помню, от него несло потом и арбузной жвачкой. Язык был мокрый и двигался так быстро, что меня едва не укачало. Я всё ждала, когда начнется неземной кайф, но вместо этого он коснулся неба, и я подумала что–то вроде: «О Господи, хватит».

Как–то раз Матвей напоил меня шампанским и выведал подробности этого самого первого поцелуя. Я заявила, что было норм. Он потом неделю дулся. Ревнивый дуралей. Наш с ним первый поцелуй я не забуду никогда.

Кстати о поцелуях.

Он бы не стал спать с другой сейчас. Если бы я допустила об этом мысль, то наверное, не выдержала ужаса ее масштаба. А сосаться стал бы? Волоски на коже дыбом поднялись. Захотелось схватить телефон и швырнуть его в стену.

Вместо этого я стиснула зубы и внимательно изучила фото. Где Дом вообще находится? Увеличила изображение. Белая кирпичная стена позади, кожаный коричневый диван... Так–так–так. У Захара на лоджии, значит. Кто на этом диване только не трахался! Даже я почти один раз. В квартире было шумно и пахло блевотой, мы с Матвеем заняли лоджию, выключили свет и смотрели на круглый блин луны в обнимку. Он целовал меня в шею и гладил между ног, пока я не улетела в космос.

Посмотрела в его наглые бухие глаза строго. Нахмурилась. Потом представила, что у него встал на другую и... заплакала от отчаяния. Просто не смогла сдержаться! Если бы я его застукала, то, наверное, прибила. Но сейчас он далеко, и я утонула в обиде и беспомощности!

Теперь уже мою боль заметили все.

Минутой позже внимание девушек было приковано ко мне. Скрывать и дальше не хотелось. Ради чего я сбежала из дома? Так и так. Обнимается с какой–то девицей. Ни стыда ни совести!

– Я в шоке... – тянет Люба, впиваясь в экран глазами. – Ты знаешь эту давалку? А что, не так? Видно по глазам, что легкого поведения.

– Нет, слава богу, не знаю. Думаю, он тоже не знает. Решил меня позлить.

Эту фотографию я ему нескоро забуду.

– Я бы никогда не простила, – фыркает одна из девушек.

Чувствую протест. Зря поделилась. Если бы я хотела послушать о том, насколько ужасен Дом, я бы провела вечер с родителями. Это их любимая тема. Недостойный по всем фронтам пальца моей левой ноги. Я не склонна вести подобные разговоры, которые не несут смысла и пользы. Иногда мне кажется, что Матвей единственный, с кем мне в принципе нравится разговаривать. Но так нельзя. Я слишком сильно в нем растворяюсь и рискую наскучить. По этой причине я не стала оставаться на второй год и пересдавать экзамены, а пошла совсем другим путем, выбрав технический вуз.

– Не простила бы фото? – уточняю сухо. – Это всего лишь снимок! Не больше и не меньше.

– Он тебе изменяет! В открытую! Добрая ты душа, Юля.

– Если бы он хотел изменить, он бы сделал это так, чтобы я не узнала. Он хочет вызвать ревность, видно же. Разрешения спрашивает. Детский сад какой–то!

– Да уж, – Люба вздыхает. Она эмоциональная и всегда очень переживает за меня.

– У него получается вызвать ревность? – спрашивают девочки.

Я стреляю глазами в Любу, поджимаю губы и говорю коротко:

– Да.

Беру салфетку и рву ее на тысячу маленьких кусочков. Хочется занять пальцы, сделать хоть что–нибудь!

Наконец, приносят дымящийся чай, и я делаю глоток. Он безвкусный и не процеженный, на языке остаются горькие чаинки. Всё не так. Всё не правильно.

В следующие десять минут случается сразу несколько вещей. Люба отлучается позвонить, к нам присоединяется старший брат одной из девчонок, а я смотрю в приложении время ожидания такси.

Это самая дурацкая суббота за много месяцев.

Люба возвращается обратно и плюхается на стул рядом.

– Кто звонил? – спрашиваю я.

Кажется, она выглядит взволнованной. У Любы взрослый поклонник, который мне не нравится. По этому поводу я мужественно молчу, прекрасно зная, как это больно, когда твой любимый человек не устраивает близких людей. Но... он ее старше на пятнадцать лет! Почти в два раза!

– Матвей.

Округляю глаза.

– Мой Матвей? Зачем?

– О тебе спрашивал, зачем ему еще мне звонить? Что ты, где, с кем. Я заверила, – она бросает быстрый взгляд на брата Саши, и заговорщически понижает голос: – что здесь только девушки. Не волнуйся.

– Что–нибудь еще сказал?

– Нет. Злой был, судя по голосу. И пьяный в хлам. Я посоветовала завтра тебя набрать, когда протрезвеет. А сегодня спать ехать. Вроде бы послушался.

– Злой и пьяный? Ладно.

А мне не позвонил. Еще раз смотрю на его реакции: как пальчик, бедняга, не надорвал на кнопки жать? Столько огня! Точно не замерзнуть.

Мы сидим еще некоторое время, болтаем обо всем на свете. О погоде, осени, универе. Лев учится на нашем факультете на три курса старше. Делится лайфхаками, как подмазаться к какому преподавателю.

В кафе приходит Олег – мужчина Любы. Я всегда чувствую себя неуверенно в его присутствии. К счастью, к нам он не присоединяется: занимает соседний столик и утыкается в телефон.

Приносят пиво, и я делаю несколько глотков, чтобы утолить жажду, потому что чай этот пить невозможно. Гадость форменная. Голова непривычно кружится, все же алкоголь натощак — плохая идея. Я в принципе в этом деле не супер спец. Как шутит Матвей: хватает двух чайных ложен вина, и Юлю можно выносить.

Он преувеличивает.

Эсэмэс оповещает о деньгах от Евы. Как всегда день в день, вот только радости пунктуальность начальницы не приносит. Я ждала другое сообщение от друго человека.

Размышляю, переслать Косте долю сейчас или лучше завтра утром на трезвую голову? Делаю еще глоток. Лучше повременить.

– Юля, а вы с Матвеем же вместе еще со школы? – громко спрашивает Саша. – Я ничего не путаю?

Все смотрят на меня, а я, кажется, умудрилась упустить нить разговора, не слушала последние пять минут.

– С девятого класса, да. Мы познакомились в феврале, а весной уже начали встречаться.

Кто не в курсе, пораженно качают головами. Многие удивляются, как у нас так выходит, я к этому уже привыкла.

– Вот! Видишь, уже столько лет! Значит, всё возможно, – доказывает брату свою точку зрения Саша. – Лёв, главное — желание. Тогда любым соблазнам можно противостоять. Остальное отговорки. Даже, Юля?

– Да, конечно.

Замечаю, что Любин Олег тоже смотрит на меня. Наши глаза на миг встречаются, в его – загорается любопытный огонек.

– И за всё это время вы ни разу не расставались? Не ругались в пух и прах? Не изменяли друг другу? – закидывает вопросами Лев.

– Ссорились, конечно. Но не расставались. И, разумеется, не изменяли.

– Вообще ни разу? – приподнимает Лев брови. – Не верю. И тебе никогда–никогда не хотелось провести время с другим?

– Можешь думать, что хочешь, но нет, – улыбаюсь. – Зачем мне другие? Я своего люблю.

– А ему? Вот ты сейчас здесь, с подругами пьешь пиво. И совершенно не знаешь, где он и чем занят. И знать этого не может.

– Для этого существует доверие, – говорю чуть резче, чем хотела бы. – Советую попробовать.

Люба опускает глаза, девочки многозначительно переглядываются.

– Ну да, мы разругались вдрызг и он щас с какой–то телкой! – сдаюсь, всплеснув руками. – Но я уверена, там ничего такого. Он просто бесится и провоцирует.

Лёва понимающе кивает, и меня это злит. Теперь я знаю, куда, вернее, в кого хочу запустить телефон или что–нибудь другое. Вместо этого пью пиво, отказываюсь от сигареты и тянусь к следующей салфетке.

– Ты думаешь, у ваших вот таких отношений есть будущее? – Лёва откидывается на спинку стула и достает сигарету. Зажимает между губ. – Вы вообще думали о будущем? Что будет через год, два, три?

– Зачем? Мне восемнадцать, ему девятнадцать. Мы просто... наслаждаемся жизнью, – пожимаю плечами.

– Почему бы не наслаждаться жизнью на полную катушку? Зачем себя ограничивать, Юль? – включается в разговор Олег. Он передвинул стул ближе. – К тридцати у большинства из вас будут семьи, ипотеки, дети. Сейчас самое время для отрыва. Приключений.

– Верность — это не про ограничения. А про чувства, безопасность и душевную близость.

– Ты не простишь измену? – спрашивает вдруг Лев. – В парах, которые сложились со школы, они не редкость.

Пульс неприятно ускоряется и противные щупальца ужаса поглаживают вдоль позвоночника. Мне снова становится холодно.

Холод — это про страх. Дикий страх потерять любимого человека.

Измена. Я не думала никогда в этом ключе. Теперь думаю. И ответ приходит сам собой:

– Не прощу. Никогда. И он это знает.

– Точно знает? Раньше ведь ты иначе думала, – тихо спрашивает Люба.

– Так–так? – переспрашивает Лев. – Подробнее с этого момента.

Глава 7

Разговор становится невыносимым. Все накинулись на меня и пытаются убедить в том, в чем я убеждаться не собираюсь. Нажимаю на кнопку вызова такси.

– Да хватит уже про мои отношения! – комично возмущаюсь, всплеснув руками. – Будто тем других нет. Ну поругались, потом помиримся. Или не помиримся. Жизнь покажет. Никакого конца света.

– Юля, как не помиритесь? Что ты такое говоришь? – пугается Люба. – Ты это брось, вы идеальная пара.

Пожимаю плечами. На самом деле злюсь на Матвея сильнее, чем демонстрирую. Стоит признать, в словах Лёвы есть зерно истины. Я раньше просто... не задумывалась ни о чем таком. Жизнь шла своим чередом. Столько всего ежедневно происходило, что было не до анализа и уже тем более не до какого–то там планирования будущего. Последним вообще занимаются пенсионеры и зануды, лично я предпочитаю жить в настоящем.

– Так что там про измены? Рассказывайте. Раз уж пошла такая пьянка, – подталкивает Лев. – Мне нужно победить в споре Сашку. Юля, помогай.

Он мне подмигивает.

– Расскажи, что такого, – просит Саша.

Я делаю еще глоток.

– Это давно было. Сейчас уже не важно. Глупости. Вы смеяться будете.

– Тем более. Хочется посмеяться.

Щеки слегка горят. Но я слишком пьяна, чтобы остановиться.

– Короче. Ладно. Мы же начали встречаться, я мелкая была совсем. Меня бабушка и мама настроили. Ну и я заявила Матвею, что до свадьбы спать с ним не буду. И вообще ни с кем. И если он хочет, может гулять. Якобы мне до его шлюх дела нет, я выше всей этой пошлости.

– А Матвей?

– Не воспринял эти слова всерьез. У него много со мной терпения было. Я такую чушь иногда несла, – качаю головой.

Девчонки смеются.

– Щедро! Идеальная женщина, – подкалывает Лёва обидной уважительностью.

– Это не щедро, это тупо! Мне было пятнадцать, я много читала дурацких книжек. Хорошо, что у Матвея хватило ума не обращать на мои ультиматумы внимания.

– Думаешь, у него с той блондинкой ничего не было? – спрашивает Люба. – Ну помнишь, с которой мы его видели?

Краска ударяет в лицо.

– Уверена, что нет.

– Ну вот, а говорила, что не можешь простить измену. Сама же на нее добро дала, – продолжает задирать Лёва. – Можно сказать, подтолкнула!

– Со мной было сложно, но в конце–концов награда того стоила, – говорю четко и резко отворачиваюсь.

Натыкаюсь на Олега, наши с ним глаза снова встречаются. В его по–прежнему горит интерес, который заставляет смутиться и перевести взгляд на что–то более безопасное. Я корю себя за жалкие эмоции, нужно было просто улыбнуться.

Делаю еще глоток пива. Мои метания из–за Матвея и его ревности, которую постоянно боюсь ненароком спровоцировать. Дошло до того, что мне некомфортно смотреть людям в глаза! Дом в угол меня загнал! При этом сам не стесняется ни капли!

– Я бы хотел познакомиться с Матвеем, интересно на него посмотреть, – вдруг доносится задумчивый голос Олега. Мужчина обращается не то ко мне, не то к Любе.

Та пожимает плечами, давая понять, не против. Я хмурюсь.

– Как–нибудь может быть, – отвечаю уклончиво, прекрасно зная, что Дом в жизни не потащится на двойное свидание, особенно с Любой и ее Олегом. – О, мое такси прибыло. Пора бежать, была рада видеть.

– Уже? Я только что пиццу заказал и закуски. Оставайся, Юль, еще посидим, – не желает отпускать Олег.

Видимо, его зацепил нас со Львом спор о ревности и верности. Но у меня нет ни малейшего желания никому ничего доказывать.

– Я на диете. Сегодня употребляю в пищу только мозги своего парня, – дьявольски улыбаюсь и щелкаю зубами. Добавляю: – Десертной ложечкой.

Встаю из–за стола, обнимаю девчонок и спешу к подъехавшей машине. Забираюсь на заднее сиденье, пристегиваюсь, а потом снова достаю телефон.

Вот нет бы удалить это дурацкое фото, зайти в соцсеть и отвлечься! Я пялюсь и пялюсь. Подмечая новые детали, вбивая гвоздь за гвоздем в свое колотящееся сердце.

Смотрю на эту девицу, которую он захотел, а она, зараза, расплывается. Слезы дорожки на щеках чертят, я руками их размазываю. А ведь обещала себе больше не плакать!

Прижимаю кулак к губам и качаю головой. Не хочу позорно всхлипывать перед чужим человеком. Не хочу рыдать в такси! Но перед подругами совсем стыдно, а перед родителями опасно.

Твою мать, Матвей, между тобой и этой девицей пара сантиметров воздуха! Это у меня были боевые сегодня?! Да ты вооруженный до зубов терминатор!

Больно. При мысли, что он ее трахает сейчас, такая боль, будто ножом сердце пробили. Не вдохнуть не выдохнуть. Я чуть опускаю стекло и жадно глотаю холодный воздух. Просто не знаю, как пережить это. Не представляю себе.

Зажмуриваюсь и вспоминаю тот наш разговор. Когда выдала, что не такая и чтобы даже не надеялся на секс. Что совсем не интересуюсь его телом. И что мне плевать, кого он там трахает. Матвей тогда обиделся, а я не поняла на что. Он ответил: «Ладно».

На самом деле меня интересует его тело. Каждый его потрясающий сантиметр и еще как.

«Я могу делать, что захочу?»

Качаю головой. Можешь, Матвей. Можешь делать, что только захочешь. Жизнь одна, тебе девятнадцать, самое время отрываться на полную, как сказал Лев. До ипотеки каких–то десять лет осталось.

Приезжаю домой убитой и морально выпотрошенной. Еле иду, будто четыре часа отпахала на репетиции. Приняв душ, падаю в постель.

Не подталкивала я его на измену. Просто не понимала, как устроен мир. Не осознавала, что такое любовь и ревность. С блондинкой он действительно пару раз был замечен, но она его соседка, поэтому не думаю, что там что–то было.

Не думала до этого момента. День открытий какой–то.

Ворочаюсь долго в постели, после чего вновь беру телефон. Звук выключен, но словно сердцем почувствовала. А там сообщение.

«Спишь?»

От Матвея!!

Резко сажусь и включаю ночник. Впиваюсь глазами в экран. Написал!

Ему стыдно? Плохо? Хочет извиниться? Или продолжать ругаться? Столько всего хочется сказать! Печатаю:

«Да».

«Я тоже собираюсь. Всё хорошо?»

«Да».

«Будем мириться? Я бы хотел».

Фыркаю. Испортил всю субботу! Хотел бы он!

Сама улыбаюсь до ушей. Мается, значит. Оставляю сообщение непрочитанным. Откладываю телефон на тумбочку и засыпаю со спокойной душой. Я бы тоже хотела. Очень. К нему сейчас в объятия. И чтобы он вел себя нормально, а не как идиот.

Даже уж и не знаю, чего сильнее.

Следующий день проходит в домашних хлопотах. Я занимаюсь английским и готовлюсь к учебе. Убираюсь дома. Примерно в одиннадцать Матвей пишет:

«Увидимся?»

Отправляю ему его общее фото с брюнеткой и пишу:

«Напиши ей».

После чего откладываю сотовый в сторону. Вечером выплескиваю энергию на тренировке по танцам, а когда после моюсь в душе дома, слышу хлопок входной двери. Застываю под струями горячей воды.

Это Матвей.

Откуда–то полностью уверена, что именно он пришел, и причин на это несколько. Во–первых, родители не предупреждали, что ждут гостей. Без приглашения к нам редко приходят: папа не любит шумные компании, а мама обожает, чтобы всё было идеально, поэтому перед каждым праздником сутки трет квартиру и нервничает. Внезапные визиты Матвея первые пару лет ее выводили из себя, потом только привыкла.

Подруг я не приглашала.

Значит, Дом.

Пришел.

Господи.

Вдох–выдох.

Мысли как тараканы разбегаются. Что я ему скажу?

Что скажет он?!

Глава 8

Бах–бах–бах. Пульс ускоряется, в глазах на миг темнеет.

Вся жизнь пролетает перед глазами. Прошлое и будущее. Он сейчас скажет, что был с другой, и что нас больше ничего не связывает. Я на месте умру и больше меня никогда не будет.

Не хочу выходить в коридор. Не желаю ничего знать!

Страшно.

Так сильно страшно, что голова кружится. Закрываю глаза и шепчу: я люблю его, я не представляю как жить без него. Пожалуйста, Боже, пожалуйста. Я не хочу без него жить.

Тут же обрываю себя, разозлившись на то, какая жалко выгляжу. Угораздило же втрескаться! В восемнадцать лет, когда вся жизнь впереди, когда столько всего еще будет! У же засыпаю и просыпаюсь с мыслями, где он и с кем.

Мы вместе с девятого класса. Процент того, что поженимся и проживем длинную жизнь душа в душу, стремится к нулю. Я всё это понимаю. У нас не может быть будущего, да мы о нем никогда и не задумывались всерьез. Замуж он меня не звал. Да я бы и не пошла в ближайшие годы.

У нас обоих есть цели, и семья стоит далеко не на первом месте. Просто так вышло, что мы с Матвеем рано встретились.

Выбираюсь из ванны и наскоро промокаю тело полотенцем. Бросаю взгляд в зеркало и отворачиваюсь: не нравлюсь себе. Пресловутый предменструальный синдром стократно усугубляет ситуацию. Всё не так, всё плохо.

Надеваю шорты, майку и, настроившись, выхожу в коридор. Но там только папа.

Пару секунд тупо пялюсь на входную дверь, борясь с разочарованием. Потом плетусь в свою комнату, высмеивая собственную противоречивость.

– Пап, никто не приходил? – спрашиваю, оглянувшись. – Я слышала хлопок двери.

– Приходил, Юль, да, – отвечает тот из кухни.

Округляю глаза и меняю маршрут.

– Кто?

– Матвей. Я его развернул аккуратно. Сказал, что тебя нет, как ты и просила. – Потом заговорщически успокаивает: – Он всё понял. Попытался хамить, как обычно. Но со мной такое не проходит. Что–то не так?

– А. Я просила разве?

– Рано утром за завтраком.

Точно. Это было на эмоциях. Мама начала спрашивать, как я вечер провела, с кем виделась. Что там Матвей? Любопытство родителей понятно: они переживают. Я крайне редко куда–то хожу одна. А тут еще и вернулась в полночь! Ответила, что мы с Матвеем поссорились, и что видеть его не хочу. Потом, правда, заверила, что мы не расстались, и что он не наркоман. А то мало ли.

– Юля, Юль, – отец смотрит на меня внимательно. – Ты у меня девочка взрослая и мудрая, но послушай мой совет. Есть вещи, которые прощать нельзя...

– Я знаю, знаю, – перебиваю.

Папа сдаваться не собирается и продолжает говорить, игнорируя мой выпад:

– Для всех остальных ситуаций существует правило: не сдавайся быстро. Пусть пару раз побеседует с закрытой дверью, в с его гонором и характером полезно. Ничего с твоим литовцем не случится.

– Думаешь?

– Знаю. Ты ничего толком не рассказываешь, но я же вижу, что он опять что–то натворил. Да, он мне не нравится. Я вообще ничему не удивлюсь в его случае.

– Пап...

– Не будем ссориться. Тебе он нравится — допустим. Хорошо, встречайтесь, гуляйте, лишь бы на моих глазах. Буду рад ошибиться в его случае. Но пока Матвей Адо–что–то–там с на испытательном сроке.

Смеюсь нервно.

– Адомайтис. Па–ап, признайся, даже спустя тридцать лет брака и пятерых детей ты будешь ждать от него подвоха.

– Буду! И что? Ты мой единственный ребенок. Моя малышка. Конечно, я от всех жду подвоха!

– Папа, – не удерживаюсь и улыбаюсь. – Я не глупая. Сама всё вижу.

– Всё да не всё. Не прощай его быстро. Мужчины не ценят доступность. Я не в курсе, что он выкинул, но одно тебе скажу точно: если тебе было обидно и ты его легко простишь — он сделает это снова.

Застываю. Фотография с брюнеткой моментально всплывает в памяти.

– Думаешь, повторит, пап?

– Сто процентов. Вы сейчас прощупываете границы дозволенного, пределы допустимого.

– Я хочу, чтобы он понял, что так делать нельзя! Но при этом волнуюсь. Вдруг переборщу и потеряю его?

– И слава богу!

Поджимаю губы. Молчу. Отец продолжает спокойнее:

– Юля, ты не должна демонстрировать, что боишься его потерять. Это относится не только к Матвею, а к абсолютно любому молодому человеку. Ты должна быть гордой. Тогда парни рядом будут держать себя в постоянно тонусе. Никаких компромиссов.

– А вдруг он тогда уйдет? К другой, которая будет... ну не знаю, трястись вокруг него.

– Не уйдет, – усмехается отец. – Если ты его зацепила, никуда твой Матвей не денется. И чем будешь равнодушнее, тем активнее завиляет хвостом. Простая мужская психология.

Вдох–выдох.

– Значит, динамить его сегодня?

– Максимально долго и дерзко. Он должен вытесать себе на подкорке: повторит свой поступок, будет также и хуже. Мужики в своем большинстве (я, конечно, исключение) понимают лишь грубую силу. Почему в казармах на всех орут? Если прапор скажет: пожалуйста, ребятушки, – папа пародирует кота Леопольда, – встаньте завтра в шесть утра... Его пошлют далеко и надолго. А если тех, кто не поднялся, отправят пять километров в противогазе бежать, а заодно и весь отряд, — в следующий раз как миленькие соскочат. Армия таких борзых, как твой Матвей, ломает на раз. Но он ведь туда не собирается.

Сглатываю. Папа в армии не был, но спорить нет желания.

– Ладно. Я выкину телефон в окно, дабы избавить себя от соблазна.

– Просто отдай его мне на хранение. Пока я покупаю тебе технику, ломать ее разрешается лишь с разрешения.

– Ты его забанишь, – смеюсь, наконец–то. Смягчаюсь. – Не буду ломать, обещаю.

Мы с папой пьем чай, болтаем еще некоторое время. От Матвея падает на сотовый:

«Я приходил. Вдруг тебе не сказали».

Включаю всю свою силу воли и игнорирую.

Следующим утром просыпаюсь в дурном настроении.

«Выдра, доброе утро», – на телефоне уже от Матвея.

Глаза закатываю.

Я должна очертить границы. Как там в отцовой психологии? Жизнь — казарма. И мужики вокруг нее должны бежать кросс.

Иначе при каждой ссоре Дом будет превращаться в вооруженного до зубов терминатора. А я в жертву.

Собираюсь на учебу дольше привычного. Голова побаливает, живот тянет, я словно размазня! Выпиваю пару таблеток обезболивающего заранее, иначе быть беде: первый день цикла зачастую оборачивается адом. Раз на раз не приходится, но иногда бывает, что сознание теряю.

Не исключено, что у меня какие–то врожденные проблемы по–женски. Как–то раз мы с мамой даже ходили на прием к Любиной тете, которая работает гинекологом в частной клинике. Та сказала, что месячные — процесс естественный, и такие сильные боли — ненормальны. Выписала анализы. Правда, я так и не собралась их сдать, а прошло уже больше года.

В то время я была девственницей, а потом в течение месяца перестала ею быть. Упс.

Идти с мамой резко стало неловко. Я ощущала вину и стыд, ведь мы так часто обсуждали, что я не стану торопиться и прыгать по койкам.

Денег на прием не хватало. У Матвея просить постеснялась. Да и надобность будто пропала. Не знаю, совпадение или нет, но после начала регулярной половой жизни боли практически исчезли. А может дело в том, что я повзрослела и репродуктивная система заработала как надо? В любом случае эта тема стала у нас с Домом поводом для пошлых шуток.

Домик... Эх. О чем бы я ни подумала, каждый раз цепочка приводит к нему.

Итак, универ. Добираюсь на автобусе, не опаздываю. Первая лента проходит более–менее. Мы с Любой сидим вместе, пишем лекцию. Я даже успеваю несколько раз найти у преподавателя ошибку в формуле, за что получаю уважительные кивки.

Ко второй начинаю чувствовать себя значительно хуже. Голова кружится. Боль внизу живота нарастает. Она зарождается ниже пупка, а потом стреляет в поясницу с каждой минутой всё сильнее, пока спину не начинает натуральным образом ломить. Да так, что чернота волнами перед глазами.

Было также. На школьном экзамене по химии. Я выпила таблетки, но всё равно стало плохо. Писала на пределе возможностей. Мне вызвали скорую и сделали укол. Я вернулась в кабинет и решала, сколько могла. И сколько оставалось времени. Увы, четверка не позволила поступить туда, куда мечтала.

Поднимаю руку и прошусь выйти.

Пошатывает. Оказавшись в коридоре, я прижимаюсь спиной к стене и закрываю глаза. Кажется, я забыла тетрадки в аудитории... Надо написать Любе, чтобы собрала их.

Надо.

Дальше как в тумане: медицинский кабинет, скорая, папа.

Мы едем домой, я лежу, свернувшись калачиком на заднем сиденье. В таком положении хоть чуть–чуть больше.

Подъезд, лифт. Папа поддерживает и помогает разуться. Наконец, моя комната.

Пью воду и забираюсь в постель. Закрываю глаза. Отец оставляет меня одну, попросив попытаться поспать. Обезболивающее должно подействовать. Вот–вот, надеюсь.

Но уснуть не удается. Я крепко зажмуриваюсь и считаю удары сердца. Мне холодно и одиноко. Очень одиноко. Я вспоминаю, как в тот день быстро прилетел Матвей. ЕГЭ сдается в чужих школах, как повезет. И мы с ним писали на противоположных концах города. Он сдал свой экзамен и пулей ко мне! Хотя его одноклассники собирались вместе и отмечали. Он встретил меня у выхода и отвез домой. А потом был рядом до ночи, пока не вернулся отец и не выгнал его.

Открываю глаза резко, услышав громкий знакомый голос:

– Я просто хочу ее увидеть. Пожалуйста.

Волна жара прокатывается по коже. Аж волоски дабом! Матвей говорит громко, но по тону понимаю — максимально терпеливо.

Старается.

Дух захватывает. Я знаю его расписание наизусть. Бросаю взгляд на часы — у него должны были быть пары. Что он здесь делает?

– Юля спит, и я не буду ее будить, – на тон ниже говорит отец. – Матвей, я передам, что ты приходил и эклеры. Спасибо за вещи. Всё, езжай.

Я не спала. Боль такая сильная, что в забытье уйти не вышло. Я вспоминала, как Дом меня жалел. Мне было одиноко.

– Я просто посмотрю на нее одним глазком, – просит Матвей.

– Нет.

– Пожалуйста. Я не видел ее с субботы. Я... очень вас прошу. Я на цыпочках.

Мурашки по коже от его тона.

– С субботы? Это когда вы поругались и ты вылетел, как безумный?

– Да и мне стыдно. Мы поругались, я виноват. А сегодня ей стало плохо, и она даже не написала.

– А кто в этом виноват?

Папа, блин!

Я зову:

– Пусть зайдет! Пап!

Выходит тише, чем планировала. Пульс ускорятся. Я вдруг понимаю, что мне нужно сейчас.

Он.

Мой Матвей рядом. Да, это определенно очень сильно облегчило ситуацию.

– Матвей! – кричу громче.

– Не знаю, – говорит Матвей. – Может и я. Ну не могу я так, Виктор Арсеньевич. Мне надо ее увидеть. Я никуда не уйду. Выгоните — буду сидеть на ступеньках.

– У тебя по расписанию пары. Езжай на учебу. Вылетишь, кому ты нужен будешь?

– Пока ее не увижу, никуда не поеду.

– Вот что с тобой делать?

Никак не могу найти телефон. Кое–как, Господи помоги, присаживаюсь. А потом встаю на ноги. Дальше по стеночке, по стеночке. Голова кружится и тошнота подкатывает.

Мужчины! Самые мои важные и любимые. Ну что они так меня мучают?! Еще хуже ведь делают!

Открываю дверь и выхожу в коридор, машинально прижимая руку к животу и держась за косяк.

– Давайте я за лекарствами сбегаю, и вы меня... – говорит Матвей, но осекается на полуслове, увидев меня.

Наши глаза встречаются. Сердце пускается вскачь, а перед глазами снова темнеет.

Глава 9

Матвей

Есть у меня один бесценный дар — я умею успокаивать людей. И больших и маленьких. Мать утверждала, что я родился таким милым, что злиться на меня невозможно в принципе. И если старший брат Павел огребал всегда и за всё. Я просто... нравился людям.

Раньше. Пока на своем жизненном пути не повстречал Виктора, мать его, Арсеньевича.

Который вторых шансов не дает. Хоть об стенку башку расшиби, не действуют на него ни поступки, ни природное обаяние.

Мои глаза бегают, как у преступника. Я уже и так и эдак. Ужом вьюсь.

По–фи–гу.

И если в любой другой ситуации можно было бы отделаться молчанием, сегодня выдаю аргумент за аргументом, чем лишь сильнее бешу.

Он держит пакет с тетрадками и сладостями. Он не желает меня пускать на порог его дома. Но не в окно же лезть, какой там этаж?

Хотя...

Юле стало плохо. Не просто плохо, ей вызвали скорую! Я должен ее увидеть. Сейчас. В голове каша, предчувствия нехорошие.

Мне просто надо ее увидеть, чтобы успокоиться.

Но пока на мне дыру прожигают только черные зрачки ее отца. В них неприязнь и раздражение. Каждый раз, когда мы наедине оказываемся, оба вспоминаем тот пикантный случай.

С которого начался разлад.

Пора уже забыть и жить дальше, нет?

– Пока ее не увижу, никуда не поеду, – ставлю ультиматум.

Виктор Арсеньевич прищуривается. Окидывает внимательным взглядом с головы до ног. Скрещивает руки на груди.

– Вот что с тобой делать?

Спрашивает он меня. Ну–у–у.

Любить и баловать. Язык прикусываю.

– Давайте я за лекарствами сбегаю, и вы меня... – начинаю говорить и осекаюсь, увидев, выходящую в коридор Юлю.

Бледная. Тонкая. Цвет лица серый, глаза напуганные.

В пот швыряет, мир покачивается. Падает и вдребезги. Пульс стучит.

Настоящая райская птичка, символ счастья и погибели одновременно. Как в легенде – если гамаюн упадет, ты умрешь.

Так и будет, я давно это понял. Еще одну потерю в жизни я не переживу.

Юля бледнеет, хотя секунду назад казалось, что предел достигнут и перебить его невозможно.

Рывок вперед, хватаю ее за талию и обнимаю, поддерживая. Она не падает. Я удерживаю. Ну слава богу, живем пока.

Юля вцепляется в мои плечи удивительно сильно. Выглядит–то совсем слабенькой. Подхватываю на руки и, прямо в кедах, прохожу в ее комнату. Укладываю в кровать. Виктор Арсеньевич следует по пятам.

Быстро разуваюсь, чтобы не злить и не давать поводов для придирки.

– Пап, Матвей побудет со мной, хорошо? – говорит Юля. – Раз уж приехал. Пожалуйста.

– Я ненадолго, – говорю быстро.

Он молчит. Потом недовольно поджимает губы.

– Тогда я чайник поставлю.

– Я помою полы, – обещаю по возможности спокойно, но выходит будто с вызовом.

– Непременно, – отвечаю Юлин отец и выходит из комнаты.

Выдыхаю. Быстро закрываю плотно дверь и возвращаюсь к ней. Присаживаюсь на край матраса. Смотрю на Юлю. А она смотрит на меня.

Глаза — два блюдца голубых. Белки покрасневшие. Ее боль висит в воздухе, она в меня впитывается и душу рвет. Юля мне как–то сказала, что ничего с этой периодической болью не сделаешь, что нужно терпеть. Потом заявила, что секс помогает, и ей становится легче. Но при этом отталкивает меня при любой возможности.

– Прогуляла в субботу «упражнения», вот и результат, – говорю назидательно.

Юля фыркает. Высокомерная, гордая. Перья распушила. Сидит на кровати, моль белая.

– Я оружие дома забыл, – ставлю перед фактом. Хлопаю себя по футболке, штанам. – Пустой.

– А я заряжена ядеркой, имей в виду. Если вздумаешь уйти – применю. Я готова стрелять в спину.

– Стреляй, – отвечаю спокойно. – Но я никуда не собираюсь. Стреляй в грудь.

Она задыхается будто. Пялится на меня. А я на нее. Пульс стучит. Меня топит ревность, потому что эта девушка... вдох–выдох.

Она просто прекрасна во всех отношениях.

Молчим.

Однажды я на нее налюбуюсь. Так случится. У всех случается. Но точно не в ближайшие лет сорок.

Выдра хмурится, губки кривит. Невыносимая, вредная, ядовитая.

Закрывает глаза. По щеке слеза медленно катится. Не знаю, от боли или из–за моего присутствия.

Ну уж извините.

Бессилие прокатывается по коже. Я осторожно наклоняюсь и требовательно обнимаю ее. Крепко. Чтобы воздух из легких выбить и закричать не могла.

Три года она моя, а всё как по минном полю.

– Ты мне сегодня снилась, – говорю на ухо. Ласково. Нежно. По крайней мере мне так кажется. Чуть отпускаю. – Всю ночь.

– Это проверить невозможно, – сквозь зубы. Раненые выдры в разы опаснее здоровых, надо это знать, когда имеешь дело. – Пустая информация.

– Просто порадуйся.

– Вот еще.

Целую ее в висок. Трусь о щеку носом, вдыхая запах. Жадно. С каким–то дичайшим и совершенно неуместным в данный момент голодом. Тело на Юлю откликается моментально.

Ее отец в каком–то роде прав: я тот еще псих. Топят стыд, ревность, страх за нее. Ей плохо, а я хочу ее. Блть, как я ее всё время хочу.

Смачиваю языком пересохшие губы.

Боевая выдра вдруг отмирает. Руки летят ко мне, она обнимает за шею изо всех сил.

Я осторожно укладываюсь рядом на бок. Кладу ладонь на ее плечо. Веду ниже. Провожу пальцами по груди, не акцентируя внимания. Касаюсь живота. И осторожно поглаживаю область ниже пупка и выше резинки шорт. Где болит. Черчу круги, волнистые линии. У Юли изумительная гладкая бархатистая кожа.

Выдра не отталкивает. Обнимает. Лежим. Приучаю.

– Тебе Любаша сказала? – шепчет. – Что меня увезли.

– Да. Я приехал к твоему универу, но тебя уже отец забрал. Люба тетрадки передала. Как повод приехать.

– Спасибо ей. Они мне очень нужны.

– Да, она подсуетилась вовремя. Я еще эклеры купил.

– Круто. Когда уже до моего отца дойдет, что я к ним равнодушна, и ты именно его соблазняешь.

– Бу–га–га. Тебе там тоже кое–что есть.

– М–м–м. – Она морщится, потом переводит тему: – Что–то в этот раз прям прихватило. Давно такого не было. Так стыдно, снова всех перепугала.

– Уже лучше?

– Нет. Ты можешь просто полежать рядом молча?

– Могу.

Она зажмуривается. Я поглаживаю ее живот. Запахи окутывают: ее духи, шампунь, ее кожа. Нотки мяты, меда, что–то цветочное. Я могу обернуться на улице, почувствовав что–то подобное.

– И что я делала во сне? – спрашивает.

– Мы трахались, – отвечаю запросто.

Она улыбается, а потом тихо смеется. Губу прикусывает. Я тоже улыбаюсь. Она накрывает рукой мою ширинку. Сжимает. Едва успеваю почувствовать, как она отпускает.

– Тебе вообще всё равно, в каком я состоянии? Ты просто всегда хочешь.

– Ага. Тебя, – снова на ухо.

Юля, впрочем, обижается только на словах. Начинает гладить мой затылок, шею. Волоски на коже так и стоят дыбом. Я совершенно точно рядом с ней не в порядке. Реагирую–реагирую.

– Вот как с тобой дело иметь? Животное.

Пожимаю плечами.

– Выгони.

Она мешает, размышляя.

– Ты вел себя как придурок.

Молчу. Я ведь без оружия. Аргументы дома забыл, хотя полночи прокручивал в башке, что сказать ей. Всё там оставил. Ничего не взял с собой.

Не дождавшись ответа, Юля вдруг всхлипывает и шепчет:

– Я твой Рай. Я твоя жизнь. Твое сокровище. Я твое всё.

– Именно, – говорю ей.

– Я твое всё, – настаивает.

– Ты мое всё, – повторяю.

Она медленно выдыхает. В плане любви Юля — маленький вампирчик. У нее в семье не принято признаваться в чувствах. Поэтому признаюсь постоянно я. Так сказать, за весь мир отдуваюсь.

– У тебя что–то было с этой брюнеткой? Если ты с ней переспал, скажи. Я понимаю, что мы поссорились и ты был пьян.

Три раза ха!

– Нет, конечно.

– Тебя силком заставили сделать фото и прислать мне?

– К горлу приставили нож.

– Я плакала.

– Мне этого и хотелось. И теперь... хреново. Зря я.

– Правда? – спохватывается. – Не лжешь? Тебе хреново?

– Не лгу, – усмехаюсь. Радуйся хоть не так открыто. А впрочем... пофигу, просто радуйся.

– Ты забыл, что я твое всё, – фыркает и отворачивается.

Я устраиваюсь удобнее. Пишу у Юли на животе буквы.

«Я»

«Т»

«Е»

«Б»

«Я»

Она замирает. Пытается прочесть, хмурится.

«О Ч Е Н Ь».

Она смотрит вопросительно.

«Л Ю Б Л Ю».

Улыбается. Я начинаю с начала: «Я Т Е Б Я...»

– А вслух? – просит. Настаивает. В глазах мольба.

– Это ведь тоже не проверишь, – говорю ровно. – Пустая информация.

– Для меня – нет.

Она продолжает, резко поменяв тему:

– Как на учебе будешь отрабатывать очередной пропуск?

– Захар встанет за меня на перекличке. Авось повезет.

– Захар... Ты нашел, кого попросить! У него самая запоминающаяся внешность в универе. Рыжий, в веснушках, глаза разного цвета.

– Твою ж мать, точно, – сокрушаюсь, будто не плевать. – Я к нему так привык, что всё время забываю, как он на людей действует. Да ничего, это же Захар, выкрутится. Всегда выкручивается.

– А если нет?

– Да пофиг.

Обнимает снова.

– Хорошо, что ты приехал. Мне было плохо. Но всё же не стоило.

– Понял.

Она улыбается.

– Прости, что наорала на тебя в субботу. Я была на эмоциях.

– Прощаю.

– У меня ничего ни с кем не было. А Костя... он просто друг. Честное слово.

– Больше никаких совместных выступлений.

– Ладно.

Мы обнимается снова. Через пару минут ее дыхание становится глубже и размереннее. Уснула. Лежу рядом еще некоторое время.

Дверь в комнату открывается. Я закрываю глаза и не шевелюсь, готовый в общем–то ко всему. Потому что за эти три года чего только не было.

Виктор Арсеньевич секунд двадцать смотрит на нас. Могу представить, о чем он думает и что хотел бы со мной сделать. Потом закрывает дверь. Я выдыхаю, расслабившись.

Глаза, впрочем, не открываю. Лежу рядом с ней. Фиксик ей — просто друг. Как что ляпнет. Наивная маленькая девочка.

Слушаю ее дыхание. Пишу и пишу буквы, словно это помочь может. Но что еще сделаешь?

Потом вырубаюсь сам.

Просыпаюсь от того, что меня целуют. В щеку, потом в губы. Веду рукой по коже, вдыхаю запах.

Юля. Следом приходит понимание, где я и что делаю. Затопляет с головой теплом.

Прижимаюсь к ее рту сам, а затем обхватываю нижнюю губу, втягиваю в себя. Раскрываю ее рот напором и касаюсь языком языка.

Она дрожит. Всем телом. Всегда при первом поцелуе, если несколько дней не виделись. И эта дрожь, как электрический заряд по цепи, передается мне.

Мир замедляется, а потом и вовсе перестает существовать. Поцелуй становится глубже и ощутимее.

Юля обхватывает ладонями мои щеки. Гладит нетерпеливо.

Язык у нее во рту, мысли всмятку. Юля закидывает на меня ногу. Задирает ее повыше. Даже через ткань штанов чувствую сладкое девичье тепло. Дыхание перехватывает.

Обнимаю крепко.

Поцелуи долгие и глубокие. Ток по коже убивает сопротивление, внутри пламя. Сердце тарабанит о ребра. Этой похотью управлять невозможно, она то, что не контролируется.

Накручиваю ее волосы на кулак и стискиваю. И целую в губы. Дышу часто.

– Ты мне нужна, – говорю тихо. Нужна. Нужна. Нужна.

– Что? – переспрашивает.

– Молчи.

– Дом, Домик, я правда не расслышала. Скажи. Скажи еще раз.

Забирается ко мне на грудь, заглядывает в глаза. Ее синие блюдца ожили, в них искры, игривость, страсть. Щеки порозовели, губы припухли. Отошла, слава богу.

Меня, наконец, отпускает внутреннее напряжение. Страх ее потерять – самый сильный в мире. Говорят, любые наши страхи так или иначе связаны со страхом смерти. Так вот, между моими можно сразу ставить знак равенства.

– Да так, – усмехаюсь.

– Что, опять приснилась?

Дыхание никак не выравняется. Кладу ладони на ее бедра и вжимаю в себя.

– Ты от этого будто удовольствие получаешь, да? – усмехаюсь. – От моих страданий.

– О, еще какое! – ее глаза вспыхивают. – Я же мстительная особа.

Мы смотрим друг на друга.

И прочего мира по–прежнему не существует.

Глава 10

Дверь открывается.

– Чай готов, – говорит Юлин отец и поспешно выходит из комнаты, демонстративно типа смутившись.

– Пап... Всё в порядке, пап! – кричит Юля вслед. – Мы идем! Вот блин.

Садится на матрасе, вздыхает. Трет лицо. Я тоже присаживаюсь рядом.

– Умеет он испортить момент. Никогда не забудет мне тот смешной случай.

– Смешной?! – переспрашивает Юля, а потом хохочет и краснеет.

– Ты же смеешься. Значит, смешной.

– Это я! А друзья его до сих пор подкалывают. – Потом смягчается: – Ладно, Матвей, забей. Ну вот такой у меня папа. Что с ним сделаешь? Идем лучше пить чай. Я умоюсь только. Надо же, уснула и боль прошла.

Смотрю на экран телефона, листаю сообщения. От Захара свежее:

«Появился один вариант. Когда сможешь посмотреть?»

«Фото есть?»

«Неа. Сгоняем вечером?»

«Завтра. Я ж работаю, – быстро печатаю. – Мне поставили пропуск?»

«Обижаешь!»

«Буду должен».

«Ага».

– Чай? – переспрашиваю вслух. – Если только быстро, опаздываю. Вырубился рядом с тобой. Как обычно, – делано закатываю глаза. Мы можем в обнимку лежать часами.

– Кто пишет?

– Захар. Я же говорил, что уладит он всё. Поставили мне посещение. Видишь, как полезно иметь верных друзей.

Юля морщит лоб.

– Ты всегда говорил, что спорт для умственно отсталых. А сам на нем помешался! Понятно, что я чую подвох.

– Спасибо, что в этот раз сказала это не при моих друзьях–боксерах. – Поднимаюсь на ноги, поправляю одежду.

И да, однажды выдра ощетинилась и именно такую фразу выдала в компании. Сказанула–то она, а посмотрели все на меня. Юля против того, чтобы я убивался на тренировках. Но при этом ведет себя на людях так, будто я черепашка–ниндзя.

Юля идет к двери, я хватаю ее за руку. Мы друг другу в глаза смотрим.

– Я скучала, – шепчет она покорно. – Матвей, можно я у тебя кое–что спрошу?

– Конечно.

– Завтра.

Хмыкаю.

– Так делать нехорошо, – склоняю голову набок.

Птичка пожимает плечами и выпархивает в коридор, скрывается в ванной. Я же иду в кухню, где разливает чаек Виктор Арсеньевич. Три кружки. Вау. Прогресс!

– Выспались? – спрашивает он сухо.

– Да, вполне, – отвечаю быстро. Скромно присаживаюсь за стол, задеваю рукой сахарницу, та падает, сахар рассыпается. Быстро поднимаю.

Виктор Арсеньевич вздыхает, идет за тряпкой. Я случайно, честное слово!

Конфликтов у нас было много. В последний год он хотя бы не светит мне в зрачки фонариком, не проверяет вены и не тащит в ванную за шкирку плеваться. Где–то вычитал, что у наркоманов нет слюны. И тестировал меня на протяжении многих месяцев.

А началось всё с поездки на рыбалку. Это был фатал еррор, первая и последняя рыбалка в моей жизни.

Мне только–только исполнилось шестнадцать, мы с Юлей встречались пару месяцев. Рай от меня долгое время нос воротила, и когда согласилась на отношения — я чувствовал себя победителем по жизни.

Впервые со смерти родителей у меня что–то получилось и я ощутил нечто, напоминающее тепло, будто солнышком кожу пригрело. Но не спешите лить слезы и сочувствовать одинокому мальчику, сначала послушайте.

Торчал я у Юли безвылазно. Там вкусно кормили, было комфортно и уютно. Однажды, когда в очередной раз был в гостях, Виктор Арсеньевич заявил, что утром с друзьями едет на рыбалку. Я попытался быть вежливым и поддакнул:

– Круто. А я ни разу в жизни не был. Представляю, как это, наверное, весело.

Повернулся к экрану. Мы с Юлей смотрели фильм по телеку. Виктор Арсеньевич помолчал немного и ответил:

– Ни разу не был на рыбалке? Тебе лет–то сколько, мальчик?

И встал перед экраном.

– Мой отец был не фанат, брат из клиники не вылазит, ему не до природы... Я городской до мозга костей, – начал оправдываться.

– Ясно, – посочувствовал он. Походил по комнате. А потом положил ладонь на мое плечо, ощутимо сжал и произнес: – Решено. Завтра ты едешь с нами. Я всё устрою.

Я глаза вытаращил и сглотнул. Спорить, правда, не осмеливался. Уж очень хотел понравиться.

– Я бы с удовольствием поехал, но у меня нет подходящей одежды, – попытался аккуратно отмазаться.

На что Виктор Арсеньевич расхохотался и воскликнул многообещающе:

– Идем–ка со мной!

Он потащил меня в гараж, где, как выяснилось, хранил походную одежду. На мой размер отыскались и потрепанный старый камуфляж с курткой, и даже сапоги. Всё это пахло странно, выглядело еще хуже. Мне не хотелось всё это надевать на себя.

Но я добивался Юлю несколько месяцев. В соцсетях она принципиально не отвечала, при встречах отворачивалась. Ее капитуляция стала наиважнейшей победой в то время. Она улыбалась мне каждый день, отвечала на эсэмэски. Я просто... впервые в жизни влюбился по уши.

Поэтому вместо фразы: «Не, спасибо, меня такое не прикалывает», – я наврал исключительно вежливым тоном:

– Бабуля, наверное, с ночевкой не отпустит. Она за меня трясется.

– Я ей позвоню. Объясню, что беру под свою полную ответственность. Наша компания — пять взрослых мужиков. Все нормальные, адекватные. Уж присмотрим за тобой. Провоняем костром, покормим комаров, проморозим задницы.

– Звучит круто.

Юлин отец окинул меня внимательным взглядом, удовлетворенно кивнул.

– Большеваты тряпки, ну да ладно. Пойдет. Завтра в четыре будь готов, я заеду. Отлично проведем время, узнаем друг друга получше.

– С удовольствием. Всегда мечтал. Только я ничего не умею. Не хотел бы вам там мешать. И быть обузой.

В голове крутилось единственное слово: «Пздц». Вот кто меня тянул за язык?! Я мог бы прийти завтра утром к Юле и провести всю субботу с ней.

А потом случилось то, что полностью изменило мое настроение.

– Вообще ничего? – развеселился Виктор Арсеньевич. – Беда, беда с молодежью. Ничего, научишься. Назначаю тебя, Матвей, для начала, ответственным за спички. Справишься — попадешь в клуб. Для избранных, – добавил многозначительно.

Похлопал себя по карманам. Достал коробочек спичек и... презерватив. Показал мне. И спросил:

– Знаешь, что с этим делать?

Мои глаза впились в синий конвертик, кровь хлынула к щекам.

Интуиция робко скребла по затылку и противным голоском шептала: «Не может такого быть. Здесь какой–то подвох».

Отец девушки, по которой я полгода схожу с ума, которая мне снится семь раз в неделю, рядом с которой сердце тарабанит как безумное и мысли в голове настолько дурные, что стыдно перед самим собой, протягивал мне презерватив. Наедине.

Снова сглотнул.

Я застыл и... растерялся. Мы с Юлей встречаемся, я искренне надеялся, что однажды наши отношения выйдут на новый уровень. Я хотел секса с ней так сильно, что голова кружилась и дух захватывало. Что делать с этими ежедневно долбящими по мозгам и паху желаниями было совершенно непонятно. Даже намекать на что–то подобное казалось злом. И я не намекал ни разу. Мне просто нравилось болтать с Юлей. Смотреть на нее. Касаться и потом крутить в голове в свободные минуты, по большей части перед сном. Это были мои мысли, мои мечты, мои чувства, которых казалось слишком много. Иногда я в них захлебывался, но как–то с переменным успехом плыл.

И уж точно я никогда не думал, клянусь, мне в голову не приходило, что Юлин отец будет дарить мне гондоны.

Это было так странно и дико, что я потерял бдительность. Может, у них так принято?

Придал себе вид поумнее и кивнул. Забрал спички и презерватив.

Юлин отец вновь похлопал меня по плечу и проводил на остановку.

В четыре утро, сука, за мной заехали. Павел просто ухахатывался, когда через пару дней бабуля ему в красках описывала мою физиономию. Ну не понимаю я, что движет людьми, которые в такую рань выползают из–под теплого одеяла и прутся хрен пойми куда.

Ладно. Ради Юли и нашего будущего. Может, это будет и правда нормально.

Презерватив лежал в кошельке. Как разрешение. Пульс стучал. Мне казалось, что, поехав на рыбалку, я будто получил взамен приз — Юлю–Юлечку. Уж не знаю, что там за рыбацкая философия. Рыбак рыбака видит издалека. Болтуна видать по слову, а рыбака по улову. Без труда не выловить и рыбку из пруда... или что–то в этом роде. Но видимо, если я буду несколько раз в год сидеть рядом с ним с удочкой, заслужу лояльное отношение.

Ради того, чтобы быть рядом с Юлей, я был готов на любые подвиги. На что угодно. Лишь бы она каждый день мне улыбалась.

Даже встать в четыре утра в выходной. Одеться, как идиот, в бэушный вонючий камуфляж и кепку. Тащиться хрен пойми куда в дождик с абсолютно чужими людьми. Разбивать лагерь. Насаживать бедного червяка на этот крючок. Он, зараза, извивается, жалобно требует отпустить. Прости, бедняга, ничего личного. Юлин отец разрешил мне любить его дочь официально. Поэтому червяк... твоя смертью будет не напрасной.

Целый день я честно сидел на берегу, слушая нудные рассказы чужих людей и делая вид, что они мне интересны. Телефон лежал в машине. Время тянулось адски медленно.

Ближе к вечеру дождь, наконец, закончился, и все решили варить ужин. Мне велели разжечь костер. Я сунул руку в карман за спичками.

Даже сейчас, вспоминая этот момент, холодок пробегает по спине. Тогда же в меня ударила молния. Парализовало. Бросило в ледяной океан. Мне было шестнадцать и я ни разу в жизни не ночевал на природе в палатке. Я сказал:

– Черт, спички промокли.

– В смысле?

– В кармане были, а куртка дырявая.

– А презерватив где?

Зуб на зуб не попадал. От холода пальцы ног не чувствовались. Я не был уверен, что они всё еще у меня есть. Устал адски, хотел жрать аж тошнило. И не сразу сообразил связь.

– Дома, – ответил честно.

– В смысле дома?

– Зачем он мне на природе?

Я имел в виду, что не собираюсь изменять Юле. Мужики почему–то заржали.

– А зачем он тебе дома? – нахмурился Юлин отец.

Один из его товарищей пояснил:

– Гондоны нужны не только, чтобы пялить баб, сынок. Спички стоило положить в презерватив, дабы не промокли.

Я моргнул. Картинка перед глазами прояснилась.

– А–а–а, вот зачем презерватив, – ответил я.

Мужики заржали еще громче. Все, кроме Виктора Арсеньевича. Он вдруг покраснел сильно.

– А ты для чего его собрался использовать?! – рявкнул он. – Ты что, блть... Ей пятнадцать! Ты решил, я тебе его дал, чтобы ты пялил мою пятнадцатилетнюю дочь?!

– Да расслабься, Вить. Дети сейчас ранние. Пятнадцать, и что? Пойдет в дело твое изделие номер два. Парень сознательный, заботится о контрацепции.

– Ранние?! Моя дочь не ранняя! Она отличница. Она ребенок еще!

В общем, вышло неудобненько. Костер мы всё же разожгли. Шутки про секс сыпались очередями, я едва успевал опускать глаза, краснеть, бледнеть и мечтать провалиться сквозь землю. Потому что таких я не знал. Никогда доселе не слышал. И слушать не собирался.

В ту ночь на природе за много километров от города и трассы я глаз не сомкнул. Думал, Виктор Арсеньевич меня притопит.

Больше на рыбалку приглашений не поступало. Я рассказал Юле, она сначала перепугалась, потом смеялась и заверяла, что папа отойдет. Со временем он вроде бы и правда отошел, но докапывается до меня по каждому поводу. Я в общем тоже не отстаю. Потому что ну сколько можно–то?!

Да, лохонулся. Но в остальном–то вел себя не подкопаться.

Мы вдвоем сидим за столом, пьем чай. Юля умывается, о чем свидетельствует звук льющейся воды из ванной.

Поглядываем друг на друга.

– Как дела? – спрашиваю я. – На рыбалку не собираетесь?

Тот момент мог бы перерасти в шутку и стать поводом для подколок. Но не перерос и не стал. Потому что Виктор Арсеньевич — душнила.

Лицо тестя вытягивается. Я откидываюсь на спинку диванчика.

– А что, хочешь поехать? Неужели перестал бояться меня?

– Да, хочу. Почему нет? В прошлый раз было круто.

– Я подумаю.

– А подумайте.

– Так–то смысл тебя брать, ты нихрена не умеешь. Ни на что не способен. Обуза во всем.

– С той поездки я всему научился, – выпаливаю с энтузиазмом. И улыбаюсь пошире.

Мой пульс частит. Глаза тестя наливаются кровью. Я застываю. Потом открываю рот и произношу:

– И презервативы всегда с собой.

Юля заходит в кухню.

– Пошел нахуй отсюда, – говорит Виктор Арсеньевич.

– Ага, понял, – говорю я, вставая из–за стола и иду к выходу.

Хватаю Юлю за руку и тащу за собой. В коридоре прижимаю к стене и быстро целую в губы. Целую–целую.

Она меня отпихивает, вытирает рот. И цыкает.

– Уймись! Спятил?! Что опять у вас случилось?! – шипит раздраженно. – Почему папа опять ни жив ни мертв?! На две минуты вас оставила.

– Понятия не имею. Рай, я полетел. На телефоне. Завтра увидимся?

– Да.

– Люблю тебя. Люблю до смерти, – выпаливаю ей на ухо. – Сдохну однажды, так сильно люблю. Птичка моя райская.

Юля улыбается и аж светится вся.

Улыбаюсь широко в ответ. Чмокаю ее в нос и выбегаю на лестничную площадку. Сбегаю вниз. Без машины совсем беда–беда. Павел обещал одолжить свою на днях.

На телефон падает сообщение от Захара. Я открываю фотографию, рассматриваю. Аж с шага сбиваюсь.

«Вау. Сука. Красивая какая», – пишу.

«Малышка огонь. На завтра назначаю свидание?»

Меня же Юля будет ждать. Нужна тачка. Нужна–нужна. Иначе я ничего не успею.

«Давай на поздний вечер».

Глава 11

Спросонья телефон нащупываю, смотрю на время — два часа ночи. Новых сообщений нет.

Откидываюсь на подушки и прислушиваюсь к ощущениям. Вдох–выдох. Да, чувствую себя значительно лучше. Даже не верится, что каких–то двенадцать часов назад помирала, свернувшись калачиком. Едва слезы в глазах сдерживала.

Матвей... Подумав о нем, улыбаюсь. Веду ладонью по простыни, утыкаюсь носом в подушку, пытаясь его запах поймать. Пульс разгоняется. Я губы облизываю и вздыхаю. Надеюсь, мы сегодня увидимся.

Некоторое время уснуть пытаюсь, но никак не выходит.

Жажда мучает. Ворочаюсь с бока на бок, после чего поднимаюсь и, накинув халатик, на цыпочках выхожу в коридор. В кабинете горит свет, что вовсе не удивительно — папа часто работает ночами. Живет будто в другом часовом поясе. Мы давно к этому привыкли.

Боясь отвлечь, я крадусь в кухню на цыпочках. Но услышав голоса, останавливаюсь. Нервные голоса, резковатые.

Мама с папой о чем–то спорят? Ругаются? Это такая редкость, что я невольно пугаюсь.

Ведомая порывом, я осторожно подхожу ближе к двери и прислушиваюсь, стараясь разобрать смысл фраз.

– Да тише ты! Что кричишь, – шикает мама. – Разбудишь Юлю!

– Не могу я так, – говорит отец на тон ниже. – В смысле быть терпеливее? Куда терпеливее, Свет?!

– Вить... Мы же столько раз обсуждали эту тему, – торопливо шепчет мама. – Просто оставь их в покое, либо перерастут свои проблемы, либо сами разбегутся.

– Я даже видеть его не могу. Смотреть на него. Разговаривать с ним.

Я губу прикусываю и глаза опускаю, прекрасно понимая, о ком речь.

Снова о нем. О моем Домике.

– Чего ты хочешь добиться? Чтобы Юля из дома ушла за ним? Как в тот раз, когда мы сутки ее найти не могли?!

– Не напоминай! – рявкает папа.

Я втягиваю голову в плечи. Однажды я жутко поссорилась со своими, собрала рюкзак. Мы с Домом сбежали и прятались у его знакомого на даче, не отвечали на телефон. А когда я вернулась домой, у родителей такие глаза испуганные были... никогда не забуду. Больше я так не делаю.

– Пока она сама в нем не разочаруется, это не прекратится, – говорит мама мягче, ласковее. – Вить, просто будь на ступеньку выше. Они же дети.

– Дети? Ты его видела? Шкаф выше меня ростом. Это два года назад я мог на него рявкнуть. А сейчас? Он физически сильнее, понимает это и открыто демонстрирует. Дети, мать их! В каком он месте ребенок?

– Витя...

– Он трахает мою дочь. Я не могу с этим смириться.

Мама тихо смеется.

– А сам ты в девятнадцать лет никого не трахал?

– Прекрати. И вообще ничего смешного! Заявляется к нам, когда вздумается, ведет себя, как хозяин.

– Да что он сегодня сказал–то такого, что ты снова взбесился?

Папа громко демонстративно вздыхает. Я головой качаю и закрываю лицо ладонями.

– Если ты будешь препятствовать, они возьмут и съедутся, Вить.

– О нет, я против. Только через мой труп.

– Так ей восемнадцать. Кто тебя спрашивать будет? Паспорт возьмет и ручкой помашет.

– А кушать что будут? Съедутся они! Юля учебу бросит и работать пойдет? Полы мыть? Он санитаром щас утки моет, она поломойкой устроится. Отличная семья выйдет. А потом, в двадцать пять лет, Юля наша отличница останется без образования, разведенкой с детьми на руках!

– Вить...

– А так и будет. Если мы на самотек пустим. Как она связалась с этим Адоматисом, всё стало плохо. У меня была маленькая моя любимая дочурка. Добрая, жизнерадостная! В итоге экзамены завалила, в мед не прошла. Из–за кого? Кто торчал у нас весь одиннадцатый класс?

– Они же занимались.

– Занимались. Она ему объясняла всё, что он не знал. Время на это тратила. Личный бесплатный репетитор! В итоге гаденыш сдал и поступил, а Юля? И сейчас ситуация повторяется. Я каждую сессию жду, что провалится она. Моя дочь поет, танцует, рисует. Она талантливая славная девочка! Но все эти замечательные увлечения уходят на второй план, когда в голове любовь. Любовь–любовная! И самое страшное, что в этой голове не остается места для учебы! Павлу конечно, удобно, что Матвей у нас постоянно. А нам каково? Хоть раз его бабушка позвонил и спросила, не надоел ли он нам?!

– Вить, Витенька. А где ему еще быть? У него родителей нет, он мается.

– Пусть мается подальше от меня.

– У тебя во всем виноват Матвей. Во всех страшных грехах.

– А кто виноват? Юля?

– Возможно, она просто не тянет, – говорит мама.

Руки дрожат, я губу до боли прикусываю.

– Юля... она ведь ветреная, – продолжает мама. – Несамостоятельная. Просто отпусти ситуацию еще на пару лет. Я прошу тебя.

– Когда она придет с тестом положительным, тоже прикажешь отпустить? А так будет, вот видишь!

Пить больше не хочется. Я жалею, что встала и всё это услышала. Мне не нужно было.

– Если так случится, найдем выход. Я ее отведу к врачу и ситуацию решим в один день. Ничего непоправимого. Я слежу за ее циклом. А с учетом ее болей — это несложно.

– Следи, Свет.

– Да–да.

– Боже! Я не хочу, чтобы с моей дочкой всё это происходило! Она маленькая еще. Я его просто ненавижу! Молчи, Свет, вот не говори ничего больше. Это ты виновата. Если бы я тебя не послушал, прекратил бы эти дружилки сразу. И всё бы сейчас было нормально...

Я качаю головой и возвращаюсь к себе в комнату. Забираюсь под одеяло и подтягиваю колени к груди.

Жить с Матвеем. По–взрослому. Только он и я. Вдвоем.

Собрать вещи и переехать к нему.

Заниматься бытом, где–то брать деньги на еду и вещи.

Я крепко–крепко зажмуриваюсь, отрицательно качаю головой. А потом проваливаюсь в сон.

В понедельник чувствую себя бодрой и энергичной. Удивительные перемены, не поддающиеся объяснению, и тем не менее именно так всё и происходит: на целый день раз в месяц выкидывает из жизни, а потом состояние нормализуется. Энергия затапливает, сил столько, что кажется, землю с орбиты сдвину!

Вприпрыжку несусь на учебу, занимаюсь в полную силу. После лент мы с Любой посещаем художественную школу. Особого таланта к живописи и рисованию у меня нет, он есть у Любаши. Вот кто супер умничка! На ее картины залюбуешься. Я же хожу больше за компанию. А еще мне нравится атмосфера.

Матвей несколько раз спрашивает, где я и смогу ли его подождать: Дома значительно задерживаются после учебы. А потом у него дела. С Захаром, разумеется.

В итоге мы решаем пропустить встречу, чему я, если начистоту, после подслушанного ночью разговора, в глубине души рада.

Хочется взять паузу и побыть наедине со своими мыслями, которые никак не могут оставить в покое. Даже Люба замечает, что в облаках летаю.

– Если бы в облаках, Любаш, – вздыхаю я.

Вторник пролетает на одном дыхании! После учебы мы с Любой заглядываем в общежитие к подругам, где несколько часов едим торт и болтаем обо всем на свете. После чего едем на танцы, где я стараюсь изо всех сил.

Не хочется отставать, потому в голове любовная–любовь. Не хочется быть хуже всех.

Я выкладываюсь на все сто процентов!

А потом, в самом конце занятия, остаюсь на растяжку. Любе быстро надоедает ждать и она уходит в раздевалку. Я же упражняюсь у шведской стенки. А потом, в какой–то момент поднимаю глаза и замираю. На долю секунды сердце сжимается сильно–сильно. Будто кто–то обхватил ежовой рукавицей и стиснул, чтобы бросить через мгновение. Чтобы оно вскачь пустилось с бешеной скоростью...

Матвей.

Я не ожидала его увидеть. Он не предупреждал, что приедет. Я не писала, что буду на танцах.

Матвей идет от мужской раздевалки в мою сторону. Босиком. В шортах и футболке.

– Ты опоздал, – говорю я, резко обернувшись. – Занятие закончилось.

Он уже рядом. Возвышается надо мной. И правда большой, высокий. Я начинала встречаться с тощим среднестатистическим мальчишкой. Сейчас Дом значительно выше и крупнее не только меня, но и моего отца.

Всё никак не привыкну.

– Неа, – говорит Матвей, чуть склонив голову на бок. Он берет меня за ркуи. – Сегодня всё только начинается.

Глава 12

– А где Захар? – спрашиваю я, дерзко взглянув ему в глаза.

Матвей кладет мою ладонь себе на шею. Вторую сжимает. Обнимает за талию и делает шаг в сторону. Потом еще один и еще. Я сначала не понимаю, что происходит, а затем... понимаю и улыбаюсь! Он начинает вести в вальсе. Я легко подчиняюсь и успеваю под внутренний счет. Мы много–много раз танцевали вместе.

– Мне ревновать? – чуть хмурится. – К этому конопатому придурку?

– Да! – выдаю я, невольно рассмеявшись. С него станется выбирать себе друзей пострашнее, чтобы я на них не заглядывалась.

Качает головой. Недоволен, не нравится провокация.

– Выдра, – обзывает. – Вот что ты меня бесишь? Специально ведь. Где твоя боевая обойма? Как ее выбросить?

Я откидываю голову и смеюсь громко, а Матвей ускоряет шаг.

В зале никого нет, даже тренер ушла, выключив за собой яркий свет. Мы вдвоем в полумраке. Порхаем по периметру. Голоса из раздевалки становятся тише, потом совсем пропадают. А мы с Матвеем кружимся. Кружимся!

Матвей обнимает крепче и ведет так, что дух захватывает. Быстро, четко, страстно. А ведь он не хотел танцевать ни в какую! «Спорт для умственно отсталых» – взялось именно отсюда, да–да. Потом увидел меня на школьной линейке, выступающую с другим партнером, и согласился. Не получалось сначала. Но сумел. Неидеально, конечно. Он никогда особенно не старался в этом деле, но брал какой–то жадной страстью. А еще он танцевал только со мной. Если я болела или была занята, он не ходил на секцию. Что неимоверно льстило.

Матвей резко останавливается и рывком к себе притягивает. Растерявшись, я обнимаю его за шею. Жадно вдыхаю запах его туалетной воды и кожи. Легонько царапаю ногтями кожу.

Он смотрит на меня в упор, а я глаза опускаю. Не выдерживаю. Он касается ладонью моей щеки, губ, сильнее разгоняя пульс, который из–за быстрого танца и так не в норме. Мы оба с ним не в норме, это определенно точно.

В следующую секунду Матвей наклоняется и целует.

И едва он меня касается, едва я чувствую его губы на своих, внутри что–то ломается. Стена? Баррикада? Гордость, здравый смысл, чувство собственного достоинства... выпрыгивают из заточения и трусливо разбегаются в стороны, бросая меня на произвол судьбы!

Дом, Домик мой любимый.

Я вцепляюсь в Матвея мертвой хваткой, привстаю на цыпочки. Движением губ он раскрывает мой рот, следом его язык касается моего. И это невыносимо приятно.

Наваждение продолжается. Я реагирую и отвечаю на каждую ласку. Его слюна на моем языке, он целует меня глубоко и голодно. Его ладони, вот только в кольцо сжимавшие талию, опускаются ниже и обхватывают бедра. Я задираю ногу. Он подхватывает меня под ягодицы, идет вперед и впечатывает в стену.

Воздух шумно выходит из легких и его рот вновь накрывает мой. Нетерпение по швам рвется. Мой–мой–мой. Я обнимаю его ногами за талию, теряя стыд и совесть. Забывая кто я и что я. Мы дико сосемся, облизывая губы и языки друг друга. Его пах прижимается к моему. Я чувствую, как он твердеет.

Дышу часто, поверхностно.

– Юля, Юлёнок, – Дом шепчет мне на ухо, облизывая мочку.

Я зажмуриваюсь и позволяю. Просто чувствую, проживаю всё, что со мной происходит.

Матвей останавливается. Отрывается от меня и поворачивает голову в сторону раздевалки. Я отмираю быстро и смотрю туда же. Потом пугаюсь от дрожи! Начинаю его отталкивать. Мы ведь в публичном месте! У самой адреналин шпарит, острота лихорадит, по нервам прокатывается.

Нехотя Матвей всё же позволяет мне встать на ноги. Без стеснения поправляет шорты.

– Нас кто–то видел? – спрашиваю шепотом.

– Да пофиг. Вроде бы нет. Мне почудилось какое–то движение. Пошли отсюда? Мне надоело.

– Целоваться?

– Танцевать.

– Пошли.

Он расплывается в улыбке.

У шкафчиков никого, к счастью, не обнаруживаю. Не хотелось бы сосаться с парнем на глазах у тренера, который знает меня с пятилетнего возраста. Снова. Однажды Софья Дмитриевна нас уже застукала полураздетыми в женской раздевалке и провела воспитательную беседу. Стыдно было ужасно.

Сколько же стыда у меня в жизни было из–за Матвея! Всё, что со мной происходят, когда он рядом, на меня настоящую совершенно не похоже. Вернее, я уже успела запутаться, какая я настоящая.

Быстро натягиваю утепленную толстовку, кроссовки. Беру сумку и выхожу на улицу. Матвей уже ждет у черного «Мурано», машины его старшего брата Павла.

– О, ты на колесах сегодня!

– Да. Предлагаю покататься по городу. Может, погуляем где–то? Перекусим.

– Только мы?

– Ты и я.

– Без твоих дебильных друзей?

– Ты и я, – повторяет настойчивее.

От радости сердечко ускоряется! Едва на месте не начинаю прыгать! Мне так сильно хочется провести с ним целый вечер! Вдвоем, как раньше всегда было. Покататься на машине, перекусить где–нибудь, поболтать, поцеловаться. Это же идеальный план.

– Я за! – говорю с улыбкой.

– Но сначала помыться, – добавляет Матвей. – Я после тренировки, воняю жесть. В зале воду холодную отключили.

– Ты всегда вкусно пахнешь. Но ладно, – отвечаю.

Мы садимся в машину и едем в сторону его дома. Здесь совсем недалеко, буквально три–четыре километра по дворам.

Римма Владиславовна практически всегда находится в квартире. Она давным давно не работает и никуда не спешит. Пять раз в месяц с подругами посещает театр или балет, но обычно не задерживается. У нас с ней прекрасные отношения, мы всегда болтаем на кухне, пьем чай. Я ей рассказываю о Матвее, потому что сам он о себе ничего не рассказывает. Я уже привыкла, что его бабушка и брат периодически звонят спросить, как дела у Дома в универе.

Матвей оставляет машину недалеко от подъезда и произносит:

– Идем?

– Да. Может, что–то купить нужно? Позвони Римме Владиславовне.

– Бабуля сегодня ночует у Пашки. Они с Дианой на выездном корпоративе, – говорит Дом как бы между прочим.

– О. Нифига себе! И ты молчишь!

Мы поднимаемся к нему, как и обычно, в спешке. Нам всегда не хватает времени побыть наедине. Время — это такая штука переменчивая, которая либо тянется невыносимо медленно, либо его в обрез! Без золотой середины.

Если бабуля в театре, мы даже лифт не ждем, бегом по лестнице. Пулей в квартиру в его комнату!

Сегодня вроде бы можно расслабиться. Но по привычке несемся по лестнице наперегонки! Я первая, Матвей галантно догоняет и щипает меня за ягодицы. Я ругаюсь, он при этом смеется.

Ловит у входной двери. Обнимает одной рукой, второй поворачивает ключ в замке.

Едва мы заваливаемся в квартиру, снова целуемся. Матвей обнимает до боли в ребрах. И медленно вздыхает.

– Сегодня мне еще нельзя, – говорю ему. – Прости.

– Я помню. Сейчас быстро помоюсь и поедем тусить, – отвечает. – Всё, что хочешь. Я соскучился.

Он делает шаг назад. И, не отрывает от меня глаз, стягивает через голову толстовку с майкой. Разувается.

Мой пульс по–прежнему ускорен. Этот парень просто невыносим в своей ошеломительной сексуальности! Спортивный штаны сидят низко на бедрах, из–под них виднеется резинка синих трусов. Я смотрю на его пупок. На дорожку волос, уходящую вниз.

Матвей так и бросает вещи на полу. Окидывает меня мрачным взглядом и идет в ванную.

Я смотрю ему вслед. Сглатываю.

Сердце тарабанит уже как бешеное, адреналин зашкаливает.

Тоже стягиваю кроссовки, толстовку. Подхожу к зеркало, приглаживаю взъерошенные волосы.

Аккуратно собираю его брошенные тряпки. Прижимаю к себе. А потом иду следом.

Дверь не заперта. Я захожу в ванную, бросаю вещи в тазик.

Матвей в душевой под потоком горячей воды. Створки запотели. Воздух тяжелый и влажный. Я наблюдаю за тем, как Дом смывает пену с головы и плеч. Полностью голый. Мой рот приоткрывается и воздуха становится нестерпимо мало.

Снимаю легинсы, футболку, белье. В момент становится холодно. Я стучусь в душевую. Матвей приоткрывает дверь и я юркаю под его рукой в тепло.

– Тоже хочу в душ, – говорю громко, вставая под поток. Спиной к нему. Горячая вода прокатывается по коже, я подставляю грудь и расслабляюсь.

Он наблюдает за мной.

Я этого знать наверняка не могу. Может, на раковину смотрит или на машинку стиральную, конечно.

Умываю лицо, размазываю гель по телу, а потом смываю его в полной уверенности, что Матвей это видит. Считывает каждое движение.

Когда он рядом, я всегда чувствую себя самой прекрасной. Потому что он смотрит, потому что ему всё, что я делаю, сильно нравится.

Пытаюсь дышать. Вожу ладонями по груди, ягодицам.

В следующую секунду Матвей подходит и обнимает со спины.

Сердце разрывается.

Нет, это не метафора! Меня не существует целый миг. Лишь его горячие объятия, в которых полностью растворяюсь.

Закрываю глаза, чтобы хоть как–то пережить эти бешеные эмоции. Его руки на моей груди и животе. Гладят, как я только что.

Его твердых пах плотно прижат к моим ягодицам. Его губы касаются моей шеи. Вода льется потоком.

Дрожу.

Убираю волосы на одно плечо и Матвей целует шею. Лижет. Покусывает. Трется шершавой щекой.

Я дрожу.

Не могу пошевелиться, просто дышу часто, чтобы не умереть от нехватки кислорода. Матвей целует мою спину. Потом снова шею. Ведет языком по области возле уха. Касается мочки губами.

Одна его рука накрывает низ живота, вторая сжимает грудь.

Его губы у моего уха. Я слышу голос:

– Я сейчас сдохну, Рай.

Током бьет. Я вздрагиваю и плотнее к нему спиной прижимаюсь. Матвей совершает бедрами движение. По коже жар прокатывается. Я оборачиваюсь и обхватываю Матвея за шею.

Адреналин разгоняет все чувства на максимум. Перед глазами пелена. Ничего не соображаю и соображать не хочу. Наши губы встречаются и мы целуемся. Жадно сосемся, поглощая друг друга. Выпивая до дна.

Матвей гладит мое тело, нетерпеливо и всюду. Я же трогаю его грудь и плечи. Твердые, красивые, такие мужские. Глажу по животу. Он мне очень, просто безумно нравится.

Я так по нему скучаю!!

Опускаю ладонь ниже и обхватываю его член. Сразу сжимаю.

Дыхание Матвея срывается. Я отрываюсь от его губ и заглядываю в глаза. В них темное безумие. Снова целуемся. Моя кожа раскалена и отвечает на каждое прикосновение разрядами тока. Он трогает меня между ног, водит пальцем по клитору. Я двигаю рукой вверх–вниз.

Быстрее и быстрее. Он в моей руке каменный. Нежная чувствительная кожа, одновременно с этим концентрация мужественности. Я сжимаю головку, и Матвей запрокидывает голову на кафельную стену. Зажмуривается и прикусывает губу. Он пздц, просто пиздц горячий.

Упиваюсь тем, что вижу и чувствую. Кажется, я просто умру в любую секунду от эмоций.

На моем языке его слюна. Я дышу ртом и дрочу ему.

Матвей расслабляет плечи и смотрит на меня. Позволяет. Ждет. Наслаждается.

Я же... боже, я безумно его хочу. Не представляю, как можно этим заниматься с кем–то другим. Даже в мыслях. Даже в теории.

Прижимаюсь к нему и двигаю рукой быстрее и резче. Его член напряжен и прижат к животу. Я сжимаю его крепче. Дыхание Матвея смешивается с нашими стонами. В следующую секунду член начинает пульсировать в моей руке. На живот брызгает теплая жидкость. Меня просто трясет под воздействием момента.

– Еще, – слышу голос и продолжаю. – Еще, Рай.

Боже...

Через полминуты Матвей обнимает меня и прижимает к себе.

– Тебе хорошо? – спрашиваю я, обнимая его крепко. Он склоняет плечи, сутулится, подстраиваясь под мой рост. – Любимый, хорошо?

Холодный воздух поступает из коридора, зря я дверь не закрыла. В волоски на коже дыбом встают. Я льну к Матвею, большому и горячему. Тот отвечает сбивчиво, рвано:

– Мне это нужно Юль. Блть, так нужно.

Глава 13

– Самое лучшее, что может быть в жизни, — это посткоитальная сигарета, – многозначительно заявляет Матвей, обвязывая полотенце вокруг бедер.

Я улыбаюсь, а потом весело хихикаю. Выключаю воду и, оперевшись об галантно поданную ладонь, спускаюсь со ступеньки на пол. Матвей накидывает на мои плечи полотенце, укутывает и смотрит в глаза.

– Ты не куришь. И коитуса не было, – напоминаю ему с обворожительной улыбкой.

Его глаза по–прежнему темные. Когда он такой... я всё еще немного теряюсь. Он очень, просто очень повзрослел за последний год. При этом мне дико нравится то, что происходит. Вот такая противоречивая.

– Тогда заменим на стакан воды, – находится Домик.

– Постэкстазный! – предлагаю эпитет.

Матвей пожимает плечами, выходит из ванной и направляется в кухню, я же привожу себя в порядок. Тщательно вытираюсь и, замотавшись в розовое огромное, купленное специально для меня, полотенце, следую за ним.

– Постэкстазный стакан воды, – повторяю, а то он в первый раз как–то вяло отреагировал. – Как тебе? Я только что придумала.

Он жадно пьет из стакана, мы переглядываемся.

– Мне нравится, – отвечает, вытирая подбородок. Наливает еще воду и протягивает мне. – Постэкстазный глоток воды — самый долгожданный в жизни. Романтично.

Осушаю залпом половину. Правда –это самое вкусное, что пробовала.

– Идеально. Из одного стакана.

– Ага.

Матвей допивает за мной. Обнимаю его за талию, прижимаюсь. Целую в плечо несколько раз.

– Мы с тобой большие оригиналы, – говорю ему. – Что только ни придумаем.

– Так и есть.

– Удачно, что твоя бабушка сегодня у Паши. Я даже не думала, что мы увидимся, да еще и наедине побудем. Приятный сюрприз... Ай!

Не успеваю закончить: Матвей, наконец, насыщается постэкстазной водой, обхватывает меня за талию и легко приподнимает. Плюхает на стол.

– Дом! Мне неловко! – смеюсь, обнимая его руками и ногами. – Здесь бабуля твоя еду готовит, а ты меня...

Он встает между моих ног, подходит вплотную. Смотрит в упор. Прижимается губами к виску, а я замираю в его руках. Глаза закрываю и чувствую! Трепет внутри такой, что кожу будто тысяча крошечных птичек пощипывают. Боже... Еще.

– Это моя квартира, чувствуй себя комфортно, Рай, – басит он мне на ухо. – Ты что–то хотела спросить. – Целует в лоб, висок, щеку. – Я не забыл, – говорит серьезно.

Он очень часто в последнее время серьезный. Чаще, чем хотелось бы. Его напряженность и обеспокоенность придают опасную важность всему происходящему.

– А, да, было такое. Но я передумала. Забудь.

Мы целуемся.

– Так не честно! Ты обещала, – ругается меня.

– Давай позже?

– Юля, сейчас. Что случилось? Кто обидел?

Вздыхаю. Смотрю на его грудь. Касаюсь ее пальцами, глажу. Почему–то возникает странное ощущение, что в последний раз это делаю. Глажу его голого на его кухне. Мои глаза расширяются.

Быстро качаю головой, прогоняя глупости. Это же Дом, Домик. Он всегда был и будет рядом. Ничего не может случиться. Я обещаю самой себе, что это не последний раз. Что я еще буду сидеть на этой кухне на столе, а он будет смотреть на меня как на сокровище.

– Не хочу сейчас говорить о других девушках в твоей жизни, – произношу осторожно. – Не хочу ругаться. У нас только что был петтинг, мы оба кончили. И сделали постэкстазные глотки воды из одной емкости. Давай позже?

Он вздыхает. Обхватывает мое лицо ладонями, прищуривается.

– Каких еще других девушках? – не говорит, а словами как топором рубит. – Что ты выдумываешь, пока меня нет? Хоть наручниками тебя к себе пристегивай. Пока рядом — нормальный человек, нормальные мысли в голове. Ночь дома поспишь — и начинается! Это твой отец тебе опять мозг промыл на мой счет? Я встречаюсь с тобой. Ты мое всё.

– У него давно уже ничего такого не получается, – отмахиваюсь. – Сам знаешь. Я просто... Матвей... – Щипаю его.

Он вздыхает громче, идет к холодильнику, открывает его. Скептически хмурится.

– Я просто хотела спросить много ли у тебя девушек было до меня? – стараюсь говорить легко и непринужденно. Словно это совершенно неважно.

– А что? – достает оттуда палку колбасы, вертит в руке. Морщится и убирает обратно.

– Да так.

– Говори.

– Может, просто поревновать тебя захотела? – кокетничаю.

– Что–то было не так? – продолжает рубить.

– Мы никогда не говорили об этом. Ладно, забудь. Я и сейчас не хотела начинать. Взбрело в голову, не обращай внимания.

– Всё, что было, — осталось в прошлом, – говорит уклончиво.

И я поджимаю губы. Значит, было. Потом головой встряхиваю. Мы не будем из–за этого ссориться! Это было бы максимально глупо.

– Почему тебя это вдруг стало волновать, Юль? Я, может, не догоняю. Но я открыт. К информации, – ухмыляется.

– Информации? Хм, – тяну я.

Он вновь подходит, склоняется, начинает шею целовать, и я запрокидываю голову, обнимая его и поглаживая.

– Я вчера писала картину. Натюрморт. Два яблока и кувшин, – перевожу тему.

– Покажешь? – наконец–то с улыбкой! Фух.

– Конечно... если прекратишь меня... сбивать.

Он продолжает целовать. Добирается до ключиц, пробует развязывать полотенце, но я прошу не делать. Тогда возвращается к шее. Доходит до губ. Чмокает.

Потом мы идем за телефонами и заваливаемся на диван. Я быстро отвечаю маме, что провожу время с Матвеем и тот привезет меня поздно. Потом показываю Дому фото с обалденным натюрмортом.

– Нифига себе! – рассматривает он. – Я бы в рамочку повесил. И купил.

Я смеюсь и толкаю его в грудь.

– Ладно, это не совсем мой. Вернее, совсем не мой. Любашин. Вот мой.

Листаю фото. Матвей вымученно серьезнеет, вглядываясь в экран, начинает кивать, а меня разрывает от смеха! Я хохочу и обнимаю его. Целую в щеку.

– Ты не обязан!

– Мне нравится, – говорит он упорно.

Я же не могу перестать смеяться! На самом деле получилось вполне славно, но не после Любашиной работы, разумеется. Манера Матвея меня хвалить и боготворить за всё как теплое пуховое одеяло.

– Я бы в рамку повесил именно твою, – говорит Дом. – Честное слово. У Любы красиво, конечно, но как–то банально. Так любой художник нарисует. А у тебя с душой.

Хихикаю. Забираюсь к нему на колени, обнимаю и целую в губы. Заслужил.

– Это ж надо так втрескаться, Матвей Андреевич Адомайтис, – шепчу я, прогибаясь в спине. – Тебе чувства глаза застилают. Ничего не видишь перед собой.

– Я и так знаю всё, что мне нужно. – Шлепает меня по заднице, готовый закончить пустые разговоры.

А я... Я хочу поговорить с ним о Любе и ее мужчине Олеге. О том, что тот мне не понравился совершенно. И что мне кажется, что Любе не стоит с ним встречаться, но я совершенно не представляю, с чего начать! Мне хочется обо всем, что тогда обсуждали, рассказать Матвею в подробностях.

Останавливает страх – вдруг мы поссоримся после этого снова? Что если он начнет ревновать и беситься? Поэтому тяну время. И мы просто целуемся.

Возможно, стоит начать этот разговор, когда мы сядем в машину...

Матвей отстраняется, заглядывает в глаза и спрашивает:

– Что тебя беспокоит?

Глава 14

Мы едем по мосту, я смотрю на огни и чувствую восторг. Происходящее не ново, мы часто катаемся ночами с тех пор, как Матвей получил права, но момент настолько прекрасен, что восхищает абсолютно всё!

На часах почти два. Ночь непроглядная. Родители думают... или, скорее, делают вид, что думают, будто мы в кино. Спать не хочется. Матвей поглаживает мою ногу, водит пальцами узоры. Внутри не прекращающийся трепет и жгучее счастье.

– Не устала? – кричит Матвей, сделав чуть тише музыку.

– Не хочу домой, если ты об этом. И держись подальше от моего района. Папа не должен случайно увидеть из окна твою машину!

Смеется. Глухо, низко.

– Трусиха.

– Не обязательно провоцировать каждую минуту! Пусть спит спокойно.

Мы сами виноваты.

Отец сильно переживает каждый раз, когда я езжу с Матвеем, хотя тот отлично водит, да и «Мурано» безопасная машина. А дело вот в чем. Прошлым летом мы с друзьями гоняли на озера отдыхать, я показывала родителям фотографии, и... спалилась! Забыла удалить из общей папки фото, где видно спидометр. Мы разогнались до двухсот десяти.

Как и сегодня орала музыка, мы летели по трассе, было так круто! Я фотографировала вид из окна, Матвея в красной майке, который казался мне самым привлекательным парнем на планете. Любу с Никой, пританцовывающих на заднем сиденье.

Я даже внимания не обратила, что стрелочка тоже попала в один из кадров. Кто вообще туда смотреть будет, когда на руле лежит рука Дома? Длинные ровные пальцы, плетеный браслет на запястье, который я ему подарила, и который он потом утопил в озере Белё. Отец же рассмотрел всё до последней цифры. Идеальные руки Матвея его мало волновали. Боже, как он орал! Я поклялась от страха, что в жизни не сяду с Матвеем в машину. Ну не сдержала, конечно, слово.

Матвей делает музыку еще тише. В ушах гудит, он говорит в полголоса:

– Раз уж мы всё равно накосячили, может, у меня сегодня остаешься? Придумаем что–нибудь. Я возьму вину на себя.

Поглаживаю его бедро и сомневаюсь. Не хочется лишний раз провоцировать родных. Но спать в обнимку с Домом — это слишком заманчивая перспектива.

– Ты всегда берешь вину на себя.

– Ты же трусиха, – говорит со смешком. Лениво улыбается. Ногу мою сжимает.

Если я останусь, у нас будет секс. Это без вариантов. Просто спать рядом в пустой квартире он не будет. Я прикусываю губу и думаю об этом. Трепет усиливается.

Мелодия звонка грубо и бесцеремонно отвлекает от аморальных мыслей. Я вижу на мониторе надпись «Захар» и моментально раздражаюсь. Фыркаю. Хочу, чтобы он исчез! Нам с Домом некогда, мы заняты! Я просто обязана перевыполнить план по аморальности, иначе взорвусь!

Матвей принимает вызов.

– Дом, ты где? – выпаливает из динамиков знакомый голос, сулящий по большей части неприятности.

– Мы с Юлей катаемся по городу и ты на громкой связи, – отвечает Матвей.

– Привет, – говорю я.

– А. Привет, Юль! Дом, подъедешь к «Лету»? Поговорить надо.

– Срочно?

– Да нет. Еще часа четыре у тебя есть. Гоша ждет до утра.

Матвей переводит на меня вопросительный взгляд. Я киваю.

– Да, в течение получаса будем.

– Блеск. Жду.

Музыка вновь заполняет машину, но я делаю тише.

– Он вообще спит? – спрашиваю. – Хоть когда–нибудь?

– Не знаю, ни разу не видел, – отшучивается Матвей.

– Я думала, мы вдвоем едем к тебе ночевать.

– Мы на пятнадцать минут, Рай. Туда и обратно, лады? – Он зевает и прикрывает ладонью рот. – Сам спать хочу.

Я тоже широко зеваю.

– Окей. Я напишу своим, что после кино мы к тебе на такси, чтобы позавтракать и на учебу.

– Отлично.

Верчу телефон в руке. Там прочитанное, но не отвеченное сообщение от Евы.

– Дом, в пятницу сможешь поддержать меня на детском празднике? Вечером, в шесть.

– В пятницу... – тянет он, нахмурившись. – Мы ж в субботу договорились работать. Я готов.

– Да, но появился еще вариант подработки. Я бы хотела. Всего час, хорошие деньги.

– Прости, в пятницу никак. Позови Любу или кого–нибудь из девчонок, – делает упор на последнем слове.

Больше никакого Кости. Мы это не обсуждали, но обоим понятно — он победил. Пришел мириться первым, но не извинился за свое поведение. Не пообещал, что больше не будет. Я сдалась. Единственный путь — не провоцировать его.

Накрываю его ладонь своей, он сжимает мои пальцы.

– Люба стесняется. Ладно, тогда откажусь, и Ева подыщет кого–нибудь другого. Жалко, конечно, терять деньги, но там толпа детей будет, я одна не вывезу. – Раньше мы выступали всегда вместе. И зарабатывали. Было круто. – Да и они хотят Человека–паука, а из меня он довольно хиленький.

Мы едем в сторону модного ночного клуба. Я оглядываю себя: легинсы, толстовка, кроссы. Вздыхаю. Матвей молчит, думает о чем–то своем.

– Дом, можно тебя кое о чем попросить, только сразу не отказывайся. Хорошо?

– Та–а–к, – тянет он с нажимом. – Мне уже не нравится.

– Давай сходим на двойное свидание? Мы с тобой и Люба с Олегом. В кино, потом можно перекусить. Кальян заказать.

Матвей метает в меня изумленный взгляд и чуть приподнимает брови. Это его выражение лица аля «максимальное удивление» всегда меня смешит, и в этот раз тоже. Откидываюсь в кресле и хихикаю.

– Зачем? Какой еще, мать его, Олег?

– Любин мужчина. Помнишь, я рассказывала тебе? Ну Матвей!

– А, тот которому под сраку лет, – хмурится. – Они еще вместе?

– Тридцать с хвостиком. Пока да. Возникла идея вместе сходить куда–нибудь, поболтать. Познакомиться поближе.

– Даже не представляю, зачем нам знакомиться поближе.

– Она мой подруга, – терпеливо объясняю очевидные вещи. – И мне не всё равно, с кем она встречается. Если бы ты был рядом, мне было бы комфортнее.

– Хорошо, подумаем. Но по мне так вряд ли будет весело.

– Почему? С Любой всегда весело, мы со школы дружим, она мой родной человек.

– Вот вы дружите, но с чего ты решила, что ваши мужчины должны найти общий язык? Вообще, он странный чувак. Не думаю, что в тридцать пять лет я буду проводить время с восемнадцатилетками. Что–то с ним не так.

– Хорошо бы понять что. Если честно, я беспокоюсь за Любашу. Да и кто сказал, что всегда должно быть весело? Отнесись к этому как к разведывательной операции. Ради меня.

Залом между его бровей становится глубже.

– На этой неделе никак, Рай. Давай в воскресенье еще раз обсудим?

– Хорошо, договорились. Напомню в воскресенье.

Мы подъезжаем к клубу, местонахождение которого по количеству припаркованных машин можно просчитать и без навигатора, несмотря на будний день.

Матвей минует сам клуб и выруливает на парковку. Очевидно, что он точно знает, куда ехать. Я приподнимаю бровь и делаю себе пометку.

Мы паркуемся в самом углу, рядом с еще тремя знакомыми машинами, принадлежащими его друзьям.

Перед нами, прямо на парковке, тусят человек пятнадцать. Пьют пиво, танцуют, болтают, разбившись на небольшие группки. Замечают нас и начинают весело махать.

– Немного побудем и домой, хорошо?

– Конечно, – говорю я, рассматриваю парней и одетых с иголочки девушек. – А что за праздник–то в среду? Почему гуляют медики?

– Сегодня, кажется, день рождения у Сони. Помнишь ее? Такая, с короткой стрижкой.

– Конечно. А ты чего не поехал? Не позвали?

– Хотел с тобой побыть.

Здесь одногруппницы Матвея, а так же совершенно незнакомые мне девушки. Матвей выходит из машины, я следом. Он тут же попадает в толпу. Пожимает руки приятелям, здоровается с девчонками. Одну из них узнаю мгновенно — та самая с фото. Она обнимает его за шею и клюет в щеку. Матвей, конечно, выглядит отлично. Более чем. Слишком красивый и видный парень. Высокий, подтянутый, уверенный в себе. Темные наглые глаза, черные волосы, смуглая кожа. Еще и на тачке за несколько миллионов. Он – мишень.

Гневно прищуриваюсь. Засранца спасает лишь растерянно–смущенное выражение лица, когда он отстраняет повисшую на шее девицу и жалобно смотрит на меня.

Глава 15

Н–да. Толстовка, кроссовки, по–быстрому высушенные волосы, ноль макияжа... ладно. На машине с ним приехала именно я, поэтому больше уверенности.

Воображаю, что на мне топ, мини и каблуки. Распрямляю спину и летящей походкой подхожу к Матвею.

– Привет, – здороваюсь громко. А то меня почему–то не заметили.

– Кто не знает, это моя девушка Юля, – объявляет Матвей, обнимая меня за талию и притягивая к себе. – Юлёк, это... все, – добавляет после короткой паузы, оглядывая ребят.

Все смеются.

Я обнимаю его и с любопытством рассматриваю присутствующих.

– Мне бы в голову не пришло, что у тебя есть девушка! Ух ты! – с искренним удивлением говорит девица, что была с ним на той фото.

И пялится на меня. Нагло. У меня сердечный ритм меняется, трепет уступает место неприятному волнению. Матвей, кажется, соображает, из–за чего напряг. Мгновение на раздумывание и он делает выбор:

– Да, это моя Юля. Юля, знакомься, это... – он тянет время и щелкает пальцами. – Прости, забыл, как тебя зовут? Рита?

– Инга, – напоминает она.

Матвей изумленно приподнимает брови. Я закатываю глаза, прекрасно зная, что у него отличная память на имена. Игра в искреннее удивление засчитывается. Дом притягивая меня к себе крепче.

– Точно. Инга. Привет, как дела?

Не успевает Инга ответить, как Матвей теряет к ней всякий интерес, достает телефон и набирает Захара. Я же обнимаю его крепче, рассматриваю соперницу. Досада отражается на ее лице. Инга чуть в сторону отходит и начинает что–то быстро шептать подружке ну ухо. Обе поглядывают на меня. Моя рука лежит на его груди, закрывает сердце. Его ладонь на моей заднице. Кому что важнее, да.

– Ну ты где? Я подъехал, – говорит Матвей, поглаживая меня. – Ага. Я на парковке, где всегда. Жду. Шустрее давай. – Поворачивается ко мне: – Юль, тебе взять что–нибудь? Захар у бара. Переживает за тебя.

– Воды.

– Лады. Ей воду. Без газа. Можно с лимоном.

Я улыбаюсь, когда Матвей убирает телефон в карман.

– Захар у клубе, сейчас возьмет тебе что–нибудь и прискачет.

Делаю знак, чтобы наклонился. И едва он это делает, каюсь его губ своими. Матвей как изголодавшаяся рыбка заглатывает наживку вместе с крючком: закрывает глаза и целует меня. Я тоже закрываю глаза и отдаюсь на волю вновь зашкаливающего трепета. Его язык описывает узоры на моем. Мы столько лет целуемся, и каждый раз это невыносимо хорошо.

Он отрывается от меня и басит на ухо:

– Потом ко мне? Я хочу.

Облизываю губы и киваю. Он прижимается к моему лбу своим. Музыка, крики и прочий шум становятся второстепенными, как и окружающие люди. Воздух вокруг насыщается нашим электричеством. Необходим полный контакт. Оголенный. На максимум. Чтобы взорвалось.

Матвей набрасывается на мой рот и целует. Жадно, глубоко. Мы сосемся у его машины на парковке клуба у всех на глазах. Уж не знаю, что со мной не так, то происходящее лихорадит и возбуждает. Хочу еще.

Если бы меня сейчас видел отец, он бы пошел за ремнем. Но он не видит, и не знает, где я. Эти мысли рождают улыбку.

– А вот и я–я–я! – раздается веселый голос Захара. – А у нас тут порносцена, достаю камеру!

И он действительно наводит на нас телефон! Я вцепляюсь в футболку Матвея и пытаюсь оттолкнуть, но тот не поддается. Я пытаюсь сжать губы, мычу, но Дому мои усилия по боку. Он силком целует на бис, наконец, ломая сопротивление и заканчивая на высокой ноте, теперь уже взаимно обнимая.

Отрывается от моего рта. Полностью серьезный. В его глазах прямой вопрос. В моих – обещание. Голос Захара рядом рушит момент:

– Снято!

Придурок. Матвей закатывает глаза. Захар тем временем протягивает руку, Дом ее с хлопком пожимает и широко улыбается. Закончив с бро, Захар приобнимает меня за талию чуть сильнее, следовало бы. Приподнимает на секунду от земли и клюет в щеку. По запаху я мгновенно понимаю, что он бухой. В хлам. Морщусь. Ну какие с ним таким могут быть дела?!

– Привет, Юлек, это тебе, – Захар протягивает пластиковый стакан и добавляет заговорщически: – Там обалденный коктейль. Бармен яйцами поклялся, что тебе понравится.

– Весьма самонадеянно с его стороны, – вздергиваю бровь.

Подношу к носу, нюхаю. Алкоголь. Что еще он мог притащить?

– Прости, солнце. Я требовал разрешить вытащить его в красивом бокале, но эти суки ни в какую! Стекло нельзя выносить из клуба хоть расшибись. Ради тебя я готов был купить этот сраный бокал, но увы.

– Спасибо, меня устраивает в пластике, – натянуто улыбаюсь я. Принимать незакрытую бутылку воды из его рук опасно, что уж говорить об алкоголе.

– Мы спешим, – перебивает Матвей. – Давай серьезнее.

Захар слушается и делает знак головой, дескать, отойдем.

– Я с вами, – говорю строго.

– Юль... Давай как договаривались.

– Солнце, – морщится Захар. – Я на пять сек Матвея украду, оки? Это мое личное дело, не хочу палиться. Подождешь? – умоляющее брови сводит.

Матвей протягивает ключи.

– Рай, посидишь в машине? Я правда быстро.

– Уговорили. – Я беру ключи, бросаю взгляд на ребят и салютую стаканом. – Мне весело.

Матвей с Захаром идут в сторону, а я подношу коктейль к носу. Пахнет апельсинчиком. Делаю глоток и качаю головой. А вообще–то сладенько. Может, бармен и останется сегодня при яйцах.

Еще один глоток для храбрости побольше и подхожу к девчонкам, которые учатся вместе Матвеем и Захаром. Со своими одногруппниками мне было бы значительно комфортнее, но что уж. Говорю:

– Привет! Соня, у тебя день рождения? Поздравляю! Матвей, как обычно, не предупредил заранее.

Глава 16

Я как раз в красках рассказываю девчонкам, как мы с Матвеем ездили в Новосибирск на концерт его любимой рок–группы, после которого я на сутки оглохла, как тот подлетает и обнимает со спины. Следом подхватывает на руки и кружит!

– Ай! – пищу я, поначалу перепугавшись, что это кто–то другой. Потом с облегчением выдыхаю.

– Эта леди моя. Сори, забираю, – ставит перед фактом Матвея.

У него завидное настроение. Уж не знаю, о чем они там с Захаром говорили, но вернулся он радостный и веселый. От зависти губу прикусываю. Потому что раньше он такой счастливый был только рядом со мной! А сейчас по большей части молчит.

С трудом сдерживаю на языке злые гейские шуточки, которые Дом терпеть не может, и которые так и просятся на волю.

Да и что там вообще за дела такие? Остается надеяться, что они действительно касаются только Захара, и на нас никак не могут повлиять.

– Вообще–то Юля не закончила историю, – возмущается Соня. – Адомайтис, имей совесть, поставь человека на ноги!

– А ты чего это учебу прогуливаешь? – ругаюсь я, правда, тему выбираю безопаснее. – Мне про тебя всё рассказали!

Матвей делано застывает. Поднимает глаза и укоризненно смотрит на Соню, затем обводит страдальческим взглядом остальных. Не дать не взять — преданный и покинутый самыми близкими.

Все катятся со смеху! Я не исключение: умеет он такие жалобные глаза делать, что сердечко сжимается. Актер!

– Прости, Дом, так вышло. Юля всё должна о тебе знать.

– Именно, – заявляю я.

– Понял. Ладно, мы поехали, всем пока, – бросает Матвей и тащит меня к машине. Прямо на руках.

– Эй! Я не договорила! Блин! Ну так ведь нельзя! Боже! Ну и так далее!.. – кричу девчонкам, пытаясь перекричать их смех.

– В другой раз, Юль!

– Захар, спасибо, было вкусно! А как называет... ся этот коктейль, – заканчиваю фразу уже в машине. Потому что Матвей старательно меня пристегивает, не упуская возможности облапать грудь.

Отпихиваю, конечно, все же смотрят! Но отчего–то продолжаю весело смеяться.

Матвей захлопывает дверь, быстренько прощается с друзьями и занимает водительское кресло. Нажимает на кнопку, зводя двигатель.

Захар над нами ухахатывается, показывая пальцами пошлые знаки, которые раздражают и смешат одновременно. Вытираю слезы в уголках глаз и качаю головой. Дураки.

– Ты пьяная, что ли? – спрашивает Дом, усмехнувшись. Стреляет в меня хитрыми в глазами.

– В хлам. Понятия не имею, что туда подмешал твой дружбан. Он неадекватный, сам знаешь. Возможно, это тяжелые наркотики.

– М–м–м. Полагаю, чайную ложку шампанского? – деланно поражается он. – Рожу разобью.

Я смеюсь и кладу руку на бедро Матвею, тот перекладывает ее на ширинку, тогда я совсем забираю.

– Ну или так, – соглашаюсь тише.

Потом мы едем к нему домой под громкую музыку. Матвей сжимает мою ладонь, иногда подносит ко рту и нетерпеливо зацеловывает. Касается языком области между пальцев, из–за чего приходится плотнее сжимать колени. Я и не думала, что там есть эрогенные зоны, но кажется, они у меня повсюду, когда этот парень рядом. Сердце колотится как безумное.

Дальше мы несемся по лестнице наперегонки. Середина ночи, стараемся не топать и не хохотать, но выходит плохо. Целуемся прямо в подъезде! А едва завалились в квартиру, я на кураже стаскиваю с него майку и целую грудь. И живот. После чего бегу в ванную готовиться.

А когда выхожу, он ждет в своей комнате.

Мешкаю совсем немного, а потом иду к нему.

Захожу в комнату, останавливаюсь на пороге. На мне лишь полотенце, то самое розовое, что мы как–то давно купили вместе. С детства приучена иметь свои собственные полотенца и чужими, даже чистыми, пользоваться не люблю. Матвей шутил, что я медленно к нему переезжаю.

Он стоит у шкафа в том же самом виде, как я его оставила. Волосы только взъерошенные, будто несколько раз нервно провел по ним руками. В свете ночника выглядит обалденным. В груди болит от восторга, сердце кульбиты делает. Он смотрит на меня и улыбается.

– Иди ко мне, – зовет негромко, руку протягивает.

Я киваю, как завороженная. И слушаюсь.

Едва наши пальцы касаются, Матвей хватает за руку и притягивает к себе. Обнимает до хруста косточек. Я привстаю на цыпочках, чтобы ему было удобнее целовать. Закрываю глаза.

– Какая же ты красивая, – его хриплый шепот оголенной искренностью рождает внутри что–то совсем дикое и прекрасное. Теплом окутывает. Безопасность дарит. – С ума схожу от того, какая ты, Юлечка.

Волоски на коже поднимаются, ее ощутимо покалывает. Я застываю под воздействием момента. Рот приоткрываю. Матвей водит губами по моим.

– Я тебя люблю, – шепчу. – Матвей, я тебя люблю.

– И я тебя люблю, – он снова подхватывает меня на руки и несет в постель. Бережно укладывает и нависает сверху. – Не могу без тебя. Совсем никак.

– Ты всем говоришь то же самое?

– Только девушкам, – со смешком.

– Рите, которая Инга?

– Да по*уй на нее.

Он развязывает полотенце, а я наблюдаю за ним. За тем, как напрягаются скулы, как горят глаза. Любуюсь и одновременно с этим... ревную. Его ревную, такого идеального, ко всем на свете. Спрашиваю:

– С того момента, как мы начали заниматься любовью, у тебя никого не было кроме меня? Поклянись.

Он смотрит на мою грудь.

– Сама знаешь, что нет.

– Не знаю.

– Знаешь. Иначе бы тебя здесь не было.

Улыбается уголком губ и накрывает собой. Я выдыхаю, почувствовав его вес. Обнимаю за шею, поглаживаю между лопаток. Матвей очень, просто очень горячий, словно его лихорадит.

Целует в губы.

– Помнишь первый раз? – шепчу я. – На этой же самой кровати. Также ночью.

Он кивает. Целует в шею, и я запрокидываю голову, давая больше доступа. Царапаю его плечи и дышу громко, со стонами, иначе с эмоциями не справиться. Их катастрофически много для меня одной. Матвей должен понимать, что со мной происходит. Он должен всё это чувствовать, иначе одна я не выдержу.

– Я всегда его вспоминаю, когда мы сюда приходим, – шепчу сбивчиво. – Каждый раз.

– Я хочу тебя, – прерывисто, на выдохе. Касаясь губами моих ключиц, груди. Серьезность тона зашкаливает. – Ты обалденно красивая.

Я зажмуриваюсь от удовольствия. Он просит:

– Скажи тоже.

– Что? Что я красивая? – Стягиваю его волосы на затылке. Он водит языком вокруг соска. Целует и снова. Боже.

– Что хочешь меня.

Кусаю губы. То, что я чувствую, невыносимо, и простой похотью называть неприемлемо. Это больше, намного больше! Не знаю, дело в алкоголе или еще в чем, но меня накрывает. Матвей ласкает всё ниже, его язык уже под пупком. А меня на части рвет от наслаждения, раздирающей любви и бешеной ревности.

– Тебе с кем–нибудь было также хорошо, как со мной? – спрашиваю. Думать об этом больно, но я думаю. Думаю, думаю.

Он застывает на мгновение, словно сбившись. Стреляет в меня глазами. Приподнимается на руках и тянется выше. Нависает. В глаза смотрит. Дышит часто–часто.

– Я хочу знать, – требую. – Скажи как есть. Я просто должна это знать.

Он секунду молчит. Я губы облизываю, Матвей смотрит в упор. И отрицательно качает головой.

– С тобой лучше всего. Это не сравнивается даже. Абсолютно разные уровни. Я хочу только с тобой.

Дух захватывает. Мои глаза расширяются, а сердце тарабанит о ребра. Кажется, я прямо сейчас или взорвусь или в пепел рассыплюсь.

– И я хочу только с тобой.

В его жизни есть только я. Только я одна.

– Мы друг для друга особенные, – шепчу. – Таких отношений больше нет.

– Именно. Ты только моя девочка. Вкусная. Изумительная. Моя.

Я закрываю глаза и киваю. Он касается языком моих губ. Один раз, еще. Это дико приятно. Я ловлю его язык своим и мы вновь начинаем глубоко и влажно целоваться. Да так, что дышать забываем. Обнимаемся. Он напрягается и вжимается в меня пахом. Его твердость там действует на мои чувствительные клеточки ошеломительно. Сердце колотится еще быстрее. И еще. Он совершает толчок. Я впиваюсь в него ногтями. Откидываю голову и не сдерживаю громкого стона. Экстаз сжигает душу и тело, они пылают и требуют. Я дрожу. Матвей тоже.

Он делает толчок. Мы целуемся горячее. Поедаем друга друга. Стонем.

– Я хочу чтобы ты всех забыл. Матвей. Боже. Забудь всех.

– Только ты. Скажи это, – требует на грани грубости. – Скажи сейчас.

– Я твоя.

– Еще. Громче.

– Твоя.

– Только моя. Ты только моя девочка.

– Только твоя, – шепчу путаясь и запинаясь.

– Я хочу тебя чувствовать. Сейчас.

– Почувствуй.

Он приподнимается, быстро приспускает штаны и наваливается своим весом. Я хватаю ртом воздух, а следом чувствую вторжение.

Глава 17

Матвей

Юля с аппетитом жует горячую сахарную булку и запивает какао. У нас в доме пекарня, которая работать начинает совсем рано. Сбегал.

Сижу рядом и смотрю на ее губы. Как бы так подкатить, чтобы уговорить опоздать на первую пару и еще покувыркаться?

Воспоминания о ночи разрядами бьют то в мозг, то куда пониже. Один за другим. Я знаю только то, что мне надо еще.

Лекции пропускать нельзя. Умом я это понимаю. Умом я много чего понимаю, но... это ведь Юля.

Пятнадцать минут нашего утра было потрачено на то, чтобы объяснить ее матери, почему Рай не приехала ночевать, и почему забыла об этом предупредить. Пятнадцать минут галимого вранья и бессовестного лицемерия. Мы трахались как безумные и отрубились под утро без сил друг на друге.

В процессе телефонной беседы мы с ее матерью выяснили, что оказывается, едва Юля вчера вышла из кинотеатра, как ей позвонила Люба и напомнила о докладе. Мы срочно поехали ко мне, где Юля до ночи сидела за ноутбуком, позабыв о времени. Так и уснула. И моя бабушка, моя бабуля–одуванчик, была нагло втянута в интриги! Потому что, как выяснилось, накормила ее домашними варениками. Я же при этом дрых как ни в чем не бывало, ведь: «что Матвею будет». Во дает!

Я рот открыл, поражаясь, как у Юли получается так много и складно лгать! А раньше–то не умела. Закончив, Юля горестно вздохнула и сказала:

– Мама обо всем догадается, да? Я совсем не умею лгать!

– Не знаю насчет мамы, но лично я уже очень сомневаюсь, что у меня вчера был секс.

Говорила она по моему телефону. На ее сотовом батарея давно села, а на зарядку мы поставить забыли. На нем, телефоне моем, обнаружилось утром десять пропущенных. Эти люди больные, честное слово.

Юлины губы в сахаре и это какая–то эротическая–мечта. Просто смотрю на них и на то, как она их облизывает. Пульс бьет. Глаза отвожу в сторону. Она настолько красивая, что это ненормально даже. Идеальная во всех проявлениях.

– Всё в порядке? – спрашивает. – Мы не опаздываем?

– Успеем. Завтракай.

Однажды из–за точно такой же булки мы чуть не поссорились на старте отношений. Мне хотелось ее угостить чем–то особенным, удивить, впечатлить. А она всегда выбирала в пекарне одну и ту же самую дешевую плюшку. Думал, экономит. Потому что я типа сирота и не могу себе позволить ее нормально накормить. Злился, у меня были деньги, я подрабатывал и откладывал. Стал покупать ей каждый раз что–то другое. Эклеры, например. Она не спорила, благодарила.

– Я просто сахарные булки больше всего люблю, – как–то призналась невзначай. – Но если ты думаешь, что они не очень, то давай я буду что–то другое.

Так стыдно мне давно не было. Оказывается, я игнорировал ее желания. Когда мы познакомились, Юля была такая скромная, что даже говорила вполголоса. Причем делала это редко, в основном отмалчивалась. Со всем соглашалась. Ее воспитывали в строгости, у ее родителей с ней никогда не было проблем. До моего появления. Ха–ха. Потом со мной она начала показывать зубки, которые, на мой вкус, ей идут. А потом эти выдринские зубки увидели уже все.

Раньше Юле одежду, обувь и даже белье покупала только мать, пока я однажды не признался, что меня раздражают детские принты на трусах. Это самое антисексуальное, что только можно придумать! Когда хочешь девушку, накидываешься, срываешь одежду... А там утята.

Кря–кря.

Теперь у Юли кружева, хотя это и стоило ей ссоры с матерью. Охренительные кружева, я когда их на ней вижу... представляю утят, чтобы хоть чуток продержаться.

Юлёк смотрит внимательно.

– О чем думаешь? – спрашивает строго.

– О твоем белье.

Она глаза закатывает и демонстративно обижается.

– Хватить врать! Ты за дуру меня держишь? Постоянно врешь, Матвей! То я снюсь тебе. То думаешь лишь обо мне! И онанируешь только лишь меня одну представляя!

Сглатываю.

– Да правда! – развожу руками. – Думаю о твоих стрингах, на тебе сегодня черные. А вчера были красные. Гадаю, какие будут завтра.

Она хмыкает.

– Это никак не проверишь.

– Просто поверь на слово.

Она остервенело кусает свою булку и делает глоток какао.

– О бабах чужих думаешь, что процентов.

– Блть, – вздыхаю и поднимаюсь со стула. Подхожу к окну. – Надо поспешить, а то встанем в пробку.

– Да, сейчас посуду помою и едем. Блин, я сегодня как бомжара буду, – оглядывает себя. – Но домой не поеду. Пусть папа остынет к вечеру, – округляет глаза, потом хмурится. – Как мы так–то! Забыли написать вчера. Он там в бешенстве.

О папе твоем я думал в последнюю очередь.

– Ему пора переставать впадать в бешенство, когда ты со мной.

– Матвей, ты ведь знаешь, что у него на карандаше. И сам ничего не делаешь, чтобы хоть как–то исправить ситуацию.

– Делаю. Тебе нужно чаще у меня оставаться, чтобы они привыкли. Да и всё.

– При Римме Владиславовне? Щас!

– Я думаю, она догадывается, что мальчик я взрослый. Я с ней говорил, она нормально.

– Я так не могу. Мне стыдно. Прости. Бли–ин, Матвей, не обижайся.

Юля подходит и обнимает. Заглядывает в глаза.

– Мне тебя не хватает, – говорю я. – Всё время. Вот таких ночей, как эта.

– Знаю, мне тебя тоже. Может, ты и прав. Дай мне немного времени, я решусь и скажу отцу, что буду иногда у тебя оставаться. Мои трусы сушатся на твоей батарее. Здесь есть моя зубная щетка, шампунь, полотенце... осталось чуть–чуть.

– Давай я поговорю с Виктором Арсеньевичем.

Она пугается и протестует.

– Нет–нет! Нетушки, вот этого точно не нужно. Всё будет, дай время. Я просто... не знаю, жить с парнем и его бабушкой. Это слишком.

– Куда я дену бабушку? Она пожилой человек, имей совесть! – шуточно укоряю ее. Юля хохочет, ударяет ладонью по моей груди.

– Нет! Бабушка, как раз, меня очень устраивает. Более чем. Юная девушка учится в универе на отлично и живет со строгой бабулей. Идеально. Не устраиваешь меня ты!

– Я?! Причалили.

– Не хочу превратиться в ту, что живет с парнями до свадьбы. Это как–то... не знаю. Не очень для моего резюме невесты. Хочешь регулярный секс, придумай что–нибудь, Матвей Андреевич.

– Возможно, я в процессе, – тяну флегматично. С парнями она жить собралась, ага, непременно.

– Чего? – она округляет глаза и хватает меня за руки. – Чего ты сейчас сказал?! В каком еще процессе?!

Смеюсь. Загадочно пожимаю плечами. Говорю быстро:

– Ладно, пора ехать, а то и правда опоздаем. Перестань дуть губы, а то точно никуда не поедем. Ты секси когда злишься.

– Тебя послушать, я всегда секси. Лжец.

В пятницу после учебы лечу на тренировку. Пока бегаю и убиваюсь на тренажерах, слушаю вовсе не рок, а лекции, который пропустил. Наверстываю. Ни одной секунды свободной. Юля перебарщивает в своей упрямой ответственности, но в чем–то она права: вылететь не вариант совсем. Как бы там ни было. Учеба дофига времени занимает, но фактор это важный.

Захар подходит к моей дорожке, держит в руке бутылку воды. Молча наблюдает с минуту, вытирая полотенцем лоб. А потом говорит:

– Ну че, едем? Готов?

Глава 18

– Во сколько ее привезут? – спрашиваю.

– К восьми должны. – Захар смотрит на часы, передергивает плечами. – Лучше раньше быть на месте, мало ли. Проконтролировать.

– Согласен. Блть, вот хоть убей, неспокойно мне. Он точно выплатит всё? – Выключаю дорожку и замедляю шаг, восстанавливая дыхание.

– Да хер знает, – морщится. – Должен. Давай не будем, если есть сомнения. Гоша поручился за чувака. Я за Гошу. А так... Можно над душой постоять, чтобы при нас погасил этот гребаный кредит. С битой в смысле постоять. – Он показывает пантомиму, как машет невидимой битой.

– Вариант, – усмехаюсь.

– Не знаю, что еще придумать. Но если мы откажемся, другие возьмутся точно. Там очередь из желающих. Ладно, че. Если кинет, найдем его. Он это понимает, мы это понимаем.

– Документы я все сфотал, где живет — знаю. У него дети, жена. Не должен кинуть.

– Ты меня уговариваешь или себя? Еще можно отказаться. Думай.

Думаю. С ночи только этим и занимаюсь. Поднять столько бабла за месяц... это то, что сейчас надо.

Рискованно, но если выгорит, будет хорошо. Зачем в это ввязывается Захар, я понятия не имею ни малейшего. С возможностями его папаши чувак может ничего не делать в принципе никогда. Обдолбаться и лежать на пляже. С другой стороны — так себе цель, да? А еще я не сомневаюсь, что такой способ времяпрепровождения он пробовал. И что–то ему не понравилось.

Полагаю, дело в азарте.

– Погнали. – Спрыгиваю на пол. Вынимаю наушники из ушей и кладу в карман.

– Вот теперь я сам сомневаюсь. Может, нахер? Поехали в «Лето», потусим. Лоджию снимем. Гоше скажу, что отбой. Пусть делает, что хочет с ней. Реально, мутно всё как–то.

Качаю головой. Чтобы столько тусить по клубам, нужно иметь горшочек с золотом, который варит двадцать четыре на семь. В реальной жизни по щучьему велению не получается. Ты либо работаешь, чтобы девушку в клуб сводить, либо не водишь ее в клуб. Вот только проблема, когда много работаешь, уже не до клубов. Замкнутый, сука, круг. А вокруг толпа фиксиков.

– Не, нельзя. Мне завтра к детям на праздник, нужно быть полностью трезвым. Ну и раз взялись, надо делать. Я настроился.

Захар мысли читает:

– Я угощаю, без проблем. Юльку твою позовем, если у тебя только на нее встает. Понял уже, что проблемы у тебя с этим делом и другими бабами.

Склоняю голову набок.

– Ха–ха. Ты мне в прошлый раз что сказал? Что всё под контролем, а телка эта мне на шею при Юле кинулась. Прекрасно было.

– Ну кто ж знал. Сорри. Матвей, деньги – это вообще не проблема. Ва–ще! Как пришли, так ушли. Похрену, никто их считать не будет. Ну ты же меня знаешь.

– Ты за рулем? Если нет, то на моей поедем.

– За рулем.

Мы идем в сторону раздевалки, Захар никак не заткнется:

– Блть! Мы же друзья! Ты сиротка, родаков нет, я понимаю. Если я говорю, что угощаю, значит, не жалко. И уж точно не накладно.

Он снова пытается купить себе друзей. По привычке, потому что иначе у него картина мира не складывается. Вот только со мной это не работает. Поначалу эта его потребность заплатить бесила ужасно, но со временем я примирился. Он так привык с раннего детства. Ему просто нужно делать скидку, как болезным. Ну и присматривать, чтобы не вляпался.

– Знаю, Захар. Спасибо большое, но за Юлю буду платить я, – объясняю очевидные вещи. – А не ты. И это не обсуждается.

– Ты ведь не думаешь, что я на бабу твою глаз положил? Потому что если да, мне это пздц неприятно. И деньги, что ты за коктейль тот перевел, меня обидели. Я пригласил, я угостил. Всё.

– Захар, если бы ты на нее виды имел, мы бы сейчас по–другому разговаривали. Она — моя девочка. Твою щедрость ценю, но не надо больше. Окей?

– Окей.

Расходимся в раздевалке. Сантехнику здесь починили, но сегодня снова что–то сломалась, поэтому душ выходит ледяной и особенно бодрящий.

Едем на двух машинах в сторону СТОшки, что расположена на краю города. Куда и должны вот–вот отбуксировать тачку, что я купил. На деньги Захара, разумеется. Вот такая схема. И нет, это не первая наша авантюра. Зато в перспективе самая прибыльной.

Бросаю взгляд в зеркало и вижу новенькую бэху Захара. Одна из машин его отца, которых у них целый гараж. Чем занимается его папаша — вопрос, который обсуждать не принято. Но эта деятельность занимает крайне энергозатратная. Потому что у Захара свободного времени еще больше, чем у меня, живущего с бабулей–одуванчиком.

Мы пересеклись впервые в августе перед первым курсом на отработке. Что–то там на территории универа мели и красили. Захар показался клоуном на понтах, и я решил держаться от долбаного мажорчика подальше. В первый же день он позвал всю группу в бар, накормил, напоил, а кого–то с потока даже поимел. Ходят, правда, легенды кого. Он каждый раз называет новое девчачье имя. Мне казалось, что я вижу его насквозь — пустой папенькин сынок. Пока не случилось следующее.

Юля не знает, но у меня в тумбочке лежит ее серебряный кулончик со знаком зодиака. Она купила его в десять лет на деньги, которые долго копила. Очень любила этот кулончик и никогда с ним не расставалась. Когда я ее впервые увидел, она была с ним. Блть, да она ассоциировалась у меня с этим украшением!

Когда мы учились в десятом классе, я его у нее... одолжил. Долго просил, уговаривал, шутил по этому поводу. В общем–то болтал больше для того, чтобы болтать. Кулон этот был мне без надобности. Наверное, мне просто хотелось, чтобы она доверила мне свою важную вещь, которую бы не доверила никому другому. Жажда стать для нее особенным иссушала. Позарез было надо, чтобы она выделяла меня среди всех остальных. Чтобы для меня в ее отношении не было никаких ограничений.

Юля отшучивалась и отнекивалась. А потом однажды повернулась ко мне спиной и подняла волосы.

– Снимай, – сказала весело. – Теперь он твой.

Я коснулся ее шеи. Наклонился и вдохнул запах волос и кожи, мозг поплыл сразу, сердце заколотилось, а внутри всё умерло.

Пальцы дрожали, когда расстегивал замочек на цепочке. Я любил Юлю абсолютно неадекватным безумным безграничным чувством. До сих пор не понял, зачем мне был нужен этот девчачий дешевый кулон. Страшно хотел себе какую–нибудь ее вещь, которую она отдаст мне добровольно.

Юля обмотала цепочку вокруг моего запястья правой руки, застегнула и сказала:

– Носи его всегда, хорошо? Каждый раз, когда будешь мыть руки или ну, онанировать, — будешь вспоминать меня. Понял?

Я рассмеялся. Но она строго посмотрела мне в глаза и сказала:

– Поклянись.

Я поднял ладонь и торжественно произнес:

– Клянусь!

Я носил цепочку–браслет на руке долго. И носил бы всю жизнь, если бы не одна пятница. Совершенно обычная. Я в очередной раз возвращался поздно вечером домой пешком. Срезал через дворы, было темно, фонари работали через одного. Холодно и безлюдно. Увидел компанию парней, слегка напрягся, но маршрут не сменил. Я местный и по своему району идти не боялся. Прятаться по углам не в моем стиле.

– Матвей?! – окликнул Богдан, узнав. – Какие люди! Сколько лет, сколько зим, брат!

Блть. Пришлось подойти поздороваться. Богдан был моим соседом да еще и старше на пару лет. Так уж сложилось, что после того, как родителей не стало, меня немного понесло не туда. И Богдан подвернулся под руку. Мы вместе прогуливали школу, бухали, дрались со всеми, кто не так посмотрит. Пока однажды не угнали тачку. Просто так, от скуки. Хотели покататься и вернуть. Менты засекли быстро. Богдан сбежал, а меня поймали, отвезли в обезьянник, избили, но это ладно. В ту ночь мужики из полиции популярно объяснили, что я к ним вернусь и не раз, и како

Глава 1

Одногруппник Костя смотрит так, что волнение по щекам бьет, и те пылать начинают.

Я впервые рядом с ним ощущаю смущение. Хотя стоит отметить: прежде мы время наедине не проводили.

А может, я вновь навыдумывала лишнего? Матвей, мой парень, с ума сходит от своей тупой, унизительной ревности! И меня заодно накручивает. По его мнению, все вокруг только и мечтают ко мне под юбку залезть. Больше заняться людям нечем. Бред и паранойя, навязанное чувство вины. Надеюсь, это осеннее обострение, которое закончится с первым снегом.

Костя тащит огромную маску от костюма и сумки с реквизитом. Я тоже маску сжимаю, мы от остановки идем в сторону моего дома. Погода чудесная: ни дождя, ни ветра. Болтаем обо всем подряд, обмениваемся впечатлениями.

– Так откуда ты все современные детские песенки знаешь? – подкалываю. – Ладно я уже два года работаю аниматором на праздниках, положено. Но ты-то свободный парень девятнадцати лет! Ты не обязан!

Костя смеется и закатывает глаза. Он веселый, а еще с ним оказалось легко общаться.

– Только из «Фиксиков». Они крутые и познавательные, – заключает значительно. – Только никому не рассказывай, окей?

Я не удерживаюсь и хохочу вслух.

– Вот откуда родом твои оценки при стремящемся к нулю уровне посещаемости. Фиксики!

– Не всем же быть ботаниками, – возвращает он подкол.

Костя у нас считается заядлым прогульщиком, лентяем и так далее по списку. С трудом закрывает сессии в числе последних. Его предложение помочь с реквизитом, а потом и выступить на дне рождения пятилетней Алёны было крайне неожиданным. Всегда казалось, что он по имени-то меня не помнит.

Сумки были неподъемными, и пришлось согласиться.

Потому что Матвей снова подвел и не приехал. А время поджимало.

Мы подходим к подъезду и останавливаемся. Где-то вдалеке лает собака. Голуби терзают брошенную у лавочки булку.

– Пришли, – сообщаю. – Еще раз спасибо, ты очень выручил.

Смотрим друг на друга. И я отвожу глаза. Потому что моя зараженная подозрительностью Матвея интуиция снова бьет тревогу. В животе пусто становится и как-то странно щекотно.

– Да не за что, – пожимает плечами Костя. – Обращайся. Мне понравилось. Я люблю детей. В моей семье их много.

– Деньги переведу вечером, в крайнем случае завтра. Половину, как договаривались.

– Мы не договаривались. Я помог просто так, по доброте душевной. Мне было не сложно. Ничего не нужно, Юль.

Я все равно переведу ему деньги, но слышать отказ приятно. Костя будто мысли читает и улыбается.

– Так не пойдет, – говорю строго. – Ева обычно не затягивает с выплатами, у нас с этим четко. Жди.

– Обижаешь, – тянет он.

– Не обсуждается.

Мы с Матвеем давно подрабатываем аниматорами по выходным и в праздники. Поет Мот так себе, но дети его обожают за врожденную харизму. Если бы он еще держал обещания.

В прошлый раз мне пришлось справляться одной с тринадцатью пятилетками. Я выползла из детской комнаты мокрая, как после бани. С квадратной головой и желанием придушить своего бойфренда.

– Ладно, – нехотя соглашается Костя. – Но тогда вместе их потратим. Как насчет выпить кофе где-нибудь поблизости? Или кино?

Я показываю ему внушительную маску Симки.

– В другой раз.

– Уверена? Мне совсем нечего делать. Суббота, вечер. Соглашайся, просто поболтаем. Ничего такого.

Костя склоняет голову набок и выглядит при этом крайне милым и каким-то… уязвимым, что ли. Я вновь неловко смеюсь, будто меня щекочут. Потом случайно перевожу взгляд на свой дом. Ничего особенного, обычная пятнадцатиэтажка, уходящая в небо. Окно бабы Нины открыто на проветривание. А потом я замечаю у подъезда, в тени деревьев, знакомую фигуру. И холодею.

Ненавязчивая щекотка исчезает мгновенно. Вместо нее под кожу иглы ужаса впиваются. Я застываю, как пойманная на вранье семилетка!

Следом окатывает волной возмущения. Сжимаю зубы. Я бы и пальцы в кулаки сжала, если бы не держала эту огромную оранжевую маску!

Да что он себе позволяет?!

Матвей отрывается от дерева и вальяжно идет к нам. Пялится исподлобья, руки в карманах. Губы сжаты, взгляд взбешенный.

Костя напрягается.

Матвей не спешит. Ему достаточно того, что его заметили, и он упивается впечатлением, которое производит. Морозец, что по коже прокатывается, сковывает. Холод – это про одиночество. И мне сейчас одиноко.

– Не помешал? – бросает Матвей, подходя еще ближе.

Останавливается рядом со мной и вскидывает подбородок, смотрит в глаза Косте. Я пораженно головой качаю.

– Вы ведь знакомы? Матвей, Костя помог мне с работой.

Пока тебя непонятно где и С КЕМ носило!

– Именно. Привет. Руки заняты, а то бы пожал, – произносит Костя.

– А я бы нет. Привет.

Я взрываюсь злостью! Внутри, клянусь, маленькая термоядерная реакция, высвобождающая энергию. В данный момент – разрушительную.

– Матвей, пожалуйста, – одергиваю. – Не нужно.

– Мне уйти? – спрашивает он. Опаляет недовольством.

Хочется рявкнуть: «Да!» Впервые, наверное, за все время, что знаю его. Та часть меня, что отвечает за здравый смысл, трубит: «Не при Косте!»

Как бы там ни было, нельзя вмешивать в наши отношения третьего.

Отношения с невыносимым, бесящим, убийственно ревнивым парнем! По совместительству – моим самым любимым человеком.

Губы сжимаю и мысленно считаю до пяти.

– Тебе и правда лучше пройтись и остыть, – советует Костя. – Я всего лишь помог Юльчику с реквизитом. Юль, какой подъезд?

Я превращаюсь в солнце. Внутри звезды беспощадный синтез тоннами преобразует водород в гелий. Я горячая как ад. Рука срабатывает быстрее мозга. Прижимаю ее к груди Матвея.

– Кость, дальше мы сами, – выдаю на одном дыхании. – Спасибо тебе еще раз большущее! Деньги пришлю, как только Ева переведет.

– Спасибо, Костя, – произносит Матвей довольно высокомерно. Смотрит в упор.

Нестерпимо хочется его треснуть! Вот чего он такой?! Я настолько возмущена, что не сразу замечаю, как умудряюсь держать маску одной рукой. Она не тяжелая, но объемная.

– Уверена? – Костя слегка прищуривается, явно опасаясь оставлять меня с Мотом.

А тот делает это специально! Переводит на меня глаза и вопросительно приподнимает бровь. Провоцирует. Ищет повод для ссоры.

Я выдерживаю взгляд и выдаю:

– Абсолютно.

Мы с Матвеем смотрим друг на друга. Его темно-карие глаза – горький шоколад. В них всегда много горечи. Обычно я знаю, как их смягчить. Превратить в теплое сладкое какао.

– Окей, – соглашается Костя.

Вручает маску Нолика и пакеты с реквизитом Матвею. После чего наконец уходит. Лишь тогда я облегченно выдыхаю.

Мы идем к подъезду. Молча.

От Матвея волнами исходит негатив. Но мне тоже есть что высказать.

Теперь-то мы наедине остались. Можно.

Глава 2

Заходим в подъезд. Матвей первым, я дверью хлопаю, чтобы не думал, будто всё в порядке. Сцена, что он устроил, была поистине чудовищной!

Матвей усмехается. И не думает.

Четвертый год вместе! Кажется, я изучила этого человека вдоль и поперек, знаю как облупленного! Но каждый раз этот упрямый, невыносимый монстр находит чем задеть!

– Как прошел праздник? – спрашивает, нажимая копку лифта.

– Двенадцать детей и я. Угадай с трех раз, как он прошел!

– Попытка номер один, – чеканит слова Матвей.

Вкус горького шоколада растекается на языке.

– Ты была не одна. Судя по фото фирмы «Веселье в каждый дом». Поэтому все прошло бодро. Угадал с первого раза?

– Бинго! – выпаливаю я, вмиг меняя тактику и переобуваясь. – Праздник прошел просто прекрасно. Лучше, чем когда-либо.

Его плечи дергаются. Матвей отворачивается.

Двери разъезжаются, мы заходим в пустую кабину. Поднимаемся. В руках эти маски здоровые. Сколько раз мы вот так же возвращались после выступлений? Уставшие, довольные. Не счесть. Сумки в руках мешали обниматься. А вот губы были свободными, губам ничего не мешало. Сердечко билось о ребра, и казалось, не выдержит напряжения момента. Мы мчались с безумной скоростью в этом стареньком лифте. Вообще, время с Матвеем неслось ракетой, все три с половиной года на одном дыхании.

– Так, может, тебе всегда теперь работать с Костей? – выдает он с показушным участием.

Я учусь в техническом вузе на факультете нефти и газа. У нас в группе четыре девочки и шестнадцать мальчиков. Матвею не нравятся все девятнадцать человек.

– Может быть. Он знает все песни, представь. Наизусть. И попадает в ноты.

Мы смотрим друг на друга. Волоски на коже поднимаются, пульс частит. Я вне себя от тупости ситуации, в которой мы оказались!

– Уверена? – Матвей вздергивает бровь. Кривая улыбка растягивает его губы.

Закатываю глаза.

– Где ты был?

– Опоздал на автобус, потом летел в такси. Я же написал. Машина сейчас у брата, без нее туго.

– А до этого? Твоя учеба в час закончилась.

– Дела были.

– С Захаром опять? У тебя всегда находятся дела поважнее меня. К чему бы это?

– У меня дела поважнее? – делано ахает он. Глаза округляет. – Вот оно что! А ты, значит, меня на первое место всегда ставишь?

Лифт останавливается. Мы ехали, по ощущениям, целый час. Подмышки вспотели от стресса.

– Именно! – рявкаю я. Слезы на глаза выступают от несправедливости! Вылетаю на лестничную площадку. – Так и есть! Дура!

Достаю ключи, открываю дверь.

Матвей тоже заходит в квартиру. Пахнет пиццей, папа готовил, наверное. Мама должна прийти с работы ближе к семи. Дома никого.

Я разуваюсь и иду в свою комнату.

Матвей следом. Открываю шкаф, в котором храню костюмы.

– Надо бы, может, продезинфицировать? – усмехается Матвей, рассматривая синюю маску. – Мало ли чем он болеет? Туберкулез, например. Заразная шутка, говорю как медик.

– Прекрати. – Я забираю маску и кладу в шкаф. – Ты ведешь себя невыносимо! Сам опоздал и сам же обвиняешь. И нет, Костя ничем не болеет. Он очень мне помог.

– Я ни в чем тебя не обвиняю.

Матвей тянется к верхней полке и достает из коробки с бельем розовые стринги. Накручивает на палец. Я тут же вырываю из рук свою вещь, закидываю обратно и закрываю дверцу.

Он скрещивает руки на груди. Глядит враждебно. Мои психи ему не нравятся.

Сердце барабанит боевой марш.

– Ты сегодня чем заряжен? Холостыми или боевыми? – спрашиваю наконец. – Потому что если боевыми, то я не готова морально.

Напряженная атмосфера лопается как передутый воздушный шар.

Это наше с Матвеем правило. Мы оба вспыльчивые, но при этом оба… просто безумно друг в друга влюбленные. И чтобы не ранить, придумали правило: перед каждой ссорой предупреждать, какие сегодня патроны.

Холостые – будет не больно.

Боевые – готовься к обороне как следует. Пленных не берут.

Матвей мешкает секунду. Он всегда выбирает холостые, когда я спрашиваю таким тоном. Даже если настроен агрессивно, перезаряжает обойму на лету.

Смотрит на меня. Темный шоколад в любимых глазах плавится. Матвей опускает руки вдоль тела.

– Холостыми, Рай.

Он чуть отводит глаза в сторону, будто смущение почувствовал. Моя душа взъерошенной райской птичкой к нему летит. Обнять за шею, зацеловать щеки. Найти губы. Утешить.

Потом я вспоминаю, как он прятался в кустах и следил! Наблюдал, ждал чего-то! Видимо, проверял, изменяю ему или нет!

От возмущения слезы выступают. Господи! Я ему всё! Всю себя! Всё прощаю, три с половиной года только им живу! Люблю каждой клеточкой! Ни одного повода не давала в себе сомневаться. А ему мало!

Несправедливость такой силы, что устоять невозможно.

– И долго ты следил за нами с Костей? – Наступает моя очередь скрещивать руки.

– Я не следил.

– Прятался и следил! Знаешь, я уже почти не сомневаюсь, что у тебя кто-то есть. Потому что… – Выхожу в центр комнаты и начинаю демонстративно загибать пальцы, – во-первых, ты постоянно где-то пропадаешь и не рассказываешь где! Во-вторых, адски ревнуют те, у кого рыльце в пушку. В-третьих, ты будто специально провоцируешь ссоры! Если тебе нужна свобода, так и скажи.

– Поссориться сейчас пытаешься именно ты.

– Меня взбесило, что ты следил за мной!

– Интересно почему? Если скрывать нечего.

– С тех пор как ты начал с этим Захаром общаться, стал… – Осекаюсь.

– Кем?

– Невыносимым!

– А что собиралась-то сказать изначально, Рай?

– Ты меня снова подвел. И ведешь себя, будто я виновата. – Отворачиваюсь к окну. Ожесточенно любуюсь соседним домом.

– Да вы полчаса пялились друг на друга! Чуть щеки не треснули от улыбок. Еще немного, и он бы сосаться полез. Убил бы.

– Боже! – Я всплескиваю руками и начинаю метаться по комнате.

– Юль, Юлёк… – Мот пытается поймать, – в чем-то ты взрослая, а в чем-то совсем наивняк. Не видишь, как на тебя смотрят? Ты даже не представляешь, что у парней в голове при этом.

Ревность рвет на части. Отталкиваю. Дерусь. Кричу:

– По себе судишь?!

– Че?!

– Если ты на девок пялишься и думаешь всякое, не значит, что все так.

– Костя твой не такой, да?

Он не мой, придурок! Это ты мой! Только ты один!

– Не такой, – вырывается.

Мы смотрим друг на друга. Теплого какао сегодня не будет.

Ледяные глаза прищуриваются. Холод – это про резкую боль.

Мы рядом, но между нами миллиарды световых лет недопонимания и бессмысленной лжи.

– Не вздумай ему что-то сделать, Матвей. Если я узнаю, мы…

– Что мы? – перебивает он.

– Расстанемся.

– Ты меня бросишь из-за него? Вот как, Рай?

– Если ты ему навредишь – да. Он ничего плохого никому не сделал. Мне – тем более.

– Только хорошее?

Хватит цепляться к словам!

– Только хорошее.

Матвей дергается. По волосам рукой проводит и головой качает. Потом на меня смотрит.

Поднимает вверх ладони, словно сдаваясь. И идет в сторону выхода.

О боже! Ну что за дурачина!

– С тех пор как ты связался с этими пацанами, ведешь себя как полный кретин! – начитываю ему нотации, не отставая ни на шаг. Он что, правда сейчас уйдет и оставит меня одну в субботу вечером?! Столько планов было! – Они тебя настраивают против меня! Науськивают. А ты ведешься! Во всех видишь угрозу! И это не просто секция по боксу, это какая-то… секта слабоумных! Они там все мозги себе выбили! И тебе по ходу.

Матвей начинает обуваться. Напяливает кроссовку. Сердце колотится на разрыв.

Он зовет меня райской птичкой. Сколько раз повторяла, что это обычные воробьи с цветными перьями. Нет же.

– Если уйдешь, можешь не звонить мне никогда. Можешь вообще забыть о моем существовании.

Он шнурует вторую кроссовку. Бессердечный! Приехал, чтобы поругаться. И поругался! Возмущение паром из ушей идет.

– Вижу, ты добился своего. Что мне прикажешь делать? Позвонить Косте? Ты думаешь, я буду одна сидеть дома в субботу вечером?

Матвей поднимает глаза. Разрывает от желания побить его и сжать в объятиях.

– У тебя сегодня боевые, Рай, – выдавливает он.

Открывает дверь и выходит на лестничную площадку.

– Ты свой выбор сделал! – кричу я вслед.

Дверь захлопываю и спиной к ней прижимаюсь.

Трясет.

Глава 3

От эмоций трясет.

Я просто не могу с этим справиться!

Кажется, будто сердце из груди вырвали, там дыра осталась. Ну как можно быть таким невыносимым и одновременно важным?!

Ведь тоже боль чувствует. Про боевые сказал – значит, за живое задело. Не захотел мириться, объяснять. Ушел.

Я вроде как… победила, да?

Ни радости, ни удовлетворения. Никаких счастливых глаз напротив, цвета любимого какао. Никакой горечи на языке, вкуса привычного шоколада.

Пульс долбит.

Закрываю лицо руками. Что с нами случилось? В школе было так легко и просто! Мы в соседних учились, пять минут пешком. Оба знали, чего хотели. Мечтали о поступлении. Посещали одни и те же занятия, секции. Каждую свободную минуту вместе проводили! Счастливей меня было не найти. Потом он поступил в мед, а я… не прошла по баллам. Это был конец света, если углубляться в воспоминания. Звезда внутри потухла, я умереть хотела. Но Матвей был рядом и помог не пасть духом. Выбрала другой вуз, тоже отличный. А потом отношения начали портиться. Буквально с первого сентября прошлого года.

Родители столько раз говорили, что школьная любовь завянет в универе. Может, так и случилось? Все нервы вымотал. Невозможный, упрямый!

На лестничной площадке слышатся шаги. Сжавшиеся в комочек чувства взрываются цветами радости.

Вернулся! Не выдержал, хороший мой! Я его сейчас заобнимаю до смерти, потом поколочу, конечно, закусаю до крови, после зацелую! А позже мы поговорим!

Да не нужен мне ни Костя, ни кто другой! Ну как можно быть таким непонятливым?!

Я вскакиваю на ноги, распахиваю дверь… и мрачнею.

– А, это ты, – едва удается скрыть разочарование в голосе.

– И я тебя рад видеть, любимая единственная дочь! – весело подшучивает отец.

Палюсь, видимо. Беру себя в руки и улыбаюсь.

– Прости. Устала. Трудный день.

Я иду в ванную, чтобы умыться и немного прийти в себя. Папа что-то напевает в кухне.

– Юля, беги ужинать! Пицца само то вышла.

Натягиваю приветливую улыбку и сажусь за стол.

– Спасибо, пап… ого, вот это кусок! Спасибо. Эм. Я столько не съем.

– Лопай, тощая как палка.

– Я не тощая. Я… нормальная.

Опускаю глаза.

– Ну да.

Дальше мы едим. Вот только вкус радости не приносит. Аппетита нет, хотя еще недавно казалось, что слона съем. На душе тоскливо. Я ждала выходные. У Матвея с первых дней сентября адовая нагрузка. Еще эта секция, на которую он постоянно ходит… Совсем его не вижу. Обида горло сдавливает. Выходные ждешь-ждешь, как день рождения, как Новый год! Они наступают – и вот, пожалуйста. Разругались в пух и прах!

Я часто моргаю, прогоняя слезы. Папа же, напротив, пребывает в прекрасном расположении духа.

– Какие планы на вечер? – спрашивает он. – Пойдешь куда-нибудь?

– Настроения что-то нет.

– И кажется, я знаю почему, – заключает папа. Смотрит пристально.

Мой взгляд в тарелку впивается, считаю мысленно до трех.

Матвея я себе отстояла. Родители были категорически против. Во-первых, нечего так рано встречаться с мальчиками. Нам по пятнадцать было, когда мы познакомились: ходили в одну и ту же частную школу для? подготовки к экзаменам. Наша учительница по химии потом вышла замуж за старшего брата Матвея. Приятная и умная девушка. Мы прекрасно ладим.

Отцу не нравилось все. Ни сам Матвей, ни то, что он живет с бабушкой, которая излишне добрая и очевидно не способна сдержать буйный нрав внука. Когда Матвею было тринадцать, его родители погибли в автокатастрофе, с тех пор он сам себе предоставлен.

Даже литовская фамилия Матвея – Адомайтис – отца изрядно раздражала. Он до сих пор притворяется, будто не может выговорить. И постоянно коверкает, особенно при Моте.

Тот в ответ губы поджимает, молчит. И я каждый раз молюсь, чтобы не сорвался и не было ссоры.

Сколько было разговоров! Промывали мозги день за днем, выискивая самое плохое про Матвея, преувеличивали, навязывали. Кучу раз я, накрученная до предела, пыталась порвать с ним. И каждый раз после такой встречи возвращалась домой счастливая до неба. Губы горели от поцелуев, а на языке был вкус горького шоколада.

Брат Матвея, Павел – успешный хирург в известной офтальмологической клинике. Сам Матвей тоже умный, талантливый и находчивый. Он бы мог поступить в Питер и уехать туда учиться (о чем мечтал мой отец), но остался. Ради меня, которую никуда родители не отпустили бы ни за что на свете.

Вообще, отцу на меня грех жаловаться: никогда проблем не было. Только Матвей. Единственный момент, где не допустимы компромиссы.

И мне его разрешили. Встречаться с ним. В соответствии со строгим расписанием, конечно. И у отца на глазах. Они думали, мы долго не протянем.

– Ты о чем это? – спрашиваю будто недоуменно.

– О погоде, – отвечает папа. – Осень на дворе, алле. Многие этим подавлены.

– Точно. Лето закончилось слишком быстро, – выдыхаю я облегченно. Лучше уж об осени.

– Или дело в одном молодом человеке, который пулей вылетел из нашего подъезда, когда я шел домой.

– Ой! – вздрагиваю.

– Юля, мне кажется, он был обдолбанным.

– Папа! – Я вскидываю руки. – Да сколько можно? Не наркоман он!

– Тогда что случилось? Вы опять поссорились? Это в который раз за месяц? Двадцать седьмой?

– Не сильно-то и поссорились. Так, пустяки.

Я округляю глаза, вспоминая, как орала, чтобы Матвей никогда больше не приходил. Фух.

– Что он сделал? Я должен знать.

– Да ничего он не сделал. Из-за ерунды поцапались. Он что-то взвинченный.

– Или накуренный. Юль, посмотри на меня.

Строгость в голосе отца заставляет послушаться.

– Он тебя не тронул?

Поначалу не понимаю, о чем речь. А потом понимаю и пугаюсь!

– В смысле, не бил ли Матвей меня? Пап, ты чего? Он никогда! Я тысячу раз говорила. Он скорее себе руку оторвет, чем меня обидит.

Но отец продолжает внимательно смотреть, словно пытаясь прочитать самое сокровенное. И я совершенно несвоевременно краснею.

– Я за вами обоими слежу.

– Он хороший. Спасибо, пап. Все было вкусно.

Целую отца в щеку и начинаю убирать со стола, мыть посуду. Чувствую пристальный взгляд.

Самое сложное – это, конечно, ссориться с Матвеем. Ни нагрузка по учебе, ни прочие проблемы… ничего с этим не сравнится! Дома приходится держать лицо и делать вид, что всё в порядке. А поддержки в виде Матвея нет.

Если признаться честно, больше всего на свете я не люблю с ним ссориться.

Щелкает дверной замок. Мама с работы.

Теперь главное, чтобы они не объединились вновь против меня. Делаю нечеловеческое усилие и улыбаюсь беспечно.

Мама заходит в кухню, они с папой обмениваются многозначительными взглядами.

О нет. Он ей уже написал в эсэмэске!

Домыв посуду под обсуждение внешних признаков наркомана, что проявляются у сына маминой коллеги, которого, разумеется, не существует и которого нужно вдруг, совершенно случайно, обсудить вот прямо сейчас, я спешу к себе в комнату.

Беру телефон и пишу Любе:

«Привет! Что делаешь? Может, погуляем где-нибудь? У меня тут зад павиана».

Это наше кодовое слово. В смысле: в жизни полная хрень и срочно нужна поддержка.

«Что случилось?! Сегодня суббота, я думала, ты с Матвеем трахаешься».

«Боже, Любаш!!»

«Ну да, вы ведь только целуетесь. Забыла. Так что произошло?»

«Потом расскажу. При встрече».

«Я-я-ясно. Мы с друзьями на набережной, приезжай».

«Скоро буду».

Глава 4

Матвей

Воздух сюрреалистически неподвижен и прозрачен. Каждый вдох дается с усилием, поэтому приходится идти быстро. Бежать. Чтобы хоть что-то. Дышать хоть как-то.

Мир нарисованный, искусственный, враждебный. А жить хочется в настоящем.

Это ж надо так разругаться! С добром же ехал. Сука!

Взвинченность усиливается длительным воздержанием. Не то чтобы это было сверхважно и кардинально влияло на качество жизни, но планы я строил конкретные, и сейчас они обломались. Не та ситуация, когда можно отшутиться про юношескую беспощадную мастурбацию. Когда мы ссоримся – иначе всё. Проблема в том, что кувыркаемся мы всё меньше, а ссоримся – чаще.

Телефон вибрирует в кармане. Я вздрагиваю. Не буду брать. Наорать хочется на нее. Объяснить, блть, что думать нужно учиться! Головой своей славной! Прежде чем рот открывать и нести чушь всякую. Мелкая избалованная выдра!

Передергивает. Мною и избалованная. Уж точно не родителями.

Перед глазами картинки, как Юля смеется над тупыми шутками этого еблана. А он смотрит на нее, как на десерт. Была бы ложка – сожрал бы. Перед глазами темнеет, кожа вспыхивает вместе с одеждой и сгорает мгновенно. До костей.

Это все, что нужно знать о любви, прежде чем ею начать заниматься. Вот так вот будет. Сгорите заживо.

Я хватаю мобильный и тупо пялюсь в экран.

«Захар».

Ожидаемо. Юля Райденко – девица гордая, первой не позвонит. Веселит лишь одно: что и никому другому она тоже не позвонит никогда. Будет сидеть и дуться до скончания времен. Натура такая. Выдринская.

Подношу телефон к уху и рявкаю:

– Что надо?

– Какие нервы! Ты че там, е*ешься? – хохот в ответ.

– Да, а что? – парирую я.

– Звоню сказать, что Артур лег, как только ты ушел. Ну и узнать, успел ты к цыпе своей или нет. Успел, круть. Стало быть?

Хотел успеть. Бежал. Парней подвел, оставил на соревнованиях. От нашего клуба чувак выступал. Лег он, значит. Жалко.

Я летел сломя голову. На автобус опоздал, пришлось такси взять. Херова туча денег. Пока ехал, в соцсети прямым включением наслаждался (в кавычках), как весело на этом празднике. Без меня.

По-человечески попросил Юлю подождать, пообещал, что помогу. Так нет же! Как на место прибыл, Юли уже и след простыл. Сообщение мое так и висит в непрочитанных. Я к ней домой пулей. На том автобусе домчал, что напрямую идет, но зато пять остановок не доезжает. До подъезда снова бежал. Решил отдышаться минуту: ее отец на меня всегда плохо реагирует, перед встречей с ним нужно в себя прийти. Смотрю – идут. Фиксики. Вот только за руки не держатся, спасибо маскам объемным.

Наверное, десять минут подождать было невыносимо, пока я доберусь?

Не знаю, с чем сравнить ощущения. Психологи заявят, что нельзя другого человека считать своей собственностью. А своей жизнью – можно? Своим домом, своим Раем? И когда на твоих глазах твой дом кто-то себе присвоить пытается. Как среагируешь?

Иногда кажется, что кроме Юли у меня никого нет. Да никого и не надо.

– Понял. Обидно, что лег.

Насчет остального молчу. Не признаваться же, что Юля кинула меня. Что на улице стою и понятия не имею, что делать.

Вот так вдруг. Мир замирает, я оглядываю его в каком-то тупом ступоре. Она меня бросила. Серьезно?

– Да ничего, переживет. Решили у меня собраться и поддержать его. Подъедешь?

– Почему у тебя?

– Родители на даче. Так что? Юльку бери. Мы для нее газировку купили.

– Она не поедет.

Не видит смысла в общении с этой компанией. Даже если прошу потерпеть.

– Приезжай один. Если надумаешь, то давай. Мы ждем.

Обычно я говорю всегда «нет». Обычно планы на субботу – это Юля.

Юля-Юля-Юлечка. Простыни под нами смятые, горячие. Ее голые плечи, доступные для поцелуев грудь и живот. При мысли, что это сокровище кто-то другой увидит, в горле натуральным образом пересыхает. Как это работает физиологически, хрен разберешь, да и по фигу. Важно то, что я вякнуть ничего не могу. Прокашливаюсь.

– Может, и подъеду. Позже.

– Давай-давай. Не прогибайся под бабские хотелки. Молодой еще, здоровый, буйный.

– Ага.

Забегаю в первый попавшийся автобус, оплачиваю, плюхаюсь на последнее сиденье. Наушники в ушах, взгляд вдаль.

До Захара минут двадцать отсюда. Посижу немного, поболтаем о жизни. Воскресенье перетерплю как-то. В понедельник после учебы сразу в больницу, где подрабатываю. На сутки. Потом опять учеба. Потом спать.

Занять себя максимально плотно, чтобы не двинуться от ревности.

Киваю. Похоже на план.

Музыку слышно уже на первом этаже новой элитной десятиэтажки, а едва я захожу в квартиру Захара, сразу понимаю: поболтать о жизни не получится. Народу – тьма. Смех, слезы, крики, кто-то по углам сосется. У Захара всегда весело. Рай утверждает, что из этой квартиры, не подхватив триппер, не выйти. Что ж, рискнем.

Захар встречает у входа, через секунду в руке оказывается открытая бутылка пива.

– До дна! – кричат парни. – Иначе не пустим!

Выпиваю почти залпом. Холодное, то что надо. Оглядываю гостиную и чувствую, что настроение значительно улучшается.

– Зря тебя Юля отпустила одного. – кричит в ухо Захар и хлопает меня по плечу. – Сегодня с нами столько девчонок… пришли поддержать, – усмехается он и закатывает глаза. А потом подходит к колонке, убавляет звук и орет: – Минута внимания! Знакомьтесь! Кто еще не в курсе? Матвей – охрененный чувак. Умный как Пирогов, красивый как бог, богатый как тварь. Будущий педиатр. Категорически рекомендую.

– Педиатр? – смеюсь я. Впрочем, с остальным решаю не спорить.

Снисходительно кланяюсь навстречу бурным аплодисментам. Богатая тварь сегодня опоздал на автобус и упустил подружку.

– Все, что касается детей, на девчонок действует убийственно. Мы все тут педиатры. По крайней мере, до утра, – заверяет Захар вполголоса, вновь врубив музыку. – Ни в чем себе не отказывай. На втором этаже есть свободные спальни. Мамка клининг заказала на среду. Не будем лишать фирму работы.

Клининг. Вау. Медлю. Это что же делать надо, чтобы потом спецфирма отмывала? Ощущаю укол смущения, так как с лету придумать не удается.

– Я один. Юля не смогла приехать, – поясняю, что спальни мне без надобности. И, хм, клининг.

– А я тебе не про Юлю.

Эта идея как-то неожиданно шокирует. Потому что одно дело – думать, что тебя бросили и ты свободен как ветер, стоя на улице. И другое – осознать сей факт здесь, среди толпы пьяных телок, когда до свободных спален рукой подать.

Хе-хе. Организм неуместно бурно реагирует напряжением. Я качаю головой. Беру вторую бутылку пива из ящика, открываю. Делаю два больших глотка.

– Я ненадолго, – ставлю перед фактом Захара. – Учить много.

– Никто не узнает, Дом. Любым отношениям нужны новые эмоциональные вливания. Ничто так не укрепляет брак, как редкий охренительный левак! Узнаешь новые фишечки, всем в плюс.

– Ху*шечки.

Фишечки в постели – это, бесспорно, хорошо. Но вот что, если Юля узнает, что не в интернете их вычитал? Эта мысль оказывается раскаленным до тысячи градусов куском металла, я мгновенно отказываюсь от нее и роняю в никуда.

– Она мне голову отвертит, – отмахиваюсь. – Я, пожалуй, еще поживу.

– Это ты педиатр? – Рядом оказывается темноволосая девица с губами-бантиками. – Вау. Любишь детей? Ты, наверное, очень терпеливый.

– Обожает, – заверяет Захар. – А еще он обожает красоток. Матвей, это Инга. Она фитнес-тренер. Помимо педиатрии, Матвей увлекается логопедией. Учит всех желающих выговаривать свою фамилию: Адомайтис.

– Как?! – удивляется она. – Повтори-ка! Адом… что?!

Глава 5

Захар многозначительно кивает и отходит к другим гостям.

– Привет, – говорю я. – Можно просто Дом. Можно не напрягать язык.

– Я обожаю напрягать язык. Не переживай по этому поводу.

Мы смотрим друг на друга. Вот так легко?

– Как, говоришь, тебя зовут?

Двумя часами позднее мы сидим на лоджии толпой. Я, Захар и еще три девчонки. Музыка здесь тише. В венах плещется коктейль из смеси скуки, похоти, обиды и раздражения. Два часа жизни уплыли в никуда. При моем-то графике.

Верчу в руках телефон, вполуха слушая разговоры. Всеми фибрами души я бы предпочел лежать с Юлей в койке. Время, проведенное между ее ног, никогда не воспринимается как потраченное впустую. Достойных альтернатив для него нет и не было. В некоторые дни кажется, это единственное, чем бы я действительно хотел в жизни заниматься. Хобби.

Открываю социальную сеть.

– А кто-нибудь знает, зачем человеку нужны волосы? – вдруг спрашивает Инга.

Я перевожу на нее изумленный взгляд.

– Я задумалась об этом в прошлый раз, когда сидела в салоне. Мы рассуждали с парикмахером. Столько денег и времени уходит на уход. – Инга пропускает свои длинные блестящие волосы сквозь пальцы. – Но ведь в древности не было возможности за ними ухаживать. Откуда природе было знать, что в двадцать первом веке изобретут бальзамы?

– Мой папа бреет голову наголо, – встревает ее подружка. – Можно жить и без волос сколько угодно.

Захар ржет над ними до слез. Он пьяный в хлам.

– Представь древние времена. Бежишь по лесу, убегаешь от волка… – начинает эмоционально Инга. Ее зрачки чуть расширены.

– Саблезубого тигра или динозавра, – включается Захар с энтузиазмом. Одна из девиц сидит у него на коленях и ставит засос на шее. – Трицератопса, например.

– Да! Захар, точно! От трицератопса! Динозавры, они огромные же были! Бедные наши предки. Так вот, бежишь, волосы путаются, за ветки цепляются! Если бы естественный отбор и правда существовал, выжили бы только лысые. Как папа Люси. Поэтому лично мое мнение: хрень это все.

– Логично, – лицемерно заверяет Захар. – Я смотрю, ты шаришь в эволюции.

– Много читаю.

Это невыносимо. Захожу в сторис и застываю с телефоном в руке. Юля не дома, оказывается. На набережной гуляет. Фотки постит. Видимо, для меня. Потому что, если бы хотела – таскалась бы по ночи тайно. Но нет, надо чтобы я узнал непременно.

В ушах шуметь начинает от возмущения. До скрипа сжимаю челюсти. Отправляю реакцию: огонь.

Огонь. Огонь. Огонь!

Спалить к херам всё!

Юля их лайкает, реакции мои. Моментально. Говорю же, ждала. Выдра.

«Я свободен, всё?» – пишу ей.

Рядом стоит стакан с виски. Пиво закончилось. Отхлебываю. Морщусь.

«А что?» – отвечает.

Вдох-выдох.

– Инга, иди сюда, – зову я. – Давай сфотаемся.

– Зачем? – хихикает она.

– Ты красивая. На память. Расскажу, зачем нам столько волос на башке.

– Заманчиво, – пожимает она плечами. – Ты тоже читал про эволюцию? У нас много общего.

Плюхается в объятия, закидывает на меня ногу. Реакция не заставляет себя долго ждать и отзывается напряжением. Непривычно обнимать другую девушку. Запах чужой. Всё не так.

Я думаю об отце Юли – это самое лучшее средство, чтобы сбить возбуждение. Любой силы и в любой ситуации.

Вдох-выдох.

Улыбаюсь. Делаю селфи.

Пишу подпись к фотографии:

«Я могу делать, что захочу?»

Заношу палец над кнопкой «отправить».

Мешкаю. Инга тянется и целует в щеку, в шею. Касается губами, языком. Дрожь по телу. Я на мгновение замираю, больно сладко, а потом понимаю, что она собирается углубить поцелуй, оставив след! Ужас пронизывает насквозь, аж в пот швыряет. Резко отшатываюсь. Такое я не объясню.

И… случайно нажимаю «отправить». Твою мать!

Тут же жалею. Хочу удалить и спьяну тычу не туда, выбрав «Удалить только у себя».

Ка-пец!

Вспышка злорадства успокаивает: так Юле и надо.

– Ты чего? – слышу я голос слева.

Инга обнимает за шею. На телефон падает сообщение:

«Если ты меня не любишь и никогда не любил, то делай что хочешь».

Перечитываю три раза подряд.

Настроение обрушивается вниз. Никогда не любил? Не люблю?

Я действительно могу делать, что хочу. И скорее всего, об этом никто не узнает, кроме меня самого.

Прочищаю горло.

– Инга, в древности твои волосы не развевались бы как флаг по ветру. Они бы с детства свалялись в крепкий колтун, который бы шапкой защищал голову от переохлаждения и ударов. Природой волосы нам даны не для красоты.

– Ну что за душнила! – вздыхает Захар.

Встаю:

– Мне пора.

– Что-то не так? – пугается Инга.

Под возмущенные крики и протесты я иду к выходу. Трогаю шею, вытираю чужую слюну.

Захар догоняет уже у двери.

– Давай провожу. Вы че, поругались со своей? Или Инга не понравилась? Она нормальная абсолютно, веселая девчонка. Проблем не будет.

– Понравилась. Симпатичная. Просто не хочу. В смысле хочу, конечно. Но не буду.

Юля говорила, что у нас всё по-особенному. Что больше ни у одной пары нет такой близости. Даже если я трахну другую и никто об этом не узнает, особенность исчезнет.

Возможно, я последний дебил, раз верю в это. Сам не знаю, во что верить. Если бы Рай дождалась меня у детского центра, мы бы провели эту субботу вместе. Я бы лежал между ее ног и облизывал ее язык своим. Жар внизу живота опаляет, аж яйца поджимаются. Все было бы нормально. Я бы ни о чем таком не задумывался.

– Как знаешь, – говорит Захар. – Помощь нужна? Может, разобраться с кем-то?

Разобраться. Пояснить фиксику по ситуации. Мы, педиатры, добрые только к детям. А ему точно есть восемнадцать.

Выходим на лестничную площадку.

– Посмотрим. Хочу пройтись. Спасибо, брат, за поддержку. Снова.

– Брось. Батя говорит, хреново быть в отношениях. На сто процентов зависишь от настроения другого человека. Если она не хочет веселиться и трахаться – у тебя тоже нет ни праздника, ни секса. Это неправильно и ненормально, когда ты моложе тридцати пяти. Он женился в сорок на мамке, и я планирую пойти по его стопам.

– Однозначно, – киваю.

Мы пожимаем руки, после чего я сбегаю вниз. До дома идти минут тридцать, и я решаю прогуляться, проветриться, остыть. Погода позволяет. Последние теплые денечки мы спускаем в унитаз.

Сотовый вибрирует, достаю телефон и смотрю на экран: «Люба Юлина». Юлина – это не фамилия, а ассоциация. Лучшая подружка, да. Я моментально напрягаюсь. Провожу пальцем по экрану и выпаливаю в трубку:

– Что случилось?

Глава 6

Юля

Я не собиралась втягивать ни Любу, ни кого-то другого в наши с Матвеем проблемы, но так уж вышло, что удержать слезы не получилось. Наверное, я испытала шок.

Мы с подругами гуляли по набережной вдоль Енисея, затем сели за столик уличного кафе, которое еще не успело закрыться. Было зябко, уши и пальцы замерзли. Я заказала горячий чай, но его никак не несли. От скуки выложила несколько фотографий в сеть, совсем не ожидая, что Матвей ответит селфи, где он с другой девушкой.

Согрелась моментально на костре его мести. Из огнемета поджарилась. Слезы брызнули самопроизвольно. Я положила телефон на столик экраном вниз и оглянулась в сторону бара. Хотелось отменить чай и заказать водки. Никогда раньше ее не пробовала, но вдруг подумалось, что стоит. Напиться бы, а потом сплясать голой на столе. Сделать что-то поистине аморальное.

Наверное, у каждой молоденькой девушки есть необходимый минимум аморальности в неделю, который она непременно должна выполнить, чтобы не сойти с ума в обществе, где ее считают воплощением чистоты и добродетели. На этой неделе я не дотягивала даже до середины базовой программы. Без Матвея в разврате я как без вдохновения.

Проморгала жгучие слезы. Он бы, конечно, не стал спать с кем-то. Исключено. Но и на холостые эти патроны тоже не тянут, согласитесь?

Матвей всегда был моим, с тех пор как я вообще начала интересоваться мальчиками. До него у меня был всего один слюнявый поцелуй, который я вспоминаю редко и с содроганием. Дело было в танцевальном летнем лагере, тот парень считался лучшим в отряде. Он подкатил на танцполе, я обрадовалась. Помню, от него несло потом и арбузной жвачкой. Язык был мокрый и двигался так быстро, что меня едва не укачало. Все ждала, когда начнется неземной кайф, но вместо этого язык коснулся нёба, и я подумала что-то вроде: «О Господи, хватит».

Как-то раз Матвей напоил меня шампанским и выведал подробности этого самого первого поцелуя. Я заявила, что было норм. Он потом неделю дулся. Ревнивый дуралей. Наш с ним первый поцелуй я не забуду никогда.

Кстати, о поцелуях.

Матвей бы не стал спать с другой сейчас. Если бы я допустила об этом мысль, то, наверное, не выдержала бы масштаб ее ужаса. А сосаться стал бы? Волоски на коже дыбом поднялись. Захотелось схватить телефон и швырнуть его в стену.

Вместо этого я стиснула зубы и внимательно изучила фото. Где Дом вообще находится? Увеличила изображение. Белая кирпичная стена позади, кожаный коричневый диван… Так-так-так. У Захара на лоджии, значит. Кто на этом диване только не трахался! Даже я почти один раз. В квартире было шумно и пахло блевотой, мы с Матвеем заняли лоджию, выключили свет и смотрели в обнимку на круглый блин луны. Мот целовал меня в шею и гладил между ног, пока я не улетела в космос.

Посмотрела в его наглые бухие глаза строго. Нахмурилась. Потом представила, что у него встал на другую, и… заплакала от отчаяния. Просто не смогла сдержаться! Если бы я его застукала, то, наверное, прибила бы. Но он был далеко, и я утонула в обиде и беспомощности!

Теперь уже мою боль заметили все.

Минутой позже внимание девушек было приковано ко мне. Скрывать и дальше не хотелось. Ради чего я сбежала из дома? Так и так. Обнимается с какой-то девицей. Ни стыда ни совести!

– Я в шоке… – тянет Люба, впиваясь в экран глазами. – Ты знаешь эту давалку? А что, не так? Видно по глазам, что легкого поведения.

– Нет, слава богу, не знаю. Думаю, он тоже не знает. Решил меня позлить.

Эту фотографию я ему нескоро забуду.

– Я бы никогда не простила, – фыркает одна из девушек.

Чувствую протест. Зря поделилась. Если бы я хотела послушать, насколько ужасен Дом, провела бы вечер с родителями. Это их любимая тема. Недостойный по всем фронтам пальца моей левой ноги. Я не склонна вести подобные разговоры, которые не несут смысла и пользы. Иногда кажется, что Матвей единственный, с кем мне в принципе нравится разговаривать. Но так нельзя. Я слишком сильно в нем растворяюсь и рискую наскучить. По этой причине я не стала оставаться на второй год и пересдавать экзамены, а пошла совсем другим путем, выбрав технический вуз.

– Не простила бы фото? – уточняю сухо. – Это всего лишь снимок! Не больше и не меньше.

– Он тебе изменяет! В открытую! Добрая ты душа, Юля.

– Если бы он хотел изменить, сделал бы это так, чтобы я не узнала. Матвей хочет вызвать ревность, видно же. Разрешения спрашивает. Детский сад какой-то!

– Да уж, – вздыхает Люба.

Она эмоциональная и всегда очень переживает за меня.

– У него получается вызвать ревность? – не отстают девочки.

Я стреляю глазами в Любу, поджимаю губы и говорю коротко:

– Да.

Беру салфетку и рву ее на тысячу маленьких кусочков. Хочется занять пальцы, сделать хоть что-нибудь!

Наконец приносят дымящийся чай, и я делаю глоток. Чай безвкусный и непроцеженный, на языке остаются горькие чаинки. Всё не так. Всё неправильно.

В следующие десять минут случается сразу несколько вещей. Люба отлучается с телефоном, к нам присоединяется старший брат одной из девчонок, а я смотрю в приложении время ожидания такси.

Это самая дурацкая суббота за много месяцев.

Люба возвращается обратно и плюхается на стул рядом.

– Кто звонил? – спрашиваю я.

Кажется, она выглядит взволнованной. У Любы взрослый поклонник, который мне не нравится. По этому поводу я мужественно молчу, прекрасно зная, как это больно, когда твой любимый человек не устраивает близких людей. Но… он ее старше на пятнадцать лет! Почти в два раза!

– Матвей.

Округляю глаза.

– Мой Матвей? Зачем?

– О тебе спрашивал, зачем ему еще мне звонить? Что ты, где, с кем. Я заверила… – Она бросает быстрый взгляд на брата Саши и заговорщически понижает голос: – что здесь только девушки. Не волнуйся.

– Что-нибудь еще сказал?

– Нет. Злой был, судя по голосу. И пьяный в хлам. Я посоветовала завтра тебя набрать, когда протрезвеет. А сегодня спать ехать. Вроде бы послушался.

– Злой и пьяный? Ладно.

А мне не позвонил. Еще раз смотрю на его реакции: как пальчик, бедняга, не надорвал на кнопки жать? Столько огня! Точно не замерзнуть.

Мы сидим еще некоторое время, болтаем обо всем на свете. О погоде, осени, универе. Лев учится на нашем факультете на три курса старше. Делится лайфхаками, как подмазаться к какому преподавателю.

В кафе приходит Олег, мужчина Любы. Я всегда чувствую себя неуверенно в его присутствии. К счастью, к нам он не присоединяется: занимает соседний столик и утыкается в телефон.

Приносят пиво, и я делаю несколько глотков, чтобы утолить жажду, потому что чай этот пить невозможно. Гадость форменная. Голова непривычно кружится, все же алкоголь натощак – плохая идея. Я в принципе в этом деле не суперспец. Как шутит Матвей: хватает двух чайных ложек вина, и Юлю можно выносить.

Он преувеличивает.

Эсэмэска оповещает о деньгах от Евы. Как всегда день в день, вот только радости пунктуальность начальницы не приносит. Я ждала другое сообщение от другого человека.

Размышляю, переслать Косте долю сейчас или лучше завтра утром, на трезвую голову? Делаю еще глоток. Лучше повременить.

– Юля, а вы с Матвеем же вместе еще со школы? – громко спрашивает Саша. – Я ничего не путаю?

Все смотрят на меня, а я, кажется, умудрилась упустить нить разговора, не слушала последние пять минут.

– С девятого класса, да. Мы познакомились в феврале, а весной уже начали встречаться.

Те, кто был не в курсе, пораженно качают головами. Многие удивляются, как у нас так выходит, – я к этому уже привыкла.

– Вот! Видишь, уже столько лет! Значит, все возможно, – доказывает брату свою точку зрения Саша. – Лёв, главное – желание. Тогда любым соблазнам можно противостоять. Остальное отговорки. Да же, Юля?

– Да, конечно.

Замечаю, что Любин Олег тоже смотрит на меня. Наши глаза на миг встречаются, в его – загорается любопытный огонек.

– И за все это время вы ни разу не расставались? Не ругались в пух и прах? Не изменяли друг другу? – закидывает вопросами Лев.

– Ссорились, конечно. Но не расставались. И разумеется, не изменяли.

– Вообще ни разу? – Лев приподнимает брови. – Не верю. И тебе никогда-никогда не хотелось провести время с другим?

– Можешь думать, что хочешь, но нет, – улыбаюсь я. – Зачем мне другие? Я своего люблю.

– А ему? Вот ты сейчас здесь, с подругами пьешь пиво. И совершенно не знаешь, где он и чем занят. И знать этого не можешь.

– Для этого существует доверие, – говорю чуть резче, чем хотела бы. – Советую попробовать.

Люба опускает глаза, девочки многозначительно переглядываются.

– Ну да, мы разругались вдрызг, и он щас с какой-то телкой! – сдаюсь я, всплеснув руками. – Но уверена, там ничего такого. Матвей просто бесится и провоцирует.

Лёва понимающе кивает, и это злит. Теперь я знаю, куда, вернее, в кого хочу запустить телефон или что-нибудь другое. Вместо этого пью пиво, отказываюсь от сигареты и тянусь к следующей салфетке.

– Ты думаешь, у ваших вот таких отношений есть будущее? – Лёва откидывается на спинку стула и достает сигарету. Зажимает между губ. – Вы вообще думали о будущем? Что будет через год, два, три?

– Зачем? Мне восемнадцать, ему девятнадцать. Мы просто… наслаждаемся жизнью, – пожимаю я плечами.

– Почему бы не наслаждаться жизнью на полную катушку? Зачем себя ограничивать, Юль? – включается в разговор Олег. Он передвинул стул ближе. – К тридцати у большинства из вас будут семьи, ипотеки, дети. Сейчас самое время для отрыва. Приключений.

– Верность – это не про ограничения. А про чувства, безопасность и душевную близость.

– Ты не простишь измену? – спрашивает вдруг Лев. – В парах, которые сложились со школы, они не редкость.

Пульс неприятно ускоряется, и противные щупальца ужаса поглаживают вдоль позвоночника. Мне снова становится холодно.

Холод – это про страх. Дикий страх потерять любимого человека.

Измена. Я не думала никогда в этом ключе. Теперь думаю. И ответ приходит сам собой:

– Не прощу. Никогда. И он это знает.

– Точно знает? Раньше ведь ты иначе думала, – тихо спрашивает Люба.

– Так-так, – оживляется Лев. – Поподробнее с этого момента.

Глава 7

Разговор становится невыносимым. Все накинулись на меня и пытаются убедить в том, в чем я убеждаться не собираюсь. Нажимаю на кнопку вызова такси.

– Да хватит уже про мои отношения! – комично возмущаюсь, всплеснув руками. – Будто тем других нет. Ну поругались, потом помиримся. Или не помиримся. Жизнь покажет. Никакого конца света.

– Юля, как не помиритесь? Что ты такое говоришь? – пугается Люба. – Ты это брось, вы идеальная пара.

Пожимаю плечами. На самом деле я злюсь на Матвея сильнее, чем демонстрирую. Стоит признать, в словах Лёвы есть зерно истины. Я раньше просто… не задумывалась ни о чем таком. Жизнь шла своим чередом. Столько всего ежедневно происходило, что было не до анализа и уже тем более не до какого-то там планирования будущего. Последним вообще занимаются пенсионеры и зануды, лично я предпочитаю жить в настоящем.

– Так что там про измены? Рассказывайте. Раз уж пошла такая пьянка, – подначивает Лев. – Мне нужно победить в споре Сашку. Юля, помогай.

Он мне подмигивает.

– Расскажи, что такого, – просит Саша.

Я делаю еще глоток.

– Это давно было. Сейчас уже не важно. Глупости. Вы смеяться будете.

– Тем более. Хочется посмеяться.

Щеки слегка горят. Но я слишком пьяна, чтобы остановиться.

– Короче. Ладно. Мы же начали встречаться, я мелкая была совсем. Меня бабушка и мама настроили. Ну и я заявила Матвею, что до свадьбы спать с ним не буду. И вообще ни с кем. И если он хочет, может гулять. Якобы мне до его шлюх дела нет, я выше всей этой пошлости.

– А Матвей?

– Не воспринял эти слова всерьез. У него много со мной терпения было. Я такую чушь иногда несла, – качаю головой.

Девчонки смеются.

– Щедро! Идеальная женщина, – подкалывает Лёва обидной уважительностью.

– Это не щедро, это тупо! Мне было пятнадцать, я много читала дурацких книжек. Хорошо, что у Матвея хватило ума не обращать на мои ультиматумы внимания.

– Думаешь, у него с той блондинкой ничего не было? – спрашивает Люба. – Ну помнишь, с которой мы его видели?

Краска ударяет в лицо.

– Уверена, что нет.

– Ну вот, а говорила, что не можешь простить измену. Сама же на нее добро дала, – продолжает задирать Лёва. – Можно сказать, подтолкнула!

– Со мной было сложно, но в конце концов награда того стоила, – говорю я четко и резко отворачиваюсь.

Натыкаюсь на Олега, наши с ним глаза снова встречаются. В его по-прежнему горит интерес, который заставляет смутиться и перевести взгляд на что-то более безопасное. Я корю себя за жалкие эмоции, нужно было просто улыбнуться.

Делаю еще глоток пива. Мои метания – из-за Матвея и его ревности, которую я постоянно боюсь ненароком спровоцировать. Дошло до того, что некомфортно смотреть людям в глаза! Дом в угол меня загнал! При этом сам не стесняется ни капли!

– Я бы хотел познакомиться с Матвеем, интересно на него посмотреть, – вдруг доносится задумчивый голос Олега. Он обращается не то ко мне, не то к Любе.

Та пожимает плечами, давая понять, что не против. Я хмурюсь.

– Как-нибудь может быть, – отвечаю уклончиво, прекрасно зная, что Дом в жизни не потащится на двойное свидание, особенно с Любой и ее Олегом. – О, мое такси прибыло. Пора бежать, была рада видеть.

– Уже? Я только что пиццу заказал и закуски. Оставайся, Юль, еще посидим, – не желает отпускать Олег.

Видимо, его зацепил нас со Львом спор о ревности и верности. Но у меня нет ни малейшего желания никому ничего доказывать.

– Я на диете. Сегодня употребляю в пищу только мозги своего парня. – Дьявольски улыбаюсь и щелкаю зубами. Добавляю: – Десертной ложечкой.

Встаю из-за стола, обнимаю девчонок и спешу к подъехавшей машине. Забираюсь на заднее сиденье, пристегиваюсь, а потом снова достаю телефон.

Вот нет бы удалить это дурацкое фото, зайти в соцсеть и отвлечься! Я пялюсь и пялюсь. Подмечая новые детали, вбивая гвоздь за гвоздем в свое колотящееся сердце.

Смотрю на эту девицу, которую Дом захотел, а она, зараза, расплывается. Слезы дорожки на щеках чертят, я руками их размазываю. А ведь обещала себе больше не плакать!

Прижимаю кулак к губам и качаю головой. Не хочу позорно всхлипывать перед чужим человеком. Не хочу рыдать в такси! Но перед подругами совсем стыдно, а перед родителями опасно.

Твою мать, Матвей, между тобой и этой девицей пара сантиметров воздуха! Это у меня были боевые сегодня?! Да ты вооруженный до зубов терминатор!

Больно. При мысли, что он ее трахает сейчас, такая боль, будто ножом сердце пробили. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. Я чуть опускаю стекло и жадно глотаю холодный воздух. Просто не знаю, как пережить это. Не представляю себе.

Зажмуриваюсь и вспоминаю тот наш разговор. Когда я выдала, что не такая и чтобы даже не надеялся на секс. Что совсем не интересуюсь его телом. И что мне плевать, кого он там трахает. Матвей тогда обиделся, а я не поняла на что. Он ответил: «Ладно».

На самом деле меня интересует его тело. Каждый его потрясающий сантиметр, и еще как.

«Я могу делать, что захочу?»

Качаю головой. Можешь, Матвей. Можешь делать, что только захочешь. Жизнь одна, тебе девятнадцать – самое время отрываться на полную, как сказал Лев. До ипотеки каких-то десять лет осталось.

Домой я приезжаю убитой и морально выпотрошенной. Еле иду, будто четыре часа отпахала на репетиции. Приняв душ, падаю в постель.

Не подталкивала я Матвея на измену. Просто не понимала, как устроен мир. Не осознавала, что такое любовь и ревность. С блондинкой он действительно пару раз был замечен, но она его соседка, поэтому не думаю, что там что-то было.

Не думала до этого момента. День открытий какой-то.

Ворочаюсь долго в постели, после чего вновь беру телефон. Звук выключен, но я словно сердцем почувствовала. А там сообщение.

«Спишь?»

От Матвея!!

Резко сажусь и включаю ночник. Впиваюсь глазами в экран. Написал!

Ему стыдно? Плохо? Хочет извиниться? Или продолжать ругаться? Столько всего хочется сказать! Печатаю:

«Да».

«Я тоже собираюсь. Всё хорошо?»

«Да».

«Будем мириться? Я бы хотел».

Фыркаю. Испортил всю субботу! Хотел бы он!

Сама улыбаюсь до ушей. Мается, значит. Оставляю сообщение непрочитанным. Кладу телефон на тумбочку и засыпаю со спокойной душой. Я бы тоже хотела. Очень. К нему сейчас в объятия. И чтобы он вел себя нормально, а не как идиот.

Даже уж и не знаю, чего сильнее.

* * *

Следующий день проходит в домашних хлопотах. Я занимаюсь английским и готовлюсь к учебе. Убираюсь дома. Примерно в одиннадцать Матвей пишет:

«Увидимся?»

Отправляю ему его общее фото с брюнеткой и добавляю:

«Напиши ей».

Вечером я выплескиваю энергию на тренировке по танцам, а когда после моюсь в душе дома, слышу хлопок входной двери. Застываю под струями горячей воды.

Это Матвей.

Откуда-то я совершенно уверена, что именно он пришел, и причин на это несколько. Во-первых, родители не предупреждали, что ждут гостей. Без приглашения к нам редко приходят: папа не любит шумные компании, а мама обожает, чтобы все было идеально, поэтому перед каждым праздником сутки трет квартиру и нервничает. Внезапные визиты Матвея первые пару лет выводили ее из себя, потом только привыкла.

Подруг я не приглашала.

Значит, Дом.

Пришел.

Господи.

Вдох-выдох.

Мысли как тараканы разбегаются. Что я ему скажу?

Что скажет он?!

Глава 8

Бах-бах-бах. Пульс ускоряется, в глазах на миг темнеет.

Вся жизнь пролетает перед глазами. Прошлое и будущее. Он сейчас скажет, что был с другой и что нас больше ничего не связывает. Я на месте умру, и больше меня никогда не будет.

Не хочу выходить в коридор. Не желаю ничего знать!

Страшно.

Так сильно страшно, что голова кружится. Закрываю глаза и шепчу: «Я люблю его, я не представляю, как жить без него. Пожалуйста, Боже, пожалуйста. Я не хочу без него жить».

Тут же обрываю себя, разозлившись на то, как жалко выгляжу. Угораздило же втрескаться! В восемнадцать лет, когда вся жизнь впереди, когда столько всего еще будет! Уже засыпаю и просыпаюсь с мыслями, где Дом и с кем.

Мы вместе с девятого класса. Процент того, что поженимся и проживем длинную жизнь душа в душу, стремится к нулю. Я все это понимаю. У нас не может быть будущего, да мы о нем никогда и не задумывались всерьез. Замуж Матвей меня не звал. Да я бы и не пошла в ближайшие годы.

У нас обоих есть цели, и семья стоит далеко не на первом месте. Просто так вышло, что мы с Матвеем рано встретились.

Выбираюсь из ванны и наскоро промокаю тело полотенцем. Бросаю взгляд в зеркало и отворачиваюсь: не нравлюсь я себе. Пресловутый предменструальный синдром стократно усугубляет ситуацию. Всё не так, всё плохо.

Надеваю шорты, майку и, настроившись, выхожу в коридор. Но там только папа.

Пару секунд я тупо пялюсь на входную дверь, борясь с разочарованием. Потом плетусь в свою комнату, высмеивая собственную противоречивость.

– Пап, никто не приходил? – спрашиваю, оглянувшись. – Я слышала хлопок двери.

– Приходил, Юль, да, – отвечает тот из кухни.

Я округляю глаза и меняю маршрут.

– Кто?

– Матвей. Я его развернул аккуратно. Сказал, что тебя нет, как ты и просила. – Потом заговорщически успокаивает: – Он все понял. Попытался хамить, как обычно. Но со мной такое не проходит. Что-то не так?

– А. Я просила разве?

– Рано утром, за завтраком.

Точно. Это было на эмоциях. Мама начала спрашивать, как я вечер провела, с кем виделась. Что там Матвей? Любопытство родителей понятно: они переживают. Я крайне редко куда-то хожу одна. А тут еще и вернулась в полночь! Ответила, что мы с Матвеем поссорились и что видеть его не хочу. Потом, правда, заверила, что мы не расстались и что он не наркоман. А то мало ли.

– Юля, Юль… – Отец смотрит на меня внимательно, – ты у меня девочка взрослая и мудрая, но послушай мой совет. Есть вещи, которые прощать нельзя…

– Зная, знаю, – перебиваю я.

Папа сдаваться не собирается и продолжает говорить, проигнорировав мой выпад:

– Для всех остальных ситуаций существует правило: не сдавайся быстро. Пусть пару раз побеседует с закрытой дверью, с его гонором и характером полезно. Ничего с твоим литовцем не случится.

– Думаешь?

– Уверен. Ты ничего толком не рассказываешь, но я же вижу, что он опять что-то натворил. Да, он мне не нравится. Я вообще ничему не удивлюсь в его случае.

– Пап…

– Не будем ссориться. Тебе он нравится, допустим. Хорошо, встречайтесь, гуляйте, лишь бы на моих глазах. Буду рад ошибиться в его случае. Но пока Матвей Адо-что-то-там на испытательном сроке.

Я смеюсь нервно.

– Адомайтис. Па-ап, признайся, даже спустя тридцать лет брака и пятерых детей ты будешь ждать от него подвоха.

– Буду! И что? Ты мой единственный ребенок. Моя малышка. Конечно, я от всех жду подвоха!

– Папа. – Не удерживаюсь и улыбаюсь. – Я не глупая. Сама всё вижу.

– Всё, да не всё. Не прощай его быстро. Мужчины не ценят доступность. Я не в курсе, что он выкинул, но одно тебе скажу точно: если тебе было обидно и ты его легко простишь – он сделает это снова.

Я застываю. Фотография с брюнеткой моментально всплывает в памяти.

– Думаешь, повторит, пап?

– Сто процентов. Вы сейчас прощупываете границы дозволенного, пределы допустимого.

– Я хочу, чтобы Матвей понял: так делать нельзя! Но при этом волнуюсь. Вдруг переборщу и потеряю его?

– И слава богу!

Я поджимаю губы. Молчу. Отец продолжает спокойнее:

– Юля, ты не должна демонстрировать, что боишься его потерять. Это относится не только к Матвею, а к абсолютно любому молодому человеку. Ты должна быть гордой. Тогда парни рядом будут держать себя в постоянном тонусе. Никаких компромиссов.

– А вдруг он тогда уйдет? К другой, которая будет… ну не знаю, трястись вокруг него.

– Не уйдет, – усмехается отец. – Если ты его зацепила, никуда твой Матвей не денется. И чем будешь равнодушнее, тем активнее он завиляет хвостом. Простая мужская психология.

Вдох-выдох.

– Значит, динамить его сегодня?

– Максимально долго и дерзко. Он должен вытесать себе на подкорке: повторит свой поступок, будет так же и хуже. Мужики в своем большинстве (я, конечно, исключение) понимают лишь грубую силу. Почему в казармах на всех орут? Если прапор скажет: «Пожалуйста, ребятушки, – папа пародирует кота Леопольда, – встаньте завтра в шесть утра…», его пошлют далеко и надолго. А если тех, кто не поднялся, отправят пять километров в противогазе бежать, а заодно и весь отряд, – в следующий раз как миленькие соскочат. Армия таких борзых, как твой Матвей, ломает на раз. Но он ведь туда не собирается.

Я сглатываю. Папа в армии не был, но спорить нет желания.

– Ладно. Выкину телефон в окно, дабы избавить себя от соблазна.

– Просто отдай его мне на хранение. Пока я покупаю тебе технику, ломать ее разрешается лишь с разрешения.

– Ты его забанишь, – смеюсь я наконец-то. Смягчаюсь. – Не буду ломать, обещаю.

Мы с папой пьем чай, болтаем еще некоторое время. От Матвея падает на сотовый:

«Я приходил. Вдруг тебе не сказали».

Включаю всю свою силу воли и игнорирую.

* * *

Следующим утром я просыпаюсь в дурном настроении.

«Выдра, доброе утро», – уже на телефоне от Матвея.

Глаза закатываю.

Я должна очертить границы. Как там в отцовой психологии? Жизнь – казарма. И мужики вокруг нее должны бежать кросс.

Иначе при каждой ссоре Дом будет превращаться в вооруженного до зубов терминатора. А я – в жертву.

Собираюсь на учебу дольше привычного. Голова побаливает, живот тянет, я словно размазня! Выпиваю пару таблеток обезболивающего заранее, иначе быть беде: первый день цикла зачастую оборачивается адом. Раз на раз не приходится, но иногда бывает, что сознание теряю.

Не исключено, что у меня какие-то врожденные проблемы по-женски. Как-то мы с мамой даже ходили на прием к Любиной тете, которая работает гинекологом в частной клинике. Та сказала, что месячные – процесс естественный и такие сильные боли ненормальны. Выписала направления на анализы. Правда, я так и не собралась их сдать, а прошло уже больше года.

В то время я была девственницей, а потом в течение месяца перестала ею быть. Упс.

Идти с мамой резко стало неловко. Я ощущала вину и стыд, ведь мы так часто обсуждали, что я не стану торопиться и прыгать по койкам.

Денег на прием не хватало. У Матвея просить постеснялась. Да и надобность будто пропала. Не знаю, совпадение или нет, но после начала регулярной половой жизни боли практически исчезли. А может, дело в том, что я повзрослела и репродуктивная система заработала как надо? В любом случае эта тема стала у нас с Домом поводом для пошлых шуток.

Домик… Эх. О чем бы я ни подумала, каждый раз цепочка приводит к нему.

Итак, универ. Добираюсь на автобусе, не опаздываю. Первая лента проходит более-менее. Мы с Любой сидим вместе, пишем лекцию. Я даже успеваю несколько раз найти у преподавателя ошибку в формуле, за что получаю уважительные кивки.

Ко второй начинаю чувствовать себя значительно хуже. Голова кружится. Боль внизу живота нарастает. Она зарождается ниже пупка, а потом стреляет в поясницу с каждой минутой все сильнее, пока спину не начинает натуральным образом ломить. Да так, что чернота волнами перед глазами.

Было так же. На школьном экзамене по химии. Я выпила таблетки, но все равно стало плохо. Писала на пределе возможностей. Мне вызвали скорую и сделали укол. Я вернулась в кабинет и решала, сколько могла. И сколько оставалось времени. Увы, четверка не позволила поступить туда, куда мечтала.

Поднимаю руку и прошусь выйти.

Пошатывает. Оказавшись в коридоре, я прижимаюсь спиной к стене и закрываю глаза. Кажется, забыла тетрадки в аудитории… Надо написать Любе, чтобы собрала их.

Надо.

Дальше как в тумане: медицинский кабинет, скорая, папа.

Мы едем домой, я лежу, свернувшись калачиком на заднем сиденье. В таком положении боль хоть чуть-чуть меньше.

Подъезд, лифт. Папа поддерживает и помогает разуться. Наконец, моя комната.

Пью воду и забираюсь в постель. Закрываю глаза. Отец оставляет меня одну, попросив попытаться поспать. Обезболивающее должно подействовать. Вот-вот, надеюсь.

Но уснуть не удается. Я крепко зажмуриваюсь и считаю удары сердца. Мне холодно и одиноко. Очень одиноко. Я вспоминаю, как в тот день быстро прилетел Матвей. ЕГЭ сдается в чужих школах, как повезет. И мы с ним писали на противоположных концах города. Он сдал свой экзамен и пулей ко мне! Хотя его одноклассники собирались вместе и отмечали. Матвей встретил меня у выхода и отвез домой. А потом был рядом до ночи, пока не вернулся отец и не выгнал его.

Открываю глаза резко, услышав знакомый голос:

– Я просто хочу ее увидеть. Пожалуйста.

Волна жара прокатывается по коже. Аж волоски дыбом! Матвей говорит громко, но по тону понятно: максимально терпеливо.

Старается.

Дух захватывает. Я знаю его расписание наизусть. Бросаю взгляд на часы – у Мота должны быть пары. Что он здесь делает?

– Юля спит, и я не буду ее будить, – на тон ниже говорит отец. – Матвей, я скажу, что ты приходил, и передам эклеры. Спасибо за вещи. Все, езжай.

Я не спала. Боль такая сильная, что в забытье уйти не вышло. Я вспоминала, как Дом меня жалел. Мне было одиноко.

– Я просто посмотрю на нее одним глазком, – просит Матвей.

– Нет.

– Пожалуйста. Я не видел ее с субботы. Я… очень вас прошу. Я на цыпочках.

Мурашки по коже от его голоса.

– С субботы? Это когда вы поругались и ты вылетел, как безумный?

– Да, и мне стыдно. Мы поругались, я был не прав. А сегодня Юле стало плохо и она даже не написала.

– А кто в этом виноват?

Папа, блин!

Я зову:

– Пусть зайдет! Пап!

Выходит тише, чем планировала. Пульс ускорятся. Вдруг понимаю, что мне нужно сейчас.

Он.

Мой Матвей рядом. Да, это определенно очень сильно облегчило бы ситуацию.

– Матвей! – кричу громче.

– Не знаю, – говорит Матвей. – Может, и я. Ну не могу я так, Виктор Арсеньевич. Мне надо ее увидеть. Я никуда не уйду. Выгоните – буду сидеть на ступеньках.

– У тебя по расписанию пары. Езжай на учебу. Вылетишь – кому ты нужен будешь?

– Пока Юлю не увижу, никуда не поеду.

– Вот что с тобой делать?

Я никак не могу найти телефон. Кое-как, Господи помоги, присаживаюсь. А потом встаю на ноги. Дальше по стеночке, по стеночке. Голова кружится, и тошнота подкатывает.

Мужчины! Самые мои важные и любимые. Ну что они так меня мучают?! Еще хуже ведь делают!