Кричи громче бесплатное чтение

Пролог

– Давайте с самого начала. И как можно подробнее, – майор прищуривается и поджимает губы, пока те не исчезают за густыми седыми усами. – Когда вы заметили, что ваши дети пропали?

Мы с Градским практически одновременно яростно выдыхаем и напряженно пересекаемся взглядами. Его сын и моя дочь пропали три дня назад, а воз, сука, и ныне там. Только показания по десятому кругу даем.

Ева, моя жена, с выдержанной сухостью повторяет то, что говорила вчера:

– Маша и Ярик исчезли в ночь с первого на второй день свадьбы. Мы собирались ехать в церковь на венчание. Уже подходило время выезжать, а дочь все не появлялась. Я подумала, что она проспала. Поэтому пошла к ней в комнату, чтобы разбудить.

– Вы вошли, но Марии в спальне не оказалось?

– Да.

– Раньше бывало, что она так пропадала?

– Нет.

– Могла не ночевать дома?

– Всегда ночевала. Иногда приходила поздно, но я никогда не беспокоилась, потому как знала, что она приедет с Яриком.

– Сейчас подробнее о нем, пожалуйста. Я буду вносить в протокол.

– Тоже мне рассказывать?

Взглянув на горестно всхлипывающую мать Ярослава, майор кивает.

– Мы с Градскими дружим примерно двадцать пять лет. Практически все это время живем по соседству. Наши дети проводят вместе много времени. У Сережи и Ники два сына, у нас только Машка. Но они все как родные.

– Свадьба была у старшего сына Градских?

– Да, у Никиты. Ярослав – младший. Они с Машей ровесники, родились в один день.

– Какие у них отношения?

– Я же сказала, все трое как родные. Они постоянно, перебежками, носились из дома в дом, вместе играли, ходили в школу. Все праздники тоже вместе.

– Хм… Нет, сейчас только касательно Ярослава и Марии. Могла у них быть любовная связь?

– Нет, – отвечает Ева без заминки.

Но лично я, учитывая некоторые предшествующие события, не настолько уверен.

– Хм… Ладно. По вашему мнению, они могли сбежать?

– Они хорошие дети, – вставляет дрожащим от эмоций голосом Ника. – У них не было причин убегать.

Полицейский качает головой и пожимает плечами.

– К сожалению, очень часто дома и за его стенами наши дети – это разные люди.

– Давайте без вот этой дерьмовой философии. Займитесь лучше поиском, – цежу я, теряя терпение. – Если с ними что-нибудь случится, я этот город с землей сровняю.

– Мы понимаем ваши переживания, Адам Терентьевич, – прокашлявшись, нудит майор все тем же бубняще-бездушным тоном. – И делаем все, что в наших силах, чтобы их найти. В частности, прорабатываем различные версии. Старайтесь сохранять спокойствие…

– Это, мать вашу, мой ребенок! Ее три дня нет дома! Как я могу быть спокоен?!

– Я понимаю… Поверьте мне, понимаю, – с хрипом вздыхает. – Возможно, есть люди, которые желают вам зла?

– Вы знаете, кто я такой. Конечно, есть.

– Хорошо, хорошо… Сейчас давайте так… Что они делали, когда вы видели их в последний раз?

– Танцевали. Перед этим Яр отозвал меня, – проговариваю то, что уже сообщал. – И предупредил, что они с Машей поедут кататься.

– И вы разрешили?

– Почему я должен был не разрешать? Им восемнадцать. Они оба адекватные. И не пьющие.

– То есть алкоголь они точно не употребляли?

– Маша, в принципе, не употребляет алкоголь. У Ярика подготовка к чемпионату.

– А чемпионат у нас по чему?

– Боевое самбо. Он в составе сборной.

– Хорошо. В Instagram Марии последние фотографии у моря. Поймите меня правильно… Мы подключили водолазов. Делаем все, что в наших силах. Но… В общем, это море. Не всех быстро находят.

– Ты, сука, что такое городишь??? – взрываюсь я. – Они живы! Живы! Понятно всем??? – оглядываю находящихся в кабинете. Глаза блестят даже у моей стальной Евы. Приседаю рядом на корточки, начхав на всех и вся. – Если она с Яриком, он ее в обиду не даст.

– А машину Ярика нашли на окраине города. Но нет никаких улик, указывающих на то, что с ним находился кто-то еще. В салоне был только его телефон. Кстати, интересная у них с Марией аудиопереписка. Давайте, послушаем.

Жмет на экран.

– Ты на хрена меня сдала, святоша? Знаешь же, что я захочу, шею тебе сверну!

– Убейся об стену, Ярик! Не сдавала я тебя. Мне, в принципе, посрать, где ты и с кем. Это все Ридер.

– Это последнее. А вот за пару дней до этого… Спортсмен Ярик, кхм… – снова касается экрана.

– Выходи гулять, святоша. Жду во дворе.

– Ты пьян, что ли?

– Совсем чуть-чуть.

– Ладно. Мне как раз скучно. Выйду, если пообещаешь не снимать с меня платье.

– А приподнять?

– Застрелись, Градский!

– Прекращай уже ломаться, святоша. Ты видела мой член, – приглушенно смеется. – Все равно потом женюсь на тебе, Маруся. Так завещал папа Тит. Лет через пятнадцать. Не раньше.

– Сплюнь, Ярик! Папа пошутил. Я за тебя никогда в жизни не выйду. Даже если мы останемся одни на целом свете! Твой член… – громко и прерывисто вздыхает. – Мы же договорились не вспоминать об этом… Сволочь ты, Градский.

Аудиозапись заканчивается, и в кабинете повисает звенящая тишина. Нам всем после такой информации, да и, в принципе, после «живых» голосов наших детей едва удается сохранять невозмутимый вид.

– Тут также много видеозаписей, на которых они вдвоем. И фотографий – тьма. Если они друг друга, судя по всему, не выносят, почему проводят так много времени вместе?

Град, с перекошенным от ярости лицом, нависает над столом майора.

– Телефон сюда отдал!

– Серёжа, прекрати, – одергивает его жена. – Они просто отрабатывают версии. Пусть остается.

Сжимая челюсти, вдыхаю через нос.

– В вас говорят эмоции…

– Конечно, бл*дь, в нас говорят эмоции, – звериным ревом его останавливаю. – Наши дети пропали! Если ты их не найдешь, я тебя, сука, сгною.

Глава 1

Ярослав

Эх, Одесса… Веселый южный край. Свадьбу брата гуляем у моря, в крутом ресторанном комплексе. Первого спихнули, мама от счастья плачет. А мне еще рано, конечно. Ну, на хер… Даже думать о таком не берусь.

Краем глаза цепляю толпу. Назад, назад…. Реактивная перемотка.

Машка Титова. Якорь. Ступор. Падаем.

Твою мать…

С Титовой – главное уметь вовремя сгруппироваться. Я умею. Я думаю, что умею. Ноги сами к ней несут.

Да чё за херня?

Притормаживаю себя. Не дай Бог, подумает, что я за ней волочусь. Широко ухмыляясь, опускаю ладони в карманы. Распрямляю плечи и, выкатив грудь колесом, характерной развязной походкой иду под заводные ритмы «Семь сорок» прямо на Машку.

– Вай, Титова! – присвистываю, нагло оглядывая ее с ног до головы.

– Вай, Градский, – в тон мне отзывается.

И вовсе не ее вздыбленное блестящее платье меня впечатляет настолько, что брюки в паху раздувает.

Ну вот, святоша, теперь мы одинаково нарядные…

Черт, о чем я, бл*дь, думаю?!

И снова ее – с головы до ног. Закоротило.

– Ты зачем такая красивая?

– Чтоб ты заметил!

– Я заметил, – кивком подтверждаю. Чуть прищурившись, смотрю в ее смеющиеся глаза. – Пошли танцевать?

Кладу руки на талию, но она локтями толкается, не позволяя, как положено, притянуть.

Я ее сейчас до хруста, черт…

– Отстань, Ярик.

– Очень вяленько, святоша. Можешь не ломаться. Я знаю, что ты весь вечер этого ждала.

– С тобой танцевать? – от негодования забавно щеки надувает и тут же с возмущением сдувает. – Пффф…

Не сдержавшись, смеюсь, рискуя пустить кровь на подживших ссадинах. От боли почти сразу же морщусь и сдвигаю губы трубочкой.

– Черт… Иди сюда, Маруся ты Титова, – крепче ее хватаю.

Она вроде и сопротивляется, но я-то знаю, что ей это нравится. Специально меня доводит, зараза такая!

– Ненавижу, когда ты меня так называешь! Сейчас лицо тебе расцарапаю.

– А я ненавижу, когда ты шипишь, как перекись водорода.

– Я сказала, отвали, Градский, – на серьезных щах в грудь меня лупит.

– Ну, все-е-е, – протягиваю с утробным гулом, как делал в детстве, желая ее по-настоящему испугать. – Мое терпение закончилось, святоша, – Машка визжит и дергается, а я, разрываясь от смеха, пытаюсь и дальше выглядеть злым Бармалеем. – Сюда иди, на хрен… – скручиваю ее и прижимаю к себе спиной.

Вырваться-то у нее не получится. Я это знаю. Она это знает.

Прижимаю крепче и, на мгновение прикрывая глаза, медленно выдыхаю. Это просто танец такой… Под «Хава Нагила», ага.

Пиздец…

На самом деле, конечно, бессовестно лапаю. Не знаю, зачем… Почему мне так хочется именно ее… Где там папа Тит? Лучше ему этого не видеть.

Я стараюсь не думать о Машке Титовой. Я действительно стараюсь, понятно вам? Но… Коротко, чтобы вы понимали, если мне приходится дрочить, представляю всегда Машку. Хотя голой ее никогда не видел. Почему-то в голову постоянно она лезет. Если порно включаю, ищу похожую. И под конец машинально глаза закрываю. Кончаю с ней. Даже когда другую трахаю, кончаю с ней.

Чертовщина какая-то… Помешательство.

Я помню Машку сопливой, с разбитыми коленками, с уродскими бантами в первом классе, в крапинку ржачную во время ветрянки… Но я помню и то, как у нее выросли сиськи и знатно округлилась задница. Помню, как сам превратился в агрессивного придурка, готового разбить рожу каждому, кто так же, как и я, посмеет это заметить.

Святоша идет к своей великой мечте – стать президентом страны. Да-да, я правильно выразился, а вы правильно прочитали. Именно поэтому она, класса с пятого, рьяно следит за своей репутацией. Я сам от этой информации хренею! Но… Это Маруся Титова. Да, именно такая она. Амбициозная, манерная, правильная, с задатками стервы.

Моя добрая высокоморальная мама часто повторяет: «Ты к Маше должен относиться как к сестре».

Эге-гей, ебаный Гондурас… Вы все, где вообще?

Мне это ни в какое ухо не влетает. Ну что, я виноват, если мой член яростно сопротивляется против этого заявления?

Однако мне, безусловно, на хрен не сдались проблемы. А они обеспечены, если я трону единственную и ненаглядную доченьку Титовых.

– Ярик, прекрати уже… Ярик…

Разжимая ладони, позволяю Машке развернуться. Повторяю попытку обнять нормально, как положено в танце.

– Стой уже. Ничего я тебе не сделаю, – смотрю в широко распахнутые, настороженные глазища.

– Еще бы ты попытался мне что-то сделать!

– Ай-яй-яй… Ты. Меня. Провоцируешь. Святоша.

– Вот это видел? – средний палец мне тычет.

Ну, это мы уже сто раз проходили. Хотя обидно, конечно. Ко всему прочему, увиденное долбаным ором комментирует какая-то расфуфыренная мадам, и гогочет ее пьяный мужик.

Повторить бы Машкин жест в их сторону… Но я же у мамы типа воспитанный. Ах, один хрен, завтра эта пьянь ни черта не вспомнит. Склеив убийственную рожу, повторяю.

– Ярик!

Понимая, что танца у нас никакого не получится, дергаю девчонку за руку и уволакиваю в сторону.

– Поедем, покатаемся, Маруся.

– Меня сейчас папа искать кинется, – придумывает на ходу.

Но я все ее фишки давно просек:

– Не будет он тебя искать. Я предупредил, что ты со мной.

– Предусмотрительный, мерзавец! Не понимаю, почему он тебе так доверяет… – продолжает бубнить Машка, пока я веду ее сквозь толпу к выходу на террасу.

– Может, потому, что видит во мне то, чего не замечаешь ты?

Танцпол разрывает очередная быстрая композиция, и нам приходится изловчиться, чтобы просочиться сквозь гарцующих гостей. Смеясь, прокручиваю Машку и снова, якобы с целью протолкнуться в узкий зазор между гостями, жмусь к ее заднице.

– Как ты меня бесишь, Ярик… – пищит и зажмуривается точно так же, как в тот раз, когда я обманом протащил ее на американские горки.

– Взаимно, святоша, – рвано выдыхаю ей в ухо.

Отпускаю, только когда в дверь просовываемся. Сбегая вниз по мощеным ступеням, веду Машку к морю. Она в своих лаковых туфельках в песок проваливается и едва поспевает. Показываю, чтобы снимала. Тут она благоразумно слушается.

Жара, несмотря на вечер, стоит непереносимая. Свежий морской ветерок никак ее не послабляет. У меня в этих брючках со стрелками уже яйца вспотели. За Марусей обувь скидываю, стягиваю носки, и подкатываю штанины практически до колен. Все это добро на песке оставляем и двигаемся ближе к воде.

Музыка постепенно стихает. Остается за нашими спинами лишь приглушенными басами. Наконец можно нормально разговаривать.

– Пару лет назад ты грозился меня утопить.

– Шесть лет прошло, – уточняю. – Мы повзрослели.

– Повзрослела я. Ты такой же придурок. На прошлой неделе обещал свернуть мне шею.

– Я шутил, ты же знаешь.

Вырывает ладонь. Я, незаметно вздыхая, отпускаю. И за ней иду. Я всегда за ней иду. Да, даже когда мне хочется свернуть ее долбаную изящную шею.

У пенной морской кромки так же позволяю ей шагать чуть впереди. Сам, закладывая руки в карманы, следом двигаюсь. Жадным взглядом ползу вверх по ее ногам. Она оборачивается и ловит момент, когда задницу ее рассматриваю.

– Ярик… Сильно ругали? – спрашивает Машка, меняя тон.

– За что?

– За то, что подрался перед самой свадьбой. Красиво же ты со своей побитой рожей в ЗАГСе смотрелся. Как преступник. Костюм не спасал. Дяде Сереже перед «органами», наверное, очень стыдно было.

– Да не смеши! – и вовсю ржу. – Пару царапин. Все решили, что это после тренировок. Я – чемпион, помнишь?

– Да уж! Когда это тебя там так метелили?

– Маруся… Меня, в принципе, нельзя отметелить. Нигде, – с чрезмерной снисходительностью поясняю ей. – Вот это все – ерунда.

Вставляю между губ сигарету. Подкуривая, морщусь от саднящей боли в губе.

– Бл*дь… – ерунда, ага.

– Сильно болит? – выдыхает Машка с претензией на волнение.

Черт… Упустил момент, когда она приблизилась. Замираем в клубах дыма, пока ветер не подхватывает его, чтобы унести в темноту.

– Ты поцелуешь, если скажу, что да? – голос отчего-то сильно садится.

Это и меня, и Титову смущает.

– Дурак, – но привычной силы в этом обзывательстве нет.

Вероятно, потому, что она его практически шепотом выдыхает. Слегка наклоняясь, удерживаю ее взгляд и с потрясением отмечаю, как мощно может накручивать банальный визуальный контакт. Горит и грохочет в груди. Наваливает, будь здоров!

Твою мать…

– Все. Поехали, святоша, – поднимая руку, гремлю перед ее лицом ключами от машины. – Крутое место покажу, – докуриваю уже на ходу.

– Правда, крутое? – ведется «сеструля».

Слышу, что идет за мной, и ухмыляюсь.

– Ага. Тебе понравится.

– Очень сомневаюсь… Просто не хочу, чтобы ты куда-то встрял.

– Если не хочешь, поехали.

Ах, Одесса… Город спекулянтов. Я, Ярослав-Божище-Градский, спекулирую чувствами девчонок. Иногда это и с Машкой срабатывает. Я – всемогущий!

– Стой, – машинально оборачиваюсь на этот окрик. – Обними меня. Я фотку сделаю, – опускаю руку поверх ее плеч и неосознанно глубже вдыхаю. Черт, зачем она так пахнет? – Улыбаемся… – вместо этого я на вспышке сильно хмурюсь. Зато Маруся вовсю лыбится. Зашкаливает. – Все!

Прочищаю горло, когда она ускользает.

– Все?

– Теперь поехали, – сама мне в ладонь руку вкладывает.

Ну, поехали, святоша…

Веселье начинается.

Глава 2

Мария

У меня в жизни все расписано. Я люблю порядок. Как в мыслях, так и в душе. Ярослав Градский во все привносит хаос. С ним никакие постулаты не срабатывают. Он играет без правил. Он любому способен вскружить голову. Имя свое забудешь, не то что какие-то там принципы.

Ярик – это тот самый парень в компании, на которого все смотрят, разинув рот. Если вы войдете в помещение, заполненное толпой людей, он станет первым, на кого вы обратите внимание. И, скорее всего, неизбежно продолжите наблюдать за ним, пока будет оставаться такая возможность.

Он – крутой, самоуверенный, вызывающе наглый. И все это не пустое позерство. У Града яркая, по-хорошему агрессивная натура. Он красивый, сильный и… э-э-э, ну, чисто для ясности, он сексуальный. Он – чемпион. Он – лучший. Во всем!

В любой компании к нему, так или иначе, народ тянется – и девчонки, и парни. С ним все хотят дружить.

У Ярика пошлые шутки, но он проговаривает их с такой бешеной харизмой, невозможно не смеяться вместе с ним, даже если этот дурацкий юмор затрагивает непосредственно вас. Он сам по себе много смеется, постоянно выдумывает какие-то пранки и выглядит при этом как самый настоящий придурок. Сексуальный придурок.

Иногда он так сильно бесит меня! Я нападаю, и мы, можно сказать, деремся. Ненавижу, когда он продолжает гнать, когда я вне себя! Пытаюсь ударить или поцарапать его, а он ржет и, демонстрируя свое физическое превосходство, скручивает и обездвиживает меня. Иногда мы, на пике моей злости, деремся настолько яростно, что на грохот сбегаются родители.

На прошлой неделе этот придурок разбил мою любимую настольную лампу. Не случайно! Он выбросил ее в окно, после того, как увидел мою переписку с сокурсником. Переписку по теме семинара! Думаю, оставленные моими ногтями кровавые борозды на плечах этого долбанутого Градского еще не поджили.

Я не умею на него долго злиться. Он никогда не извиняется, но я всегда все ему прощаю.

Порой, конечно, и сама его провоцирую. Не могу объяснить, зачем? Когда он наступает, у меня внутри словно штормовая волна поднимается. Это такие сумасшедшие ощущения! Похоже, у меня от него какая-то нездоровая зависимость. Ярик взывает к моей темной стороне. Вытаскивает то, что я прячу от других. Он знает все мои слабости и секреты. Ну, почти все… С ним я всегда могу быть собой.

В салоне машины, как всегда, грохочет жесткая провокационная рэп-музыка. Я морщусь и наклоняюсь, чтобы переключить на волну повеселее.

– Святоша! – с наигранной грубостью рявкает придурок Ярик.

Почти сразу за этим его хмурое лицо преображает та самая самоуверенная ухмылка. Я лишь глаза закатываю и без слов показываю ему средний палец.

Мы серьезно превышаем скорость, но с ним мне никогда не страшно. Улыбаюсь и, откидываясь удобнее на сиденье, прикрываю веки. Прокручиваю в голове самые разные мысли, пока машина плавно не замедляет ход.

Двигатель с тихим урчанием прекращает работу, и я медленно открываю глаза. За стеклом полная темнота. Никак не сориентироваться, в какой части города мы находимся.

– Святоша, – окликает Ярик, в этот раз с нотками веселья. – Спиной повернись.

– Зачем это?

– Хочу тебя сзади, – ржет он.

– Град…

Хватает и внаглую меня разворачивает.

– Делай, как я говорю, – грубо рычит мне в ухо, повторяя эпизод из триллера, который мы смотрели несколько дней назад.

Блин, мы выросли, оба знаем, что все это не серьезно. Но он все равно продолжает меня пугать. Вот только я не боюсь… Я волнуюсь… Внизу живота знакомая дрожь зарождается. Ощущая на щеке горячее дыхание Ярика, неосознанно жмурюсь и послушно выполняю все его требования.

– Хорошо.

Он завязывает мне глаза.

И прежде, чем начинаю по-настоящему паниковать, толкает меня спиной на себя и производит захват.

– Доверяешь мне, Маруся?

– Ты – козел, спору нет, – как то самое зеркало, вяло отзываюсь. – Но, да, я тебе доверяю.

– Ленту не трогай. Сейчас я выйду и помогу тебе.

– Хорошо, – снова соглашаюсь я.

Тепло и сила его тела исчезают. Я слышу хлопок двери. А потом… Тишина затягивается.

Он там курит, что ли? Я его убью! Содрогаясь, сдавленно и громко сглатываю.

Ярик, блин… Вернись, пожалуйста…

Если он хочет меня испугать, ему это удается. Без Града мне в разы страшнее, чем с ним.

Когда дверь с моей стороны, наконец, открывается, не могу сдержать вздоха облегчения. Градский берет меня за руки и попросту стягивает с сиденья. Я практически падаю в его объятия. Слышу, как Яр шумно втягивает кислород и хрипловато смеется.

– Осторожно, святоша… Вот так… Сюда иди. Не бойся ты так… Не настолько бойся…

– Я не боюсь!

– Угу. Понял. Давай, буду тебя направлять.

Идем мы недолго. Почва под ногами сначала мягкая, как трава. Потом твердая, как асфальт.

– Постой тут, ок?

Я понятие не имею, где мы находимся, и что в этот момент делает Ярик. Распознаю клацанье кнопок. Почти сразу за этим раздается системный писк, и скрипит дверь.

– Ступеньки вниз, – оповещает Град, снова прихватывая ладонями мою талию. – Просто шагай, если что, подстрахую.

Я и шагаю. Машинально считаю количество – двадцать четыре. Пролет, и снова ступеньки вниз. В этот раз уже двадцать семь. Вновь повторяется системный писк и приглушенный лязг двери. Чуть погодя, когда мы ступаем через высокий порог, о котором заранее предупреждает Ярик, следуют глухой стук и отчетливые щелчки множественных замков.

Мы заперты.

Когда Градский снимает с меня повязку, требуется некоторое время, чтобы привыкнуть к свету. Не знаю, на что конкретно рассчитывала, но оценивая небольшое бетонированное помещение, испытываю изумление и разочарование.

А что ты хотела, Титова? Ужин при свечах и фейерверки в твою честь? Так это не к Ярику.

Серость пространства разбавляют красный угловой диван и желтый продолговатый стол. Кажется, на этом все… Град не дает толком осмотреться. Ведет меня по узкому коридору дальше. И мы попадаем в спальню. Небольшую, но хорошо обставленную. Две узкие кровати, тумбочка между ними и шкаф в углу.

– Где мы?

– В секретном бункере, – отзывается Ярик с усмешкой. Он явно доволен произведенным эффектом. – Когда я говорю «секретный», не преувеличиваю, кроме тебя и меня об этом месте, на данный момент, знают только три человека.

– Ого, – верчу головой.

– Здесь есть все необходимое: запас продуктов, одежда, медикаменты…

– А чей он? Кто его построил и оборудовал?

– Ридер. Точнее, его папашка. Он же помешанный на безопасности параноик, помнишь? Все ждет, что Китай на нас ядерную бомбу сбросит.

Ярик смеется, и я за ним.

– А что мы будем здесь делать?

– Представлять, что мы последние выжившие на земле. Управление прислало нам задание.

– Какое? – подхватываю я.

– На нас возложена священная миссия. Мы должны делать новых людей.

– Придурок.

– Это круче, чем быть президентом, святоша. Да это круче, чем быть Юрием Гагариным!

– Я не хочу в космос.

– Но мы обязательно туда полетим, – склоняясь, практически касается губами моей скулы. Приглушает голос: – Сначала мы будем делать это в специальном скафандре, а потом, когда станет получаться идеально… кожа к коже.

– Мечтай дальше, Градский!

В загруженной продуктами кладовой мы находим вино. И, размещаясь на том самом красном диване, откупориваем его.

– Мы тут до утра, правда? – волнуюсь, чтобы он не садился за руль выпившим.

– Часов до пяти точно. Утром у меня тренировка. Тренер за яйца подвесит, если не появлюсь.

Скидывая туфли, подтягиваю ноги под себя. Вино кажется вкусным. И первый бокал я осушаю залпом.

– Когда вы вылетаете в Варшаву? – тщательно скрываю грусть, наперед зная, что буду тосковать.

– Во вторник.

Град пьет с горла. Он не признает бокалы и стаканы. Особенно, когда мы пьем в его машине пиво. Я отказываюсь пить из банки или бутылки, он ржет, обзывает меня «принцесской» и достает из бардачка пластиковые стаканы. В этом весь Ярик. Он вроде как ничего такого не делает, но в то же время всегда помнит о моих заморочках. Если бы мы сейчас вернулись к машине, и я разнылась, что у меня болят ноги, у него в багажнике, стопроцентно, нашлись бы мои шлепки.

– А сколько тебя не будет?

– Дней десять. Чего приуныла, святоша? Скучать будешь?

– Еще чего! Просто… – невольно краснею и отвожу взгляд. – Мне придется одной в универ ездить.

– Не понимаю, в чем проблема? – фыркает Град. – У тебя есть права.

– На улицах полно идиотов, которые ездят не по правилам, а как им хочется. У меня еще нет такого опыта, чтобы на все это безобразие успевать реагировать.

– Нужно больше практиковаться.

– Я практикуюсь, когда езжу с тобой в деревню.

– Это не то. Надо по городу. Завтра после трени заберу тебя. Сядешь, покатаемся.

– Завтра венчание, – напоминаю ему я.

– Точно, бля… Не хочу я в эту церковь… Это же не обязательно? Давай слиняем.

– Если получится.

– Получится.

– Яр… – мой голос резко обрывается.

Потому как… неожиданно тухнет свет, и весь бункер погружается в беспроглядную темноту.

Глава 3

Ярослав

Сижу и слушаю, как стучат у Машки зубы. Нам больше не смешно. Пару часов назад было весело, сейчас даже мое дикое нутро разбивает безотчетная тревога.

Гипнотизирую взглядом застывшую вокруг нас темноту.

Когда питание отключилось, естественно, легла вся система безопасности. Код ввести невозможно. Мы взаперти.

Я. Машка. И тишина.

Сколько времени прошло? Как быстро Ридер додумается явиться? Кроме него ведь ни одна живая душа не в курсах, что мы здесь.

Сука, что за *бучий кретинизм?

Титова в очередной раз воскрешает свой смартфон. Подсветка ненадолго озаряет ее милое перепуганное личико. Святоша проверяет связь. Ее здесь нет. И она не появится, даже если включится свет. Мы оба это понимает, но «сеструля» упорно повторяет бессмысленные попытки.

– Спать хочу, – говорю я. – Появится свет, разбудишь.

Завалившись на одну из коек, отворачиваюсь к стене.

– Ярик, ты серьезно? Как тут спать? Ярик, блин? Ярик? – учащенно дыша, делает огромные паузы между словами и, врубая долбаный фонарик, светит мне в лицо.

– У тебя, бл*дь, есть другие предложения? – грубовато обрываю ее, прикрывая ладонью глаза. – Тоже ложись. Хватит херней страдать. Связи тут нет, и она не появится.

Закрывая глаза, думаю о том, что утреннюю тренировку я, вероятнее всего, все же пропущу. Сверещук по-любому наяривать начнет. Сначала мне. Потом отцу. Очередное попадалово, бля…

Вот на хрена, спрашивается, я сюда ломанулся? Еще и Машку с собой поволок…

Полный пиздец!

Просыпаюсь, будто из-под воды выныриваю. Жадно вдыхаю. Ожидая, что тьма, если хорошенько проморгаться, рассеется, усиленно сдавливаю и разжимаю веки. Ни хрена. Рядом кто-то тихонько поскуливает. Что за нах еще? Спросонья понять не могу, что происходит, и где я нахожусь? Пытаюсь нашарить на тумбочке мобильник. Натыкаюсь ладонью на стену. Не дома.

Машка…

Мозг включается в работу, хаотично подбрасывая в сознание события вчерашнего вечера.

Машка…

Крутанувшись, вижу все ту же беспроглядную темноту.

– Пс-с-с, – не тая волнения, подзываю свою принцесску. – Святоша?

– Яр… – по звукам понимаю, что она подскочила со своей кровати и приблизилась к моей. – Ты проснулся?

– Что со светом? – спросонья хриплю.

– Я… Я не знаю… Он не включается… Уже почти четыре утра.

Главное, сохранять спокойствие. Нельзя, чтобы Машку ломанула истерика. И так, судя по всему, уже сопли распустила.

– Ясно, – стараюсь звучать спокойно. – Ложись, поспи. Утром будем разбираться.

– Шутишь, что ли? Ярик, я не могу уснуть. Мне страшно… – признается, а я глаза прикрываю, не зная, что с ней делать. Она скулит и всхлипывает где-то совсем рядом. Это очень и очень хреново. – Я хочу к папе.

Ну, кто бы сомневался…

«Мой папа – самый лучший!»

– Подбери сопли, Маруся… – произношу на самом деле мягко. – Он не может все время быть рядом.

Некоторое время молчим. Я прикрываю глаза и почти расслабляюсь. Но она не отходит. А потом… Она, мать вашу, вновь начинает ныть.

– Яр… Мне очень-очень страшно. Можно я к тебе лягу?

Глаза резко распахиваю. Капитально охреневаю, когда она, не дожидаясь разрешения, подсовывает мне под бок задницу. Мысленно я, конечно, миллион раз с Титовой в одной кровати оказывался. И, как вы понимаете, не затем, чтобы спать… Но в реальности тесного контакта между нами не случалось.

– Нет, нельзя.

Сдавленно сглатываю. Глубоко вдыхая, пытаюсь замедлить легочную вентиляцию.

Она наверняка обидится… Зато, уж точно, оставит меня, на хрен, в покое.

– Пожалуйста, Ярик… Я с краешку…

Чтобы Машка меня когда-то о чем-то упрашивала… Ну, это пиздец, какая дикость! Должно быть, ей взаправду чрезвычайно страшно.

А я ее нытье не перевариваю. Себе же душу сожру, если она реветь продолжит.

– Ладно. Только не щемись близко. Кумарит меня с кем-то спать…

Я не заканчиваю, потому что она ложится и, конечно же, бл*дь, приваливается всем телом.

– Прости…

Святоша пытается отодвинуться, но прогибающаяся сетка упорно возвращает ее обратно ко мне. С краю никак не получается. Слишком узко, мы соприкасаемся по всей длине.

Сглатываю, потому как в результате этого невинного контакта у меня ожидаемо случается стояк.

Чудно, вашу мать, бл*дь…

Отворачиваю лицо к стене, чтобы хотя бы не дышать ею.

Снилось и в пьяном угаре мне являлось всякое, но наяву я никогда не слышал, чтобы Машка дышала так активно и громко. Совсем рядом. Совсем, бл*дь, рядом. Слишком близко. Пиздец, как слишком!

– Яр?

– Чего тебе?

– Спасибо.

Прекрасно, бл*дь… Я этой благодарности охренеть как заслуживаю! Дождался.

– Не за что.

– Знаю, тебе со мной неудобно.

Просто заткнись и спи…

– Нормально.

Охуеть, как нормально. Член упорно требует внимания. И явно не моего. Но накрываю его я. Сдавливая через брюки ладонью, мысленно требую успокоиться.

– Если я повернусь к тебе, может, будет больше места? Попробуем?

Зачем, мать вашу, спрашивать, если не дожидаешься ответа?

Машка смещается на бок и, естественно, скатывается еще ближе. Неловко утыкается губами мне в плечо и через рубашку горячим выдохом пробивается к коже. Меня словно током долбит. Порядочно замыкает. Я даже дышать прекращаю. Сцепляю зубы и каменею.

– Прости.

– Замри, – выталкиваю сдавленно.

– Извини.

– Просто замри, бл*дь, пожалуйста.

– Хорошо.

– И заткнись уже!

Она вздрагивает от резкости моего тона. Несколько секунд выдерживает тишину и неподвижность, а потом, мать вашу, нерешительно ползет ладонью по моей груди. Хватается пальцами за мой бицепс.

– Прости, – повторно пищит свои никчемные извинения. – Так мне не страшно.

Я больше не отвечаю. Знаю, что отпихнуть ее не смогу. Прикрывая ладонью глаза, пытаюсь уснуть. Однако в таком положении это кажется невозможным. Даже когда сама Машка отрубается. И, черт… Во сне она прижимается еще ближе и закидывает на меня ногу.

Ваше благородие, бля…

Прости, папа Тит… Крыша отъехала…

Глава 4

Ярослав

– Ярик… Ярик… – не осознаю, что голос святоши звучит в реальности, а не в моем сне. – Ты… Ты в меня упираешься… Ярик…

Да, упираюсь ей в задницу. Потому что приятно мне так. Офигеть, как приятно…

– Тихо, лежи… – мычу мало разборчивым хрипом.

Веду рукой по ее животу к сиськам. Но едва задеваю божественные холмики, меня оглушает пронзительный вопль.

– Яр, это я! Маруся! – по руке меня лупит. – Проснись, Градский!

Я не то что проснулся. У меня после такого пробуждения психологическая травма.

– Проснулся. Орать перестань, – открываю глаза. Оцениваю обстановку. Все та же беспросветная темень. Все, что я вижу. – Замри уже. Не вертись.

– Как я могу не вертеться? Если мне неудобно…

– Сейчас пошуруешь в свою кровать.

– Когда это мы поделили территорию? Тут нет моей кровати! Где хочу, там и лежу! – толкает меня под ребра локтем.

– Еще одно движение, и ты продолжишь это делать на полу!

– Не посмеешь, – слышу, как цедит возмущенно воздух.

– Ты. Меня. Провоцируешь. Святоша, – выдаю с жесткими расстановками.

Как же она бесит меня!

– Ярик, дорогой мой…

Яркая вспышка света заставляет нас обоих от неожиданности резко зажмуриться. О начатом споре мы, как бывало раньше, вмиг забываем.

– Боже, наконец-то! – Машка резво соскакивает с кровати.

Ее измятое за ночь дизайнерское платье окончательно дыбом встало. Пока «сеструля» поднимается, вижу ее красные труселя. Привставая, подпираю ладонью голову и жду, когда оно обратно упадет. Но у платья настроение точно как у меня – стоит.

– Э-э-э… Святоша, у тебя юбка к спине приклеилась…

Стремительно крутанувшись по своей оси, Титова, пронзая меня пламенным взглядом, принимается судорожно одергивать вздыбленную ткань.

– Придурок, – свирепеет на ровном месте.

Я-то в чем виноват? Надо было промолчать? В следующий раз так и сделаю! Пусть ходит с голой жопой!

– Не за что! – рявкаю в ответ и сползаю с кровати.

Ломка в теле такая, словно меня побили. Все мышцы затекли. А все почему? Пожалел принцесску. Полночи промучился.

Зевая, растираю ладонью лицо. Когда открываю глаза, вижу, что святоша на пах мой смотрит и отчаянно краснеет.

– Это не к тебе. Просто утренняя реакция.

Да, на матрас.

– Ладно… – отвернувшись, включает мобилу. – Давай уже выбираться из этого жуткого места.

– Который час? – снова зеваю.

– Восемь тридцать. Через полтора часа венчание. Мама с папой, наверное, уже кинулись меня… Давай быстрее, Яр. Нужно ехать.

За ночь в этом погребе температура прилично понизилась. Ощутимо перебирает по спине озноб.

Подхожу к системе безопасности. Не переставая зевать и тереть глаза, второй рукой ввожу код. Но вместо щелчка замков прибор вспыхивает красным и рубит по ушам коротким резким звуком.

– Что это? Что случилось? Ярик, проснись. Смотри, что нажимаешь… Вдруг заблокирует!

– Вот не ной ты над душой, – выхожу из себя. – Отойди вообще, не трись об меня. Утром я опасен. Серьезно, святоша. Последнее предупреждение.

– Маньяк, – выпаливает Машка, но расстояние все же увеличивает.

– Да, лично твой, – сам не понимаю, что бубню. – Если мы останемся здесь еще на день, спать ко мне не приходи. Изнасилую.

– Ну, ты и придурок! Не приду, конечно!

Не собираюсь с ней церемониться. Хватит. Вот пусть плачет, не плачет, я ее к себе в кровать никогда не возьму! В конце концов, я ей не папочка. Принцесса, блин.

Стоит и маячит. Шурудит этим своим дурацким платьем. Сжечь его нужно, а не носить.

– Черт… Я все правильно ввел.

Повторно набираю код и к своему ужасу понимаю, что он снова не срабатывает.

– Что не так? Ты забыл, да?

– Нет, не забыл. Я уверен, что вводил вчера – 7471.

– А сейчас?

– Так же!

– Тогда почему он не работает? Попробуй еще!

Пробую. Результат тот же.

– Боже, Яр! Почему он не работает?

– Откуда мне, бл*дь, знать? Перестань верещать на ухо, – начинаю капитально беспокоиться из-за всей этой фигни. Но стараюсь все же не впадать в шабаш, как это любит делать моя изнеженная Машка. – Может, из-за того, что питания не было, код обновился?

Последнее выдвигаю чисто для себя, но Титову прям на месте подбрасывает.

– Ты шутишь? Ты же шутишь? Ты спецом меня пугаешь, да? Скажи! Потому что мне страшно! Признаю!

– Нет, сейчас я все делаю правильно. Не пугаю тебя, – доношу до этой истерички как можно мягче. – Он не работает.

– Но… Как мы тогда выберемся отсюда?

– Не волнуйся, скоро придет Ридер.

– Ты уверен?

Нет, не уверен. Но Машке об этом знать нельзя.

– Я разговаривал с ним вчера, пока ты сидела с завязанными глазами в машине. Он в курсе, что мы тут до утра. По-любому приедет.

– А если нет? Ты же его знаешь! Каких-то колес наглотается и спит потом до вечера. Не раз так было…

– Подождем, Маш. Когда-то же проснется.

Она за голову хватается и, надувая щеки, шумно выдыхает.

– А если нас искать будут, это место, его как-то видно с улицы? Что это вообще такое?

– С улицы это обычный коттедж, каких на ней десятки, – признаюсь. – Но Ридер придет. Не волнуйся.

– А если все же нет? – в ее глазах такое отчаяние горит, едва сдерживаюсь, чтобы не обнять. – Нас смогут как-то найти? Ты далеко машину оставил?

– Не особо, – отвожу взгляд. – Просто… С другой стороны. И тут как бы… В доме вход в бункер… Он порядочно засекречен.

– Черт… Я не хочу здесь сидеть, – паникует. – Ни минуты не хочу!

– Понимаю. Я тоже. У меня вообще час назад тренировка началась. Знаешь, что мне за пропуск будет?

– Ярик… – вздыхает Машка. В глазах уже слезы вижу. – Мне страшно.

– Да перестань ты! Все нормально. Я же с тобой, – приобнимаю все-таки за плечи. – Пошли, давай. Посмотрим, что тут есть пожрать.

– Я не голодна.

– Я голоден. Пойдем, красивая. Давай, – увлекаю ее в подсобное помещение. Стараюсь отвлечь. – Знаешь, что я хочу? Тут по-любому должна быть ореховая паста. Во всех фильмах про апокалипсис в убежище берут такую хрень.

– Да, точно… Должна быть.

Где же чертов Ридер?

– Ну, хоть жрачки тут навалом, – шурша по полкам, довольно выдаю я. – С голодухи точно не помрем. Давай, не стой, Маруся. Что будешь?

– Не знаю… Может, печенье, – ломается моя поникшая «сеструля».

– Ореховое, кокосовое, ягодное, шоколадное…

– Кокосовое.

Протягиваю ей пачку. Себе беру фисташки и пачку чипсов. По дороге из кладовой еще и бутылку колы прихватываю.

– Яр… – мнется Машка в комнате.

Явно не знает, как сказать. Подталкиваю:

– Что опять? Говори уже?

– Я в туалет хочу, – шепчет она, покрываясь красными пятнами. – Давно терплю. Но боюсь. Проводи меня.

Бросаю еду на измятую кровать и беру ее за руку. В другой ситуации я бы, может, и заржал, но сейчас, при виде перепуганной Машки, у меня уже в груди щемит.

– Чего ты боишься? – мягко журю свою принцесску по дороге.

Выступая по направлению к ванной первым, бью по выключателю и вхожу. Я тут уже побывал, и мне даже в голову не пришло оглядываться. Обычная ванная. Не представляю, чего тут можно бояться? Но, это ж Маруся… Девчонка… У нее случаются такие заскоки.

– За… За шторкой никого нет? Посмотри…

Закатывая глаза, отдергиваю шуршащий полиэтилен.

– Никого.

– Ты за дверью постоишь?

– Хорошо, – со вздохом заверяю ее.

– Спасибо.

Исполняя свое обещание, полминуты подпираю спиной стену. О жрачке думаю, в животе так и урчит… Как вдруг слышу приглушенный Машкин вскрик.

Глава 5

Мария

Крик вырывается непроизвольно, когда вижу, что у меня начались месячные. Так и знала! Что я теперь делать буду?

Еще и Ярик… Стоит моему вскрику стихнут, врывается, блин, в ванную. Я чуть трусы на плитку не роняю. Хорошо, что сижу на унитазе, а это взбесившееся платье прикрывает и бедра, и зажатое дрожащими пальцами белье.

– Что случилось? – лихорадочно мечется по помещению взглядом.

– Ты нормальный, вообще? Я в туалете!!!

– Чего орешь тогда? Или ты каждый раз так? Запор? Или золотуха?

– Пошел к черту, – швыряю в него рулоном туалетной бумаги. От расстройства и обиды на глазах выступают слезы. – Выйди немедленно, козел! Я папе все расскажу! Он тебя…

Ярик психует, но выходит. И продолжает меня доставать через дверь:

– Просто объясни, что случилось? Ты же знаешь, что можешь сказать мне все? Манюня? Поговори со мной. Маша?

Он, черт возьми, издевается?

– Ничего я тебе не скажу!

А сама сижу и плачу.

– Я сейчас опять войду.

– Не смей!

– Просто скажи, что случилось?

– Ничего!

– Ну, ты же из-за чего-то плачешь?

– Так мне хочется!

– Выходи тогда. Тут рыдай, блин!

– Не хочу! Ты не достоин моих слез!

– Маруся… – долбит кулаком в дверь. – Предупреждаю. Я вхожу.

И он снова вламывается. Рожа злая, но я тоже на взводе. Если бы не «красные проблемы», вскочила бы и расцарапала всего.

– Говори! Сейчас же!

Что за несносный кретин?! За что мне это? Неужели не понимает, что смущает меня?

Растираю ладонями слезы и понуро опускаю голову.

– Машка… Давай уже, рожай. Я же не просто так кипишую! Слышишь меня? – горланит, как всегда, грубиян. – О тебе волнуюсь! Кипятком все…

Посмотрите, какая цаца! Царевича заставили беспокоиться!

– У меня кровь… – роняю лицо в ладони.

Так стыдно мне еще никогда не было.

– Где? Где?

Ну, что за тормоз?! Убирая руки, вижу, что мой Град все краски утратил. Бледный, как с воспаленным аппендицитом в десять лет.

– Там… – взглядом вниз указываю.

Он, оказывается, умеет еще и смущаться. Набирает яркости, вероятно, не меньше меня.

– Первый раз, что ли?

Ну, дубина…

– Нет, не первый. И не двадцать первый. Но, сам понимаешь, у меня ничего с собой нет…

Он тяжело переваривает эту информацию. Но все же догоняет.

– И ты решила сидеть на унитазе? Ну, правильно, чё? Ридер приедет, отпилим, и с ним домой поедешь.

Что тут скажешь? Неуместные шуточки – конек Градского.

– Ярик… – тоненько тяну я. Мне снова приходится просить его о помощи. Проклятый бункер! Всеми силами сдерживаю новый поток слез. – Яр, миленький, найди мне что-нибудь. Пожалуйста.

– Да, конечно… – прочесывает ладонью затылок и шумно выдыхает. – Сейчас.

Тотчас принимается за поиски. Идет к узкому белому навесному шкафчику. Открывает его и… бинго! Там такой запас! Учитывая, что бункер принадлежит отцу Ридера, я чаяла надежду на какую-нибудь вату и бинт, а тут несколько видов гигиеничных прокладок. Он явно в этот погреб не один планирует заселяться.

– Подойдет? – Градский маячит яркой упаковкой.

Это достаточно популярная марка, я ее использую. Но даже если бы она лично мне не нравилась, сейчас соглашусь на все.

– Да, вполне, – краснея, принимаю у него из рук упаковку. – Спасибо.

И мы застываем, глядя друг другу в глаза. У меня дыхание спирает. И вниз по животу стекает волна непонятного ноющего жара. Это никак не связанно с моим физическим состоянием. А что тогда? Я не знаю.

– Выйдешь?

– А, да… Я за дверью.

Вернувшись в комнату, мы молча принимаемся за перекус. Сил на разговоры не осталось. И это платье, я уже его ненавижу! Колется и раздражает кожу. Можно, конечно, поискать какую-то одежду. Она здесь по-любому есть. Только… Я все надеюсь, что Ридер вот-вот появится, и мы поедем домой.

Закончив с печеньем, взбиваю подушку повыше и ложусь.

– Венчание началось, – грустно оповещаю, судорожно стискивая в ладони мобильный.

Яр едва заметно вздрагивает и, безусловно, привычно отмахивается:

– Пофиг. Даже хорошо, что мы не успели. Сейчас подъедет Ридер, и завалим сразу в ресторан.

– В таком виде?

Растрепанные, помятые, двухдневной свежести…

– Зато представь, какой ажиотаж, – гогочет Градский.

Поднимая опустевшую пачку «Lay’s», высыпает остатки прямо в рот.

– Вообще не смешно.

– Ладно, не дуйся, Маруся. Домой заскочим, впрыгнешь в новое платьишко.

– Обязательно.

Вот только… Час за часом бежит, а Ридер так и не появляется. Ближе к вечеру я сдаюсь и отправляюсь, чтобы принять душ. Града прошу оставаться за дверью. Освежившись, облачаюсь в найденные Яриком чистые вещи. Это пижама, которая по виду больше похожа на термобелье. Очевидно, из-за того, что ночью тут может быть холодно.

Чувствую себя немного лучше. Но надежды на спасение сегодня остается все меньше.

– Ты что, забыл вытереться? – ругаю Яра, когда он брызгает в мою сторону водой. – Что за ребячество?

– Ты такая скучная, святоша, – смеется он. – Если мы тут надолго, как будешь меня развлекать?

– А я обязана тебя развлекать? Сплюнь!

– Ну, я же тебя защищаю, а ты, давай уж, постарайся, сделай мне приятно.

– Иди в жопу, – скрещивая на груди руки, откидываюсь на подушку.

Градский на свою кровать не ложиться. Идет обратно в другой конец комнаты. Шарит там в шкафчике.

– Картишки нашел. Играем?

– Ты жульничаешь! Я с тобой не играю.

– Я не буду, честное слово, – смеется этот балбес.

– Ты всегда так говоришь! И каждый раз жульничаешь!

– А ты будь внимательнее. Вот я вижу, что ты отвлекаешься, концентрируешься не на том. Как не схитрить? Знаешь, какое это искушение? – самоуверенно ухмыляясь, подергивает бровями. – Невозможно удержаться.

– Вот и играй сам! А я с обманщиками не играю.

– Когда же ты поймешь, Маруся, что все обманывают?

– Не все. Не лечи меня.

Замолкает, но долго сохранять тишину не получается.

– Давай же, святоша. Мне скучно.

И я, как всегда, иду на контакт. Знаю ведь, что одурачит, а все равно соглашаюсь! Умею достойно проигрывать, но мухлеж и сопутствующие насмешки Ярика каждый раз бесят неимоверно. Он смеется, еще и «шестерки» мне не плечи кладет.

– Как же ты меня достал! Гнусный обманщик. Клоун. Гороховый шут. Убирайся на свою кровать, – сердито смахиваю с постели карты.

Они по полу разлетаются, а этот нахал Градский только ржет. Поймав меня за запястья, скручивает и на спину опрокидывает. Сам сверху наваливается.

– Сейчас же слезь с меня… Не то я тебя…

– Уймись, святоша… – его хриплый смех неожиданно мягко стихает.

Он смотрит на мои губы, а меня вдруг безумное волнение охватывает. Воздух из легких словно ударом выбивает. Я замираю. Ярик медленно подается ближе. Ощущая на губах его горячее дыхание, вздрагиваю и глаза расширяю.

Секунда, две… И снова, как прошлой ночью, гаснет свет.

Глава 6

Ника Градская

Глотая слезы, листаю альбом с детскими фотографиями. Подолгу на каждой зависаю. Почти на всех снимках рядом с Яриком – Маша. Даже если мы семьями, она все равно рядом с ним. На трети они грозно взирают друг на друга, забывая о просьбах фотографирующего смотреть в кадр. На нескольких – и вовсе дерутся. А мы рядом, такие смешные, с открытыми ртами и выпученными глазами.

Смеюсь сквозь слезы.

Есть, конечно, много фотографий, на которых улыбаются. И чаще всего именно друг другу. Мало, где по-настоящему позируют. Поймать их являлось непосильной задачей. Сколько раз случалось, учительница звонила и жаловалась: час мурыжили весь класс, сделали дюжину снимков, и все равно – Титова с Градским перекошенные. Я, безусловно, расстраивалась и переживала, пыталась разговаривать с Яриком. Но он с самого рождения сам себе Бог. Выслушает и сделает по-своему. До фонаря ему чье-либо мнение.

Яр вращается на своей орбите. Любит шутить, смеяться, громко разговаривать по телефону, слушать музыку, танцевать. Причем танцует именно с кайфом, никого не стесняясь. Когда он дома, его всегда слышно. Я столько раз просила быть потише…

Вернуть бы теперь домой только, Господи…

Маша – хорошая девочка. Вроде тихая такая, послушная. Но с Яриком вдвоем такие проделки устраивали! Оба – как мальчишки! Сын ее, конечно, постоянно подбивал на всякие проказы и искусно провоцировал, если Машка вдруг думала упираться. Но и она за ним везде, куда бы он ни шел, следовала. Если Яр злился, на спину ему запрыгнет и не отпустит, пока он не прекратит обижаться.

– Сильно болит?

Наблюдаю в окно, как сын опускается на колени возле свалившейся с качели Маши.

– Не твое дело!

– Не кричи ты. Дай помогу.

Но девочка продолжает кричать:

– Нет!

Решаю вмешаться. Выйдя на террасу, слышу приглушенный голос Ярика:

– Хочешь, я тебя обниму?

И Маша вдруг сама к нему бросается.

– Да!

В какой-то момент мы просто перестали обращать внимание на то, что они говорят друг другу. Порой, конечно, их споры переходили все грани. Приходилось разнимать. Но не так, чтобы слишком часто это случалось. Или это мне сейчас так кажется…

– Папа сказал, чтобы я сильно тебя не обижала, потому что ты когда-нибудь на мне женишься, – проговаривает семилетняя Мария, не вынимая изо рта чупа-чупс.

Ярик в панике расширяет глаза и ни словом не комментирует это сообщение. А я, взбивая тесто на блины, тихонько смеюсь и продолжаю наблюдение.

– Я не хочу замуж. Я ненавижу замуж. Мне не нравится секс, – проговаривает Маша тоном уставшей от всего, и жизни в том числе, женщины.

У меня глаза на лоб лезут, когда это слышу. А им обоим хоть бы что. Смотрят исключительно друг на друга.

Маша продолжает:

– Я соглашусь за тебя выйти, только если пообещаешь, что тебе секс тоже не нравится.

У сына, очевидно, нет столь же категоричного и точного мнения по этому поводу, но он отвечает:

– Не нравится.

Кажется, он ее в очередной раз обманывает.

– Тогда посмотрим, – важно заключает Маша.

А я качаю головой и смеюсь.

Ярик за ней, куда только не носился. Не дай Бог, Титова с кем-то другим гулять уйдет! Целая катастрофа!

– Что это за запах? Ты что, курил? Я все расскажу дяде Сереже!

– Стой! Мелкая гадина! Стой!

Не успеваю среагировать, как Маша бежит из кухни. Яр нагоняет. Оборачивая вокруг ее талии руку, крепко прижимает спиной к себе и поднимает над полом.

– Пусти, придурок! Сила есть – ума не надо.

А в девятом классе Яр на школьной дискотеке избил парня, посмевшего пригласить Титову на танец. Мол, слышал, что тот говорил о ней гнусные вещи.

Но самый сильный спор между ними случился в десятом классе. Крик стоял на весь дом! Вот только все слова какими-то обрывками неслись. Пока поднималась наверх к комнате Ярика, понять ничего не успела. Маша с плачем мимо меня прошмыгнула и убежала домой. Но и Яр… Хотела его отругать. Вошла в комнату и растерялась. Впервые видела в глазах сына слезы. Как ни допытывались – ни мы, ни Титовы, так и не узнали, из-за чего произошла эта отличительная ссора.

Раньше случалось, что поскандалят и друг другу названивают. Целый день телефон разрывается. Яр примет вызов, она ему что-то прокричит и бросит трубку. Потом он ей так же, слышу же. И несется по кругу. Скажу, чтобы отключил телефон – так нет! Не дай Боже! Мечется по комнате и ждет, когда позвонит.

А тут целую неделю конфликт не разрешался. Не разговаривали совсем. Потом все же, с демонстративным безразличием друг к другу, начали общаться.

Вне дома Ярик Машку всегда чересчур опекал. Чего только не было…

– Перестань меня защищать! Я без тебя справлюсь!

– Ага, как же! Я не для тебя это делаю. Чтобы ты ничего себе не надумала.

Маша выбрала наш университет, и сын, естественно, за ней последовал. Одиннадцать лет вместе в школе. Наверное, им обоим казалось невозможным расстаться в фактически взрослой жизни. Снова вместе. Со скандалами, спорами, бесконечными пикировками и даже настоящими дебошами, но вместе.

Яр всегда Машку ждал по утрам. Она еще, случалось, обиженная, с отцом хочет уехать, но мой сын ждет и настаивает.

– Какой бред! Я еду в то же место, зачем папе Титу делать крюк? Не выделывайся! Давай, садись, святоша!

Адам только улыбался и пожимал плечами, передавая Яру свою ненаглядную принцессу. Да Машка и сама – кричит, кричит и бежит к нему… Смешные такие…

Мне кажется, к их конфликтам привыкли все. Даже соседи. Никто не обращал внимания на круглосуточные крики и ругань.

Не хочу верить в то, что они могли сделать что-то плохое. Они бы никогда не сбежали и не причинили друг другу вред.

Но если они все же в беде, как им помочь? Где искать?

Всех друзей опросили, никто ничего толкового не посоветовал. Остался один Ридер, но с ним самим случилось несчастье. Мы с Сережей были в шоке, когда узнали, что у друга нашего сына передозировка и, как следствие, наркотическая кома.

– Ник!

– Я здесь, – отзываясь на голос мужа, откладываю альбом на стол и поднимаюсь с дивана.

Не успеваю дойти до двери, Сережа ее открывает и заходит в спальню.

– Плохие новости.

У меня сердце обрывается.

– Господи… Говори скорее!

– Ридер умер, не приходя в сознание.

Глава 7

Ярослав

Вторая ночь дается нам куда тяжелее первой. У Машки случается настоящая истерика. Она рыдает навзрыд. Конечно же, пускаю ее к себе в постель. Обнимаю. Манюня судорожно цепляется, опутывает руками и ногами. Я и сам ее в себя вжимаю. Утешаю, как могу. В ней же точку опоры ищу.

Я не знаю, что будет дальше. Я не знаю, как ее успокоить. Я не знаю, когда приедет Ридер. Я ничего не знаю. Я так же, как и она, морально расшатан. Понимаю одно: нужно держаться.

Так странно, но в эту ночь мне, озабоченному придурку, не до похоти. Прям вообще. В другой момент пришел бы в священный ужас. Машка меня всего обслюнявила, всеми частями тела обтерлась, а у меня, вот так удар ниже пояса – не стоит!

Пиздец, я на нерве. Охренеть просто.

На следующий день, самому ведь хуево, но пытаюсь ее веселить. Маруся не поддается. Часами лежим в этой разрушительной тишине.

Ридера все еще нет… Его просто, бл*дь, нет.

Послезавтра самолет в Варшаву. Я, черт подери, не могу пропустить чемпионат. Кроме того, находиться столько времени в компании святоши – то еще испытание. Член стремительно воскресает, медленно съезжает крыша. И даже шифером не шуршит. Почему-то мое дурное нутро Машку, вопреки всем воспитательным мероприятиям, своей считает и, очевидно, во всей этой пошлой оттепели ничего зазорного не находит.

На хрена только выдернул ее с этой свадьбы? Будто черт подбил.

Совершаю еще несколько попыток ввести код. Начиная сомневаться в собственной адекватности, пробую уже разные комбинации цифр. Ничего, мать вашу, не срабатывает. Очередной резкий гонг рубит восприятие, словно контрольный из дробовика.

Аппетит на нервах даже у меня не особо развивается, а уж Марусю и вовсе ничего не интересует. Но я все равно несу консервы и какие-то сухари. Заставляю ее есть. Сам периодически перекусываю всякой херней, типа чипсов и печенья. Зато сушняк постоянно, будто после конкретного перепоя. Колой заливаюсь. За два дня язва не откроется, дома буду мамины бульоны хлебать.

Вот бы поскорее…

Свет тухнет и на третью ночь. Засекаем время на Машкином мобильнике. Снова это случилось ровно в двенадцать часов. Телефон окончательно садится, но теперь мы знаем, что отключение генератора происходит автоматически. Должно быть, в целях экономии.

Без света что-то делать невозможно. Темно настолько, что никаких очертаний не обнаружить, сколько ты ни лупись в разложившееся пространство. Глухой мрак, словно в аду. Я там, конечно, еще не был, но предполагаю, что этот долбаный бункер – худшее место на всей планете.

В понедельник, от той же скуки, шерстю в кладовой и нахожу мощный фонарик. Если его днем зарядить, ночью можно пользоваться. Вот только нам и днем, имея в распоряжении телевизор с DVD-плеером и магнитофон, ничего особо не хочется. А уж когда тухнет свет, такая безнадега накатывает. С головой накрывает. Горло спазмом душит. Иногда кажется, что кислорода меньше становится. Я понимаю, что это нервы, и накручивать себя до каких-то ебучих панических атак вот вообще не стоит. Но моментами так и кроет…

На четвертый день я, наконец, осознаю, что все же проебываю чемпионат. Не конец света, конечно. Но, сука, досадно, пиздец как.

Едва врубается свет, сдергиваю Марусю с кровати.

– Давай, святоша. Соберись, мля, – убираю с лица растрепанные пряди волос. Надо ее причесать, наверное. Сама же потом, когда Ридер приедет, ныть станет, что вид не товарный. Перфекционистка, черт подери. – Давай, красота! Отнесемся к этому заключению, как к крутому приключению. Мы же о чем-то подобном фантазировали, когда смотрели все эти тупые американские триллеры.

– Еще скажи, что это самое лучшее, что могло с нами случиться, – Машка не разделяет моего энтузиазма. Губы дует. Нижнюю впору пальцами подбирать. Или языком… – Так обычно говорят герои этих самых тупых американских фильмов, перед тем как поехать кукушкой и начать мочить друг друга.

– Стоп. Не туда тебя, Маруся, понесло, – сдавливая пальцами ее подбородок, буром пру, чтобы лицом к ней прижаться. Она от такой резкой облавы прерывисто выдыхает, а я, вдохнув, с трудом сглатываю, но продолжаю клеить самоуверенного придурка. – Это как пионерский лагерь. Только для взрослых, ага, – закусывая губу, подмигиваю. – Веселье начинается!

– Что именно ты предлагаешь?

– Для начала, с сегодняшнего дня я ввожу свод правил. Первое: никаких слез. Никаких, бл*дь, слез! Слышишь меня, Манюня? Мы будем относиться ко всему просто, – довольный тем, как она внимает, продолжаю инструктаж. – У нас есть еда, одежда. Не подохнем! Рано или поздно отсюда выберемся. Так на хрена страдать? – последнее выкрикиваю, как лозунг на гражданской демонстрации.

– Это все к первому правилу?

– Ага.

– А второе какое?

– Ну, второе я пока не придумал.

– Тогда можно я добавлю?

– Конечно.

Упирая ладонями мне в грудь, отстраняется, но все же не отходит.

– Что бы здесь ни произошло, никто об этом не узнает. Никто и никогда.

– Вай, святоша! Звучит страшно интригующе, – выкатывая глаза, ухмыляюсь с предвкушением. – И очень провокационно, – дерзко подергиваю бровями. – Умеешь ты молотить и подмолачивать!

– Ярослав, – остужает тоном моей мамы. И краснеет принцесска. – Не фантазируй слишком бурно. Я не о глупостях сейчас говорила, а вообще… Обо всем! Знаешь, в замкнутом пространстве, как правило, люди с ума сходят, – выдвигает с конкретной такой уверенностью. – Кто знает, что с нами станет?

– Да что с нами станет? Стой. Молчи. Это риторика, если что. Кончай эти депрессивные мысли гнать. Не развивай. Опять не туда двинула. И если ты еще не в курсе, дорогая моя «сеструля», я о тебе и так никогда не треплюсь. Дополнительные предупреждения без надобности.

– Спасибо.

– Что-то ты зачастила с благодарочками. Я прям с ног до головы в лучах твоей доброты…

– Яр!

– Только говоришь так, словно нам здесь месяц сидеть. Это мне не нравится.

– А ты сам как думаешь? – явно надеется, что опровергну ее гнетущие опасения.

И я, Ярослав-Божище-Градский, конечно же, это делаю.

– Пф-ф, еще максимум день. Ладно, ставлю на тридцать шесть часов. А ты? – подбиваю на спор.

– Двадцать четыре! Хочу быстро.

– На что играем?

– На три похода в кино!

– Скучно, – ожесточенно кривлюсь. – Дай что-то кровное, святоша. Что-нибудь, чего жалко. Жадно жалко.

– Варианты?

– Я заберу твою невинность.

– Ты совсем без тормоза?

Ржу, когда она лупит меня по груди и бодрячком отступает. Расшевелил, наконец-то.

– Дай закончить. Я равноценную сделку предлагаю. Ты выставляешь свою невинность, я – свою. Фигурально. Победитель придумает для второго нечто, чего тот еще не пробовал. Это никак не связано с сексом, – вообще никак, ага. – Какие у тебя грязные мысли, ух.

– Ты такой балбес, Ярик! Нет слов!

– Итак, ставки тридцать шесть на двадцать четыре. Суперприз – невинность. Засекаем время.

– Оно уже двадцать минут идет. Осталось двадцать три часа и сорок минут до моего выигрыша.

Чудно! Узнаю этот азарт.

– Умеешь ты, святоша, разгонять кровь, – машинально смотрю на ее губы и хищно облизываюсь.

Да, я тот еще маньяк. На Титову заточен. Что поделать, у каждого своя карма. Она – моя.

Глава 8

Мария

Впервые наш спор заканчивается ничьей. Обычно Ярик делает все возможное, чтобы выиграть. И сейчас я бы радовалась его победе, даже если бы сжульничал. Сделал бы, что угодно! Готова все отдать, только бы покинуть это ужасное место.

– Буууу! Аррр!!!

– ААААА!!! – визжу, отпрыгивая от Градского, выскочившего из-за угла.

Он, продолжая играть роль какого-то неандертальца, обхватывает меня руками и отрывает от пола. Пытаясь «сожрать», с дикими утробными звуками кусает и слюнявит мне шею.

– Аааа! Ярик, блин! Животное!

– Да и ты не божий дар!

Отлепившись от моей шеи, ржет как ненормальный.

– Пусти уже, идиот!

Яр забрасывает меня на диван. Приземляюсь на колени, лицом подушку рою, но, быстро сгруппировавшись, перемещаюсь и хватаю в руки пульт.

– О, нет, нет, – возобновляет Градский наступление. – Дай сюда, женщина.

– Черта с два! Сегодня я выбираю фильм. Моя очередь.

– А ты занимала? – спрашивает этот придурок на полном серьезе. – Я тебя не видел. Изыди!

– Сам ты… – вскрикиваю, когда он наваливается сверху. Зажмуриваясь, визжу и толкаю его ногой в живот. Руку с пультом при этом отвожу как можно дальше за голову. – Пошел ты в жопу!

– Ого, – дергая мои подтянутые колени в стороны, шокирует тем, что оказывается прямо между моих разведенных ног. – Даже так, – выдыхает в ухо, прижимаясь слишком тесно. – Ну, поворачивайся, святоша.

Я чувствую давление его эрекции непосредственно на промежность. Одежда в таком положении абсолютно не спасает. Задыхаюсь на вдохе и на миг замираю. Кажется, что свет мигает, как новогодняя гирлянда… Нет… Это, должно быть, в голове что-то коротит.

– Ты такой кретин! – Ярик ржет. И, прежде чем вырвать у меня пульт, как собака, лижет щеку. – Фу-у-у… Отстань!

Упираясь ладонями в диван, Градский плавно и быстро выпрямляется.

– Вот так вот, – садится и с важным видом воспроизводит вставленный в DVD-плеер диск. Сам же выбирает из списка фильм. – Хорошо, что у моего деда до сих пор есть такая же хрень.

– Типа, много ума нужно, чтобы понять, как им пользоваться, – фыркаю я, порывисто вжимаясь в свой угол.

– Много, не много, а ты поучись для начала у папочки.

– Это ты у нас папочка? Не беси меня, Ярик!

Он лишь ржет и качает головой. Знаю, что любит меня злить. Дурак. Дурак же!

Врубает, как обычно, какую-то пошлую комедию. А я сижу и продолжаю беситься. Делаю вид, что не смотрю. Но от нечего делать тоже, конечно, поглядываю.

– Хватит дуться, святоша, – сдается Градский минут через десять. Подставляет мне, как в детстве, мизинчик. Отвечаю ему факом и, скрещивая на груди руки, прячу пальцы. Знаю, что будет силой лезть. – Ты выбираешь «сопли», а у нас настроение и так «говно».

– Очень красноречиво и понятно изъясняешься, Яр. Мама может тобой гордиться!

– Прекращай. Знаешь же… Когда ты такая правильная, я хочу тебя испортить, – окидывает меня каким-то горячечным взглядом.

– У тебя температура подскочила?

– Нет, другое, – прочесывает ладонью короткий ежик волос. – Скажем так, более материальное, – подмигивает. – Можешь потрогать.

– Сам себя потрогай! Маньяк!

– Да, твой, – заявляет в который раз. Причем с нахрапистой такой невозмутимостью. – И это неизменно, как первый закон Ньютона.

– Первый закон Ньютона – это закон инерции. Яр, у тебя тройка по физике. Кончай умничать, скромник.

– Да, тройка. Формально. Так-то я вообще все годы списывал, – разглагольствует без какого-либо стеснения. – Предпочту просто умно и скромно кончить.

Я, конечно, привыкшая к подобным шуточкам со стороны моего Градского, но в этот момент вспыхиваю, будто пожаром объятая.

– Ну, ты… Скромно! Достал меня своими пошлостями! Смотри фильм лучше.

Он отворачивается и как будто забывает обо мне. Действительно внимательно следит за происходящим на экране, хотя там ни вдумываться, ни всматриваться никакой необходимости нет.

– Яр, – тихо зову его спустя какое-то время. – Ты помнишь, какой сегодня день? – Съезжая ниже на диван, закидываю ему на колени ступни. Мы часто смотрим фильмы именно так. Бывает, меняемся. Я сажусь, а он ложится и кладет мне на ноги голову. Ну, иногда и ноги тоже. Тогда оттягиваю ему резинки носков и стреляю по лодыжкам. Или подразнивая Кинг-Конгом, щипаю волоски. – Нам стоит начать делать какие-то насечки.

– Сегодня пятница, Маш, – так же тихо и мягко отзывается Яр. Проходится ладонями по моим икрам. Сжимает ступню. – Неделя. Прошла, бл*дь, ровно неделя.

– Я отмечу перед сном. Будем считать. Мы успеваем досмотреть фильм?

– Успеваем.

И вновь молчание затягивается. Хотя подмывает орать. До боли. До хрипа. Пока в легких кислород не закончится!

– Ты все еще злишься?

– Нет. Нет, Яр. Конечно же, я не злюсь на тебя, – выдыхаю едва слышно, пытаясь сдержать очередную порцию слез.

– Чего притихла тогда? Мм-м, Маруся?

– Я так устала, Ярик… Домой хочу. Очень-очень! Как ничего на свете… К папе и маме, – резко выпрямляясь, забираюсь к нему на колени. Обнимаю руками за шею, утыкаюсь лицом в грудь. – Порой мне кажется, что мы тут останемся навсегда, и я… Мы никогда не увидим родителей…

– Машка, вот не надо так… – вздыхает мой Градский. Поглаживая ладонями спину, поднимается одной к затылку. Сминает волосы. Трогает пальцами кожу. У меня моментально дрожь по телу проходит. – Я тоже не железный, святоша. Не нагнетай. Надо держаться. Навечно мы тут точно не останемся, – смеется, но как-то сипло и натянуто. – Хотя бы потому, что папашка Ридера периодически здесь появляется, обновляет запасы, следит за работой системы…

– Откуда знаешь?

– Ну, Ридер болтал.

– Ридер… Ну, вот скажи мне, где он? – отстраняясь, в глаза заглядываю. – Он-то в курсе, что мы здесь! Нас неделю нет! Не может быть, чтобы наши к нему не ходили. Как это вообще понимать?

– Не знаю, Маш. Мне тоже непонятно. Устал голову ломать, что могло случиться.

– Он ведь вроде не сволочь, чтобы намеренно нас здесь держать?

– Нет. Намеренно, точно, нет.

– Что же мы будем делать, Яр? – слышу, как голос начинает дрожать.

Градский крепче сжимает мой затылок и толкает совсем близко к своему лицу. Соприкасаемся кожа к коже. И глаза одновременно прикрываем.

– Я не знаю, Манюня. Я не знаю… – чувствую его горячее дыхание на своей щеке. И от этого меня почему-то вновь дрожь разбивает. Он ведь тоже, наверное, ощущает. Тяжело сглатывает и шумно вздыхает. Ведет ладонью по моей шее, ловит всех этих бесноватых мурашек. Добавляет им безумия. – Все будет хорошо. Обещаю. Не плачь больше.

– Мне с тобой… Я рада, что мы здесь вдвоем, – признаюсь почти шепотом.

– Я тоже. Но было бы правильнее, если бы я тебя не брал.

– Нет, нет… Ты что? Если бы осталась дома, умерла бы, не зная, где ты.

– Машка…

– Мы всегда вместе, помнишь, Яр?

– Всегда.

– И здесь…

– Справимся, – заканчивает он за меня.

– Да, справимся. С тобой мне не страшно. А тебе со мной?

– Э-э… Как бы мне, в принципе, не бывает страшно, – привычно хорохорится.

– Ой, ну, конечно… Гроза района, – смеюсь.

– Не, гроза района – это ты, Титова. Я просто Божище Градский.

– Ярополк Великий, блин!

– Ага, – важно кивает. – И весь твой, святоша. Пользуйся.

– Я пользуюсь.

– Мало.

– Кому это мало? Мне хватает.

– Мне – мало.

– Ярик… Какой же ты… Ярик!

– Ага.

Глава 9

Ярослав

Распечатываем вторую неделю. Скручивается восьмой день, девятый, десятый… Сука, десять суток! Десять чертовых суток! Оставаться вменяемым становится очень сложно. На мозги давит все и сразу. Замкнутое пространство, тишина, темнота… Стены будто сжимаются. Кислорода словно все меньше. Накручивает? Когда мы с ума сходить начнем? Или уже?

– Ярик… Яр… – шелестит Машка в шею.

Дыхание спирает, когда обнимает со спины. Всем своим идеальным телом прижимается.

Рота, подъем, бл*дь!

– Мм-м? – отзываюсь бессвязно.

– Не спишь?

Она совсем ни хрена не соображает, когда вот так касается губами моего затылка? Все волоски по телу дыбом встают. И не только волоски, да… Эрекции болезненная, раскаленная, ноющая. Член явно готовится к прочим херам отвалиться, если в ближайшее время не поместить его в благоприятную среду. Очень влажную, тесную и горячую благоприятную среду…

Просто жесть, так встрять!

– Яр?

– Не сплю, Маш, – произношу на выдохе, почти не размыкая губ. – Как я могу уснуть, если ты бубнишь в ухо?

– Ярик, миленький, я не могу уснуть. Поговори со мной.

Лбом в холодную стену негромко впечатываюсь. А хочется уже с размаху! Чтобы мозги наружу полезли. Если мое напряженное тело до «откидки» не разобьет какой-нибудь эпилептический тремор, поистине чудно будет!

Нервы на износе, но я, как обычно, уступаю святоше.

– Задавай тему.

– Может, в города сыграем?

Какие, нахрен, города?! Нам что, по пять лет?!

– Ха-ха, если только на раздевание.

– Яр…

– Одесса-ёб-ее-мама, – раздраженно даю старт.

– Анталия, – отбивает Машка с повышенным восторгом.

Горячим дыханием шею мне лижет.

– Ялта.

– Алжир!

– Рио-де-Жанейро, бл*дь.

– Олюдениз, – смеется и жмется еще ближе.

Ощущаю, как ее мягкие сиськи на моей спине расплющивает. Соски ее, черт возьми, чувствую.

Прикрывая веки, мысленно какие-то мудреные молитвы воспроизвожу. Главная из которых: «Не дай зафиналить в штаны».

– Яр! Так долго думать нельзя!

Я ее… Сейчас как втрамбую в матрас, все свои географические познание потеряет, Энштейн, мля!

– Десять, девять, восемь, семь, шесть… Думай-думай!!! Пять, четыре, три, два…

– Зверево!

– О-о-о… А это где?

– Хрен его знает. Где-то.

– Выдумывать нельзя, помнишь?

– Ничего я не выдумывал. Это небольшой российский город, – встретилось в сети и отложилось в памяти. – Играешь дальше, или спим?

– Играю! – почти верещит. В застывшей тишине этот звук как будто эхом расходится. – Оран!

– Неаполь.

– Мм-м, Люксембург.

И снова в меня сиськами бьется. Ладошками грудь сдавливает – аж дыхание выбивает.

Какие города? Не соображаю. Особенно, когда одна ее рука дерзко, типа, щекотно, отправляется в поход по моему животу.

– Я-я-я-ярик… – дразнит и торопит, гуляя пальцами все ниже. На автомате задерживаю дыхание и мышцы напрягаю. – Ого, ну у тебя и пресс, Градский! Можно под футболкой потрогать? Ты такой твердый… – да, пиздец, какой твердый! Ты даже не представляешь, какая радость… – Можно? Я-я-яр-р-р…

– Нет, нельзя, – шиплю со скрипом.

Перехватывая ее пальцы, машинально сжимаю.

– А-а-а-у, – вскрикивает Машка. – Больно, придурок… – и кусает меня за плечо.

Перед глазами скоростным паровозом калейдоскоп мигающих лампочек летит. Убивает, на хрен. Резко разворачиваясь, не владея примитивным набором приличных слов, пытаюсь что-то сказать ей. Вот только из-за смещения наших тел это долбаное ложе прогибается, и я, право слово, нехотя на Машку наваливаюсь.

И тут-то… Мириада звезд такая несется, словно на ковре-самолете в Бангладеш слетал!

Я понимаю, что продолжения не будет… Понимаю… Шутки шутками, но Машку трахать нельзя. Сука… Мне даже думать о таком не велено. И тем более такими словами, потому что… Это ведь Маруся Титова, мать ее…

– Ярик… – сдергиваю себя с кровати быстрее, чем она успевает закончить. – Ты куда?

Замираю в темноте.

Куда тут двинуться? Опускаюсь на Машкину постель.

– Напомни, святоша, на какой букве закончили? – стараюсь, чтобы голос звучал легко, мол, мне чрезвычайно весело.

– Я сказала: Люксембург… – растерянно тянет «сеструля».

Кодовое слово, черт возьми!

– Гамбург, – оживает мозг.

Запах ее все еще стоит в легких, но хоть тактильный контакт разорван.

– Гётеборг!

Что, блин? Ладно…

– Гонконг.

– Грюнберг!

– Ты решила меня выбесить этой буквой? – шиплю в темноту.

– Разорви, – и хихикает, зараза. – Вспомни с другим окончанием.

Напрягаюсь сильнее, чем на экзамене по географии, и выдаю победно:

– Грозный!

– Йёнчёпинг! – орет Машка на весь бункер и вовсю хохочет.

– Я тебя сейчас… – выдыхаю вкрадчиво, больше для себя, прежде чем подорваться на ноги.

Когда хватаю ее на руки, она от неожиданности визжит, как потерпевшая.

– Ярик, дурак, блин, – возмущается дребезжащим голоском. – Здесь же темно и страшно… Я испугалась!

Подбрасывая в темноте, ржу, когда она вновь орет. Встряхиваю и на плечо закидываю.

– Трусы хоть сухие?

– Пошел ты в жопу!

– Не ответишь, сам проверю.

Двигаю ладонью по задней поверхности ее бедра вверх, целюсь к развилке ног. Машка вдруг вместо того, чтобы визжать и извиваться, резко цепенеет. Кажется, что и дышать перестает. Я так точно… Веду выше и выше. Ощущая округлость ягодицы, глаза прикрываю. Сдвигаю ладонь внутрь… Слышу, с каким надрывным шумом задержанное дыхание из груди вырывается. И… С этим звуком отмирает святоша. Лупит меня по спине и принимается отчаянно елозить.

– Маньяк… Извращенец… Озабоченный придурок! Немедленно отпусти меня, козел!

Я смеюсь ровно до момента, когда она впивается зубами мне в спину. Рычу от боли и злости. Проворачиваю ее, но скинуть на кровать не решаюсь. Темно все же, могу не рассчитать.

– Уймись, Семирамида^[1], – рявкаю, прижимая к груди ближе, чем требуется. – Не доводи меня.

– А то что, блин?

– Лучше тебе не знать, святоша!

– Ха-ха, как круто и угрожающе! Дрожу! Прям вся вспотела! Мокрая как мышь…

– Слезай с меня, блин.

– Вообще-то, я на тебе не сижу! Ты держишь меня!

– Потому что не хочу уронить куда попало, дура! Опускай ноги медленно, и я отпущу.

– Вот, – выпрямляется, наконец. – Доволен теперь?

– Очень! – рявкаю напоследок, прежде чем отойти.

Как слепец, шарю по воздуху руками, натыкаясь на предметы мебели, добираюсь до кровати. Машка, конечно, ни на шаг не отстает. В футболку сзади вцепилась и паровозом двигается.

– Яр… Ты же не злишься? Я просто шутила… – пищит, когда на кровать заваливаюсь.

Пошла на попятную, блатата. Боится, что прогоню.

– Ложись уже, – бросаю сердито и отворачиваюсь.

В сложившейся ситуации Титову дважды приглашать не нужно. Запрыгивает и снова меня, черт возьми, обвивает руками.

– Надеюсь, ты наигралась и теперь дашь мне, на хрен, поспать.

– Да… Спокойной ночи, Ярик.

– Спи уже.

– Сам спи, – эта переговорка у нее наверняка вырывается случайно.

Так мы делали в детстве, когда нас троих – меня, ее и Никиту – укладывали в одной комнате. Постоянно соревновались, кто первый уснет.

Моя Машка… Моя же…

– Спокойно ночи, Маруся, – выдыхаю мягче.

– Завтра ведь будет лучше?

– Обязательно.

– Хорошо.

Как всегда, верит мне.

– Все, святоша. Сейчас реальный спок. Устал я.

– Спок.

Глава 10

Мария

С каждым днем, проведенным в бункере, Ярик становится все более отчужденным и раздражительным. Не понимаю, чем его так злю. Нет, иногда, конечно, умышленно кровь из него сосу. Но тут уже, даже когда я зайка-паинька, смотрит с укором, обличая в каких-то надуманных провокациях.

Вероятно, мы попросту, как я и предполагала, дуреем от чертовой психоделики. В этом жутком месте трудно оставаться нормальным, даже если у тебя с головой никаких проблем изначально не возникало. А если еще какие-то мелкие тараканы и незначительные сдвиги – ловите мою крышу! Аж в ушах свистит, так летит.

У каждого человека есть свой жизненный ориентир. Мой – Градский. В бункере… Хочу быть ближе к нему. Хочу приклеиться. Ни на секунду не отпускать. Он – мой якорь, только за него держусь. Без него вообще никак. Не справлюсь. Все, что угодно, лишь бы с Яриком! Вот только он, напротив, все чаще умышленно увеличивает между нами дистанцию. Замечаю ведь… Садится дальше, чем обычно. Подолгу зависает в ванной на перекурах. Ночью сразу же отворачивается к стене.

А мне бы хотелось, чтобы обнял. Как папа… Ну, не совсем как папа. Это же Ярик… Он – мой самый близкий друг. Никого ближе нет. Даже там, на воле, братьев и сестер не числится. Никиту в расчет не беру. Он на шесть лет старше нас. У него, как правило, совсем другие интересы находились. Не мы. Я же во всем всегда рассчитывала на Яра. Знала, что он в самую худшую минуту придет на помощь. И развеселит, и утешит, и защитит… Просто будет рядом.

Папе все не расскажешь. А Ярику – можно. Ему и с ним – очень многое позволено.

Как сейчас, блин…

Град в одних трусах вошел в чат.

– Э-э-э…

Ну, у него и тело, черт возьми… Мышцы объемные и выпуклые, отчетливо сепарируются. На вид кажутся твердыми, будто из стали вылитыми. Пресс идеально прочерчен, все шесть кубиков просматриваются. Они зовут проверить их на плотность… Еще эта смущающая V-образная линия, ведущая к паху под боксеры. Пояс Адониса, я читала. Действительно красиво.

Мотаю головой и отворачиваюсь, когда Яр заканчивает промокать полотенцем затылок.

– Вода горячая?

– Регулируется, если что, – не разбирая посыла, в удивлении брови вздергивает. – По-прежнему.

– У-у, хорошо. Чем будем сегодня заниматься? – спрашиваю, соскальзывая с кровати.

Градский в этот момент поворачивается к шкафу, а мой взгляд сам собой соскальзывает на его крепкую задницу.

Ходит тут!

Отворачиваясь, скрещиваю на груди руки.

– Можешь, пожалуйста, впредь одеваться в ванной? – пыхчу и негодую. – Все-таки ты тут не один живешь.

– Я что, голый вышел? – отбивает снисходительно-раздраженно.

– Нет… Но… – не могу же сказать ему, что через трусы все очертания рассмотрела. Ненужная мне информация! И напоминание того, что уже однажды видела. – Я же не хожу перед тобой в трусах.

– А могла бы, – придурковато усмехается Яр. – В одних трусах. Готов заценить твои сиськи. Кажется, они снова подросли.

Я отчаянно краснею. Помимо гнева, наполняюсь волнением неясной природы.

Ух, этот бункер сведет меня с ума!

– Ты нормальный вообще?

– Нет, – и дальше лыбится.

Хвала Богу, уже практически одет.

– Ты напился, что ли?

– С чего ты взяла?

– Пошлишь. Прям в ударе, смотрю!

– Ты же в курсе, мне не нужно напиваться, чтобы хотеть увидеть тебя голой.

– А ты в курсе, что это никогда не случится? – заявляю крайне взвинченным тоном.

Градский пожимает плечами и ложится на кровать. Я тут же к нему под бок мощусь.

– Никогда не случится? Чего тогда постоянно ко мне ломишься? – заводится. – Сейчас день. Дай продохнуть!

– Ну и отдыхай, – обратно на ноги вскакиваю. – Сам звать будешь! Дурак…

Укладываясь в свою постель, отворачиваюсь к стене и подушкой голову накрываю.

Тишина длится от силы пять минут. Потом меня начинает долбить обида, что не зовет. Внимания не обращает!

Да и холодно становится. Согрел бы… Из-за него не успела переодеться из пижамы во флисовый комбинезон.

Просто вселенский мрак!

Осторожно выползаю. Смотрю с укоризной. Вот только ему дела нет, играет на карманной приставке.

– Я тут страдаю, между прочим!

– И что? – имеет наглость ухмыляться.

– По твоей вине.

– Да ну?! И что я сделал в этот раз? – и дальше рубится.

– Ты меня не замечаешь!

– Нет, – тянет с той же ухмылкой. – Я тебя намеренно игнорирую. Это разные вещи.

– И зачем?

В этот раз и не смотрит в мою сторону, прежде чем грубо ответить:

– Так надо. Отвали, Титова.

– Сам отвали! Придурок… – Яр шумно выдыхает и продолжает играть. Ненадолго замолкаем. Не могу выдержать. – Мне что, поплакать, чтобы ты обратил на меня внимание?

Не отзывается! Увлеченно мочит чертовых зомби!

Ну и хорошо! Прекрасно!

Поднимаюсь и гордо удаляюсь. Пусть сам сидит, а я…

Чем же я займусь?

Бесцельно двигаюсь по узкому коридору. В ванной умываюсь, чищу зубы и переодеваюсь в комбинезон.

Ничего интереснее, кроме как смотреть в одиночку фильм, не придумываю. Веселье, конечно, сомнительное. Назло Ярику включаю самую драматическую мелодраму! Все еще надеюсь, что он придет и будет злиться на мой выбор. А я буду хохотать и припоминать, что так получилось только потому, что он, козел, меня игнорировал.

Но фильм отматывает больше чем за середину, а Градский так не появляется. Я не хочу плакать, но от всей этой ситуации нервы взвинчены до предела. Слезы сами собой начинают катиться по щекам.

Чертов обманщик… Обещал ведь, что мы вместе… Что весело будет… Что все хорошо закончится… Обещал, что нас быстро найдут…

Еще и незаслуженно обижает меня!

А ведь все его вина, что мы тут сидим! Почти две недели…

«Это как пионерский лагерь. Только для взрослых…»

«И здесь справимся… Вместе…»

«… Я весь твой, святоша. Пользуйся…»

На кой черт мне его утешения и обещания, если все это обман?! Вернемся домой, месяц с ним разговаривать не буду!

– Ты что, плачешь?

Пришел все-таки… Когда я уже все слезы выплакала! Сижу, наверное, с покрасневшим носом и воспаленным глазами.

– Да, плачу! Тебе какое дело?! – растирая остатки горячей влаги, не смотрю в его сторону.

Как он!

– И откуда столько эмоций?

– Фильм очень трогательный, – вру, захлебываясь порцией рваных вдохов.

– Зачем такой смотришь? Я же просил, Машка…

– Мало ли, что ты просил! Хочу и смотрю! Захочу… вообще порно включу. И буду смотреть! Ты мне папа, что ли?!

– Ого. Порно, – вздыхает и присаживается перед диваном на корточки. Заглядывает в глаза, не тая насмешки. – Смотри, сознание не потеряй, святоша.

– Не думаю, что там все настолько страшно… – ерничаю я. – Без твоего беспокойства обойдусь. Со своим порно!

– Ну-ну, – внаглую усмехается. – Я впечатлен. И все же хочу контролировать… просмотр.

– Еще чего! Вот теперь ты отвали, Градский!

– Ладно тебе, святоша, – протяжно вздыхает. – Мир.

Меня только разобрало, а ему мириться вдумалось.

Ни фига!

– Большой банан тебе, Кинг-Конг, а не мир!

– Я тебе сейчас покажу большой банан, – с угрозой рычит Яр, прежде чем бесцеремонно сдернуть меня на ковер. Я оказываюсь в неудобном положении, зажатой между ним и основанием дивана. – Ну? – грубо рявкает мне в лицо. Надвигаясь, упирается в переносицу лбом. – Что дальше придумаешь, Маруся?

Внутри живота зарождается какой-то огонек. Он несется, словно вспышка, через все мое тело. Разрывает обжигающим теплом грудь. Осыпая искрами плечи, наполняет тело странным теплом.

Начинаю дышать чаще и громче. Непроизвольно жмурюсь. А распахнув глаза, почему-то смотрю на губы Ярика. Он так близко…

– Почему ты постоянно доводишь меня?

– Ничего я не довожу!

– Мириться будешь, твою мать?

– Буду, черт тебя дери!!! Буду!

– Так-то! И не ной больше, – отступает, но возможность полноценно вдохнуть не возвращается. – Ты нарушаешь правила.

– Которые ты придумал?

– Введу штрафные, Маруся, – заявляет, словно он здесь, блин, главный. – Будешь отрабатывать.

– Да ты сам нарушаешь!

– Поподробнее?

– Вместе, – криком бросаю ему его обещания. – Справимся вместе!

– А я куда-то вышел? – нагло ударяется в иронию.

– Ты знаешь, о чем я. Хочу с тобой быть.

– Ты и так со мной, – выдыхает значительно мягче. – Просто… Есть вещи, которые немного усложняют процесс нахождения здесь.

– Какие?

Ярик не отвечает. Поднимается и помогает мне встать.

– Не обижайся. Я не со зла, если что… – бросает, как будто между делом, и выходит.

Я снова остаюсь одна.

Черт возьми…

Глава 11

Ярослав

Машка подбирается все ближе. Одно дело, если так поступаю я, врываясь, когда вздумается, в зону ее личного пространства. И совсем другое, если это делает она. Особенно, учитывая то, что мы круглые сутки находимся один на один, а я на ней сто лет повернут.

– Почему я не могу спать с тобой? Что ты опять начинаешь? – слышу, как ее голос становится выше, начинает на выдохе дрожать. – Я здесь сама не справлюсь. Ты обещал…

«Сеструля» ведь не знает, что это все не просто шутки, «братишка» крайне озабоченный, помешанный на ней придурок. У меня уже две недели не было секса. А стои́т, хоть гвозди заколачивай! Кажется, что круглые сутки. Я, конечно, помогаю себе в душе рукой, но это совсем слабо спасает. Гормоны долбят.

Хочу по-настоящему.

Хочу ее.

Хочу именно ее.

Святоша ведь постоянно рядом. Чувствую ее запах, он уже живет в легких. Смотрю на нее: такую доступную, такую доверчивую, такую мою… Зависаю… Слушаю ее дыхание. Наблюдаю. Часами, бл*дь, наблюдаю, как именно вздымается ее грудь, когда соски натягивают футболку. Торчу от того, как бьется жилка на шее.

Животная похоть. Встрял по самое не могу… Просто полный пиздец.

Уже не знаю, как с этим справляться.

Ведь Титова не догадывается, почему мне временами тяжело выдерживать, когда она об меня трется. Лезет и лезет.

Поднимаюсь с кровати.

– Куда ты собрался?

– Покурю.

– Но сейчас свет выключится, – прилетает уже в спину.

– У тебя есть фонарик.

– А у тебя?

– Я справлюсь.

– Яр… Мне все равно страшно. Давай быстро, хорошо? – взволнованный голос Машки эхом по периметру бункера идет.

Захожу в ванную и, едва прикрыв дверь, шумно перевожу дыхание.

Хватаю со стиралки пачку с сигаретами. Хорошо, что папашка Ридера – заядлый курильщик. Запас приличный. Даже если мы здесь на полгода застрянем.

Сука…

Подкурив сигарету, оседаю прямо на пол у стены. Затягиваюсь, как можно сильнее. Прижимая ладонь ко лбу, медленно-медленно выдыхаю.

И тухнет свет.

Некоторое время бесцельно таращусь на тлеющий кончик сигареты. Снова подношу фильтр к губам. Втягиваю терпкий яд.

Жду, когда застывшую тишину разобьют торопливые шаги. Знаю, что прибежит. Не выдержит. Психологически готовлюсь. Однако на коротком стуке все же вздрагиваю.

Дверь распахивается, и святоша врывается в темноту вместе с ярким светом фонаря.

– Ты долго?

– Долго. Хочу еще в душ.

– Ты же был уже.

– И что? Я не могу дважды помыться? У нас, бл*дь, лимит и экономия?

Маруся моментально улавливает мое хреновое настроение и старается миролюбиво решить.

– Не думаю, что без света будет горячая вода, – тихо подсказывает.

Капитан Очевидность, нах.

Я знаю, что ее не будет.

– Мне и холодная сойдет.

– Но… Я буду бояться одна. Потерпи до утра.

– Ты всегда можешь залезть в душ со мной, м? – едко и хрипловато смеюсь, словно обдолбанный. – Рядом постоять. Голая. Знаешь же, что мне пофиг. Чего мелочиться? Член мой ты уже видела.

– Ты опять? – задыхается Маруся возмущением. – Зачем вспоминаешь и дразнишься? Я и так на нервах!

Сам себя удивляю, когда рявкаю:

– А я, бл*дь, не на нервах?

– Не кричи на меня!

– А ты не доводи меня!

Яростно трамбую «бычок» в пепельницу и сразу же подкуриваю вторую сигарету. Машка, потоптавшись на месте, бурно вздыхает и подходит ближе. Опускается рядом на пол.

– Прости.

Молчу. Не потому, что виновата лишь она одна. Я не умею извиняться. Прямым текстом не умею. Всегда стараюсь загладить вину иным способом. Но сейчас ни на что не способен.

Хочу, чтобы Титова просто оставила меня в покое.

Вместо этого она вдруг подается вперед и, почти касаясь сиськами моего плеча, миленьким голоском выпрашивает:

– Дай мне попробовать.

– Что, блин?

– Покурить.

– Дура, что ли? – мигом завожусь. Еще не хватало, чтобы моя Маруся пыхтела, как паровоз. – Хрен!

Обычно, когда ору, святоша обижается и быстро отваливает. Но тут вдруг лишь пожимает плечами и заводит тему, к которой я вообще не готов:

– Ярик… А помнишь, когда нам было по четырнадцать, ты меня поцеловал?

Поцеловал… Детский лепет, конечно. Так, губами прижался. Но тряхануло прилично. Это же Машка. До сих пор помню. Колошматило от нее. Первое время только и делал, что гонял эти секунды на замедленной перемотке.

Хочу ее по-настоящему. Хочу.

– Помнишь?

– Помню.

– Это был мой первый поцелуй.

И зачем она мне это сообщает? Я знаю. Загибаюсь.

– Ага, а потом ты лизалась с этим пидором Масюковым!

Непрошенные воспоминания такую волну эмоций поднимают… Зубами фильтр крошу.

– Отбиваешь или загребаешь? – зажимая уголком рта сигарету, склоняю голову на бок, чтобы увернуться от ползущей струйки дыма, и подкидываю Ридеру еще одну «десятку».

– Сука, вот на х*я? – с психом собирает тот карты.

Я ржу и машинально ищу глазами Машку. Она неподалеку танцует, в компании своих подружек-подпевал. Они поглядывают в мою сторону, а вот святоша явно ищет глазами кого-то другого.

Пофиг. Я просто присматриваю за ней по поручению папы Тита. Ничего более.

Какое-то время сам в непогрешимость этой отмазки верю.

Пока к Марусе не подходит чувак из параллельного. И у меня одномоментно внутри огненная волна поднимается. Они разговаривают, а я себя уговариваю не встревать. Не бить ему рожу.

Насчет последнего у нас уже был разговор, Машка не хочет, чтобы я разгонял этих мудаков. Держусь. Просто наблюдаю. Глаз практически не отвожу.

Игра мимо идет. Теперь я загребаю.

Да какие, на хрен, карты?

Сердце о ребра разбивается. В голове шумом затягивает. Глаза кровью наливаются.

Но я держусь.

А потом вижу, как этот зализанный пидор Масюков наклоняется и прижимается своим слюнявым ртом ко рту моей святоши.

И все.

Я так резко вскакиваю на ноги, что стол опрокидываю.

Конечно, бью ему морду. В мясо. У самого по кисти кровь течет, но остановиться не могу. Пока Ридер не оттягивает.

Машка кричит. Долго кричит. Домой пешком идем, потому что я весь в крови, а она – в слезах. Голосит, как ненормальная.

– Я не думала, что он меня поцелует… Не ожидала… Ярик…

Пытаюсь оторваться, но она упорно волочится, за руку хватает и тарахтит. Тарахтит без остановки.

Видеть ее не хочу. Не готов. Голову склоняю и отворачиваюсь.

– Давай, входи! Скройся с глаз, – ору перед домом.

– Зачем ты так?

Потому что мне, мать твою, больно. И я к этому оказался охренеть как не готов.

Обхватываю руками голову. Не заботясь о том, что, вероятно, размазываю кровь, прочесываю пятерней волосы.

– Входи, чтобы я видел. Пошла, бл*дь, в дом. Сейчас же!

– Ну и пойду! Достал ты меня… Достал! Звонить тебе не буду! Никогда! Ненормальный…

Эти воспоминания затягивают, словно воронка. В губительную черноту. В добавку к нынешнему настроению – убийственная комбинация.

– Мне он даже не нравился, – слышу, как Титова оправдывается. – Так получилось. Я не ожидала, что поцелует.

– Ну да, глазки строить и крутить хвостом – это ты всегда пожалуйста… А как к делу – не ожидала!

Сам не верю, что это говорю. Ненавижу ее обижать. А сейчас, получается, делаю это намеренно.

– Считаешь, я его спровоцировала? – уточняет святоша, пыхтя от негодования.

– Считаю, да, – резко выталкиваю.

– Это очень обидно! Если ты не извинишься, мы поссоримся так же сильно, как и тогда… В то утро…

– Мои извинения ничего не изменят, Маруся, – зажимая между пальцами сигарету, сотрясаю руками воздух. – Когда до тебя уже дойдет, что извинения ни хрена не лечат?

– Так, значит? Ты у нас самый умный? Сам извиняться не умеешь и обесцениваешь, когда это делают другие? Ну-ну… – вскакивает на ноги. Светит фонариком мне в глаза. – Я ухожу!

– Давно пора! Проваливай скорее, – ладонью ослепляющий луч отражаю. – Не я тебя за собой притащил.

– Не ты, – соглашается тем же высоким и возмущенным тоном. – Знаешь что… Мне страшно, но терпеть, когда ты такой, я не собираюсь.

– Прекрасно. Молодец. Одобряю.

– Кретин! Полный кретин.

– Ага.

Как ни удивительно, она действительно уходит. Растолкав потоками воздух, вылетает из ванной. Слышу, как в коридоре темп сбавляет, но не возвращается.

Я дыхание задерживаю, прислушиваясь.

Тишина. Лишь сердце по-прежнему в ребра долбит.

Знаю, что Машка дрожит там, в комнате… Но не могу туда войти. Не могу к ней приблизиться. Эмоциями размазало. Злоба дикая, на нее в том числе. Но больше на себя, конечно.

И желание это бешеное, дурное, отчаянное… Чтобы моей была. Только моей.

Зачем?

Понимаю же, что с Титовой нельзя просто поиграть. Так чего добиваюсь? У меня что, яйца лишние?

Упорно хочу ее. Хочу больше всего на этом проклятом свете! Вот уж дичь несусветная…

Вернувшись в комнату, слышу, что все еще не спит. Вертится. Учащенно дышит. Громко сопит.

И все же не делаю попыток помириться.

Впервые оставляю ее спать в одиночку.

Глава 12

Мария

Напряжение нарастает. И я не знаю, что с этим делать. Хочу быть ближе к Яру. А он, напротив, как будто все дальше и дальше отстраняется. Даже, когда шутит, выдерживает какую-то незримую дистанцию между нами.

От этого так больно.

Если бы мы были на свободе, я бы страдала. Здесь же и подавно. Ни одной близкой души рядом нет. Хочу его обнять, тянусь всей душой, а он только ворчит и бесконечно грубит.

– Я приготовила суп, – заглядываю в ванную, где Ярик целыми днями дымит сигаретой.

Как промышленный завод, блин.

– Страшно представить.

Снова намеренно обижает.

– Почему ты такой?

– Какой?

– Кажется, что ты умышленно меня отталкиваешь.

Отводит взгляд. Крепко затягивается. А у меня возникает желание: вырвать у него из руки эту сигарету. Все в унитаз смыть!

– Нет, не отталкиваю. С чего бы? – от этого равнодушного тона мне еще больнее становится. – Не обращай внимания. Просто я придурок, помни об этом.

– Помню. А в бункере ты решил напоминать мне об этом каждую минуту?

– Нет… – вновь взгляд отводит, а когда смотрит, какие-то такие эмоции выдает, все внутри переворачивается. Не знаю, что это значит, но меня очень сильно волнует. По коже озноб ползет. – Так получается. Держись подальше.

– Не могу держаться подальше. Ты обещал, что мы справимся вместе. И… Я без тебя не могу, правда. Яр, мне так тяжело… – чувствую, что вот-вот расплачусь. – Когда у тебя уже закончится это обострение?

Градский качает головой и глаза прикрывает, окончательно от меня открещиваясь.

– Когда выйдем. Я просто… Не думал, что мы проторчим здесь две недели. Уже четырнадцать дней! Сколько еще? Неизвестно, сука.

Заламывая руки, отчаянно ищу, чем еще его выманить на контакт.

– Ты говорил, мы будем развлекаться… Давай. Я готова. Пожалуйста, Ярик… – ненавижу то, как дрожит голос, но ничего с этим не поделаешь.

Я психологически измотана.

Град тихо смеется, прежде чем открыть глаза и взглянуть на меня.

– Нет, не готова.

– Яр… Пожалуйста… Давай, хоть что-нибудь поделаем…

– Я сказал, не хочу, – выталкивает жестко.

Затягивается, а я с изумлением отмечаю, что у него дрожат руки.

– Давай… Хоть что-нибудь придумаем. Давай, вместе… Я скучаю по тебе.

На эти унизительные упрашивания он реагирует хохотом. Натужным и горьким.

– Я целыми днями рядом. Все как обычно.

– Да что за бред?! Ты рядом, но не со мной! Давай, поговорим… Ты переживаешь? Тебе сложно? Ты же знаешь, что со мной не нужно быть суперменом. О страхах и проблемах тоже можно говорить. Я выслушаю. Правда, Яр…

– Да оставь ты меня, на хрен, в покое, – рявкает так, что на шаг отскакиваю. Потом тише, с трудом выговаривает: – Пожалуйста, Машка… Уходи.

Киваю, глотая обиду. Долго стою, настолько трудно заставить себя двигаться. А когда ухожу, дверью с такой силой трескаю, если бы окна были, точно бы вылетели.

Выплакав все слезы, давлюсь своим супом в одиночестве. Убираю грязную посуду и, снимая с зарядки телефон, подключаю к нему гарнитуру. Сажусь на табурет у стены и жму на кнопку включения.

Сети по-прежнему нет, но можно хотя бы просматривать фото мамы с папой, прослушивать их голосовые сообщения. По сто двадцатому кругу.

«Привет, цветочек! Я тут заскочила в ТЦ, увидела одно платье… В общем, купила тебе. Вроде как не слишком розовое и не слишком кукольное, – мама смеется. – Ладно, шутки в сторону. Оно черное и с крутыми камнями на лифе. Тебе понравится! Дуй скорее домой. Хочу, чтобы ты примерила».

«Маш, что за юмор? Ты где так поздно? Папа нервничает».

«Ладно, если с Яром… Окей. Передавай ему привет».

Сама не замечаю, как снова плачу. Стараюсь делать это тихо, хотя Градскому в любом случае плевать.

Нахожу переписку с папой и еще горше захлебываюсь.

«Почему я не могу называть тебя «Сахарная кукуруза»?»

У папы даже смех особенный. Такой… По силе эмоций, которые во мне разбиваются при его звучании, такой эффект дает лишь голос Ярика. Мурашечный у Градского голос. Сильнее, чем у папы… Да, скорее всего. Такой только у Ярика.

«Я знаю, что мы не индейцы. Но это не помешает мне называть тебя «Сахарная кукуруза»».

«Ты когда освободишься, позвони. Есть серьезный разговор».

И вдогонку:

«Слушай… Я не пугаю. Просто позвони. Ругать не буду».

Папа никогда не ругал. Что бы я ни вытворяла. Всегда вправлял мозги долгой воспитательной беседой. Меня это не бесило, как случалось у сверстников. Постоянно все на проповеди родителей жаловались. Тот же Ярик… Опять я о нем…

Я обожала с папой разговаривать. У него на все находятся самые веские аргументы и самые крутые примеры. Всегда с открытым ртом его слушала. И старалась не подводить. Для меня самой худший кошмар – разочаровать родителей.

Не хочу дальше ковырять раны, но упорно тянет смахнуть ленту «входящих» на самый верх. Там находится наша переписка с Ярославом. Он у меня всегда первым был. По частоте всех перебивал. Мог «наговорить» что-то, даже когда мы в одной комнате находились. А уж когда разбредались по домам, смартфон, не умолкая, пиликал, оповещая о новых сообщениях.

Листаю и жму пальцем, чтобы открыть.

Смеюсь сквозь слезы, проигрывая видеозапись, где он снимает себя в зеркале с обнаженным торсом. Пыхтит сигаретой, корчит лицо и мышцы надувает. Под видео приписка: «Сладких снов, святоша».

На следующей – Ярик, пошло двигая бедрами, танцует под латину. Камера, должно быть, установлена на штативе. В кадре он во весь рост и, как всегда, с зажатой в зубах сигаретой.

Прижимая ладонь к разнывшемуся животу, чувствую, как безотчетно ускоряется сердцебиение и учащается дыхание. Чтобы добить себя, нахожу нашу августовскую переписку.

Ярик: Ну, ты как там, святоша? Догоняешь?

Я: Да-да-да! Одна минута десять секунд, как мне восемнадцать!

Ярик: Аллилуйя!

Я: Ты выходишь?

Ярик: Угу. Сейчас заберу, Маруся. Выскакивай.

Я: Забирай меня скорей, увози за сто морей и целуй меня везде – я ведь взрослая уже!

Ярик: Охотно. Весьма. Только помни, у меня язык шершавый. Не прекращай обо мне фантазировать. Смочи дозревшие лепесточки, как следует. Проверю.

Я: Фу! Ярик! Гад ты!

Ярик: Ты же меня любишь?

Я: Нет!

Ярик: Лгунья. Жду под воротами.

Я: Спускаюсь.

В кухню входит сам Градский, и я от неожиданности подскакиваю. Дышу взволнованно, словно застигнутая за чем-то постыдным. Хорошо, что слезы высохли. Пытаюсь склеить невозмутимое лицо, пока он, угрюмый, гремит посудой.

– Что ты ищешь?

– Вчерашний день.

– Ну, и оставайся голодным! Жри свои чипсы! – взрываюсь я. – Раз ты такой придурок…

Вылетаю из кухни и в сторону ванной несусь.

Хватаю первый блок сигарет. Вскрываю пачки, одну за другой. Яростно кроша, сыплю табак прямо на кафель.

Каким-то отчаянием горю… Пока не распахивается дверь, с грохотом влетая в стену.

– Ты что, мать твою, вытворяешь?

Глава 13

Ярослав

Внутри меня какие-то высоковольтные лампочки загораются. Мозги из головы выносит. Взор безумной пеленой затягивает. И я уже ни хрена не соображаю, просто надвигаюсь на Машку.

Вырвать оставшиеся сигареты не удается. Она сама их мне в лицо швыряет. И, мать ее, нападает. Толкает в грудь.

– Ты такой придурок! Достал! Как же ты меня своим скотским поведением достал!

Адский гормональный выброс, он не дает мне никаких шансов.

Обхватываю пальцами запястье Титовой и грубо дергаю ее хрупкое тело на себя. Она вскрикивает и предпринимает попытку заехать мне между ног. Я этот прием научился отражать еще в двенадцать. Так что мимо, святоша.

Ярость ожидаемо лишь углубляется. Эмоции становятся абсолютно неконтролируемыми. Естественно, первой волной наружу толкается именно агрессия.

Выпуская Машкины руки, стискиваю ладонями обтянутые гладким трикотажем бедра. Рывком взваливаю девчонку себе на плечо и, игнорируя сердитые выкрики и град безумных ударов, тащу в спальню.

Вопли и активное сопротивление Титовой только сильнее разжигают бушующую во мне бурю. Нахально и хлестко шлепаю ее по заднице.

– Ах ты, скотина дикая! Животное!

Добираясь до спальни, бросаю ее на кровать и, препятствуя попыткам подняться, наваливаюсь сверху. Сетка под матрасом глухо скрипит, и мы будто в топь проваливаемся.

Ловлю Машкины запястья. Завожу за голову и втрамбовываю ее еще глубже.

– Градский, ты, блин, очумел? – вижу, что теряется от такого напора. Но орать не прекращает, конечно же. – Сейчас же пусти меня! Придурок ты непереносимый!

– Не рыпайся! Сейчас, мать твою, не рыпайся! Не хочу делать тебе больно.

По-настоящему больно…

– Я тебя… Это я тебя, черт возьми, уничтожу!

Два зверя среди бетонных джунглей.

Дышим рот в рот практически. Едва губами не соприкасаемся. Если вдруг столкнемся, судя по накалу, зубами сцепимся. Ведь тут некому нас разнять.

– Захлопни рот, Маруся!

– Ты меня бесишь! Как же ты меня бесишь!

– А ты меня! Худшее наказание – застрять здесь именно с тобой!

– Чё, блин? Да пошел ты после этого! Пошел ты… Ненавижу… – орет, обжигая прерывистым и частым дыханием.

Я его глотаю. Жадно глотаю.

Просто наваждение…

Мотаю головой, чтобы не податься подбивающему мое испорченное нутро искушению: стереть последние ничтожные сантиметры между нами. Взглядом все равно то и дело к ее губам смещаюсь. Хватает ведь извилин, чтобы думать о том, какие они розовые, мягкие, пухлые… Какого ж хрена все разумное из головы вынесло?

– Как ты со мной обращаешься? Как разговариваешь? Как смеешь так со мной поступать? Сейчас! В этой коробке… – продолжает разрываться Титова.

– Прекрати доводить меня!

На инстинкте толкаюсь в нее. Слышу, что вскрикивает и тоненько пищит, какими-то возмущениями яростно захлебывается… Такая мягкая, такая теплая, так охуительно пахнет… В моей полной власти.

Не вырваться из этой западни. Нам обоим.

– Да что я тебе сделала?! Это ты… Чуть что, орешь и рычишь! Но больше из-за тебя не собираюсь расстраиваться и плакать! Слова тебе не скажу! Пока не выйдем отсюда…

– Так сейчас стартуй! Со своим молчанием, сука… Заткнись и перестань меня злить!

– Вот пошел ты в жопу, Ярик! Пошел ты, мать твою, в жопу! Вместе со своей злостью… – бомбит дальше, зараза. – Потому что мне плевать. Понятно тебе, животное?

– Нет, не понятно. Поорешь и спать ко мне прибежишь!

– А вот и нет! Не прибегу больше. Никогда к тебе не прикоснусь. Ты скотина и агрессор! Так что слезай с меня, черт тебя подери!

– Я агрессор? А ты?

– Я нормальная. Провоцируешь ты!

– Провоцирую? Я?

Ну, все, на хрен! Агрессор? Сейчас выдам ей полный тираж. Раздам, бл*дь, как вай-фай!

Вот только бесконтактно не получается. Едва я надвигаюсь и, как тот самый агрессивный придурок, вдавливаю лоб ей в лоб, Титова мне навстречу ломится. Пытается ухватить за щеку зубами, озверевшая дикарка.

Со вздохом прикрываю веки и смещаюсь, пока она не впивается ими в мою нижнюю губу.

Разрывает все шаблоны. Привычный мирской уклад сносит.

Что мы делаем? Что это?

Больно? Физически, наверное. У святоши ведь преступный мотив. Она хочет причинить мне боль. Стерва… Сердце обрывается и расходится по груди от других ощущений.

Внешне каменею. Внутри же – столько всего там разбивается. На осколки. Вдребезги.

Когда Машка выпускает из захвата мою губу и, отстраняясь, опадает обратно на подушку, по инерции двигаюсь за ней.

На короткое мгновение встречаемся глазами.

Искра. С четким чиркающим звуком и последующим будоражащим треском разрывает чертову тишину этого саркофага. По фитилю стремительно бежит огонек пламени.

Припечатываю ее губы ртом. Казалось бы, что такого… Полный контакт, мать вашу. Взрыв.

Святоша не двигается. Не отталкивает. Никак не сопротивляется. И я, усиливая давление, размыкаю ее губы своими – нетерпеливыми и отчего-то дрожащими.

Позволяет… Она, мать вашу, мне позволяет.

Что за хрень?

Каждую секунду готов к отпору, и все же, наглотавшись ее дурманящего дыхания, углубляю поцелуй. Осторожно скольжу между мягких губ языком. Пробую ее на ощупь. Пробую на вкус. Пробую… И меня попросту разносит в щепки.

Совсем другая страсть между нами разгорается. Совсем иная… Ослепленный вспышкой одуряющего голода, со стоном касаюсь ее языка своим. И Машка отвечает. Она, мать вашу, отвечает… Ее движения неопытные, жадные, страстные. И все – мои. Для меня.

Черт возьми…

Машка… Моя Машка… Титова…

Что все это значит?

После злости, которая как кислота разъела мозги, никакого четкого плана у меня нет. С надрывом понимаю лишь то, что наши с Титовой отношения после этого не будут прежними. Такое не забудется. Нет… Не получится сделать вид, что ничего не было.

Вот только… Я отчаянно хочу, чтобы это не заканчивалось. Хочу еще больше. Все, что можно. Похоть нутро скручивает. Простреливает огненными судорогами. Я вздрагиваю. Из груди прорывается хриплый стон. Прямо в Машкин сладкий рот, потому что не могу ни на секунду от нее оторваться.

Титова… Святоша… Моя Маруся…

Вашу мать…

Она ощущает мое безудержное возбуждение. Стоит качнуть бедрами, мне в рот перетекает ее резкий вздох, а следом – низкий дрожащий стон. И все же расслабляется и предоставляет возможность полноценно чувствовать ее тело. Рвусь твердокаменным членом ей между ног. Толкаясь в девственную промежность, норовлю пробить не только разделяющие нас слои ткани.

Я, мать вашу, хочу лишить ее невинности. Хочу завладеть ею. На всех правах себе забрать.

«Сайонара, бой^[2]», – проскальзывает в пустой голове голосом папы Тита.

Выходит и заходит, да.

Выпуская Машкины руки, ловлю обратно ладонями, едва она их только начинает опускать. Припечатываю к матрасу по бокам.

Моя она. Здесь, в этом гребаном бункере, только моя.

Поцелуй с моей подачи становится интенсивнее, напористее и откровеннее. Мы тяжело дышим друг другу в рот. Лижем. Посасываем. Прикусываем. Толкаемся языками.

Машка… Маруся Титова… Моя святоша…

Не могу поверить, что все это происходит в реальности. По ощущениям понимаю, что не очередной сон. Нет, это чистейшее сумасшествие. Не просто ядерная смесь. Неразбавленный атомный концентрат. Он выжигает все, что было и есть. Приносит совсем новые крайности.

Я не знаю, чем это закончится. Не думаю. Не могу думать. Уверен, что и святоша мало что сейчас соображает. На все сто отдается неуемному урагану эмоций.

Такие уж мы. Суждено нам друг друга любить или покалечить, сделаем то и другое на совесть. И здесь уже нас никто не остановит.

Со знакомым гулом вырубается электричество, и мы с Титовой, словно застигнутые на месте преступления воришки, буквально отлетаем друг от друга. Точнее, я отлетаю, а Машка – с дурной силой дергается вверх по кровати. Слышу, как головой к изголовью прикладывается.

– Черт… – единственное, что звучит между нами.

Больше не произносим ни слова. И без того слишком много сегодня наговорили, а после – наделали…

Эмоции продолжают колошматить тело и душу, даже когда перебираюсь на свою кровать.

Машка… Моя Титова… Моя…

Она отвечала… Мы целовались… Она рядом… Она так близко…

Вкус ее и запах до сих пор ощущаю.

Хочу еще. Хочу еще больше. Хочу.

Как теперь тушить это пожарище? Как?

Это же Титова.

Завтра нам с ней предстоит смотреть друг другу в глаза. А через какое-то время, надеюсь, уже скоро, смотреть в глаза матерям и отцам.

Полный пиздец…

Глава 14

Мария

Этой ночью мне некогда бояться. Слишком много отвлекающих факторов. И все они внутри меня. Оголтелые эмоции: незнакомые, жгучие, бурные… Они переполняют. Бьются в груди, словно плененные птицы.

Он меня целовал. Не могу прекратить об этом думать. О своих таких странных и таких ошеломительных ощущениях.

Это ведь мой Ярик…

Зачем он это сделал?

Почему я так отреагировала? Зачем укусила его? Зачем спровоцировала? Что со всем этим теперь делать? Как прекратить воспроизводить все детали непродолжительного момента? Мой Ярик… Его вкус. Его запах. Тяжесть его тела. Тепло кожи. Все вмешалось и поразило меня, как неведомая смертоносная хворь. Да, я прокручиваю и прокручиваю эти воспоминания. И горю внутри. Лицо пылает. Спина и грудь покрываются испариной.

Так не должно быть.

Темнота гудит и вращается, словно я перебрала с алкоголем. Хоть я ни грамма не пила. Я… старательно вглядываюсь в царящий вокруг нас мрак. Прислушиваюсь к дыханию Яра. Спит? Не могу понять. Дыхание чуть громче, чем обычно, но ровное и глубокое. Наверное, уснул.

Мне тоже нужно. Нельзя мусолить произошедшее, растирая в порошок мозги. Ничего такого в этом нет… Просто у Градского такая натура… Он круглосуточно возбужден. Постоянно говорит о сексе. Следовательно, и думает чаще всего о нем. Так совпало. Так случилось.

Конечно же, он умеет хорошо целоваться.

Пытаюсь воспринимать это спокойно. Вот только стоит воскресить напряженные секунды нашей близости, тело простреливает судорогой. По коже разбегаются мурахи. Я шумно и рвано вздыхаю, постфактум надеясь, что Яр все же спит и не слышит.

Это просто поцелуй. Он так всех целует. Я должна об этом забыть.

Его вкус. Его запах. Тяжесть тела. Тепло кожи.

Это ничего не значит. Я должна забыть.

Завтра буду вести себя как обычно. Если только Градский не станет меня дразнить. А он может… Как после того дня, когда мы вдвоем гостили в деревне у его деда с бабкой. На сельской дискотеке местные угостили Ярика каким-то забористым самопальным бухлом. Парень он крепкий, редко напивается. Тогда тоже сначала все шло нормально. Мы много танцевали, шутили и смеялись. После дискотеки прогулялись к речке. Мне даже удалось утихомирить разгоряченного Яра не лезть в воду. Но дома, когда мы уже ложились спать, он вдруг прямо передо мной скинул всю свою одежду вместе с бельем. Меня такой шок разбил, не сразу сообразила отвернуться.

Именно над этим Ярик потешается уже несколько месяцев.

Яркое искусственное освещение, как назло, высветило все до мельчайших деталей. Я до сих пор помню, какой он без одежды. И меня, конечно же, смущает. Особенно, когда он припоминает и дразнит.

А теперь еще и поцелуй… В груди все дрожит и пульсирует. Сердце тарабанит, как безумное. Низ живота наливается густым и томительным теплом.

Что же мне со всем этим делать? Почему так нестерпимо сильно хочется потрогать себя там?

Засыпая, буквально проваливаюсь в мир странных сновидений. В них мы с Яриком то целуемся, то отчаянно деремся…

– Не понимаю, почему ты злишься на меня? При чем здесь я? Масюков сам же поцеловал!

Стою в его комнате и по каким-то причинам чувствую необходимость оправдываться. После вечеринки я целую ночь ворочалась, а не спала. Едва дождалась более-менее приличного времени для утреннего визита. По факту могла бы и перед зарей заявиться. Ни тетя Ника, ни дядя Сережа слова бы не сказали. Но наверняка бы призадумались, что между нами что-то не так. А Яр и без того по моей вине со сбитыми костяшками. Знаю, что будет отстранен от тренировок в спортивной секции, пока не заживет. Такое уже случалось не единожды.

– Это я уже слышал. Завязывай, – отмахивается и отворачивается.

Но я-то вижу, насколько он напряжен и зол. Не хочу, чтобы обижался на меня. Переживаю это слишком болезненно. Как и Ярик… У нас с ним будто что-то ценное отняли. А что, уловить не могу… Вот мы стоим вроде как всегда рядом, но между нами огромная пропасть.

– Хорошо. Давай поиграем в приставку, – предлагаю я, уповая на то, что в процессе напряжение исчезнет. – Что ты хочешь? Можем в твою любимую сыграть…

– Не хочу ничего. Иди домой.

От неожиданности вздрагиваю. Отшатываюсь, словно от удара. Впервые Градский меня прогоняет.

– Но почему? Ты обижаешься? Что изменилось?

– Ничего не изменилось. Просто уйди.

– Не делай так… Не обижай меня… Яр… Ярик…

– Просто уйди, на хрен!

– Почему ты так обращаешься со мной? – ответно на крик срываюсь, на эмоциях забывая о том, что где-то внизу находится тетя Ника.

– Сама нарываешься! Сказал, пошла отсюда, на хрен! Проваливай!

Это так обидно, так больно…

– Это потому, что тебя отстранили? Так я не просила никого колошматить! Ты сам, ненормальный, чуть что – кулаками машешь…

– Да, бл*дь, конечно! Сам! Просто от не х*й делать! В следующий раз не стану. Пусть тебя засасывают, лапают, трахают… Ты же этого хочешь! Вперед! Мне по хрен!

От такой грубости задыхаюсь. Изумленно таращу на Яра глаза, пока слезы не подступают. Смаргивая противное жжение, ощущаю, как влага по горячим щекам скатывается.

Градский каменеет. Нет, мы оба застываем. Когда встречаю его взгляд, вижу не просто злость. В его глазах плещутся какие-то душевные терзания, потерянность, боль… Я слышу, как грохочет мое сердце. Вижу, как Яр морщится и резко вдыхает, раздувая ноздри.

– Маруся… – произносит, качая головой, словно выказывает сожаление.

Выставляя руки, пытается поймать мои плечи. Но я быстро пячусь и кричу голосом, полным обиды и боли:

– Пошел ты к черту! Пошел ты… Ненавижу тебя! Не звони больше. Никогда! Не хочу тебя видеть!

Слезы застилают видимость. Выбегая из комнаты, едва не сбиваю с ног тетю Нику. Она пытается меня задержать, но на объяснения нет сил. Ухожу, еще не зная, что эта ссора по ощущениям станет самым болезненным воспоминанием в моей жизни.

Просыпаюсь задолго до того, как включается свет. Тихо лежу и морально готовлюсь к тому, чтобы встретиться с Яром лицом к лицу.

В кого мы превратились? Словно тюремные заключенные, подчиняемся этому режиму темноты и тишины. Словно звери, друг на друга бросаемся.

Намеренно прокручиваю наш поцелуй, уповая на то, что эффект будет как при просмотре фильма – с каждым разом впечатления слабее и слабее. Но… Вместо этого я окончательно теряю чувство реальности. Захлебываюсь эмоциями и начинаю фантазировать о продолжении. Сердце, как безумный фанат, требует его с кровавым транспарантом «если поцелуя не будет, я выброшусь в окно».

Эмоции пульсируют внутри меня. Поглощают все мысли. Буквально на секунду задумываюсь о том, чтобы перебраться к Яру на кровать. Обнять его, впитать тепло и запах.

Но так нельзя… Не сейчас… Нужно успокоиться.

И мне это почти удается. Хотя, вероятно, больше психологическое истощение отражается. В какой-то момент понимаю, что у меня просто не осталось сил на эти запредельные эмоции.

Наконец, вспыхивает освещение. Жмурюсь и медленно моргаю, привыкая к его яркости. Судорожно переведя дыхание, поворачиваюсь на бок, чтобы встретиться с Яриком лицом.

Внутри меня все обмирает. Его кровать пустая.

Глава 15

Ярослав

Электричество включилось примерно полчаса назад. Все это время я тупо пялюсь в стену перед собой. Курю. Дымлю, как одичалый, продираясь к «адеквату» через тернии бунтующих внутри эмоций.

Маруся ты, черт подери, Титова…

Хочу перебить ее вкус никотином. Чтобы перестал на языке ощущаться. Стёрся. Забылся. Напрочь. Из рецепторов и из памяти. Навсегда.

Вот только… Третья сигарета не помогает. В груди костер полыхает. Сердце в хламину просто. Несется, как дурное, уже несколько часов подряд. С тех пор, как проснулся – безостановочно. Мне хреново. Голова раскалывается. Кожа и нутряк горят.

Я устал от бесперебойного набата в висках и раскаленной арматурины в штанах. Что за дьявол во мне бушует? Это ведь Машка… Мать вашу… Из каких ресурсов черпануть терпение? Чтобы дел не натворить и не свихнуться до выхода из этой гребаной тюрьмы.

Перво-наперво необходимо успокоиться. Прийти в себя до того, как снова встречусь с Титовой.

Вот странность, что она сама еще не ворвалась в эту гробницеподобную ванную! Хрен пойми, что после всего произошедшего думает… В любой другой день ведь пришла бы ко мне незамедлительно. Свет включился – значит, не спит. Но и не появляется.

Обиделась?

Что делает?

Нужно выходить. Не могу же я просидеть здесь целый день. Пора разгребать последствия. Лицом к лицу с ними встретиться. Не в моем характере шориться и по углам прятаться.

Объясню Титовой все, как есть. Без обиняков, я долбаный озабоченный придурок. Она в принципе и так в курсе.

Впервые за всю нашу дружбу подумал, что надо извиниться. Выдавлю как-то это слово, не удушусь.

Вот только…

Заслышав суету в кухоньке, сворачиваю, не добравшись до спальни. Обнаруживаю Машку у электрической плитки. Она мое приближение тоже улавливает, моментально напрягается, прекращая мешать кашу. Вытягивается, словно позвоночник в металлический прут преобразовался.

Пока шагаю к ней, мое сердце бьется так сильно, что в какой-то момент реально опасаюсь того, что оно проломит мне ребра.

Титова шумно выдыхает, оборачивается и вдруг, как ни в чем не бывало, улыбается. Это… плохой знак.

Ух, ну почему она такая красивая?

Больно дышать. Ее вкус, затравленный табаком, пробуждается, и вот я уже, подбирая слова, катаю его на языке. Знаю, что это нереально. Фантомно срабатывает. Это лишь мое разыгравшееся воображение.

Мать вашу… Хочу снова ее поцеловать.

Воу-воу! Я никогда не перестану этого хотеть.

– Привет, – восклицает святоша с преувеличенным воодушевлением. – А я готовлю нам завтрак. И… Придумала игру!

Глядя на то, как Машка держится, впервые задумываюсь, что она опаснее, чем я всегда считал. Будет бить в самое сердце и придуриваться, что ничего между нами не было.

– Что за игра? – хрипло отзываюсь, уже принимая ее правила.

Похер. Отступать некуда.

Да, это какая-то ненормальная херня! Херня из-под коня, бл*дь! Потому что, пока мы типа улыбаемся, продолжая делать вид, что ни хрена не изменилось, воздух между нами так и искрит. Подхожу ближе и едва не задыхаюсь. Машка – тоже! Никакого, бл*дь, платонизма! Между нами одуряющая тяга, болезненное влечение, смертоносное притяжение.

Но Машка выдыхает и поясняет правила не чувственнее, чем «классики» в пятилетнем возрасте.

– Челлендж, двадцать четыре часа по правилам одного игрока. То есть каждому из нас будут полностью принадлежать одни сутки. По очереди. Первая – я!

– И что это значит? Конкретнее, – скрещивая руки на груди, думаю о том, как в свой день ее не касаться.

– Утром просыпаемся и придумываем план на день. Для двоих, конечно, – трещит Машка. Выключая плитку, разливает кашу по тарелкам. На сухом молоке – дерьмо еще то! Но попробуй, скажи ей… – Спорить запрещено! Беспрекословное подчинение. Сечешь, о чем я? Ярик?

Секу, бл*дь.

В моем сознании как по щелчку такой видеоряд порнокадров вспышками выстреливает, Браззерс позавидует!

– По рукам? – протягивает ладонь.

А я ловлю себя на том, что не хочу к ней прикасаться. Точнее, хочу. Пиздец, как хочу! Страшно разбудить дремлющего зверя.

– А смысл в чем? – вздергивая бровь, кривовато ухмыляюсь.

– Ну… – не теряется святоша и ладонь не опускает. – Будет весело! И у тебя не найдется возможности меня игнорировать. В мой день. В свой, конечно, можешь запретить мне даже разговаривать, – предполагает полушепотом. – Ну, так как?

А когда я отказывался?

– Идет.

Пожимая ее ладонь, ощущаю, как кончики пальцев током пробивает. Штырит по венам дальше. Сердце по новому безумному кругу запускает. В груди моментально горячо становится.

– Супер! – восклицает и отворачивается к столу. Достает из ящика столовые приборы. – Первое: мы никогда не будем вспоминать вчерашний день.

– Согласен. Херня получилась. Забудем.

Подыгрываю, а она еще глазюками на меня сверкает, словно я вновь ее выбесил.

Чё опять не так?

– Ладно… – прочищает горло Машка. – Сейчас позавтракаем. И будем смотреть фильм. Я выбираю! Слышишь, Градский?

– Слышу, слышу, – прочесывая ладонью затылок, усаживаюсь за стол. – Не глухой. Завтра оторвусь. Устрою тебе такой стендап, охренеешь. Давай свою кашу, – хлопаю по столу ладонью.

– Стендап – это как в камеди или как в фитнесе?

– Еще не решил. Может, адское комбо тебе замучу. Напрягу по полной. Будешь потеть, плакать и смеяться.

– Звучит захватывающе, – хмыкает со всем скепсисом.

Опускает передо мной тарелку, а я смотрю на эту бурду, и от одного вида тошно становится. Загребаю ложкой и все силы направляю на то, чтобы не морщиться.

– Наперед не забегай. Посмотрим, насколько круто ты день организуешь. Я-то выдержу и даже «базар» попридержу. Но завтра тебе отомщу, имей в виду, – в предвкушении ухмыляюсь. Дождавшись, когда она усаживается по другую сторону стола, прошу: – Соль передай.

– Какая соль? – растерянно замирает. – Ярик, ты что? Это кукурузная каша с молоком. Сладкая. Сладкая – значит, с сахаром, – как дебилу, мне поясняет.

Знаю я свою Титову! Накормит меня тут… Желудок на старте протестующе сжимается.

– Соль передай, – повторяю невозмутимо.

– Да на, держи, пожалуйста, – стукает по столешнице солонкой. – Извращенец.

– С такими словами поосторожнее, святоша, – щурюсь и, отвлекшись на нее, вываливаю в кашу до фига больше соли, чем полагается. – Твою мать, бл*дь!

Машка хохочет.

– Ярик. Дурачок, – поднимаясь, забирает у меня тарелку.

Отлично. Пыток едой избежал. Где там мои чипсы?

Но не тут-то было! Она наливает мне новую порцию.

– Черт…

– Все равно будешь делать, что я говорю.

– Живешь одним днем, святоша. Завтра устрою тебе! Кровь за кровь.

– Уже трясусь, Ярик, – сама подсаливает мне кашу.

– Чувствую себя, как дома, – прослеживаю за тем, как девчонка на свое место возвращается. И слава Ктулху, а то у меня, несмотря на вызываемую кашей тошноту, в груди от ее запаха спирать стало. Щекотно так. Колко. Горячо. И сердце новый разбег взяло. – Под маму мою решила закосить?

– Куда мне?! – разводит руками, прежде чем продолжить есть. – Просто не хочу, чтобы ты умер от язвы. По крайней мере, не до того, как нас отсюда вызволят.

– Об этом не волнуйся. От язвы так быстро не умирают.

– Как быстро? – вздыхает «сеструля». – Яр, по правде, пора признать, что мы не знаем, как долго здесь пробудем.

– Точняк, бля. На стенгазету этот лозунг. Крайне оптимистично, я считаю! И заготовки на зиму делать начнем.

– Какие заготовки?

– Мне откуда знать!

– Газету можем нарисовать после обеда, – тянет с поразительным спокойствием. – Точнее, ты рисуешь, я подписываю. Помнишь, в школе так всегда делали?

– Это когда ты без моей доброй воли вызывалась подготовить эти чертовые газеты, а рисовал их всегда я?

– У тебя хорошо получалось! И, к тому же, было прикольно! Признай.

– Очень. Прям лучшие воспоминания. Школа, школа, я скучаю… – заряжаю тихим басом, прежде чем отправить в рот первую ложку каши.

– Ну, ты и бука, Ярик, – фыркает Титова. А потом так неожиданно всплескивает руками, что у меня эта каша чуть обратно не идет. – Все, решила! Я тебя исправлю.

Конечно, бл*дь…

Направляю на «мисс Мэри Поппинс» взгляд из-подо лба. Лыбится прям в тему «ах, какое блаженство, знать, что я совершенство…».

Красоте салют!

– Нет, святоша, это я тебя исправлю. Будь уверена.

Глава 16

Ева Титова

– Что значит, вы не знаете, что еще можно предпринять? Что это, мать вашу, должно значить?! Прошло две недели! Две недели!!! Вы не дали никакого результата, – слова из груди болезненным ревом выходят.

И это еще самое малое… Большая часть непрерывной и мучительной тревоги внутри остается. Ее нельзя выдохнуть. Невозможно ослабить. Никак не смягчить.

Мой ребенок пропал! Ее две недели нет дома.

Господи…

Если не выкричусь, убью этого майора, на хрен. Голыми руками придушу! Умом понимаю, что это опрометчивое действие ничего не решит. Вот только… Я на той самой стадии. Балансирую на грани. Из-за разрастающихся внутри тревоги и боли готова уничтожить любого, кто под руку попадет.

– Ева Павловна… При всем уважении… Зацепок нет. Что я могу сделать? – начинает нервничать, казалось бы, непробиваемый полицейский. – Они словно сквозь землю провалились!

– Так переройте эту гребаную землю! Вдоль и поперек. До самого, мать вашу, ядра!

– Ева Павловна… Как отец я вас прекрасно понимаю…

– Тогда делайте что-то! – снова кричу. – Хоть что-нибудь… – голос под конец то ли от эмоций, то ли от продолжительного надрыва связок срывается.

– Мы, правда, пытаемся… Правда.

Понимаю, что дошла до края. Чтобы не натворить непоправимого, прощаюсь и двигаюсь на выход. Пока иду по коридорам, каждый встречный представитель правопорядка вызывает во мне жгучую и бессильную злобу. Никогда не чувствовала подобного. Даже наоборот… Уважение какое-то было. Серега Градский ведь столько лет в «органах» трудился. Частенько его в форме видела, никогда не цепляло. А тут прям ненависть ко всем и сразу.

Уже на выходе из отделения принимаю «входящий» от мужа. Еще до того, как в динамике раздается его сильный голос, чувствую, что начинаю успокаиваться.

– Я подъезжаю, – сообщает Адам. – Мне подниматься?

– Нет необходимости, – с дрожью выдавливаю. – Ничего нового. Выхожу уже. На парковке подожду, хорошо? Заберешь позже машину?

– Хорошо. Уже вижу тебя.

Через какой-то десяток секунд передо мной останавливается черный внедорожник мужа. Глаза целенаправленно прочесывают сверкающий бок и находят небольшую царапину на левом переднем крыле. Машкин промах. Паркуясь перед домом, она чиркнула почтовый ящик. Два дня после сокрушалась и всех убеждала, что «изнутри папиной машины неправильный обзор представляется».

Господи, даже от этого воспоминания с болью сжимается сердце… В горле моментально образуется удушливый ком.

– Привет, – забравшись в салон, на автомате тянусь к Адаму через консоль, чтобы мимолетно коснуться губ.

– Привет.

Пока я пристегиваюсь, он внимательно меня оглядывает. Привыкла к этому уже. Не закрываюсь и не злюсь. Перед моим Титовым нет необходимости притворяться. Все наше плохое давно в прошлом. Он знает всех моих демонов, по атомам душу разбирал. И любит такой, какая есть. Сомневаться не приходится.

– Что у тебя?

– Ложная наводка, – трогаясь с места, сосредотачивает внимание на дороге. – Съездили с Градом в этот притон. Машка с Яриком действительно несколько раз там бывали. Но давно. С месяц-полтора назад. Упоротые тела врать не станут. Все как один утверждали, что перед исчезновением их не видели.

– Боже, зачем они там вообще бывали? Вдруг все же принимали какие-то препараты, как этот Ридер?

– Не принимали, Эва. Можешь быть уверена, я бы заметил. Такое невозможно не заметить. Ни Ярик, ни Машка под дурью никогда не ходили. Алкоголь, да, случался, – признает, как всегда, сохраняя невозмутимый вид. И вдруг улыбается. – Я рассказывал, как Яр Машку на лестнице чуть не уронил? – пытается меня отвлечь. – Потом завалились, уже в спальне. Яр банкетку прошляпил.

– Отец Ридера не заметил… – никак не могу отпустить ситуацию с передозировкой.

– Отец Ридера большую часть времени в Киеве живет. Дома даже не каждые выходные.

– Бедная мама… – не сдержавшись, всхлипываю, хотя слез нет.

– Да, – как всегда емко роняет муж и на какое-то время замолкает. Включая поворотник, перестраивается. Выполнив поворот, продолжает: – Мы найдем их. По-другому не может быть.

– А вдруг…

– Никаких «вдруг», Эва.

– Халюк же мониторит Машин мобильник. Он как пропал со связи в позапрошлую пятницу в 22:12, так больше не локализировался. Это плохой знак.

– Значит, она его просто выключила или потеряла. Не накручивай.

Разговор обрывается. Сил на бесконечные обсуждения и предположения все меньше. Все слова кажутся бессмысленными.

Дома тягостное молчание затягивается. Никогда у нас с Адамом такого не происходило. Мы всегда оговариваем все, что является важным. Да в принципе и пустяки, если беспокоит, проговариваем. Никаких недомолвок и странных обид между нами не случается.

Пока Адам закрывается в кабинете, отправляюсь в кухню, чтобы успокоить сосущий голод. Аппетита нет, но слабость мешает думать и функционировать. А сдаваться я не намерена.

После перекуса поднимаюсь на второй этаж и привычным маршрутом следую прямо в комнату дочери.

Все ее вещи находятся на тех же местах, где она их оставила. Если у меня психологическое неприятие чрезмерного порядка, то Маша, напротив, фанатично к нему стремится. Все тетрадки убраны в стол, книги на полках разложены по цветам. На письменном столе ничего лишнего не найдешь. Лампа, декоративный горшок-человечек с нежно-розовой бегонией и органайзер для карандашей и ручек.

На пробковой доске над столом прикреплены фотографии вперемешку с яркими исписанными стикерами. Но даже в их расположении прослеживается закономерность. Маша ничего не делает наобум. Все ее действия всегда продуманы, с четким просчетом результатов. Это гены Адама.

Папина дочка – все говорят. Но и моя ведь…

По сей день помню эмоции, которые убили наповал, когда Машку выложили мне на грудь. Их было так много… Дать частичке своего сердца покинуть твое тело. Выпустить человека в мир. И стать при этом его солнцем, центром, спутником. Отдавать себя добровольно и безвозмездно. Жертвовать, при необходимости себя по ниткам распускать – только бы у нее все хорошо было. Вот, что значит быть мамой.

Как мне справляться сейчас? Как?

Опускаясь на заправленную стеганым покрывалом кровать, беру в руки оставленную на тумбочке книгу.

– «Кэрри», Стивен Кинг, – тихо проговариваю вслух.

Благодаря заложенной между страниц фотографии книга отрывается на том моменте, который читала Маша.

– Трогай меня, – прошептала она ему на ухо. – Всю. Выпачкай меня всю^[3].

Пробежавшись глазами по этим строчкам, машинально переворачиваю снимок изображением к себе.

Ярик. Излом в надбровных дугах, в глазах чертяки, дерзкая улыбочка, ссадина на скуле…

Что же между ними происходило? Неужели мы не замечали очевидного? Может ли Маша быть в него влюбленной? Может, конечно… Да, наверное, влюблена. Удивляться не приходится. Связь между ними чувствовалась с рождения. Только ходить научились, за руки взялись. Потом дрались, конечно. Спорили и по любому поводу соперничали. Но… Они ведь как привязанные. Друг за другом таскались. Дай волю, сутками бы не разлучались.

– Привет, мам!

Маша входит в дом, сразу за ней идет Ярик.

– День добрый, мама Ева.

– Привет-привет! Я пиццу испекла! Голодные?

– Нет! – в один голос.

Помнят прошлую неудачную попытку, когда корж-основа по вкусу напоминал подошву ботинка.

– Она съедобная! И даже вкусная. Эй! Правду говорю. Я уже попробовала.

– Мы просто перекусили в городе, – отмазывается Яр за двоих. – Живот разрывается. Некуда.

– Ну, хоть попробуйте, – со смехом смотрю в их переполошенные лица. – Да не отравлю я вас! Маленькие кусочки, – разрезаю пиццу специальным ножом. – Налетайте!

Они, конечно же, без всякого энтузиазма берут в руки ломтики.

– Пахнет неплохо, – чистосердечно выдает Яр. И, зажмурившись, заталкивает в рот весь кусок. Раздувая щеки, усердно жует. А я замираю, ожидая реакции. Потому что Машка все еще не решается, тоже на Яра смотрит. – Мм-м… Вкусно! Давай, святоша, заглатывай, не бойся.

Смеемся с Яром, когда она осторожно подносит ломтик к губам и, задерживая дыхание, откусывает самый краешек. Прожевывает медленно, а когда рецепторы срабатывают, выпучивает глаза. Показывает мне большой палец.

– Ура! Получилось! – радуюсь я.

«Сытые» дети съедают еще по куску, а Ярик еще и с собой прихватывает. Принимаясь за уборку кухни, неосознанно слушаю громкую болтовню, пока они направляются на второй этаж. Больше на меня внимания не обращают, зато я, выглядывая в проем, вижу, как Яр на миг притормаживает позади Маши. Окидывает обтянутый джинсами зад явно не братским взглядом. Выразительно вздыхает – так, что движение грудной клетки прослеживается. И, наконец, поднимается на лестницу следом.

Мысли настолько пригружают, что Адама замечаю, лишь когда он опускается передо мной на колени. Забирая из рук книгу, задерживает взгляд на фотографии. Тяжело вздыхая, вкладывает ее обратно между страниц и, звучно захлопнув, возвращает роман на тумбочку.

– Зачем ты сидишь здесь одна?

– Адам… Мне кажется, это бумеранг, карма… Я ведь тоже из дома уходила… Теперь только понимаю, что мама пережила.

– Ты не сравнивай! Не сравнивай, Эва. Такое не сравнивай, – крайне жестко пресекает развитие губительных мыслей. – Сама знаешь, у тебя выбора не было. Да и как ты ушла? Я тебя забрал, – должно быть, руки, пока сидела здесь, околели. У меня такое от нервов случается. Сейчас только чувствую, что в ладонях Адама отогреваются. – У Машки все хорошо.

– Так страшно, что кто-то может причинить ей боль. А я ничем помочь не могу… Ничем… Вдруг ей плохо? Вдруг зовет меня? А я не слышу? Адам…

– Ярик ее в обиду не даст, – в сотый раз заверяет муж.

Знаю, что ему тоже тяжело. Прикрывая веки, планомерно дыхание выравнивает.

– А если… Адам, если между ними что-то плохое произошло? Как у нас было…

– Нет. Они совершенно другие, Эва.

– Мне теперь… Если промотать все, что было в прошлом, кажется, они давно влюблены.

– Да, знаю, – сдержанно соглашается, отводя взгляд. Потом добавляет, непонятно, для меня или для себя все же: – Это неплохо. Неплохо. То есть… Они выросли. Это нормально. Мы должны принять.

– Да, наверное… Я хочу только, чтобы она вернулась. Живой и здоровой. Адам… Я без нее не смогу. У меня сердце вынули, понимаешь? Мое сердце ушло. А я осталась.

– Конечно, она вернется. Обещаю.

– Я ей мысленно свои силы посылаю. Разговариваю с ней даже во сне. Она сильная, правда?

– На сто, нет, двести процентов. Потому что от меня и от тебя.

– Если бы не ты… Без тебя я бы не справилась, Адам. Ни тогда… Ни сейчас.

– Просто я люблю тебя, помнишь?

Киваю. Помню, знаю, чувствую.

– Просто я выбрала самого сильного, – все же дополняю свою мысль.

– Да, – снова это емкое слово, с моей любимой интонацией и значимой паузой. – Я все исправлю. Как всегда, решу вопрос. Будет наша Машка дома. Будет.

Глава 17

Мария

Мы смотрим несколько фильмов сразу после завтрака. После обеда из супа быстрого приготовления пару часов режемся в карты. Позже, практически не разговаривая и, что очень-очень странно, не споря по поводу правил, вяло играем в монополию. Ужинаем омлетом, который по очередному заданию из пастеризованных яичных белков готовить Яр.

Вечером вновь перемещаемся в «кинозал». Кадры выбранного мной триллера мелькают и сменяются. Прошло не меньше половины фильма, а я все не могу въехать в сюжет. Мы с Градом сохраняем видимость, что между нами ничего нового не происходит. Вот только… Если это так, почему боимся друг друга коснуться? Выдерживаем дистанцию, сидя по разные стороны дивана. Лишний раз не рискуем даже взглядами столкнуться. Когда такое было?

Освещение исходит лишь от телевизора. По мере происходящего на экране – оно то ярче, то тусклее. Нагоняет какой-то мрачности и вместе с тем будоражащей интимности. Мы столько фильмов с Яром пересмотрели, никогда таких ощущений не было.

Всему виной этот поцелуй…

Черт…

Вот зачем я об этом думаю?

Помещение заполняют нарастающие тревожные биты. Я перевожу взгляд с экрана на Ярика. Он смотрит на меня. Когда между нами устанавливается зрительный контакт, поджимает губы и резко вдыхает через нос.

Внутри меня все эмоции, всполохнувшись, поднимаются на революцию. С транспарантами и дикими речевками.

Поцелуй его… Поцелуй!

Не могу я… Не могу!

Спровоцируй… Спровоцируй! Пусть он тебя поцелует… Пусть!

Нельзя… Нельзя!

И, к тому же, я не знаю, как это сделать… Отвернуться не могу. Взгляд Яра, словно лучевое тепло, физически меня касается. Согревает лицо волнением. А уж смещаясь на губы, и вовсе какой-то фитиль внутри меня поджигает. Задыхаюсь, когда допускаю мысль, что тоже желает повторить поцелуй. Не отдавая отчета, насколько провокационно это, должно быть, выглядит, спешно скольжу языком по верхней губе.

Градский сглатывает. Замечаю, на этом движении выразительно дергается его кадык. Тоже смотрю на его губы. Смотрю… И у меня мурашки ползут. Кожа начинает покалывать. Дыхание сбивается.

Поднимаю потяжелевшие веки и, когда мы возобновляем зрительный контакт, догадываюсь, что Ярик взволнован не меньше меня. Его карие глаза подернуты поволокой. Чувствую, что и мои транслируют примерно то же: запретное возбуждение, неестественное томление, бесстыдное желание и голодное нетерпение.

Внутри такая жаркая волна поднимается, будто воспламеняюсь изнутри… Соскакивая с дивана, нервно одергиваю длинную мужскую футболку, которую ношу в комплекте с мужскими трусами-боксерами.

– Принесу еще попкорн! – объявляю высоким голосом.

И, не глядя на Града, вырабатывая безумную скорость, несусь в кладовую.

Да что со мной происходит?

Сама себе удивляюсь. Ничего не понимаю… Этот бункер сводит нас с ума?

Хватаю из большого картонного ящика пакетик кукурузных зерен, не заморачиваясь с выбором вкусового наполнителя.

– Скоро выключится свет, – слышу приглушенный голос за спиной.

Судорожно дергаюсь и роняю пачку на пол.

– Черт, – сокрушаюсь едва слышным сиплым тоном. – Да… Сейчас… Успеем… Я быстро…

Хочу, чтобы он вышел. Потому что в этот миг немаленькое помещение кладовой ощущается крохотным замкнутым пространством. Тяжело сохранять невозмутимость. Я не знаю, что происходит… Просто понимаю, что рядом с Яром испытываю очень сильное, граничащее с паникой волнение.

– Через десять минут выключится свет, – вроде как абсолютно спокойно информирует он. Но большие расстановки между словами выдают напряжение. Я ведь его тоже хорошо знаю. – Зачем нам попкорн?

Затем, чтобы занять чем-нибудь мозги и руки.

– Мой день еще не закончился, Яр. Чего ты раскомандовался? – за возмущениями пытаюсь скрыть ненормальное нервное возбуждение.

– Не раскомандовался. Рассуждаю разумно.

Да, он прав, надо признать. Не станем же мы тупо обжираться попкорном в темноте. Ради чего? Он катит только под фильм.

Заставляю себя кивнуть и отложить пачку обратно в коробку.

– Ладно. Досмотрим завтра, – произношу как можно спокойнее. Вспоминая, что завтра, а точнее после полуночи, мы будем жить по плану Ярика, добавляю: – Если захочешь, конечно. А пока… Сыграем в прятки, – на ходу придумываю последнее задание.

Стыдно признаться, попросту стремлюсь сбежать от него. Чтобы дать сердцу успокоиться. А там и время спать подойдет.

– Тогда прячься, святоша, – тихо подхватывает Градский. Взглядом меня окидывает с ног до головы. – Буду искать.

– Фонариком пользоваться нельзя, – объявляю, прежде чем погасить в кладовой свет и по памяти двинуться в недра темноты.

Оказавшись в спальне, толком не прячусь. Просто вжимаюсь в стену возле шкафа и, затаив дыхание, жду, пока погаснет последняя точка освещения – телевизор в «кинозале». Когда это случается, внутри меня происходит неясная вспышка адреналина. Огненная искра, разгоняя кровь, несется по венам.

Глупая и наивная я…

К нестерпимому волнению добавляется необъяснимый страх. Темнота лижет кожу, словно дикий зверь. Трясусь. Испариной покрываюсь. Никак не могу унять безумно колотящееся сердце. Оно, будто напротив, еще сильнее заходится. Ноги свинцом наливаются и подгибаются. Впиваясь ногтями в панель за спиной, едва удерживаюсь в вертикальном положении.

Мрак висит такой, ни за что меня не обнаружить. Только тишина работает против… Боюсь лишний раз дыхание перевести. Кажется, что эти звуки разлетаются по периметру эхом.

И зачем я придумала эту игру?

Нужно было сразу идти спать… Притвориться уставшей, больной…

– Твой день закончился, святоша, – кричит Градский с коридора. – Надеюсь, ты хорошо спряталась… – натянуто и хрипло смеется, гад. – Найду меньше чем за три минуты – сделаю с тобой все, что захочу, – это вкрадчивое предупреждение прилетает значительно ближе. – Мой день. Мои правила.

Неужели так трудно было дождаться утра?

А кто это начал? И главное, зачем? Признайся… – проносится в сознании ехидным шепотком.

Не знаю я! Ничего не знаю…

Понимаю, что Ярик, будто чувствуя, где именно я нахожусь, целенаправленно движется в спальню, и трясусь еще сильнее. В какой-то момент мне становится так страшно, завизжать охота.

И я визжу, когда Град совершенно неожиданно прихватывает ладонями мою талию и, отрывая от стены, впечатывает в свою грудь.

– Игра закончена? – частит шепотом в ухо. – Игра только начинается.

Глава 18

Ярослав

С отключением генератора внутри меня какой-то дьявольский, сопряженный с ним рубильник срабатывает. Сейчас понимаю, что весь день только этого и ждал.

После наступления темноты, сука, все можно? С каких пор, бл*дь?

Можно.

Потому что я хочу. Потому что вкусил. Потому что без нее с ума сойду.

Хочу и возьму.

Маленькая правильная святоша, одним взглядом способная всех чертей взбаламутить. Хватаю ее. К себе прижимаю. Сердце наполняется непонятной энергией. Если бы кто-то подключил к измерительным приборам, наглядно бы увидел: его ритм – не здоровая волна, а резкие острые пики.

Я сам… Высоко над небом. По телу – удары розгами. Боль судорожная.

Хочу ее. Возьму.

– Ай, Яр, больно…

В моем воспаленном мозгу даже этот взволнованный шумный выдох призывом звучит.

– Будет больно. Сейчас… – изнутри так раскачивает, что голова кругом идет. – Пищать будешь?

– Не знаю… – тянет сдавленно и растерянно. А у меня воображение разыгрывается. Голой и дрожащей под собой представляю. Жаль, глаз не увижу. – Пусти…

– Мой день начался. Мои правила, святоша. Сама эту игру придумала. Я принимаю.

– Скомандуй спать, Яр, – с каким-то отчаянием умоляет. – Скомандуй спать!

Ну уж нет… Не теперь. Не после того, что было вчера.

– Раздевайся, Титова, – этим негромким требованием себя и ее оглушаю.

– Что? Что? Что? – затянуто повторяет, как заглючившая прога.

Будет ли она так же отвечать на поцелуи? На остальное? Будет?

Знаю, что будет, потому и остановиться не могу.

– Все снимай. До трусов.

Машка не спрашивает, зачем, не орет, не ругается, вообще никак не сопротивляется. Отходит на шаг и, мать вашу, начинает шелестеть одеждой.

Сука…

Черт подери…

Глаза прикрываю, хотя и без того ни хрена ведь не вижу.

Останови ее. Останови.

Скажи, что шутка все…

Да ни х*я!

– Все. Я разделась.

– Молодец, – голос такой хриплый, будто и не мой вообще.

– Что теперь?

В кровать нам, наверное, нельзя. Не сейчас. Потом. Приближаясь, на руки поднимаю так, чтобы, не имея иного выбора, обвила меня руками и ногами. Титова инстинктивно подается, вздрагивает и застывает.

Ладони жжет ее голая гладкая кожа. Тонкая ткань трусов мало спасает. В одно движение и их сдернуть могу. Святоша позволит, чувствую.

Не надо. Не трогай. Оставь.

Скидываю ее на высокую тумбочку, которая находится между нашими кроватями.

– Ярик… – гундосит она, когда дергаю в стороны колени. Пробираясь между ног, давлю внутренний накал. Дышать пытаюсь спокойно. Хрен получается. Бомбит так, вентилирую разреженный воздух, словно лидийский боевой бык. – Ярик… Ярик… – взволнованным шепотом «кричит» Машка.

Оба будто задыхаемся в этой барокамере. Глотаем кислород. Жадно. Судорожно. Отчаянно.

– Тебе страшно?

Еще ее не трогаю, уже красная пелена перед глазами.

– Не знаю… Ярик… Я кричать буду… Буду кричать…

– Громче кричи. Слышишь, святоша? Кричи громче… – агрессивным частоколом советую, прежде чем дернуть ее за бедра ближе к себе.

Ладонь легким касанием по ее спине идет и жестко сжимается на затылке. Вскрикивает Титова один раз: тоненько и коротко. Запечатываю. Губ ее касаюсь и всем телом вздрагиваю. Выстанываю, бл*дь, гудящее возбуждение ей в рот. Внизу живота такой котел разгорается, странно, что не кончаю.

Готов ко всему? Нет.

Вкус Машкин слизываю. Влажный, горячий и сладкий в себя вбираю. У самого слюноотделение повышается. Пропитанный дурью и голодом, действую в собственном ненормальном ритме. Никого никогда так не целовал. Сожрать ее готов. Кусаю. Кусаю… Зализываю. Языком по всему рту гуляю. Маруся воздух рывками заглатывает, покрикивает, постанывает и принимает эти звериные ласки.

– Ярик… Пусти, животное… Пусти… Ярик… Закричу…

– Кричи, святоша…

– Закричу… Заору… – дробным шепотом, прямо в губы.

– Жду…

Снова ее мягкие пухлые губы сминаю. Отвечает, подаваясь еще ближе. Тянет мою губу, всасывает и, застонав, отталкивает.

– Ярик…

Разлагает повисшую тишину низким надсадным криком. Слушаю этот звук, часто дыша ей в лицо.

– И все? Громче давай! Давай!

Подталкивая меня к себе руками, зарывается пальцами в отросшие на макушке волосы. Жадно целует. Кусается, зараза. И снова целует… Стонет протяжно. И только после этого, теряя дыхание, повышает децибелы. Орет так, что в ушах закладывает.

Башню окончательно сносит. Веду рукой по ее боку, собираю мурашки. Медленно и неумолимо выше поднимаюсь. Машкин крик к тому времени обрывается. Теряя смелость, дышит громко и хрипло, пока ладонью к ее груди подбираюсь. Сжимаю у основания. Прикрывая глаза, зубы стискиваю и полностью накрываю.

– Ах… Черт… Яр…

Будто чумной, несдержанно мну ладонью упругую плоть. Большим пальцем острый сосок задеваю. Из стороны в сторону. Обратно. Святоша вскрикивает и, словно в безумной горячке, трясется всем телом.

– Что ты… делаешь? Пусти, придурок… Ах, трогай меня… Трогай, Яр…

Господи, меня на куски разрывает…

Тросы оборваны. Никаких внятных мыслей, запретов и стоп-кранов не осталось. Трахать ее буду. Буду, вашу мать!

– Ноги шире раздвинь… – хриплю ей на ухо.

Она подается… И именно в этот момент происходит то, что ни разу не случалось за прошедшие две недели. Включается свет. Первыми лучами ослепляет. Мы растерянно моргаем и смотрим друг на друга, как одичавшие урки. Я опускаю взгляд с Машкиного перепуганного лица вниз. Не могу не опустить… Внутри все искрящимися узлами скручивает, когда вижу ее сиськи и свои руки под ними. Кожа святоши на несколько тонов светлее моей. Практически белая на контрасте с моими смуглыми ладонями. Кроме того, она гладкая и нежная. Немало сисек перевидал, но это все не то. Машкины лучшие из лучших.

Бл*дь, что за х*йню я проворачиваю?

Просто это святоша моя… Ее сиськи высокие, торчащие, с острыми розовыми сосками.

Я в таком шоке. Кажется, глаза из орбит полезут, или слюна как у полоумного потечет. Потому что сглотнуть не могу. Перемещаю взгляд на ее лицо, на сиськи, на лицо, обратно на сиськи.

Это Машка… Моя Машка… Маруся Титова…

Бьет по вискам.

– Черт… – тихо выдыхает она. – Черт… Черт…

Отступаю, решая, что она собирается судорожно прикрываться и натягивать вещи. Вместо этого святоша выразительно злится. Тыча в меня пальцем, бросает сердито:

– Такие игры мне не нравятся!

– Я заметил, – нахожу силы, чтобы ерничать и передергивать ее лживые слова.

– Не нравятся!

– Тогда оденься, мать твою!

И даже соскочив с тумбочки по пути к своим вещам, не прикрывается. Святоша, мать ее.

– Я спать буду, – сверкая глазищами, резко отдергивает футболку. – Понятно тебе?

– Вперед.

Из-за ее возни и болтовни не могу сосредоточиться на какой-то мысли, что уже несколько минут в мозгах стучит.

Окей, не только из-за Титовой. Мой собственный организм сбоит, работает вполсилы. Другого ему хочется. Явно не думать настроен.

Мать вашу, я видел Машку голой… Трогал ее… Целовал… Мать вашу… Мать вашу…

Пусть орет, хоть охрипнет. Отвечала же… Отвечала…

– Я ложусь, – все еще с вызовов дышит в спину. – Ярик… Ярик, идем со мной…

– Сейчас… – подобно мокрой собаке, трясу головой. – Дай остыть. Не мельтеши.

– Ладно… Яр… Я…

– Твою мать… – выдыхаю, ощущая, как кровь жгучей волной в мозг возвращается. – Твою мать… Титова…

– Что?

Резко оборачиваюсь к ней лицом.

– Если генератор включился среди ночи…

– И что?

Хватаю «сеструлю» за руку. За собой к двери подтягиваю. С напряженной радостью в красное табло пялюсь.

– Что, Ярик? Что?

– Значит, его кто-то включил.

Глава 19

Мария

Я плачу так сильно… Захлебываюсь слезами. Воздуха не хватает. Жуткая и дикая истерика сотрясает все мое тело.

Снова. Снова. Снова…

Ярик все еще молотит кулаками металлическую дверь, хотя мы оба знаем, ничего это не даст. Свет погас меньше чем через минуту после того, как мы, уверовав во спасение, подобрались к выходу из бункера.

– Никто не придет… Никто… Никогда… Не спасут нас… – судорожно всхлипываю, хлестко стуча ладонями по цементному полу. – Никогда…

Не сразу отмечаю, что удары со стороны прекращаются. Градский сдается. Какое-то время до меня доносится лишь его надсадное дыхание.

Мы оба сорвались. Поверили в то, что помощь близко. Все еще не понимая, был ли кто-то в доме на самом деле. Что произошло? Кто запустил генератор? Почему не попытался войти в бункер?

Должно быть, Яр зовет меня. Откликаюсь каким-то неразборчивым мычанием, только когда тепло его тела ощущаю. Обхватывая ладонями мое лицо, он прижимается губами к моим горячим и мокрым от продолжительного рыдания щекам.

Первым в сознание врывается запах крови. Ярик, очевидно, сбил костяшки. Это настолько для меня знакомо, что в какой-то степени служит успокоением.

– Вставай, Маруся. Вставай, – и сам поднимает. – Надо успокоиться. Дыши глубже, ладно? Давай, маленькая.

Его рот оказывается совсем рядом с моим ртом. Слабо соображая, поддаюсь порыву. Поворачиваю голову и цепляюсь за его губы губами. Былой страсти в этом нет. Я дрожу и слабо контролирую свои движения. Целую его. Просто целую. Ничего страшного в этом нет… Но стоит мне это сделать, Ярик дышать перестает.

Ничего не говорит, но я чувствую, как его ладони на моих щеках начинают мелко-мелко подрагивать.

– Ночью можно, – шепчу я. Облизываю пересохшие губы и снова шмякаюсь ими в его рот. – Можно? Так не считается… Можно?

Град судорожно втягивает воздух и так же шумно выдыхает. Вся его реакция, в этой темноте мы как слепцы, только на звуки и прикосновения уповаем. Наверное, именно это обостряет ощущения. Чувственное волнение по всему телу жгучими искрами проносится.

– Можно.

После этого сама будто нападаю на него. Оставляя странные чмокающие поцелуи на щеках, губах и подбородке.

– Покажи мне, что делать… Придумай что-то, Яр… Любое задание…

Оба замираем, тяжело выдыхая друг другу в рот.

– Погоди, Манюня… Давай успокоимся… – он пытается говорить спокойно. Но я-то чувствую, что срывается. Дрожит мой самоуверенный Градский. Когда касаюсь его, всем телом содрогается. Мурашки на его коже ловлю. Нагло пользуясь этим, трогаю его. Как давно хотела, футболку задираю и по горячему напряженному прессу пальцами тарабаню. – Подожди… Кхм… Бл*дь…

Пытается поймать мои запястья, но из-за того, что действует мягко, мне отлично удается избежать законной остановки.

– Покажи… Сейчас…

– Стой… Замри, черт возьми… Маруся… – воздух свистящим потоком покидает его губы, когда моя ладонь юркает под резинку трико. – Еб твою мать…

– Я буду тебя трогать…

Все, что даю ему – это предупреждение.

– Еб… Еб твою мать…

– Не вспоминай маму, – ругаю, украдкой поглаживая край его трусов. Но он, конечно, это чувствует. Ловит мою ладонь через штаны, только поздно, я уже член его сжимаю.

– Ебаный Гондурас…

С такой силой стискивает кисть, что больно становится. Но даже это не умаляет вспышку неприличного желания, которое разрастается во мне, словно ядерный взрыв. Я… Я буквально задыхаюсь от этого огня…

Мне нужно действовать. Нужно!

– Пусти… Ты мне мешаешь…

Яр двигается. Буром прет, толкая меня к стене. Припечатывая, вынуждает вскрикнуть от неожиданности.

– Я сейчас кончу, – сдавленно сообщает.

Громко и разорванно дыша, роняет голову мне на плечо.

– Так быстро? – интересуюсь похожим придушенным голосом. – Так бывает?

– Да…

– Я еще не потрогала… Подожди ты… Убери свою лапу, Градский! Моя онемела. Ай-й-й… Еще пара минут, и ампутировать придется. Пусти, сказала…

Разрезая воздух, словно вертолет лопастями, он с силами собирается, будто с десятиметрового моста нырять предстоит. Да что там, безбашенный Ярик при мне не раз с разбега прыгал! Чем сложнее то, что происходит сейчас?

– Яр, блин…

– Испачкаешь ручки, святоша, претензии не принимаются… – рычит угрожающе этот дикарь.

Но я отступать не намеренна.

– Договорились! – выпаливаю, не давая возможности к отступлению.

И он, наконец, выпускает мою ладонь. Не врала, что слишком больно стискивал. Ну, чуть-чуть… Пальцы в самом деле не сразу оживают. Кровь медленно приливает в конечность, чувствительность возвращается с запозданием.

Я громко дергаю носом, пытаясь втянуть резко закончившийся кислород. Краснею настолько, что щеки огнем охватывает. Только это все сопутствующие реакции. Главным просвещением в этот миг является то, что я чувствую теплый, поразительно большой и твердый член Ярика.

Это… Это серьезнее, чем я могла предположить. Моей ладони на всю длину не хватает.

А еще… я не знаю, что дальше делать.

Не знаю…

Дыхание Града срывается где-то рядом с моими губами, и я машинально прикрываю глаза.

– Тебе приятно? – колышу пространство высоким взорванным шепотом.

– Да…

– Что еще сделать?

– Машка…

– Можно достать его из трусов?

– Да, бл*дь…

Подключая вторую руку, дергаю трико вместе с боксерами вниз. Должно быть, слишком резко это делаю. Член Ярика пружинит и, судя по глухому шлепку, ударяется ему в низ живота. Он стонет протяжно и сдавленно. Почти рычит, когда ладонью его ловлю. Теперь уже беспрепятственно, кожа к коже.

– Яр! Он огромный и такой горячий! Охренеть… – от шока и странного восторга смехом захлебываюсь. Понимаю, что реакция странная, поэтому спешу выдохнуть: – Извини! Извини!

– Ты, блин, издеваешься?

– Нет! Просто это так интересно!

– Интересно ей… Сука… Мать вашу… – стонет, словно боль ему причинила.

– Что я сделала? – замираю испуганно.

– Не сжимай так…

– Прости… Тебе больно?

– Не в том смысле…

Я почему-то снова смеюсь.

– Сука, дожился… Ходячее пособие для обучения девственниц, – ругается, толкая меня обратно к стене.

– Что делать?

– Взяла в руку, дрочи, – грубо выдает Градский.

И мой настрой вновь разительно меняется. Все тело огненной волной обдает. Кружит и кружит, а потом резко вниз живота устремляется. Неосознанно стону, когда эта энергия там томительной воронкой закручивается.

Инстинктивно дергаю кистью вниз и сразу вверх.

– Бл*дь… – гортанным хрипом стонем Яр.

– Хорошо?

Он не отвечает. Несколько раз быстро, будто жадно, облизывает мои губы. Застывает на пару секунд. Очевидно, задерживает дыхание, потому что потом бурно выдыхает вместе с громким и грубым стоном. Меня осыпает мурашками только на этом звуке. А потом… запястье и внутреннюю сторону ладони обдает горячими и вязкими брызгами. И я содрогаюсь, чувствуя под кожей то ли жар, то ли холод.

– Это все?

– Я предупреждал, – рычит Ярик, резко отдергивая мою руку и со шлепком возвращая на место штаны.

– Ладно… – и все же немного разочарована.

Сколько я там потрогала. Ничего не поняла. Еще хочу! Только вспомню, какой он, внизу живота все скручивает.

Наверное, меня с опозданием накрывает. Тактильные воспоминания дарят больше ощущений, чем во время самого акта… мастурбации?

Что мы делали?

Я дрочила Ярику?

Не думаю, что прям так… Очень быстро все случилось.

Еще хочу!

Я сошла с ума. Это ведь Ярик… Мой Ярик. С ним можно. Здесь. Да, он никому не расскажет. Я уверена.

А если вновь допустить мысль, что мы отсюда никогда не выберемся, то и вовсе все волнения бессмысленны.

Не думать! Не думать об этом… Хватит. Не сегодня.

Отрешенно двигаясь, иду за Градским в ванную. В той же кромешной темноте поочередно приводим себя в порядок.

– Можно мне с тобой лечь? – спрашиваю в спальне.

Щеки даже после холодной воды продолжают гореть.

– Ложись.

Когда забираюсь под бок, не могу сдержать счастливой улыбки, потому что Яр без всяких манипуляций меня обнимает.

Пару минут молчим, хотя я каким-то шестым чувством улавливаю, что он хочет что-то сказать. Кутаясь в его тепле, просто жду, давая ему возможность собраться с мыслями. Дыхание практически выравнивается и сердцебиение притихает, когда слышу над ухом приглушенный шепот:

– Я не обидел тебя?

– Чем?

– Не знаю… Не надо было… Наверное… Да…

– Нет, – дернувшись, прижимаюсь лицом к его груди. Губами голой кожи касаюсь. – Я сама хотела… Все хорошо…

– Ладно тогда… Будем спать? Или ты… Хочешь, чтобы я тебя…

– Будем спать, Яр!

– Хорошо. Завтра поговорим…

– Нет! – восклицаю почти испуганно. – Только ночью! Днем, как обычно… Пообещай, Ярик? Пообещай!

– Обещаю…

Глава 20

Ярослав

Новый «белый» день начинается, как обычно, с включения генератора и адского потолочного прожектора, лупящего резко и непосредственно в глаза. Сглатываю и моргаю, инстинктивно прислушиваясь к копошению Машки.

– Доброе утро! – прорезает загустевшую, как джем, тишину бодрым голоском.

В голову скоростным паровозом сбиваются наши ночные приключения. Мать вашу… Святоша хочет, чтобы при свете ламп мы делали вид, что все у нас по-прежнему, но запретное лезет наружу, хочешь ты или не хочешь. Попросту не удержать.

Я поворачиваю голову и смотрю на нее. Маруся на мгновение опускает глаза, краснеет так, что у меня самого из солидарности рожу жаром окатывает. Да нет, конечно, не из солидарности.

Какая на хрен солидарность?

Машка Титова трогала мой член! Я кончил в ее руку!

Нет, при свете это и правда полный анрил. Будто очередной сон… И, тем не менее, я все отчетливо помню. Сотню раз в мозгах провернул все запредельные события и ощущения, а они колом так и стоят. Мысли, в смысле. Хотя и член тоже, конечно. Ему не то чтобы мало… Раззадорило, мать вашу, еще сильнее.

– Доброе, – отзываюсь угрюмо, машинально растирая ладонью лицо.

– Сегодня твой день, Яр! – справляясь со смущением, продолжает фонтанировать позитивом. – Ты придумал что-то?

– Придумал, – бубню, соскальзывая с кровати. – Пять минут. Сейчас вернусь, устрою тебе ураган.

Сбегаю не столько по делу, дух перевести хочу. Умываюсь и, давая ледяным каплям самостоятельно стечь, долго сверлю взглядом собственное отражение в зеркале. Вид как у буйного психопата, который к тому же активен в сексуальных преступлениях.

Посадите уже на цепь… По-любому ведь снова сорвусь. То, что случилось между мной и Машкой – это лишь первая кровь для зверя.

Вкусил, теперь не остановлюсь.

Внутри дотла сгораю.

Я справлюсь. Справлюсь… Другого выбора нет.

Или все-таки есть?

– Яр, я в кухне, – кричит Титова, когда хлопаю дверью ванной.

Переступая низкий порог небольшого помещения, смотрю на нее, забывая о естественном и бессознательном движении век. Не моргаю.

– Белковый омлет! Завтрак чемпиона!

Всегда думал, что Машка на отца похожа. Внешне, так точно. Сейчас впервые вижу в ней маму Еву. Во взгляде что-то такое неуловимое, огненное, опасное… Не поддается описанию, они, бл*дь, просто, будто особая раса. Не совсем человеческая. Нет, не так. Совсем не человеческая. Вроде нормально, нормально все, а потом… ловишь вот такой взгляд и понимаешь, что они выше и дальше. В мозги тебе прорываются. Хрен пойми, какими принципами порешить вздумают.

От Машки этот посыл вызывает безумную дрожь по всему телу.

– Ты скучаешь по спорту, Ярик? Да? Тебе не хватает активности, да? Да?

– Есть немного, – голос с хрипом прорезается.

Ночью я снова смогу ее целовать. И трогать…

– Знаешь, по чему скучаю я? Больше всего… Ну, не считая родителей, конечно, – хмыкнув как-то слишком легкомысленно, располовинивает омлет на две тарелки.

Я хорошо помню истерику, которая с ней случилась ночью. Суток не прошло. Обычному человеку неподвластно так быстро перестраивать эмоции. Это ненормально. Но Машка перестраивает. Она свернула все еще тогда… Странным путем, безусловно. Неожиданным. Ввязавшись в какую-то непонятную игру, как обычно, и меня за собой потянула. А я как баран плетусь, конечно… Учитывая все, что между нами было до бункера, когда провоцировал ее, пошлил и периодически безбожно лапал… Если сравнить ее реакции тогда и то, что она провернула по доброй воле ночью, даже при учете моего давления, ни в какие ворота не пролазит. С ног сбивает.

Она пытается справляться. Она справляется? Не могу понять.

Перегоревшие нервы, ее слезы, моя кровь – ничего из этого не мешало нам сходить с ума дальше. Нет, именно это тому способствовало.

– Яр? Ты меня слушаешь? – со стуком ставит на стол тарелки. – Садись, давай, – опускаемся на стулья почти одновременно. Замираем друг напротив друга. Снова случается короткая вспышка искренних эмоций. Не тех, что показываем. Тех, которые старательно прячем. В грудь жгучая лавина бьет. Я дышу, но кислород как будто не заходит. Насыщения не происходит. Задыхаюсь, бл*дь… – Так вот… Кхм… Я бы отправилась на массаж!

– Зачёт, – сухо одобряю, даже не вдумываясь в смысл сказанного.

Остаток завтрака проходит на той же волне.

Машка безостановочно тарабанит о всякой ерунде, не давая тишине зависнуть больше, чем на пару секунд, в которые она совершает резкие глотки воздуха. Я же этот спектакль фактически не поддерживаю, так… периодически вставляю короткие рубленые фразы, когда без этого уже никак не обойтись.

Пока убираем, дискомфорт особенно заметен. Мы боимся друг друга коснуться, будто от любого незначительного контакта произойдет новая вспышка возгорания. Сука, да я уверен, что так и будет. На воздух взлетим! Но Титова продолжает ломать концерт, а я, как обычно, не хочу ее расстраивать.

– Ну, чем займемся? – напевает она в «кинозале».

Я уже связь с космосом потерял, а надо что-то придумывать.

– Ложись на пол, святоша, – командую первое, что в голову приходит.

– Зачем это?

– Я говорю, ты делаешь, – высекаю тем самым тоном, которым обычно запугиваю Титову.

– Ладно… Так нормально?

Укладывается между столом и диваном. Нервно сминает пальцами низ подскочившей футболки.

– Лицом вниз.

– Что за…

– Выполняй, – практически рявкаю. – Сама эту игру придумала, так подчиняйся.

Шумно втягивая воздух, с вибрацией его выдыхает.

– Ну-с… Ладно!

Резво проворачивается и замирает неподвижно. А я, как кретин, бесцельно пялюсь на ее задницу, обтянутую какими-то пацанячими подштанниками. Там, спереди, даже подобие ширинки имеется, но Марусю, очевидно, не смущает. Меня в принципе тоже… Смотрю на круглую задницу и борюсь с желанием смять ее ладонями. Слюну сглатываю, пока не закапала на ковер.

– Что теперь? Ярик?

– До полуночи будешь делать вид, что в здании перестрелка. Тебе нельзя вставать. Даже шевелиться.

– Ты прикалываешься? – сердито выпаливает в ковер.

Странно, что зубами его еще не грызет, моя дикарка.

Ржу, потому что мне, наконец-то, весело становится. Ну, более-менее…

– Лежать! Не вставать, твою мать! – ору, когда она пытается приподняться.

– Градский, блин… – судорожно теряет конец предложения, когда опускаюсь рядом на колени и ладонью на шею ей давлю.

– Ты будешь хорошей девочкой, Маруся, иначе день превратится в ночь. Понимаешь, о чем я? – Молчит. Сопит только. Громко и дергано. – Массаж хотела? Сейчас я тебе его организую. Только на кошачьи нежности не рассчитывай. Помну тебя, как следует, – смеюсь, когда «сеструля», не поднимая головы, изворачивается и шлепает меня ладонью по колену. – Терпи, солдат. Не намочи трусы. Проверю.

– Ай! – вскрикивает при первом же мануальном воздействии. – Ты остеопат, что ли?!

– Терпи, Маруся. Это только начало, – спецом пугаю ее.

– Я тебя ненавижу!

– Сейчас! Дыхание задерживай! Быстро! Будет очень больно.

Титова дергается, взвизгивает и, напрягаясь, дрожит всем телом. Закусывая губы, мягко веду от шеи до поясницы.

– Ну, козел… – понимает, что обманул.

Злится и мурашками покрывается. Я же вижу. Ржу, конечно, как обычно. Но у самого тремором мышцы разбивает.

– Ладно, не бойся, коза. Осторожно тебя… помассирую, – приходится взять паузу, чтобы дыхание восстановить. – Как ты и хотела. Почти СПА. И почти бесплатно! Радуйся, мадам…

– Почти? Бесплатно?

– Ну, да, почти. День все-таки мой…

– И что это означает? Какой будет плата?

– Половина твоей ночи после отключения света будет моей, – выставляю цену приглушенным охрипшим тоном.

Нахально скольжу ладонями гораздо ниже поясницы. Обхватываю ягодицы. Сминаю достаточно осторожно, чтобы ей не вздумалось заорать.

– Хорошо… – рано расслабляется святоша.

Жду ночь и строю наполеоновские планы, что с ней делать буду… Мы с ним, Наполеоном, в смысле, похоже, в одной палате заседаем. Только мне не нужен весь мир. Мне нужна только Маруся.

Вылечите мне голову, бл*дь! Кто-нибудь…

Если выйдем, добровольно на опыты сдамся. Потому как то, что я вырабатываю всю свою жизнь в сторону Титовой, здоровым никак не назовешь. Это что-то исключительное, заслуживающее, как минимум, трепанации, лабораторных исследований и диссертации.

Кто решится? Вакантный психопат ждет!

Я же непрерывно, с маниакальной ревностью следил за тем, чтобы к ней кто-нибудь не приблизился. Не дай Бог, дотронулся или поцеловал… Масюкова по сей день перешагнуть не могу. Зверство, но если мне скажут, что завтра умирать, я первым делом пойду и проломлю ему башку.

Как я с этим вообще жить собирался?

Предков жалко… Случается же такое чудо: какие-то хромосомы заломало, и родилось уникально-долбанутое потомство. На свободе справлялся как-то… Только этот гребаный бункер кого угодно на чистую воду выведет. И Машку тоже.

Тебе не убежать…

Фитиль пошел. Ждем, пока догорит.

Все наши духовные ямы одну за другой взрывать будем.

Будем.

Глава 21

Мария

Массаж от Ярика, конечно же, не имеет ничего общего с релаксирующей мануальной терапией. Помял и полапал, все как обычно. К подобному я давно привыкла. Но, вместе с тем, стоит признать, в свете последних событий наша близость ощущается значительно острее. Наверное, это нормально… Мне приятно, когда Яр ко мне прикасается, и неважно, как именно он это делает.

– Поднимайся, красота, – сурово командует. – Запас ласки строго дозирован. Чтобы не разнесло.

– Да с тобой уж не получится!

– Еще один жирный плюс, – большими пальцами в грудь себе указывает. – Мне.

Выпрямляюсь и, скрывая не унимающуюся пульсацию внутри, с обманчивым спокойствием отряхиваю штаны.

– Что дальше делать будем? – подталкиваю к действиям. – Разродись уже, Градский!

– Мы будем танцевать.

– Танцевать?

– Ага, только сначала пообедаем, а то у меня уже в желудке сосет.

– Я после еды не могу танцевать.

– Плохому танцору, знаешь, что мешает? – поддевает Яр по пути в кухню.

– То, чего у меня в принципе нет.

– И слава Богу!

– Ярик!

– Ладно, перед танцами посмотрим ужастик…

…Взвизгиваю, ощущая на талии широкие и крепкие ладони. Они нагло тянут меня назад, пока спина не припечатывается к твердому и напряженному мужскому телу.

– Ярик, – цокаю языком, старательно подавляя растущее скачками волнение.

Опознаю, не оборачиваясь. Никто другой так нахально действовать не посмел бы. Кроме того, очевидно, среди десятков вариантов безошибочно разгадаю запах Градского.

– Покрути ты задом, святоша, – ржет он, сжимая своими загребущими ручищами мои бедра. От неожиданности резко вдыхаю и моментально захлебываюсь. – Стоишь тут как директор церковно-приходской школы. Не с той целью юбками шуршишь, святоша. Давай, – еще крепче стискивает.

Впиваясь в его ладони ногтями, практически силой отдираю их от себя и, наконец, оборачиваюсь.

– Ты выпил, что ли?

– И? – вскидывая брови, корчит рожу и смеется.

– Мы на территории университета! Алкоголь запрещен.

– Охренеть. Хорошо, что ты сказала. А то я не в курсе, – язвительно и в то же время абсолютно легкомысленно произносит Яр. Дергает подбородком вверх и вниз. Хмельными глазами словно бы обжигает. – Больше не буду.

– Ярик…

– Не, ну, чё за прикид, святоша? Эту юбку срочно нужно укоротить, на хрен…

Сминая парчовую ткань, задирает подол выше некуда! Наглыми лапищами по голым бедрам проходится.

– Держись подальше от моей юбки!

– Ладно… – по смеху не похоже, что быстро сдастся. – Танцевать пошли, святоша. Хочу тебя отламбадить.

– Отстань! Я не танцую.

– Чё? В Одессе танцуют все.

Не слушая возражений, вытягивает на площадку. Привлекает слишком близко, у меня сходу дыхание сбивается. Чувствую, что Ярик возбужден, и неумолимо краснею. Никак не привыкну к подобной реакции его тела.

Мелодия быстрая и такого тесного контакта явно не требует, но это ведь Градский…

– Шубадуба^[4], Маруся, – обжигает дыханием, прежде чем оттолкнуть меня, прокрутить и стремительно прижать обратно.

– Алло, ты где? – басом рявкает Ярик мне на ухо.

– В танке, блин!

Отбиваюсь от его объятий больше по привычке. Потому что, на самом деле, не стремлюсь к тому, чтобы отпустил. Люблю, когда он нападает.

– И чё это ты делаешь? А-ха-ха… Просто двигай бедрами, святоша.

– Я двигаю, – но никак не попадаю в чувственный и довольно быстрый латиноамериканский ритм.

– Когда уже научишься? – продолжает ржать.

– Что? Я умею! Просто твои танцы мне не нравятся. Они тупые!

– Ай-яй-яй… Опять меня провоцируешь, святоша! Постарайся, твою мать, – сотрясает воздух, жестче напирая в танце. – Чего лыбишься?

– Яричек, миленький, если я постараюсь, ты штаны потеряешь!

В его глазах, кроме смеха, мелькает знакомый шальной огонек. А у меня живот узлом скручивает, и грудь из-за нехватки кислорода огнем обдает.

– Уверена? Да ну! Так давай, святоша! Забываешь, у кого я учился. Мне во всей Одессе равных нет!

– Ты такой дурак, – хохочу вовсю. – Несмотря на то, что так говорила Стефания Митрофановна, правдой это так и не стало, – вспоминаю веселую прабабку Градских, которая учила каждое подрастающее поколения одному-единственному танцу.

– Это сальса, детка! – не задерживается Ярик. Объявляет это и, резко дергая за талию, толкает мне между ног колено. – Присядь, присядь, как я, – его ладони плавно соскальзывают ниже, придавливая мои бедра вниз. Ощущается весьма необычно, я почти сижу верхом на его ноге. Это уже больше на бачату походит, но я молчу, делая вид, что мало понимаю. – Теперь двигайся. Повторяй… – плавно ведет своими бедрами и ладонями вращает мои. – Я уберу руки, ты сама должна будешь… – одну оставляет на спине, второй ловит мою кисть. – Давай… Так же… Еще… – замечаю, что мое дыхание становится слишком частым, и виной тому отнюдь не физические усилия, которые прикладываю. – Еще… Умница… Теперь проход, – направляет. – Раз-два-три-четыре… – это уже сальса, узнаю. – Молодец. Вот так… Полетели, Маруся!

Как бы Градский не критиковал, с ним у меня все получается. Он умеет ненавязчиво расслаблять. Я не боюсь выглядеть смешной или нелепой. Даже когда Ярик ржет, в глазах вижу другую реакцию. Сильную и настоящую. Ему нравится, как я двигаюсь. Ему нравлюсь я… Бесспорно.

– Давай, кто дольше продержится, – подбивает на очередной спор.

– У меня уже задница от напряжения горит!

– Ни хрена себе опа-па-па! Вот это заявочка!

– Мышцы, в смысле…

– Давай-давай, святоша! Приказа сдаваться не поступало.

– Я все равно проиграю, – жалобно скулю, не переставая танцевать. – Ты же машина, Град! А я – нет…

– Давай, Маруся! Просто меньше ной, не теряй силы.

Композиции летят одна за другой. Наше дыхание становится громким и надсадным. Грудь на каждом рывке высоко вздымается. По всему телу выступает пот. При резких движениях поток холодного воздуха, касаясь разгоряченной кожи, вызывает ощутимую дрожь. Да такую, что волоски дыбом встают.

– Последняя песня… и закончим ничьей… – рвано сообщает Ярик. – Держись, святоша… Держись…

Выдерживаю, однако, после того как музыка стихает, пополам складываюсь. Градский тоже тяжело дышит, но смеется, я же просто пытаюсь возобновить адекватную вентиляцию легких.

– Ты такая красная, – прикасается к моей щеке пальцами. Быстро смещая руку, стискивает щеки с двух сторон, пока губы уточкой не складываются. Он часто так делает, придурок… – Такая горячая, можно яйца жарить.

– Фу… – я этот жар, конечно, тоже ощущаю, но подобные гастрономические шутки считаю неуместными. – Пошел ты!

– Пошел… В душ. Пока электричество есть.

– Ага. Давай.

Прихожу в себя достаточно быстро. Некоторое время думаю, чем заняться в ожидании Ярика.

Скоро. Скоро. Скоро…

Я держалась весь день, но сейчас…

Бросаю быстрый взгляд на электронное табло. До отключения генератора остается меньше десяти минут. Подобно вчерашнему, погружаюсь в состояние крайнего безумия. Вспоминаю то, что мы делали, как целовались и касались…

Все это одномоментно становится реальным, всепоглощающим, одуряющим…

Начинаю двигаться в сторону ванной, не отдавая себе в том отчета. Возле двери соображаю, что творю, но остановиться уже не могу. Снова это сумасшедшее рвение сминает душу… Переживая небывалый стресс, нуждаюсь в том, чтобы сделать нечто, на что никогда бы не решилась в реальной жизни.

Никогда-никогда…

Нечто смелое, отчаянное, откровенное и сокровенное…

Чтобы все эмоции разом выбило, расшатало нервы, завладело сознанием на долгое-долгое время…

Тяну дверь на себя и, заторможенно двигаясь, вхожу в ванную.

Ярик стоит спиной. Обнаженный и мокрый. Сильный и надежный. Мой… Заслышав шаги, слегка поворачивает в сторону голову, но не совершает полный оборот. Из-под опущенных, потяжелевших от влаги ресниц, периферийным зрением следит за моим приближением.

На ходу стягиваю футболку и скатываю на пол штаны.

«Раздевайся… Все снимай… До трусов…»

Я здесь. Я готова.

Ступаю на поддон и прекращаю движения.

Я здесь. Я готова.

Ярик чрезвычайно медленно поворачивается, оставляя мне возможно передумать.

Нет, я не уйду.

Я здесь. Я готова.

Полный оборот, и мы замираем друг напротив друга. Долгий непрерывный зрительный контакт. Максимальное повышение пульса. Выше, чем в сальсе. А потом… наши бесстыжие глаза одновременно соскальзывают ниже. Короткий затянутый миг изучаем друг друга.

…тринадцать, двенадцать, одиннадцать, десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два, один…

Свет выключается. Где-то наверху с протяжным гулом завершает свою работу электрогенератор.

Узкое пространство кабины заполняет тишина. Только из крана монотонно капает.

Кап, кап, кап, кап…

Взлет внутренних показателей. Смертельно-опасная кардиограмма.

Нужно дышать.

Дышать.

Дышать…

Пространство разрывает судорожный вдох Ярика. Он кладет на мою талию ладони и притягивает к себе.

Вдыхаю и я…

Наше дыхание соединяется. Тотчас повышает частоту и высоту.

Соприкасаемся.

– Ах-х-р-р-р… – издаю нечто непонятное, на последнем звуке стуча зубами.

Жар, влага, чувственное трение кожи об кожу, ноющее жжение сосков… В кромешной темноте перед глазами вспыхивают разноцветные краски. Так странно…

Кап, кап, кап, кап…

– Если это неизбежно… – дрожащие пальцы соскальзывают по крепким плечам Яра. – Если это неизбежно, люби меня.

Его губы находят мои. Дыхание окончательно теряется.

Глава 22

Ярослав

Кап, кап, кап, кап…

Едва ее касаюсь, кровь в кипучую лаву преобразуется. Гонит по венам густым жгучим потоком. С треском пережигает нервные соединения. Пульсирующими толчками забивает мышцы, заставляя их наливаться и тяжелеть. Весь организм такой энергией заряжает, я сам, как дизель-генератор, выдаю электричество.

Подключайся, Манюня…

Шарахает током. С треском. С искрами. Киловаттами по воздуху. Резонирует по телу гудящей вибрацией.

Привлекаю Машку ближе, как всегда хотел, кожа к коже. Ее сиськи скользят по моей мокрой груди, и у меня внутри как будто катастрофический горный обвал случается. Закидывает по самое горло. Не знаю, как дышать получается. По факту просто слышу, что этот жизненно важный процесс продолжается. По телу волнами сходит дрожь. Мышцы простреливает тягучими судорогами.

Темно. Беспроглядная тьма.

Кап, кап, кап, кап…

Чувствую запах. Точечно улавливаю движения. Поглощаю короткие голосовые звуки.

Титова. Моя идеальная святоша. Моя Машка.

Она, она, она…

Набрасываюсь на ее рот, как одержимый. Целый день ведь об этом думал. Представлял и накручивал извращенные фантазии, как целовать буду.

Её. Мою Марусю Титову.

Впиваюсь в сочную плоть, ощущая, насколько сильно сама Машка дрожит. От обрушившегося на нас чувственного шока: это и поцелуй, и тактильный контакт.

Отбивает с треском друг от друга. И тут же притягивает. Примагничивает так, мать вашу, без крови не отодрать.

Пытаюсь себя тормозить. Не гнать процесс слишком нахраписто и стремительно.

Пытаюсь, сука…

Пытаюсь…

Не могу терпеть. Ползу ладонью по спине, стискиваю шею сзади. Отрываясь от губ, напираю на святошу, пока к стене не отбрасываю. Втискиваю в кафель бедрами и нагло обхватываю свободной рукой грудь.

Столько мечтал об этом…

Не верю, черт возьми…

Не верю…

Сжимаю и с зарождающимся глубоко в груди урчанием то ли стону, то ли рычу. Матом выражаюсь. Точнее, перемешиваю грязную ругань со священным именем моей Титовой и нетерпеливо шарю пальцами по ее соску.

Ни хрена не соображаю просто. Ни хрена…

Святоша вздрагивает и трясется вся. Трясется, мать вашу…

– О Боже, Ярик… О Боже…

– Тебе приятно?

Хочу, чтобы было. Впервые думаю о том, что именно сделать. Не для себя, для девчонки. Для моей Маруси…

Дорвался, бля… Дорвался…

Собираю мысли в кучу, но для анализа не хватает ресурсов.

– Да… Мне очень… очень приятно… Она болит… – надсадно стонет, как прилежная ученица описывая свои ощущения. – Болит, когда ты прикасаешься… Все внутри скручивает… Но это настолько… настолько восхитительно… кричать хочу…

– Кричи… Давай… Не сдерживайся, Манюня…

– Подожди… Подожди… – бормочет очень быстро, перехватывая мое запястье. Судорожно вдыхает и отпускает, побуждая продолжать: – Еще…

Я больше не думаю. Просто делаю. Наклоняю голову и захватываю губами торчащий сосок. Титова хаотично дергается из стороны в сторону. Вскрикивая, инстинктивно отбивается.

– А-а-а… Ярик… – по плечам меня лупит, избегая слишком острых ощущений. – Да-а-а… Еще…

Удерживаю свою «недотрогу» руками и бедрами. Не успевая анализировать, как именно они двигаются и с какой целью, практически обездвиживаю Машку. Не давая пошевелиться, жестко всасываю тугой комок, пока ее высокое рубленое дыхание не срывается на громкий крик.

– Ярик… О Боже… Ярик… Яр-р-р…

Кладу руку на внутреннюю сторону бедра и, медленно продвигаясь, заставляю раздвинуть ноги шире. Титова то ли в страхе, то ли, напротив, в ожидании разительно притихает. Но ненадолго. Стоит мне остановиться, подталкивает, провокаторша:

– Пожалуйста, Ярик…

Резко просовываю ладонь ей между ног и без каких-либо колебаний прижимаю к киске. Ткань моментально пропитывается вязкой влагой.

– Ох, бл*дь… Твою мать…

Такого я от святоши не ожидал.

– Ах… Яр-р-р-р… Ярик… – вдыхая, Машка явно берет разгон на весь мир закричать. И кричит так, что оглушает. Все внутри своим криком разрывает. Потому что имя мое кричит. – Да, Яр… – контрастом на сорванный шепот переходит. – Трогай меня… Трогай… Пожалуйста, трогай… Сделай со мной все…

Слабо представляю, что в ее понимании «все»… В моем – охренеть как много.

Прижимаясь губами к ее шее, захлебываясь ее запахом, сходя с ума от каждого ее звука, давлю на промежность пальцами и ослабляю, сминаю и скручиваю мокрый лоскут ткани.

– А-а-ах… М-мр-р-р… – дергается от каждого моего движениями.

Ногтями в плечи впивается и беспощадно скребет.

Хочу идти до конца. Честно говоря, даже не знаю, смогу ли при необходимости остановиться. Могу ведь силой… Член от каждого движения и колебания жгучими импульсами простреливает. Но я медлю. Кусаю и вылизываю ее шею, не соображая, может, больно делаю или неприятно?

Не могу остановиться.

Раньше часто делал вид, что сожрать ее хочу. Сейчас же по рычанию и чмокающим звукам сам себя превосхожу. И мне плевать, как это воспринимается со стороны.

Я не могу остановиться.

Дышу надсадно, с хриплыми рыками, как бурый медведь на охоте.

И жду.

«Если это неизбежно, люби меня…»

«Люби меня…»

Жмурюсь так, что глазам больно становится. Мозг раздает и перенаправляет сотни команд одновременно.

Не могу же я ее трахнуть просто здесь. Стоя у стеночки.

Информация, информация, информация…

Для первого раза не подходит, конечно.

Сука…

Ладонь стремительно двигается выше и, подрывая резинку, пробирается непосредственно во влажное и горячее тепло.

Титова пружиной вверх подскакивает. Вырывается, но я не пускаю. Несколько судорожных вдохов, и, разбиваясь дрожью, повисает на мне. Поддона явно больше ногами не касается.

Задерживая воздух, сдавленно сквозь зубы его выдыхаю, когда пальцы складки ее раздвигают.

Машкина щёлка.

Моя ведь будет…

Тормоза окончательно отказывают.

Снова соски ее жадно всасываю и агрессивно бью по воспаленным вершинам языком.

Моя.

Будет моей.

Будет.

Просовываю внутрь ее маленькой узкой дырочки палец.

– Черт… блин… мамочки… божечки… Ярик!!! А-а-а… Отпусти…

На пике безумных ощущений Машка будто допсилу вырабатывает. Отталкивая, дергается в сторону. Я за ней, не вынимая руки из трусов и не переставая терзать грудь. Движемся по кабине, как дурные. Нет… С грохотом и глухими шлепками бьемся об окружающие нас стенки. Сражаемся, как накачанные препаратами подопытные звери. Машка вроде как убегает и в то же время за собой меня тянет, а я как дикарь ловлю ее и жестко ограничиваю в движениях.

– Еще, Яричек… Сейчас, сейчас… Нет, подожди… Еще… Сейчас, сейчас…

Конечно же, сейчас. Я жизнь за это готов положить.

– Дай мне… Дай… Манюня…

– Бери… Бери… Ярик…

Как только удается поставить ее на ноги, сдергиваю с нее трусы. Она шумно вдыхает и приглушенно шепчет:

– Я голая… Я голая…

А я ее грубо тяну носом. Запах ее возбуждения втягиваю. Течет ведь… Для меня течет.

Я ее…

Трахну ее… Плевать, как и где…

– Подожди… Подожди…

Машка орет, всерьез возмущаясь, когда хватаю ее за задницу и, закидывая на себя, шагаю из душевой кабины. Орет и в промежутках шепчет:

– Быстрее, Яричек…

Ненормальная. Но, разве я здоровый?

Самый сдвинутый. На ней.

Шлепая мокрыми ступнями по остывающему полу, несу прямиком в спальню. И, наконец, заваливаю на кровать.

Ловлю и скручиваю тонкие руки. Дергаю их ей за голову, вытягивая струной.

– Ярик, животное… – укусить пытается. – Еще… Трогай меня… Еще… Яричек… Яр-р-р…

Рывком голову назад откидываю. Хрипло дышу, на последних попытках пытаясь вернуть себе самообладание.

«Люби меня…»

Расталкивать Машкины ноги нет никакой необходимости. Она сама их раздвигает. И сразу широко. Должно быть, у нее там прилично горит, раз так подставляется. На инстинктах. Сгибая в коленях, высоко подтягивает, раскрываясь на максимум.

– Ярик… Люби меня…

И я опускаюсь сверху. Чувствую ее всю. Чувствую… Сердце терпит первую остановку. Похрен… Запускается и так неистово колотится, едва ли что-то кроме него слышу. Меня трясет, как будто в припадке. И я понимаю, что сегодня не «перфоратор». Вломиться в ее тело сил, конечно, хватит. И все…

– Ты такая красивая… Такая красивая… – шепчу речитативом и еложу членом по ее киске. – Я сейчас кончу…

– Какая?.. Ты меня не видишь…

Конечно, не вижу.

Вокруг темнота. Наша личная тьма.

– М-мм… Я чувствую…

Сцепляя пальцы на ее подбородке, заталкиваю в рот язык и без каких-либо тактик просто вылизываю изнутри.

– Сегодня не буду трахать, окей? Сейчас уже… Уже…

– Ярик, животное… Ты там что-то трешь…

– Да… – членом между ее складочек.

– Не останавливайся!!!

Толкаюсь бедрами. Раз, второй, третий… Машка угрем извивается, покрикивает, постанывает и разорванно хныкает.

– Кончу на тебя, окей?

– Ч-что? Что?

Кусаю ее распухшие губы.

– Кончу на твою мокрую щёлку… Потом вытрахаю… Потом… – не знаю, зачем это говорю. Тот момент, когда вообще ни хрена не контролирую. Конечно же, я не собираюсь так делать. Нельзя. – Твою мать…

– Ах, давай… Испачкай меня…

– Бл*дь… Маруся…

– Не останавливайся!

– Ты когда? Я уже… Уже близко… Ты когда?

– Я не знаю… Яр-р-р… – и замирает.

Так неожиданно. Так разительно. Всем телом напрягается моя святоша. Когда в очередной раз скольжу по ее киске членом, сладко и протяжно стонет. Содрогается всем телом и, с резкими паузами выдавая какие-то звуки, сильно зажимает мои бедра дико трясущимися ногами.

Хочу дать ей максимум. Продлить ее оргазм. Вот только сам больше не могу… Когда Маруся кончает, в меня будто шаровая молния влетает. Прошивает насквозь. Внутри застревает. И бьет, бьет огненными волнами. Выхода им нет. Отскакивают и по новой набегают. Все внутри закорачивает. И трещит, трещит… Сердце таких оборотов набирает, что вдохнуть без усилия не могу. Кислорода не хватает. Я его с хрипом втягиваю, но по пути теряю. Легкие не наполняются. Телом вздрагиваю, вздрагиваю…

Информация, которую получил на уроках полового воспитания, выстрелом из головы выносит. Я кончаю… Не прекращая двигаться, кончаю на Машкину влажную киску.

Глава 23

Мария

– Быстро говори, о ком сейчас думаешь? – рявкает Градский, едва принимаю вызов.

Я аж на стуле подскакиваю.

– Ярик! – ответно ору в трубку, забывая о том, что стоит быть тише.

Ночь. Мама с папой спят.

– Я знал! – восклицает победно. – Знал, что обо мне думаешь, – и ржет. – Так думаешь, что разбудила… Ух!

– Ты нормальный вообще?

– Пришла такая и… разделась.

– Ну да, конечно! Помечтай немножко! Пока ты дрыхнешь, я, между прочим, доклад пишу.

– Вай, ну какая ты умница… – звонко прицокивает языком. – Вот зачем? Зачем ты такая хорошая? Я хочу тебя испортить, – откровенно заявляет в своей обычной манере. – Открой окно, я сейчас приду.

– Поцелуй меня в зад, Ярослав!

Сон рассеивается. Ощущаю, что Ярик обнимает, и мне так хорошо. Не желаю просыпаться и принимать реальность. В вымышленной – намного лучше.

Моя вселенная.

Мой бескрайний космос.

Меня ведь уже передергивает от одного вида этого бункера. Возможно, темнота – и есть спасение. Пока глаза видят только тьму, в голове музыка играет. И тело своей жизнью живет.

Ночью пришлось мыться холодной водой. Мы не разговаривали. Вроде и неловкости не ощущали. Просто не было чего-то, что бы нас беспокоило и стоило слов. Яр захотел курить, и я спокойно осталась с ним.

Не стеснялась. Скорее, испытывала чувственное волнение каждый раз, когда он затягивался, и огонек слегка освещал наши лица. Мы глазами встречались с явным намерением увидеть друг друга настоящими, хоть на пару секунд.

Вспоминаю, и вновь по коже дрожь несется.

То, что Ярик делает… То, что он во мне вызывает… То, что я сама вытворяю… Это чистое безумие. Ощущения чрезвычайно сильные. Они провоцируют прогрессирующее нарушение всех жизненно важных функций организма: кровообращения, сердцебиения, дыхания. И нервной системы, конечно. Моментами скачки настолько мощные, что делается страшно. Но остановиться невозможно.

Нет, не хочу!

Здесь, в бункере, это наше спасение.

Тили-тили-бом…

Сейчас, когда электричество вытягивает нас из темноты, на первых минутах ощущаю неловкость. Однако… Главное, вовремя задать волну.

– Мой день!

Ярик, как обычно, с утра выглядит недовольным. Хмурым взглядом пытается сбить мой настрой.

– Никакую кашу есть я не буду. Даже не мечтай.

– А если овсяную и соленую? Или гречку? Ты же любишь гречку…

– Без молока.

– Договорились!

Хоть день и мой, во всем ему угождаю. Вот только Ярик не будет Яриком, если не усложнит. Слишком внимательно за мной наблюдает. Непрерывно, будто что-то новое отыскать намеревается.

Я такая, какая есть.

Ничего не изменилось!

Стремлюсь, чтобы днем все было по-старому. Сама этот порядок поддерживаю. По крайней мере, очень стараюсь.

Изматываю Яра болтовней. Потому что фигню всякую оглашаю. В основном, пока лежим по кроватям, какие-то книжки пересказываю.

– И вот, представь, – восклицаю, рывком принимая сидячее положение. Облизывая пересохшие губы, нетерпеливо закладываю упавшие пряди волос за ухо. Шумно перевожу дыхание и выдаю как можно эмоциональнее и интригующе: – Он приходит… Приходит в эту хижину… А там пусто! И конец!

– Пиздец, как интересно, – ворчит Градский, лениво чиркая зажигалкой. – Ты точно ничего не пропустила? Не понимаю смысла. Зачем кому-то такое сочинять? Бред сумасшедшего! И это еще читают… Вот ты! Неудивительно, что ты спать в темноте боишься.

– Я боюсь не темноты, а одиночества.

– Да? – вскидывает брови Яр. – Почему тогда дома меня в кровать не звала?

– Потому что дома у меня есть Барсик!

– Значит, я замена Барсику?

– Ну, почти…

– Пошла ты!

Выражение лица Яра при этом бесценно. Он настолько возмущен, зол и в то же время не может поверить, что слышит в свой адрес нечто подобное. Конечно же, я просто «ору» с него. Меня такой смех разбирает! Откидываясь на спину, катаюсь по кровати.

Градский подбирается быстро и неожиданно. Запал и энергию теряю, когда он, прихватывая за футболку, дергает меня, словно мелкого первоклашку, вверх.

Наши лица оказываются слишком близко. Мы ими едва не сталкиваемся.

– Еще раз так грубо дернешь меня, я тебя… – угрожаю, тыча в него пальцем.

С трудом сохраняю дыхание ровным.

– Что же ты сделаешь, святоша?

– Я… Выпишу тебе штраф!

– Какой?

– Заберу себе твой день!

– Так я тебе его и отдал, – отрезает, напирая еще ближе. Носами касаемся. Хочу разрушить недопустимо растущее напряжение, а вместо этого смотрю на его губы. Черт… – В полночь пикнуть без моей команды не посмеешь, – предупреждает Градский, яростно выдыхая мне в рот.

Воскрешает припрятанные воспоминания: поцелуи, касания, горячие и болезненные уколы удовольствия. Слишком много всего… Вспышками. Ожогами. Разноцветными фейерверками.

Я… забываю, что хотела сказать.

– Хорошо, – назло ему легко соглашаюсь. – Хорошо!

Яр суживает глаза и сильнее хмурит брови.

– В чем подвох, Маруся? Скукой до смерти меня заморить решила?

– Разве я когда-то была скучной? – голос ненавязчиво вибрирует.

Призыв и провокация.

Такие моменты вырабатывают у нас обоих уже определенную реакцию – схватиться за руки. Да… Ярик тоже действует машинально. Сплетаемся пальцами, будто перед прыжком в пропасть.

Вместе. Всегда вместе.

– Так придумай, наконец, что-то стоящее, Маруся. Не разочаровывай меня, – глухо шепчет, касаясь губами моей щеки. – У тебя ведь есть план?

– Угу, – это короткое слов гудит на эмоциях, которые в моей груди разрастаются ядовитыми и колючими цветами. – Я тебя с собой хочу, – выдыхаю шепотом.

И его лианами опутываю.

Не отпущу.

– Куда?

– Давай так… – подступаю издалека, словно действительно размышляю. Нет же… Я уже знаю, что скажу. Потому и высекаю уверенно: – Jim Beam^[5], ты, я и небольшая грязная игра.

В затылок ударяет понимание, что дожидаться темноты я попросту не в силах. Сама саботирую дневные правила, словно заправский делец, хитроумно внося правки в утвержденный устав.

– В ванной. Без света.

– Вот это дельное предложение! – восклицает Ярик.

Смеюсь из-за гримасы, которую он выдает за улыбку.

– Ну, меня учить не надо, ага.

– Узнаю свою святошу!

– Только учти, всем руковожу я, – чуть повышаю голос, потому как он сел и охрип. А я хочу, чтобы Градский меня услышал. Это очень важно. – Запомни.

– До полуночи.

Киваю в подтверждение и, набравшись наглости, совсем уж безопасный плацдарм выстилаю:

– Правила придумываю на ходу. Захочу, в любой момент поменяю.

Ярик чуть склоняет голову набок. Кривит губы в едкой ухмылке. Выкатывая по-хулигански язык, прикусывает его и с тем же безрассудством кивает.

– Идет.

– Тогда последнее. Ты ответишь на три моих вопроса. Честно!

– Я когда-то тебе врал?

– Обещай, давай! – дерзко хлопаю его тыльной стороной ладони по животу.

Даже не вздрагивает. Как скала мой Градский.

– Обещаю, – выдает таким вкрадчивым тоном, что меня вновь дрожь разбивает.

И сдергивает меня с кровати. Оборачивая к себе спиной, шепчет на ухо:

– Все равно тебя обставлю, Маруся.

Подталкивает к двери и сам движется следом. Мечемся по бункеру, как заведенные. Яр хватает из кладовой алкоголь, я из кухни – стаканы.

В ванную с победным воплем влетаю первой.

– Ярослав Градский, ты опаздываешь!

Отставляю тару на стиралку. И, оборачиваясь, сталкиваюсь с разгоряченным шальным взглядом Яра.

Очуметь… Очуметь…

Пока тону в его темных глазах, сердце заходится затяжным ритмом.

Тук-тук-тук-тук… тук-тук-тук-тук… тук-тук-тук-тук…

– Я исправлюсь, святоша, – тянет насмешливо и угрожающе.

Пинок в дверь. Дребезжащий стук. Хлопок по выключателю. И темнота.

Тук-тук-тук-тук… тук-тук-тук-тук… тук-тук-тук-тук…

Глава 24

Ярослав

С Марусей никакой допинг мне не нужен. Вдыхаю ее запах и пьянею. Когда касаюсь, самый забористый кайф ловлю. Вштыривает, даже когда не в тему и не в масть заводиться. А уж сейчас, когда все можно, голова как спутник Вояджер^[6]. Кругом летит. Развивает такую скорость, что в глазах плывет.

И все же правила игры принимаю с азартом. Пристраиваю Машку на стиралку.

– Держи стаканы. Держишь?

– Да.

Откупориваю виски и по наитию примерно равное количество разливаю.

– Готова? – бутылка звонко стукает о кафель, когда опускаю ее на пол. Двигаю чуть дальше, чтобы не задеть, и забираю у Маруси свой стакан. – За что пьем?

– А, черт… Я облилась! Уф-ф-ф… – представляю, как на этом выдохе раздуваются ее щеки, и смеюсь. – Налил «под поясок», Яр, блин, – шипит.

– Ты, хомяк, не сопи так. Лучше покажи, где мокрая? – в нашей ситуации, конечно же, все на ощупь. «Видеть» тоже только руками. Шарю ладонью, пока не сворачиваю в кулак влажную майку. Одновременно на запах подаюсь, пока не утыкаюсь губами немного ниже ключицы. – Налил Марусе «под Марусин поясок», – слизываю бисеринки виски.

– Смотрю, с отключением света у тебя заметно настроение поднимается.

– Не только настроение.

– Хомяки не сопят, кстати. Они раздувают щеки, когда едят. А сопят ёжики… Вот так!

От звуков, которые Машка издает, ржу на всю ванную. Тут еще акустика, от стен отлетает.

– Сними майку, ёжик, – оттягиваю ткань и щипаю за сосок.

Взвизгивает принцесса.

– Ярик… – упирается мне в плечо свободной рукой. – Мои правила! Забыл? Будешь наглеть, уйду.

– Лады, – сдаюсь и отступаю.

Хорошо, что глаза мои не видит. Затопило их похотью, чувствую. Зрачки на максимум. Веки тяжелым забралом пригружает, словно, и правда, заторчал какой-то запрещенкой.

– Первая стопка – первый вопрос.

– Ты задаешь? – закусываю губу.

– Мы об этом говорили в комнате, не тупи. Конечно, я!

– Я тебе сейчас втуплю, – выдаю на автомате агрессивно. И гонимый личным прибабахом, сообщаю: – У меня тоже есть, что спросить.

– Это твои проблемы, Яричек, – представляю эту важную триумфальную мордаху и обоснованно бешусь. – В свой день будешь задавать.

– Скрутить бы тебя и отодрать, чтобы больше не возникало желания умничать, девочка Президент, бля.

– Я буду жаловаться в Гаагский суд!

– У меня евродепорт, ау-ф-ф, – в конце зычно присвистываю.

– Я думала, дядя Сережа тогда все уладил? – переключается Машка на скандальную историю, которая злоключилась с нами в Израиле.

– Ну, конечно, уладил, – закатывая глаза, качаю головой. – А иначе как, по-твоему, я на соревнования в Европу летаю? Через Бразилию, а потом вплавь? Ты наивная, святоша! Тебя обставить – две минуты.

– Ярик, блин… Достал пудрить мозги!

– Ладно, – сворачиваю спор, который у нас может затянуться на сутки. Не за тем сюда пришли. – Давай пить. Закипает уже.

– Я чуть-чуть, а ты до дна.

– Ну, как обычно, – хмыкаю, ухмыляясь.

Опрокидываю все содержимое и жадно вдыхаю. Огнем изнутри окатывает моментально. Будоражит, но близость Титошки все же мощнее.

– Итак, – причмокивает Маруся. Это она типа отпила. Не удивлюсь, если оставила стакан таким полным, что снова обольется. – Первый вопрос: имя девушки, с которой ты… познал секс?

– Чё за бред?

– Отвечай!

– Не буду.

– Почему это?

– Потому что не твое дело.

– Как это не мое? У нас есть игра, есть правила…

– Ладно! Сама виновата. Овсянникова.

– Ах ты, сволочь! Ах ты… Подлец-мерзавец-скотина-животное, – слишком быстро все это перечисляет.

Вызубрила назубок, отличница.

– Я? А ты, будто не в курсах, что подружка твоя – давалка?

– О тебе она мне не говорила!

– Конечно, не говорила! Попробовала бы сказать, – на эмоциях понижаю голос. – Дальше давай. Скорее покончим с этой игрой. И будем просто пить. Напою тебя сегодня.

– Да щас!

– Меньше слов, святоша, – тоном Божища.

Захочу, и тут ее обставлю. Ни хрена не поймет.

Но в этот раз наполняю только свой стакан.

– Выпил, – оглашаю вместе с ухающим вдохом.

– Сколько у тебя было всего? – заряжает Маруся. – Ну, в сексе…

– Ты правда думаешь, что я их считал?

– Ты еще и не помнишь?! Ну, ваще! – возмущаясь, лупит меня ладонью по груди. – Перетаскал полрайона, и даже имен не помнишь! Это уж полная безнравственность! Развратник!

– Маруся, Маруся, – пытаюсь ее успокоить, а сам дикий ржач сдержать не в силах. – Ты серьезно?

– Как так можно? Ты… Для тебя вообще все равно, с кем? Лишь бы… – безошибочно улавливаю в ее голоске дрожь обиды.

В грудь жаром жахает, когда догоняю, что на себя примеряет.

– Тихо ты, – обхватывая руками, дергаю на себя.

Если бы свет был, заставил бы в глаза посмотреть. Там все ответы. Но у нас уговор. Темноту рубим. Тут уж приходится выкручиваться, как получается. Целую ее. Горячо и жадно, потому как накопилась потребность. Широко для себя открываю ее рот и вторгаюсь языком. Машка от моего напора вначале теряется. На инстинктах прётся точно так же, как я. Отвечает безумно, отчаянно, жарко. У меня внутри все взрывает и гудит от накала возбуждения.

Буду ее сегодня… Буду.

Потом святоша, будто спохватившись, начинает толкаться. Ногтями скребет и кусается. Мелкая террористка… С разочарованным гортанным стоном даю ей некую свободу. Но полностью отпихнуть себя не позволяю.

– Трахал многих, чтобы потом целовать и ласкать тебя, – выдаю запыханно.

К лицу ее прижимаюсь.

– И как это связано?

– Опыт.

– Мы же с тобой… Сейчас… Только здесь… – затягивает задравшую меня томную песню.

– Третий давай!

Тот же ряд действий: наливаю, выпиваю, жду вопроса.

– Самый плохой поступок, который ты когда-либо совершал, и чувствовал после угрызения совести?

– Дальше.

– Что дальше?

– Не было такого. Мне что, выдумывать? Подбери другой вопрос.

– Что значит, не было? Прям ангел во плоти, – вновь заводится Маруся.

– Да нет. Не ангел. Потому и совести нет, – отвечаю, как есть. – А плохие поступки, без базара, были. Только кто ж их сейчас вспомнит.

Подкуриваю сигарету. Лицо ее увидеть хочу. Насколько хватает дыхания, делаю самую-самую глубокую тягу, чтобы продлить момент. Вот он, наивысший градус – от ее красоты сердцебиение пределы рвет.

– Какой же ты…

– Какой?

– Давай, подумай. Что-нибудь! Иначе игра не закончится! Было тебе стыдно? Было?

Мать вашу…

– Ярик, привет! – Машка временами так верещит, что трубку отодвигать от уха приходится.

Это я и делаю.

По сторонам оглядываюсь. Хорошо, что рабочие стройбригады уже домой собираются и находятся в дальнем помещении. Маруся что угодно может выдать, а я после маминого визита позора натерпелся.

– Что хотела?

– Ты уже весь цемент перетаскал?

– Да.

Знает же, по тону понимает, что не настроен рассусоливать. Какого черта не отключается?

– Скоро будешь дома?

– Нет, не скоро. Еще одно задание. Покраска комнаты. Хочу сегодня сделать, чтобы завтра сюда не тащиться.

Хватит с меня этих воспитательных мероприятий! Батрачу, бл*дь, за еду.

Умеет батя организовать выходные. Стоит накосячить, сразу к деду на стройку отправляет.

Запарили.

Хотя лучше уж так… Спорить с отцом – себе дороже. Потом месяцами огребать последствия будешь. Лучше сразу внять и принять долбаное покаяние.

– Мм-м… Ты голоден?

– Нет, – ни за что не признаюсь, что мама с контейнерами приходила. Хоть перед Титовой позориться не буду. Говорю просто по факту: – Недавно поел.

– А-а… Может, ты хочешь пить? Или что-то… Что-нибудь?

– Чё ты кружишь? – перестаю размешивать краску. – Хочешь ко мне приехать?

– Ну… – мнется, как обычно. – Мне просто скучно, – томный принцессочный вздох.

– Приезжай, – грубо поторапливаю. Ломает мне тут комедию… – И запасную одежду возьми. Будешь помогать.

С Марусей, конечно, работа летит в разы веселее. Обсуждаем всякую фигню и ржем. Забрызгиваем друг друга краской и снова премся. В четыре руки справляемся медленнее, чем я сделал бы сам, но прикольным разгулом.

– Всё-ё-ё-ё-ё!!! – победно вопит святоша, замазывая последний участок стены. Соскакивая со стремянки, бросает валик на подставку и провозглашает: – Ты убирайся, а я переоденусь.

Клянусь, что изначально ни хрена такого не планировал…

Собираю весь мелкий инструмент. Бросаю в ведро с растворителем и направляюсь с ним в хозпомещение.

Между комнатами еще не были установлены двери. Но я же не рассчитывал, что Маруся станет переодеваться прям в соседней. Когда натыкаюсь взглядом на ее голую спину, едва носом бетон не рою, так резко торможу.

Не то что двигаться, все врожденные и приобретенные навыки растрачиваю.

Никаких процессов. Полный штиль.

Нет…

Сердце разрывается. Кровь кипучим потоком распирает вены.

Т-с-с…

Сам себе.

Сморгнуть не могу.

Машка слегка поворачивается. Картина в стиле сдержанного ню: идеальные Марусины сиськи с тонким душевным приветом к моему похотливому эго.

Стою, а память наматывает…

– Я смотрел, когда ты на стройке переодевалась, – выдаю ей именно это.

После «горел» воспоминаниями и, да, некоторое время чувствовал себя последней скотиной.

– Вот так новость, – как-то слишком вяло для святоши. Где, бл*дь, крики возмущения? – Хм…

– Что «хм»?

– Не знаю, признаться или…

– Или?

– Или нет!

– Давай уж!

Вцепляясь пальцами в мою футболку, рывком на себя тащит. Касаясь губами уха, обжигает влажным дыханием.

– Я знала, что ты смотришь.

– Что?

Что, бл*дь?

– Шах и мат, Ярик.

– Сейчас, бля, покажу тебе… И шах, и мат.

Глава 25

Мария

– Смена правил, – выкрикиваю, прежде чем Яр успевает исполнить свои угрозы. – Смена правил!!! – и смеюсь, хотя саму буквально потряхивает. – Еще два бонусных вопроса!

Хорошо, что темно, и этого не видно.

Выпускаю футболку и толкаю парня в грудь.

– Я ответил на долбаных три, – цедит он практически яростно. – Чего тебе еще надо? Какие бонусы? Сейчас раздам, бля… Приготовься.

– Ой-й… Мне так страшно, – нет, конечно. С Яриком привыкла ходить по краю. Это до безумия будоражит. Невозможно остановиться. – Я из тебя еще не всю душу вытрясла, – сама своей кровожадности изумляюсь. Какая-то безумная тяга – пробраться в самое нутро. Всё-всё о нем узнать. Всё! – Разливай! И до дна!

– Отчаянная ты девочка, Маруся, – с угрозой.

– Ой-й… – с той же беспечностью.

Градский опустошает стакан и со стуком пристраивает на стиралку рядом со мной. Я к своему последние два раза не прикасалась. И сейчас не хочу. Даже в руки не беру.

– У тебя были грязные мысли обо мне до бункера?

Яр присвистывает. Я улыбаюсь и покрываюсь мурашками.

– Маруся ж ты Титова, посягнула на самое святое. С дрелью, твою мать.

– Вжик-вжик, Яричек, – смеюсь, забираясь ладонями ему под футболку. – Давай! Вываливай!

– Что за вопрос? Тысячу раз говорил, что у меня на тебя стоит.

– У тебя на всех стоит. Это механический процесс. А я хочу знать то, что здесь, – лбом в его переносицу упираюсь. – И здесь, – ладонью сердце накрываю.

Градский всем телом напрягается. Мышцы каменеют и силой своей пугают, но я не отступаю.

И мы как-то одновременно сглатываем.

– Постоянно. О тебе одной и думал.

– Врешь… Врешь же!

– Чё у тебя за характер, Маруся? – бесится Ярик. – Когда вру, ведешься. Правду говорю, думаешь, что шучу?

– Дай мне еще какую-то штуку, чтобы вскрыть тебе душу.

– Бензопилу, бл*дь?

Пожимаю плечами, словно наш разговор имеет серьезную подоплеку.

– Не знаю… Дрели мало, – заявляю, оглаживая твердые мышцы кончиками пальцев. – Давай, подключи меня к себе. Я всё-всё хочу знать.

– Тебе пароль от вайфая? Или usb-шнур?

– Пароль у меня есть. Сигнал плохой. Фигово раздаешь.

– Может, ты много за раз прогружаешь? Вывезешь? – приглушает голос, но звучит по обыкновению с вызовом.

– Просто… Мы ведь самые-самые. Ближе тебя у меня никого нет. А у тебя?

– Знаешь же, что тоже, – выдыхает, касаясь губами моего виска.

Радость неукротимым импульсом сминает прочие эмоции. Безудержно улыбаясь, обхватываю Ярика руками и ногами. К груди головой прижимаюсь.

– Мне нравится, что сейчас, в темноте, можно говорить обо всем без утайки, – озвучиваю свои мысли. – И то, что все произошедшее так или иначе останется в этом бункере.

– Угу. Супер.

– У меня еще один вопрос.

– Может, хватит? – судя по тому, как отпихивает мои руки, по-настоящему злиться начинает. И хорошо… Коленями его бедра еще сильнее затискиваю. – Угомонись, Маруся, – от злости некоторые звуки с шипящим свистом выходят.

– Нет!

– Ты нормальная?

– Нет!

– Последний?

– Последний! Сразу же сказала, что бонуса два, – деловым тоном напоминаю я.

– Да пиздец, как серьезно играешь… Только успеваешь правила менять.

– Ауч… – кусаю губы, чтобы не рассмеяться. – Обещаю, что больше не буду. Разливай!

Ярик тянется за бутылкой, и я его отпускаю.

– Ты пьян? Уже пьян?

– Это тот самый вопрос? – грубо шмыгает носом.

По голосу слышу, что в нужной мне кондиции. Можно «вить»… Главное, осторожно.

– А с Овсянниковой у тебя был оргазм?

– Чё, блин?

– Ты слышал!

– Я слышал, – подтверждает обманчиво спокойно. – Зачем тебе это?

– Просто интересно, – якобы равнодушно.

В действительности же кровь закипает, когда думаю о том, что Ярик к ней прикасался. И не просто прикасался… Почему с ней? Ненавижу!

– Конечно же, у меня «скатилась пена», зачем бы еще я ее трахал?

Совершаю такой бурный вдох… Грудь до боли распирает. А обратно выдохнуть не получается. Такой гнев внутри клокочет. Раздирает душу… На мгновение все внутренние и внешние процессы заклинивает. А потом махом выдыхаю и яростно толкаю Яра.

– Козел… Козлина! Отпусти сейчас же… Сказала, пусти! Придурок!

– Чё орешь, не пойму? – блокирует с обеих сторон, не давая соскочить на пол. – Сама вопросы задаешь, а, получая честные ответы, еще и губы дуешь. Уймись, предупреждаю…

– Засунь свои предупреждения, знаешь куда? – так злюсь, что некоторые звуки, как в детстве, глотаю.

Ярик это слышит и начинает ржать.

– Тихо, Титошка… Замри, бля, – скручивая, поцеловать намеревается.

Губами задевает рот, но мне все же удается увернуться. Ногами и руками от него отбиваюсь. Об осторожности не думаю, себя и его задеваю. Царапаюсь и кричу.

Не желаю, чтобы прикасался!

На свет хочу. Там он меня не посмеет тронуть.

Так – не посмеет.

– Пусти! Я ухожу!

– Не выпущу.

На пол летят стаканы. Звенящий взрыв и резонирующий звон битого стекла заставляют вздрогнуть, но не остановиться. Сваливаем еще что-то. Тормозов попросту нет. Отказали. С каждой секундой все больше распаляемся. Дыхание срывается. Высокими частыми импульсами разбивает темноту. Кажется, она дрожит как желе. И мы в ней… Захлебываясь, сгораем от безумия.

– Больно, придурок… Больно…

Явно всю свою мощь не ощущает. Кости трещат от его захвата. Плюс применяемая мной сила… То, что образуется, не может застыть в статической точке. Кругами расходится. Причиняет боль нам обоим. И все равно продолжаем.

Яр в мои губы практически вцепляется. Я, не раздумывая, кусаю его. Со всей дури.

До крови.

Хочу, чтобы отпустил…

До крови. До крови.

Его грудь под моими ладонями опадает медленнее. Вроде с той же амплитудой, но медленнее. Словно время кто-то затормаживает.

Бу-у-у-у-у-у-ум….

Отрывается.

Я замираю. Он замирает. Тяжело дышим.

Чувствую, как несколько горячих капель падают мне на руку.

Мамочки…

Издаю какой-то рваный звук и, совершая резкий маневр, бросаюсь к двери.

– Стой, – в майку мою вцепляется.

Она трещит по швам, но я хватаюсь за ручку и и с хриплым рыком вылетаю в коридор.

Свет.

Оборачиваясь, не скрываю злого торжества. С Яриком глазами встречаюсь и улыбаюсь. Настолько свирепым я его давно не видела. Он даже кровь не утирает. Испепеляя меня взглядом, позволяет ей свободно стекать по подбородку и капать на футболку.

Напряженно отшагивая, пячусь в сторону спальни. На ходу средний палец выкатываю.

– Сюда иди!

– Разбежалась!

Крутанувшись, важной и неторопливой походкой в спальню направляюсь. А у самой в груди воинственные фанфары трубят. Все сжимается и пульсирует, требуя выплеска.

Вернись. И продолжим…

Нет.

Вернись. Вернись…

Нет!

При свете я не решаюсь. Потому что не знаю, чем все может закончиться.

Или знаю?

Боюсь, что Ярик догонит и нападет сзади, наплевав на наш уговор.

Нет… Отпускает. Хоть и заявляется в комнату пару минут спустя после меня. Всё такой же злой. Но я ведь тоже!

Ненавижу его! Ненавижу Овсянникову!

Выберусь, все патлы ей повыдергиваю!

Почему?

Потому что!

Остаток дня проводим каждый в своем углу. Напряженно пялимся друг на друга. Но не двигаемся.

В глазах пули, головы решетом.

Но позже… Моя злость, как будто, идет на спад. Нет, не так… Ее замещают более сильные эмоции. Сердце притихает обманчиво. Выбирает чуть менее быстрый, зато монотонный и мощный темп. С гудящей вибрацией разбивает ребра.

И гоняет, гоняет кровь… Раскаляя тело.

Скоро выключится свет. Яр этого ждет, будто зверь – негласной команды. Я… Я тоже жду.

Там, на стройке… Сначала шаги его услышала. И что притормозил где-то совсем близко… Понять ничего не успела, какая-то волна внутри взмыла. Тягучая и горячая. Извилистой дугой юркнула от живота к груди. И обратно. Там, в паху, рассыпалась мелкими искорками. Незнакомо, пьяняще, сладко… Я вдруг нестерпимо захотела, чтобы Ярик меня увидел. Не думала, зачем. Просто повернулась, позволяя разглядеть самую малость.

И сама от этого сгорела.

Позже гнала из мыслей. Не достигнув результатов, приняла разумное решение, что это лишь баловство, которое случается со всеми. И о котором никто никогда не узнает.

А он… С другими… Всё на свете!

Не буду на него смотреть! Разговаривать не буду! Вообще… ничего.

Обращаю внимание на часы и судорожно сглатываю.

Меньше минуты. Счет на секунды пошел…

Стремительно возвращая взгляд на Ярика, улавливаю, как уголки его губ слегка задираются вверх.

И всё.

Щелчок. Темнота.

Глава 26

Мария

Затухающий гул генератора звучит, как рев почившего в сражении зверя. Но я-то без боя не сдамся. Ни за что!

Ярик меня так разозлил… Я его… Вот прямо сейчас!

Скрип. Приближающиеся шаги: один, второй…

Ощутимое колебание воздуха. Влажное тепло дыхания у виска.

Мой дикий и короткий вопль. Цепкий захват Града. Грубый рывок, бросок, и я на спине. Сердце кидается в ребра, как на амбразуру, и разбивается, глупое, на звенящие осколки. Слух закорачивает этим тонким вибрирующим звоном.

– Час расплаты настал, святоша, – дергая еще ниже, Ярик подминает меня под себя.

Сетка кровати жалобно скрипит и прогибается. Я задыхаюсь от какого-то необъяснимого страха, словно в топь проваливаюсь. Еще секунда, и вздохнуть не смогу. Кажется, что нечем будет, и это, затрагивая инстинкты, ужасно пугает. А Градский, сволочь, все напирает и толкает нас еще глубже. Кричу, конечно. Непреднамеренно и вовсе не от восторга. Задыхаюсь возмущениями, когда он, позволяя сетке вернуться в исходное положение, повторяет движение. Раскачивает чертову кровать. Я трясусь от злости и… вырывающегося из-под контроля возбуждения.

– Слезь с меня… Немедленно!!!

– Ты мне себя отдала. Вчера… Раздевайся. Буду брать.

Тело жаром окатывает. Щеки чувствительнее всего покалывает и щиплет. В животе вихрем все запретные ощущения собираются. Скручивает так, что в следующий раз вместо крика изо рта стон сходит.

– Ярик, блин… Я тебя… – голос срывает. Звучит так низко и задушенно, будто я десятикилометровый марафон пробежала.

Сердце восстанавливает формы и наращивает объемы. Распирает грудь, напрочь перекрывая дыхание. К нездоровым ритмам устремляется. Своим грохотом оно меня не просто оглушает – убивает.

Хочу пригрозить: уничтожу, в порошок сотру… Только Яр не дает такой возможности. До боли вцепляясь пальцами в подбородок, почти в рот выталкивает странные обрывки фраз:

– Я тебя… А ты – меня.

Языком по моим распахнутым дрожащим губам проводит. Размашисто и голодно. Столько слюны на мне оставляет, чувствую ее во рту, на губах, вокруг них и даже на подбородке.

Зверюга… Бесстыжий и дикий…

Но и я… Не отдаю отчет своим действиям.

Что вытворяю?

Бесстыдно слизываю оставленную им слюну, катаю во рту, а потом собираю вместе со своей и вязкой пеной выталкиваю между губ. Ярик, улавливая происходящее лишь по звукам, громко и хрипло выдыхает. Набрасывается, черт возьми… С агрессивной жадностью ее забирает. С поражающей меня, словно вирусная инфекция, пошлостью эту провокацию принимает.

Захватываю его нижнюю губу и с чмокающим звуком выпускаю. Снова хватаю. Сосу и отпускаю. Лижу его рот, как одичавшее животное. Лижу, лижу… Бесконтрольно. Быстро. Жаждуще. Издавая для себя самой непонятные звуки.

У меня внутри все горит и пульсирует. Закручивает такими узлами, больно и сладко от них.

Ярик… Мой Ярик…

Он меня в ответ бьет языком, лижет, ласкает.

Это и близко не то, о чем я мечтала, просматривая романтические фильмы о любви… Нет, подобного я не встречала нигде.

Мы измазывает друг друга слюной. Мы требуем больше и больше. Ею покрывается пол моего лица, и она сочится с подбородка на шею, к ушам.

– Ярик… Яричек…

Мне все мало. Я такая голодная… Я хочу еще больше.

Кусаю его, за что приходится: губы, подбородок, щеку. И присасываюсь ко всему, словно пиявка. Темноту разлиновывают охи, ахи, хрипы, чмоки и короткие стоны.

– Еще… Еще… Раздень меня… Всю меня… Всю так сделай… Вот так… Сделай, Яр-р-р…

Он, конечно же, быстро справляется с поставленной задачей. У меня самой бы не так получилось. Меньше минуты проходит, как я оказываюсь под ним полностью голой. И это просто восхитительно… Меня, черт возьми, мало заботит даже то, что в процессе я чуть не лишилась доброй половины волос. С Яриком мне больно и хорошо.

Больно и хорошо…

Привыкаю…

– И сам… Ярик, разденься тоже… Сними, сними… Скорее, иначе я умру…

– Бл*дь… Манюня… Маруся… Замри на секунду, святоша…

Практически не прекращает меня целовать и трогать, пока стягивает и бросает куда-то футболку и скатывает вместе с трусами штаны. Я помогаю: просовываю ему между ног ступню и толкаю мешающую нам одежду, пока не ощущаю, что она отброшена к изножью кровати.

– Ты такой огромный… – с восторгом веду ладонями по лопаткам и плечам. – Мой Ярик… Мой Ярик…

– Что? Что тебе полизать? – рвано выдыхает, накрывая собой.

Тяжелый… Но это так приятно… Одуряюще.

Чувствую, что становлюсь мокрой не только там, где измазывал в слюне. Жаркий секрет выделяется из моей промежности. Его так много… Когда раздвигаю ноги и обхватываю ими бедра Ярика, наше взрывное дыхание дополняют влажные шлепки плоти о плоть.

– Черт… Черт… Маруся… Что хочешь, принцесса? Где тебе полизать? – повторяет вопрос, присасываясь между словами к моим распухшим губам. – Говори… Чего хочешь?

– Сам знаешь…

Краснею настолько сильно… Если бы сохраняла рассудок, испугалась бы, что загорюсь. Хочу, как прошлой ночью, чтобы терзал поцелуями грудь. Она ноет так сильно, кажется, когда Ярик тронет языком, сразу взорвусь. И этот взрыв такой желанный. Невозможно терпеть.

Градский еще разок шумно прихватывает мой рот и, совершая плавное движение, скатывается гораздо ниже, чем я рассчитывала.

– Вообще-то… я имела в виду соски… – с трудом сиплю, но он уже толкает мои ноги вверх. Сильно сгибая в коленях, почти притискивает к груди и… – Звездочки над Вифлеемом, бл*дь… Черт!!! А-а-а-ах-х-хр-р-р-р…

Стону, словно смертельно раненая, когда его рот прижимается к моей промежности. Там так мокро, что впору бы все-таки сгореть. Со стыда. Но нет! Сейчас нельзя… Потом… Ярик с тем же голодом, с которым терзал мой рот, лижет меня прямо там…

Божечки, он лижет меня прямо там!

Низ живота пронизывает незнакомым по своей силе спазмом. Некая огненная стрела влетает в мое тело и под действием царящего внутри сумасшествия превращается то в тугую спираль, то в щекотную волну. Пружинит, вьется, накатывает удушающим пожаром, растекается густым булькающим сиропом.

Ничего не соображаю. В волосы Ярику вцепляюсь и кричу. Что пытаюсь сделать? Остановить или усилить давление? Я, мамочки, не понимаю…

– Ярик… Яр-р-р… Р-р-р-р…

Он там… чмокает, матерится, лижет, засасывает. Моей биологической жидкости все больше, и его слюна добавляется. Ощущаю этот потоп и жар. Течет по чувствительной плоти, бедрам, заднице… Прежде чем просочиться на простынь, затекает между ягодиц.

– Ярик, пожалуйста… Яричек…

Не знаю, о чем прошу… Не знаю, понимает ли он. Реагирует ли на мое безумное нытье или сам решает, что делать… Я не знаю! Он просто берет и просовывает внутрь меня язык. Туда, где, вероятно, даже воздух не был вхож. Я тампонов боюсь, пальцами себя никогда не трогала. Толком не исследовала, где это самое место находится. До беспредельщика Ярика моя плоть казалась неестественно целостной. А он… просто берет и сует в меня язык.

Бушующая внизу живота буря стремительной волной бросается вверх. Высекая по всему телу искры, штормовым валом ударяет в голову и, словно достигнув берегового предела, скатывается обратно.

– Ах…

Не успеваю выдохнуть, как Яр извлекает из меня язык и, собирая соки, вьет им парализующие узоры выше. Удар… Точечное попадание в центр моей женской сущности… И, Господи, я взрываюсь! Буря все пределы нарушает. Раскаленными лучами полностью тело прошивает.

Я кричу, пока хватает дыхания. Затем, рывками втягивая минимально-необходимое количество кислорода, протяжно стону и под конец растерзанно мычу.

Замолчать не могу. Слишком сильная энергия переполняет.

Качает. Качает. Качает.

Трясусь, дергаюсь и издаю гудение, как труба мультяшного парохода.

Осознаю, что Ярик выпрямляет мои ноги, лишь распознавая отголоски боли в затекших мышцах. Лица касается горячее срывающееся дыхание, и его крепкое тело вновь придавливает меня к матрасу.

– Мне тяжело… Я не успела отдышаться… И сейчас, когда ты навалился, кажется, задохнусь… Яричек…

Прихватывая меня, он совершает быстрый переворот. Сообразить не успеваю, каким именно путем положение наших тел меняется. Бесплатная и яркая демонстрация того, что годы занятий боевым самбо для Градского зря не прошли.

Он оказывается на спине, а я сверху на нем.

– Что ты хочешь? – спрашиваю в свою очередь. – Что мне сделать?

Еще не отошла, но уже по новой разгораюсь. Хочу, чтобы ему было так же хорошо, как было мне.

– Садись сверху…

Вот только спокойно исполнить эту просьбу возможности не предоставляет. Сам меня за колени дергает, и я буквально шлепаюсь раскрытой плотью на его пах. Соприкосновение с твердым членом выбивают из моей груди сдавленный вскрик.

– Поцелуй… Поцелуй меня, Маруся… – шепчет Ярик сквозь сжатые зубы.

Наклоняюсь и выполняю. Целую ласково и страстно, намереваясь руководить процессом. Однако его загребущие ладони тут же ползут к моей заднице. Пальцы приближаются… к слишком сокровенному. Дергаюсь, пытаясь отстраниться и соскочить. Но правая рука Яра обхватывает меня от плеча до плеча и придавливает обратно.

Мы сталкиваемся ртами. Я инстинктивно раскрываю губы, и его язык тотчас врывается. А левая рука… Она снова скользит по моей ягодице. Жадно сминает и жестко шлепает.

Ах ты ж, гад…

Давай еще!

– Яричек… Яр… Яр…

Вновь сжимает и притискивает к члену. Затем сильные и настойчивые пальцы подбираются к моей раскрытой плоти. Заставляя задрожать, трогают промежность и нагло тянут вязкую влагу выше… Не давая пошевелиться, Ярик терзает мой рот, толкается между моих половых губ членом и трогает… Трогает меня везде. В прямом смысле. Ограничителей у Градского, очевидно, не существует. Он раскатывает влагу по промежности и… между ягодиц. Не просто прощупывает границы дозволенного. Нет. Ему плевать, что я могу быть против. Он трогает, трогает, трогает… Потому что дорвался. Получает настоящее наслаждение. Чувствую это и сама распаляюсь до безумия.

Хочу, чтобы ему было хорошо.

Член Яра задевает меня в том самом идеальном месте, воскрешая притихшую жажду удовольствия. Целую его самозабвенно, беззастенчиво трусь и дико-дико дрожу.

– Люби меня… Люби, Ярик…

Безусловно, все мои просьбы без надобности. Он и не собирается останавливаться. И, судя по хриплым рывкам воздуха, который он то вдыхает, то выдыхает, сам приближается к желанному финишу.

А я… Яркая вспышка. И затяжная вакуумная тишина.

Я… во второй раз разлетаюсь искрами удовольствия.

Только на этот раз возможность закричать получаю не сразу. Меня бьет и трясет над Яриком. Потому что он толкается резче, трогает жестче и, не переставая терзать мой рот, срываясь на долгую бесперебойную дрожь, с рыком выстанывает в меня свое наслаждение.

Брызги обжигающего семени выстреливают между нами, растекаются, размазываются, но все это не способно вынудить нас остановиться. Мы еще очень долго не можем прекратить тереться, ерзать и постанывать…

Глава 27

Ярослав

Щурясь от палящего послеполуденного солнца, окидываю сидящую на траве Машку внимательным взглядом и помогаю ей освободить поврежденную ступню из сандалии.

Стараюсь не смотреть на непривычно задранный сарафан и слабо прикрытые им загорелые бедра. Напрямую не пялюсь, но периферийно улавливаю. Кровь густым потоком стремительно несется в пах, член моментально каменеет.

Сука…

– Больно? – нажимаю пальцами на выпирающую косточку голеностопного сустава, не дотрагиваясь непосредственно к кровоточащей ране.

– А-а-й! Конечно, конечно, больно! У-у-и-и-и… – мелко дрожа губами, Маруся начинает плакать. – Яричек… Очень больно… – без какого-либо стеснения скулит и всхлипывает все громче, словно не восемнадцать лет ей, максимум пять. – Осень-ошень… – это подразумевает «очень-очень».

– Шерьёзная шитуация, – нет, мне не до смеха, хочу лишь ее взбодрить.

– Яричек… – типа ругает. Только недолго. Снова повторяет мое имя, но уже тем самым голоском, который, мать вашу, каждый раз помогает ей скручивать меня в бараний рог: – Яричек, миленький… Яричек, я домой не дойду. Вызывай скорую.

– Может, заодно и МЧС? – смеюсь все же.

– У-у-и-и-и… – то ли соглашается, то ли просто продолжает плакать.

– Прекращай реветь. Тут нет ничего страшного. Смотри, ступня нормально двигается, – рассуждаю здраво.

Но, стоит провернуть из стороны в сторону, визжит моя принцесска на всю деревенскую округу.

– Ты меня доломать решил?! Ай-яй-яй… У-у-и-и-и… – раздувает щеки, замирает, а затем, складывая пухлые губки трубочкой, медленно выдыхает.

– Продышись, продышись, Манюня, – синхронно с ней вентилирую воздух.

Где-то совсем рядом мычат коровы и блеют овцы. Это подсказывает, что, собирая нужный, мать ее, Марусе гербарий, мы все же не слишком далеко от деревни отбрели. Но, учитывая травму моей неженки, расстояние непосильное.

– Ну, хочешь, я подую?

– А? Куда? На ранку? Давай… – непонятным образом резко успокаивается и притихает. Подставляя «лапку», замирает, не сводя с меня расширенных и блестящих от слез глаз. – А перекиси у тебя нет?

Какое-то время, пока неудержимо рвемся взглядами друг другу в души, вокруг нас только лес звуками живет.

– Есть! Ношу с собой, бля.

Возникшая до этого пауза столь же странно и неожиданно заканчивается. Машка продолжает плакать.

– Тогда оставь меня здесь умирать.

– Не дури, святоша. Давай, хватай меня за шею. Понесу домой на руках.

– Три километра? – смотрит как на героя.

А я ведь и есть герой. С поправкой «анти».

– Пф-ф, легко.

То ли нога перестает болеть, то ли святоша храбрится, едва поднимаю ее, успокаивается. А через пару минут, как ни в чем не бывало, начинает навешивать мне какую-то чухню.

– Если долго смотреть на солнце, можно ослепнуть…

У меня все показатели сбиваются. Сердце зашкаливает отнюдь не из-за прикладываемых физических усилий, вес Маруси почти не ощущаю. Остро чувствую ее запах, податливое тепло тела и пальцы, которыми она, в процессе болтовни, то и дело водит по моей шее, поддевая короткие волосы на затылке.

– …вот ты что бы выбрал: полную темноту или глухую тишину?

– Прекрати, – дергаю головой.

– Что?

– Трогать меня перестань. Бесит.

– Ну и ладно! Больно надо! Тоже мне, радость…

Давно проснулся, но вставать не спешу, даже когда в бункере врубается освещение. Лежу, сохраняя полную неподвижность. Машка тоже никаких видимых признаков пробуждения не выказывает. Закинув на меня половину своего тела, сладко сопит в ухо.

– Кажется, идет дождь… – тихо выдает, не открывая глаз.

– Как поняла?

– Мне не хочется просыпаться.

В этом я ее очень хорошо понимаю. По утрам сильнее всего разбирает осознание беспощадности происходящего. Новый день стартанул, и хрен знает, сколько еще таких впереди. Бессрочное заточение. Неизвестность, которая ломает психику, как ты ни хорохорься.

– Вставай, Маруся, – звонко шлепаю ее по ягодице. – Труба зовет.

Принимая сидячее положение, святоша пытается выпутаться из собственных волос.

– Что мы будем делать? – вяло интересуется и, прикрывая ладонью рот, раз за разом зевает.

– Что-нибудь.

– Мм-м, супер. Горю от нетерпения, – ворчит угрюмо, прежде чем подняться.

Всеми силами торможу себя, чтобы не выдумывать какую-то бесовщину и не провоцировать новый выброс эмоций для нас обоих. Решаю, что «белый» день в кои-то веки стоит прожить спокойно. По этому пути и направляю Машку. После завтрака затягиваю в «кинозал» и вверяю в руки пульт, мол: «Твори, мадам, чё хочешь». Сам, как ленивый котяра, на диване расползаюсь.

И… Хрена с два!

Покой нам только снится.

В этом чертовом месте невозможно уединиться. Даже мысленно. Мы не просто постоянно находимся друг перед другом. Мы непрерывно в подсознании. По глазам понимаем, о чем думаем. Это должно бы накладывать какие-то ограничения, вынуждать нас быть осторожнее в своих желаниях. Да ни хрена! Не стесняясь, делимся зреющим внутри нас помешательством. Транслируем без цензуры.

– Я должна тебе кое в чем признаться, – каким-то чрезвычайно осторожным и вместе с тем вкрадчивым шепотом разрушает тишину Титова.

И я уже готовлюсь, что это будет какая-то неописуемо-ебучая хрень. Волнение сходу разбирает тело, взвинчивая все физиологические процессы далеко за пределы нормы.

Рывком поднимаясь с дивана, опускаюсь на пол аккурат напротив Машки.

– Говори.

Фильм она так и не выбрала. На экране еще светится заставка со списком бестселлеров позапрошлого десятилетия. Однако мы оба знаем, что через какое-то время подсветка погаснет, и, так как верхнее освещение выключено, помещение поглотит беспроглядная темнота.

Только этого и ждем.

Не отрываем друг от друга взглядов ни на секунду.

Наглядеться.

Вторгнуться.

Забраться как можно глубже…

С последним успешно справляется святоша, пылкой скороговоркой выдавая:

– Помимо Масюкова был еще один.

Если высокопрочный огнеупорный лист стали поставить ребром и прицельно в нужном месте ударить, он пойдет волной. Так и во мне, за всей хреновой массой мышц и костей, душу со звоном сворачивает.

– Еще один, кто? Что? – спрашиваю и ощущаю, как в груди безумное пламя разгорается.

– Еще один поцелуй.

Какого х*я, бл*дь?

Какого, бл*дь, х*я?

Сердце в глотку толкается. Да там и застревает, раздавая кровь неровным скачкообразным ритмом.

– Кто? – все, что получается выдохнуть грубым голосовым броском.

– Ридер.

Оцепенение. Секунда, две, три… А потом режущим скрипом по груди расходится жгучая и болючая, как гангрена, чернота.

– Это тоже получилось случайно? – прикрываюсь едким сарказмом.

Ухмыляюсь, как бес, отнюдь не благожелательно.

– Нет, не совсем, – с опаской отвечает. Понимает, значит, как на меня действует эта информация. – Странно, что он тебе не сказал…

– А ты хотела, чтобы сказал?

– Конечно… Нет.

– Конечно, да, твою мать, – выкрикиваю, прежде чем нас, наконец, накрывает полотном мрака. – Ты сделала это намеренно!

– Ну и дурак ты, – возмущенно фыркает. – И не смей на меня орать! Ты, допустим, вообще с Овсянниковой тягался! И еще… Много чего и много с кем!!!

По голосу понимаю, что на ноги вскочила и сместилась куда-то в сторону.

– Лучше тебе включить свет, святоша, – предупреждаю, поднимаясь следом.

– А то что?

Крутанувшись, отворачиваюсь. Хоть и видеть ее не способен, по звуковым импульсам улавливаю и представляю. Прочесываю ладонью лицо снизу вверх и задерживаюсь в волосах на макушке. Сцепляя зубы, выравниваю дыхание.

– Сейчас узнаешь.

Глава 28

Мария

В эту минуту что-то должно произойти… Что-нибудь знаковое… Громыхнуть при падении какая-то вещь, разлететься стекло, раздаться пронзительный звон, задребезжать металл… Что-нибудь! Что происходит в обозначенное высшими силами время как предупреждение, которое направлено возбудить наши внутренние инстинкты.

Это необходимо, чтобы насторожиться и воспрепятствовать нежелательным событиям. Это необходимо, чтобы отрезветь и не натворить глупостей. Это необходимо…

Зачем?!

Зачем???

Что мы теряем, находясь в этой застывшей колбе? В этой разрушающей психику изоляции. В этой вакуумной тишине, которая на самом деле призрачная… Монотонно гудит генератор. Потрескивают люминесцентные лампы. Двери, если приложить силу, грохочут и лязгают. Капает вода. Громко сопит электроплитка. Кинозаписи транслируют человеческие голоса. Только всё это – не живые звуки. Не живые!

Есть только я и Ярик!

Я и он…

Так что мы теряем, накручивая друг другу нервы? Да ни черта мы уже не теряем!

Ни черта!

– Ты собираешься включать свет? – вопрос прилетает сбоку, в непосредственной близости от меня.

Он где-то совсем-совсем рядом…

Все утро пыталась держаться на расстоянии. И никак не могла сконцентрироваться на привычных делах. Мое вполне сознательное «я» требовало спровоцировать Ярика на контакт. Это чистейшее вероломство, признаю. Я нуждаюсь в его близости. Но не только физически. Я… Я не знаю, как это объяснить. Я не знаю…

Дай мне… Дай мне… Дай…

Нужно привлечь новый, ранее не задействованный фактор. Нужно выпутываться… Нужно сопротивляться себе, пока не нырнула в эту темноту с головой.

Сейчас… Сейчас…

Тшшш… Ш-ш-ш-ш…

Мне все труднее возвращаться в реальность. В ослепляющую и устрашающую трезвость мышления. Все труднее…

Рука тянется к выключателю. Я заставляю себя это сделать. Задействую все имеющиеся внутри меня ресурсы… Не срабатывает. Ничего не срабатывает. Никогда еще искушение не было таким сильным.

Нет. Нет. Нет.

Не сейчас.

– Нет. Не собираюсь, – выговариваю, но сама себя едва слышу. Настолько грохочет мое сердце. Отдается безумной пульсацией в висках. Дробной вибрацией резонирует по всему телу. – Я не собираюсь включать свет.

Ярик шумно выдыхает. Я неосознанно делаю то же, следом за ним. А потом ощущаю его руки на своих плечах и на некоторое время теряю возможность вдохнуть.

– Я домой пойду, Оль, – стараюсь не показывать, что расстроена.

Сама ведь не понимаю, почему.

Взгляд, невзирая на внешнее сопротивление, поддаваясь какой-то внутренней потребности, тянется к Ярику. Фокусируюсь только на его лице, он ведь тоже в мою сторону смотрит, а не на завалившуюся ему на колени девушку. Придерживает ее ладонями за бедра и не отрывает взгляда от меня.

Его губы двигаются и изгибаются в ленивой усмешке. Наверное, им сейчас смешно.

Мне же дышать трудно.

– Все, я иду.

Забираю со стола клатч и, раскрутив тонкую цепочку, пристраиваю на плечо. Двигаясь к выходу, концентрируюсь исключительно на паркетной кладке, по которой ступают мои ноги. Быстро моргаю и учащенно дышу.

Что такое?

– Подожди, – Овсянникова нагоняет меня уже на террасе. – Куда ты одна? С тобой поеду.

– Не надо. Оставайся. За мной папа едет.

– А Град?

Сердце с неожиданной болью сжимается.

Что ж такое-то?

– Он знает. Сам звонил папе.

Когда я сказала, что с ним и его «красоткой» в одной «телеге» не поеду.

– Опять поссорились? – Олька не скрывает любопытства.

– Угу.

Точнее, я послала его к чертовой матери.

Ненавижу!

– Понятно.

Отворачиваюсь, но заслышав характерное чирканье зажигалки и уловив забивающий ноздри запах никотина, тут же возвращаю внимание к подруге.

– С ума сошла? Сейчас папа приедет!

– Ну, так твой… – недовольно фыркает. – Не мой же.

– Выброси, Оль, – требую, теряя терпение.

– Ладно, – раздраженно швыряет горящую сигарету в палисадник.

Чертыхаюсь и наклоняюсь, чтобы затушить ее и отнести в урну. Машинально извлекаю антисептик и обрабатываю руки. И все равно как будто грязной себя ощущаю.

Нестерпимо хочется домой.

– Титова… – покачиваясь, привлекает мое внимание Овсянникова. – Ты правда не видишь, что ли?

– Что?

– Градский влюблен в тебя! Он же…

Не даю ей договорить. Действую быстрее, чем успеваю подумать. Я… Я залепляю ей пощечину. Господи, я просто замахиваюсь и бью ее по лицу. Клянусь, это случается впервые. Агрессия мне не свойственна, даже мысленно. И уж тем более я не поступаю так с друзьями.

Искренне раскаиваюсь в содеянном. Но принести извинения не получается. Меня охватывают какие-то непонятные чувства. Они не дают говорить. Дрожат в груди и отчего-то жгут кожу.

Да я бы и не успела что-то сказать. Дверь за нашими спинами распахивается, и на улицу выходит Градский. Один. Взглянуть на него не решаюсь. А он просто хватает меня за руку и тянет в сторону ворот.

– Карета подана, принцесса, – провозглашает с привычной ухмылкой. – Пора домой.

В глаза ударяет свет фар, узнаю номерной знак и незаметно выдыхаю. Только вот как будто не до конца. Что-то странное сгущается в груди и никак не желает рассеиваться.

– Ты ревнуешь? Яр? – возвращаюсь к реакции, которую увидела в его глазах до того, как потух экран телевизора. – Ярик, отвечай…

– Да, я, мать твою, ревную! Не хочу, чтобы тебя целовал кто-то, кроме меня, – обрушивает одним махом.

Я тоже свирепею. За все сразу. Его и свои ощущения.

– Ты не должен меня ревновать!

В груди закипают какие-то процессы: со щелканьем, скрежетом и гудящей вибрацией. Даже не пытаюсь их остановить.

– Не должен?

Я не должна. И он не должен.

– Нет! Это неправильно. Это испортит самое главное.

– Что же?

– Нашу дружбу. Это ведь самое главное!

Слышу, как Ярик скрежещет зубами. А потом рывком приближается и кусает меня за щеку. Вздрагиваю и едва сдерживаю визг.

– Сначала провоцируешь, в душу мне лезешь со своими вопросами, знать все хочешь… Что здесь! – не знаю, куда он указывает, но догадываюсь. – А потом… «Ярик, Ярик, ты не должен», – передразнивает мой голос. – Думаешь, мы выйдем отсюда здоровыми, м? – смеется, но веселья в этих звуках отнюдь нет.

– Если думать, то стоило бы озаботиться, выйдем ли в принципе? – со злостью выдаю свой главный страх. – А я не думаю. Я не думаю!

Запрещаю себе.

Тревога прячется глубоко внутри меня, и я не могу допустить, чтобы она прорвалась наружу. Потому что та тьма гуще и опаснее, чем эта снаружи – наша общая.

– Если не выйдем, зачем нам тогда эта дружба?

– Мы выйдем!

– Сама себе противоречишь, святоша! Впрочем, как всегда.

– Это ты… Дошел до точки!

– Да, сука, дошел, – выпаливает с запалом. – А ты не дошла?

Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.

– Мы выйдем. И… все закончится хорошо.

– Нет.

– Нет?

Губы до крови закусываю. Дышать не могу.

Что он такое говорит?

– Мы выйдем. Но у этой истории будет другой конец. Не тот, на который ты рассчитываешь.

– Ты… Ты пугаешь меня. Прекрати!

– Извини.

Зачем? Зачем он произносит это слово??? Слово, которое никогда не произносил!

Содрогаюсь всем телом. Трясусь, не имея возможности остановиться.

Зачем?

– Ярик… Яричек… – цепляюсь за его плечи. – Просто дай мне почувствовать себя хорошо. Сейчас… Сейчас… – голос от волнения срывается. – Дай мне… Дай…

В этой тяге есть что-то непереносимое. Понимаю, что должна остановиться. Но не хочу. Не могу это сделать. Это выше моих сил.

Да, мы используем тела друг друга. Но лишь для того, чтобы не утонуть в водовороте вырвавшихся из-под контроля эмоций.

– Что ты хочешь? – губы Ярика прижимаются к моим, но не целуют.

Еще не целуют…

– Придумай что-нибудь… Твой день.

– Чего ты трясешься, Маруся? – ласково гладит ладонями. Лицо мое трогает методично и требовательно, словно слепец, который намерен «увидеть». – Страшно?

– Н-нет…

– На всё согласна? На всё? – интонациями подстегивает.

– На всё!

– Тогда выбирай, – целует быстро и жадно. Сердце взрывается. В легких кислород заканчивается. Но зацепиться за Ярика не успеваю. Он уже отрывается. Горячо выдыхает мне в губы. – От тебя отталкиваемся, Манюня. Как хочешь, чтобы я себя вел? Ты задаешь. В зависимости от того, чего хочешь, выбирай.

– Что? Что?

– Бей. Беги. Или замри.

Глава 29

Ярослав

Одно мгновение, один короткий отрезок времени растягивается на неопределенный срок. Предполагаю, что проходит меньше минуты, жалкие секунды, а по ощущениям, будто вечность Марусино решение жду.

Ускоренно работает лишь сердце. Оно не распознает пределов. Нет, никакие природные законы ему не ведомы. Настроено исключительно на Титову.

Жду отмашки.

Для нее любым готов быть. Тупым агрессором, долбаным другом, блядским романтиком, конченым маньячиной… Кем угодно.

Просто ощущаю ее потребность и подхватываю. Так всегда.

Святоша отталкивается от стены, у которой поймал ее. Я, давая место для маневра, отступаю. Это как танец. Ритуальный. Кружим, вашу мать.

Пространство вокруг нас замагничивает и коротит. Воздух от напряжения потрескивает. Земля, просыпаясь, идет под ногами вибрацией.

Взлетим? Пофиг.

Осознанно и планомерно оба, я и Маруся, готовимся к взрыву. Не бывает у нас иначе.

Она, как я и рассчитывал, из предложенных вариантов выбирает бег. А это значит, что мне определяется роль преследователя.

Маньячина и Божище в одном лице. По хрен, я давно не в себе. А в этой гробнице, тем более.

Инстинктивно начинаю дышать громче и чаще, однако еще какое-то время сохраняю неподвижность. Даю Машке время: добежать до ванной, выключить там свет и добраться в поглотившей бункер темноте до спальни.

Прикрывая глаза, эмоционально перестраиваюсь.

Внутри меня лишь сердце горит. Словно костер разрастается, неконтролируемыми и беспощадными языками по телу ползет.

Начиная двигаться, представляю, с какой силой Марусино сердце грохочет. И как я буду разгонять его еще сильнее. До предела.

Буду. Буду ее.

За семнадцать дней и добегающий восемнадцатый хорошо изучил эту чертову клетку. Невзирая на застилающую пространство черноту, перемещение больше не является проблемой. Быстро добираюсь до спальни, а уже там замедляю ход.

Строю планы, как испугаю святошу, когда она вдруг первой бросается в атаку. Запрыгивая на спину, обхватывает меня руками и ногами. Губами прижимается к уху.

– Ты хочешь меня, Ярик? Хочешь? Скажи…

– Хочу.

– Ты только меня? Больше всех на свете? Только меня? Только меня? Меня? Меня? – допытывается с настойчивой одержимостью.

Прикрываю веки, не потому что признать тяжело. Нет. Впитываю в себя ее сумасшедшую потребность. С тем же безумием откликаюсь. Всем своим, мать вашу, диким существом отзываюсь.

А ведь я уверен в том, что пытался Машке сказать. Ни хрена здесь хорошо не закончится. В этом бункере мы, в прямом и переносном смысле, раздробим друг другу кости. Живыми не выйдем.

– Только тебя.

Как бы там ни было, в этот момент между нами всё по-честному. Ей бы к голосу моему прислушаться. Сейчас я не играю. В реальности зверем обратился.

Но и Титова… Круче, чем обычно.

Торкает ее. Пробирает. Новые грани открывает.

Она соскакивает на пол и, скользя ладонью по моим спине, плечам и груди, несколько раз обходит меня по оси.

– Я-я-ярик… – растягивает дерзко, забавляясь.

Резко хватаю ее. Жестко стискиваю руками и рывком к себе прижимаю.

Вскрикивает моя святоша и всем телом вибрирует, но я-то знаю, что именно этого она и добивалась.

– Сделай это сегодня… – выдыхает жарким шепотом мне в губы, меняя тон на нуждающийся, буквально молящий.

Реагирую ответной дрожью. Она колючей волной по коже скатывается. Шпорами под нее забивается и пробирает до костей.

– Что? – хриплю, будто злюсь.

Маруся берет мою руку и кладет ее себе между ног.

– Ты. В меня. До конца.

В голове такие винты вертятся, темнота разноцветными кругами расходится. Размывает застывшее пространство гудящей похотью. Давлю пальцами и сжимаю, заставляя святошу привстать на носочки и задышать громкими надсадными рывками.

– До конца, – на самом деле тяжело говорить, когда сам себя не слышишь.

Не контролирую ни тембр, ни высоту голоса. Похер. Даже если ударными нотами выдаю, Титова не пугается. Напротив, ближе жмётся.

Больше не собираюсь открещиваться, ждать, прикидываться благородным… Да в принципе думать головой не намерен. Рассудок попросту вынесло.

Конечно же, я трахну Машку. Именно здесь, в бункере. Где еще?

Уже несколько дней, с того самого первого поцелуя, именно к этому и подбираемся. Неважно, в каком эмоциональном состоянии мы оба находимся. Неважно, какими будут последствия, когда выйдем. Эту животную потребность невозможно перебороть.

Понимаю, что не совсем честно играю. Откровенно пользуюсь ситуацией, в которой мы по моей же вине оказались, и теми эмоциями, которые она вызывает у Маруси.

Я мечтал о ней с тех самых пор… Да всю жизнь я о ней мечтал. Она должна быть моей. Бл*дь, она и есть моя. Всегда была. И всегда будет. Что бы там себе не накручивала по поводу дружбы.

Так, мать вашу, не дружат. У нас все намного круче.

И пусть папа Тит после снесет мне башку. Не могу я терпеть, еще и когда сама Маруся просит… В любом случае, черту мы уже пересекли. За колючей проволокой. Рассекаем по минному полю.

Рванет?

Рванет же, знаю. И всё равно иду.

Это моя Маруся Титова.

Я – ее, а она – моя.

Чувствую. Знаю. Утверждать буду. Буду.

Буду ее. Буду.

– Дай мне. Дай, – святоша вся дрожит, будто в горячке.

Цепляется руками за мою шею, целует поверхностно и дерганно. И требует, требует, требует… Не скрывает отчаянной нужды.

– Подожди… Сними всё. Снимай, – то ли шиплю, то ли рычу. Все яростнее в голосе бешеное нетерпение сквозит.

Просто я – вулкан. Я – вулкан перед извержением.

Все запреты окончательно отбрасываются вместе с Машкиной одеждой. Мозг полностью отрубается, подпуская к руководству чисто животные инстинкты.

Я нападаю.

Очень хочу. Очень…

Подталкиваю Титову к кровати. Всю ее руками трогаю. Грудь не слишком деликатно сминаю. У нее нереально охуенные сиськи. Мягкие, но упругие. Торчком такие, дерзкие и крайне пошляцкие. Черт, да на них и у святого встанет. А уж я…

Стоит прикоснуться, Титоша оглушающее громко стонет и, пристраивая задницу на край кровати, бесстыже ноги разводит.

Хорошо, что я ее… Иначе бы покалечил. А так, конечно, по звериному, но ласкаю. Пальцами между влажных складок и языком по груди. Знаю, что ей по кайфу, когда соски засасываю. Это и делаю, наклоняясь и впиваясь в чувствительную плоть губами. Движимый собственной ослепляющей похотью, всасываю жестче, чем должен.

Сегодня я ее всю буду.

Всю.

– Люби меня, Ярик… Люби, пожалуйста…

Я ее сейчас…

Несколько раз кусаю, как безумная животина. До крови не прорываю кожу, но наверняка оставляю безобразные следы.

Ух, осторожнее, бля…

Замедляюсь, замедляюсь… Хотя в башке всё сиреной орет, а член отчаянные команды раздает.

Аккуратнее, сволочь, это Маруся… Аккуратно…

Замедляюсь, замедляюсь… Однако святоша крайне низко оценивает эти старания.

– Ярик, что ты как сонный? – прилетает возмущенным шепотом. – Скорее давай. Я не могу терпеть… Сделай уже… Всё.

Девочка-стимулятор, мать вашу… Будто без нее внутри шторм не развернуло. Замерло всё на высокой волне, потому что всеми силами держу. Обрушится, нас обоих на хрен накроет. К самому дну уронит.

Выбраться бы после…

– Ложись и ноги пошире раздвинь.

– Как вчера?

– Как вчера.

Скидываю с себя всё до последней нитки. Даже носки.

Всё мне мешает.

Я горю. Я болею. Обожженный и израненный эмоциями, рвусь из внешней оболочки.

Опускаюсь на Марусю и каменею. Не контролируя прошивающий мышцы тремор, хрипло стону ей в шею. Один лишь ее запах воспаляет все мои органы восприятия. Никогда бы не подумал, что это может так работать. Я вдыхаю, распознаю аромат, а дальше уже по цепочке вся система включается. Душа и тело реагируют.

Ко всему еще и физические ощущения добавляют огня. Я ведь ее чувствую. Не в первый раз, конечно. Только эти реакции, черт возьми, никак не ослабевают.

Мысленно заставляю себя работать хоть в каком-то направлении.

Это просто секс. Всего лишь секс… Тоже мне миссия высшей сложности. Чемпионат мира, бл*дь.

Снять девчонке целку? Пфф… И не с таким справлялся!

Но, сука, вашу мать, бл*дь, это ведь Маруся Титова!

Зубы сцепляю и формирую простейшую физическую задачу: засунуть в нее член. А дальше… Дальше по ситуации. Если не на опыте, на инстинктах по любому выеду.

– Ты со мной будешь разговаривать? – вдруг мяукает Машка тоненьким голоском. – Разговаривай со мной, Яр…

Твою мать же ж… У меня дышать сил нет.

– Буду.

– Спасибо…

– Еще чуть шире ноги раздвинь.

Отличная тема, бл*дь. Задаю… Что тут еще можно сказать?

– Хорошо.

Святоша раскрывается, и я, приподнимаясь, на всякий случай, еще раз пальцами проверяю: достаточно ли мокрая.

– Порядок, – неосознанно озвучиваю свои мысли.

– Что? – растерянно выдыхает Маруся.

Пристраиваю член непосредственно между ее складками.

– Чего дрожишь? – встречаю вопросом.

– Не знаю…

Боится. Помимо возбуждения, улавливаю страх. Трясется так, что в мое тело вибрацией отдает. Еще чуть – зубами стучать начнет.

Подобное с одной стороны остужает, а с другой… какая-то поистине чумовая смесь в груди разворачивается. Всё, что только способен чувствовать человек, весь эмоциональный спектр – ощущаю одномоментно.

– Расслабься, Манюня. Ничего я тебе не сделаю. То есть сделаю, конечно, – как могу, пытаюсь успокоить. – Но ничего ужасного. То есть больно, конечно… Сука, – сокрушаюсь своим впечатляющим красноречием. – Больно будет. Но не сильно.

Наверное. Я так думаю. Вспоминать то, что было с другими, в это мгновение не берусь. Ну на хер… Да и Машка возмутилась бы, наверное.

Сейчас только я и она. Никого больше.

– Точно не сильно?

Смогу ли я контролировать свое и ее тело?

Не уверен.

– Чёрт, ты же сама просишь. Хочешь?

– Хочу.

– Тогда расслабься, – тоном, который просто не способен никого успокоить. – Потом тебя поласкаю, – смягчаю голос, но эффект сомнительный, будто на ходу заржавевшие петли смазываю и тут же дверями верчу.

– Хорошо…

Направляю в нее член. Уже у самого входа. Головкой в узкую жаркую дырочку проталкиваюсь и с этой секунды думать могу исключительно об этом.

– Ярик… Яричек… Ты же аккуратно?

– Конечно, аккуратно. Не бойся, – заверяю на автомате. А потом… Внезапно происходит то, чего я не то что не планировал… Даже мысленно никогда таких аргументов не возникало… – Не бойся, я люблю тебя.

Выдыхаю и замираю.

Цепенею внутри и снаружи, словно сейчас, в эту секунду, Земля с оси слетает, а у меня на хрен никому не нужное штормовое предупреждение. Любые телодвижения попросту бессмысленны. Шансов нет. Это смешно и страшно, но… Сглатываю и не могу понять: бьется у меня сердце, или это остаточное движение? Инерция, мать ее, первым законом Ньютона.

Ебаный Исаак…

Покойся с миром…

Чё я горожу???

Чёрт…

– Я тебя тоже, – Маруся говорить начинает, и у меня появляется возможность дышать. Хотя… произносит это совсем ровно. Догоняю с опозданием, что она расценила мои слова, как обычно, по-своему.

Брат, сестра, друзья, гребаные родственные души… Хоть мы никогда всерьез не использовали подобную терминологию, подсуетилась святоша и решила запереть их именно в эту степь.

Сама секс красивыми словами заменяет.

Люби меня…

А зачем? Что значит? Всё у нее с одним посылом? Ни хрена не понимаю.

Ну и…

Хрен с ним, со всем!

Не в силах остановить бьющую ее и мое тело дрожь, глаза закрываю и подстраиваюсь физически. Предусмотрительно припечатываю Марусю к кровати ладонями и одним мощным толчком врываюсь внутрь ее тела.

– Ах… Я-я-ярик… Мм-мр-р… о-о-й-й-й… – горячим потоком выдыхает воздух, кричит, трясется и, судя по последним звукам, плачет.

Я внутри нее…

Такая горячая. Такая тугая. Такая влажная.

– Больно?

– Д-да… – упирается мне в грудь руками, будто отпихнуть пытается.

Вот только я ослабить давление не могу. Напротив, наваливаюсь всем телом.

Моя. Откупорил. Моя.

– Извини, – в губы ей шепчу.

Целовать хочу. Очень хочу… И целую, отчаянно надеясь, что ответит. Молюсь, чтобы не оттолкнула.

В груди что-то взрывается. Огнем распирает ребра. Дробью мышцы прошивает.

– Пожалуйста…

Кто-то из нас произносит это вслух. Нет, мы оба. Одновременно.

И срабатывает это точно так же – в две стороны. Я сцепляю зубы и отстраняюсь, хотя мне до смерти хочется начать двигаться. Машка вздрагивает, всхлипывает и раскрывается. Притягивает меня обратно и дрожащими солеными губами целует.

Маруся Титова…

Мой член внутри нее…

Моя… Моя Маруся Титова…

Глава 30

Мария

Он внутри меня.

Ярик… Ярик… Мой Градский.

Распирает до боли. Причиняет дичайший дискомфорт. Мое сердце колотится так, будто вот-вот разорвется. Но Ярик горит такой потребностью, что даже если бы я совершенно точно знала, что умру, все равно его не оттолкнула бы. Он нуждается во мне.

Хочу дать ему всё, что можно. И даже больше… То, что нельзя.

Моему Ярику…

Прикладывая усилия, расслабляю мышцы и, глотая слезы, прижимаюсь к его рту губами. Надсадное, будто звериное, дыхание Яра, его же хриплые стоны, когда я обнимаю и ласково целую. Всего несколько движений с моей стороны, и его язык полноправно врывается в мой рот. Жду его и принимаю.

Мой…

Мой Градский дрожит. Мелкой и частой дрожью. Такой большой и сильный, не может сдержать голодного нетерпения. Целует с каким-то безумным исступлением. А я понимаю, что, невзирая на боль, не хочу, чтобы это заканчивалось.

Буду терпеть… Буду…

Хочу его так держать. В себе.

Я тоже содрогаюсь, конечно. И издаю непонятные звуки. Не унять никак этой тряски. Мы с Яриком оба в таком состоянии, будто нас к электричеству подключили. Да мы сами как атомная энергия. Ее чрезвычайно много. Некуда выводить. Мы не справляемся. Хотя он еще даже не двигается. Знаю, что должен. В этом вся суть.

Выдержу ли я?

Помимо боли испытываю какое-то необъятное и необъяснимое, трепетное и горячее, сладкое и томительное удовольствие. Все это, как и Ярик, внутри меня не помещается.

Продолжая целоваться, мы оба ждем, когда наши тела подстроятся, и ощущения хоть немного на спад пойдут. Но это никак не происходит. Никак… Неосознанно сжимаю Градского бедрами. И там… Какое-то судорожное сокращение случается само собой. Одно за другим.

– Ох, чёрт…

– М-м-м… Ярик…

Стонем, потому что нам обоим еще теснее становится.

Низ живота наливается ноющей тяжестью. Замечаю, что боль ушла. Ее замещают другие, более интенсивные, отчасти приятные ощущения. В известной мне мере восприятия… К остальному, наверное, нужно еще привыкать.

Хорошо, что Ярик продолжает целовать. Губы распухли и даже покалывают. Слишком яростно он действует. Чрезвычайно сильную жажду испытывает. Но мне все равно нравится.

Игнорируя жжение, которое вспыхивает от каждого моего движения, крепко обхватываю Градского ногами.

– Ох, бл*дь… Аллес, святоша…

Кончиками пальцев ловлю на его спине мурашки и сама вздрагиваю.

– Яричек, не жалей меня… Давай… Я уже…

– Манюня… – выстанывает.

Должно быть, для него это тоже гораздо труднее, чем казалось.

Но я хочу… Нет, я нуждаюсь.

– Ярик…

Снова целовать принимается. При этом безостановочно мое лицо руками исследует. Глаза, скулы, щеки, подбородок – так он на меня «смотрит». Тоже хочу… Повторяю за ним, кончиками пальцев ощупывая черты его лица.

– Мой Ярик…

«Насмотревшись», ловлю его ладони своими. Пальцы к припухшим губам прижимаю. Целую с какой-то невыразимой нежностью. Она меня просто переполняет. Яр стонет и в ответ трогает мои губы. Надавливая на ноющую плоть, скользит между ними. Совсем чуть-чуть, как будто оттягивает. Я же, повинуясь инстинктам, приоткрываю рот и касаюсь подушечки его пальца языком.

– Ох, бл*дь… Не делай так…

А я будто звездную дорожку нащупала, вбираю его палец. Всасываю до основания. Распробовать странное удовольствие не успеваю. Потому что… Чувствую первый толчок Ярика. Он внутри меня какие-то неожиданные фейерверки запускает. Исхожу вибрирующими волнами дрожи и вскрикиваю.

Второй рывок члена глубоко во мне и одновременно с этим – движение пальцев во рту. Не заметила, когда их стало два… Град словно вознамерился тактильно мой рот изучить. Затем, на третьем толчке, который мое тело расценивает как жесткий бросок, пальцы выскальзывают. Бесцеремонно и жадно сминают мои губы. Размазывают слюну по подбородку и шее. Добираются до груди. Когда там сжимают, от сумасшедших ощущений буквально ору.

– Что ты… Ярик…

Он крепче придавливает меня и повторяет это безумное движение. Его глухой отрывистый стон тонет в моем новом осипшем вскрике.

– Ярик, чудовище…

– Да…

– Не останавливайся… Пожалуйста… Люби меня… Ярик, люби…

Догадываюсь, что слишком много болтаю, когда он закрывает ладонью мой рот. Возмущенно мычу. Тогда его руку заменяют губы. Синхронно в меня тут и там врывается. Языком и членом. Вгоняет в меня свою силу, всё свое нетерпение, одуряющее вожделение.

От каждого толчка Ярика внутри все горит и пульсирует. Он во мне нечто новое раскручивает.

Он… двигается во мне…

Он во мне… двигается…

Моей женской сущности уже знакомо, что такое оргазм. Но эти ощущения, когда глубоко во мне двигается мужчина, мой мужчина, мой Ярик – невероятные. К этому невозможно подготовиться. Это ни с чем не сравнимо.

Не просто механический ход, не физика…

Это химия – в реакциях, биология – в процессах, русский – в ёмких, только нам понятных словах и звуках, французский – в поцелуях, информатика – взлом всех ключей и паролей, география – захват территории, астрономия – да вся космическая галактика перед глазами, религия – вера ему, единственному, как Богу, до фанатизма. И, конечно же, музыка. Градский во мне одномоментно все струны задевает. Звенят они. Звенят и гулом расходятся по всему телу.

– Двигайся, двигайся… Еще… Еще… Люби… Ярик… Ярик… Люби… – молю и одновременно требую. Но он вдруг останавливается. – Почему? Почему ты остановился? – да, я практически в панике. – Не останавливайся… Не смей останавливаться…

– Сейчас… Черт возьми, не сжимай так… Расслабься… – тяжело дыша, прижимается к моему лицу. – Маруся…

– Ярик… Ярик… Ты пульсируешь? Как ты это делаешь? Еще так… Еще… Сделай, сделай…

– Так?

– Да, да, так… Боже, Ярик… Ярик, люби меня…

Желание настолько поглощает меня. Изнутри раздирает. Понимаю, еще немного, и попросту расплачусь от всей этой массы эмоций и ощущений.

Яр чувствует и подхватывает нужный мне темп. Двигается исключительно для меня. Взмыленный и напряженный, дышит рывками и отрывисто хрипит. И все же упорно выдерживает тот ритм, который необходим именно мне.

– Пожалуйста… Яр-р-р… Да! Да!

– Кончай, Маруся… Пожалуйста… Бля, святоша… Взлетай… Взлетай, маленькая…

И это происходит. Мое распаленное дрожащее тело настигает такой мощный оргазм, кажется, действительно, будто ракета взмываю. Рассыпаюсь в мерцающей бездне темноты жгучими искрами, словно метеоритный дождь. Не осознавая, что и как кричу, какие звуки издаю, какие импульсивные движения совершаю… Не знаю даже, дышу ли я…

Когда Ярик срывается на быстрые и жесткие выпады, вроде как в себя прихожу и вместе с тем окончательно теряюсь. Крик в горле замирает. В те секунды уж точно не дышу. Внутренне цепенею. Зажмуриваюсь и, сминая пальцами простынь, безмолвно мечусь по кровати.

Резкие рыки, которые Яр издает на каждом движении, прерывает его же грубый гортанный стон. Рывок назад, и он стремительно покидает мое тело. Отголоски боли, прохладное скольжение воздуха по мокрой коже и, наконец, горячие брызги семени.

Темноту переполняет рваное дыхание Ярика и мой плаксивый скулеж.

– Больно? – склоняясь обратно ко мне, почти касается лицом лица. Чувствую, что с него капает. Он весь мокрый, это я заключаю, уже трогая плечи и грудь руками. – Давай свет включим…

– Нет! – выкрикиваю перепуганно и ладони отдергиваю. – Ничего у меня не болит. Я просто… Я измождена, Ярик… Морально и физически.

И это чистейшая правда.

– Надо в душ, святоша, – вздыхает, приподнимаясь. – Хочешь, на руках отнесу?

– Только свет не включай, – сейчас я этого очень боюсь. Нет смелости и сил в глаза ему смотреть. – Не включай, Яр…

– Не буду.

– Ярик, – шепчу уже по дороге в душ. Очень тихо, практически в самое ухо ему выдыхаю. – Ты самый лучший.

Он не отвечает. Лишь шумно вздыхает и крепче сжимает меня.

В ванной так же молча запихивает в душевую кабину. Сам входит и сразу же включает воду. Какими-то резкими движениями моет меня. Но это не мешает мне говорить.

– Ярик… Я слышу твое сердце… – ладонью по груди скольжу. – Оно до сих пор грохочет. Мое тоже… Мое… Ярик, ты собираешься со мной разговаривать?

– Ты же устала, – напоминает, не переставая елозить по моему телу руками. – Помолчи.

– Да… Я сейчас спать пойду. Ты со мной?

– Кхм… Там сама помойся, ладно? Не хочу по свежему задеть…

– Ладно! Я вообще не просила меня мыть, – почему-то смущаюсь и сержусь. – Отойди!

– Кричать обязательно?

– Обязательно… – выпаливаю и тотчас сбавляю обороты. – Нет, не обязательно. Прости… – искренне раскаиваюсь. – Будешь со мной спать?

– Конечно же, буду, – заверяет тем самым веским тоном, от которого я тащусь и млею. – Я с тобой всё буду. Всё.

Глава 31

Ярослав

Остаток дня проводим в постели. В какой-то момент отрубаемся и спим в обнимку, как Маруся любит, до самого утра. Мой сон на протяжении ночи периодически прерывается. Лапаю свою святошу, всю ее сжимаю, оглаживаю ладонями, членом о задницу трусь. С какой целью? Лишь частично осознаю, что делаю. Не пытаюсь склонить к сексу. Знаю, что рано. Просто хочу ее трогать. Ведь следующий день мы поклялись продержаться, не выключая свет.

Девятнадцатый…

Этим утром нас не будит раздражающее белое свечение и нудящее потрескивание люминесцентных ламп. Выключатели со вчерашнего дня находятся в обратном положении. В обозначенное время слышу сквозь сон, как начинают работать генератор и вентиляция. Только поэтому догадываюсь, что врубилось электропитание. И обратно в сон проваливаюсь.

Просыпаемся, когда к этому оказываются готовы наши организмы. Маруся первой, а я следом, уловив ее копошение. Она осторожно снимает мою руку со своего бедра и вытягивает вплетенную между моих ног ногу. С тихим вздохом откатывается и после небольшой заминки поднимается.

Слушая, как отдаляются ее шаги, отслеживаю, как соответственно этому разбегается мое сердцебиение.

Вспыхивает свет в коридоре. Потом в кухне и в ванной.

Сигнал принят. Перерыв окончен.

Встаю и выполняю свою часть работы – врубаю освещение в спальне. Натягиваю футболку и, накинув на измятую простыню одеяло, ложусь обратно. Под звуки монотонно льющейся в душе воды бесцельно пялюсь в потолок.

Маруся ж ты Титова…

Вашу мать…

То, что происходило между нами вчера, всю ночь снилось. Повторялось и повторялось в бессознательном состоянии. Тело надлежащим образом реагировало. Еще и Машка под боком. Кажется, не только трогал. Да, в какие-то моменты целовал, всё так же, не просыпаясь – губы, шею, плечи… Чудом в штаны не зафиналил.

Сейчас же, находясь в полном сознании, снова и снова прокручиваю всё, что мы делали. Сладкие стоны и откровенности святоши, выкрики и прочие звуки удовольствия… Те ощущения, которые сам испытывал, когда был внутри ее тела.

Дверь ванной хлопает, и я, меняя положение, дергаю с тумбочки приставку. Расслабленно откидываюсь на подушку и делаю вид, что крайне увлечен своим занятием, в то время как прога еще только грузится.

Маруся тоже хорошо играет.

– О, Ярик, привет, – произносит таким тоном, словно испытывает удивление при виде меня.

Будто кроме нас двоих в этой чертовой клетке может нарисоваться кто-то другой! Или я в любой момент могу выйти и вернуться.

Нежданчик, бл*дь.

– Привет.

Встречаясь взглядами, намеренно задерживаю контакт. Святоша краснеет, а я ощущаю хоть какое-то удовлетворение. И… возбуждение. Не могу я смотреть на нее равнодушно. Сам понимаю, что глазами все свои эмоции выдаю.

Она моя.

Теперь она моя.

– Чем занимаешься? – пытается звучать легко, однако голос вибрирует от волнения, а под конец и вовсе срывается.

Будто сама не видит.

– Играю.

Машка с какой-то непривычной осторожностью пристраивается рядом на кровать, и мои мысли окончательно в кашу сбиваются.

Ей до сих пор больно? Или неловко находиться рядом?

Спросить? Можно? Это ведь только вопрос, не близость. Никаких границ я не нарушу. Раньше ведь спрашивал, когда у нее что-то болело.

Вот именно «что-то»… Не там. И не после меня.

Чёрт…

У меня встает член.

Святоша еще, будто специально, заглядывая в экран «игровухи», прижимает к моему плечу голову.

Вашу мать…

Мы оба полностью одеты. Но, бл*дь, ее близость и ее запах в один щелчок доводят меня до точки кипения. Член внушительно и красноречиво натягивает штаны.

Я стояк игнорирую, а вот Машка смотрит туда, замечаю. Потом слышу бурный вдох. И ее щеки заливает всеми оттенками красного.

Сейчас она начнет выдавать какой-то невинный вздор.

Секунда, две… Вдох, выдох – громкие звуки и судорожное движение грудной клетки. Прямая трансляция.

– Помнишь… – отчаянно пытается задать нейтральную тему разговору.

– Помню?

Знаю, я козел, но не могу на ее потуги не ухмыльнуться.

– Помнишь, как мы в одиннадцатом классе сбежали с истории и поехали на море? – выпаливает скороговоркой, ухватившись, очевидно, за первое, что в голову прилетело.

– Событие, ух! – губы трубочкой выпячиваю. После выдоха еще и присвистываю. – Почему бы не вспомнить об этом сейчас?!

– Ярик!

Уворачиваюсь от тычка раздосадованной святоши.

Сажусь и перемещаюсь, подпирая спиной стену. Увеличиваю расстояние, а она упорно за мной движется. Присаживается рядом, плечами соприкасаемся.

Ладно, не лежим в обнимку – уже легче.

Пойду ей навстречу, конечно. Когда я этого не делал?

– Помню, сколько пришлось уламывать, чтобы ты пропустила этот несчастный урок.

А потом столько же сил приложил, чтобы убедить раздеться до нижнего белья. Оно было белым и, намокнув, стало прилично просвечиваться. У Маруси началась истерика, хотя людей на пляже практически не было. Стояла жуткая дубарина, сезон еще не открылся. Я отдал ей свою рубашку и обнял. Прижал мокрое дрожащее тело, чувствуя ее всю, как никогда откровенно.

Отличное воспоминание. Разряд прямо в темечко.

– Так Раиса Николаевна позвонила папе и нажаловалась.

– Это проблема? Ни хрена не проблема, – размахивая руками, спокойно отметаю эту чепуху. – Сама знаешь, сколько раз моим звонили. Это ее работа. Тупо работа, ей похрен, где ты находишься. Она донесла информацию до предков, считай, долг выполнила. А тебя даже не наказали.

– Нет, – подхватывает Машка. – Но, знаешь, как мне было стыдно.

– За что? – ржу в голосину.

– Ярик, дурак! – восклицает больше по инерции. Не злится, так что бы очень. – За то, что прогуляла, обманула доверие…

– Ты сейчас серьезно?

– Знаешь, что серьезно!

– Чем забита твоя голова, Манюня? Такой хрени из-за одного прогула накручиваешь. А я тебе так скажу: пусть лучше будет стыдно за то, что сделал, чем за то, что не сделал.

– Это неправильная формулировка! Ярик! Ну, Ярик… – визжит, когда опрокидываю ее на спину и начинаю щекотать. – Ты все переврал, балбес! О том, что не сделал, можно жалеть. Никак не стыдиться.

– А вот и ошибаешься, святоша. Слушай меня. Знаю, что говорю. Слушай…

Приближаюсь очень близко к ее лицу и замираю.

– Слушаю…

– Умница.

Смотрю на ее губы. Не могу не смотреть. Жадно разглядываю, на ходу прокручивая воспоминания. Накладываю ощущения на картинку.

Бл*дь…

Твою мать же ж…

– Мне нужно в туалет, – пищит и мягко в грудь меня ладонями толкает.

Отстраняюсь, даю возможность сползти с кровати. Еще и придерживаю, чтобы в спешке не свалилась.

Прикрываю глаза, пока к двери идет. Зубы сжимаю. Усиленно дышу, на максимальных.

А потом изнутри торкает. На ноги подрываюсь и нагоняю ее.

– Оп-оп-оп, стой, святоша… – типа уверенно и нагло.

Да нет во мне этой решительности. Нет.

– Что?

В плечи Машкины вцепляюсь и, глядя в лицо, прямо-таки деликатно подбираю следующие слова. В коридоре освещение тусклее, но всё же не наш мрак. Напоминаю себе, что нельзя. Договор и сопутствующие правила тоже суммирую.

– Тихо, Маруся… Нечего так выкатывать глаза. Только спросить хочу.

– Спрашивай, – так же нерешительно, с осторожностью и откровенными сомнениями.

Не зря.

– Болит еще?

С ее лица махом все краски сходят. Она приоткрывает губы, глотает воздух, издает какие-то звуки, но это не слова.

Чёрт, не хватало только, чтобы в обморок грохнулась…

– Ничего у меня не болит, – выдает на одной, крайне возмущенной волне.

– Точно?

– Точно!

– Значит, ночью, когда выключиться свет и начнется мой день…

– Ничего не будет!

Вновь пятнами покрывается, то ли негодуя, то ли все же смущаясь.

– Как скажешь, – грубо бросаю в ответ.

Разжимаю ладони. Но не сразу отпускаю. Еще какое-то время шумно дышим друг другу в лицо. Потом, поджимая губы, глубоко вдыхаю и разворачиваюсь.

Делаю несколько шагов. Маруся в обратную сторону пятками выстукивает. Отдаляемся.

Натура все равно берет свое.

Крутанувшись, оборачиваюсь. Руки в карманы штанов закладываю и машинально оцениваю свою святошу сзади. Присвистываю, снова привлекая ее внимание. Я продолжаю двигаться, только уже задом наперед, а вот Маруся полностью останавливается.

– Будет, конечно. Всё у нас будет, – подмигивая, нагло улыбаюсь.

Распирает меня это знание.

Да, уверен. Дурею и прусь от ожидания.

– Ярослав, – произносит Машка тем самым строгим тоном директора церковно-приходской школы.

– Хорошая попытка, – откровенно ржу. – Только не сработало.

– Ах ты…

– Ах я… – вздыхаю, с намеком на то, как она это делает в минуты близости. – Ах я, святоша. Я, да. И ты. Будем, у-у-ух…

Глава 32

Мария

Оговоренный «белый» день мы выдерживаем. Ничем особо не занимаясь, большую часть времени просто разговариваем и вспоминаем прошлую жизнь.

До бункера.

Надеюсь все же, что будет еще и «после». В противном случае, велик соблазн окончательно сломаться. Аннулировать установленные правила. Снять последние запреты, где свет – это «нет».

Отдать бы Ярику свой день…

Пугающая мысль. Я ведь не привыкла уступать. Это точно не обо мне. Но сейчас просто не знаю, что еще можно сделать. Нуждаюсь в нем: его крепких объятиях, кипучей энергии, головокружительной страсти, сладком утешении.

И все-таки я стараюсь.

– Помнишь последние школьные каникулы?

– Боракай? – Яр сразу же начинает улыбаться. – Конечно, помню.

Наверное, не совсем честно играю. Вспоминать Филиппины – беспроигрышный вариант. Мы всегда смеемся, когда говорим о проведенной там неделе. Ничего предосудительного и постыдного. Дурачились и развлекались, как маленькие. Плавали, строили замки, обливались из пистолетов, играли в волейбол, катались на скутере, без устали носились по территории и так много смеялись, что болели не только щеки, но и животы.

Полная противоположность тому, что случилось после, в Израиле…

– Когда выйдем, полетим на Боракай вдвоем? – выпаливаю с откровенной надеждой.

Нам пошло бы на пользу. Излечило бы и совершенно точно вернуло бы наши отношения в дружеские рамки. Гоню из головы орущую мысль о том, что кое-что утрачено навсегда. Обратно не заберешь.

– Без предков? – уточняет Ярик, размазывая своим внимательным взглядом по моему лицу жар смущения. – Я тебе давно предлагал.

– Да, – активно киваю. – Но именно на Филиппины. В тот же гостиничный комплекс, в тот же домик… У меня сохранен номер.

– Замётано, – соглашается быстро.

– Ты обещал, что научишь-таки плавать с открытыми глазами. Обещал! – посмеиваясь, трясу перед ним указательным пальцем. – Знаю, я трудная ученица…

– Капризная, – поправляет Градский с усмешкой и качает головой.

– Знаю, – повторяю и подтверждаю одновременно.

– Научу.

– Папа говорит, что в детстве у меня получалось. Но сама я почему-то никаких смутных отрывков в памяти не нахожу.

– Если говорит, значит, точно получалось.

– Да, – киваю, отмахиваясь от подступающей и сдавливающей грудь грусти. Сегодня я буду радоваться всему. В том числе мыслям, которые связаны с папой и мамой. – Папа многому меня научил. Но открыть под водой глаза даже с ним не решалась, – улыбаюсь, вспоминая наши совместные заплывы. Но все они вдруг разом меркнут и рассеиваются. Перед глазами вновь только Град. – С тобой хочу, – выдаю то, что чувствую.

Ярик втягивает губы и, прикусывая их изнутри, совершает медленный вдох носом.

– Сделаем, – повторяет свое обещание тихо, но отчего-то кажется, что решительней.

И я ему верю. Как всегда, верю больше, чем себе и своим ощущениям. Мы выйдем из этого места и сразу после того, как утрясем все вопросы с родными, полетим на Боракай. Обязательно! Так и будет. Ярик ведь пообещал.

– А помнишь, как мы съезжали с двадцатиметровой горки?

– Еще бы, – Град фыркает и сексуально кривит губы. Отмечаю это, признаю и краснею. Но это смущение приятное. Горячит изнутри. Дребезжащей волной от груди к животу проходится. И взмывает обратно. – После твоего визга, святоша, у меня одно ухо только на семьдесят процентов пашет.

– Придуриваешься!

– Не сказать, чтобы сильно, но…

И мы оба смеемся.

В какой-то момент испытываю настоящую гордость за приложенные усилия и то, насколько легким получился диалог. Несмотря на то, что между нами с Градским непрерывно висит и потрескивает жаркое и яростное, как собравшаяся над землей небесная стихия, напряжение.

Оно, безусловно, прорвется. Обрушится на нас, как только придет установленный час. Мы оба этого ждем. Но сейчас не в этом суть.

– Если не хотим мыться в холодной воде, нужно выдвигаться в душ, – на этой, казалось бы, недвусмысленной фразе вновь неожиданно смущаюсь. Яр ведь опытный игрок. Говорит о простых вещах, но местами так голос меняет, усиливая нажим и понижая тон, помимо воли начинаю реагировать. И крайне сильно волноваться. Остановить себя не могу, поддаюсь манящему соблазну взглянуть ему в лицо. – Ты первая. Иди.

Смотрит, а мне кажется, что мысли его слышу. Всё, о чем думает. Я ведь тоже… Тоже думаю о том, что будет после полуночи. Что бы ему ни говорила… Вру, хотя уже не получается делать строгий и невинный вид. Больше не получается.

Ярик… Мой… Мой…

Он был внутри меня. Я полновесно познала его тело, а он – мое. Отчетливо помню, как именно Яр двигался, что говорил, какие звуки удовольствия издавал.

Ярик…

Сейчас, когда он так смотрит на меня, это невозможно игнорировать, как ни пытаюсь. Кожа вспыхивает жарким румянцем и начинает покалывать, но на эту реакцию мне плевать. Концентрируюсь на другом.

Только Ярик. Его глаза. Губы. И пальцы, которые врываются в зону моего восприятия, когда Град потирает подбородок. Я знаю, какие они на ощупь и на вкус. Помню ощущения, которые вызывают его прикосновения. Хочу… Нестерпимо хочу, чтобы Ярик снова трогал меня.

Дыхание выразительно ускоряется. Становится высоким и частым.

– Или вместе пойдем?

– Куда? – понимаю, что потеряла нить разговора.

– В душ, – заканчивает Яр предложение тихим сипловатым голосом.

– Нет, – отказываюсь. Но дальше, чтобы закончить, мне приходится взять слишком большую паузу и перевести дух. – Я сама. Быстро. Ты тоже успеешь.

– Окей, – вроде как равнодушно плечами пожимает.

Но я же вижу, как смотрит. Это не пассивная позиция. Никакого безразличия в его глазах нет. Напротив, ядреная смесь в них: жгучий интерес, безумный голод и присущий ему одному какой-то особенный азарт.

Буквально заставляю себя отвести взгляд, встать с кровати и скрыться от этого опаляющего внимания.

С душем мы действительно справляемся быстро. Оба торопимся. Не терпится нам. Настолько спешим, что еще ждать приходится. Сидим так же рядом и поглядываем на часы.

Еще немного, и погаснет свет, но еще «нет». Пока «нет»… Скоро.

Столько держались, теперь-то дело принципа – дожить последние десять минут. Для меня. Ярик, очевидно, думает иначе. Отталкиваясь от стены, хватает меня за плечи и врывается в зону моего личного пространства.

– Поцелуй меня, – как обычно, прямо и максимально доходчиво требует он.

– Подожди…

– Сейчас. При свете. Поцелуй, – задает градус, температуру и скорость. Манит высотой. Не разбиться бы… – Просто поцелуй. Ничего больше.

Просто…

И близко нет. Это словно прорваться на красный, пересечь две сплошные и, зажмурившись, броситься на встречную полосу.

– Нет, – рассудительно отсекаю такую возможность.

И опускаю взгляд к его губам.

– Чёрт, Маруся… Давай. Поцелуй меня.

– Нам нельзя…

– Можно!

– Нет! – выкрикиваю на эмоциях.

Вот только едва мой голос стихает, Ярик приближается и практически в губы мне выдыхает:

– Сам поцелую.

Предупреждает и реакции считывает.

– Не смей… – озвучиваю не то, что он видит.

– Посмею.

– Нет, – и жду. Как же я жду! Смотрю в его потемневшие глаза и обратно на губы. Смотрю и провоцирую. Действиями и словами. – Не посмеешь. Один раз.

Две противоречивые фразы. Понимай, как знаешь.

Ты ведь всегда понимаешь… Чувствуешь…

Долго-долго в глаза смотрит. В душу врывается. Взрывает восставшие эмоции реальностью происходящего.

И целует.

Глава 33

Ярослав

Одних ощущений становится мало. Не хватает зрительного восприятия. Чтобы до конца все… Хочу во время секса ее видеть. Лицо, глаза, губы… Да всю ее. Полностью.

Первым шагом – хотя бы поцеловать при свете. Ступить за черту Марусиного персонального «нельзя».

Глаза в глаза.

Ее щеки розовеют, а губы приоткрываются. Она выглядит такой чертовски красивой, что в груди больно становится. По мышцам пробегает дрожь. Горит моя душа. Пылает, вашу мать.

Целую Марусю, получая некое энергетическое освобождение. Из меня будто эта самая душа вырывается. Несется, черт пойми, куда. Похрен. Захватываю ее пухлые, мягкие и охрененно нежные губы. Неосторожно, должно быть, слишком грубо сминаю своими. Провожу по ним языком. И сразу же врываюсь в теплую влажность рта. Вкус ее жадно слизываю. Если бы разрешила, делал бы это бесконечно. Вот просто, мать вашу, без остановок.

Святоша замирает подо мной. Потом несколько раз, словно по инерции, дергается. Впивается мне в плечи ногтями, скорее всего, даже не осознавая того, что ранит. Я терплю, тупо радуясь тому, что не отталкивает. Трясется от волнения, но принимает.

Зацеловываю ее. То ли себя, то ли ее с ума свожу. Ласкаю, как умею. Все, на что способен – выдаю. Выше максимума. Просто очень хочу ее целовать. Хочу, целую и сам охреневаю от того, что и как именно делаю. Но больше всего, конечно, дурею от собственных ощущений. Они-то и толкают на новые и новые, слишком откровенные животные ласки.

В какой-то момент отрываюсь и снова в глаза смотрю. Эмоции ловлю. Каждую черточку рассматриваю. Как дышит и двигает распухшими губами, что-то сказать пытается. Не получается.

– Не надо, – останавливаю.

И вновь губами к ее губам приникаю. Маруся стонет, зарывается пальцами мне в волосы и, приподнимаясь, по собственной инициативе усиливает напор. Я отвечаю. Прислушиваюсь не к своим, а к ее реакциям. Делаю все, чтобы ей было хорошо.

Хочу еще раз в глаза посмотреть, но не успеваю. Долбаный гул генератора оповещает, что его работа на сегодня закончена. У нас же с Марусей все только начинается. Чувствую, как она пускается действовать смелее, и сам наглею до крайности. Не просто раздеваю ее. Принимаюсь в горячке откровенно грубо срывать с нее одежду. Штаны вместе с трусами – прочь, майка – рывком через голову. Притормаживаю, когда Машка протестовать осмеливается.

– Ярик, животное… – излюбленная ласка из ее уст.

А я не этого сейчас добиваюсь. В другом отношении нуждаюсь. Потому и ей выдаю нежное, не менее настоящее, именно то, что в груди горит.

– Любить тебя хочу, – прижимаюсь лицом к ее лицу. – Попроси меня…

– Ярик…

– Маруся…

– Люби меня, Ярик…

Я располагаю такими ресурсами? Я владею гораздо большим.

Мне до одури нравится, когда Титова формирует свою потребность подобным способом. Именно так.

Люби меня…

Охренеть как нравится. Ничего лучше в жизни не слышал.

Пусть я не самый чуткий и ласковый чувак, часто срываюсь на пошлости и грубость, но когда ее касаюсь, любой частью своего тела, то действительно люблю ее. Так, как умею. Насколько только возможно. Со всей эмоциональной и физической отдачей.

То, что Маруся ошибочно считает простой терапией, способной удержать ее мозги в первоначально здоровом состоянии, для меня становится ошеломляюще весомее. С каждой нашей близостью больше и больше.

Заканчиваю ее раздевать значительно осторожнее. Свою же одежду едва на ошметки не разрываю. Мне хочется действовать быстро, потому что, когда я медлю, много думаю. А это мешает. К кайфовым ощущениям примешивается какая-то странная тревожность. А я не хочу ее.

– Чего ты хочешь, Титоша? С чего начнем? – спрашиваю, потому как понимаю, что сейчас в самом деле нуждаюсь в руководстве.

Иначе все испоганю. Причиню боль или обижу своей грубостью.

Лучше нам притормозить… Лучше.

– Не знаю… – и целует меня.

Отвечаю и машинально тянусь к ее сиськам руками. Едва добравшись до основания, торможу, испытывая несвойственную самому себе нерешительность.

– Да, Ярик… Трогай меня…

Накрываю и сжимаю. Перекатываю между пальцами твердые соски и пытаюсь представить, как это выглядит. Маруся стонет и обхватывает меня ногами. Чувствую, что трется разгоряченной киской об низ моего живота, и сам не сдерживаю стон. На самом деле этот звук громче и отрывистее.

В кровь резким впрыском какую-то горячую и пьянящую хрень выбрасывает. Все тело наливается этой томительной ломотой и тяжелеет. Сердце подскакивает, разрастается и, принимая непонятную форму, с губительной силой долбит где-то в районе горла. Сознание заволакивает. Зрение, которое мне вроде как и не нужно в темноте, плывет разноцветными кругами. Голова, как закрученный футбольный мяч, будто физически, но в реальности, очевидно, все же фигурально, несется в неизведанные дали.

Всеми силами сдерживаюсь, чтобы не сместиться и не толкнуться ей между ног членом.

Склоняюсь и обхватываю губами правый сосок. Машку словно током бьет, но в каком-то замедленном темпе. Гортанно стонет и выгибается, трясется, дергается. Тянет меня за волосы. А потом дышит: громко и часто. Дышит, дышит, дышит… Будто это единственное, на что она в это мгновение способна.

Надеюсь, еще не кончает. Хотя, пусть кончает. Все равно буду ее трахать.

Оторвавшись от влажного и истерзанного соска, делаю несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы хоть как-то вернуть самообладание и настроиться на кропотливую работу. Трахать Марусю – важнейший процесс. Второй раз важнее, чем первый. Я должен сделать все правильно.

– Почему ты остановился, Ярик? – ее пальчики бегут по моим плечам и очерчивают контуры бицепсов. У меня моментально мелкая дрожь по коже несется. Но я и не пытаюсь скрывать, что с ума от нее схожу. – Ярик, можешь… Ярик… Мм-м…

– Мне хочется тебе вставить… – выдаю неожиданно для самого себя свои мысли. – Просто вставить. Прямо сейчас. Башка не варит. Не способен выработать какую-то программу… Так что, если желаешь чего-то определенного, говори. Сделаю. Ты только направь.

– Вставь, Ярик, – шепчет сбивчиво и крайне взволнованно. – Именно этого и хочу. Чувствовать тебя там…

В грудь прикладывает двумя мощнейшими эмоциональными волнами: восторга и похоти. А потом уже по всему телу эта смесь распространяется. С искрами несется, накачивая мышцы гудящей мощью. Захватывает каждую клетку в организме, до последнего атома.

Мне хочется без промедления ворваться в свою святошу и трахать ее до изнеможения. Приходится в десятый раз напомнить себе, что спешить и жестить нельзя.

– Ладно. Хорошо, – сам не знаю, к кому обращаюсь. – Раздвинь ножки, маленькая. И расслабься, хорошо?

Маруся охотно повинуется. Раскрывается и расслабляется. Какое-то напряжение в ее теле, конечно, сохраняется. Но в целом, чувствую, что она хочет меня и доверяет мне. Это дополнительно кружит голову. Сносит, бл*дь.

Я приближаю к ее влажному входу свой член и делаю осторожную попытку проникнуть протоптанным путем в свой рай.

Первооткрыватель, бл*дь…

Да, я. Да, моя.

Вот только… До Маруси мне попадались целки, но ни разу не случалось с ними второго раза. Я оказываюсь неготовым к тому, что повторный заход выдается практически таким же трудным, как и первый. Если не хуже.

Проталкиваюсь в Марусю, теряя на ходу все припасенные фишки и навыки.

– Бл*дь…

– Ах, Ярик… Ахрр… У-и-и…

– Больно?

Замираю на полпути, понимая, что вхожу в состояние полномасштабной паники. Я, бл*дь, не знаю, что делать дальше, и не могу остановиться. То есть сейчас-то я на якоре. Но обратно выйти сил не нахожу. Хочу в нее. До упора. Рывком. Несмотря на муку и напряжение. Не зря кто-то умный сболтнул святую истину: «Сдуру можно и х*й сломать».

Сука, это точно обо мне… Допишите там мое имя для достоверности. Пусть мне будет стыдно.

Да не будет, бл*дь…

– Больно? – Она лишь дышит усиленно, пытаясь продышать неприятные ощущения, как я сам ее когда-то учил. – Манюня, не молчи. Больно?

– Немножко… Совсем чуть-чуть… Ты… Ярик, пожалуйста, не останавливайся… Мне хорошо. Очень. Больше, чем больно… И… Знаю, что это пройдет… Сейчас…

– Сейчас… – зачем-то за ней повторяю.

Наваливаюсь и плавно проникаю на всю длину. Маруся вскрикивает, но я улавливаю это весьма расплывчато. Собственные ощущения оглушают. Пытаюсь с ними примириться. Сдержать в пределах своего тела.

Но святоша стонет, закидывает на меня ноги и упирается пятками в задницу.

– Ярик-Ярик, люби-люби… – именно такой задушенной скороговоркой. Потом уже более растянутым голосом, будто одурманенная: – Люби меня, Ярик…

Тогда отбрасываются все планы и сомнения. Трахаю Марусю, подчиняясь своим и ее инстинктам. То есть, конечно, люблю. Не трахаю. Нет… Безусловно, трахаю. Но, вместе с тем, конечно же, люблю. То втрамбовываю в матрас, то плавно раскачиваю… Расшатанная кровать пошляцки скрипит, перебивая наши стоны и высокое надсадное дыхание.

Мы оба, взмокшие от напряжения, трахаемся и неотрывно целуемся. Любим, конечно… Если это не оно, тогда я вообще не в курсе, что это такое. Лучше быть не может. Мы ведь оба с ума сходим. И не просто похоть переполняет. Не просто… Это дичайший восторг. Самое настоящее счастье.

– Моя Маруся… Моя… – хриплю чуть позже, выплескивая на нее свое удовольствие.

Ни черта не вижу, но, руководствуясь каким-то испорченным инстинктом, стремлюсь всю ее собою запятнать. Чувствую, как Машкино влажное тело все еще горит и гудит от перенесенного оргазма. Трогаю ее. Трогаю и размазываю по идеальной коже последствия своего крышесносного кайфа.

– Ярик, я вся в тебе… Вся липкая…

– Ты против?

Целую ее, не дожидаясь ответа. Почти кусаю, не в силах оторваться от мягких губ.

– Нет… Я не против… Мне нравится… Давай еще, Ярик… – накидывает моя святоша градусы нашему общему безумию. – Хочу еще. Давай.

Меня уговаривать не нужно. Подрываюсь и несу ее в ванную, чтобы там хорошенько вымыть и оттрахать. Первое для меня лично не обязательно. Делаю это исключительно в контрацептивных целях. А так… Уже бы ее трахал.

То есть любил, конечно.

Мокрую и грязную. Мою Марусю Титову. Мою святошу.

Глава 34

Мария

Следующий день в эмоциональном плане дается нам значительно легче. Напряжение разительно ослабевает. Мы с Яриком много шутим и смеемся, почти как раньше. Общаемся легко, хоть порой и приходится задумываться над тем, что именно и как собираешься озвучить. Но эти заминки не критичны. В целом нам хорошо.

Когда Яр, размахивая руками, с усмешкой травит какую-то байку, ожидаемо подпадаю под его энергетическое влияние. Хохочу и попутно любуюсь им. Я в самом деле давным-давно решила, что лучше Ярика на всей планете не сыскать. Лучше просто не существует! А последние события вскрывают все эти мысли и выделяют их жирным курсивом.

В какой-то момент ловлю себя на том, что испытываю всепоглощающее и непреодолимое желание обнять его. Просто поддаться порыву, как случалось до бункера, и прильнуть близко-близко, без всяких дурацких правил.

Что я и делаю.

Подхожу к Яру прямо в процессе рассказа и, обвивая руками, прижимаюсь к широкой груди. Он мой настрой подхватывает. Тут ведь без слов понятно, чего я хочу, без напоминания, что свет – это «нет». Мы и так вчера ступили за черту… Сегодня не об этом. Сейчас мне необходим мой самый близкий человек. И он это понимает. На спину мне ложатся сильные ладони. Захват сходу становится чересчур крепким, Яр и раньше таким грешил. Терплю, зная, что вскоре тиски ослабнут. Когда это происходит, счастливо выдыхаю и, без какой-либо задней мысли, прикасаюсь к его шее губами. Наконец-то мы обнимаемся, не опасаясь того, что при свете это будет ощущаться неловко.

Я опьянена эмоциями. Я на вершине блаженства.

– Ярик-Ярик… Ярик, давай представим, что бункер – всего-навсего очередная вписка. Вот захотим, в любой момент домой пойдем, – выпаливаю с какой-то неуемной радостью. – Правда?

Вожу губами по его горячей коже. Думаю, он чувствует мою улыбку. Откликается?

– Правда, – откликается, по голосу слышу.

– Правда-правда? – смеюсь на позитиве.

– Правда, – подтверждает еще раз.

Сжимая мою талию, оттесняет чуть в сторону и поднимает меня высоко над головой. Пронзительно визжу, разрывая вакуумное пространство самыми высокими децибелами. Но и это позитивные эмоции. Меня переполняет восторг. Охотно подчиняюсь, когда Яр, подхватывая под ягодицы, вновь крепко к себе прижимает. Обвиваю ногами его талию, пальцы на затылке сцепляю.

Он принимается кружить меня по «кинозалу», а я, откидывая назад голову, кричу в потолок:

– Всё у нас хорошо! Лучше некуда! Зашибись!

– Ю-ю-ю-ху! Ю-ху-ху!

– Воу-во! Вау-вау!

Когда стандартный набор восторженных возгласов иссякает, без стеснения начинаем издавать самые разнообразные звуки животных. Фырчим, мычим, квакаем, рычим, крякаем, лаем, кряхтим, сопим и воем. У Ярика особенно угарно получается. Кроме этого, он еще и носится со мной по помещению.

Вдвоем столько шума создаем, сколько не всегда даст целая толпа.

Дети или дикари? Укуренные? Да, мы под кайфом от жизни!

Абсолютно нерациональные эмоции, учитывая наше заточение. Но в тот миг нас это реально не заботит. Главное, мы есть друг у друга.

Безбашенные. Горячие. Неподдельные.

Сменив несколько позиций в процессе нашего дурашливого перемещения, в конечном итоге оказываюсь у Яра на плечах.

– Вперед! За джунгли! – вместо меча вскидываю над головой руку. – А-у-у-у! А-у-у-у!

– У-у-у-у-у!

– Улю-лю-лю-лю-лю, – это уже, прикладывая ладонь ко рту, индейский боевой клич воспроизвожу.

Ярик следом за этим какие-то грубые и ужасно ржачные звуки выдает. Я не могу сдержать новый обвал хохота. Схватившись за живот, смеюсь на весь бункер.

– Тихо, святоша… Тихо ты… – и сам гогочет так, что меня трясет. – Стой, не грохнись… – приседает, чтобы я могла слезть с его плеч. – Осторожно… Не спеши. Побереги тело.

Буквально сваливаюсь. Приземляюсь на четвереньки. Чудом лбом об пол не прикладываюсь. Неуклюже перемещаясь, откидываюсь на спину.

Яр растягивается рядом. Какое-то время продолжаем дико хохотать. Насколько хватает сил. Смех ведь тоже может быть утомительным.

Долго глядим в потолок, пытаясь восстановить слишком шумное и учащенное дыхание. Обрывочными вспышками приходят новые эмоции. Толкаются, замещая старые. Эти новые – не такие позитивные. Совсем другие. Неприятные, тревожные и жгучие. Их впускать не хочется. Только грудную клетку уже распирает болезненный приступ.

Не знаю, что будет завтра, да даже через час, но сейчас готова на все, чтобы не допустить негативное возгорание. В стремительных попытках задержать хорошее настроение поворачиваю голову к Ярику. Отстраненно улавливаю, как от этого резкого движения трещат по ковру волосы.

– Нападай, Яр.

– Уверена?

Киваю, ощущая, как слезы заполняют и раздражают слизистую.

– Я дышать не могу… – вместо прямого ответа. Это ли не причина? – Только свет погаси.

– Отмени ты, на х*й, эту конституцию, девочка Президент! – порывисто выпаливает Ярик.

– Нет, нельзя!

– Иду в атаку.

– Свет!

Скрипит зубами, но все же вскакивает на ноги. Яростным вихрем по вверенной территории проходится.

Комната, ванная, кухня…

Хлопок, хлопок, хлопок…

Обратно в «кинозал» возвращается решительным, но не злым. Замирая у выключателя, прошивает меня жгучим взглядом. Исследуя открытые участки тела, кожу воспламеняет. А вперившись в глаза, все внутри поджигает. Отзываюсь, не прикладывая усилий. Содрогаюсь от приятного и такого желанного волнения.

Последний хлопок. Полная темнота.

Сохраняю неподвижность лишь несколько секунд. Дыхание перевожу и поднимаюсь, чтобы стянуть с разгоряченного тела одежду. Ее на мне немного: штаны, трусы и футболка. Пока Ярик пересекает помещение, полностью голой оказываюсь.

Он с приглушенным стуком опускается рядом со мной на колени, а я, совершая плавные и быстрые передвижения, заваливаюсь обратно на спину, увлекая при этом и его за собой.

– Ярик, я тебе доверяю, – ощущаю острую необходимость сказать это именно сейчас. – Ты во всем первый. Мой. И… Ты очень важен для меня, Ярик. Важнее всех на свете! Так нельзя, сама тебе говорила, но… Я тебя ревновала. Как глупый ребенок. Как очень глупый и очень избалованный ребенок! – громко выдыхаю, не переставая нервно сминать в кулаках воротник его футболки. В этом признании изначально никакого сексуального подтекста и близко не подразумевается. Потому что ревностные чувства относительно Градского я испытываю столько, сколько сама себя помню. Это намного страшнее, чем влечение. Просто… он мой. – Мне всегда хотелось, чтобы ты был рядом. Чтобы хотел быть рядом! Чтобы в любой компании смотрел только на меня! Чтобы все-все знали, что именно я для тебя – номер один! Остальные после… Даже наши родители. Они после, понимаешь? У тебя так? Если нет, не говори!

Как же я хочу услышать ответ! Как же я его боюсь…

И жду его. Жду.

Сердце грохочет и останавливается. Грохочет и останавливается…

– У меня – так, – выпаливает Ярик со своей обыкновенной агрессивной уверенностью.

– Вау… – более сказать ничего не могу.

Аварийный запуск всех жизненно важных систем организма. Слишком резкий. Чрезвычайно скоростной. Перезаряженная адреналином, дофамином и еще невообразимой тучей чего-то, усиленно цежу воздух и учащенно моргаю.

– Когда ты голая, я в эти звуки не играю, – голос Ярика звучит гораздо тише. Догадываюсь, что наклоняется, чтобы поцеловать, но у самых губ притормаживает. – Маруся?

– Мм-м?

– Вдохни ты нормально, атаковать буду.

– Да… – жадный захват кислорода. – Атакуй…

Глава 35

Ярослав

– С должностью президента я уже не уверена, – произносит Титова, понижая голос до стрекочущего шепота, как делает всегда, когда большой секрет выдает. Зная Машку, в ее понимании, очевидно, так и есть. Пока лежим плечом к плечу на полу того самого «кинозала», где проводим второй «белый» день, перекладывает эту тайну на меня. Глазами транслирует то, что я с ранних лет усвоил как: «Вот тебе оружие. Только ты не обижай меня. Не обидишь?». Не обижу, конечно. Скорее себе язык отхерачу. На полном серьезе в глаза ей смотрю и киваю, давая отмашку, что сигнал принят, чтобы продолжала. – Это детская мечта. Не в том дело, что неосуществимая. Очень даже реальная! Если захотеть – могу, – и я в этом вот ни фига не сомневаюсь. Это же святоша, ёпта. – Но сейчас… После того, что мы тут пережили. В общем, мне кажется, что уже нет… Не хочу, – скривив искусанные и припухшие губы, мотает головой.

Я невольно зависаю. Переставая улавливать суть того, что она говорит, словно чумной, слежу только за тем, как двигаются эти губы. Кроме быстрого секса в «кинозале» днем, трахались еще дважды за минувшую ночь. И вот… Снова хочу. Тяжело ею насытиться. Просто смотрю на нее, полностью одетую и разглагольствующую о будущем, и завожусь.

Черт…

Вашу мать, бл*дь…

Слушай ее, идиот…

Преодолевая ощущения, что сознание виснет в каком-то бескрайнем коматозе, заставляю себя концентрироваться на монотонных рассуждениях Маруси.

– …не желаю, как мама, дома сидеть, – озвучивая это, поджимает губы и пытается улыбнуться. Получается как-то не особо радужно. – Обязательно окончу университет. Потом аспирантуру. Может, еще за границу поеду. Пройду дополнительное обучение. Возможно, удастся даже какую-то практику подхватить… Но в Одессу в любом случае вернусь. Получу здесь хорошую должность. Буду реализовываться. Мне это нужно, понимаешь? Это мое. Быть среди людей, – Маруся выразительно вздыхает и на несколько секунд замолкает. Даже мне эта фраза с шорохом по нервам несется. А уж сверхчувствительной святоше на первых же нотах хреново становится. С трудом сглатываю, глядя в ее увлажняющиеся глаза. – Хочу приносить ощутимую пользу для общества. Чего-то добиваться… Постоянно развиваться, личностно расти. Быть на слуху, как папа, – ее голос вновь садится до едва различимого шепота. Но зрительный контакт не разрывает. В душу прорывается, в поисках необходимых ответов. – Считаешь… Считаешь, глупо думать об этом сейчас?

Будто я ферштейн^[7]… Все, что знаю: святоше крайне сильно нужна моя поддержка. Уверует всему, что я скажу.

– Нет, не глупо, – выдерживая паузу, даю ей возможность убедиться, будто уверен в этом. Нет, я в самом деле никогда не обесцениваю ее мечты. Кроме шуток, если для нее важно, как это может быть мною высмеяно? – Ты умница. Все правильно, Манюня. План должен быть всегда.

– А у тебя какой?

Тут-то я и выпадаю из картинки ее идеального мира. Не могу признаться, что сам ни хрена не думаю о будущем. Подстраиваюсь, импровизирую, где необходим быстрый результат – выплываю на наглости. В общем, живу так, как не терпит того святоша – плыву по течению и против него, но без какой-либо цели. Не загадываю, потому что во многое с Марусей же и впрягаюсь. Теперь что должен сказать? Звучит ведь не особо круто. В моей жизни оторванным и независимым от Титовой является только спорт. Там я первоначально делаю то, что сам хочу, косвенно – то, что должен делать.

– Сейчас, когда выйдем, нужно будет сосредоточиться на секции. Наверстывать с тренировками и прочим, – выговариваю твердо и обтекаемо. Неискоренимая привычка – во всем действовать уверенно, даже когда этой уверенности ни хрена нет. – Чемпионат прошляпил… Тренер надолго в «запасы» посадит, но спуску не даст. Все кишки вымотает. Да и отец… Сама понимаешь. Будет охренеть как интересно.

От замелькавших перед мысленным взором картинок невольно расширяю глаза и громко сглатываю.

Да похрен.

В первый раз отгребать, что ли?

– Как думаешь, нас вообще ищут?

– Конечно, ищут.

В этом я действительно не сомневаюсь. Зная отцовские методы, странно, что до сих пор тут сидим.

Двадцать первый день…

Двадцать первый, вашу мать!

– Ридер такая сволочь… – бросает Маруся без особых эмоций.

А вот я реально свирепею. Сцепив зубы, отворачиваюсь от Маруси и упираюсь взглядом в потолок.

– Лучше ему сдохнуть. Это, на хрен, единственное оправдание, которое я приму, – выталкиваю агрессивно затянутым голосом.

Машка молча приподнимается и, пристроив голову мне на плечо, ныряет ладонью под руку. Вжимает пальчики в напряженные мышцы. Затем медленно гладит. Незаметно и вроде как ненавязчиво расслабляет. Повторно сглотнув раскаленный комок жара, планомерно выравниваю дыхание.

– Яр, знаешь, чего я боюсь больше всего?

– Чего?

Знаю, но, сжимая челюсти, даю ей возможность озвучить.

– Сильнее, чем социального признания, желаю всегда быть рядом с тобой. Пронести нашу дружбу, наше уникальное родство душ сквозь года! Оно же уникальное? Я подобного никогда не встречала. Между нами ведь все по-честному? – выказывает свои страхи и замирает практически бездыханно.

Ни звука.

Я на мгновение тоже непреднамеренно все системы торможу. Дальше в дружбу играем, помню. Хоть меня это ни хрена не устраивает, гашу вспышки раздражения, потому как чувствую, что со святошей сейчас, если давить стану, общих точек не найдем.

– Тебе не из-за чего волноваться, – заверяю ее и снова зубы сжимаю. Дышать не могу. Херня полнейшая. – Мы всегда будем рядом. Так завещал папа Тит, помнишь? – дурачусь, вспоминая эту сопливую ерунду, и в то же время серьезно в глаза ей смотрю.

Охренеть, какой тонкий намек на толстые обстоятельства, бля.

Маруся смущается, но взгляда не отводит. А я вдруг чувствую, как у самого скулы жаром палит.

Сука…

– Ярик, я не шучу.

– Я тоже, – серьезнее некуда, вашу мать. Самому страшно. Но вида, безусловно, не подам. – Все путем, Титошка. Ни черта нас не разведет.

– Все ведь останется здесь? Между нами?

Сердце в груди огнем охватывает. Жжет во мне дыру, словно кусок раскаленного докрасна железа.

– Между нами.

Святоша, в отличие от меня, расслабляется и даже успешно лыбу тянет.

– Хочу тебя обнять, – заявляет достаточно тихо, но у меня отчего-то в ушах закладывает и звенит.

– Обнимаешь же, – напоминаю ей с жестковатым натиском. – Зачем озвучиваешь?

– Просто… – когда Маруся свое получила, хрен ее проймешь интонациями. Продолжает сверкать. – Обнимаю, конечно. Мне нравится тебя обнимать.

– Чудесно.

В груди новый жгучий вихрь закручивается. Молотит там все, что только можно.

– Ярик, тебе со мной хорошо?

– Идеально, – хоть тон не смягчаю, реально не вру.

– Заметил, здесь, в бункере, мы стали меньше спорить? Хоть какие-то положительные изменения, – звонко смеется. А потом неожиданно чмокает меня в щеку. Следом – в подбородок, там и тормозит, ерзая по отросшей щетине губами. – Колючий, – вздыхает весьма характерно.

Не дурак, распознаю эти звуки.

Вижу ее расширенные зрачки и совокупным ходом на все сразу реагирую. По телу мелкими мурашками дрожь рассыпается.

– Выключим свет?

Спрашиваю я, краснеет святоша.

– Зачем сейчас? – дергается, пытаясь подняться.

Крепче перехватываю ее рукой и не позволяю встать.

– Догадайся.

Осознаю, что действую, как придурок, и все равно остановиться не могу.

– Подожди, Ярик, не наглей… – так надорванно дышит, что у меня абсолютно все системы клинят.

Разгоряченная кровь неравномерным и яростным потоком в пах сливается.

– Меньше текста, Маруся. Гаси свет и раздевайся.

Глава 36

Мария

Прошвырнувшись по всем помещениям, словно ветряная буря, методично погружаю бункер в беспроглядную тьму и торопливо бегу обратно на свет. Едва добираюсь до двери «кинозала», слышится выразительный щелчок выключателя.

Густая темнота полновесно охватывает окружающие нас квадраты.

От неожиданности теряюсь. Торможу, понимая, что даже не успела сориентироваться, где находится Ярик.

Сердце, инстинктивно реагируя на возможную опасность, яростно толкается в ребра и замирает. А потом, отстукивая замедленный короткий такт, стремительно набирает обороты.

– Яр… – зову шепотом.

Градский подкрадывается откуда-то сбоку. Осознаю, что он производит привычный захват постфактум, когда его грудь прижимается к моей спине, а рука перетягивает плечи.

– Новая игра, Маруся, – горячее дыхание опаляет чувствительную ушную раковину. По телу одуряющая дрожь несется. – Новые правила.

Жесткий тон Ярика любого способен встревожить, но, черт, похоже, я к нему пристрастилась. Мне нравится. Раньше не понимала, сейчас осознаю, что меня он возбуждает.

– Ты сегодня не командуешь, – пытаюсь произнести сердито, на деле же получается слишком взволнованно. Не люблю, когда случаются какие-то сбои в планах, напоминаю об этом Яру. – Мой день.

– Больше нет, – касается губами виска, и я не могу не содрогнуться от удовольствия. – Я забираю твой день.

– За что? – начинаю необоснованно волноваться. – Я… Я сейчас включу обратно свет!

Эта угроза веселит Градского. Он смеется, а у меня все нервные волокна воспаляются.

– Не включишь.

– Ярик…

– Святоша, – отбивает все так же агрессивно. – Раздевайся и ложись на живот.

– Зачем?

– Затем.

Конечно же, сопротивляться я не собираюсь. Сама жажду близости. Неважно, как и где. Он говорит – я делаю. Когда мне нужно, Ярик тоже выполняет все, о чем прошу, и даже то, что не решаюсь выразить словами.

Отдаваясь инстинктам, поддеваю пальцами штаны вместе с трусами и спускаю их, насколько могу, вниз. Учитывая то, что Град все еще удерживает меня, наклониться не получается. Резинка шлепает примерно посередине бедер. Это временно. Таким образом я показываю, что принимаю новые правила. Ярик тут же меня освобождает, позволяя спокойно закончить с одеждой.

Сам тоже раздевается, слышу по шороху.

Не могу не трястись, как ни пытаюсь совладать с собой. Все мое тело, предвкушая нашу близость, сладко трепещет.

– Стой, – окликает Яр, когда мы оба оказываемся голыми.

Обнимает, крепко прижимая к своему телу. Мое дыхание моментально сбивается, хотя ничего более не происходит. Стоим неподвижно, соприкасаясь разгоряченной кожей.

– Все норм, Маруся?

– Да, – сиплю слабо различимым шепотом.

– Тогда ложись. На пол. На живот, – и продолжает удерживать.

В какой-то момент чересчур крепко стискивает. Едва удается стерпеть, чтобы не заскулить.

– Прости, – выдыхает практически мне в рот.

Ослабив захват, скользит ладонями к моему лицу. Ощупывает каждую черточку, прежде чем губами к моему рту приникает. Отчаянно, неосторожно. Слишком голодно. Крайне жестко.

Каким-то шестым чувством догадываюсь, что Ярик только сейчас полностью себя отпускает. Кажется, намеревается взять в первую очередь свое удовольствие. Тем способом, каким давно грезит. Оттого и команда прямолинейная: на пол, на живот.

Не знаю, будет ли мне хорошо… Волнение нарастает. Не могу не гадать, что испытаю. Понравится ли мне… Все предыдущие разы мы занимались сексом в миссионерской позиции. Сейчас предполагаю, к какой форме любви он меня склоняет, и все же слабо представляю, как именно это произойдет.

Яр кусает мои губы. Часто и абсолютно неделикатно, раздражая плоть до жгучего покалывания. Жадно и откровенно вылизывает мой рот. К подобному я уже привыкла. Охотно позволяю и отвечаю тем же.

Руки Ярика остаются на моем лице. Я же вполне осознанно трогаю его везде, где только получается. Шею, плечи, спину, грудь… Когда добираюсь до живота, он разрывает поцелуй и отступает на шаг назад. Не позволяет гладить напряженный пресс. Придерживает меня на расстоянии вытянутых рук и как будто, если бы это было возможно в темноте, рассматривает.

– На пол, Маруся. На живот.

Подталкивает, и я ложусь.

Голой кожей ковер ощущается жестким и колючим. Меня сходу колотить начинает. А уж когда Яр опускается сверху, поддаюсь натуральной панике. Хотя, казалось бы, ничего такого не происходит. Накрывая меня своим большим обнаженным телом, он словно примеряется к моему, более хрупкому. И полностью обездвиживает. Наверное, именно это приводит меня в столь неистовое волнение. Это и… его член между моих ягодиц. Я сильно смущаюсь. Не только внешняя оболочка вспыхивает жаром, внутри все загорается.

Если бы я находилась на приеме у психотерапевта, и тот велел описать себя одним словом, ответила бы, что в эту секунду я – костер. А Ярик – бушующее пламя. Гуляющее и очень опасное.

Он приподнимается. Просовывает между моих бедер колено и требовательно их раздвигает. Оглаживает ладонями плечи и спину, а я, не прекращая трястись, закусываю руку. Вцепляюсь зубами в районе запястья и инстинктивно замираю, когда его пальцы сминают и раздвигают ягодицы. А затем скользят вниз к промежности.

– Течешь, Маруся, – по голосу слышу, что усмехается.

Это немыслимым образом успокаивает. Я расслабляюсь. Но ненадолго. Ровно до того момента, как Ярик дергает мои бедра вверх.

– Обопрись на локти.

Таким образом я и оказываюсь перед ним на четвереньках. Обнаженная, сконфуженная и абсолютно беззащитная. Хорошо, что ничего не видно. Однако и это как-то мало спасает. Чувствую себя неловко, как ни пытаюсь абстрагироваться.

– Расслабься, Манюня… Все окей. Расслабься.

Но я не могу.

– Это… как-то странно.

Ярик приглушенно и вместе с тем напряженно смеется.

– Просто доверься мне, и тебе понравится.

Не переставая поглаживать меня между половыми губами, второй рукой надавливает на поясницу, вынуждая прогнуться. Трогает и трогает, извлекая из моего увлажненного лона те самые неприличные звуки, к которым я еще не совсем привыкла. А сейчас, в таком положении, они меня крайне сильно смущают.

– Расслабься, Маруся, – продолжает тихо уговаривать Яр. – Ты вся зажалась. Как я смогу в тебя сунуться? Перестань ты анализировать, девочка-гений. Наклони лицо вниз, попку кверху, и дыши глубже.

Эти слова напоминают то, что я почувствовала вначале нашей близости. Он ведь собирался получить от меня максимум. Так, как ему нравится, без возни и лишней осторожности. Похоже, я все испортила своей тряской и необоснованной стыдливостью.

– Ярик, ты животное, – все, что получается выдохнуть.

Но указания его исполняю. Когда кладу лицо на вжатые в ковер кисти, зад сам собой выпячивается. Градский довольно присвистывает, заставляя мое тело пылать еще большим смущением. В сто пятый раз радуюсь тому, что он меня не видит.

– Животное, – повторяю бессильно. – Ты животное, Ярослав…

– Да, – легко соглашается. – А ты – моя самочка.

– Фу…

– Попроси, чтобы я тебя трахнул.

– Не буду я так просить!

– Проси.

Собираюсь что-то возразить, но все слова застревают в горле, когда чувствую на ягодицах влажное и шероховатое прикосновение языка. Вдохнуть не успеваю, как это горячее воздействие переходит непосредственно на промежность. Ярик не впервые лижет меня там, и я точно знаю, что ему самому это нравится. Но опять-таки в этой позиции все ощущается гораздо острее. Стоит сознанию отойти от шока, вскрикиваю, и уже не могу перекрыть поток беспорядочных звуков. Не знаю даже, как их классифицировать. Кричу, попискиваю, хнычу, мычу, стону, охаю и как будто побулькиваю.

Я закипаю.

– Боже… Ярик …Это слишком… Слишком приятно… Отпусти…

– Не больно?

– Нет, нет… Продолжай… Ах, Боже… Ярик… Перестань… Да…

– Проси… Проси, чтобы трахнул.

Конечно же, сейчас я сделаю все, что он потребует.

– Трахни меня, Ярик… Трахни меня… – произношу эти грязные слова, сгорая от стыда и вместе с тем еще сильнее возбуждаясь от собственной пошлости.

Давление языка исчезает. По мокрой плоти проходится прохладный воздух. Успеваю вдохнуть и выдохнуть, прежде чем Яр прикасается членом. Водит толстой головкой верх и вниз между половыми губами.

Моя болтливая натура затыкается. Ничего сказать не могу. Только воздух ртом хватаю, пока Ярик, так же хрипло дыша, собирает членом влагу и вставляет кончик в скользкий вход.

Замирает.

И мы одновременно прекращаем дышать.

А потом с шумом возобновляем эти функции. Именно это служит некой командой. Градский загоняет член полностью в меня.

Снова кричу и с хрипом стону, содрогаясь каждой существующей в моем теле мышцей.

– Ярик, Ярик…

– Больно?

– Нет!

Хотя неприятные саднящие ощущения все еще возникают в момент, когда он входит, и сохраняются некоторое время, пока двигается, но это не та боль, которая способна меня остановить.

Он внутри меня.

Мой Ярик…

Горячий. Большой. Твердый.

Конечно же, никакая боль не перекроит всей той гаммы ощущений, которые я испытываю. Каждая нервная клетка, каждая молекула, каждый атом – все во мне клокочет. Эмоции бушующей бурей сворачивают изнутри. Я вновь дышать не могу. Подстраиваюсь под них – эмоционально, и под Яра – физически.

– Пожалуйста…

– Что?

– Трахай меня, Ярик…

Тихо взвизгиваю и скулю, когда он подается назад и, наконец, толкается.

– Еще… Еще, Яричек…

Чувствуя, что мое тело охотно и совершенно комфортно его принимает, расслабляюсь. Если это можно так назвать, учитывая все те безумные процессы, которые происходят в моем организме.

Ярик со мной. Во мне. Меня окутывает его запах. Я ощущаю его настолько близко, насколько это в принципе возможно. Он сжимает мои бедра ладонями, двигается во мне и хрипло стонет.

Ему хорошо… Ему хорошо…

И мне… Я на вершине блаженства…

Пытаясь продлить наслаждение, вновь напрягаю мышцы. И от этого еще сильнее дрожу.

– О, чёрт… Чёрт… Яричек… Яр-р-р…

Он двигается размашисто и мощно. И я буквально схожу с ума от каждого его толчка. Незаметно перемещаюсь, словно неосознанно ускользнуть пытаюсь. Скребу по жесткому ковру ногтями. Вгрызаюсь зубами в свои кисти. Кричать, говорить и стонать больше не могу. Перехожу на громкое и частое дыхание. Только так могу сохранять эту жизненно важную функцию. Только так…

От стыда ни черта не осталось. Я вся Ярика. В его власти.

Он по-животному меня трахает, а я прусь. Очуметь просто… Очуметь… Люди эту позицию называют очень неприлично, жутко вульгарно. Лучше быть животными.

Да, мы с моим Яриком дикие звери. Нам обоим это в кайф. Никаких границ нет. Мы просто… очень любим друг друга. Таких чувств среди людей не встретишь.

Улавливая зарождение долгожданной пульсации, инстинктивно двигаюсь ему навстречу. Толчки Яра становятся жестче, практически яростными. Хватка ладоней тоже усиливается, ощущается болезненной. Должного внимания я этому не уделяю – ни морально, ни физически. Уже кончаю. Сжимаюсь, содрогаюсь и оглушающе громко кричу.

Обычно он дает мне хоть пару секунд, чтобы пережить оргазм. Но в этот раз такой поблажки я не получаю. С финальным протяжным стоном, Ярик входит в меня настолько глубоко, что я болезненно напрягаюсь, пугаюсь и офигеваю одновременно. Рывок обратно, соответственно, быстрее, чем все предыдущие. Если бы не крепкие ладони, потеряла бы равновесие. Градский это, очевидно, понимает, как и я то, что это идет вразрез с его желаниями. Перехватывая мою талию рукой, он завершает акт, выплескивая свое удовольствие мне на ягодицы.

Глава 37

Ярослав

Кап, кап, кап, кап…

Делая очередную затяжку, машинально вслушиваюсь в тихое потрескивание сгорающего табака.

– Ты долго, Яр? – кричит Машка из коридора.

Добравшись до двери, сходу распахивает ее и проталкивается внутрь ванной.

Целенаправленно опускаю взгляд. Притормаживаю на содранных коленках своей святоши. Сегодня она не смогла надеть штаны. В мужских трусах, как в шортах, вышивает^[8]. Мне жаль, что так получилось. Просто не подумал о последствиях, когда трамбовал Марусю на жестком ковре на четвереньках. Мне правда жаль. И вместе с тем не могу не любоваться ею. Кроя серьезное и невинное личико, она так охренительно пóшло выглядит. Готов поклясться, что не видел ничего более сексуального, чем святошины содранные во время траха коленки.

Зажимая зубами сигарету, ухмыляюсь и вскидываю взгляд к ее глазам. Машка, конечно же, моментально посыл распознает. Краснеет и негодует, от этого только краше становится.

– Ты прекратишь?

– Что? – моя очередь клеить бесхитростную рожу.

– Смеяться надо мной.

– Я не смеюсь.

– Ты смотришь на меня, как…

– Как?

– Знаешь, как!

Затягиваюсь никотином и не спешу его выдыхать. Паузу выдерживаю, продолжая смотреть ей в глаза.

– Ты милая, пиздец, – используя доступные моим заурядным мозгам слова, собираю из них кривой комплимент. Голос после курева совсем сел, только выдал никотин, еще не продышался. Кроме всего, конечно же, не могу сдержаться, чтобы не добавить: – И пошлая.

– Я не пошлая, – бурно протестует Маруся. – Это некрасиво. Некрасиво так говорить!

– Красиво. Охуеть, как красиво, – упорствую, машинально меняя настрой. Взглядом и голосом давление оказываю. – Я, между прочим, тебе тут почти стихи слагаю, девочка-бензопила. Но, увы, бля… Как грится, обидеть поэта может каждый… – Довольствуясь тем, что она растерялась, в режим атаки перехожу: – Хочу тебя раздеть. Сейчас.

– Ярик, свет, – напоминает самым суровым мамским тоном.

Для наглядности еще и пальцем в лампочку тычет.

– Неученье.

– Что?

– Ученье – свет, неученье – тьма. Играем?

– Нет, – указательный палец заменяет средний. Это уже точно мне. Не лампочке. – Ты меня обидел.

– Пиздец, какие мы нежные. Избалованные, млять.

– Придержи свое мнение… – Закончить ей не даю. Поймав запястье, притягиваю вниз, пока на колени мне не приземляется. – Козел… Я ударилась.

– Тихо посиди, – свободной рукой сигарету выбрасываю и, скашивая губы, выдыхаю последнюю порцию никотина. – Сейчас тебе кое-что расскажу.

– Что, блин?

– Басню Крылова!

Кумарит, когда она как ёрш.

– Ты ни одной не знаешь!

– Проверим? – ехидно усмехаюсь только потому, что она делает то же.

– Ну-ну. Угу.

– А поконкретнее?

– Мм-м?

– У тебя язык от вранья распух?

– Мой язык… – начинает святоша интригующим тоном.

– Твой язык?

– В нормальном состоянии. И я никогда не вру.

– Только это и делаешь!

– Ах ты… – не отыскав достаточное количество веских слов, скорчив вредную мордаху, вываливает язык, как аргумент.

Бросаюсь вперед и прихватываю его губами. Контакт между нами длится жалкие секунды, однако этого хватает, чтобы произошел обмен жидкостями. А дальше реакции несутся, как колесо с горы. Все врожденные и приобретенные рефлексы запускаются и шандарахают по самообладанию.

– Меня нельзя целовать, – шепчет медленно Маруся и облизывается.

Я ее вкус тоже ощущаю.

Мне голодно. Так дико голодно, что я не могу держаться. Как зверь, лизнувший кусок свежайшего мяса. Ты ему сто раз скажи «нельзя»… Он убитым рискует быть, но сорвется. Я так же.

Святоша же… Смотрим друг другу в глаза и практически одновременно навстречу устремляемся. Срать на свет даже ей. А уж мне… Сталкиваемся и сразу же жадно сосаться принимаемся. Со слюнями, неосторожными укусами и прочими вытекающими.

Руками ее не трогаю, опасаясь, что именно это отрезвит и врубит внутри Маруси пресловутую красную лампочку. Лишь запястья держу, пока сама дергаться не начинает, порываясь и так и сяк забросить руки мне за шею. Помогаю, не отпуская. Перекидываю и уже там, прислушиваясь к движениям святоши, освобождаю.

И, мать вашу, ошибаюсь.

Все ее действия вмиг замедляются. Не жду, когда отстранится. Первым ее отталкиваю. Не потому, что обидеть хочу. Чтобы не успела убежать.

Отодвигаю ее и тотчас фиксирую рукой затылок. Физически отвернуться не сможет. Вынуждена смотреть мне в лицо.

– Я тебя трахал. Слышишь, Маруся? Смотри в глаза, – выдаю на эмоциях жестко и громко. – Смотри и слушай. Я. Тебя. Трахал. И еще буду. Я тебя…

Останавливает меня хлесткая пощечина. Прилетает так резко, никак среагировать не успеваю.

Сказать, что не ожидал от святоши – ни хрена не сказать. Думаю, она и сама от себя не ожидала. Смотрит после перепуганно. Расширенные глазища стремительно заливает слезами.

Боль со звоном расходится. С каждой убегающей секундой жжет кожу все острее и ярче. Огнем пылает. Не унять.

Но хуже ощущения, что в груди разворачиваются. К горлу все подступает, громоздится и рассыпается, словно карточный домик.

– Мы так не договаривались, – дрожит Машка на выдохе. – Ярик… – касаясь моей щеки кончиками пальцев, с сожалением качает головой. – Прости, – выговаривает, будто по буквам. С трудом и очень тихо. – Я не хотела. Честно.

Может, я и заслужил… Да наверняка заслужил. Дело не в том, что обидно и больно. Все это чухня, не достойная мыслительной переработки.

Дело в том, что отрезвляет забористо. Со вчерашнего дня я в священном передозе от Маруси ходил, а тут махом рубануло. Что имеем на выходе? Меня ломает. Скручивает и колошматит изнутри.

Не отдаю отчета своим действиям, когда совершаю рывок и опрокидываю святошу прямо на плитку. В последний момент ладонь под голову ей подставляю и сам от своей агрессии охреневаю.

У Машки слезы просыхают. Смотрит с диким ужасом. Уверен, что у меня в глазах почти то же самое, хоть и злоба еще не стихает.

– Уходи, – выталкиваю, но отпустить ее не могу.

– Нет, – выговаривает без промедления. – Нет, я не уйду! Буду с тобой!

– Нет, не будешь!

– Буду!

Орем друг другу в лица.

– Я сказал, уноси ноги, Маруся!

– Нет!

Я не совершаю ни единой гребаной попытки ее отпустить, но она зачем-то вцепляется в меня руками и ногами. Такую силу вырабатывает, что я теряю равновесие, утыкаясь лицом ей в шею.

– Ярик, Ярик… Вместе. Вместе. Вместе, – повторяет, как заведенная.

Давление внутри меня разительно падает. Крышу больше не срывает. И все же сам себе не доверяю. В Чернобыле тоже был момент спада, а потом как рвануло – пол Европы накрыло.

Я ведь тоже атомный.

Но и Титова…

– Что хочешь, делай, Ярик. Все выдержу, – шепчет прямо в ухо мне. – Я тебя выдержу.

– Не. Провоцируй. Меня, – выцеживаю через силу.

– Буду, знаешь же… Всегда буду.

Твою мать, бл*дь…

– Знаю, знаю…

Так мы и застываем на холодном полу ванной. Лежим неподвижно в тесных, буквально удушающих объятиях, пока не выравнивается сердцебиение.

А происходит это очень нескоро.

Марусю начинает потряхивать от холода. Меня же подобным образом нервный отходняк ловит. Хотя, может, и ее тоже попускает. Чувствую под ладонями крупные мурахи и предполагаю, что замерзла. Только тогда отмираю и принимаюсь курсировать по ее телу руками. Глажу осторожно, в попытках согреть.

– Зад-дубела… – подтверждает и одновременно одобряет мои действия святоша. Трудно предположить, сколько времени так пролежали, но учитывая, как охрип ее голос и затекли мои мышцы, долго. – Ты тоже?

– Да, – лгу я.

Выключается свет, и мы куда-то летим. В прямом и переносном смысле. Пол как будто проваливается. Голова кругом заворачивает.

– Согрей, Ярик… – не просит, практически умоляет.

Согреваю, конечно. В этот раз я ее – нежно и медленно. На полной скорости сердца. Но со всеми страховками.

Раскачиваю. Баюкаю. Люблю.

Глава 38

Мария

Всё нормально.

Я думаю, что всё нормально… Нет, я убеждена! Неважно, где мы находимся. Нельзя вот так… Был человек, и нет его. Нельзя! Мы есть. Слышите?

Мы есть. Нас не стереть.

Закусывая губы, стараюсь сдержать рвущиеся из горла всхлипывания. Упрямо смахиваю слезы, в остальном сохраняя неподвижность. Кровать и без того каким-то волшебным образом бесконечно под нами поскрипывает.

– Ты плачешь? – голос Ярика звучит тише, чем обычно.

Помимо ровно стучащего сердца под моей щекой, улавливается слабый гул, формирующийся на выдохе этого короткого вопроса. Люблю лежать на его груди и слушать, когда он говорит. Словно изнутри чувствовать.

– Почти… нет.

– Это… потому что я обидел тебя?

– Нет, я не обижена, Ярик. Просто накатило. Это всё… – всхлип все же вырывается. – Чертов бункер… Слишком много эмоций.

– Не слушай их. Слушай меня, Маруся.

– Я слушаю, Яричек, – крепче обнимаю его. – Слушаю, – не вру ведь, но едва выговорив это, срываюсь на плач. – Я так хочу домой… – все, что скопилось, прорывается. Рыдаю, как маленькая. Хватаюсь за него, забывая адекватно распределять силы. Больше царапаю, конечно, своими суматошными движениями. – Когда, Ярик? Когда уже?

Мне так нужны ответы… Мне необходима надежда.

– Не знаю, маленькая, – выговаривает как будто с трудом. И сердце его стучать тяжело начинает. Как мое… Толкается, подрывая литую целостность мышц. – Но скоро, – знаю, что обманывает. Знаю… И верю.

– Скоро, – цепляюсь за это слово. – Скоро… Знаешь, – резко сажусь. Утирая слезы, нервно смеюсь. – Знаешь, что самое странное?

– Что?

Градский тоже садится. Оттесняя меня к стене, закидывает мои ноги себе на бедра. Охотно обвиваю. Часто дышим друг другу в губы.

– Самое странное то, что… Когда свет горит, я хочу его погасить. А когда его нет, хочу, чтобы включился. Это нормально вообще?

Нет, не нормально.

– Нормально. У меня так же.

– Правда?

– Правда. Так происходит потому, что мы стремимся к элементарному контролю ситуации.

– Да… До бункера не поверила бы, не поняла… Это место отобрало у нас свободу, а свет – он будто окончательно воли лишает.

– Дыши, Маруся. Глубже дыши, – и сам воздух мне между губ выдыхает. Слабо касается, просто находится очень близко. – Нас не сломать, м-мм, святоша?

– Не сломать, – соглашаюсь.

И, наконец, полной грудью вздыхаю.

– Поговорим?

– Угу, – машинально задираю подбородок, когда Ярик принимается мягко целовать мне шею. – Можно я… Я спрошу?

– Валяй.

– А в Израиле… Тогда, помнишь… Как получилось… Хм… – не знаю, как правильно сформулировать.

– Помню.

На несколько секунд теряюсь. Глядя в темноту, заторможенно моргаю.

– Хм… Ты ничего не говорил… И я… Я подумала, что ты был слишком пьян, чтобы запомнить.

– Помнил. Помню.

Огибая густые кустарники, останавливаюсь и нервно оглядываюсь. На территории отеля хорошее наружное освящение. Но случаются и слепые зоны, как раз в одной из таких я и нахожусь.

Вскрикнуть не успеваю, как меня хватают сзади и уволакивают вглубь зеленых растений. Впрочем, пугаюсь я лишь от неожиданности. Потом осознаю, что это Ярик, и расслабляюсь. Безвольно позволяю усадить себя задницей на землю. Хотя о чем это я? Выбора у меня нет. Он не спрашивает. Садимся за кустами, будто прячемся.

– Ты нормальный? – на эмоциях сиплю едва слышно.

– Зачем шла за мной?

– Чтобы ты, придурок, никуда не встрял без меня.

– Без тебя? А с тобой можно?

Пытаюсь разглядеть выражение его лица и не могу. Только по голосу слышу, что зол и насмехается.

– Ты пьяный…

– Я не пьяный. А даже если и так, ты мне мама, что ли?

Короткий писк моего мобильного, ярко освещая укромный уголок, оповещает о новом входящем сообщении. Игнорирую его, потому что во все глаза на Яра смотрю. А он на меня. Отчего-то слишком сильно волноваться начинаю. Все внутри скручивает и агрессивно щекочет. Не могу понять: приятно это, неприятно или просто, как я привыкла классифицировать большую часть того, что случается со мной при Ярике, странно?

Подсветка тухнет. Только тогда и говорить продолжаем.

– Давай вернемся в домик.

– Возвращайся. Вперед.

– Ярик… – подбираю слова, попутно восстанавливая сбившееся дыхание. – Я без тебя не пойду. Боюсь.

– Боишься? – ржет, но веселья в этом мало. – А сюда шла, не боялась?

Вновь «входящее» озаряет нас затяжной вспышкой освещения. И снова молчим, бесперебойно глядя друг другу в глаза. Кажется, даже не моргаем. У меня начинают дрожать руки. Кончики пальцев становятся влажными и холодными. Кроме этого, в них возникает покалывание.

– Знаешь же, что я за тобой шла, – шепчу, как только возобновляется темнота.

– Позвоню папе Титу, чтобы встретил тебя.

– Нет! Я не согласна, – вроде как не повышаю голос, но как будто кричу. – Назло пойду в другую сторону!

– Чё ты бесишь меня, а?

– Потому что ты не слышишь! Слушаешь, но не слышишь!

– Не ори!

– Я не ору!

– Орешь!

Третье «входящее» отчего-то пугает меня. Вздрагиваю, встречаясь с Яром глазами.

– Кто тебе пишет столько?

Резко поднимает лежащий на траве мобильник, с явным намерением самостоятельно проверить мою почту.

– Не смей читать мои сообщения! Сейчас же отдай!

Бросаюсь на него, в тщетных попытках выхватить телефон.

– Славик? Чё за хрен с горы?

– Не твое дело!

– Мое! Еще как мое, бл*дь, – злится Градский. – «Чем занимаешься, зайка?» Чё за на х*й «зайка»?

– Отдай немедленно! Ты не имеешь права!

– Отдам, – заверяет. – Пробью локализацию и отдам, – холодная решительность тревожит до чертиков. Что удумал? – Даже в номер тебя провожу, зайка.

– Я сказала, отдай…

Хочу повалить его на землю, вместо этого каким-то образом сама оказываюсь на спине под Яриком. Телефон отлетает куда-то в кусты, но еще светит какое-то время.

– Хочу твой рот, святоша!

Он постоянно говорит какие-то непристойности. Только сейчас… Проблема в том, как именно он произносит эту фразу. И как смотрит. Буром на меня прет. Прижимается лицом к моему лицу.

– Совсем уже… – закончить не могу.

Слов и дыхания не хватает. Не понимаю, что происходит. Почему так сильно колотится сердце? Что-то изменилось?

Подсветка тухнет, но темнота больше не спасает. Усиливает волнение. Собираю все внутренние ресурсы только для того, чтобы дыхание оставалось более-менее нормальным.

– Отпусти. Ты испачкаешь меня, – в заметавшейся буре мыслей лишь это могу собрать в разумное предложение. – Платье светлое…

– Конечно, испачкаю, – приглушенно выдыхает Ярик. – Сто пудов, испачкаю.

Становится все труднее дышать. Не уверена, что виной тому вес Града. Он тяжелый, но… Я как будто вторично это рассматриваю. Слишком много процессов происходит внутри меня. Обозначить никак не получается. Полнейший хаос.

– Ярик, ты что… – голос запыханно звучит, но больше все же испуганно. – Пожалуйста, пойдем в номер.

– Будешь со мной спать, пойду.

– В одной кровати?

– Да.

– Ни за что!

Паузу, которая возникает между нами после этого, иначе как звенящей тишиной не охарактеризуешь. Еще одно странное светопреставление^[9].

– Окей.

И вдруг касается пальцами моих губ. Зачем? Сминает, медленно двигая ими из стороны в сторону. Мое сердце в горло толкается. В голову приходит нелепейшая мысль: захлопнуть рот, чтобы не выпрыгнуло наружу. Только пошевелиться я в любом случае не могу. А когда Ярик своими губами касается моего подбородка, и вовсе дышать перестаю.

Кусает.

Хорошо, что кусает.

Боль отрезвляет, хоть и не умаляет волнение полностью. Злюсь, боюсь и… еще что-то – одновременно.

– Подъем, – оповещает Град. Поднимается сам и меня дергает за плечи. – Пошли.

– Куда? – пищу, когда на освещенной аллее оказываемся.

– Провожу тебя, ты же хотела.

Слишком спокойный.

– А ты? – едва поспеваю шагать.

– Телефон утром верну, ок?

– Что? Нет, конечно… Ярик… Ярик, что ты собираешься делать?

– То, что надо.

– Ну, ты совсем, что ли? – борюсь с желанием расплакаться. – Ты пьян. Мы в чужой стране… Пожалуйста, не ходи никуда. Пожалуйста!

– Не пойду.

– Я только с тобой…

– Что? – тормознув, впивается взглядом в мое лицо.

Качаемся, потому что Яр твердо на ногах не стоит. Ведет его, настолько пьян.

– Все.

Не знаю, как еще объяснить. Не знаю…

– Ну, да, – смеется с каким-то разочарованием. – Давай, зайка, койка остывает. Вприпрыжку. Времени нет.

– Ярик…

– Через пару часов встретимся.

Открывая дверь, заталкивает меня в дом.

– Я закричу. Всех подниму, – шиплю, отчаянно хватаясь за его руку. – На весь комплекс заору.

– Заорешь, поцелую!

Замолкаю. Нет, резко захлопываю рот. Яр лишь вскидывает подбородок, поджимает губы и качает головой. Резко разворачивается, а я, заторможенно разбиваясь в безумной гамме странных эмоций, гляжу, как он уходит в темноту.

Спала плохо. Просто ужасно. Больше ворочалась. Прислушивалась к каждому шороху и на часы поглядывала. Измаявшись, даже в комнату Ярика пробралась. Надеялась, что пропустила, как он вернулся. Но Града там не было. Забравшись в его постель, ждала до рассвета.

Напрасно.

Утром нам сообщили, что Яр арестован, а Славику, парню, с которым я познакомилась на территории отеля, наложили шину на челюсти и девять швов на рассеченную бровь. В шоке были все: родители Ярика, мои мама с папой. Все, кроме меня. Я злилась. Это яростное негодование стерло что-то новое и хорошее между нами.

На первых порах даже злорадствовала, что Градскому грозит пятилетняя депортация.

– Как так можно? А если бы ты его убил?

– Не твои проблемы.

– Не мои? Ну и катись ты… Достал!

Очень долго Израиль для меня ассоциировался с весьма неприятными эмоциями. Старалась не вспоминать. С Яриком, конечно, помирились, но никогда не обсуждали произошедшее. Сейчас же, в бункере, печальный исход канул в небытие. Провалился в памяти. Наружу поперли другие ощущения. Именно тот момент, когда мы лежали с Градским в кустах. Все-все, что я тогда почувствовала: физически и эмоционально.

– Я думала, ты не помнишь, – повторяю, касаясь губами его подбородка, как он тогда моего.

Кусаю.

– Помню, – в тон мне повторяет.

– Поцелуй меня так, как хотел тогда, – шумно дыша, прошу я.

Яр издает какой-то звук: то ли хмыкает, то ли горло прочищает. И заваливает меня на спину, подобным образом нависая сверху.

– Хочу твой рот, святоша.

Накрывает. Запечатывает. Самозабвенно целует. Я не сразу и отвечать решаюсь. Позволяю ему реализовать давнее желание, попутно восполняя собственные неосознанные фантазии. Я бы испугалась тогда и замерла бы точно так же. Впустила бы его, пребывая в растерянности и будоражащей топи волнения. Впустила бы… Все позволила. Не оттолкнула. Затрепетала бы всем телом. Обняла дрожащими руками. Прижала бы крепко-крепко. Не отпустила бы. Не отпустила бы… Трогая кожу и волосы на затылке, вдыхала бы его запах. И пробовала бы его вкус. Пробовала бы… Медленно, осторожно и нежно. Вбирая в себя все, что можно. Все, что даст.

Я бы его не оттолкнула.

Нет.

Я бы его не отпустила.

Глава 39

Ярослав

Весь наш мир – этот бункер.

Надолго ли… Уверен, что не навсегда. Относительно освобождения есть множественная вариация развития.

Авиарежим.

Летаем, используя резервные запасы топлива. Друг друга поджигаем. Падать нельзя. Если промазать в один процент, риск разбиться – девяносто девять.

– Сегодня хороший день, правда? – звонким голоском разрывает тишину Маруся. Приподнимая голову, упирается подбородком мне в грудь. Напрямую в глаза смотрит. – Солнечный. Погожий.

– Хм, – хмыкаю и необоснованно улыбаюсь той иллюзии, которую она рисует.

– Я чувствую. Почти вижу. Листья пожелтели, солнечные лучи проходят сквозь них и зелено-оранжевым теплом рассеиваются в воздухе. Оттенок такой… Помнишь, у меня шапка была?

– Помню.

Уродский котелок. Но святошу не портил. Забавная она в нем была. Миленькая, зараза.

– Такой!

– Красиво.

– Да, – сверкает улыбочкой.

Я навстречу с той же эмоцией выхожу. Чуть кривоватая, хамоватая, но вполне искренняя ухмылка. От самого сердца для моей принцесски. Прусь я от нее, как ни стараюсь держать себя в руках. Подмигиваю, получая нереальное удовольствие от того, как ее охватывает смущение. Щеки розовеют, и взгляд меняется, но улыбка не сходит с личика.

– Покурим? – заманиваю в ванную.

Там можно вырубить свет.

Ух… Стремительный выброс адреналина в кровь.

Штормит, бля.

– Ты курил недавно. Хватит. Слишком много дымишь, – говорит святоша, натягивая свой лучший «костюмчик».

Директор церковно-приходской в действии, вашу мать.

– Бесишь, малыха, – информирую крайне спокойно.

– Я, между прочим, о тебе забочусь. О твоем здоровье!

– Стоит ли?

– Ярик…

– Маруся, – отбиваю невозмутимо.

– Расскажи что-нибудь, – легко переключается и мне карты путает. – Нечто такое, чтобы душу развернуло, – вздыхает томно, мечтательно закатывая глаза. Я смеюсь, не собираясь игнорировать, как угарно все это в совокупности выглядит. А Машка «откатывает» глаза и сурово цокает языком. – Давай, – требует, меняя тон. – Только в хорошем смысле.

– Это уже как получится.

– Яр!

– Стой. Не вопи. Замри. Глубоко вдохни. Смотри.

Все мои указания поэтапно и достаточно быстро выполняет.

– Смотрю-у-у, – тянет святоша, расширяя на эмоциях глаза. – Мм-м?

– В уши лить – не мое, – приглушенно и так же растянуто заявляю я. – По-другому могу раскатать.

– Уф, – выдыхает Маруся. – Ярик, ты как всегда! Об одном все…

– Я об одном? – вздергиваю брови. Когда упирается ладонями мне в грудь, не позволяю подняться. – Откуда знаешь, что я хотел сделать? Может, это ты не о том подумала.

Лицо святоши становится пунцовым, и я, конечно же, довольно ухмыляюсь.

– Пусти.

– Только если не станешь трусливо убегать, – бессовестно иду на провокацию.

С Машкой все свои действия отныне считаю оправданными.

– Пфф, естественно, не стану!

– Умница.

Разжимая пальцы, наблюдаю за тем, как она с самым недовольным видом укладывается обратно рядом. Только голову и конечности больше на меня не закидывает. К стеночке двигается, насколько возможно дальше. Надулась вся, хоть и пытается не подавать виду.

Поворачиваюсь на бок и, приподнявшись, подпираю башку ладонью. Смотрю на нее, пока не отвечает тем же. Все еще раздосадованная, решительно прокручивается и замирает на моем лице сверхобиженным взглядом.

– Чему ты ухмыляешься?

– Нельзя? – смеюсь над этим детским выпадом. – На тебя смотреть нравится. Очень, – последнее слово совсем хриплым голосом выдаю.

Маруся прикрывает глаза и медленно переводит дыхание.

– Ярик…

– Что?

Вновь протяжный и шумный вздох с ее стороны.

– Ничего, – весь ответ.

В глаза смотрит и учащенно моргает.

– «Ярик, ничего»?

– Прекрати насмехаться!

– Прекращаю. Расслабься.

– У меня… почему-то не получается…

– Я помогу?

– Что? Как?

– Обещай доверять мне и не сопротивляться.

– Я не… Что ты хочешь сделать? – ее голос становится высоким и звонким.

Знает она, что я буду делать. Вижу, что все понимает.

Пора двигаться дальше. Через растяжку. В самую опасную зону.

Пора.

– Пообещай, святоша, – стараюсь не окрашивать голос слишком сильными эмоциями.

Не умоляю и не требую. Ровным тоном выдвигаю условия.

Машка долго не может решиться. Этому даже не удивляюсь. Только взглядом напираю, выбивая из нее остатки страха и сомнения.

Решайся, Маруся.

Давай.

В третий раз крайне взбудораженно вздыхает.

– Обещаю.

Я следом с шумом выдыхаю и уверенно кладу ей между ног ладонь. Дергается святоша, словно в первый раз.

– Ярик…

– Хочу тебя.

– Свет?

Впервые не требует его погасить. Выказывает поступательную неуверенность. Вцепляется пальцами в мое запястье, но попыток оттянуть от себя не предпринимает.

– Хочу тебя видеть.

Бесконечно долго друг другу в глаза смотрим.

Не оттолкнет, пообещала. Нужно лишь время, чтобы накопить смелость идти дальше.

Пойдем.

Чувствую, что сегодня не завернем обратно.

До конца.

Грудь изнутри разбивает эмоциями, будто решето. Знаю, что если подобрать нужные слова, процесс быстрее пойдет. Неймется мне, но, сука, хоть убей, ничего не придумывается. Я и так-то не Шекспир, бл*дь, а тут еще эта нетерплячка расшатывает.

Маруся продолжает молчать. Только… испускает четвертый отличительный вздох, и я ломлюсь на него как на сигнал. Напирая, перекатываю ее на спину и сам сверху нависаю. Пока не опускаюсь, держу вес на вытянутой руке. Второй, непрерывно глядя святоше в глаза, медленно поднимаю вверх ее футболку. Она не сопротивляется, как и обещала. Лишь дышать тяжелее начинает.

Скашиваю взгляд вниз и тяну ткань, пока не являю своему жадному взору Машкины идеальные сиськи. Замирая, рассматриваю будто впервые. Словно маньяк, слежу за тем, как высоко и часто вздымается налитая плоть. Осторожно, почти невесомо, касаюсь торчащих сосков, вызывая на гладкой коже множественную россыпь мурашек. Они повсюду.

Сейчас мне не нужно говорить Титовой, что она очень красивая. Уверен, по моему поплывшему виду понятно, что я, бл*дь, сражен наповал.

– Приподнимись, – прошу охрипшим голосом.

Когда она повинуется, тяну футболку ей за голову и помогаю снять. Оставшись без верха, святоша как будто цепенеет и снова покрывается мурахами. Эта дрожь стягивает все обозримые участки ее тела: шею, плечи, грудь, живот и руки.

Просовываю пальцы под резинку Машкиных штанов, но прежде чем дернуть вниз, даю себе несколько секунд, чтобы собраться.

Нет, не помогает.

Ничего не помогает.

Мы оба часто и громко дышим. Даже не пытаемся контролировать этот процесс, знаем, что в данный момент это нереально.

Хрипло выдыхаю, скатываю ткань вниз и осознаю, что Маруся без трусов.

Черт…

Сходу ощущаю дичайшее кислородное голодание. Да все сбоит! Я обескровлен. Обескуражен. Сам себе не принадлежу.

Смотрю на светлый пушистый холмик и сглатываю, сглатываю… Должен признать, моя кровь не просто кипит. Она будто взрывается, распирая и разрывая мне вены. Дурею. Пьянею. Причем сразу и сильно.

Пребывая в каком-то коматозе, стягиваю штаны до ступней и полностью освобождаю святошу от одежды.

– Раздвинь ноги.

– Ярик…

Хватает одного смазанного взгляда к ее лицу, чтобы оценить, насколько она смущена. Борется с собой, но в глазах ее встречаю тот же эмоциональный хмель.

Мой член тяжелый и ноющий от похоти, хотя мы еще толком не контактировали. Без прелюдии высший градус. Готов спорить, что и у Маруси так же.

Рвано вздыхает и раскрывает бедра, а я, сука, шумно вдыхаю и замираю, в полной неподвижности глядя на демонстрируемую мне влажную розовую плоть. Вероятно, мог бы делать это часами, если бы не мечтал немедленно в нее погрузиться.

Потом.

Буду рассматривать, когда кончу на ее гладкую нежную кожу.

Наклоняясь, чтобы поцеловать, на ходу оттягиваю резинку штанов и освобождаю член. Хочу им незамедлительно к Марусе прикоснуться, но она вдруг выставляет ладони и давит ими мне в грудь.

– Что не так?

– Ярик, разденься тоже…

На автомате выпрямляюсь обратно, и она тут же направляет взгляд к моему члену. Глаза заметно расширяются. Это не изумление, нет. Бл*дь, она возбуждается. Зрачки на максимум расходятся.

От этого зрелища я сам буквально сходу зверею.

Не осознаю ни хрена, пока от одежды избавляюсь. Рухнув обратно, снова пытаюсь ее поцеловать. Но, по правде, получается хреново. Мы и на пару секунд не можем закрыть глаза. Только сольемся ртами, прикроем и тут же трясем друг друга, чтобы отстраниться и возобновить визуальный контакт.

– Ярик…

– Сейчас, – понимаю, чего хочет. К чему подталкивает моя святоша, теряя терпение. – Подтяни ноги повыше, – она сгибает их в коленях и, бурно краснея, фиксирует по бокам на уровне груди ладонями.

Охренеть, что за вид… Влажная, нежная, пошлая.

Не знаю, как в принципе не теряю способность координации. С дрожью перевожу дыхание и хватаю в руку член. Несколько раз проведя по всей длине, закатываю на распухшей до боли головке кожу.

Маруся неотрывно за мной наблюдает, а я за ней.

– Он сейчас такой большой… – шепчет с трепетом.

Я польщен, конечно. Но ответ придумать сложно. Если только не придурковатое:

– Не бойся, поместится.

Приставив член, раздвигаю мокрые складки и неторопливо погружаюсь внутрь ее тела. Машинально ловлю Машкины громкие охи и поглощаю этот момент визуально. Записываю и сохраняю. Дойдя до упора, медленно скольжу взглядом по дрожащему телу, пока снова не встречаемся глазами.

Начинаю двигаться, понимая, что ничего лучше с нами еще не происходило. Не разговариваем, никакие слова больше не нужны. Разговоры между нами уже были. И еще будут позже. Но сейчас мы концентрируемся на зрительном восприятии, которое, как ни крути, по силе эмоций поражает нас обоих, словно молния. Раз за разом. Снова и снова. Бесперебойно, вашу мать.

Плоть в плоти. Глаза в глаза.

Именно так происходит полный контакт, теперь мы знаем.

Глава 40

Отто Ридер

Горсть таблеток. Вода. Нехитрые манипуляции. Неторопливые глотки.

Сглатываю несколько раз кряду, чтобы убедиться, что весь «цветущий» терапевтический комплекс благополучно провалился в пустой желудок. Аппетита которые сутки нет.

Стакан, играя остатками жидкости, с гулким стуком возвращается на столешницу.

Глубокий вдох. Протяжный выдох.

После недолгих колебаний, выхожу из кухни и решительно иду по узкому коридору в конец дома. Еще на мгновение притормаживаю у нужной двери и, наконец, вхожу в комнату видеонаблюдения, где вот уже неделю непрерывно ведется запись из всех помещений бункера. Неделю? Если начистоту, я сбился со счета, какой сегодня день.

Черно-белые кадры сливаются в застывшее монохромное изображение. Лишь на одном из экранов картинка колеблется и меняется. Машинально опускаюсь в кресло и впиваюсь в него взглядом.

Сплетение обнаженных тел не вызывают во мне никаких эмоций, кроме глухой злости. Не утихает она. Возможно, потому что я не пытаюсь ее подавить.

Парень и девушка двигаются, словно слаженный механизм, в одном и том же темпе, практически не перемещаясь по кровати. Ничего вокруг не видят. Непрерывно пялятся друг на друга.

И хорошо. Не люблю видеть их глаза, когда смотрят, сами того не подозревая, непосредственно в камеру.

До этого я слышал только возню, характерный для секса набор звуков и раздражающую болтовню. Предавались своим грязным играм все чаще, вырубая свет, когда им только вздумается. В один определенный момент это настолько взбесило, что я отключил аудиотрансляцию и продолжал наблюдать за ними, лишь когда шла картинка.

Вот только один момент до сих пор из головы не вытравился.

– Ридер такая сволочь…

– Лучше ему сдохнуть. Это, на хрен, единственное оправдание, которое я приму.

После смысловой переоценки осело в груди. Проросло в мышцы крупными шипами-крючками. Не вырвать теперь. Только вместе со всей нутрянкой. Только так…

Леону пять месяцев назад исполнилось восемнадцать. Он был таким молодым, жизнерадостным, активным… Как это произошло? Поверить не могу, что он принимал эту дрянь добровольно. Быть такого не может! Очевидно, что кто-то его на это подбил. Леон легко подпадал под влияние других людей.

Очевидно, что виновен Он.

Этот наглый и самоуверенный тип Градский никогда мне не нравился. Если бы имел возможность находиться чаще в городе, если бы знал, что так все закончится, запретил бы Леону с ним контактировать.

Так сколько же я на самом деле тут нахожусь? Сколько времени прошло?

Смотрю на цифры внизу экрана, а посчитать не могу.

Сколько я тут сижу? Сколько?

Еще не оправившись от смерти сына, приехал в загородный дом с определенной целью – спуститься в бункер. Впервые меня заботила не проверка запасов. Нет. Пребывая в какой-то лихорадочной агонии, хотел избавиться от тех вещей, которые никогда больше не понадобятся.

Запустил генератор. Автоматически включились камеры.

Покинуть комнату так и не смог. Застыл, будто враз окаменел. Из внешних органов только глаза сохраняли активность.

Видел, как полуголые целующиеся оторвались друг от друга и с криками двинулись к выходу из бункера. Видел и не мог оправиться от шока.

Что они там делают?

Парня узнал. Но это, естественно, лишь добавило отрицательных эмоций. Как я его в тот момент ненавидел! Люто, отчаянно и как-то болезненно.

Кто впустил?

Почему?

Почему он?

Не желая слушать вопли о помощи, остановил генератор и стал ломать голову, как поступить дальше. С оглушающей ясностью осознал, что отпускать не хочу.

Почему?

Почему сейчас?

Почему они живи, когда мой сын мертв?

Наблюдал и наблюдал за ними. Вскоре это превратилось в мою основную работу. Какое-то странное, несколько тошнотворное, но оголтело-приятное облегчение наступало, когда слышал по новостям, что их ищут.

Градский Ярослав Сергеевич.

18 лет.

Особые приметы: рост – 188 см, крепкого мускулистого телосложения, волосы темные, глаза карие.

Последний раз видели 24 сентября. Был одет в белую рубашку и черные брюки.

Титова Мария Адамовна.

18 лет.

Особые приметы: рост – 168 см, худощавого телосложения, волосы светлые, глаза карие.

Последний раз видели 24 сентября. Была одета в блестящее серебристое платье.

Видел встревоженные лица родителей, слушал их обращения и испытывал жутчайшее и опустошающее ликование. Остановиться не мог.

Я не один.

Пусть и им…

Пусть они там сдохнут…

Машину этого недомерка Града нашли неподалеку. Полиция, а потом и отцы, район шерстили. Вышли на живущего через пару домов мужика. Там целый притон накрыли, но сдавать его властям никто не спешил. Всем плевать.

Тогда как мой сын от этой дряни погиб!

Они просто ищут своих детей, не замечая ничего, кроме собственного горя.

Ничего!

Дергая миксер звука вверх, сосредотачиваю воспаленный взгляд на изображении. Греховное совокупление достигает ожидаемого финала. Возятся после по кровати, бесстыдно разглядывая оскверненные тела.

– Ты снова испачкал меня. Я вся липкая. Ты на моей коже… – прерывистый и удушающе-восторженный вздох девчонки.

– Да, святоша, я на твоей коже, – жадно мнет ее грудь подонок. – Ты такая красивая. Не могу насмотреться.

– Ярик, Ярик… Испачкай меня еще…

Слишком они счастливые. Пришло время создать им по-настоящему невыносимые условия.

Игры закончены. Приготовьтесь сдохнуть.

Глава 41

Мария

Правил больше нет.

Остаток того дня и весь следующий мы с Яриком проводим в постели. Если и поднимаемся, чтобы поесть или принять душ, словно приклеенные, практически не разрываем физического контакта. Ходим по бункеру полуголые, безостановочно изучаем тела друг друга и страстно целуемся. Когда трогаешь и видишь, как именно это происходит, ощущения совсем другие. Гораздо ярче и острее.

– Я нарисую тебе… – задумчиво проговариваю, пристраивая подбородок на живот Яра и постукивая кончиком маркера по воспаленным и от этого чуть болезненным губам. – Придумала!

– Вперед!

– Не спросишь, что именно? Не боишься?

– Не боюсь!

Его, как всегда, возмущает это слово, а я смеюсь.

– Итак… – опускаю стержень маркера на гладкую загорелую кожу рельефного и твердого пресса, ближе к правому боку. – Не смотри! Ты меня сбиваешь.

– Окей, Манюня, – вздыхает Ярик. Откидываясь на подушку, прикрывает глаза тыльной стороной предплечья. – Твори.

Я лежу между его ног и чувствую, что он действительно полностью расслаблен. Только там… Ну, у Ярика постоянно эрекция, сколько бы мы ни занимались сексом. Не всегда в полную силу. Но весьма ощутимо. Наверное, это то самое состояние, которому парни с сальными ухмылками присваивают статус «привстал». Это забавно. И волнующе. Машинально облизываю губы и скашиваю взгляд к отчетливо выделяющемуся под темной тканью боксеров члену. Хорошо, что Яр соизволил одеться. И плохо… Бесшумно вздыхаю и возвращаюсь к своему основному занятию. Усиливаю нажим и рисую черную изогнутую дугу, которая после плавного поворота превращается в линию. Изображаю половинку сердца с рваной зубчатой серединой в месте, где его разделили.

– Одна часть будет у тебя, а вторая – у меня.

Спрятав усмешку, дую на чернила, чтобы они быстрее подсохли. С неким замиранием в сердце наблюдаю за тем, как кожу Ярика стягивает мелкой дрожью. Не знаю, как это работает, но каждый раз, когда вижу, это действует на меня соответствующим образом, вызывая по всему телу ответные мурашки.

Когда Градский отнимает руку и делает попытку привстать, протестующе вскрикиваю и толкаю его обратно.

– Еще нельзя! Подожди-подожди!

– Святоша, – цедит он, глядя в потолок. – Мое терпение на исходе.

Я в этот момент тихонько хихикаю. Не над ним насмехаюсь. Над тем рисунком, что у меня получается. Вписываю в половинку сердца большую букву «М», а вокруг «разбрасываю» мелкие кривоватые сердечки, вперемешку с размноженным междометием-вздохом «ах». Заполняю своим художеством обширный участок идеального тела Ярика. Подбираюсь к темной полоске волос и, оттягивая широкую резинку боксеров, дорисовываю последнее сердечко. А потом абсолютно не запланированно изображаю еще один объект.

Я так близко к нему…

Закусываю губу от усердия и необоснованного смущения. Да так и заканчиваю, теряя уверенность в пальцах и движениях в принципе.

– Я на тебе целое послание оставила, между прочим, – произношу севшим от волнения голосом.

С дрожью выдыхаю и, отбрасывая маркер, прижимаюсь к горячей коже ртом. Ничего предосудительного и грязно-порочного не совершаю, просто целую Ярику живот. Он вздрагивает и как будто закашливается. После короткой хрипловатой одышки напряженно замирает. Кажется невозможным, но от этого его мышцы проступают еще четче и становятся такими твердыми, словно из стали вылитыми.

Я целую дальше.

– Маруся…

– Да… – вскидываю к нему взгляд. Перед глазами плывет, но я стараюсь сфокусироваться.

Едва удается наладить зрительную связь, Яр мотает головой, посылая мне неясный сигнал. Я киваю, хоть и не понимаю, что именно он запрещает мне делать, и застываю. Нет, мы оба застываем, на долгий миг без каких-либо движений.

Дышим и смотрим друг другу в глаза.

Ему неприятно? Либо же… Слишком приятно?

Да, определенно, так и есть. Вижу и чувствую. И внутри меня поднимается ликование. Не хочу незамедлительно заострять на этом внимание. Уверена, мы к этому еще вернемся. А сейчас…

– Я закончила! – объявляю. У Яра такой вид рассеянный и не особо заинтересованный, что мне на секунду даже обидно становится. Приходится напомнить себе, что виной этой отстраненности есть я. Повторно его подталкиваю – приглушенным, но весьма эмоциональным выдохом: – Можешь смотреть. Ну же! Мне не терпится узнать, что ты думаешь… – замолкаю, так и не закончив фразу, потому как он уже приподнимается и, опираясь на локти, разглядывает мое творение.

Ловлю каждую эмоцию на его хмуром лице, считываю реакцию и вдруг понимаю, что мне вновь очень смешно становится. Чтобы не расхохотаться, зажимаю ладошкой рот и пальцами нос. Но стоит Ярику поднять веки и направить на меня убийственно-суровый взгляд, на задницу опадаю, так смеюсь.

Визжу, когда он идет в атаку, заваливая меня на спину и нависая сверху.

– Нет! Не смей! Не щекочи… – выкрикиваю, не переставая безудержно хохотать. – За сердце?

– Знаешь же, что за гуся!

– Это уточка! Ах… Прости-прости… Я просто увлеклась… Аха-ха-ха… Ярик! Прекрати-прекрати…

– Как ты говорила? Одна половина у меня, другая – у тебя? – перестает щекотать. Вместо этого решительно командует: – Замри.

Я и замираю. В попытках выровнять дыхание и справиться с волнением, прижимаю к груди ладони и крепко зажмуриваюсь. Однако когда ощущаю под ребрами прохладное прикосновение маркера, рефлекторно дергаюсь.

– Тихо, святоша. Ты же не хочешь, чтобы я все размазал.

– Да… – ответ, кажется, не в тему. Ну и ладно. Мы друг друга поняли. – Как получается?

– Хорошо получается.

– Можно посмотреть?

– Нет еще. Лежи.

Долго сохранять неподвижность не хватает терпения. Испытывая невероятное нервное возбуждение, невольно еложу ногами по постели.

– Сколько еще?

– Почти… – неторопливо протягивает Ярик, а я снова трепыхаюсь, насколько позволяет свобода, которую он мне существенно ограничил – сжал коленями бедра и сковал рукой запястья. – Все. Смотри.

Конечно же, он мне отомстил. Кроме положенной половины сердца, каких-то чертей по всему животу разрисовал. А когда я стала возмущаться, заявил, что эти дьявольские приблуды – смайлики. Улыбающиеся!

– Какой же ты…

– А ты?

– И я!

Не успеваю больше ничего сказать, как Яр дергает вверх мою майку и целует грудь.

Жадно. Влажно. Горячо.

– Хочу тебя. Хочу.

Пальцы на ногах поджимаются, ноги начинают подрагивать.

– У меня уже болит от тебя… – признаюсь чистосердечно и крайне взволнованно. И тут же, не заморачиваясь на противоречивости своего выступления, делюсь другой, более важной информацией: – Тоже тебя хочу!

Не выказывая ничего более, быстро освобождаемся от белья. Трогаем друг друга руками и смотрим. Целуемся и смотрим. Совершаем паузу за паузой, возбуждаясь от взглядов больше, чем от прикосновений.

Это невозможно остановить. Немного страшно… И от этого неимоверно будоражаще. Кажется, мы ступили слишком далеко… Вернемся ли обратно?

Электронные часы пищат и фиксируют три часа дня. Еще пара минут голодных поцелуев, горячих взглядов, странных звуков и несдержанных счастливых смешков… Резкий и оглушающе мощный гонг, который мы слышали, когда безуспешно пытались ввести код. Лихорадочно заметавшиеся, реагирующие на тревогу, но все еще подернутые удовольствием глаза.

Выключение электричества.

Темнота.

Глава 42

Ярослав

Мы думали, что хуже, чем есть, быть не может. Решили, что неплохо справляемся. Сблизились на максимум. Несмотря на рвущее мозги и тело заточение, получали от физического контакта настоящий кайф. Так и рассчитывали продержаться до финала.

И что мы, черт возьми, имеем сейчас?

Второй день нет электричества. Оно как вырубилось вчера в районе трех часов, так больше и не включалось. Учитывая четко отлаженную систему, по которой изо дня в день пахал генератор, догадка возникает препоганая: что-то полетело.

Мы отрезаны от электропитания.

Это влечет за собой еще ряд проблем: горячей воды нет, какую-никакую еду не приготовить, и самое-самое хреновое – не работает вентиляция. Не знаю, что она тянет без двигателя, но подозреваю, что постепенно качество воздуха в помещениях под землей будет ухудшаться.

– Ярик, я замерзла, – прерывисто шепчет Машка, забиваясь еще ближе мне под бок.

Готов спорить, если бы была возможность, чтобы пережить этот чертов апокалипсис, под кожу мне влезла бы. Поворачиваюсь к ней. Обнимаю, как могу крепко. Она всем телом и даже лицом в меня впечатывается. Словно выброшенный на мороз котенок, требовательно вбирает тепло.

– Лучше?

– Не знаю… – дрожит то ли просто от холода, то ли, ко всему, еще и от нервов. – Почему… Почему температура так сильно упала? Еще и середины октября нет.

– Эта коробка зарыта под землей, Маруся, – стараюсь говорить без эмоций, ровным тоном. Неважно, что в какой-то момент голос кажется неестественным. – Электропитание поддерживало необходимые показатели. Сейчас его нет, ничего не работает.

На самом деле эта информация, словно выстрелы.

Ничего не работает…

Как тут не паниковать? Имея даже элементарные теоретические знания, понимаю, что без вентиляции и нормального обогрева долго нам здесь не протянуть.

– Сколько времени прошло? Еще ведь не начался двадцать пятый день?

Вздыхаю шумно и тягостно, но принимаю решение не врать.

– Начался, Маруся.

– То есть сейчас ночь?

Раньше мы каждое утро, после запуска генератора, первым делом выставляли время на электронных часах. Сейчас ориентироваться можно лишь по Машкиному мобильному. Вот только он давно без подзарядки. Батарея быстро садится.

– Нет, уже утро. Половина десятого, – озвучиваю примерное время, чтобы лишний раз не включать телефон.

Титова всем телом напрягается, а потом, будто выходя из оцепенения, громко и надорванно вздыхает.

– Почему же питание не включается, Яр? Это какой-то сбой?

– Не знаю, – сглатываю рефлекторно, практически всухую. – Возможно, закончилось топливо.

– Это очень плохо?

Сама ведь лучше меня способна просчитать все последствия. Спрашивает, не позволяя себе думать. Уповает на утешение. И я ее, безусловно, прекрасно понимаю.

– И да, и нет, – приближаю к реальности, но надежду потерять не даю. Напротив, мысленно «сношая» этот бункер самыми грубыми словами, вероятно, абсолютно необоснованно, даю Марусе то, во что легко поверить: – Если старик Ридера следит за этой долбаной коробкой, то, предполагаемо, знает, когда потребуется дозаправка генератора.

– То есть он должен скоро появиться?

– Да.

Умалчиваю о том, что мы, совершенно очевидно, израсходовали энергию быстрее, чем предусматривает автономный режим.

Использование горячей воды, плитки, телевизора… Я не электрик, но подозреваю, что затраты топлива увеличились, как минимум, вдвое.

В любом случае, Ридер должен появиться.

Обязан, вашу мать!

– Маш… – зову ее, собирая все внутренние резервы, чтобы не терять гребаного оптимизма. – Ты оденься потеплее, пойдем, перекусим.

– Уф… – злится, потому как я уже заводил эту тему. Вечером и сегодня, как только проснулись. – Не хочу.

– Это херня, – ответно злюсь. – Ты ела сутки назад.

– И что? Я не голодна, Ярик. Мне очень холодно, – втолковывает таким тоном, словно я, бл*дь, туго соображаю.

– Нужно есть, Маруся. Это самое главное. Для выживания.

– Выживания? – приглушенный голос несколько раз на одном этом слове ломается.

Будто она не в курсе! Двадцать пять дней этим и занимаемся.

– Когда ты голодаешь, твоему организму не хватает энергии даже на собственный обогрев, – хрен его знает, откуда столько терпения нахожу, чтобы подбирать нужные слова и выражаться человеческим языком.

– Да, ты прав, – чувствую, как несколько раз кивает – лбом мне в грудь бьется. – Из-за недостатка калорий нарушается терморегуляция.

– Вот. Молодец, Эйнштейн.

– Только тут и без этого холодно, Яр.

Я знаю.

Знаю, черт возьми!

Но как еще держаться, если самому себе не врать?

– Нормально. Давай, пойдем, – встаю с кровати и святошу сдергиваю. Теплую кофту на нее одеваю. Тяну молнию до самого подбородка. Прикинув, еще и капюшон на голову накидываю. – Нормально же?

– Угу.

– Что будешь? Я кормлю! – выказываю чрезвычайно сильный энтузиазм, бля. – Рыба или мясо?

– Мясо.

– Кролик, говядина или свинина?

Знаю ее вкусовые предпочтения от и до, но этот разговор нам по факту крайне нужен. Необходимо хоть как-то расшевелиться, пока шагаем с фонариком, свет которого становится все тусклее.

Да, в последние дни нам не до зарядки приборов было. Сами подзаряжались и бродили в темноте. Сейчас же она отчего-то на мозги давит.

– Кролик.

– Заказ принят.

Холодное консервированное мясо с сухими хлебцами даже мне туго заходит, а уж неженка Маруся давится такой едой буквально через силу.

Справляемся, это главное. Иного выбора у нас просто нет. Святоша это тоже понимает.

Полируем еду большим количеством сладкого виноградного сока, поочередно посещаем ванную и возвращаемся обратно в спальню.

– Яр, – зовет Машка, едва забравшись на кровать. – Еще холоднее стало, чувствуешь?

– Нет. Так кажется, после холодной пищи и воды, – вру ей. Уже и сам ощущаю, что пробирает до костей. – Ложись, как тебе удобно, – укутываю в два одеяла и сам к ней ныряю.

– Он ведь правда скоро придет, да? – спрашивает тихо. – Ридер, – поясняет чуть громче, хотя в этом нет необходимости.

– Да.

– Мы подождем.

– Да.

– И скоро будем дома.

– Да.

– Пойдем к морю? Там такой воздух…

– Да.

– Еще… Хочу что-нибудь почитать. В универ хочу. В любимую кофейню. Учиться. Встречаться с людьми. Сетовать на погоду. И ругаться на ушлых водителей, – перечисляет без какой-либо связи.

– Все будет.

Маруся вздыхает. И утыкаясь мне в грудь, ненадолго замолкает. Я тоже молчу, пока она не выдает то, что, должен признать, вгоняет меня во вполне осознанный ступор.

– Знаешь, я читала одну теорию, что дети сами выбирают родителей, – начинает издалека. – Думаю, это правда. Мы точно выбирали. Так, чтобы после рождения вместе быть.

Охренеть просто, теория. Только Титова способна в такое верить.

– Хочешь сказать, мы знакомы больше восемнадцати лет?

Бред запредельный. Я же это умом постигаю. Только одного понять не могу… Какого черта так разгоняется сердце?

– Ну, конечно! Мы давно связаны. Разве ты сам не чувствуешь?

Я почти успешно справляюсь с информационным перегрузом мозга. Готовлюсь ей отвечать, открываю рот, но не успеваю выговорить ни звука.

Неизвестно из какого угла вдруг раздается громкое шипение динамика. Никаких предположений относительно источника не нахожу. Более того, я вроде как помню, что электропитание не фурычит. Но за каким-то бесом интуитивно жду, что заиграет музыка, или разольется какая-то унылая «подбадривающая» муть для мнительного затворника бункера. И… ничего не происходит. Шорох и потрескивания – все, что слышно. А потом такая же резкая обрывистая тишина, в которой нельзя не заметить, как нездорово участилось наше с Марусей дыхание.

– Это что, мать вашу, такое было?

Глава 43

Мария

Нет, темнота – не есть спасение. Когда это не твой осознанный выбор, она разрушает психику. Мир вокруг теряет формы и краски, проваливается во тьму. И этот мрак холодной струйкой вползает в душу. Быстро и необратимо.

Как, оказывается, легко сломать человека.

Всего-то…

Ярик. За него держусь. Если бы не он, абсолютно точно уже бы свихнулась. Думаю о нем, даже когда молчим. Все реже о чем-то за пределами этого места – о папе, маме, об учебе, родителях Яра… О людях, которые прямо сейчас ищут нас…

Все больше о нем. И с ним же неразделимо. Было бы смешно, если бы не было так страшно: в туалет одного не отпускаю. Хвостом хожу. А он за мной.

– Тут, кажется, теплее, – произношу негромко, когда в очередной раз приходим в ванную.

– Возможно, – так же негромко отзывается Яр. Представляю, как пожимает крупными плечами. – Кубатура меньше.

– Думаешь, уже утро?

Не знаю, что это меняет, но считаю нужным следить.

– Это какой день должен быть? – подхватывает мой Град.

– Двадцать шестой, кажется… Не уверена… Не знаю… Наверное, наступил…

– Да, наверное, наступил.

Слышу, как он сдвигает коврик. На него мы и садимся, подпирая стену. Спину мгновенно пронизывает шпорами холода, три слоя одежды не спасают. Содрогнувшись, отклоняюсь обратно и слегка горблюсь. Обхватываю руками колени и, скашивая взгляд в сторону, жду, когда огонек зажигалки рассеет темноту.

Хочу Яра увидеть. Очень хочу…

Смотреть друг на друга – лучшее, что с нами сейчас может случиться. Телефон и фонарик больше не включаются. Только во время курения Ярика и видимся.

Щелчок. Вспышка. Крохотное желтоватое свечение.

Глаза в глаза.

Этот контакт оказывает ожидаемое и желаемое физическое воздействие. Внутри в жар бросает, а снаружи мурашки толпами носятся. Дыхание сбивается, и за считанные секунды по частоте и громкости верхних отметок достигает.

Какое-то время завороженно слежу за тем, как расширяются зрачки Яра, усиливая глубину его взгляда. С трудом сглатываю и, прерывисто вздохнув, поддаюсь порыву: перемещаюсь на колени и скольжу ими по плитке, пока не оказываюсь непосредственно напротив Ярика. Он в свою очередь, повинуясь инстинктам, протягивает руки и, притянув меня за плечи, побуждает усесться сверху.

Все хорошо, но… Освещения больше нет.

Раздвигая бедра, подаюсь ближе. Обнимаю за шею и прошу разорванным шепотом:

– Ярик, кури… Пожалуйста, Ярик…

Иначе я не выдержу. Воспламенюсь изнутри.

Зажигалка повторно щелкает, но и в этот раз Яр не спешит подкуривать. Вставив между губ сигарету, долго смотрит мне в глаза. Потом все же приближает к кончику огонь и глубоко затягивается.

Вижу его. Вижу…

Впитываю каждую мелькнувшую эмоцию. Во взгляде и в гримасах. Боюсь моргнуть, пока он не вынимает изо рта сигарету. Тогда освещение тускнеет, и очертания его лица теряются в полумраке.

Нет. Нет. Нет.

– Еще… Кури, Ярик, кури… Запускай…

Сигарета возвращается. Успевая сдвинуть ее на бок, Яр давит ладонью мне на затылок, чтобы максимально приблизить наши лица. Медленно втягивает никотин. У меня же внутри такая буря эмоций играет, даже обжечься не боюсь.

– Титоша, ты такая красивая. Хочу тебя поцеловать.

Окончательно о холоде забываю. Низ живота сковывает горячей волной трепета. Дрожу, но уже по другим причинам.

Я ведь тоже хочу. Видеть его и целовать.

– Ярик, Ярик, кури…

Подобными мольбами вынуждаю его снова и снова затягиваться. Даже сигарету изо рта не вынимает. Чтобы вдохнуть, стискивает фильтр губами. Чтобы выдохнуть – приоткрывая их, зажимает зубами.

– Ярик, Ярик… – ненадолго касаюсь щекой его щеки.

И снова смотрю. Остановиться не могу. Я без него не могу.

Видеть. Видеть. Видеть…

В одно из наполненных дымом мгновений отбираю дрожащими пальцами сигарету и, не давая возможности свободно выдохнуть, целую сразу после очередной никотиновой дозы. Вбираю в себя терпкий и горьковатый угар. То ли от тех веществ, которых наглоталась, то ли от накопленных эмоций, голова вмиг кругом идет.

– Ты такой вкусный, Ярик… Такой вкусный…

– Ты меня еще не пробовала…

– Хм… Хм… Мм-м…

– Это ты – вкусная, – и будто в подтверждение своих слов размашисто лижет мои губы. – Хочу тебя… Хочу. Давай!

Я его тоже всячески облизываю. Но все чаще, после каждой затяжки, языком в рот скольжу. Там горячо, насыщено, остро – моя любимая уникальная вкусовая концентрация.

– Кури, кури…

Повторяем и повторяем: сигарета, поцелуй, смеженные задушенные выдохи. Куда-то торопимся. От этого движения получаются дергаными и, вместе с тем, аномально затянутыми.

– Не дыши много. Плохо будет, – предупреждает Яр хриплым шепотом.

– Переживу. Хочу. Хорошо. С тобой вкусно. Так вкусно…

Я уже одурманенная. Всем, что есть во мне. А там и без никотина очень-очень много. Всего вхолостую не переварить и за полжизни не сносить. Все это – только от Ярика и только для него.

– Сделаем это здесь… – скользнув ладонью под кофту, жадно сминает мою грудь. – Пожалуйста… Хочу тебя трахать. Пожалуйста, Маруся…

– Да… Да… Пожалуйста… Яр-р-р…

Кто кого просит? Уже не понимаем. Просто чувствуем. Просто выполняем то, что нам обоим катастрофически без промедления необходимо.

Поднимаюсь, чтобы раздеться. Действую на удивление быстро, невзирая на неудобное положение и плотность нескольких слоев ненавистной одежды. Холод обволакивает тело лишь на мгновение. Стоит вернуться к Ярику, коснуться промежностью горячей мужской плоти, вновь изнутри жаром окатывает.

– Быстрее… Направь…

Как только он приставляет кончик члена к моему входу, пытаюсь вобрать его всего за раз в себя.

– Подожди, подожди… Манюня, не гони ты… Медленно опускайся…

Нет.

Больше боли. Больше удовольствия.

Скольжу до конца. Плевать, что из глаз слезы выкатываются. Я привыкаю, надрывно дыша. Подстраиваюсь в процессе. Тихонько хныкая и рвано постанывая, привстаю и опускаюсь.

– Ярик, Ярик… Мой… – как всегда, когда освещения нет, пальцами его лицо трогаю. – Держи меня… Крепче… Люби меня… Крепче люби… Сильнее… Так сильно, чтобы больно было…

– Ох, бл*дь… Маруся… Ох, бл*дь…

– Ярик… Ярик… Сильнее… Люби сильнее… Люби…

– Люблю… Сильно…

Шепчем друг другу в рот: сипло и едва различимо. В какие-то моменты кажется, что все произнесенное – лишь бессвязный шум. Только это не так… Самым главным делимся. Цепляемся губами. Ласкаемся языками. От жадности кусаемся.

Вместе взрываемся. Взлетаем. Выше, выше… Выше, чем возможно, даже метафорически. Далеко за ограничительный рубеж. Далеко, далеко… Туда, где границ нет. Нет пределов. Ничего нет. Ничего. Только мы. Он и я.

К сожалению, возвращаться в реальность слишком быстро приходится. Едва стихает удовольствие, телу очень холодно становится. Одеваемся так же торопливо, как раздевались.

– В кухню пойдем. Есть хочу.

Улыбаюсь, потому что у Ярика это часто. После секса особенно.

– Ладно.

Покинуть ванную не успеваем. Лишь дверь открываем и слышим, как вновь что-то щелкает и затягивает пространство странным стрекочущим шорохом.

– Ярик, – приглушенно окликаю. – Если генератор не пашет, откуда исходит этот шум? Как это работает?

Прежде чем ответить, Градский то ли матерится, то ли какой-то странный звук издает.

– Знаешь же, что могут быть разные фазы. Здесь и наверху.

– Да…

Такой ответ меня устраивает. Он успокаивает.

Только ненадолго.

Ждем, когда эта чертовщина вырубится, а вместо этого в прерывистом шипении динамика появляется чье-то отчетливое учащенное дыхание.

Чье-то дыхание… Чье-то… Чужое… Не наше… Чье-то… Живое…

Мое сердце ухает и, рванув по живому, проваливается куда-то вниз. Я ничего не соображаю. Не пытаюсь понять. Захлебываюсь в густом вареве паники, не обладая никакими догадками.

– Боженька… – лишь услышав свой скрипучий голос, осознаю, что открываю рот и говорю.

Я бы сказала, что сердце на месте. Колотится. Я бы сказала, что кроме него, в груди обвал эмоций. Крушатся. Я бы сказала, что тело сотрясает озноб. Я бы… Я бы обязательно вам все это сообщила, если бы ощущала хоть что-нибудь.

Должно быть, какой-то важнейший передатчик к чертям вырубает. Мозг с телом связь утрачивает. Вспомню об этом потом.

– Ярик, это… Что? Что? Мы…

– Мы не одни, Маруся.

Меня прошибает током. Чувствительность возвращается. Нет, никакого определяющего озарения не наступает. Лишь одно понимаю: говорить больше нельзя.

Глава 44

Ярослав

– Чертов ты урод! Ты там, на хрен, вконец наркотой унюхался?! – ору в темноту, когда громкоговоритель включается в шестой раз. – Сюда спускайся, твою мать!

Как и прежде, никакого ответа не следует. Ридер лишь дышит надорванно в динамик, будто маньяк какой-то, и отключается.

Ебаный мудак!

Такая ярость охватывает, толкает ломать и крушить все вокруг. Все, что есть! Со всей дури всаживаю в стену кулак. Раз, другой, третий… Не справляюсь иначе.

– Ярик! Ярик!

Если бы не святоша…

Только она заставляет остановиться. Закусываю язык, свирепо вдыхаю через нос и опускаю руки. С новым, тягостным и крайне хриплым вздохом позволяю им безвольно повиснуть вдоль тела. Боли не ощущаю. Отстраненно улавливаю лишь то, как по кисти горячими струйками сбегает кровь. Когда дыхание задерживаю, слышу, что капает на бетонный пол.

И пускай бы…

Если бы не Маруся…

Возобновляя дыхание, сжимаю кулак, чтобы хоть как-то препятствовать ее свободному падению.

Повторяющейся скороговоркой мысленно себе напоминаю, что ответственность в первую очередь за Машку несу. Поехать в этом гребаном месте кукушкой – последнее дело. Нельзя. Давать волю эмоциям смертельно опасно.

Но как справляться, если кажется, что дышу огнем?

– Ярик, – святоша становится передо мной. Прижимается грудью и бедрами. Ладонями лицо обхватывает. Дышит в губы. – Ярик, забей, – ее спокойствие удивляет настолько, что на какой-то миг цепенею. Пялюсь в темноту, как будто способен ее увидеть. Отчетливо представляю черты лица, но эмоции уловить не могу. – Он делает это специально. Он пытается на нас воздействовать психологически, – шепчет так тихо, что вслушиваться приходится. Звуки как будто постфактум складываются в слова, когда уже прокрутишь их несколько раз кряду. – Все это… Все это не сработает, Ярик. Не с нами. Мы не должны.

Признаться, предполагал, что она будет плакать. Готовился ее успокаивать. До этого момента меньшее пугало Марусю до смерти. Бл*дь, да она даже в туалет без меня сходить боится!

А тут словно подменили. Моя и не моя.

Увидеть бы глаза…

Черт…

– Нужно перевязать, – шепчет все тем же ровным сосредоточенным тоном. Только после этого догоняю, что ощупывает мою кисть. – Пойдем.

Гуськом в спальню перемещаемся. Там Маруся извлекает из шкафа первую попавшуюся тряпку и с треском рвет ее на полоски. Все так же вслепую обматывает мои сбитые костяшки.

Молчим. После того, как поняли, что не одни, большую часть времени молчим. Общаемся иначе – прикосновениями. Вот и сейчас, закончив перевязку, святоша кладет ладонь мне на щеку и прижимается к моему подбородку лбом.

Это что-то значит.

Чаще всего она привстает на носочки и как будто сталкивается со мной губами. Сейчас же… Ищет равновесие? И мне дает.

Да, глубоко вдыхаю и выдыхаю свободно, ощущая, как на этом движении с гудящим тремором опадает грудная клетка.

– Мы можем развести костер, Яр? Чтобы согреться и развеять хоть немного темноту.

– Не получится, Маруся, – выдаю и крепко сцепляю челюсти. – Из-за слабой приточной вентиляции ничего не получится. Не будет гореть.

Разочарованный вздох – все, что указывает на то, что она расстроилась. Когда говорить продолжает, звучит так же выверенно спокойно.

– Нам хватит? Кислорода хватит?

– Не задохнемся, если ты об этом, – заверяю ее. Хотя и не уверен в бессрочности своего обещания. – Но приятного мало. Без вентиляции дискомфорт будет усиливаться.

– Хорошо.

Вряд ли в этом есть что-то хорошее. Мы оба это понимаем, но продолжаем держаться просто потому, что иначе нельзя.

– Еще вопросы, святоша?

– Зачем он это делает? – спрашивает, словно на уроке психологии задачу какую-то решаем.

– Этого я не знаю, – выцеживаю, сдерживая новый приток злости.

– А если это не Ридер?

Закусывая губы, медленно втягиваю носом воздух.

– Маловероятно.

Улавливаю такой же планомерный вдох со стороны Маруси, прежде чем говорить снова начинает.

– Я никогда никого кроме тебя не хотела целовать. Никого не хотела касаться. Быть только с тобой хотела. Только для тебя, – высекает каждое слово.

У меня от этого послания все внутри сбивается. Черт знает, какими плитами одно на другое находит и трясет. С такой силой, что внешне скрыть трудно. Ее руки на моей груди, чувствует.

Только зачем говорит это сейчас? Зачем?

Мы же не прощаемся.

Что за хрень?

И почему она так спокойна?

– Ты и есть только для меня, святоша. Только моя.

– Не отдашь меня? – наконец, в сиплом шепоте прорываются эмоции. И от них еще крепче душу сворачивает. Все возможные эмоциональные катаклизмы за раз случаются. Резкий перелом – сухой, горячий и болезненный. Не знал, что такое в принципе физически возможно в теле одного человека. – Не отдашь?

Вопрос несет вероломную глубину. Так как стоит понимать: мы не знаем, что ему нужно.

– Никогда.

– Хорошо, – произносит с возвращающимся хладнокровием. – Тогда… Скажи ты.

– Мы справимся.

– Да.

Наш шепот заглушает взрыв музыки. Даже я, бл*дь, в курсе, что это «Времена года^[10]», только в какой-то долбаной современной рок-обработке. Разрывает пространство с такой громкостью, от которой рефлекторно хочется закрыть уши ладонями.

Но мы с Титовой терпим. Тупо, мать вашу, терпим.

Ее руки не отрываются от меня, и я не двигаюсь.

– Что теперь будем делать? – вопрошает Манюня, как только с резким обрывом прерывается последняя нота.

– Нам нужно поесть и согреться.

– Да.

Двигаемся в кухню, совершенно очевидно, что обоюдно гадая, как собираемся впихнуть в себя хоть что-то.

– Чтобы получилось, нужно отключить мозги. Просто положи в рот и прожуй, – раздаю советы, когда у самого все по-прежнему тряской идет.

– Хорошо.

Съедаем немного в действительности. Самый минимум, чтобы восполнить физические силы. Не приходит аппетит во время трапезы, как ни надеемся. Каждый звук, каждый шорох баламутит слабо оседающую тревожность. Постоянно находиться в напряжении чревато, но эти всплески настолько разгоняют сердце, что невольно сравниваешь риски. Что вероятнее: сдохнуть от нервного передоза или от банального приступа?

– В «кинозал»? Или в спальню?

Машка с ответом не спешит. И с выбором удивляет. Предложил без каких-либо рассудительных помыслов то и другое. Однако был уверен, что выберет спальню. Ибо в «кинозале» делать нам больше нечего. Но она тянет меня именно туда.

Садимся на диван и натягиваем на колени одеяло.

– Убогий или идиотский? – с первого вопроса понимаю, что Титоша, повышая голос, заводит игру, которую мы использовали в детстве, чтобы запутать и позлить одноклассников и прочих другов.

– Убогий.

– Холодный или горячий?

– Холодный.

– Объективный или реальный?

– Объективный.

– Дикий или агрессивный?

– Дикий.

– Идеальный или едкий?

– Идеальный.

– Молочный или… молочный?

Последний вопрос всегда был самым раздражающим, и нам на нем неизменно хотелось смеяться. Сейчас не получается. Ни у меня, ни у Маруси. Сглатываю и просто заканчиваю:

– Молочный.

В реале особого смысла в этом нет. Элементарно складываем по начальным буквам: уходим или играем? Никакой великой тайны. Просто это только между нами. Машка всегда подбирала новые и новые прилагательные, но результативные варианты оставались постоянными.

Уходим или играем дальше?

Сколько лет прошло, мы повзрослели, но так никому и не открыли секрет этой чухни, хотя, смехотворное дело, допытывались многие.

– Принято, Яр. Черным по белому.

Не знаю, срабатывает эта хрень, или тупо совпадение… Ридер ведь тоже не в курсах. Его всегда, равно как и всех остальных, бесило, когда мы с Титошей это проворачивали и свинчивали. Вот и сейчас, чертов мудак ведется и сходу врубает громкоговоритель.

– Сейчас я открою дверь, – раздается над нами механический голос. И… это, черт возьми, не дерганый фальцет Ридера. Во мне все на голых инстинктах обмирает еще до того, как слышу следующее: – Выйти сможет только один. Выбирайте.

Глава 45

Мария

Захлебываясь беззвучными рыданиями, чиркаю спичку за спичкой. Вопреки заверениям Ярика и собственным знаниям, пытаюсь поджечь брошенную в эмалированный таз одежду. Серный кончик воспламеняется и моментально гаснет. Не удается даже донести до ткани. Пора бы остановиться… У меня всего один коробок, а зажигалку в темноте не отыскать.

Стоп.

Не будь глупой.

Прекращай.

Не могу. Мне страшно. И это все, на чем я могу сконцентрироваться.

Громко плакать нельзя, напоминаю себе об этом. Напоминаю и обращаюсь в слух. Но ничего вокруг меня не происходит. Вакуумная тишина. Слышу лишь совокупность собственного судорожного дыхания и безумного сердцебиения.

Очередная спичка гаснет, даже не опалив до конца головку.

Я должна прекратить их жечь. Я должна, иначе останусь без источника света. Хоть толку от них никакого, все же какое-то призрачное успокоение в этом есть.

Последние минуты такие ужасные. Худшие в моей жизни. Сколько же их убежало? Не могу оценить даже примерно.

Страх лишает рассудка.

На пике паники в определенный момент даже инстинкт выживания подводит. Просто хочу, чтобы все это закончилось, как можно скорее.

Все вокруг говорят о войне, готовятся к обороне. А она происходит здесь и сейчас. В этом адовом месте! И направлена она против меня.

Ярик не соглашался уходить в одиночку. Я настояла. Потому что выйти вдвоем нам не позволили, а оставаться дальше в бункере, без электричества, тепла, полноценной вентиляции и под воздействием непрерывного психологического давления – равно безнадежному растягиванию агонии.

«Если выйдете вдвоем, расстреляю обоих…»

Пытаясь выровнять надсадное дыхание, трусь спиной о ледяную стену. Не могу понять, холодно мне или жарко. Колотит изнутри и снаружи.

– Иди, Ярик. Иди, пожалуйста.

Я ведь его с кровью отрываю. Но выхода нет. Так надо.

Ему тоже сложно.

Он так выдыхает… В памяти пожизненно осядет странный, несвойственный моему стальному Градскому звук – пропитанный яростью, болью и отчаянием.

– Я вернусь за тобой, – шепчет, с силой прижимая к себе. – Даже если мне придется его убить, вернусь. Слышишь, святоша?

– Знаю, знаю… Ярик, Ярик… – очень стараюсь не позволить себе сорваться на слезы. Иначе он не уйдет. А я должна его отпустить. Обязана показать, что силы есть. Смогу. Выдержу. Я тоже смелая. – Я – Маруся Титова, помнишь? Титова!

– Да. Моя. Титова, но моя.

С горьковатым волнением смеюсь над тем, как Яр всю нашу жизнь, несмотря на мою принадлежность к другой семье, упорно себе меня присваивает. Я его тоже. И это навсегда.

Нас не разделить.

Протяжный одобрительный звуковой сигнал, множественные щелчки замков, шипящее вытеснения сжатого воздуха. Без освещения понимаем, что дверь открылась.

Вздрагиваем и будто по команде усиливаем объятия. Сладки и мучительны наши последние мгновения вместе.

Секунда, две, три, четыре, пять…

– Иди… – хриплю. – Иди, Ярик. Иди!

Скольких сил стоит не закричать, когда Ярик отрывается и, гулко шагая к двери, покидает бункер.

Системные звуки рубят слух в обратном порядке, и я остаюсь в этом ужасном месте совершенно одна.

Пячусь назад, пока спиной стену не ощущаю. Впиваясь ногтями в ладони, упираюсь в холодную поверхность затылком и распахиваю рот в немом крике.

Я буду молчать.

Без Ярика не закричу. Не хочу, чтобы он волновался.

Кроме того, не желаю, чтобы этот урод радовался!

Думаю о папе с мамой. Скоро я их увижу. Очень скоро… Ярик справится. Это конец. Все закончится сегодня. Осталось совсем чуть-чуть потерпеть.

– Куда собралась, кукуруза? – нагоняет меня папин оклик.

Пошатнувшись на высоченных шпильках, в полумраке едва не теряю равновесие. С приглушенным писком хватаюсь ладонями за дверной проем.

– Черт…

– Попалась! Она попалась!

Еще до того, как оборачиваюсь, слышу мамин и папин сдвоенный смех. Они всегда как-то так сплетаются и звучат идеальной комбинацией, словно до этого специально репетировали.

– А вы почему так поздно не спите? – осмеливаюсь возмутиться.

– Не спится, цветочек, – не прекращая улыбаться, мама пожимает плечами и разводит руками.

– Хм… Раз ты тут, мам, спрошу… – усиленно соображаю, в какую сторону увести диалог. – Случайно не видела мою розовую блузку?

– Какую из? – уточняет, насмешливо приподнимая брови.

– Розовую с бантом!

Покачивая головой, безмятежно смеется.

– Ты отдала ее в химчистку, – напоминает, прекрасно зная, что я и сама об этом не забывала.

Прокол за проколом.

– Блузку отыскали, теперь по делу, – суммирует папа. – С каких пор втихаря из дома слинять пытаешься?

– Первый раз! Правда!

– Куда?

– Меня Ярик ждет, – абсолютно искренне корчу пристыженную мину. – Ничего такого… Мы к морю собирались, прогуляться, – складывая перед собой ладони, жалобно вздыхаю.

– На таких каблуках? Хм, – мама пытается сдержаться и все же снова хихикает.

Я очень люблю, когда она смеется. Но сейчас эта женщина совершенно неуместно поддергивает меня. Вот возьму и обижусь! Но ни за что не признаюсь, что в последнее время желание выглядеть перед Яром красивой доводит меня до дурости.

Щеки обдает жаром, однако я стойко держу лицо.

– Между прочим, я не сбегаю! Будить вас не хотела. Оставила в комнате записку, – добавляю весомый аргумент. – Можем подняться и проверить.

– Похвально, Маша. Мы тебе верим, – легко подхватывает мама. – Только в следующий раз ты хоть проверь, спим ли мы.

Снова в унисон надо мной смеются.

Ну, просто ночь стендапа в доме Титовых, а главный комик – я!

Сколько можно?

– Губы не дуй, – бросает папа, как будто между делом. Подает маме чашку с чаем и садится рядом за стол. – И даже если мы спим, любые вылазки за территорию участка должны оговариваться. Это понятно?

– Понятно, – бубню, хоть и не сержусь.

На них невозможно злиться. Знаю же, что попусту давить не будут. Есть моменты, которые они обязаны контролировать. Папа привык держать руку на пульсе, но по правде, это никогда не ограничивало мою свободу. Он просит лишь сообщать, где нахожусь и с кем.

Черт подбил сегодня уйти без спроса. Спешила к Ярику, признаю.

– Мне стыдно. Я искренне раскаиваюсь.

Папа кивает, давая понять, что тема закрыта, и больше мы к произошедшему не вернемся. Я тоже киваю и с благодарностью улыбаюсь. Подбежав, поочередно их обнимаю со спины и расцеловываю в щеки.

Махнув рукой, готовлюсь двинуть обратно к выходу, как вдруг в этот момент прямо под нашими окнами раздается свист.

Градский устал ждать.

Когда замечаю, как родители с хитроватыми улыбками переглядываются, наперед смущаюсь.

О, нет-нет!!!

– Маруся, а позови-ка Ярослава. Чайник только вскипел.

– Пап… – пытаюсь донести свои эмоции интонациями. – Ну, какой чай?

– Зови, зови.

Долго собираюсь с мыслями. Шепчу косноязычные молитвы. За Ярика прошу. Очень волнуюсь, чтобы этот ненормальный не причинил ему вред. Мой Градский, конечно, самый сильный. И все же… Он просто человек.

– Пожалуйста, пусть все будет хорошо… Пожалуйста… Пожалуйста…

Мой горячий шепот обрывается, когда где-то наверху приглушенно гремит выстрел. Знаю, что это именно он. Даже звукоизоляция бункера не способна полностью поглотить этот звук. Так же, как до этого слышали гул генератора, так же сейчас столь сильный акустический выброс пробивается сквозь стены и врывается мне в голову, сердце, душу.

Не осознавая, что раскачиваюсь, теряю равновесие и падаю на колени. Прочесывая ладонями по бетонному полу, кричу. С этим раненым и хрипучим звуком выплескиваю все скопленные эмоции – страх, переживания, ужас, жгучую боль… Они разлетаются по обширному пространству, с эхом отбиваются от стен, меня саму оглушают. Контуженная и полностью дезориентированная, относительно прихожу в себя лишь тогда, когда высокие звуки преобразуются в ослабленные хриплые и булькающие всхлипывания.

– Нет… Нет… Нет… Н-нет…

Опадаю плашмя на пол. Не знаю, сколько лежу так. Из меня не то что силы вышли. Из меня вытекла жизнь. Мелко дрожу и сдавленно дышу. Даже сердце теряет мощь, отстукивает все тише и медленнее.

Собирается остановиться? Пусть.

Кажется, что все это происходит на протяжении долгого времени. Ощущаю, что мое тело постепенно становится таким же холодным, как и пол, с которым я пытаюсь слиться. Осознаю это и просто закрываю глаза.

Очевидно, проходит еще какой-то промежуток времени.

Сердце вдруг начинает тревожно стучать, подталкивая изнутри к движению и защите. Все это на каких-то неуловимых инстинктах, мимо звуков, которые я сейчас не способна уловить. Их очень много, и они чересчур громкие, только у меня ничего не получается зафиксировать.

Кто-то говорит… Совсем рядом…

Я ни голос, ни интонации, ни эмоции не распознаю. Решаю, что все это – галлюцинации. Пока не ощущаю, как этот кто-то прикасается ко мне… Резко дергает и поднимает с пола.

Тогда… Я вновь изо всех сил, которые мне придает волна дичайшего ужаса, кричу.

Глава 46

Ярослав

Переступив порог, совершаю еще два шага и притормаживаю. Оборачиваться себе запрещаю, но беру время, чтобы перевести дыхание и сдержать метнувшееся на выход содержимое желудка.

Многофункциональная система безопасности за моей спиной, выдавливая с шипением воздух, прижимает к мощному стальному корпусу ведущую в бункер дверь. А я, реагируя на этот звук, рвано хватаю воздух. Целенаправленно расширяя глаза, пытаюсь справиться с поплывшим изображением.

Я вернусь… Вернусь за тобой.

Начинаю подниматься по ступеням, ощущаю, как вены вместо крови затапливает чистая и горючая смесь адреналина с кортизолом. Столь мощного прилива я никогда не испытывал. Неудивительно, ведь прежде мне не приходилось бороться за свою жизнь. А сейчас, очевидно, предстоит.

Это вам не чемпионат, где действуют определенные правила, за соблюдением которых неусыпно следит судья. Нет, я иду наверх с четким пониманием того, что сражаться придется до последнего.

За себя. И за Марусю.

Я вернусь. Я должен вернуться.

Прикладывая все возможные усилия, стремлюсь хоть как-то управлять своим телом. Но то, что происходит внутри, никакими цепями невозможно объять. Дышу тяжело и учащенно. Грудь на каждом вдохе берет нереальный подъем. Перекачанное эмоциями сердце свирепо гоняет кровь и, раздуваясь вширь, с треском раздвигает ребра. Мышцы, сдерживая этот напор, тоже увеличиваются и как будто деревенеют.

Все процессы не просто вразрез с физиологией идут, они конфликтуют друг с другом.

Попадая в узкий коридор дома, не теряя ни секунды, ступаю в направлении яркого света. Четыре широких шага, и я оказываюсь за порогом единственной открытой двери. Часто моргаю, подгоняя зрение к экстренной перестройке восприятия, однако дуло двуствольного укороченного дробовика упирается в грудь быстрее, чем я успеваю узнать стоящего передо мной человека.

– Без глупостей, – все, что говорит эта сволочь, прежде чем отойти от меня на несколько шагов назад.

«Чокнутый папашка Ридера» – больше эта фраза не кажется смешной.

Стою перед ним без движения и, сдерживая кипучую злобу, пытаюсь примириться со всем тем, что он проворачивает. Мысленно ищу подсказки и решения относительно того, как должен действовать в сложившейся ситуации. Но, мать вашу, это охренеть как непросто, учитывая то, что никогда прежде с психопатами дел я не имел и, естественно, никаких спецкурсов не катал.

Неподвижность дается очень трудно. Грудь разбивает звериное желание наброситься и свернуть ему шею. Я знаю, как делать нельзя… Сейчас эти знания прожигают в голове дыру. Потому что, как только у меня появится шанс добраться до Ридера быстрее, чем он выстрелит, осторожничать не намерен.

Я вернусь. Вернусь за тобой.

– Чего тебе, бл*дь, от нас надо? – тихо выцеживаю и судорожно перевожу дыхание. Все еще гребусь в котле ярости, но осознаю, что, несмотря на всю свою характерную крутость, сейчас самые сильные эмоции подогревает страх. – Что за хренов квест ты тут устроил? Практические опыты? Гребаные исследования? Что?

– Да, это испытание, – выговаривает этот психопат сухим и абсолютно безэмоциональным тоном. – Если сделаешь все правильно, оно закончится благополучно.

Может, кого-то где-то учат, как правильно вести переговоры с ненормальными. У меня же никакого опыта нет, я не могу вспомнить даже то, что видел в фильмах. Поэтому тупо ведусь на это требование.

– Что я должен делать? – способен на все.

Более того, представляя Марусю в полном одиночестве в темноте, сам готов его торопить.

Я должен ее забрать.

– Как усердно ты ее трахал, – чертов урод, будто мысли мои читает. – Любишь эту суку?

Прежде чем успеваю как-то отреагировать, не снимая меня с прицела, свободной рукой направляет на ряд темных экранов пульт. Только сейчас обращаю внимание на то, сколько их в этом помещении.

Воспроизведение стартует, и… Я теряю дар речи. На всех мониторах, кроме одного, который мотает время, мы с Марусей занимаемся сексом.

Легкие в два неполных вдоха сгорают. Не знаю, как иначе объяснить нехватку кислорода и жгучее пепелище в груди.

– Я бы включил тебе прямую трансляцию, чтобы ты на всякий случай простился… Только сам знаешь, это ничего не даст. Разве что хочешь ее услышать?

Одно дело, если бы психопат надо мной насмехался. Но он предельно безразличен во всем, что говорит и делает. Не вижу, чтобы измывательства приносили ему выраженное удовольствие. Ридер… Он выглядит так, словно все давно решил, а теперь следует разработанному плану.

Все эти детали, в совокупности, душу по кускам грязной садовой лопаткой выгребают. А уж когда старик щелкает какими-то кнопками, и помещение заполняет громкое надсадное дыхание Маруси, совершенно отчетливо понимаю, что страх во мне сильнее, чем я мог когда-либо представить.

Сглатываю. Раз, другой…. Держу себя на месте.

– Леон тоже в деле? – просто запрещаю себе обдумывать то, что кто-то видел мою святошу. Просто, бл*дь, на хрен эти мысли сейчас! Потом… – Что вам, черт возьми, нужно? Что я должен сделать? Где Леон?

На эмоциях не сразу замечаю, что у Ридера ответно плотину поддевает.

– Леона больше нет! – рявкает, брызжа слюной.

Что он несет?

В мозгах окончательно закорачивает и какие-то важные контакты перебивает. Слышу эти слова, а осмыслить не могу. В перекошенную рожу его пялюсь и заторможенно моргаю.

– Ты знал, что он в опасности? Знал?

– Какой еще опасности? – машинально выстраиваю диалог, забывая о том, что на меня все еще направлена двустволка.

– Наркотики! У него была передозировка, – тупо смотрю и катаю мысль: заплачет или нет? – Мой мальчик… Мой мальчик…

Я в курсе, что Леон периодически баловался. Но чтобы настолько серьезно… Среди моих друзей нариков нет. Это невозможно.

И все же по глазам старика вижу, что правду говорит.

Ридер откинулся.

Охренеть…

– И что теперь? – безусловно, мне жаль, что так случилось. Но размазывать перед ним сопли я не собираюсь. Не после того, что нам с Машкой пришлось пережить. – Дальше что?

– Ты сукин сын! Чертов сукин сын, – выплевывает, тряся передо мной обрезом. Я не шевелюсь. Лишь стискиваю челюсти и натужно тяну носом воздух. – Я хочу, чтобы ты снова выбирал.

– Что это, мать твою, значит?

– Двери открыты, ты можешь развернуться и уйти прямо сейчас.

– И? В чем смысл?

Его лицо искажает шизанутая ухмылка, глаза кажутся стеклянными.

– Дом заминирован. У тебя есть, – скашивает взгляд на тот самый экран, который отматывает время в обратном порядке, – на данный момент около тринадцати минут. Ты должен выбрать: уйдешь сам или, рискуя шкурой, попытаешься спасти девчонку? Тринадцать минут! Хах, уже двенадцать, до того как произойдет взрыв.

Вот так парадокс, мое сумасшедшее сердцебиение перекрывает его невменяемый смех. Оно в разы быстрее, чем секундный отсчет, от которого я не могу отвести взгляда.

– Конструкция бункера выдержит взрыв. Но повреждение вентиляционных каналов оставит ее без кислорода. Даже если вернешься с помощью, живой вряд ли откопаете, – улыбается до жути счастливо, в то время как меня девятой волной ужаса накрывает. – Выбирай сам: уйти и спастись или попытаться открыть бункер?

– Скажи мне код, больной ты урод!

– Ты его знаешь. Должен знать. Подумай.

– Будешь стоять и смотреть? У меня нет времени думать, и ты это прекрасно понимаешь! У тебя его тоже нет!

– Код – проверка твоей дружбы с Леоном, – очередная шарада перед безумными вздохами психопата. – Мой мальчик… Мой мальчик…

– Ты, бл*дь, собираешься сдохнуть вместе с нами? Какой…

Голос срывается сначала из-за нервного перенапряжения, которое долбит всю мою систему. А потом… Ридер отводит обрез от моей груди и приставляет его к своей голове. Я пытаюсь выдавить новый вразумительный звук, однако то, что получается, глохнет в разрывающем воздух выстреле.

Машинально зажмуриваюсь, откидываю голову слегка назад и поворачиваю лицо в сторону. Только это не мешает горячим брызгам крови, ошметкам костей, плоти и мозгов забить каждый сантиметр моей кожи.

Судорожно, с надрывом выдыхая, смахиваю эту массу ладонью вниз. Не сдержав стремительную и удушающую волну тошноты, складываюсь пополам и выворачиваю на забрызганный кровью пол содержимое желудка.

Глава 47

Ярослав

У меня нет времени на анализ произошедшего. Счетчик тикает над головой и торопит действовать. Едва позывы изрыгнуть душу стихают, без промедления, слегка пошатываясь, как могу быстро направляюсь к системе безопасности.

Меня всего трясет.

Честно признаюсь, если бы не ограниченность по времени, осел бы на задницу и дал волю эмоциям. Как никогда проблематично нести их вкупе с одеревеневшим телом.

Фокусируюсь не на том, что чувствую, а на том, что должен делать.

Отключить голову. Отключить. Никаких эмоций.

Это не срабатывает. Точнее, срабатывает лишь отчасти. Двигаюсь как робот. Только на середине ступеней развиваю необходимую скорость. Оставшиеся преодолеваю бегом, соскакивая сходу через две.

Замираю перед подсвечивающимся табло и находящимся под ним цифровым управлением.

Какую комбинацию должен вводить?

Это важно. Что-то важное…

Ничего, мать вашу, придумать не получается!

Четыре цифры. Четыре… Всего четыре! Что это может быть? На чем сконцентрироваться? В чем смысл всей это хрени? В чем смысл?

День рождение Леона?

Что может быть для этого психопата важнее?

Вот только… Проблема в том, что я не могу вспомнить точную дату. Двадцать четвертое апреля или двадцать первое? А может, март?

Нет, в этом году мы отмечали на море.

Май? Точно, май. Сезон купания открывали до этого. На Марусе было платье… Красное платье… Голые плечи и ноги…

Май! Двадцать первое или двадцать четвертое?

Вбиваю 2105. Система, доводя меня до отчаяния, орет и сигналит красным.

2405 – результат тот же.

Я не помню… Не помню…

Возможно, вообще не в том направлении двигаюсь. Что, если это не дата рождения? Тогда что может быть важнее для этого психа? Он, мать его, мог просто прикола ради брякнуть это и сгинуть в ад. Вполне вероятно, что этот код никакой смысловой нагрузки не несет.

Может, двадцать третье?

2305 – красный!

2205 – красный!

2505 – красный!

2605 – красный!

2705… Охваченный бушующими во мне эмоциями, не сразу соображаю, что система принимает код. Запоздало улавливаю, когда табло загорается зеленым.

Дождавшись раскодирования двери, со всех ног несусь путями знакомой темноты.

– Маруся… – зову поддернутым хрипом. – Я пришел. Святоша? Маруся!

Она не отзывается, и это пугает меня до усрачки. Мечусь по помещению, осознавая, что должен прислушаться. Учитывая забивающий слух пульс, не сразу это удается. Но вот… Со стороны стены доносятся какие-то слабые звуки.

– Нет… Нет…

Времени совсем мало. Никаких шансов на необходимые сантименты. Обхватываю Титошу руками и резко подрываю вверх.

И тогда… она кричит. Севшим, будто не своим голосом полосует мне тело и душу.

Нет возможности должным образом ее успокоить. Поэтому я просто двигаюсь под этот жуткий аккомпанемент на выход. Не чуя усталости, взлетаю вместе с ней наверх по лестнице. Лишь там, в ярких клубах света, опускаю на ноги. Обхватывая ладонями лицо, пытаюсь обратить на себя внимание.

Крика больше нет, его заменяют стонущие всхлипывания.

– Это я, Маруся. Я вернулся за тобой. Посмотри ты на меня! Соберись, черт возьми! Святоша, мать твою… Маруся… – все это с надрывом скороговоркой выпаливаю. – Ты мне нужна!

И она, наконец, реагирует. Часто моргает, пока в глазах не появляется ясность.

– Ты… Ярик… Ярик… Жив… Кровь… – касаясь меня дрожащими руками, еще что-то сказать пытается.

Перевожу взгляд на находящийся над ее головой экран. С замиранием в сердце вижу, что осталось немногим больше минуты.

– Потом. Нужно идти.

Сжимая ее ладонь, тяну к выходу из дома. С дикой пульсацией в пустующем желудке неосознанно бормочу какую-то ерунду и прокручиваю ручку. Когда та легко поддается, с бурным вздохом облегчения отворяю настежь дверь.

В лицо прилетает порыв холодного ветра. Однако если бы у меня была возможность, сказал бы, что это лучшее, что я когда-либо ощущал.

Настолько все странно, что сложно поверить. Двигаться приходится исключительно на инстинктах.

– Сюда. Скорее! Бежим, Маруся. К бассейну, – поторапливаю. Она не сразу реагирует, приходится с хрипом заорать: – Беги!

Босыми ногами выбиваем по сырой земле гулкую дробь.

– Задерживай дыхание. Прыгаем, – команды, на которые у меня хватает времени и сил.

Затяжной полет, во время которого сердце ухает и совершает болезненный кульбит. Уходим под ледяную толщу за считанные секунды до взрыва. Слышу, как он гремит над нами, выбрасывая в пространство раскаленный воздух. Давая ему схлынуть, какое-то время удерживаю Титову под водой. Скорее всего, дольше необходимого, пока она не начинает серьезно отбиваться.

Выныривая, оборачиваемся к пылающей бетонной коробке. Без какого-либо обсуждения произошедшего трепыхаемся с Марусей в воде и смотрим на то, как жадно трудятся языки пламени. Формально – это конец безумия, которое происходило с нами на протяжении месяца. Но в действительности они не способны добраться непосредственно до того чертового места, где нам сносило башни.

Слишком быстро добавляется шум с улицы. Гражданские, скорая, полицейские – машина за машиной тормозят перед подъездной дорожкой. Они не по вызову. Не успели бы…

Нас нашли?

Что ж, почти вовремя.

Пока помогаю Машке выбраться из воды, скрипит калитка. Мы одновременно оборачиваемся и замираем при виде вбегающего во двор папы Тита.

Машка издает какой-то разорванный звук, взмахивает руками, резко ударяется в плач и, наконец, кое-как справившись с эмоциями, с раненым воплем бросается к отцу. А меня с опозданием накрывает полновесное осознание произошедшего. Едва не отъезжаю психически.

Машинально оглядываюсь на дом. Слепо всматриваюсь в раздражающую зрение яркость.

А что дальше?

Ведь, кажется, все без страховки отдал. Ресурсов не осталось.

Глава 48

Ярослав

Прохожу за родителями в кухню. Когда они оборачиваются, неосознанно отгораживаюсь, скрещивая на груди руки.

– Как ты до этого бункера додумался? Ты вообще думал? Ярослав! А если бы… – голос мамы срывается. – Ты хоть представляешь, что мы пережили? А если бы… Если бы вы, господи боже мой, не вернулись? – боится даже озвучить самое страшное.

Мы только приехали из больницы, где, помимо всевозможных медицинских тестов, успели дать показания следователю. Раздельно. Нас с Машкой сразу же развели в противоположные стороны. На разных «скорых» увезли. В медицинском центре видел ее только издали, когда нас сопровождали по коридору на МРТ. Обернулся, она тоже обернулась. Необъяснимый обмен взглядами между нами произошел.

«Чтобы здесь ни произошло, никто об этом не узнает. Никто и никогда».

Озноб по телу. И потом еще на томографии единственная отличительная пометка «нарушение сердечного ритма».

– Слышишь меня? Ярослав? Ну, почему ты молчишь? – мама снова плачет.

Не устала? Столько слез пролила в больнице. Это при том, что перед разговором с полицейскими попросил ее выйти. Нельзя маме всего знать. Для нее сочинил лайтовую версию.

Изображение мельтешит перед глазами черно-белыми полосами.

Пустые глаза. Кадры видеозаписей. Кровь. Ошметки плоти.

Снова и снова моргаю, чтобы смахнуть морок.

– Я устал, – лучшая отмазка сейчас, пользуюсь.

– Ни стыда, ни совести… – выдыхает мама слишком мягко, чтобы принять за возмущения.

Она ругает, но по-своему. Знаю. Скучал по этому.

Потом я обязательно все оценю и все наверстаю. Сейчас слишком много эмоций промотал, не все еще вышли.

– Сережа, почему ты молчишь? – подключает отца. – Сынке своему ничего сказать не хочешь?

Сглатывая, инстинктивно волком смотрю. Я не злюсь и вину свою осознаю. Просто защищаюсь.

– Выйди, Ника, – отзывается он. Мама, конечно же, не сразу подчиняется. Когда такое было? Смотрит на него неодобрительно. Тогда приказ повторяется в более жесткой форме: – Я сказал, выйди.

Прежде чем покинуть кухню, мама меня обнимает. Господи, хватит меня обнимать…

– Я люблю тебя. Я с тобой, – все это я сегодня сто раз слышал.

Да все слышали. Мама не пытается быть тихой и этим частенько провоцирует конфуз. Я ее тоже люблю. Просто после всего, что принес с собой из бункера, ее навязчивая забота давит, а не помогает.

Какими-то скупыми фразами возвращаю ей признание, чтобы не вздумала снова плакать. Чем быстрее успокоятся они, тем быстрее приду в норму я.

Оставшись с отцом наедине, стою неподвижно и, не отрывая взгляда, напряженно наблюдаю за тем, как он подходит ближе.

– Присядь, – не повышая голос, умеет так говорить, что поджилки трясутся.

Видели бы меня сейчас пацаны из состава, уржались бы на хрен…

Подтягивая стул, сажусь на него верхом. Батя, зеркаля мою типа небрежную позу, делает в точности то же самое.

Впивается взглядом. Знаю, если лупанет, будет больно. И стыдно. Потому что я, совершеннолетний половозрелый здоровяк, заслужил отцовского ремня.

Все стерплю. По хрен на медали и живущее внутри меня агрессивное зверье.

Он – мой отец. Он – мировой мужик. Если я и уважаю кого-то настолько же сильно, то только папу Тита.

Я виноват. Подвел их обоих.

Папа все не спешит начинать разговор. Смотрит в упор. А мне от одного взгляда сдохнуть хочется. Хоть и не показываю. Типа больно борзый. Понимаю, что отец видит меня насквозь, а все равно продолжаю. Защитная реакция. По-другому не умею.

На самом деле, мне жаль. Наверное, непросто воспитывать двух сыновей. Особенно, если последний с таким прибабахом. Очевидно, в этом мире я сам не свой. Живет во мне какой-то бес, который и заставляет совершать очередную дурь. А тут… Бункер – не обычный залет. Это армагеддон.

– Ты только скажи мне, что справишься.

Вздрагиваю, будто от того самого удара. Отец крайне редко в душу лезет. Но когда это происходит, пробирает, пиздец как.

– Справлюсь.

Прикрывая глаза, пытаюсь незаметно перевести дыхание.

Лучше бы ударил.

– Яр, я не хочу шерстить тебе мозги. Знаю, что некоторые вещи по свежему лучше не трогать. Не думать. Не вспоминать. Отпустить. Вот как есть! Понимаешь, сына?

В глазах жжет. Тру ладонью лицо, задерживаясь на веках. Пальцами их вжимаю.

– Я не хочу об этом говорить. Все, что собирался, сказал следователю. Ты тоже слышал.

Выдвигая локоть, размещаю на спинке стула руку и роняю в образовавшийся треугольник лицо. Глядя на размытый напольный кафель, шумно вдыхаю и медленно выдыхаю.

– А я и не прошу говорить что-то еще, – между лопаток ложится тяжелая отцовская ладонь. Мгновение, и захват усиливается. Сгребая на всю ширину плеч, обнимает. – Ты – молодец.

Наверное, это аккурат то, что мне сейчас крайне необходимо. Чтобы не просто кто-нибудь, а именно он сказал, что я, несмотря на череду совершенных ошибок, прошлой ночью все сделал правильно.

Пустые глаза. Черно-белые кадры видеозаписей. Кровь. Ошметки плоти.

Мотнув головой, резко выпрямляюсь. Увеличивая расстояние, набираюсь смелости в глаза посмотреть. Спокойствие отца придает уверенности.

– Я не хотел его убивать… Но если бы мне пришлось, я бы это сделал, – имея возможность произнести это вслух, испытываю колоссальное облегчение. – Я бы это сделал, пап.

– Защищать себя – здоровая человеческая реакция.

– Нет… – выдыхаю сухим и горячим шепотом. – Я не себя защищал. Марусю, – добиваю без какого-либо раскаяния. – Если бы один был, не уверен, что справился бы.

Сам не верю, что все это озвучиваю. Не хотел ничего обсуждать, называется. Размазало. Выдал за раз все самое кровное.

– Понимаю, – произносит отец, чтобы скрепить эти чудовищные откровения. – Видел, как ты на нее смотришь, – не знаю, как ему удается, но на этих словах мои щеки опаливает жаром смущения. – Лет с четырнадцати, да? – Раньше. Но я, естественно, молчу. Слова выдавить не получается. – Я понимаю, – повторяет, похлопывая меня по плечу. – За затею с бункером… Да черт с ней! Главное, что ты выстоял сам и вытащил оттуда Машу, – впервые за весь разговор в его грубоватый, уверенно поставленный голос прорываются эмоции. – Мы бы не успели.

Сглатываю и медленно вдыхаю, переключаясь со своих личных переживаний на ту информацию, которая все еще находится за границами моего восприятия.

Встаю и отхожу к окну. Отец тоже поднимается и идет за мной. Подкуривает сигарету, а я не могу. Каким-то накопительным бонусом запах табака тошноту вызывает.

– Как нашли?

– Неделями по району кружили, – сообщает и надолго замолкает. Знаю, что это всего лишь характерная пауза отца, поэтому просто жду, пока он решит продолжить рассказ. – Была ложная наводка на какой-то притон. Думали уже, что вы… Хрен знает, что… Чего только ни передумали! В общем, от него отталкиваться собирались. Но, когда опросили завсегдатаев, поняли, что все нити обрываются, – весьма странно представлять этот месяц за пределами бункера. Нам-то с Марусей казалось, что Земля вертеться перестала, и что вся жизнь лишь вокруг нас существует. – Никто ведь не знал, что у Ридера там дом. По бумагам все на левого типа оформлено, – чертыхается и снова надолго замолкает. – Потом донос получили. Толком разобраться не успели, к нему отправились… Отто заверил, что ни сном, ни духом. Мол, дом до его увольнения из Киева закрыт был. Мы, бл*дь, учитывая траур, напирать не стали. А он на обыск добро не дал, – тяжело вздыхает. – Промаялись полдня и решили вернуться с подкреплением. Хотя по факту никаких предпосылок не было. О бункере мы не знали. Если бы знали… Так, голая чуйка и безысходность, на это весь упор… – отец трамбует недокуренную сигарету в пепельницу, да так и замирает. – Скорее всего, именно наш визит подтолкнул его дожимать вас. Понимал, что мы вернемся. Да не успели бы… Помню, как едем со всем этим кортежем, без бумаг, естественно, я и говорю: «Тит, это статья…», – горько ухмыляется. И тут же как-то резко поджимает губы. Напряженно хмурится. – А потом взрыв. Мы только на улицу въехали. Только повернули… Не успели бы…

Глава 49

Ярослав

Перемахнув через забор, который разделяет наши с Машкой участки, решительно приближаюсь к ее дому. Похрен на то, что другие решили, будто нам лучше какое-то время провести порознь. Такие простые, бл*дь… Будто это возможно.

Сутки прошли. Я должен ее увидеть.

Снаружи дом хорошо освещен и находится под круглосуточным видеонаблюдением, но я знаю, каким путем идти, чтобы остаться незамеченным. Петляю между деревьями, выбирая слепые зоны. Пульс в ушах так громко долбит, что тяжело фокусироваться на внешних факторах.

Если папа Тит все же «снимет» мой маршрут к башне принцессы… Что ж, прискорбно. И абсолютно похрен.

Я не могу не прийти.

Перед Машкой у меня нет выбора. Да что там… У меня нет выбора перед собой.

Нет шансов остановиться.

Что, если она тоже не может без меня уснуть? Представление того, как она дрожит в темноте, к чертям сворачивает мое больное нутро.

Вцепившись в толстую ветку, взбираюсь на дерево. Отработанными движениями поднимаюсь ровно настолько, чтобы получилось перебраться на нижний уровень двускатной крыши. Бесшумно ступая по краю черной металлочерепицы, подступаю к правому крайнему окну.

Соленый ветер треплет и бросает на глаза отросшие волосы, и я машинально направляю взгляд в сторону моря. Славный южный край, мать вашу… Зависаю на знакомой с детства панораме уже умышленно. Сердце расходится стучать быстрее, и я какое-то время пытаюсь его тормозить. Пока не догоняю: хоть ты тресни, не получится пережить первую встречу без бурных приливов.

Нервно перевожу дыхание и тихо стучу костяшками по стеклу. Шторы задернуты, но из-за них улавливается свет.

Не спит. Разве что делает вид…

Повторно тарабаню куда настойчивее.

Не уйду ведь. Без шансов.

После третьей настойчивой проверки стеклопакета на прочность штора отдергивается. В ореоле яркого искусственного освящения Маруся выглядит бледной, исхудавшей и перепуганной.

Черт…

Сердце сжимается, словно его, как какую-то тряпку, вручную от крови выкручивают.

– Боже, Ярик… – ей приходится прерваться с радушными приветствиями, потому как, едва она распахивает окно, я нагло ломлюсь внутрь. – Ты же знаешь, что нам нельзя видеться… – добавляет, когда уже спрыгиваю на пол и замираю неподвижно. За годы вышколила меня, фанатка чистоты, бля. Попробуй наследить, устроит судный день. – Ярик…

– Как ты? – жадно всматриваюсь в ее лицо.

Хочу, чтобы сказала, как есть. Все, что чувствует. Знаю ведь, есть чем поделиться.

Четыре недели отмотали вместе, в удушающей темноте и непосредственной близости. Отрезанные от внешнего мира, только друг в друге и находили силы. Сейчас так же хочу. Обнять рвусь. Прижать крепко, чтобы за раз все отдала.

Только… Не дурак, вижу, что с ее стороны что-то не то. Точнее, совсем не то, на что я рассчитываю.

– Тебе лучше уйти, Яр. Скоро папа с мамой придут.

– И что?

– Мы собираемся провести этот вечер вместе. Почитать и…

– Тебе давно не двенадцать, Маруся, – меня бомбит по привычке. Забываю, что в сложившейся ситуации не имею права осуждать методы, которыми пользуется святоша, чтобы справляться. – Я хочу сказать… – нервно облизываю губы. Лихорадочно бегаю глазами. – Зачем они тебе, если есть я? – смотрю на нее, бл*дь, как побитая собака. Осознаю, но перекрыть вырвавшуюся волну переживаний не успеваю. – Пусть идут спать. Я пришел. Я останусь.

Машка закусывает губы и зажмуривается. Качает головой, долго не желая даже смотреть на меня. Либо… Свои чувства прячет.

Черт…

– Пожалуйста, Яр, не усложняй все. Мы и без того… травмированы. Нам нужно время, чтобы справиться.

Туго соображаю, что именно все это значит. Но последняя фраза явно не ей принадлежит. Мне втюхивали аккурат то же самое.

– Я хочу просто поговорить.

Нет, бл*дь, я хочу все и сразу. И никак не могу подавить это в себе. Мне что-то нужно от нее. Мне это что-то жизненно необходимо!

Пожалуйста…

– Встретимся завтра? – предлагает Маруся миленьким голоском.

Типа, как раньше, когда пыталась после ссоры помириться.

Черт…

Я не хочу с ней ссориться. Сейчас особенно. Но…

– Как раньше, – выдыхаю хрипло, не пытаясь скрывать разбирающее душу волнение. Не тот случай, когда способен держать марку. – Что это значит? Будем делать вид, что ни хрена не было? Прикидываться, что не трахались, как одержимые, полсрока?

Все вопросы в лоб. Не настроен ходить кругами.

Святошу же эта тема, совершенно очевидно, капитально пугает. Таращит глаза, словно я, блин, в костюме павлина на поминки явился.

– Ярик! Пожалуйста! – тряхнув руками, прижимает пальцы к вискам и вновь зажмуривается. Тонна паники на ровном месте. – Мы же договорились!

Перевожу дыхание, уговаривая себя быть осторожнее с тем, что собираюсь говорить дальше. Самое трудное ведь удается – не прикасаюсь к ней, позволяя сохранять дистанцию. Но…

– Я не буду играть роль друга, святоша. Не буду, на х*й! Не после того, что произошло.

Подрываю плотину страха. В Машкиных распахнутых глазах ее вижу. Знаю, что и в моих она адским пламенем горит.

– Ты обещал…

– Ты тоже много чего обещала, – агрессивно давлю, словно таким способом могу заставить ее считаться с моим мнением.

– Папа говорит…

– Мне плевать, кто что говорит.

В плане наших отношений, так и есть.

– Ярик… Мы сутки назад такой кошмар перенесли…

– Поверь мне, Манюня, самый худший кошмар ты не видела.

Такое она себе и представить не способна.

Пустые глаза. Кадры видеозаписей. Кровь. Ошметки плоти.

Даже подгоняемый счетчиком, пока пытался достучаться до сознания Маруси, вертел ею так, чтобы не смогла заглянуть в комнату, где находилось неподвижное тело, и сплошь все было забрызгано кровью.

– Он… Он застрелился прямо у тебя на глазах?

Пустые глаза. Кадры видеозаписей. Кровь. Ошметки плоти.

– Я не об этом пришел говорить.

– Ярик… Нам обоим, и тебе, и мне, потребуется много времени, чтобы оправиться после того, что было. Не надо все усложнять. Я чувствую себя… Чувствую себя очень плохо…

Я тоже. Но рассчитываю, что то, что сблизило нас, сильнее собранной по пути грязи.

– Как мне помочь тебе?

Что угодно готов сделать. Она ведь знает.

Только зачем-то качает головой и снова отгораживается.

– Ярик… Он видел нас?

– Нет, – принимаю решение носить это дерьмо исключительно в одиночку.

– А кажется… – вздыхает святоша. Долго губами дрожит, пока собирается с силами вышептать: – Я чувствую себя грязной, больной, поломанной, искалеченной…

Если бы хватило дыхания, наверняка продолжила бы делиться личным самоощущением. Но и того, что выдала, хватает, чтобы меня пробрало до костей.

Не врет ведь. Содрогается несколько раз кряду… Словно кожу сбросить пытается. Да ни хрена так быстро не получается. Сначала должна произойти отслойка.

– Дай мне помочь тебе. Я смогу, – горячо заверяю. Растоптав уроненную пару минут назад гордость, в два шага пересекаю разделяющее нас пространство и тяну ее на себя. Маруся явно такого не ожидала. Раскрывает рот, будто задыхается. Упирается мне в грудь ладонями. – Я смогу!

Когда брыкаться осмеливается, невольно крепче сжимаю.

– Пожалуйста, не прикасайся ко мне! Пожалуйста, не надо!

Осознаю, что ее голос звучит низко только потому, что дыхания не хватает. Так-то она пытается кричать.

Кричать, мать вашу…

Меня изнутри словно острыми бритвами прочесывает.

– Не делай так…

– Ярик, нет! Нет… Мне больно! Эта грязь и мука… Это ощущается физически, понимаешь? Копошится во мне, словно мерзкие черви… – зажмуриваясь, вновь содрогается. – Они меня изнутри жрут…

От Машкиных эмоций сам трясусь. С меня семь потов сходит.

Но отпустить ее не могу.

– Я хочу помочь. Попроси меня! Бл*дь, Маруся, просто попроси меня… – буквально умоляю ее. Голос охрип. Столько всего сам в нем никогда не улавливал. – Я могу. Мы справимся. Пожалуйста, Маруся… Пожалуйста…

– Нет, не справимся! Перестань… Ярик, пожалуйста, прекрати!

– Это ты прекрати бомбить! Маруся… Бл*дь, мы и так исчезающий вид.

– В каком смысле?

То, что между нами… Такое ведь мало где встретишь. Верно?

– Я тебя люблю, – с мясом и кровью из груди вырываю.

Это вам не под влиянием эмоций во время секса ляпнуть. Глаза в глаза, на полном серьезе – совершенно другой уровень.

Раздаю, забирай.

Забираешь?

– Ярик…

– Скажи, что у тебя не так? – сначала, будто по привычке, на понт беру. Потом понимаю, что не вернет она то, что мне нужно. И молочу уже в противовес: – Ш-ш-ш, Маруся. Ш-ш-ш… Ничего не говори сейчас.

Не говори то, что я не способен пережить. Сейчас я не способен. Я ведь тоже израсходован.

Молчим. Долго молчим, с мукой друг другу в глаза всматриваясь.

– Думаешь, после всего, через что мы прошли, я могу не ненавидеть себя? – шелестит святоша позже.

И снова граблями по самым тонким струнам.

Что ж ты за маньячка такая?

– То, что ты сейчас чувствуешь, нереально, Маруся. Это шок. Тебе не за что себя ненавидеть.

– А тебя?

Сердце грудь пробивает.

– Не знаю. Ты мне скажи.

Несколько томительных секунд свирепо вслушиваюсь в каждый произведенный ею вдох и выдох.

– Сейчас я ненавижу себя и тебя, – добивает. Электрическим разрядом через весь костно-мышечный и прямо в душу. Машка отпихивает меня, а я «на измене» ей это позволяю. – Сутки прошли… Мне нужна пауза… Давай постепенно, днем… По паре минут…

– Ты серьезно?

«…ненавижу себя и тебя…»

Почему до такой степени больно? Разве так бывает? Настолько сильно…

Наше общее «вместе» сошлось в одну точку, в которой оно либо закончится, либо жирным маркером дальше пойдет. Пора заканчивать?

– Я спрашиваю, ты серьезно? Не молчи, бл*дь!

Знаю, что не должен орать и давить. Только ничего уже в себе не контролирую.

– Ярик… Уходи, пожалуйста, – упорно бреет глубже. – Сейчас… Сейчас я не хочу тебя видеть.

А я уже ничего не вижу. Не сразу понимаю, что изображение замыливает жгучая влага в глазах. Откуда она там? Будто песка с размаху швырнули. Черт, я не… Мне не свойственна все эта чувствительность блядская! Но что я, мать вашу, должен сделать, если у меня раздробило душу?

«…ненавижу себя и тебя…»

«Я не хочу тебя видеть…»

– Я понял, – чувствую, что подача из груди идет, вибрирует и прочесывает горло, но голос мне не принадлежит. Скрипучий осадок.

Выбросило.

Проморгавшись, смотрю, как Машка еще что-то сказать пытается. Открывает рот, с дрожью двигает губами, но ничего у нее не получается.

Что ты добавишь? Куда уж больше?

В дверь стучат, но мы не реагируем. Папа Тит входит без приглашения, замечаю периферийно. Вероятно, он даже говорит что-то… Не воспринимаю. В чумном трансе едва нахожу силы, чтобы от Маруси взгляд оторвать. Пошатываясь, разворачиваюсь к окну и выбираюсь. Нет, иду не я. Тело на автопилоте несет. Спрыгиваю на землю и двигаюсь в сторону дороги.

Ветер подрывает и утаскивает душу в далекую даль. Со стороны наблюдаю. Похрен.

Глава 50

Мария

Я не думаю о чем-то определенном, когда стою и бесцельно изучаю в отражении зеркала свое застывшее, будто маска, лицо.

По глубокому дну раковины монотонно стучит вода.

Кап, кап, кап, кап…

Запоздало распознав этот звук, всем телом содрогаюсь. Стремительно направляю дрожащую кисть к ручке смесителя, чтобы дожать регулятор до упора.

Все нормально. Тишина.

Но я… не в силах отцепиться от хромированной конструкции, еще какое-то время стою, согнувшись над раковиной.

Дышу учащенно.

Ладно… Ладно… Все хорошо…

Главное, чтобы тошнота не вернулась.

– Маш, ты скоро? – вздрагиваю от стука.

– Иду, пап!

Выпрямляюсь так же дергано. Оглядываю ванную, словно место преступления. Вдруг что-то не положила на место… Все чисто.

Выхожу и сразу же сталкиваюсь с отцом.

– Я во дворе буду. Ты со мной? Или с мамой останешься?

Господи, ведь мне не шесть лет!

Мне давно не нужен постоянный присмотр. Но… Я понимаю, зачем они это делают.

– С мамой, – у меня к ней есть дело.

– Хорошо. Привет передавай.

Как будто он не видел ее две минуты назад… Небось успели и меня обсудить, и прочее.

– Передам.

Он еще что-то говорит. Я отрешенно улыбаюсь и ухожу. Немного устала от их заботы.

– Мам, ты тетю Нику давно видела? – вопрос задаю с порога, иначе не решусь затронуть эту тему.

Прохожу в кухню и напряженно замираю у разделочного стола. Уверенности в ногах нет, поэтому я машинально вцепляюсь пальцами в край крышки.

– Вчера, – роняет мама и замолкает.

Закончив снимать с бульона пену, откладывает шумовку в раковину и только после этого оборачивается.

Господи, зачем она готовит этот борщ, если он все равно никогда у нее не получается?

Сама не замечаю, как начинаю нервно выстукивать пяткой об пол.

– Виделись мельком. Приветствиями обменялись.

– И все? – не могу скрыть разочарования.

– И все.

– Понятно, – вздыхаю расстроенно.

Мама бросается меня обнимать. Зажмуриваюсь и на мгновение отчаянно прижимаюсь к ней, прямо как в детстве.

– Цветочек… Может, нам стоит сходить к ним?

«Нам» – значит всей семьей. После бункера двенадцать дней прошло… Весь этот затяжной восстановительный период делаем все вместе. Только терапию одна посещаю. И то кто-то из родителей обязательно ждет под дверью. В остальном мама с папой постоянно со мной. Мы много гуляем, готовим, смотрим фильмы, читаем…

Они не желают оставлять меня одну даже ночью.

Когда Яр ушел, у меня случилась первая истерика. С трудом успокоили. Врача вызывали, кололи что-то. Он настаивал на госпитализации, но я яростно сопротивлялась. Благо, папа с мамой согласились, что дома мне будет лучше. Но… Они разбили в моей спальне лагерь. Когда-то я бы посмеялась… Сейчас даже улыбнуться трудно. Имея в распоряжении огромный дом, ютимся втроем на площади в тридцать квадратов. Но… Даже их присутствие и круглосуточно включенный светильник не спасают меня от кошмаров. Просыпаясь от собственных криков, каждый раз думаю, что от страха остановится сердце.

– Нет. Не стоит, – отстранившись, делаю шаг в сторону. Для наглядности еще и головой мотаю. Сейчас у меня случаются такие моменты, когда я не уверена, что выразила мысль вслух. – Давай помогу тебе. Что делать?

Мама поручает шинковать капусту. Не особо люблю это дело, но работа и ненавязчивый разговор в процессе помогают мне держаться в реальности.

– Как настроение?

– Нормально, мам.

– Хочешь сока? Твой любимый, вишневый.

– Нет, спасибо.

– Яблоко?

– Нет, не хочу. После завтрака тяжесть…

Смахнув в миску первую порцию нашинкованной капусты, снова располагаю половинку головки на доске и продолжаю рубать тоненькие полоски.

– Странно, – протягивает мама озадаченно. – Ты вроде совсем мало съела.

Зря поделилась.

Она ведь теперь всему придает повышенное значение, хоть и говорит, что держать меня под колпаком не планирует. Видимо, чтобы я расслабилась. По глазам вижу – другое. Она волнуется.

Как же это, оказывается, стремно – быть проблемным ребенком!

– Ничего страшного, мам. Просто немножко неспокойно в желудке. Как будто мутит, но так, мм-м, совсем лайтово. Пройдет.

– Может, позвоним Семену Борисовичу?

– Ну, ты что! – натужно смеюсь. Как же это трудно теперь… – Ты же не станешь из-за всякой ерунды врача вызывать? Ты не параноик, мам. Никогда не была. Не начинай сейчас.

Она смеется, однако и у нее не совсем искренне это получается.

Вот мы разговариваем и смеемся. А я не могу перестать думать о Ярике. Сердце, как будто поймав какую-то циклическую динамику, то и дело с болью сжимается. Потом хуже… Промежуток между этими микроприступами сокращается.

Готова поклясться, что сердечная мышца не просто от моральных мук ноет, она изнурена физически.

После того ночного визита больше с Яром не встречались. А ведь двенадцать дней прошло… Я соблюдаю рекомендации, но и к себе прислушиваюсь.

Увижу его – больно. Без него – невыносимо!

Пыталась позвонить. Он… сбросил. Четыре раза. Вчера у окна полдня караулила. Мама с папой, конечно, просекли. Только мне пофиг. Они молчали, я не оправдывалась. Хотела, как до этого, увидеть хоть через стекло. Но Градские будто на Луну улетели! Никто не появлялся ни во дворе, ни на террасе.

Он остынет. Я поправлюсь. И мы поговорим.

Обязательно.

И все наладится.

Обязательно.

– Как думаешь, «томат по вкусу» это сколько?

– На эту кастрюлю одна ложка.

– Что бы я без тебя делала!

Очевидно, не готовила бы борщ. Она даже не любит его. Приучена к другой кухне, более изысканной. Это я… у Градских подсела. На многое.

Где же мой Ярик? Где?

Пока я душевно «отъезжаю», мама улыбается. И тут же растерянно уточняет:

– Столовая или чайная?

– Столовая.

А потом… В дверь со стороны террасы коротко стучат, и в кухню входит тетя Ника. Только взглянув на нее, понимаю: что-то произошло. Сердце пропускает удар, а затем принимается усиленно молотить ребра.

– Привет.

– Привет, Доминик! Что-то случилось?

– Здравствуйте, – мой шепот едва различим в общем шуме.

Ко всему еще и в висках бой африканских барабанов отыгрывается. Боюсь, что элементарно не услышу, что тетя Ника собирается сообщить. Но… Когда она начинает говорить, информация продавливает мне череп…

– Ярик подписал контракт на прохождение срочной службы.

– Уходит в армию? – реагирую быстрее, чем вдохнуть успеваю. От этого голос выходит глухим и сиплым. – Сейчас?

Как я его отпущу? Как я без него? Как он без меня? Это ведь целый год!

Нет… Нет… Нет!

– Ушел, – шепчет тетя Ника.

Но я не слышу, не соображаю… Вся в своих мыслях. Они бомбят мой мозг. Полосуют душу. От них мне страшно и больно!

– Нам нужно поговорить… Я сейчас… Я пойду сейчас… Я иду… – бормочу лихорадочно.

Неловко двинувшись, смахиваю на пол нож. Он вертится и так звонко звенит по кафелю, уши заткнуть хочется.

Если бы концентрации было чуточку больше…

– Маша, Маша, – мама повышает голос, чтобы достучаться. Когда мне удается сфокусировать на ней зрение, скорбно качает головой. – Его уже нет, цветочек.

Это невозможно! Какая-то глупость… Ошибка! Очередной дурной сон!

Что происходит?

– Ма… Нет…

Что же это? Душа сгорает!

– Мне жаль, цветочек.

Тетя Ника плачет. Голову поворачиваю и вижу, как она промокает платком глаза. Завидую ей… Потому что меня так скрутило, не получается даже заплакать! В каменную глыбу обратилась. Стою и вдохнуть не могу.

– Ярик позвонил Сереже из военкомата. Говорит… – прижимая к губам ладонь, пытается сдержать очередной поток слез. – Говорит: «Пап, я решил. Мне это нужно. Ты поймешь»… Господи, я до сих пор в шоке… Даже не поняла, какие войска! Сказал только, что добираться далеко. Забросили куда-то на восток. Обещал, когда будут на месте, позвонить и рассказать подробнее, – голос тети Ники срывается. Она мотает головой и какое-то время только плачет. Я же… В груди жарче и жарче становится. Сгораю заживо. – Сережа говорит, так нужно. Мол, все правильно. Ярику там спокойнее будет, а я… Он ведь только вернулся… И снова! Нет, сейчас, конечно, не так страшно, но… Я с этими детьми с ума сойду!

– Серега прав, Ник. Яр у вас молодец. Он сильный. Если решил, значит, ему это действительно нужно.

Зачем? Куда? Год? Как?

Нет, это невозможно. Я же… Он ведь часть меня! Мы – одно целое!

– Он… Ярик передавал что-то для меня?

Тетя Ника вскидывает рассеянный взгляд.

– Нет. Ничего. Никому, – медленно переводит дыхание. – Я сама с ним не разговаривала. Сережа сказал дать время, не названивать…

Я все еще стою на ногах. А ощущение, что головой об стол приложилась. Волной тошнота взмывает, и в глазах темнеет. Чтобы в самом деле не упасть, слепо опираюсь на глянцевую крышку. Ладонь со скрипом скользит по гладкой поверхности, равновесие обрести не удается.

– Я сейчас… – говорю, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Ты куда? Все нормально? Маша, Маша… Маша!

– Не трогайте меня! Не идите за мной! Просто оставьте меня в покое! – кричу так, как никогда в жизни себе не позволяла в отношении родителей. – Я сама… Хочу побыть одна!

Обе замирают. Смотрят на меня как на сумасшедшую. Да может я такая и есть! Возможно, это необратимо.

Мама быстро овладевает эмоциями. Скрещивая руки, спокойно кивает.

– Хорошо. Иди.

Выбегаю на улицу без куртки.

Я горю!

Когда смотрю на соседний дом, в окно его спальни, невыносимая боль душит.

Темно… Темно… Тихо… Темно…

«Мы выйдем. Но у этой истории будет другой конец. Не тот, на который ты рассчитываешь…»

«Бей. Беги. Или замри…»

«Не бойся, я люблю тебя…»

«Я вернусь за тобой. Даже если мне придется его убить, вернусь…»

«Я хочу помочь. Попроси меня! Бл*дь, Маруся, просто попроси меня…»

«Я тебя люблю…»

Кажется, когда двигаюсь, болит не так сильно. Холодный ветер остужает и приносит мнимое облегчение.

Бреду вдоль забора в сторону сада. Там на границе участков находится беседка. Вхожу внутрь, и меня будто во времени отбрасывает. Вижу Ярика в синяках и ссадинах, с дерзкой ухмылкой, с горящими глазами… Он смеется. Он так красиво смеется – дух захватывает!

Мне хорошо и больно.

Не осознаю, в какой момент плакать начинаю. Кричать, как в том ужасном месте, не получается. Нет, кричать мне больше не хочется. Сейчас мои слезы – любовь.

– Маруся…

Знаю, что шансов нет, но подавить вспышку радости и надежду не стараюсь. Даю себе пару секунд, прежде чем обернуться.

– Папа, – впервые в этом слове флер разочарования.

– Почему без пальто?

– Пап, я… Что теперь будет?

Он накидывает мне на плечи какую-то безразмерную вещь. Сжимает мои ледяные руки своими большими и теплыми ладонями.

– Он вернется.

– Когда?

– Когда вы оба будете к этому готовы, – как всегда, подбирает идеальный ответ. Словно ключик в сердце вставляет и проворачивает. Меня такая надежда охватывает, совсем иначе смотрю. Подавить в себе не могу. Улыбаюсь, потому что знаю, папа прав. – Ты ведь хочешь быть здоровой и красивой, когда он вернется?

Очень хочу! Отчаянно хочу!

– А если… Если у меня не получится? Если я не смогу?

Дай мне еще немного сил, пап… Подтолкни. Если надо, за руку проведи.

– Как это не сможешь? – папа смеется. У него это так тепло получается. Я сквозь слезы тоже… отзываюсь. Все еще тихо и рвано, но смеюсь. – Сможешь, Маруся. Мы справимся. Мы со всем справимся.

Я верю. Должна.

– Спасибо… – бросаюсь, чтобы обнять. – Спасибо…

Теперь у меня есть огромная мотивация. Я найду силы. Ради Ярика буду бороться. Ради нас. Раны затянутся, и мы обязательно встретимся. Жить этим днем буду. За него сражаться.

Потому что… Даже когда тебя уронило ниже земли, когда тебе темно при свете, когда внутри бушует адское пламя – сдаваться нельзя.

Время все вылечит.

Все на свете можно пережить. Все на свете.

Только то, что есть у нас с Яриком… Наше «вместе» – не забыть, не разрушить.