Люби сильнее бесплатное чтение

Люби сильнее

Елена Тодорова

1

Мария

Все начинается ночью.

Все самое важное в моей жизни случается ночью. В ненавистное мне время суток. Просто катастрофическая карма!

Папа стучит в дверь после первого же раската грома. Знаю, что это он, ведь с мамой мы минуту назад разминулись. Она спускалась вниз, чтобы развесить белье.

Негодующе стону, даю добро войти и, подтягивая одеяло повыше, вдавливаюсь глубже в матрас. Очень устала сегодня. Умышленно загоняла себя, организм молит об отдыхе.

– Ты как, кукуруза? Не страшно?

Давно не сержусь, когда папа так называет. Если, конечно, он не делает этого на людях. Хотя и тогда… Мой папа – самый лучший. Он сделал для меня чрезвычайно много, чтобы зацикливаться на такой ерунде. Он и еще один человек… Тот самый-самый.

– Если бы мне было страшно, я бы сгребла одеяло, пришла к вам с мамой и вынудила смотреть со мной мультики. Точно как в пять!

Приоткрываю один глаз, чтобы поймать папину улыбку. И, конечно же, отвечаю взаимностью.

Обожаю своих родителей, хоть их забота порой и бывает утомительной. Знаю, что причины есть. И все же…

– Каждый раз так отвечаешь, а еще ни разу не пришла.

Понимаю, о чем папа беспокоится. Ни разу не пришла, но не единожды будила своими криками.

Я пытаюсь справляться. И мне это удается. Кошмары случаются все реже и реже. Последний раз ¬– больше месяца назад.

– Ты же знаешь, я не боюсь грозы, пап.

Гроза – это свет и шум. А мой страх носит обратный характер. Я боюсь темноты и тишины.

– В таком случае, сладких снов, принцесса.

– Доброй ночи, пап. Поцелуй за меня маму.

– Обязательно.

Как только дверь закрывается, протяжно вздыхаю. Еще какое-то время, под влиянием укоренившейся привычки, вожу взглядом по потолку. Рассматриваю золотистые звездочки, которые разбрасывает медленно вращающийся ночник-проектор.

Ни один угол не даруется темноте. Бояться мне нечего.

«– Спи, Маруся!

– Сам спи!»

Отгоняя непрошеные воспоминания, подтягиваю одеяло. Вдыхаю запах маминого любимого кондиционера и, наконец, закрываю глаза.

Когда, после очередного раската грома, с улицы доносится собачий лай, нахожусь на границе сна и бодрствования.

О, нет… Десси…

Моя полуторагодовалая черно-подпалая овчарка любит вечерами носиться по участку. Но я всегда слежу, чтобы на ночь она попала в дом. Сегодня заводила ее сразу после пробежки. Неужели мама выпустила?

Затянутый грубоватый лай не очень похож на задорное тявканье Десси, но у ближайших соседей собак нет. Это и заставляет меня беспокоиться.

– О, нет, Десси... Нет-нет… – сонно ворчу я. – Почти одиннадцать…

Даже при учете усиленной наружной иллюминации дома, ненавижу бродить ночами. Только тут уж ничего не попишешь... Соскальзываю с кровати и медленно подбираюсь к окну. Ноги после вечерней пробежки будто деревянные. Не иду, а ковыляю. Мне еще и поэтому выходить не хочется. Но не просить же папу.

Привставая на носочки, выглядываю во двор… Да так и замираю.

Внутри что-то с треском обрывается.

Не может быть… Невозможно…

В окнах соседнего дома горит свет, а такого быть не должно. Тетя Ника с дядей Сережей на все лето улетели. Совсем недавно от них приходили открытка и пара фотографий с острова.

Может, Никита приехал что-то проверить? Хотя ночью это прям очень маловероятно. Да и обычно, если что-то нужно, они в первую очередь нам звонят. У меня и ключи остались. Хожу поливать цветы и впускаю приезжающую для уборки женщину.

У Градских есть пес. Той же породы, что и моя Десси. Но сейчас его тут быть не может. На время отдыха дядя Сережа отвез Луку к родителям. Мы взять не могли, потому как держать их вместе с Десси нецелесообразно.

Если все же лает Лука, то…

Господи…

Нет, это невозможно… Нереально же! Тетя Ника предупредила бы… Ну, а вдруг…

Божечки… Если это… Если Яр вернулся?

Сердце ухает вниз и тотчас подскакивает к горлу. Резво берет максимальную, попросту безумную скорость.

Останусь стоять на месте – умру. Все, что сейчас понимаю.

Забывая о мышечной боли и усталости, выскакиваю из комнаты и несусь вниз по лестнице. Распахиваю входную дверь и выбегаю босиком на улицу. Утопая в теплой и влажной траве, пересекаю двор. Дергаю калитку и, не сбавляя скорости, врываюсь на чужую территорию.

Нет, по факту она все же не чужая. Слишком много счастливых моментов с ней связано. Я росла на две семьи. Нет, мы росли. Я и Ярик.

Замедляюсь, лишь ощутив под ногами деревянный помост террасы. Ступни гулко отсчитывают два шага и резко вдавливаются в шероховатую поверхность.

Просто не забывай дышать… Медленно, глубоко, размеренно…

Дыши… Дыши… Дыши…

Как ни настраиваюсь, задыхаюсь, когда по ту сторону стеклянной двери возникает мужской силуэт. Свет бьет парню в спину и сохраняет лицо в тени, даже когда он открывает дверь и переступает порог.

Сердце выбивает ребра.

Глубокий вдох, который мне после нескольких неудавшихся попыток все же удается совершить, наполняет легкие таким количеством кислорода, что грудь распирает.

Мне не нужен свет, чтобы понять, что это он.

Мой друг. Моя любовь. Моя вторая половина.

Ярослав Градский.

Он вернулся.

Боже мой… Он вернулся!

Моргнуть боюсь, чтобы не спугнуть видение. Смотрю на высокую и крепкую мужскую фигуру, пока в глазах не собираются слезы. Они жгут веки и раздражают слизистую. Но это такая ерунда против того, что внутри происходит.

«Люби меня, Ярик… Люби… Еще… Ярик, Ярик… Испачкай меня… Испачкай меня всю…»

Перекачанное эмоциями сердце по швам трещит.

Нельзя вспоминать. Нельзя… Вот только остановить калейдоскоп картинок из нашего общего прошлого никакой силы воли не хватает.

«Маруся ты Титова… Моя… Не бойся, я люблю тебя…»

На самом деле в тот момент я и угождаю в ловушку. Стою и упорно пытаюсь дышать. Но вместо тяжелого сырого запаха надвигающейся грозы вдыхаю запах Яра. Насыщенный, терпкий, острый, любимый… Только тогда соображаю, что Градский сократил расстояние и подошел слишком близко.

Почти три года прошло…

Он стал еще выше и шире в плечах. И раньше случалось, что рядом с ним я терялась. Сейчас же и вовсе заметной дрожью отзываюсь. Трясет меня, остановиться не в силах.

Стоило бы оторвать взгляд от его груди и посмотреть в лицо. Но я не решаюсь. Слишком страшно. Прожигаю дыру в пятнистой армейской футболке.

Глупая… Капкан уже захлопнулся. Внутри запускается тот самый, поставленный на паузу, режим одержимости.

Да, все начинается ночью… Считая от нашей общей ночи рождения и всех тех, что были у нас общими после. А потом… еще и еще. Ох уж эти губительные ночи! Включая ту страшную, о которой Градский не знает. И не узнает никогда. Это только мое… Личное. Сокровенное. Моя обособленная боль.

Сжимаю вспотевшие ладони в кулаки и решительно вскидываю взгляд. К такому все равно нельзя подготовиться… Эмоции обрушиваются: огнем грудь окатывают, взрывной волной оглушают. Если и дышу, не осознаю этого. Впрочем, если не дышу – тоже. Другие потребности главенствуют.

Глаза в глаза впиваются. Темные. Горящие. Родные.

Раньше… До того самого месяца… Ярик бы рассмеялся. Окатил бы меня с ног до головы жадным и дерзким взглядом. Выдал бы какую-то пошлую шуточку. И обнял бы обязательно, как будто по-дружески. Сейчас же… Он просто смотрит, перекачивая в меня собственный огонь. Он ведь тоже горит. Хоть ни один мускул на его лице не дрогнул, знаю это. Каким-то немыслимым образом чувствую.

Почему ты ушел?

Почему так долго не возвращался?

Почему ни на одно письмо не ответил?

Почему? Зачем так жестоко?

В какой-то миг меня переполняет дичайшее желание броситься на него с кулаками. Молотить, не щадя сил. Переложить на него всю свою боль. Оставить такие же шрамы и ссадины. А потом… крепко обнять и завыть. Потому что из груди рвется именно вой, не крик.

Но я держусь. Слишком много работы проделано. Я не могу себя подвести.

– Здравствуй, Ярослав, – долетает из-за спины папин беспристрастный голос.

Яр кивает, однако вербально не отзывается. А мне так хочется его услышать! Почему же он не говорит?

Папа подходит ближе и, набросив мне на плечи кофту, больше ладоней не отнимает. Слегка сжимает, призывая собраться.

Он ведь все знает. Все понимает. Ярче солнца пылаю… А надо быть осторожной. Иначе второй раз не выплыву.

– Рада, что ты вернулся, – вот что я произношу, как только удается овладеть голосом.

Волнение утаить не получается, хоть и стараюсь говорить медленно. Но в целом остаюсь собой довольной.

Улыбаюсь. Только кто бы знал, чего эта гримаса стоит… Кто бы понимал…

Быстро опускаю глаза к подбежавшему и ткнувшемуся мне в колени псу.

– Привет, Лука, – касаюсь ладонью носа. Позволяю облизать пальцы. – Разбудил меня своим лаем… – смеюсь не от того, что мне весело. Это рваный и нервный звук, пусть со стороны и кажется, что вполне искренний. – Отвыкла от тебя…

Решаюсь еще раз на прощание взглянуть Ярику в глаза, хоть уже понимаю, что говорить он с нами не намерен. Это странно, но… Это его право.

Видимо, военная служба изменила его не только внешне. Теперь он не соседский мальчик. Не мой лучший друг. Не мой Ярик. Не мой… Он мужчина. Суровый и волевой. От одного лишь взгляда которого душу скручивает.

– Еще раз с возвращением, – выдавливаю, ощущая, как под кофтой табунами гоняют взбунтовавшиеся мурашки.

Разворачиваясь, позволяю папе увлечь себя домой. Хорошо, что небо открывается и обрушивает на землю скопившуюся влагу. Дождь позволяет скрыть бегущие по щекам слезы.

Теперь он здесь… Рядом… Как же я буду жить, зная, что он так близко?

2

Ярослав

Она совсем не изменилась.

Маруся Титова – высота, которую я так и не сумел взять. Как итог, за прошедшие годы переломал кости, нарастил мясо, взамен стертой в кровь кожи толстой шкурой оброс – необратимо трансформировал. Она же осталась той самой девчонкой, которую я упорно пытался вытравить из своей жизни. Чистое безумие, учитывая, что она сидела под ребрами практически все мои зеленые восемнадцать лет. Будто и не было следующих трех. Если бы не травмы и шрамы, да изношенный кровавыми кадрами мозг, так и решил бы.

Свистнув, подзываю Луку и, не оглядываясь, вхожу обратно в дом. Сходу на второй этаж поднимаюсь, в свою старую спальню. Нет желания шарить глазами по углам, поэтому свет не включаю. Бреду в ванную, стараясь не думать о том, что из моего окна можно увидеть окно моей… Да не моей. Никакая она не моя. Я же не дебил, настолько откатывать.

Пока раздеваюсь, сердце постепенно успокаивается. Дыхание выравнивается.

Но… Учитывая недавний безумный скачок, уверен, что это ненадолго. Временная суггестия. Научился этому в опасные моменты службы, когда чувствовать что-то было непозволительно.

Встаю под тугие струи воды и умышленно прохожусь по закромам памяти. Прокручиваю неторопливо и без особых эмоций то, как в армию бежал. Бросив универ и спорт, добровольно сдался. Этим решением остался доволен. Подлатало, увлекло, вытравило из головы всякую агрессивную блажь и привычку действовать сгоряча.

Однако возвращаться рано было. Понимал, не готов еще, нужно дальше и дольше...

Отец, отставной подполковник полиции, когда под конец «срочной» прознал про призыв в места боевых действий, минут пятнадцать в трубку орал, чтобы не вздумал рапорт писать. Через сутки лично в часть примчался. Впервые за долгое время прессовал меня больно окрепшего и охреневшего от собственной крутости, прямо там, в мелкой комнатушке для свиданок.

– Ты, блядь, понимаешь, что творишь? Армия – это армия. Но куда тебя дальше несет, Яр? Я понимаю, тебе трудно. Но война[1] – не санаторий, твою мать! Там мозги в кучу не соберешь. Легче тебе там точно не станет. А будешь дурковать – без ног, без рук останешься! Если вообще живым вернешься! Ты это, мать твою, понимаешь? Куда ты, блядь, лезешь? – конечно же, он осведомлен, из-за чего все. Понимает, насколько отчаянно я пытаюсь промотать бесследно все, что произошло в том чертовом бункере со мной и с Марусей. Хотя всего ведь никто не знает… – Сына, я тебя в органы, спецподразделение… Куда хочешь! Хоть завтра.

– Поздно, пап. Я подписал.

Отец тогда резко умолк. Ни слова больше не вымолвил. Уезжая, только крепко стиснул мое плечо и взглядом, казалось, полдуши оставил. Никаких слов не надо было… Не знаю, что матери говорил. Она почти не рыдала в трубку. Решила, что я в той же части сверх срока закрепился. И хорошо… Мне самому спокойнее, да и ей.

Под конец «срочника» сразу забросили в самое пекло. Думал, там уж точно все забуду. Безусловно, многое стерлось. Во время атак и обороны не до сопливых воспоминаний и ебучей философии.

Только ночами, когда наступала тишина, все запретное наружу лезло. Оккупировало сердце и мозг. Еще эти письма, мать ее… Святоша писала от руки, по три-четыре листа. В эру интернета, мне со всего подразделения одному такие носили. Всем посылки да передачки, а Граду – «сахарная малява», «порно-депеша», «дрочь-письмо». Как только ни глумились такие же перезревшие, как и я, оболтусы. Еще и характерными пошляцкими жестами свои вопли сопровождали. Да только мне насрать было. Если с кем и сцеплялся, до морды в кашу не дрался. По сути, понимал, что тупо завидно им.

Сука, я сам себе завидовал…

Каждый раз перед богом клялся, что следующее письмо не стану открывать, так и выброшу запечатанным. С электронкой же получалось. Ничего из того, что Маруся в сети настрочила, не прочел. И телефонный номер в бан после первых же попыток дозвониться внес. А тут… Увижу ее почерк, и внутри что-то сладко заноет. Дождусь отбоя и тянусь трясущимися руками, как наркоман к желанной дозе.

Она писала о всякой ерунде. По факту ничего важного не сообщала. Последнюю ссору и то, что происходило между нами в бункере, не затрагивала. Как я и думал, играла в свою излюбленную игру, будто мы все еще вечные друзьяшки. Злился на нее за эту подачу и воображаемый тон, за малолетнюю дурь, которая все еще сквозила во всех этих строчках… И за то, что отзывался… Никак прекратить не мог. Куда-бы ни перебрасывали, таскал за собой этот ворох макулатуры. Иногда перечитывал.

Пока Титова знала, где я нахожусь, писала очень часто. Казалось, что по несколько раз на неделе новую телегу строчила. Хотя доходило, безусловно, все с опозданием. Случалось, что по две депеши за раз получал. Пока не набрался сил и не запретил отцу сообщать новый адрес. И… вначале еще хуже стало. Думал и думал о ней. Что делает? Как справляется? Ходит ли с кем-то? Конченый идиот… Случалось, взрывы над головой гремят, концентрация крайне важна, а мне едва удается выплывать.

Потом как-то резко попустило, и я вздохнул с облегчением. Думал, что все, отмучился. Более-менее спокойно добил контракт. Домой засобирался. Еще месяц, пока бумаги все оформляли, перекантовывался в расположении части. После официального увольнения в запас пересекся с предками в Доминикане. Отец, увидев меня, заметно размяк. Мама, пребывавшая до последнего в неведении, просто радовалась, что домой еду. Пробыл с ними буквально пару суток и двинул на отчизну.

Зато дед начал наседать, едва с трапа на родную землю ступил.

– Чем собираешься заниматься?

– Не знаю. Пока не решил.

Имелось несколько вариантов. По связям отца и благодаря собственным заслугам, звали в местные органы. А старые спортивные победы на чемпионатах и наличие корочки МС по боевому самбо сулили неплохую возможность войти в тренерский состав юношеской сборной.

Не хотел гнать лошадей. Имею право выдохнуть и спокойно подумать, чему посвятить дальнейшую жизнь.

Но дед, черт его дери… Встретил, блядь, называется.

– Пока решать будешь, я тебе у себя на стройке место даю. Не лежать же лежнем! Знаем мы, что от безделья случается…

Старик, конечно, всегда крутым нравом отличался. А сейчас, вероятно, маразм крепчает. Оперативный пресс продолжился за ужином.

Вот лучше бы сразу домой поехал… Повелся на домашнюю жратву, олух.

– Пока простым рабочим пойдешь. В этом у тебя опыт есть.

Безусловно. Еще сопляком столько мозолей по его стройкам натер, краски надышался да цемента натаскался. Чуть залет какой – привет, рабочая роба. Тогда психовал, но не решался ослушаться. Проще вкалывать, чем слушать мозгодробильные лекции.

Да и сейчас… Возможно, дельное предложение. Физическая работа голове думать не мешает, а болтаться валенком я действительно не привык.

– Коля, ты в своем уме? – не выдержала бабушка. – Ребенок только со службы вернулся, а ты со своей стройкой лезешь!

– И что? Градский он или конь в пальто?! Вот пускай включается, и точка! Мне скоро семьдесят пять! У меня сын и два внука, а я до сих пор в «СтройГраде» в одиночку горбачусь.

– Да потому что никому твой «СтройГрад» не нужен, – выдала бабка в пылу то, что мы все годами мысленно мусолим. – Продай его уже, и дело с концом!

– Холдинг? Валя!!! Я скорее застрелюсь!

Они разом умолкли, и за столом неловкая тишина застопорилась. Надо было как-то выкручиваться, потому как задрало слушать. Отвык я от пустого трепа и психологического давления.

– Да пережил я эту хрень. Расслабьтесь, – отмахнулся и встал со стула. Скупо кивнул обоим. Прежде чем выйти, бросил деду: – Завтра подъеду в офис, скоординируешь.

Забрал Луку и, наконец, отправился домой.

На войне, и правда, случались вещи похуже, чем тот апофеоз ужаса, когда псих Ридер высадил себе на моих глазах мозги. Возможно, разница в том, что смахивать с рожи кровавые ошметки боевого товарища куда тяжелее, чем ненавистного тебе человека.

Знал, конечно, что рано или поздно Марусю встречу. Соседние дома, нереально регулярно избегать. Не планировал даже такого малодушного долбоебизма. Просто я, идиот, решил, что готов. Мол, плевать теперь, забылось давно. Херня, что периодически по какому-то гребаному вселенскому раскладу поднывает слева от грудины и требует примеси алкоголя.

С первой подачи обострилось.

Мать вашу, три года прошло… Увидел ее и осознал, что ни хрена я в этой жизни так и не понял. Внутри затрясло сильнее, чем когда на противотанковой мине стоял. И ведь перевидел ни много ни мало баб – тысячи. А до сих пор не искоренилось это пацанское ограниченное впечатление, что красивее ее никого нет.

Вытираюсь и, обмотав сухим полотенцем бедра, в том же полумраке шагаю в спальню. Подбираюсь к кровати и заваливаюсь поверх одеяла на спину.

Со сном давно проблем не испытывал. А сейчас лежу и одурело пялюсь в потолок.

Под ребрами что-то скручивает. Ходуном заходится. Глотку сдавливает: ни сглотнуть, ни вдохнуть.

«Если это неизбежно, люби меня, Ярик…»

«Держи меня... Крепче… Люби меня… Крепче люби… Сильнее… Так сильно, чтобы больно было…»

«Ярик, я вся в тебе… Вся липкая…»

Душа снова гуляет. Вот только на хрен мне не сдалась вся эта напасть. Я уже был на самом краю. Больше не поведусь.

«Сейчас я ненавижу себя и тебя, Яр… Не хочу тебя видеть… Уйди, Ярик! Уходи!»

Сцепляю зубы. Медленно перевожу дыхание. И снова проделываю те же опустошающие комбинации. Чтобы уснуть, мне хватит. А дальше… Что ж, походу в игру вступает жесткая дисциплина. Мне не привыкать. Знаю, что это менее энергозатратно, чем временные петли и их последствия.

[1] Прим. автора:  как правило, в своих романах я выдерживаю детальную прорисовку событий, но действия книг «Кричи громче» и «Люби сильнее» по факту, если считать от первой книги цикла, происходят в 2042 и 2045 годах, поэтому при упоминании военных действий я сознательно опускаю детали и названия. Не хочу кликать беду на какие-либо страны и народности. То, что герой ушел в армию в восемнадцать, списываю на тот же фактор неизвестности.

3

Мария

Он со мной вообще не собирается разговаривать?

Ночь выдается ужасной. Мало того, что долго ворочаюсь… Плевать, что наглоталась седативного, сердце несколько часов кряду колотится, как дурное. Попросту вылетает, безумное. Когда же, наконец, отключаюсь, во сне, как я и опасалась, возвращается чрезвычайно много. Я снова кричу.

После душа и чашки горячего чая уснуть так и не удается. Понимая, что начинаю ненавидеть свою кровать, со вздохом выползаю обратно. Заправляю постель и, накинув ветровку, во второй раз спускаюсь вниз. Для завтрака слишком рано. В доме все спят, в четыре-пять утра только я могу подскочить. Не каждый день, и на том спасибо.

Десси, едва меня завидев, принимается возбужденно вилять хвостом.

– Пойдем, пойдем, моя хорошая, – с удовольствием глажу свою любимую девочку.

Небо чистое. На горизонте показывается оранжевая полоска восходящего солнца. Грозы будто и не было. Только мокрая трава щекочет стопы. Стоило бы обуть кроссовки, а не выбегать во вьетнамках, но это, как обычно, постфактум в голову приходит.

– Ладно, фигня… Мы быстро, правда, Десси?

Овчарка следует своим привычным маршрутом. Ведет меня через пышущий зеленью сад в самый конец участка.

– Не спеши, девочка…

Солнце поднимается выше. Прорываясь сквозь листву, слепит глаза ярким бликом. Я щурюсь и улыбаюсь. Рассвет – самая чистая и спокойная часть суток. Именно в это время приятнее всего сидеть в беседке и наблюдать за тем, как Десси носится по территории.

Жаль, что кофе не прихватила. Но возвращаться мы, конечно же, не станем.

Не переставая улыбаться, скольжу взглядом по периметру. Обнаружив в заборе открытую калитку, резко вздрагиваю. А потом… После сдавленного перестука в груди замечаю Градского.

Черт…

Не ожидала, что встретимся так быстро. Раньше он любил подольше поспать. Понятное дело, что на службе изменился… Я просто должна привыкнуть.

Забывая о прекрасной погоде и чудесах раннего утра, теряю возможность улыбаться. Сглатываю и нервно перевожу дыхание. Мысленно уверяю себя, что нет необходимости сбавлять темп или же менять траекторию. Впрочем, Десси бы мне это вряд ли позволила.

Ярик сидит на ведущих внутрь беседки деревянных ступенях и смотрит прямо на меня. Боже, он смотрит прямо на меня! На улице светло, тут уж никакие эмоции не спрячешь.

Готова ли я? Должна.

К счастью или сожалению, меня отвлекает Лука. Заходясь возбужденным лаем, он бросается нам навстречу и… принимается обнюхивать Десси.

Только этого не хватало!

– Нельзя, Лука! Фу! – выкрикиваю я, только это слабо спасает. Кажется, моя девочка тоже счастлива видеть этого озабоченного засранца. – Эмм… Привет, – поднимаю взгляд обратно на Яра. – Ты не мог бы его забрать?

Он лишь продолжает смотреть на меня. Рассматривает так долго, что у меня волей-неволей взлетает пульс, и одуряюще подскакивает сердцебиение.

Кроме того, я сама его разглядываю. Какой же он… взрослый, красивый и мужественный.

Дыхание срывается на учащенный и высокий  хрип. Все внутренние системы орут от перегрузки! Если бы не ответственность за Десси, грохнулась бы в обморок.

Может, я и сонная, конечно, но не слепая. Он смотрит, как раньше… Возможно, он тоже сонный или пьяный… Я не знаю! В полном замешательстве… Нет, взгляд Яра вполне осмысленно и жадно меня ощупывает.

«Титоша, ты такая красивая. Хочу тебя поцеловать».

«Хочу твой рот, святоша!»

Внутри все туго сжимается, на мгновение жить не дает, а после… томительной волной разливается по груди. Бьет тело горячей вибрацией, словно током.

Зачем снова? Зачем?

Прекрати… Пожалуйста, не надо…

Не подключай меня…

Лука всячески обхаживает и облизывает Десси, а я неосознанно послабляю контроль над питомцем. Жду, что Яр что-то скажет. Что-нибудь лично для меня. Очень жду! Пожалуйста… Но… Он поднимается, свистом подзывает пса и направляется к своему дому.

Он просто уходит!

Меня охватывают шок и неверие. А секунду спустя такое сильное негодование, все внутри новой дрожью отзывается. Неприятной, тягучей, болезненной.

Я понимаю, что мы нехорошо расстались. Осознаю, что ему многое пришлось пережить на службе… И все же… Зачем так?

Что ему стоит заговорить со мной? Разве он не скучал?

Ярик! Я без тебя умирала!

Мысленно ору ему в спину. Как жаль, что не хватает сил вслух.

«Ты и есть только для меня, святоша. Только моя…»

Мозг какими-то запутанными путями подбрасывает воспоминания нашей последней встречи в прошлом.

Несмотря на то, что Яр внес мой номер в черный список и оборвал любые контакты, когда пришло сообщение о принятии военной присяги, я собрала всю волю в кулак и отправилась на торжество вместе с его и своими родителями. Поехала, невзирая на то, что лишь неделю назад выписалась из больницы и еще не оправилась от очередного потрясения. Так хотела его увидеть… Если бы надо было, пешком все восемьсот километров прошла, хоть врачи и запретили мне нагрузки.

На присяге все виделось таким нереальным и чужим. Мой Ярик – коротко стриженный, в армейской форме, с автоматом наперевес. Я держалась, пока гремел гимн, пока маршировали колонами, пока говорил вступительную речь военный командир, а потом… наши с Яром взгляды пересеклись, и я расплакалась. Если бы не папа, бросилась бы к нему через весь плац.

Стояла там и тешилась единственной мыслью: торжество закончится, и родным позволят подойти к своим солдатам. Какой же наивной я была… Бойцы произнесли клятвы, получили команду впервые надеть темно-бордовые береты[1], отстояли по стойке заключительный гимн… И вот дали желанную вольную. Плац взорвали крики радости и свист. Вокруг нас все обнимались и целовались. Ярик же… Он бросил в нашу сторону еще один хмурый взгляд и ушел в расположение.

Точно как сегодня.

Из-за меня, конечно… Даже к родителям не стал подходить. Было так горько и обидно! На фоне всего, что уже имелось, думала, не переживу. Проплакала всю дорогу обратно. А писать все равно не прекратила. Мне казалось, если я буду рассказывать ему все, что со мной происходит, это не позволит нам окончательно разделиться. Тогда еще верила, что наше «вместе» можно спасти.

Глупая…

Хватит жевать сопли!

Десси от грусти быстрее меня отходит. Позабыв о несостоявшемся ухажере, носиться по территории. А я достаю из кармана ветровки телефон и бездумно смахиваю пальцем иконки приложений. Нужно за что-то зацепиться, только никак не получается. Подключая мозги, решаю, что перед экзаменом мне не помешает повторить тезисы, которые я набила в заметки накануне. Плевать, что знаю их наизусть… Раскисать мне точно нельзя. Сессия в самом разгаре. А потом папа обещал к себе на практику взять. Это лето… Это лето, несмотря на возвращение Градского, пройдет так, как я запланировала.

[1] В Украине темно-бордовые береты носят десантно-штурмовые войска.

4

Ярослав

Она думает, я снова за ней как пес шелудивый таскаться буду?

Полдня под прессом гнусного характера деда, что марш-бросок по соляной пустыне. Я, безусловно, чту родоначальника, но сегодня, ей-богу, чуть не послал к черту.

– Ты давай, хвост трубой не загоняй. Служба, геройство, медали – это все хорошо, – а прозвучало, как чухня последняя. – Но тебе все еще двадцать лет! Потому там все и получалось, что нуждаешься в твердой руке и постоянном руководстве. А когда болтался… сам помнишь, чем закончилось.

Домой возвращаюсь в отстойнейшем настроении. Надо признать, в чем-то старик прав. Мне трудно без режима, без четкого понимания, что должен делать. Не считая остров, первый день на гражданке, а я уже потерялся. Предполагал, что будет как-то иначе все.

Извлекая из психологических наездов деда основное, пора бы вспомнить о том, что мне действительно все еще двадцать. Через два месяца исполнится двадцать один. Ей тоже… А я стал забывать. Без всякого преувеличения и бахвальства, давно чувствую себя гораздо старше. Это внутреннее и, скорее всего, уже необратимое.

Руслик с Кралей названивают с утра. К ним и поеду, воскрешать потерянные ощущения. Если я – сопля зеленая, как намекнул дед, то, очевидно, имею право не только мозги вышибать да приказы слушать. Выцеплю, как в былые времена, какую-нибудь девчонку. Фигуристую, сочную и молчаливую. Трахать буду до утра.

На последнем месте дислокации с женщинами было туго. Нет, они имелись, сами в расположение приходили, но какие-то… Даже для меня слишком «уникальные». Столько пить, не вытяну на следующий день караул.

Заезжаю во двор и первым делом за каким-то чертом в ее окно смотрю. Просыпался ночью несколько раз, свет так и не выключался. До самого рассвета. Шторы оставались задернутыми, но я-то по оттенкам знаю, когда за ними полностью темно, а когда горит ночник или настольная лампа.

Сука…

Выпускаю Луку из вольера, чтобы погонял, и уже собираюсь двинуть в дом, как вдруг улавливаю приближение со стороны. У Маруси светлые волосы, и одета она в пестрые тряпки. Однако рассудком я далеко не сразу догоняю, кто передо мной. Буквально за каких-то пару секунд меня капитально клинит и перебрасывает из гражданки в военную мясорубку. Подумать не успеваю, просто дергаю ее и резко притискиваю к сетке вольера. Фиксирую ладонями плечи и застываю.

Какого черта ты делаешь?

Святоша явно пугается и пребывает в шоке. Таращит глаза и жадно глотает дрожащими губами воздух.

Твою мать…

Вблизи она красивее, чем я помню.

Твою мать… Твою мать…

Я должен ее отпустить, а вместо этого приближаюсь. Настолько, что ощущаю на подбородке ее сорванное горячее дыхание.

Чувствую запах. Она пахнет точно так же, как я, черт возьми, помню. Сквозь меня тысячи вольт электричества проносятся. В груди с гулкой и жгучей вибрацией дребезжат давно неиспользуемые струны.

Чердак подрывает. Пространство вокруг качает.

На мгновение даже охреневаю от столь бурной реакции. Забыл, как это бывает, рядом с ней.

Впиваемся друг в друга взглядами. Ее зрачки молниеносно, прямо на моих глазах, расширяются. Это завораживает. Ныряю в этот омут. С головой, блядь.

Не могу перекрыть рванувшие из дальних закромов воспоминания: как впервые пробовал ее на вкус, ощущал ее тело под собой, врывался, отбирая самое сокровенное…

Да, сука-жизнь выводит на «развод[1]».

Зачет, бля. Уела.

– Ты… Ты больше… Ты никогда больше со мной не заговоришь?

Маруся напугана и расстроена. От этого я, как когда-то, вопреки многочасовым проработкам, чувствую себя полным дерьмом.

Сука, какой черт обрек меня на эту пожизненную зависимость?

Нельзя впускать ее. Нельзя.

– Что тебе надо? – преодолевая разброс эмоций и еще тонну какой-то чехарды, сердито выдыхаю я.

Рывком отстраняюсь и замираю на приличном расстоянии. Не держу ведь больше, а она не решается отлепиться от сетки. Стоит, будто в ожидании расстрела.

– Я лишь… Только хотела попросить, чтобы ты закрывал калитку, когда выпускаешь Луку, – говорит быстро, практически без пауз.

С первой подачи трудно разобрать эту скороговорку. Долго смотрю на нее, не моргая. Прокручиваю и заторможенно допираю, из-за чего принцесса нервничает. Лука серьезно намерен присунуть ее сучке, и Марусе это походу не по нраву. Не удивительно.

– Это все?

Смотрит, словно чудо произошло.

– Нет, не все.

Конечно, нет. Если бы не скопившаяся масса непонятных эмоций, заржал бы над этой царской наглостью. Впрочем, быстро забываю обо всем, что мог бы сделать, когда Машка сглатывает и зажмуривается, чтобы собраться с силами продолжить.

Твою мать…

Пытаюсь убедить себя, что на мне это больше не работает.

Твою мать…

Еще как работает!

– Быстрее можно? У меня нет времени… – голос обрывается, когда она вновь распахивает глаза.

Смотрит, как чумная.

– Скажи еще что-нибудь? – прямая просьба.

Делает шаг, второй… А мне, черт возьми, как бы ни казалось смешно, отступать охота. Стою, безусловно, не сопляк ведь давно. Ногами в землю врастаю и дыхание перераспределяю. Ртом кислород захватываю, чтобы не поймать еще один приход от ее запаха.

– Послушай… – губы сжимаю, чтобы тормознуть себя. Не хочу как-то ее называть: ни по имени, ни старыми прозвищами. И в этот момент, понятное дело, совершаю вдох через нос. Полный зашквар. – Не зудит трепаться с тобой. Без обид, давай. Уходи.

Не зудит трепаться, блядь…

Изъясняюсь, как торчок какой-то.

Да, говорить желания нет. Вместо этого, я, герой, вашу мать, хочу втащить ее в дом. В свою комнату. Затем, уже голую, в кровать. Хотя нет… Я готов трахнуть ее за первым же углом.

Хватит. Посыл понятен. Пусть проваливает.

Крутанувшись, оставляю Титову посреди двора и иду в дом. Прикрывая веки, гоню на хрен «убитое» таким заявлением личико. Рассчитываю, что сама слиняет, как до этого пришла. Не заблудится.

Только она снова меня удивляет. Тащится следом. Слышу, как нагоняет, решительно шлепая вьетнамками.

Черт возьми…

Если я пойду дальше, она войдет за мной. И тогда…

Борюсь с собой, чтобы откопать зарытое под обвалами совести долбаное благородство, развернуться и предупредить ее:

– Войдешь в дом, будут проблемы.

Она тормозит и замирает. Бурно краснеет, а я ведь от этого тоже прусь.

Черт, на хрена все это?

На самом деле нам не нужно говорить, чтобы услышать друг друга. Знает, что подразумеваю. Чувствует. Видит. Принимает.

Да, ничего не изменилось.

В прошлый раз покалечились. Сейчас-то еще хуже будет. Осознаю я, осознает она.

– Папа просил тебя зайти к нам на ужин, – сообщает взвинченным и оскорбленным тоном моя святоша.

Блядь, да не моя!

Три года прошло. Куда, на хрен, подевались хваленые выдержка и хладнокровие? Накопил же. Где оно теперь, рядом с ней? Чертовщина адская.

– У меня другие планы.

Нужно развеяться и кого-нибудь трахнуть. Кровь из носу. Я должен помнить об этой установке, она поможет справиться.

– Так и передать?

Твою мать…

– Передай, что зайду.

Какая-то дикость, однако, судя по ее реакции, она напугана и рада одновременно. Много чего о ней знаю, кажется, что абсолютно все, но сейчас, как-никак, выстреливает что-то новое.

– Хорошо.

Вздыхаю с облегчением и тихо матерюсь, когда уходит. Раздраженно прочесываю ладонью лицо, прежде чем развернуться и двинуть в обратном от нее направлении.

Что за дебил? На хрена соглашался? Папу Тита я, безусловно, уважаю, но давно научился выкручиваться. Хотел бы, сказал, что зайду в другой раз… Когда ее дома не будет. Хотел бы, так и сделал бы.

Только я другого хочу. И никак не могу это перекрыть.

[1] Развод – поверка, смотр с элементами ритуала и строевых упражнений в армейских, полицейских или военизированных частях.

5

Мария

Ему правда так легко все это отпустить?

Домой едва ли не бегом возвращаюсь. Но дыхание сбивается, конечно же, не поэтому. Столько километров за плечами, давно научилась его контролировать. С Градским на ровном месте все системы сбой дают. Легкие раздуваются и тревожно трепыхаются, словно купол парашюта на штормовом ветру. Щеки пылают. Сердце выскакивает. И я уже знаю, как ты его ни привязывай, на какие цепи ни сажай – выскочит.

«Войдешь в дом, будут проблемы…»

Слова. Голос. Взгляд.

Мурашки все еще носятся по коже. На пороге всем телом содрогаюсь, аж мышцы сводит.

Зачем он так сказал?

Влетев в дом, захлопываю дверь и приваливаюсь к ней спиной. Прикрыв глаза, прижимаю к груди ладони.

– Маруся?

Папа застигает меня врасплох. На всплеске эмоций едва не верещу.

– Блин! Черт! Пап! Испугал!

– Что такое? – вздернув брови, неожиданно смеется. – Кукуруза?

– Ох, перестань меня так называть!

Взмахиваю руками, не зная, как еще справиться с переизбытком всего, что теснится в груди. Фонтанирую на ровном месте.

Пипец…

– Кого-то ты мне сейчас напоминаешь. Очень сильно.

– Кого?

– Потом расскажу, – загадочным и самодовольным тоном выдает он.

– Ох, папа!!!

– И каков ответ дал Ярослав? – продолжает забавляться.

– Откуда ты знаешь, что я с ним разговаривала?

– Хм, наверное, у тебя это на лице написано.

– Очень смешно, – фыркаю и проталкиваюсь в сторону кухни.

Бросившись к холодильнику, достаю кусок свинины. Если замариную сейчас, успеет напитаться.

Приправы, чеснок… Что еще?

– Вижу, что согласился, – продолжает размышлять папа.

– Как понял?

– Ты ринулась готовить ужин.

– Я… Я и так часто готовлю, – почему-то хочется оправдаться. – Ну, не встречать же его за пустым столом.

– Конечно, – соглашается крайне спокойно.

Скрещивает руки на груди, да так и замирает. Внимательно наблюдает за тем, как я делаю надрезы в вырезке, шпигую ее и натираю специями. Мягкая улыбка с лица не сходит, но глаза выдают напряжение.

А во мне и без того все еще бушуют эмоции. Закончив с мясом, вымываю руки и, упершись бедрами в столешницу, поднимаю на него взгляд.

– Что?

Не привыкла ходить кругами. Обычно с папой все в открытую обсуждаем. Хотя сегодня… Мне не хочется делиться.

– Все нормально?

– Да. Прекрасно!

– Ты довольна?

– Да, – этого скрывать не стану. – Он разговаривал со мной. Ну, почти… Пару предложений выбила, – смеюсь, потому что папа тоже смеется. Только грудь так сильно стискивает, понимаю, что вот-вот разрыдаюсь. – Он… – голос срывается.

И я сдаюсь. Быстро пересекаю кухню. Папа с готовностью встречает и прижимает меня к груди. Ласково гладит по голове.

– Ш-ш-ш, принцесса, – шепчет, потому как я уже плачу.

– Я… Я так счастлива… Только от того, что он вернулся! Только от этого! – никак не могу перемолоть все эти эмоции вхолостую. – Почему ты молчишь? Волнуешься? Ты же на него не злишься?

– Волнуюсь, да, – вздыхает, крепче стискивая. – Не злюсь.

На самом деле я знаю, чего ему это стоит.

– Простил? – уверена, что понимает, о чем спрашиваю. Это не связано напрямую с бункером. За то, что Яр позвал меня туда, никто «собак» на него не навешивал. В том, что застряли там, мы оба виноваты. – Простил?

Чувствую, как папин подбородок трется об мою макушку – кивает.

– Кому-то другому бы не простил.

– Знаю, – шепчу, не скрывая облегчения. – Не волнуйся. Больше мы не раним друг друга. Все под контролем.

Под контролем? Относительно этого никакой убежденности не испытываю. Да Боже, я внаглую вру! Когда такое было? Просто… Больше не хочу слушать предостережения. От них я тоже устала!

Еще вчера думала, что смогу держать разумную дистанцию… Это решение жгло меня полночи. Еще острее распалилось после утренней встречи. А только что оно прямо внутри меня взорвалось, зафонило безумным эхом и осыпалось пеплом.

В прошлом я прислушивалась к мнению специалистов. Оттолкнула Яра по чужим подсказкам. Возможно, они и были правильными… Только к чему это нас в итоге привело?

Обещаю себе быть осторожной. На этом все.

Я успокаиваюсь, и папа уходит в кабинет. Время мчится, стремительно приближаясь к условному часу. Если Яр не уточнял, значит, помнит, во сколько мы обычно ужинаем. А я, по всей видимости, не успеваю. И начинаю паниковать.

– Привет, цветочек, – восклицает мама с порога, сотрясая яркими пакетами. Навьючена ими от и до. Снова половину торгового центра скупила. – Ужин готовишь?

– Да. Уже отправляю мясо в духовку.

– А папа где?

– У него какие-то срочные переговоры.

– Ну вот… Как всегда! Даже дома покоя нет.

– Обещал не задерживаться.

– Посмотрим… Тебе помочь с чем-то? Я только пакеты унесу...

– Давай. Я займусь гарниром, а ты – салатом.

– Ты взволнована, или мне кажется? Мне кажется, да? Нет, мы кого-то ждем? – мама прямая, как дуга ортодонтия.

Медленно перевожу дыхание и как можно спокойнее сообщаю:

– Папа пригласил Яра.

Первой реакцией мамы является осуждающее поцокивание языком.

– Мм-м, пригласил все-таки, – говорит ровным тоном. – Ну, хорошо.

У нее иногда появляется такое выражение лица… Я называю его «кровожадный прищур». Вот сейчас как раз такое выдает.

– Уф, мам… Ты только не вздумай ничего такого говорить.

– Нет, конечно. Не собиралась.

Вроде как обещает, но я все же…

– Знаю, я – твой ребенок, – приправляю тон умоляющим взглядом. – Но, если по-честному, я его сильнее ранила.

– Куда уж… – качает головой и глаза закатывает. – Нет, вы оба хороши! Вот да! Оба!

Завидев, что она намеревается сбросить пакеты и развить тему, спешно машу руками, чтобы поторопить ее.

– Все, иди, иди! И возвращайся быстрее. А то не успеем, – не могу скрыть волнение.

– Успеем, – заверяет, прежде чем выйти. – Главное, не впадать в истерику. Она еще никому не помогала.

Мы действительно справляемся вовремя. Приходится даже ждать. Чтобы не отбивать чечетку нетерпения перед родителями, прячусь в ванной. Умываюсь холодной водой. Придирчиво оцениваю отражение в зеркале.

Вроде все нормально. Правда, бледновата.

Черт…

Пощипываю щеки, в надежде возродить румянец, как вдруг, словно бы неожиданно, слышу хлопок входной дверь. Следом за этим характерным гулким звуком из холла доносятся голоса.

Тело тотчас охватывает дрожь.

Я смогу. Я справлюсь.

Долго настраиваться, растягивая волнение как агонию, смысла не вижу. Поэтому решительно дергаю ручку и выхожу.

Дойти не успеваю. Яр оборачивается, и мы оба, словно по чьей-то невидимой команде, замираем. Лишь взглядами друг друга меряем. С головы до ног и обратно.

Боже…

В моем теле каждый нерв вспыхивает. Я искрю. Действую ли я на него так же? Хоть отдаленно? Кажется, все еще так и есть… Или он на всех теперь так смотрит?

Стану ли я утверждать, что знаю его и могу доверять тому, что вижу?

К сожалению, нет.

Выглядывает мама и зовет всех к столу, напоминая, что ужин остывает.

Да, ужин… Просто ужин…

Ярик отступает, пропуская вперед папу, и кивком поторапливает меня. Иду, стараясь выглядеть уравновешенной. Но стоит поравняться, резко и громко вздыхаю, потому как он вдруг, будто бы невзначай, сдвигается, провоцируя неминуемый контакт между нами. Я чиркаю бедром его пах.

Щеки опаливает жар. Роняю взгляд вниз и не могу заставить себя его поднять, даже пару минут спустя, когда садимся, наконец, за стол.

Он сделал это намеренно?

Нет, не думаю. Зачем ему?

«Войдешь в дом, будут проблемы…»

Нет, он бы не стал, потому что явно настроен избегать меня. Это я… Хочу пробиться ему обратно в душу.

Эта мысль не то чтобы шокирует… Я ведь знаю, о чем мечтаю. Меня потрясает то, что я не просто этого хочу. Я собираюсь это сделать.

Боже…

Резко поднимаю взгляд, веду им через стол и в тот же миг встречаюсь глазами с Градским.

Он прищуривается. Я незаметно вздыхаю и продолжаю смотреть.

Впусти меня…

Боже, что я творю? Только остановиться уже не могу.

6

Ярослав

Красиво ты вошла, черт возьми…

Взглядом в душу врывается. Маньячка, вашу мать. Что ей, блядь, надо? Нет, я, конечно, тоже хорош. Черт дернул снова к ней приблизиться. Если бы не идущий впереди папа Тит, еще бы и руками поймал. И не факт, что без глупостей закончил бы.

Откатывает во времени. Сидим с Марусей как когда-то, за тем же столом, точно друг напротив друга. Броню сифонит. Я будто прежний – безбашенный, жадный, агрессивный. Взгляд от нее отвести не могу. Вдруг думаю о том, что все еще помню, как она дышит, когда возбуждается. Только скажите, на хрена мне эта информация сейчас?

Пока осознаю, что пора бы вкручивать аварийные заглушки, под брюками уже полный размах случается. Башня в небо, твою мать.

Нормально. Выдыхай.

Просто день палкостояния. Просто надо потрахаться.

Хм, блядь…

Да, черт возьми, мне жизненно необходимо как можно скорее спустить пар. Титова лишь косвенный раздражитель. Неравный бой, черт возьми, потому как я уверен, что в столь запущенном состоянии у меня и на половинку папайи поднимется.

Сердце гулко качает кровь. Расстроенным эхом в ушах фонит. Полжизни привыкал к тому, что вот так, на ходу, только взглянув на святошу, могу возбудиться. Потом, кажется, столько же – отвыкал. А теперь что?

Ебучая хренотень…

– Как настрой? – разбивает затянувшуюся паузу папа Тит. – Решил, чем хочешь заниматься?

Готов спорить, у него тоже имеются идеи относительно моей дальнейшей жизни.

– Пока у деда на стройке перекантуюсь. Подумать надо.

– А с университетом как? Будешь восстанавливаться?

– Нет.

Тут я уверен. Поступал ведомый. За святошей. Чтобы не разрывать привычный уклад жизни и максимально контактировать. Теперь мне это не нужно.

– А Маша на красный диплом идет, – бросает в тему мама Ева.

Вот кто бы сомневался…

– Не удивлен.

Вновь переключаю внимание на субъект гениальности и идеальности – маленькую мисс Титошу.

Девочка Президент, бля.

Она повторно розовеет от смущения, но взгляд не уводит.

Интересно, распрощалась со своими наполеоновскими закидонами? Или еще заворачивает подобными мечтами? К слову, по ее статусу и уму, вполне реальными. Только когда находились вдвоем в бункере, как-то призналась, что отпустила, больше не надо. Теперь как?

Да мне-то какое дело?

Маруся тогда много чего говорила. Всему тому была высокая цена и срок годности в полчаса.

– Если что, знаешь, могу помочь, – сдержанно заверяет папа Тит.

Я киваю, а он поднимается, чтобы разлить вино. Напряжение не ослабевает, даже когда выпиваем по первому бокалу и принимаемся за еду. Следует отметить, сразу догадываюсь, что ужин готовила Маша. По-домашнему и вкусно. У мамы Евы, что с первым, что со вторым пожизненно проблемы.

До бункера и адовых приключений, которые он за собой повлек, всегда чувствовал себя у Титовых расслабленно. Возможно, даже свободнее, чем дома. Без проблем находил, о чем говорить с Машкиными родителями. Когда серьезные темы иссякали, травил байки, и мы хором над ними ржали.

Сейчас что? Не о службе же им рассказывать.

И Маруся молчит. Лишь суматошно водит глазами. То ли беспалевно меня сканирует, то ли, напротив, с какого-то перепугу, избежать зрительного контакта пытается.

– Как отец, мать? – вновь папа Тит задает.

Только сейчас понимаю, что помимо того, что сам успел от них отдалиться, испытываю скованность еще и потому, что со стороны Адама Терентьевича идет та же волна напряжения. Если бы пришел к ним в первый раз, сказал бы, что я ему не особо по душе. Это странно. Ведь когда-то он называл меня сыном.

Только чему я удивляюсь?

Из-за Машки, конечно. Даже если папа Тит не в курсе всего масштаба безумия, что мы вытворяли в изоляции, ожесточиться причины есть.

– Порядок.

Хоть убей, ничего больше добавить не получается. Все слова на этапе формирования мысли рассыпаются.

Так и заканчиваем, перекидываясь натужными короткими фразами. Мама Ева, после основной трапезы, ожидаемо предлагает подать кофе. Тут я тороплюсь отказаться.

– Спасибо. Мне уже пора. Еще есть планы.

– Ну, что ж… Тогда хорошего вечера и доброй ночи! Маша, проводишь?

Охреневаю, когда Титовы тупо выходят из-за стола и удаляются.

Кто так, вашу мать, делает?

У меня сходу разброс по эмоциям случается. Святоша перед таким раскладом тоже явно теряется. На какой-то миг нас с ней будто парализует. Забывая дышать, пялимся друг на друга. Все силы направляю на то, чтобы гасить жгучие всполохи внутри собственного тела.

Что за хрень?

Это уже не член дымит. В груди что-то туго плавится. Капает воском. Обжигает.

– Пойдем, – Маруся подскакивает и ярким вихрем несется к двери.

Мне приходится следовать за ней.

Черт, совсем как раньше…

Когда оказываемся во дворе, так же стремительно оборачивается. Я, черт возьми, перерабатывать не успеваю все, что взглядом транслирует, а она выдает и выдает.

– Ярослав, – со старта подход ее не нравится. Решительный и, вместе с тем, взвинченный. В порыве эмоций святоша такой ураган способна толкнуть, полгорода снесет. А уж меня, блядь… В два счета. – Давай поговорим!

– Не о чем говорить, – отсекаю нейтральным тоном. – Спасибо за ужин. Было вкусно.

Намереваюсь уйти, но она, набравшись той самой отчаянной смелости, торопливо преграждает мне путь. Приходится тормознуть, чтобы не столкнуться. Не на таран же ее, вашу мать, брать!

– Знаю, ты обижен! Я обидела… Мне очень жаль! Я не хотела… Не хотела говорить всех тех ужасных слов! Я так не думала! Просто… Мне было…

– Стой. Остановись, – грубо прерываю ее. Не собираюсь возвращаться в тот чертов вечер. Во всяком случае, не вместе с ней. Планомерно вздыхаю и прямо в глаза ей смотрю, прежде чем ровным голосом вывалить: – Все это сейчас никакого смысла не имеет. Расслабься. Забыл давно.

– Забыл? – слезы глаза заполняют, и она, черт ее дери, даже не пытается их перебороть или как-то скрыть. – Почему тогда не хочешь общаться? – голос все слабее звучит, с дрожью и резкими громкими вздохами выходит.

Ну, вот… Заводит старую шарманку. Добрались до сути.

– Общаться, блядь… Может, потому что мне твое общение на хрен не уперлось?

Когда-то она бы обиделась. Сейчас же просто теряется. Расширяет глаза. Снова в душу прорывается.

– Разве… Ты совсем не скучал? Совсем-совсем?

И как я, мать вашу, должен на это реагировать? Грудь будто дробью прошивает. По всему периметру болью перехватывает. Остановить это, как ни пытаюсь, не получается.

Если днем и еще пару минут назад похоть топила, то сейчас другие чувства рвут душу: тоска безмерная, нежность блядская, боль адская.

Обнять ее хочу. Зверски. Стиснуть так, чтобы кости затрещали. Забрать все, что есть, и свое отдать. И это тревожит гораздо сильнее похоти. С этим я не знаю, что делать. Здесь, на гражданке, я не умею с таким справляться! Особенно, когда она рядом маячит.

Знаю ведь, что обмен не будет равнозначным. Знаю…

– Я должен ехать. Меня ждут, – минимум слов, чтобы не рвануло наружу все то жгучее, уродливое, настоящее.

– Почему, Ярик?

Зачем так называет?! На хрена столько запретных чувств поднимает?

– Просто мне не нужно.

– Я не верю… Не верю… – зажмуривается и мотает головой. Успеваю перевести дыхание, как вновь припечатывает взглядом. – Ярик… Ярик… – имя мое едва слышно шепчет – грудь безумными импульсами простреливает. – Что мне сделать, чтобы тебя вернуть? Что? Просто скажи! Пожалуйста…

– Мне пора, – намеренно тоном остужаю.

И пока Маруся примиряется, подыскивая новую тактику, чтобы проломить мне ребра, по широкой дуге ее обхожу. Едва очутившись в своем дворе, заскакиваю в машину и уезжаю.

7

Мария

Как он может?

Неужели перегорел? Забыл? Не нужно? Осколки не собрать?

Думаю об этом остаток вечера. Даже на плановую пробежку не выбираюсь. Без того на износе. Не знаю, как хватает сил сиюсекундно не расплакаться. Убираю со стола, загружаю посудомоечную машину, навожу в кухне идеальный порядок. Выполняю рутинные действия под неуемный гул мыслей. Все они горячие и сухие. Выжигают мне мозг.

Эмоции удается усмирить. Но надолго ли? Копошатся, тесно сплетаются, пульсируют и искрят. Страшно представить, что из этого получится. Ищу пути, куда все это безболезненно выплеснуть. Только ничего толкового на ум не приходит.

Пожелав маме с папой доброй ночи, проверяю Десси и поднимаюсь к себе. В привычном темпе и с устоявшейся последовательностью завершаю день. Принимаю душ, сушу волосы, чищу зубы, подбираю одежду на завтра, около получаса листаю конспект и, наконец, забираюсь с книжкой под одеяло. Вот только тряска в груди не стихает.

Примерно в половине десятого, когда я, потеряв надежду втянуться в закрученный детективный сюжет, откладываю книгу на тумбочку, звонит телефон.

– Привет, Ань, – машинально здороваюсь, хотя виделись с подругой днем.

– Ты в курсе?

Сердце бесконтрольно ускоряет ход. Но я все же уточняю:

– Чего?

– Град вернулся!

Направляя взгляд в потолок, практически в одну точку смотрю. Вынуждаю себя моргать, хоть и получается заторможенно.

– Да, в курсе, – горжусь тем, как эта фраза удается. Дальше нужно просто ровно дышать. Не допустить, чтобы дыхание сбилось. – А ты откуда знаешь?

– Пипец! – как всегда эмоционально восклицает Бусманова. – Мы с Женей у Руслика. Он только что вошел. Почему ты мне ничего не сказала?

– Потому что не хотела об этом говорить.

Когда-то я слишком многим о нем рассказывала. Это не помогло. Сейчас в таком состоянии, что лучше все внутри оставить.

– Я же сразу заметила, что ты сегодня какая-то странная! Спросила тебя, а ты… Конспиратор, блин!

– Ань, давай оставим эту тему… Не сейчас.

И никогда.

Все. Точка.

– Титова, ты хоть представляешь, сколько тут баб? Холостых и голодных! Дома сидишь? Ну-ну! У меня культурных слов нет!

– Аня, перестань сейчас же. Тебе там заняться нечем?

Безусловно, ее посыл не может не взвинтить нервы. Сходу до опасных пределов!

– Мне-то есть! Очень даже… Тут Овсянникова, сама понимаешь… И Катаман! Это я тебе только тех, кто по твоему Градскому кипятком лил, назвала. – Знаю, что не со зла по живому режет, и все равно злюсь. И страдаю. Грудь будто огнем опаляет. Каждый нерв болью поражает. – Кроме того, есть парочка залетных, но, судя по глазам, крайне заинтересованных…

Ну и пусть!

Ярик не станет. Не сейчас. Хоть он и сказал так… Чувствую неожиданную уверенность, что не все еще между нами выяснено. Не конец это. Просто ему тоже тяжело.

Я же вижу, как смотрит.

Слезы прорываются и соскальзывают по щекам, но это не боль. Это надежда.

Да, все получится! Завтра я пойду к нему снова… Нет, завтра не пойду. Дам время остыть. Послезавтра. Больше я не выдержу!

– Алло? Маш? Ты меня слышишь?

С дрожью перевожу дыхание.

– Да, слышу. Спать хочу. Давай закругляться.

– Какой спать? А давай ты приедешь? Сейчас.

Должна признать, я колеблюсь. На миг допускаю такую вероятность, даже учитывая то, что ненавижу ночные вылазки.

– Нет.

– Жалеть же будешь…

– Ань, все, – решительно останавливаю подругу. – Я устала. Давай завтра поговорим, ок?

– Как знаешь.

Слышу, что расстроилась.

– Всем привет передавай.

– Хорошо, – вздыхает, а я буквально вижу, как глаза закатывает. – Доброй ночи, Титова!

– Обнимаю, Бусинка.

Отключиться не успеваю.

– Уверена, что не хочешь приехать? – выпаливает подруга вдогонку. – Я же помню, как у вас все было! Вы же как приклеенные всегда… Как больные друг без друга. Или друг от друга.

– Веселого вечера, Ань, – нахожу силы сказать это спокойно и уверенно.

Едва отбиваю звонок, прилетает сообщение.

Анна Бусманова: Я просто волнуюсь. Люблю тебя!

Мария Титова: Все нормально. И я тебя.

На самом деле после звонка Ани я немного прихожу в себя. Обида отпускает, появляется вера в будущее. Эта вера греет душу и позволяет дышать свободнее.

Конечно же, он неравнодушен. Ничего не забылось. Бусманова права, мы больны друг другом. Не может это все так закончиться. Я три года ждала! Ничего не перегорело, я же чувствую. И как бы сама ни боялась новой боли, где-то глубоко за границей сознания понимаю, что не смогу без Ярика. Теперь не смогу.

Либо он, либо никто.

Либо с ним, либо никак.

Это физически невозможно. И у Градского не получится.

Тревожную тряску в груди заменяет искрящееся тепло, и я, поддаваясь чувствам, подскакиваю с кровати.

Нахожу в гардеробной большую картонную коробку. В ней спрятано мое сердце. Оно в ней живет. Пока я существую в мире без Ярика.

Усаживаясь на пол, осторожно снимаю крышку.

Сотни совместных фотографий, милые и глупые безделушки, фантики, браслеты, которые я постоянно у Градского «отжимала», серебряный крестик на кожаном шнурке –¬ тоже его, в дурашливой открытке засушенный луговой цветок. Подцепляю его аккуратно пальцами и подношу к лицу.

Все еще пахнет.

В юности мне нравилось собирать и засушивать разные травы. Этот цветок с бледно-розовым бутоном сорвал и подарил мне когда-то Ярик. Прокрутив стебелек, так же осторожно откладываю его в сторону.

Напоровшись взглядом на снимок с той самой свадьбы, невольно замираю. Мы как обычно спорим, хотя, возможно, посторонний этого не поймет. Ярик стискивает и прижимает к груди мои запястья, губами виска касается. Он что-то говорит, а я, опустив глаза, слушаю.

Как же давно это было…

Спустя каких-то полчаса Яр в своей безбашенной манере предложит показать крутое место, и мы отправимся в тот бункер. Проведем там вечер, выпивая и болтая обо всем на свете. Выключится свет, впервые обрушивая на нас ту самую темноту, которой я теперь до жути боюсь. А утром мы поймем, что код безопасности больше не работает.

Двадцать семь дней. Я. Ярик. И тишина.

Там все и случилось. Отчаянные ссоры, безумные поцелуи, неудержимая страсть и… близость. Жадная и откровенная. Полная вседозволенность.

Тогда мы не думали о последствиях… Пытались справляться с вынужденным заточением, которое в какие-то моменты буквально сводило с ума.

И все же… Невзирая на жутчайшее положение, мы были счастливы.

Еще долго сижу, перебирая фотографии. На многих Ярик смеется или строит забавные гримасы. Тогда он был таким хулиганом и пошляком. Постоянно смеялся и всех веселил. Что бы ни говорил, обидеться невозможно было. Его энергетика завораживала и подчиняла себе. Любого. Все девчонки мечтали быть рядом с ним. А он был моим. Только моим.

Он и сейчас мой.

Я тебя никому не отдам…

Валяющийся на полу мобильный подает сигнал о новом событии в Инстаграме, и я машинально скашиваю взгляд на экран.

Наверное, Аня что-то выложила в сторис.

Без каких-либо задних мыслей поднимаю телефон. Уже нажимая на уведомление, замечаю, что оно не от Ани.

Овсянникова.

Сердце тотчас принимается тревожно и болезненно стучать.

Боже… Только не это… Пожалуйста!

С трудом фокусируясь на мельтешащих в полумраке красно-синих огоньках, узнаю Олю. Она ведет камеру в сторону, и в кадре появляется… мой Градский. Овсянникова задорно выкрикивает: «Он вернулся!», а Яр смеется. Не отталкивает. Она сидит у него на коленях, и он ей позволяет.

С ней смеется, в то время как мне ни разу не улыбнулся…

Он там. Как раньше. Со всеми разговаривает. Что-то о себе рассказывает… А я – здесь. Одна. Без него.

Он с ней… Он с ней… Он с ней…

Такая сильная боль опаляет… Кажется, сходу все внутренности сжигает. Ничего не оставляет. Только мучительно ноющее сердце.

Не знаю, сколько сижу в оцепенении. Не знаю… У меня даже слез нет. Сердце в груди как маятник ходит. Стремительно. Мощно. Отвязно.

К сожалению, мне уже приходилось испытывать столь сильную боль, когда даже заплакать не получается. Это страшная мука. Разрушительная.

Он меня убил… Он снова меня убил…

Я ненавижу ночь. Но сейчас должна его увидеть. Посмотреть в глаза.

Именно сейчас. Прямо сейчас.

8

Ярослав

Сутки дома.

Одни чертовы сутки. А внутри уже разброд и шатание. Измена железной выправке по всем фронтам. Инстинкты и рефлексы наружу. Душа изнанкой туда же. Грубыми уродливыми швами всем напоказ.

«Ярик, ты животное…»

Так и есть, святоша. Неисправим.

«Что мне сделать, чтобы тебя вернуть?»

Этот вопрос, как ни выталкиваю, сидит в голове. Долбит по извилинам. Точит, мать вашу.

И… Я допускаю возможность. Она такая яркая, острая, кайфовая… Накрывает с головой. Рубит по нервным окончаниям. Закорачивает.

В дороге туплю дико. У Руслика не пил, а ощущение, что организм чем-то сверхтоксичным нашпигован по самое не могу. Лишь после раздраженного гудка клаксона понимаю, что загорелся зеленый.

– Сука…

Я то ли крышей еду, то ли действительно взрослею. Вся старая «тусовка» без базара на измену упала, когда отказался от алкоголя и домой до полуночи засобирался. У меня типа достойная отмазка – завтра на работу. Среди наших звучит более чем убого. Только мне в любом случае похрен.

Было реально тухло. На что рассчитывал?

Оказывается, я, молодой и борзый, больше не втягиваюсь в подобные вписки. Обратно домой тянуло. Все равно ведь мозгами там был. Думал о маньячке Титовой. Вспоминал, как вместе проводили время. Если бы не чертов бункер и все, что случилось после, Машка была бы со мной. Потому, видимо, и не отпускало ощущение, что вот-вот войдет в комнату. А когда этого не происходило, подмывало отправиться искать.

Да, вот такой я дебил.

Сейчас приеду, в окно ее буду пялиться. Хорошо, что не пил. С выпивкой точно следует повременить. Могу натворить под воздействием. Без того выдержка на все конечности хромает.

Просто нужно втянуться. Привыкнуть к мысли, что она рядом, но трогать нельзя. Вето никто не снимал.

Ну, ты же не совсем дебил?!

Сам к себе пытаюсь достучаться. Рассчитываю, что дома закинусь какой-то жратвой, смою с себя всю дрянь, что за вечер нацеплял, и успокоюсь. Три года не дымил, после того чертового места выворачивало от запах гари, а сегодня в бардачке машины нашел пачку, и вдруг потянуло.

Прикидываю: закурить сейчас или уже после душа?

Но все мирные планы рушатся, когда во двор въезжаю. Едва выбираюсь из салона, из полумрака навстречу выныривает Маруся. Решительно несется прямо на меня.

Свирепая маньячка…

Какого черта ей снова понадобилось?

Вашу мать…

Разглядев заплаканное лицо, растерянно замираю. Грудь разрядом тока прошивает. Дыхание спирает, но я и не хочу вдыхать. Чувствую, что от этого притока рванет. Застываю, без каких-либо действий. Святоша тоже тормозит. Ничего не говорит. Только взглядом горит: порицает, расчленяет, ласкает.

Какая же ты, мать твою, ненормальная…

Сердце совершает рывок и больше не помещается в груди. Вены рвет. Они лишь растяжка к детонатору.

Не натягивай дальше… Остановись, блядь…

Уже знаю, что не остановится. Все так же без слов берет меня за руку. Поднимает и проворачивает ладонью кверху. Непрерывно глядя в глаза, выкладывает какую-то колючую шалупень. Пошатываясь, отступает, а я опускаю взгляд и заторможенно рассматриваю цветочную труху.

– Что это?

– Сдача.

– Нормально скажи!

Повышаю голос и нажим на эмоциях усиливаю, но сам себя едва слышу, настолько пульс в висках долбит.

– Это то, что осталось от нас!

Разворачивается и так же стремительно удаляется, а у меня внутри… Нет, не ожидаемый взрыв случается. Лопастной нож мясорубки запускается. Все на хрен перемалывает.

Если бы это было три года назад, я бы однозначно пошел за ней. Сейчас уже не тот полоумный. Знаю, чем чревато.

Свирепо скомкав всученный гербарий, разжимаю ладонь и пускаю «ошметки» по ветру. Стискивая кулаки, сцепляю зубы. Крайне неторопливо вдыхаю через нос и еще медленнее выдыхаю.

Нет, я больше не тот… Отпускаю все, что у нас было. Счастье и боль. Все отпускаю.

Снова выдержанно воздух перекачиваю. Отвожу взгляд в сторону. Грудь на новом подъеме высоко вздымается и резко опадает.

Точка.

Вновь ей в спину смотрю. И… начинаю идти. Решительно нагоняю. Маруся оборачивается, вздрагивает и пускается бежать. Только за каким-то чертом мимо первой калитки, в сторону сада несется. Слабо соображаю, что творю. Реагируя, словно зверь на охоте, пускаюсь вдогонку.

В два счета, вашу мать, настигаю.

Дергаю ее за плечи на себя. К груди спиной притискиваю. Обнимаю – яростно, безумно и страстно. Обнимаю, черт возьми… Сам не верю, что это происходит в реальности. Глаза на миг, словно торчок, прикрываю. Внутри моментально такой обвал случается. Целыми гроздями валится. А я еще и запах Марусин вдыхаю. Одержимо вбираю в легкие. Обжигает ядом – больно и сладко.

Руки сами собой по ее груди движутся. Наблюдаю и грубо сминаю не столько плоть, майку в кулаки зажимаю. Дергаю в сторону, в первой, пока еще слабой попытке разорвать прямо на ней в клочья.

– Т-ты… Ярик… Прекрати…

Не слышу ее. Громко и сипло выдыхая, резко запускаю одну ладонь под ткань. Грудь сжимаю, святоша визгливо и звучно охает. Вцепляясь в запястье, пытается оттянуть мою кисть. Без шансов.

Впечатываю ее всем телом в себя. Разрушительная сплавка. После только с мясом отрывать.

– Ярик… – скребет ногтями по руке. – Ярик… Что ты…

Я – в огне. Адском пламени.

Растянутая горловина футболки ползет вниз, оголяя плечи. Тяну ее еще дальше, пока не показываются мои собственные пальцы на торчащем соске. Сжимаю его жестче и со стоном глаза прикрываю. Кусаю святошу за шею. Замираю, слушая, как она вскрикивает и надорванно идет на отдышку. Жадно всасываю нежную кожу, вбирая максимум одуряющего вкуса.

– Пусти… Сейчас же…

Я отпускаю. Чтобы провернуть и повалить в траву.

– Ты совсем… Что т-ты делаешь? – задушенно шипит, когда к земле притискиваю.

Дергая бедра, проталкиваюсь между ними. И дальше нахрапом по всему ее телу ладонями курсирую. Не могу остановиться.

Святоша, очевидно, доходя до отчаяния, сама меня, мудака, останавливает. Яростно хлещет по щеке. Только тогда замираю в ожидании привычного: «Ярик, ты животное!». Но вместо этого она реально злится, с дрожью выкрикивает совсем иное:

– Зачем? Зачем ты пошел к ней?! Мы же… Мы… Ненавижу тебя!

Сходу понимаю, о чем, точнее, о ком речь. Но это «мы»… Как оно полосует!

Не собирался что-то из прошлого обсуждать. В принципе нет никакого желания извлекать что-либо относительно того черного и болючего «вместе». Но она вытряхивает из меня все, что только можно. Кости по-новой ломает. А я еще до бега обороты набрал. Делаю прежде, чем думаю. Нет, сейчас я вообще ни хрена не думаю.

– Я тебе ничего не должен, забыла? Сама меня послала. Вроде как предельно ясно. А дружить я с тобой, уже сто раз сказал, не намерен. Даже не заводи эту тему, блядь!

– Не должен? Так, значит? – голос стихает, сорванным шепотом выходит. – Ты же сам говорил… Мы исчезающий вид, так? Ярик… Ты меня убил! Сегодня ты снова меня убил!

– А ты меня – нет? – этим ревом больше чувств выдаю, чем могу себе позволить.

– Я тебя три года ждала! Три года! На других даже не смотрела. Верила, что ты вернешься, и все наладится. Но ты… Сволочь! Животное! Ненавижу!

Вот сейчас это и происходит… Натяжка. Детонация. Взрыв. Грудь на куски.

Ждала? Ни с кем, значит? Ждала?

Дрожит кровавая масса. Холодцом идет. Только я себя уже не пытаюсь собрать.

– Ждала? – хрипом выдыхаю и, поймав пальцами ее подбородок, не позволяю отвернуться. Не отпущу, пока не ответит. А она молчит, и молчит. Вся дрожит подо мной и упорно молчит. – Маруся… – как же трудно выговаривать эти звуки. Они, на хрен, продирают мне глотку. Вынуждают глаза слезиться от вполне реальной физической боли. – Повторяй! Ждала?

– Ждала, – кажется, что вот-вот заплачет. Может, так и надо… Я смогу ее вылечить. Пусть плачет сейчас. Она всхлипывает и зажмуривается. Пока веду пальцами по ее щекам, рвано дышит. Я – тоже. Высоким разорванным хрипом. А потом Машка открывает глаза и вновь меня гневом окатывает. – А теперь… Завтра пойду и тоже с кем-нибудь пересплю! Хватит!

– Только попробуй, блядь!

– Попробую!!! Так и сделаю!

– Шею тебе сверну, на хрен. И закопаю прямо тут, под деревом.

– Вперед! Я тебя с того света достану. Я тебя, Градский, с того света… Три года не трогала. А теперь покоя тебе не дам! Ясно тебе? И плевать мне на все! Смерти я не боюсь! Ничего не боюсь. Больше ничего.

Я все это переварить попросту не способен. Живого места не оставила. Никаких, блядь, фильтров. Все прямо в душу.

– Закрой рот, – сам зажимаю ладонью, потому как она явно не собирается останавливаться. – Твою мать, Маруся, не взрывай меня! Молчи. Не смей так говорить!

Пока я ей все это вербально втрамбовываю, щипает и царапает. Завтра буду как дворовой кот после бойни. Со святошей такое не впервой. На эту хрень мне начхать. Я ее отпустить не могу. Не после того, что она сказала.

Я ее теперь никуда не отпущу, блядь.

Только вижу ведь, что святоша на грани истерики. Не ломать же ее силой, в самом деле.

Я и сам… Набросился, как скотина. Разнесло в щепки. Собрать бы теперь в кучу. Осознаю, что нуждаюсь в перезагрузке.

Рывком поднимаюсь, и Марусю следом на ноги вздергиваю. Все еще смотрит на меня, как на последнюю тварь.

– Виноват. Больше не трону. Поговорить надо. Спокойно. В дом пойдем.

Ответом служит жест, который мне в ее исполнении с детства хорошо знаком – средний палец. Хорошо, что не с двух рук.

– Не пойдешь, значит? – звучу якобы мирно и сдержанно.

Только дыхание все еще срывается.

– Конечно, нет, – выпаливает подорванным шепотом. – Теперь нет!

– Стой, – прихватываю за локоть, когда слинять намеревается. – Выдохни и подумай…

– У меня нет на тебя времени, – чеканит, не давая закончить. – Так ты днем сказал? Вот и у меня! Отпусти, – дергается в сторону.

Я отпускаю, но преграждаю путь.

– Не выслушаешь?

Глаза в глаза. И время будто останавливается. Только сейчас мы не сплетаемся, как раньше. В воздухе сцепляемся.

– Нет.

Понимаю, что не выйдет нормального диалога, пока не успокоимся.

– Когда?

– Что «когда»?

– Когда ты будешь готова говорить?

– Никогда!

– Послушай, святоша, блядь…

– Больше я тебе ничего не должна.

Она тупо обходит меня и, петляя между деревьями, чешет к калитке.

Твою мать…

Да, я виноват. Но и Маруся…

Черт возьми…

Иду за ней, но держусь на расстоянии. Она пару раз оглядывается, словно для того, чтобы убедиться, что не одна, и, не сбавляя темпа, продвигается к дому. Так и добираемся до парадного крыльца.

Я должен что-то сказать, но ничего разумного на выбросе эмоций в голову не лезет. Поэтому молчу, позволяя ей захлопнуть перед собой дверь.

Ждала… Ждала…

9

Мария

На следующий день я стараюсь жить.

Кажется, сердце безостановочно в усиленном режиме работает. Руки дрожат. Нет, все тело трясет. Внутри сумасшедшая пляска эмоций, отбивают ударными ритмами.

Я не переживу этого… Не переживу…

Зачем же он так? Зачем?

За ночь глаз не сомкнула. Выпадая из реальности, упорно видела только Ярика. Но не спала. Нет, я не спала. Физически не получалось. Только Град в сознании и подсознании. Не могу я без него! Без него ничего не могу. Боль и тоска глубже, чем три года назад, когда уезжал.

То, как он трогал меня, как обнимал – в этом такая одержимая потребность сквозила. Озноб и жар, даже сейчас, когда вспоминаю. В груди все тугим жгутом скручивает. Импульсы, как раскаленные лампочки по всему телу.

Неужели он так со всеми?

Неужели так бывает?

Зачем? Зачем…

Утром вновь как чумная. Долго умываюсь холодной водой. Чтобы убрать воспаление и отек, закапываю глаза и накладываю патчи. Долго ловлю собственный взгляд в отражении. Он ни в какую не приобретает ясность. Не от мира сего, вот как я это называю. Живу в вымышленном.

Но сегодня я сделаю все иначе. Не пустые угрозы бросала. Мне нужно двигаться дальше.

– Мм-м, красивое платье, – одобряет мама, когда спускаюсь вниз.

– Выпустишь Десси? Я сегодня спешу, – первое вранье. – Только следи, чтобы калитки были заперты. Лука вернулся… Сама понимаешь.

Прячу глаза, чтобы она не увидела эмоции, которые я, как ни стараюсь, не могу разогнать.

– Уже. Папа с ней гуляет, – только мама это произносит, хлопает входная дверь и слышится характерное шлепанье лап по паркету. – О, вот и они! На завтрак самообслуживание, ок? Я только кофе сварила.

– Я не голодна, мам. Через пару минут Аня заедет. Мы потом в городе перекусим.

– Доброе утро!

Оборачиваясь к папе, улыбаюсь и подставляю щеку. Бывают дни, когда после таких вот мимолетных объятий отлипать от него не хочется. Но… Я уже взрослая девочка. Должна справляться.

Наклоняясь, треплю Десси по холке.

– Ты ж моя красивая… Хорошо погуляла? Да?

– Ты спешишь, кукуруза? – отец сгибает локоть и смотрит на наручные часы. – Если есть пятнадцать минут, подброшу.

– Спасибо, пап. Я Бусманову жду. Так что не торопись. Позавтракай спокойно с мамой.

– Точно?

Вижу ведь, как он на нее в этот момент смотрит. Как бы меня ни любили, понимаю, когда им хочется остаться вдвоем. В последние годы только и делали, что со мной носились. Может, больше, чем в младенческом возрасте.

– Точно.

– Только предупреждаю, – восклицает мама эмоционально. – Ничего шкварить, жарить не буду. Хочешь чего-то такого, плита свободна.

– Как ты любезна с утра, – кривит губы в ухмылке папа. – Еще и тебя накормлю.

– Угу…

Родители продолжают говорить, а я замечаю через окно, как из своего дома выходит Ярик, и отключаюсь. Сердце тормозит и ухает вниз, пока слежу за тем, как он садится в машину и выезжает со двора.

– …Эта девчонка так гоняет, – замечает папа. Я смотрю на него, но не соображаю, о чем речь. – Маруся?

– Что?

– Аня подъехала. Ты собираешь выходить? А то она перебудит всю улицу!

Мама смеется, а я только сейчас понимаю, что резкие звуки не в моем сознании рождаются.

– Автомобильный сигнал, – зачем-то комментирую и, чтобы скрыть замешательство, спешу попрощаться с родителями. – Чудесного вам дня! Люблю.  Убегаю.

– Мы тебя тоже!

– Покажи там всем!

– Обязательно!

Выскакиваю с надеждой, что на улице дышать легче. Глупости… Тут еще тяжелее. От понимания, что реальная жизнь вновь продолжается без Ярика, слезятся глаза.

Я справлюсь… Справлюсь…

– Привет, красотка, – Аня выглядывает из окна красного Кайена.

Роскошная темная копна волос, сверкающие глаза, яркая помада – отличительные черты моей неунывающей лучшей подруги.

– Привет, бусинка, – улыбаюсь в ответ.

Запрыгнув на пассажирское сиденье, ремень пристегнуть не успеваю, как она дает задний ход и круто выруливает на дорогу.

– Ты даже не смотрела, свободна ли полоса! – возмущаюсь я.

– Смотрела.

– Нет, не смотрела! Таким образом когда-нибудь убьешься.

– И что? – нацепив на нос очки, корчит дурашливую мордаху. – Главное – успеть замуж выскочить!

– Ну, смотри, не так долго осталось.

– Да! Еще пара недель, и я буду Селивановой! Юху!

Я смеюсь и повторяю за ней этот возглас, однако не удерживаюсь от шпильки:

– Надеюсь, Женя сразу же отберет у тебя водительские права.

– Но-но! Ты только ему не подсказывай, – то ли требует, то ли просит и, не сбавляя скорости, входит в поворот.

– Ты выехала на встречку! Пересекла «сплошную»!

– Совсем чуть-чуть. Не будь такой занудой.

– Я-то… Тот мужик, который ехал навстречу, успел в штаны наделать, – серьезно возмущаюсь такой беспечностью подруги. – Нет, ты как хочешь, я с тобой больше кататься не буду. Ты – самоубийца. И потенциальная убийца, подвергаешь опасности других участников дорожного движения.

Плевать, что звучу действительно как зануда. Меня правда это беспокоит.

– Ну, не сердись, – Бусманова меняет тон на умилительное улюлюканье. – Я буду аккуратнее.

– Ага. Один день.

– Ну, Маш… Кстати, ты же с нами поедешь на днюху к Алине? – Поймав мой взгляд, спешит заверить: – За рулем будет Женя.

– Еще не решила.

– Но ты же идешь?

– Иду.

– Уже хорошо! Будет круто.

Свободно выдыхаю, только когда благополучно добираемся до университета. Аня занимает место на парковке. Поворачиваемся друг к другу и одновременно выпаливаем:

– По поводу свадьбы…

– По поводу вчера…

– Ладно, ты первая, Маш, – она, вроде как, только рада отсрочке.

Я на этом не зацикливаюсь. Потому как все, о чем могу думать – снова Ярик.

– Градский… Он и Овсянникова… – не хватает сил закончить вопрос.

Однако Бусманова понимает, что меня интересует.

– Ушли вместе, – выдыхает голосом, полным сочувствия. – Мне очень жаль.

– Я знала. И… я готова. Неважно уже.

Нет, не готова. Новая вспышка боли грудь вскрывает. Все наружу. Обдувает холодом и поражает неизвестными инфекциями. Умираю ведь… Слез нет. Какое-то опаляющее оцепенение. Если не начну действовать – взорвусь.

«Маруся… Маруся…»

Вот и все. Все.

– Я еще хотела тебе сказать… – мнется подруга, а это ей совсем не свойственно. – Это не мое решение. Женя, блин! Он попросил Градского быть свидетелем. Я только час назад узнала! Он сам… После того, как рассорился с Виталиком, не мог решить, кого позвать. А тут Град… Они ведь дружили всегда... Ну, в общем, так, – берет меня за руку, а я все не могу решить, как должна реагировать. – Если ты теперь откажешься быть моей подружкой, я пойму.

– Нет, конечно, не откажусь. Это… Ничего не меняет. И вообще… Пфф…

Откуда еще эта бравада берется? Внутри ничего живого не осталось.

– Может, это поможет вам помириться…

– Конечно же, нет. Как ты это представляешь? После Овсянниковой?

Аня тушуется и взгляд отводит.

– Я не знаю. Просто очень расстроена.

– А я – нет! – снова вру. Похоже, совсем скоро это войдет в привычку. – Знаешь, я решила двигаться дальше.

– Правда? – Бусманова буквально челюсть роняет.

– Не слышала, Амир будет сегодня у Алины?

– Ты серьезно? Амир?

Выдерживая самый невозмутимый вид, пожимаю плечами.

– Он довольно симпатичный. И давно в меня влюблен, – веду холодный расчет. – Думаю, мне нужен кто-то такой.

– «Кто-то такой» очень странно звучит, – никак не может прийти в себя подруга. – Он тебе никогда не нравился.

– Не нравился, потому что я была не способна думать о ком-то, кроме Градского. А теперь… Амир – хороший парень. Надежный.

– С этим согласна, – и все же голос подруги полон сомнения и выразительной грусти.

– Так, давай, не расшатывай меня, – шикаю я. – Лучше подскажи, как подать ему знак, что я заинтересована.

– Тю… Хм, может, прямо сейчас. Вон он с парнями стоит, – по тону слышу, пытается сделать все, чтобы я спасовала. – Подойдем, улыбнешься ему и спросишь, идет ли он к Алине. Этого будет более чем достаточно.

– Думаешь?

– Уверена, – неохотно кивает.

Я же явно лишний энтузиазм выказываю.

– Тогда вперед!

Выбираясь из машины, чувствую, как в сумке вибрирует мобильный. Интуитивно предполагаю, что смотреть не следует. Колеблюсь, и все же достаю телефон.

Ярослав Градский: Нужно увидеться. Вечером?

Надо же, какое чудо! Разблокировал. Еще и написал сам!

Такая злость и обида обуяют, с трудом сдерживаюсь, чтобы в приливе этих чувств не швырнуть мобильник в стену здания.

– Ну, ты идешь? – оглядывается Бусманова.

– Да, иду.

Едва подходим к парням, делаю усилие и поднимаю взгляд на Амира. Он смотрит на меня, а я на него. Внутри моментально бурный протест рождается.

Как я собираюсь это сделать?

Если даже приблизиться не могу. Представить, что прикасаюсь к нему или целую – подавно. От одних мыслей дурно становится.

Не хочу…

Амир более чем симпатичный. Высокий, крепкий и смуглый. Не может не нравиться. Да вот не нравится!

Что за напасть?

Нужно просто сделать первый шаг и приложить усилия.

– Привет, Амир, – растягиваю губы в улыбке.      

Надеюсь, это выглядит не слишком жалко.

– Привет, Маша. Как настроение?

– Отлично! А у тебя? – это просто ответная любезность. На самом деле не готова его долго слушать. Поэтому сходу выпаливаю то, что меня интересует: – Идешь сегодня к Алине?

– Да. А ты?

Не успеваю ответить. Сердце екает, потому как мобильный повторно гудит. Стискиваю его и запрещаю себе читать. Потом и вовсе отправляю в сумку.

Хватит.

– Да.

10

Ярослав

Первый день на стройке будто без меня проходит. Физически, конечно, тяну. Но мыслями не на месте. Таскаю цемент и прочие составные раствора для стяжки, а думаю… Да много чего думаю. Полжизни перелопатить успеваю.

«Я тебя три года ждала! Три года! На других даже не смотрела…»

На повторе Марусин надорванный крик воскрешаю. Оглушает, словно через рупор прямо в ухо.

Если правда… Если ждала, значит ли, что тоже по-настоящему любила? Или как? Как понимать?

Но ждала ведь. Ждала, мать вашу.

Три года назад, когда мы с Титовой выбрались из того бункера, нам советовали какое-то время не видеться. Восстановиться, прийти в себя после всего ужаса, что пережили. Святоша с таким раскладом согласилась. Я – нет. Пробрался к ней в первую же ночь. Там, в ее спальне, душа и улетела, когда Маруся оттолкнула со словами: «Я чувствую себя грязной, больной, поломанной, искалеченной… Сейчас я ненавижу себя и тебя…».

Сердце словно непонятный сгусток крови пульсирует. Зачем она снова его запускает? Чем оно наполняется? Острой тревогой, жгучей тоской, ебучей надеждой… До хрена всего. Не все осознать и расщепить получается.

Сука, не спеши ты… Не делай скоропалительных выводов…

– Перекури, парень, – бросает мужик, скачущий между клетками композитной арматуры. – Успеваем.

Кивнув, иду на балкон. Вставляю в рот сигарету и подкуриваю. Да, вчера я обратно подсел. Проводив Марусю, дома места не находил. Принял душ и сам не заметил, как все, что нашел в бардачке, сдымил.

Подсел не только ведь на курево. Трогал ее, обнимал… Поломало все щиты. Кожу как броню срезало.

Отец учил, о сделанном никогда не жалеть. Вместо того чтобы рефлексировать, нужно как можно скорее соображать, что делать дальше. Исправлять, выруливать, двигаться разными путями, но прямиком к цели. Если не получается напролом, значит, искать обходные.

Сейчас я в первую очередь сам себя обставить пытаюсь. Только так и не могу решить, как должен поступить.

Сминая губы, выдыхаю в сторону дым. Бесцельно пялюсь в телефон. Последние сообщения так и висят непрочитанными.

Зараза…

– Ого! Вот это тебя девка со службы встретила, – прилетает в спину гогот временного коллеги.

Знаю, что видит. Затылок и шею подрала дикая кошка Титошка.

Блядь…

– Чего такой хмурый, парень? Молодой же еще, – напарник пристраивается рядом у металлического парапета. Окидывая «широким» взглядом массив, подкуривает. – Вечером с девчонкой своей увидишься… Вся жизнь у вас впереди, – ухмыляется, даже несмотря на то, что я ни словом, ни гримасой на эту философию не реагирую.

Не ведусь на этот вброс просто потому, что ненавижу, когда кто-то левый в голову залезть намеревается.

Остаток рабочего дня проходит в том же темпе. Как ни странно, под конец не выдыхаюсь. Напротив, кажется, остановиться не могу. Если бы не торопился домой попасть, мог бы до утра вкалывать.

Маруся прочла, но так и не ответила.

Послать бы ее да забыть… Сколько можно? Только знаю, так или иначе, до финала мы с ней связаны. Жизнь, мать ее, показывает. Сердце, возвратившись к работе, подтверждает.

Примчавшись домой, принимаю душ, надеваю чистую одежду, перехватываю полуфабрикатом и иду к Марусе.

Когда дверь мне открывает не она, а папа Тит, с первой попытки скрыть разочарование не получается.

– Маши нет.

– Куда пошла? Сказала?

«Завтра пойду и тоже с кем-нибудь пересплю! Хватит!»

Сделает? Назло мне Машка может даже насмерть разбиться. Думаю об этом, и по всей площади тела новая отслойка кожи происходит.

– Нет.

Блядь…

Знаю ведь, что всегда осведомлен, где и с кем Маруся находится. Говорить не хочет. Смотрит, препарируя мне череп, а я неподвижно стою и позволяю. Внутри переворот за переворотом случается. Горячее нетерпение подбивает действовать. Сам себя торможу, понимая, что ни хрена хорошего из этого агрессивного сочетания не получится.

Папа Тит сужает глаза, кивает и совершенно невозмутимым тоном выдает, наконец, нужную мне информацию.

– У Алины Ильиной день рождения. В «Ривалье».

– Спасибо, – произношу без особых эмоций.

Не потому, что благодарности не испытываю. Замурован, чтобы продержаться.

– Давай, без глупостей, – именно эта фраза дает понимание, что он по-прежнему мне доверяет.

– Понял.

***

Администратор с дежурной улыбкой проводит меня в нужный зал, стоит лишь назвать фамилию именинницы. Гостей целая толпа. Кто за столом сидит, кто в проходе беседы какие-то точит, кто уже «подснятый» и свободный танцпол рвет.

Методично, словно на боевой разведке, прочесываю взглядом помещение, пока не нахожу Титову. Замираю, давая себе передохнуть.

Она не одна.

Мать вашу, она не одна.

В паре с Алиевым мнет площадку среди тех «подснятых». Он ее притискивает к себе и направляет. В процессе они еще и задушевную беседу ведут.

Чудно, вашу мать.

Я знаю, зачем она это делает. И с этим знанием вперед иду.

По дороге здороваюсь и обмениваюсь рукопожатиями с друзьями и знакомыми. То, что тормозят и отвлекают, даже хорошо. Пока добираюсь до цели, почти спокойно дышу.

Маруся с Алиевым заканчивают танцевать и направляются к столу. Преграждая путь, смотрю на нее лишь. Если взгляну на Алиева, могу размазать. Это мы раньше не раз проходили.

– Все?

Святоша моргает и на глазах свирепеет.

– Что «все»?

Забавно, учитывая то, что на людях она не любит показывать эмоций.

Знаю, что нервировать ее не следует. Назло ведь поступать станет. А мне это не нужно. Как бы сам не фонтанировал.

– Ставим точку?

– По-моему, ты вчера еще поставил.

– Друзья, значит? – сам предлагаю.

Несерьезно, конечно. Это тот самый обходной, чтобы максимально быстро обставить Марусю. Беспроигрышный вариант, мать вашу.

– Да, друзья.

– Отлично. Поговорить надо. Сейчас.

– Град, ты меня прости, конечно… – задвигает Алиев.

Первый взгляд на него полон агрессии. Пару секунд спустя провожу оцепление эмоций.

– Бог простит.

– Я хочу сказать, никому из нас не нужны проблемы…

– Чудак, это тебе проблемы не нужны, – ухмыляюсь презрительно. – Нам с Марусей – еще как. Так что, ауфидерзейн, майне кляйне[1], – чеканю по слогам. – Уноси ноги, бля.

– Ярик!

Возмущаясь, Маруся неосознанно ближе ко мне придвигается, оставляя своего Ланселота на периферии. Взглядом битву выиграть пытается. Только снизу вверх ведь. Я хоть и не дышу, молчать не собираюсь.

– Не работает, – чуть наклоняясь, сообщаю шепотом. – Не доросла, святоша.

– Ярик… – сама теряется и отчаянно краснеет, когда на губы ее взгляд опускаю.

Не собирался. Мне тоже столько примесей допускать нельзя. Не здесь. И не сейчас. Не хочу, чтобы разбросало.

– Поехали, – напираю. – Отпусти гонимого[2], знаешь же, что будет.

– Не могу! Это некрасиво, – тихо выдыхает, невольно давая понять, что это единственная причина.

Да, возможно, некрасиво. Объективно, так и есть. Только я ради Титовой стольких людей бросал. Всегда ее на первое место выдвигал. И если она сейчас не сделает то же… Сцепляю зубы, медленно вдыхаю, чтобы не разойтись на атакующую орду. В этот момент Марусю за плечи прихватывает Бусманова.

– Хех, ничего страшного! Все и так знают, что между вами амуры, м-м-м… – никогда понять нельзя, то ли она вгашенная, то ли по жизни такая.

– Прекрати, – шикнув на подружку, Машка вновь на меня смотрит. Качает головой. Расстроена сильнее, чем должна бы... – Уходи, Ярик, – разрывает воздух. – Пожалуйста, не нужно проблем…

Больше ее не слушаю. Разворачиваюсь и направляюсь к выходу из зала. Чувствую себя так, словно круто накидался. Стробоскоп слепит. Лица сливаются в одно. Изображение зажевывает. Музыка с эхом расходится.

Потом внутренний вакуум. Тишина. Только сердце, как дурное, на разрыв стучит.

Пройдет…

Нет, не пройдет.

[1] До свидания, моя малышка.

[2] Гонимый – плохо соображающий человек.

11

Мария

Что я делаю?

Ярик уходит, а меня накрывает ощущение ужасающего дежавю. Как тогда… Три года назад.

Нет… Нет… Нет!

Как бы я ни злилась и ни страдала, понимаю, что не могу его еще раз отпустить. Он предложил снова дружить… Что, если попробовать? Рядом быть… Разговаривать, проводить вместе время, делиться самым важным… То, что он был с Овсянниковой, причиняет адскую муку, но не мешает нам дружить. Хотя бы так быть вместе… Я не могу еще раз его потерять. Не могу!

Решительно поворачиваюсь к своему спутнику.

– Амир, – пауза, как делает папа, когда хочет собрать все внимание собеседника. Обижать его не желаю. Сегодня у меня получилось сделать шаг навстречу кому-то, кроме Градского. Учитывая, что Яр был единственным, Алиев – первый уникальный чужой. – Прости, но я должна идти. Ярик – близкий человек для меня, и сейчас я нужна ему. Прости, хорошо? Созвонимся, ок? Я позвоню! Завтра!

Ответа не дожидаюсь. Даже на поиски сумочки и жакета время не трачу. Стремительно несясь на выход, молюсь, чтобы Яр не успел уехать. Парковку практически бегом пересекаю и окликаю его уже около машины.

Оборачивается. Смотрит сердито и жестко. А я… Замираю перед ним, не в силах и слова вымолвить.

Мысли одна другой противоречат. Сама не знаю, чего хочу и на что рассчитываю. Веду с собой войну, но быть вдалеке от Градского не могу. Боюсь сделать ему больно, даже учитывая то, что он буквально вчера нанес мне смертельную рану.

– Как ты мог меня там оставить?

Долго не отвечает, заставляя меня безумно паниковать. Если он не поддержит сейчас, значит, все действительно будет утеряно. Наша связь и умение читать друг друга между такими вот фразами бесповоротно уйдет в историю.

Пожалуйста, впусти меня…

Яр запрокидывает голову и шумно переводит дыхание. Когда вновь смотрит на меня, глаза все еще горят, но это не злость уже. Какое-то опасное и манящее мерцание, на которое я несусь, словно мотылек к огню.

Забери меня… Впусти…

– Ты просила, чтобы я ушел!

– Но хотела совсем другого, – выдыхаю со всей откровенностью.

Хочу бесконечно глядеть на него. Хочу иметь возможность снова прикасаться. Заново исследовать каждую черточку.

Трогать его, трогать… Смотреть.

– Я должен понимать это?

– Раньше понимал.

Вновь паузу выдерживает. Только зрительный контакт неразрывный.

Никогда не отпускай меня…

Позвоночник горячими иголками прошивает, а плечи обсыпает колючими мурашками. Такая неудержимая зависимость, взгляд от него никак отвести не могу.

Злой. Огнеопасный. Родной.

Ты можешь сжечь меня…

– Что ж ты за маньячка, твою мать?!

– Может быть, – рвано вздыхаю и нервно облизываю губы, – твоя персональная?

Больше не веду расчет, что потеряю и что обрету. Сегодня хочу обо всем забыть. Обращаю все в пользу старых «нас». Тех, которыми мы были до бункера… Тех, которым было начхать на всех второстепенных персонажей в этой жизни.

Есть только ты и я. Аллес.

Согласен?

Ярик выразительно стискивает челюсти и, трепеща ноздрями, совершает медленный и одновременно крайне яростный вдох.

– Садись в машину, – наконец, выталкивает.

Занимая свое привычное место, чувствую, как грудь острый спазм простреливает. С трепетной улыбкой веду ладонью по панели, аудиосистеме, рычагу коробки передач, находящимся на центральной консоли кнопкам управления. Сердце сжимается и раздувается, наполняясь позабытыми эмоциями. Не все их сдержать могу. Сама не замечаю, как глаза заволакивает слезами. Приходится очень часто моргать, чтобы не дать им пролиться.

Ярик заводит двигатель и покидает парковку, а я возвращаюсь к аудиосистеме. Совсем как раньше, выбираю для нас музыку.

– Мм-м, хорошая песня, правда? Эта группа из старых. Выступала раньше, чем родились наши родители. Какое-то у них название такое… То ли «Руки вверх», то ли «Ногу свело», – смеюсь без какого-либо притворства. Просто я счастлива. Пусть это лишь миг… Неважно. Эмоции бушуют во мне. Должна же я их как-то выплескивать. – Красивая, но очень грустная песня.

Подняв взгляд, понимаю, что Яр за мной наблюдает. Когда-то это казалось естественным, сейчас же вызывает острое смущение. Под ребрами томительная воронка затягивается, а мышцы живота до ноющей боли скручивает. Грудь сдавливает. За ребрами все пылает. Там пожар имени Ярослава Градского.

– Куда мы едем? – пытаюсь звучать легко и непринужденно. – Сегодня на Куликовом[1] какой-то концерт. Как думаешь, что-то интересное?

Яр мой отчаянный треп не поддерживает. Возвращая внимание на дорогу, молча ведет автомобиль. Вскоре понимаю, что направляемся в сторону дома.

Стоп… Я еще не готова с ним расстаться.

– У меня завтра только консультация. Я не тороплюсь домой. Могу гулять до утра.

Снова только смотрит и ничего не отвечает. Да что ж такое-то? Он хоть понимает, чего мне все это стоит? Темнота, его близость, безумный ворох эмоций…

Осознаю, что никак не повлияю на его решение, и смиренно замолкаю. Однако когда автомобиль проезжает мимо наших домов, не могу сдержать радости.

Мы едем к морю. Как раньше… Слишком много сегодня этого «раньше». Сердце лихорадочно скачет за грудиной. То к горлу рванет, то вниз оборвется. А потом молотит, молотит по ребрам. Дыхание учащается. Ладони потеют. Да что там... Несмотря на непрерывную работу кондиционера, между лопаток испарина проступает. Я так волнуюсь… Крайне сильно волнуюсь! Кажется, что это заметно визуально, хоть и стараюсь скрывать.

Яр глушит двигатель и, бросив в мою сторону короткий взгляд, все так же молча выбирается из салона. Я быстро перевожу дыхание, сбрасываю туфли и следую за ним. Ступни встают на тротуарную плитку. Она еще хранит тепло, но я отчего-то вздрагиваю. Чтобы достигнуть рассыпчатого песка, требуется совершить с десяток мелких шагов. Проделываю их, практически не дыша. Не могу восполнить эту функцию, потому как… Идущий впереди меня Ярик раздевается. На ходу снимает футболку, а, добравшись до воды, принимается и за брюки.

Боже…

Я сцепляю перед собой влажные ладони и пытаюсь придумать, как разбавить клубящееся и потрескивающее вокруг нас напряжение. По старым правилам я тоже должна раздеться до белья.

Готова ли сейчас?

Суматошный мыслительный процесс разбавляет удивление, когда замечаю на теле Ярика татуировки. Мельком, ничего разглядеть не успеваю. Он уже, в одних боксерах, заходит в воду.

Да, Яр с детства был крупнее остальных парней. Потом спорт сделал свое дело. Сейчас же… он абсолютно шикарен. Его рост, совершеннейшая умеренная мускулистость, сила и плавность в движениях – эстетическая красота.

Черт…

В эту секунду я не боюсь темноты, я ее ненавижу, потому что она не позволяет мне его разглядеть.

Зайдя в море примерно по пояс, Градский оборачивается. Увидев, что я так и стою в платье, подначивает якобы раздраженным тоном:

– Раздевайся, святоша. Никому не расскажу.

– Вода теплая?

– Тебе понравится.

– Хм…

На мне не самый скромный комплект белья. Чего греха таить, я банально стесняюсь, волнуюсь и… боюсь.

Готова ли я?

Нет, не готова. Но Яр поймет. Всегда понимал.

– Ну?

– Иду.

Отыскав на боку платья крошечный язычок, расстегиваю молнию. Под ткань тотчас ныряет ночной бриз. Он теплый и легкий, однако, касаясь кожи, вызывает крупную дрожь.

Собирая всю свою решительность, сминаю пальцами подол и тяну платье вверх. Протаскиваю через голову и бросаю на вещи Ярика.

Осторожно вхожу в воду.

Знаю, что он неотрывно смотрит. Чувствую это. Тело горит и жгуче покалывает. А желудок так ноет, словно к нему привязали трехкилограммовую гантель и резко бросили вниз. Именно потому, что она эфемерная, она проваливается под землю. Летит куда-то, не поймаешь.

Сама решаюсь на Ярика посмотреть лишь тогда, когда вода достигает моей шеи. Скрещиваем взгляды и застываем в паре метров друг от друга. Периферийно отмечаю, как спящие волны ласкают крупные плечи.

Я тоже хочу к нему прикоснуться… Так сильно хочу, пальцы ломит.

Дрожь выходит на постоянную основу. Что ж… Пусть думает, что мне холодно, когда я горю.

– Давай начистоту, – предлагает Яр, глядя мне прямо в глаза.

– Давай!

– Ты сказала, что ждала. В качестве кого?

Почему-то этого вопроса я не ожидала. Теряя почву под ногами, суматошно расставляю руки. Хотя сейчас, кажется, предпочтительнее уйти под воду, чем взгляд его выдерживать.

Вокруг нас вода закипает. Так и вижу утренние новости по центральному каналу: «Аномальное явление в Одессе. Проснулся подводный вулкан, о существовании которого не подозревали ученые…»

– Маруся, – хрипловатый голос Яра взбивает и превращает сумасшедшую массу эмоций в ту самую извергающуюся магму. – В качестве кого ты меня ждала? – повторяет вопрос.

С трудом сглатываю и зачем-то подплываю ближе. А ведь без того уже дышать не могу… Чтобы восполнить кислородное голодание, разрываю зрительный контакт. Вместо этого смотрю на его губы, крепкий подбородок, шею, ключицы и поблескивающие на смуглой коже капельки воды.

Слишком громко возобновляю жизненно необходимую вентиляцию легких и обратно к глазам поднимаюсь.

– В качестве того, кем ты был для меня всю жизнь.

Яру такой ответ явно не по душе. Стискивает челюсти. Выразительно вдыхает. И, наконец, достаточно терпеливо уточняет:

– И кем же?

– Первым по степени важности. Единственным. Самым-самым. Всем.

Он шумно выдыхает и замирает.

Взглядов не разрываем. И не двигаемся. Так смотрит, будто физически касается. Захватывает в единовластный контроль все мое тело. Я реально опасаюсь, что не выдержу накала. Мышцы от множественного сокращения и перманентного напряжения отзываются ноющей болью. А внутри каждый мало-мальски важный орган пульсирует и набирает массы.

– Я тебе все отдала, Ярик. У меня больше ничего не осталось.

– Ошибаешься.

Что это значит? Что он хочет? Способна ли я дать?

«Ошибаешься…»

Хочу ошибаться. Хочу… И все же ужасно сильно боюсь новых ран.

– Спасибо, что предложил снова дружить. Я очень счастлива. И это… безопасно для нас.

– Не думаю, – выговаривает хрипло.

Сейчас его лицо никаких эмоций не выдает. Только в глазах буря не утихает.

– Будешь со мной… – это вопрос, но голос срывается и не позволяет окрасить слова нужными интонациями. – Каждый день… – снова вместо вопроса – дрожащий и низкий шепот. – Каждый час…

Замечаю, как он сглатывает, медленно вдыхает и… все. Молчит. Не отвечает.

– Ладно… – спешу с выводами, но стараюсь улыбаться. Думаю, у меня хорошо получается. Граду я люблю улыбаться. Даже когда больно. – Поплаваем, Ярик?

Понимает, что именно предлагаю. Рискую, но очень сильно хочу к нему прикоснуться.

Очень-очень сильно…

Не могу сдержать счастливого задушенного смешка, когда Град поворачивается ко мне спиной и окунается чуть глубже в воду. Тотчас обвиваю его шею руками. Прежде чем сомкнуть их, жадно скольжу ладонями по каменным и горячим грудным мышцам. Прикрывая веки, прижимаюсь всем телом и, подтягиваясь, обвиваю ногами талию.

– За буйки, Ярик. Далеко-далеко.

Пока я это тараторю, нежно трогаю губами везде, где удается: плечи, шею, уши, щеки. Мы так делали миллион раз… Но сейчас ощущения буквально сводят с ума.

Вербально Яр продолжает динамить меня, не балует разговорчивостью. Знаю, что у него бывают периоды такой замкнутости. Это не беспокоит. Кроме того… Я вижу, как он на мгновение прикрывает веки. Слышу, как утяжеляется его дыхание, хотя мы еще не плывем. Значит, эти реакции вызываю я. Это будоражит еще сильнее. Содрогаюсь и крепче его сжимаю. И Ярик за мной вздрагивает, космическое удовольствие – чувствовать все это телом.

Так ничего и не говорит. Прочищает горло и просто начинает плыть. Большой, твердый и горячий – обожаю ощущать, как движется подо мной его мощное тело. Касаться Ярика, быть с ним – потрясающее блаженство.

Вместе…

У меня отрастают новые крылья. Я свечусь в темноте. Ее больше нет. Я – лампа, которая освещает весь наш мир.

Наш…

[1] Куликовое поле – одна из самых больших исторических площадей Одессы.

12

Ярослав

Мария Титова: Ты сегодня будешь свободен?

Выдыхаю последнее кольцо сигаретного дыма и пару минут просто дышу тяжелым июньским воздухом. Смотрю на улыбающееся личико святоши, и в который раз думаю, какая она красивая. В груди заламывает и методично точит, только сейчас это все больше похоже на удовольствие и голодное предвкушение. Если бы на службе позволял себе пялиться на ее фотки, точно бы сорвался. Теперь мне вроде как не нужно фильтровать свои чувства. Постепенно отпускаю контроль.

Ярослав Градский: После семи. Поздно заканчиваем.

Мария Титова: Дома будешь? Или куда-то собираешься?

Суббота. Наверное, поэтому спрашивает. Все нормальные люди куда-то выбираются.

Ярослав Градский: Ты куда-то хочешь?

Заставляю себя отложить мобилу. Должен работать, для этого и нахожусь на стройке. Только едва вскрываю новый мешок цемента, прилетает ответ. Поглядываю в сторону светящегося дисплея и даю себе установку: прежде, чем смотреть, закончить с последним  раствором.

Придет ли, как вчера и позавчера, посидеть вместе на крыльце? Или мы двинемся дальше?

«Я тебе все отдала… Больше у меня ничего нет…»

Я хочу больше. Я возьму больше.

Сейчас нам обоим нужно время. Все и сразу, как бы ни стремился, получить не удастся. Слишком много незакрытых обид и вздернутых эмоций. С ее стороны еще и блоки, инстинктивно подстраиваюсь. Наблюдаю все время, что находимся вместе. Маруся не делает ничего вызывающего и  даже не дерзит. Одевается, как обычно: майки, шорты, а у меня при каждом ее появлении «подъем башни», словно у озабоченного сопляка. И это притом, что нынче я, вашу мать, стабильно дважды в сутки передергиваю.

«Будешь со мной… Каждый день… Каждый час…»

Она хоть понимает, что спрашивает, и какую реакцию вызывает? Все, что сказала тогда, отложил, так и не придумав стоящего ответа. А если бы придумал, не уверен, что смог бы озвучить.

«Первым по степени важности. Единственным. Самым-самым. Всем».

Тяжело все это переварить постфактум. По инерции продолжаю закрываться. Пока железная броня не разлетается, как куски пластмассы под гусеницами танка.

Долго тогда плавали. Ощущал, как нежно и отчаянно жмется. Все ее тело, каждый изгиб чувствовал. Старался не думать о том, чтобы повернуть к себе лицом. Похоть, конечно, присутствовала, не без этого. Но в тот вечер мы соединились по-другому. Как когда-то, всеми контактами сошлись.

Мария Титова: Я сейчас не дома.

Мария Титова: В городе.

Мария Титова: На Итальянском бульваре.

Мария Титова: Ярик?

Такого я не ожидал. Не знаю, на что конкретно рассчитывал, но почему-то не подумал, что она куда-то без меня вырвется.

Ярослав Градский: С кем?

Мария Титова: С Амиром.

За грудиной слету огонь разливается.

Че за шняга блядская?

Понимает же, что еще пару таких маневров, урою, на хрен, этого бальника.

Вот так мы и дружим, вашу мать. Сам предложил, чтобы утихомирить ее тогда и обойти защиту. Теперь что?

Мария Титова: Ярик? Ты сердишься?

Нет, блядь, я не сержусь. Я в ярости.

Но ей, конечно же, хрен признаюсь. Не сейчас.

Мария Титова: Хочешь меня забрать?

Маньячка…

Сходу свободнее выдыхаю. Напоминаю себе, что у нее никого кроме меня не было. И не будет, блядь. Если три года ждала, и сейчас не натворит дури, что бы ни говорила.

Тем более, вижу ведь, как мне открывается. Пусть чешет о своей дружбе и прочей хрени хоть до старости, знаю, что моя она. Была, есть и будет.

Маньячка, вашу мать, блядь.

Ярослав Градский: Адрес?

Мария Титова: Посейдон.

Полчаса спустя заруливаю на парковку чертового общепита, обзываемого в народе  пафосным словцом «ресторан».

Ярослав Градский: На месте, стрекоза. Выходи. Снимаю ремень.

Мария Титова: Ярик……..♥

На хрена вот это сердце? Чтобы у меня все полыхнуло в груди? Что она вытворяет? На стеклах танцует?

Лучше бы дома, мать ее, сидела.

Святоша выбегает из ресторана вместе с Алиевым. Сражает счастливой улыбкой. Нет сомнений, что рада видеть. А я просто стараюсь не смотреть в «третий угол». Мог бы подойти, грузануть, только осознаю, капитально рванет. А силы ведь изначально неравны. Алиев – интеллигент прилизанный. Если по-простому, чтобы слету стало понятно – говно вялотекущее. О такого мараться грех. Ни папка, ни характер, ни личные заслуги – трогать не велят.

Фокусируюсь на том, как Машка, позабыв о принце-мать-его-черноморском, вприпрыжку несется ко мне, и медленно цежу кислород.

– Что будем делать? – тормознув, раскачивается и вовсю улыбается.

– Сначала домой. В душ нужно.

Окидывает меня взглядом, какую-то горючую смесь выдает и краснеет.

Чудно… В дýше придется задержаться.

– А потом?

Миллион раз подряд повторяю себе, что ждала меня, что вся эта игра в дружбу не всерьез и ненадолго.

– Посидим где-нибудь, – пытаюсь переключиться на этот мир. Что должны делать люди нашего возраста? Вписки с мажористой алкотой меня больше не качают. – Куда ты хочешь?

– Мм-м, ты, наверное, устал, да? – прижимает к груди ладонь, и я невольно прослеживаю. Сразу в вырез. Рост позволяет увидеть все, что надо. Даже кромку розового лифчика. – Давай я просто что-нибудь приготовлю, и мы поедим. У меня.

Ага, под неусыпным контролем папы Тита и мамы Евы.

– Родителей нет дома.

Это уже совсем другой разговор.

– Но они появятся, – уточняю достаточно беспалевно.

– Нет. То есть, в общем, они допоздна, – сообщая это, святоша стесняется, словно в спальню меня зазывает. А хотелось бы… Черт… – Придешь?

– Приду, – еще бы я отказался. – Едем уже.

– Угу.

Решаю, что лишних баллов себе накинуть не помешает, открываю перед ней дверь. Ладно, раньше я делал так всегда. Не обломаюсь и сейчас. Нехрен век обиженку строить.

– Запрыгивай, девочка Президент.

Машка издает смущенный смешок и, подбирая юбку, забирается в салон.

– Ты помнишь? – спрашивает, когда за руль сажусь.

– Я все о тебе помню.

– Да… Но это ерунда. Я больше так не хочу.

– Это я тоже помню, – информирую, прежде чем завести мотор. – Ты говорила. В бункере.

Святоша вздрагивает и принимается суетливо искать ремень. Походу это слово как спичка теперь. Вспыхнет, лучше не раздувать. Пока.

Делая вид, что не замечаю ее волнения, выезжаю на дорогу. Жду, что начнет перебирать станции, либо же использует аукс, чтобы подсоединить свою мобилу. Но она сидит без движения. И молчит, что совсем уж странно.

Что ее стопорнуло? Это шутливое прозвище? Или упоминание чертового бункера?

Пока я копаюсь в своих мыслях и незаметно за ней наблюдаю, святоша вдруг выдает:

– Ярик, ты правда хотел меня отшлепать?

С опозданием резко даю по тормозам, поздно соображая, что еду на красный. Хорошо, «задний» не понадеялся, как это часто в Одессе бывает, что проскочим. Видимо, сам заранее притормаживать начал, иначе не успел бы среагировать.

Сталкиваемся взглядами. Маруся своим словно в дурман какой-то меня погружает. Волна горячего возбуждения рывком поднимается из паха вверх. Через весь торс прямиком в голову.

– Почему ты так смотришь?

– Как?

– Так, – пытается говорить спокойно, но рваное дыхание и ерзанье по сиденью выдают, что взбудоражена не меньше меня святоша.

Наверное, потому что я хочу забросить тебя на заднее сиденье и на всяк лад отжарить…

 – Так ты шутил? Или… Мы все решили, правда?

Ни хрена мы не решили!

– О себе или об Алиеве волнуешься?

– Зеленый!

– Вижу, – выжимаю сцепление, дергаю коробку и плавно давлю на газ. – Отвечай. Слушать я могу.

– Честно?

– Естественно.

– Ни о себе, ни о нем.

– Отчаянная смелость или пофигизм?

– Не знаю.

– Судя по тому, как отвечаешь, первое.

– Ярик… – вздыхает.

Каждый раз с таким придыханием мое имя шепчет. Если бы не адский стояк, я бы ржал. Когда-нибудь, дай Бог, еще буду.

– Что?

– Я скучала по тебе.

Сглатываю и крепче в руль вцепляюсь.

– Вообще? Или…

– Сегодня, – признается искренне. – Много думала о тебе.

Разгоняет кровь. Выжигает вены.

Я к таким откровениям пока не готов. Поэтому молчу.

– Что с Алиевым? – все силы собираю, чтобы голос прозвучал ровно.

– Он хороший парень.

Воздух становится жгучим и тяжелым.

– И? Тебе он нравится?

– В каком плане?

Она издевается или реально не понимает?

– В том самом, – выталкиваю жестче, чем требуется.

– А-а… – еще одна убийственная пауза. – Нет, конечно.

Обвал эмоций. Щекотный и безумный вихрь за ребрами. И сердце гулкими толчками прямо в грудину бьет.

– Кстати, насчет дружбы, – бросаю будто между делом, но хрипота выдает. – Я обманул тебя.

– В смысле?

– В прямом.

– И что же мы тогда делаем вдвоем? – запальчиво всплескивает руками.

– Догадайся.

– Овсянникова…

– Да не было у нас ничего! – повышаю голос, ибо достала эта тема. В целом же не считаю, что должен оправдываться за все, что было до заплыва. – Успокойся уже.

– Успокоиться? – ее тон резко меняется. Это слишком знакомо мне, чтобы я не понял, что Титоша взбесилась. – Если бы ты не был за рулем, лицо бы тебе расцарапала.

– Ты с этим в тот же вечер успешно справилась.

– Мало.

– Имей в виду, в следующий раз подставляю только плечи.

– Мм-м? – так же возмущенно.

Только Машка умеет одними лишь звуками все эмоции передать.

– Ты, естественно, должна будешь лечь под меня.

Короткая пауза. Резкий вздох с пассажирского.

А потом…

– Вай, Ярослав-Божище-Градский вернулся! – ерничает моя Маруся и тут же смеется.

– Да, – подергиваю бровями и, закусывая губу, давлю улыбку.

Потом плюю на служебную выправку. Поворачиваюсь к ней, подмигиваю и ухмыляюсь.

13

Мария

Дышу слишком часто и не могу прекратить улыбаться. Хорошо, что мамы с папой нет. Иначе дразнили бы меня и смущали еще сильнее. А я и без того под собственные эмоции не успеваю подстраиваться.

Он не был с ней… Не был…

Хочу кружиться с этой мыслью по спальне. Только времени нет. Раздеваюсь и отчего-то смущаюсь собственной наготы. Тело пышет жаром. Нервная система, как электрическая проводка при токовой перезагрузке, искрит и потрескивает. Пульс молоточком в виски отбивает. Гул в ушах стоит. Голова кругом идет.

Натягиваю футболку и шорты. Волосы перехватываю зажимом. Замирая перед зеркалом, бурно перевожу дыхание и призываю себя успокоиться.

Посмеиваясь и пританцовывая, сбегаю на первый этаж. Над тем, что приготовить, долго голову не ломаю. Если нужно быстро накормить родителей, всегда фирменный соус тети Ники навожу и отвариваю спагетти. Ярик уж точно такую еду одобрит.

Пока вожусь с готовкой, время всегда быстро пролетает. В промежутках разговариваю со снующей под ногами Десси, отвечаю на мамин звонок и заверяю, что у меня все чудесно, переписываюсь с Бусмановой. Последняя напоминает о контрольной примерке платья в понедельник. Хихикаю над трясущимся стикером и набиваю, что все помню и буду рядом.

Яр появляется, как обычно, вовремя. Только вижу его через стеклянную дверь и начинаю волноваться. Сердце скачет. Смущение затапливает. Перевожу дыхание и пытаюсь расслабиться. Никак не удается. Впускаю его в дом и понимаю, что от напряжения готова воспламениться под воздействием внешних и внутренних факторов.

– Приготовила спагетти и соус… Еще теплый овощной салат, – болтаю, чтобы как-то скрыть свое учащенное дыхание. Вот только голос предательски дрожит и прерывается. – Ты не против?

– В любом случае лучше, чем полуфабрикаты, – сдержанно отвечает Град.

– Ну да… Ты всегда можешь приходить к нам, знаешь же…

– Знаю, – бросает он и невозмутимо оглядывается. – Так ты одна?

– Да…

Это не должно что-то значить. Ничего и не значит! Только, как бы то ни было, следующая за этим пауза ощущается еще более смущающей.

Не хочу этого делать, сражаюсь с собой и все равно, будто под воздействием невиданной силы, откровенно пялюсь на него. Не могу насытиться. Всеми фибрами души тянусь и снова желаю коснуться физически. Но это, конечно же, в данный момент абсолютно неуместно. Поэтому я откашливаюсь и зову Града к столу.

– Завтра выходной? – спрашиваю чуть позже, когда сбиваем первый голод, и тишина начинает казаться давящей.

Ярик вскидывает взгляд.

– Да.

Сделать паузу, дождаться, чтобы он сам что-то предложил… Где там?

– Чем планируешь заняться? – выпаливаю, слишком усердно тараща на него глаза.

– Особо не планировал. В сервис нужно заехать. Фильтры и масло заменить.

– Ясно.

Хотя ничего мне не ясно. Я эту информацию мимо сознания пропускаю. Ведь меня беспокоит совсем другое… Будет ли у него время, чтобы встретиться со мной? Захочет ли он этого? Как сделать, чтобы захотел?

– Тебя интересует еще что-то?

– Нет… С чего ты взял?

– Так смотришь, будто интересует.

Да, я снова слишком пристально его разглядываю. Нужно прекращать. Только как? Без того со своей излишней прямолинейностью уже несколько раз напоролась на игнор Ярика. В ту ночь своим «будешь со мной…», а сегодня – этим «скучала». Не желаю быть надоедливой атакующей стороной.

– Так вопросы есть?

– Нет-нет… У меня на завтра планы грандиозные! – выдаю и сама себя удивляю. Мысли начинают суетливо топтаться по свернувшимся в вязкий комок извилинам. – Сначала прогулка с подругами, потом шопинг, маникюр, библиотека, фотосет, волонтерство… А вечером с Амиром договаривались в кино пойти, – все, что выпаливаю, вкупе бессвязным бредом кажется. – Кстати, слышала, мы с тобой в паре на свадьбе будем... – давлюсь водой, которую в промежутке своей пылкой трескотни глотнула. – То есть… Я имела в виду, как свидетели! Конечно же!

– Конечно. В паре, – с излишним нажимом поддерживает Градский. – У меня уже есть на примете несколько конкурсов. С тобой.

– Правда? Придумал? Боюсь предположить, честно говоря… – похоже, ко мне возвращается привычная ирония. Улыбаюсь, перед тем как заметить: – Я думала, этим положено заниматься тамаде.

– Почему бы нам не помочь ей? – по тону кажется, будто он раздражен.

– Действительно! Ярик… – не выдерживая, принимаюсь, как когда-то, канючить. – Что ты задумал?

Градский, очевидно, произведенным эффектом доволен. Не улыбается, как было в машине, но я без того это чувствую.

– Придет время, узнаешь, святоша.

– Не очень люблю, когда надо мной смеются, а ты…

– Никто не будет смеяться.

– Ладно…

С ужином мы закончили, и теперь я начинаю волноваться о том, что он скоро уйдет. Заставляю себя подняться и собрать посуду.

Не удерживать ведь его силой. Это будет чересчур жалко.

– Во сколько тебя завтра забрать?

От неожиданности вцепляюсь в края раковины и замираю. Хорошо, что тарелки в посудомоечную машину успела загрузить, иначе бы выронила. Дыхание, как ни пытаюсь его тормозить, сбивается на частый поверхностный тон.

Ярик стоит за спиной. Чувствую колоссальный накал. Тело звенит и полыхает.

– Мм-м?

– Из кино.

Меня бросает в жар. От радости и от стыда за вранье. Но радость, конечно же, пересиливает. Все на свете она перекрывает.

– Может, я… – прочищаю забившееся горло. – Еще не решила. Возможно, не пойду…

– Не ходи.

Понять, что это: приказ, просьба или предупреждение, практически невозможно.

Прерывисто вздыхая, заправляю упавшую на лицо прядь за ухо и поворачиваюсь. Встречаясь взглядами, поджигаем воздух.

– Хочешь… – голос отказывается подчиняться. – Хочешь пройтись с собаками к морю?

На самом деле изначально думала предложить Яру посмотреть какой-нибудь фильм в гостиной, но быстро сообразила, что идея плохая. Нам просто необходимо выйти на улицу, иначе рванет.

Только Градский почему-то не отвечает. А потом и вовсе… Делает шаг вперед и, заставляя задыхаться, упирается ладонями в раковину по бокам от меня. Обоняние слету забивает его запах, и сознание будто чумная дымка поддергивает. Возникает реальное желание откинуть голову и прикрыть блаженно веки. Заторможенно наблюдаю, как пульсирует жилка на его шее, движется кадык, и кожу подергивает мелкая-мелкая дрожь.

– Ярик… – сама не знаю, что сказать хочу.

К счастью, мой распустившийся язык не успевает выдать ничего постыдного или странного. Мешает пронзительная трель телефона. Спохватившись, отодвигаю руку Градского и ускользаю в сторону.

– Да, мам! У меня все нормально, – выпаливаю раньше, чем она спрашивает.

– Ты так поздно бегала?

– Нет, я не бегала... – но понимаю, почему ей так показалось. – К мобильному спешила.

– Точно, все нормально? – голос мамы становится настороженным. – Мы с папой можем вернуться прямо сейчас…

– Нет-нет, отдыхайте. Я не одна, – сглатываю и, отворачиваясь от Града, сжимаю трясущимися пальцами переносицу. – Со мной Яр.

– Ага, – протягивает мама. – Тогда понятно… Ну, хорошо. Привет передавай.

– Передам. Пока, – отключаюсь и нервно сжимаю телефон.

– До сих пор настолько тебя контролируют? – приглушенно интересуется Градский.

А я взглянуть на него стесняюсь.

– Они просто беспокоятся.

– Есть причины?

Такой простой вопрос, а ответить на него как? На глаза слезы наворачиваются. Грудь с невыносимой силой сжимается. Ни слова вымолвить не могу. Да даже посмотреть в лицо Яру не нахожу смелости. Махнув рукой, выхожу из кухни. Слышу, что он движется следом, и машинально ускоряюсь.

Даже Десси подозвать не могу. Просто открываю входную дверь и, выбравшись на крыльцо, жду. Овчарка выбегает и, уносясь в сторону сада, вроде как, оправдывает то, что я, не дожидаясь Градского, спускаюсь по ступенькам и прячусь в тени.

Стараюсь не думать о том, что вокруг меня сгущается мрак. Постепенно замедляюсь и, в конце концов, оборачиваюсь, чтобы убедиться, что не одна.

– У тебя какие-то проблемы с темнотой?

– Конечно, нет, – уверяю, обхватывая себя руками.

– А если я предложу двинуть с ночевкой на дикий пляж?

– То я, конечно же, откажусь, – выдыхаю взволнованно.

И без того никак не удается сердце успокоить, а Ярик еще такие вопросы задает и надвигается.

– А ты не отказывайся.

– Я… откажусь… – вовсе неуверенно звучу. – В понедельник у меня экзамен? – спасительная отмазка почему-то выходит как вопрос.

– Так «да» или… «да»?

Причин для отказа на самом деле миллион: я не могу спать в темноте, на улице, рядом с ним…

– Да!

14

Ярослав

– Палатку одну берете? – интересуется между сборами папа Тит.

Я не сразу нахожусь с правильным ответом. Машка реагирует быстрее.

– Ну, конечно. Я же не буду в одиночку спать. Брр… Вдруг змеи или медведь...

– У нас? Около моря? – приподнимает брови. Но уже через мгновение на полном серьезе поддерживает Марусину теорию: – Логично.

Вижу, что таит беспокойство, и недоумеваю. Сколько можно ее опекать?

– Все будет нормально, пап. Там связь нормальная. Если что, скорую, полицию и тебя в момент вызвать можно.

Святоша с видимой беззаботностью тянет улыбку, а я, чтобы не видеть вытянувшегося лица Адама Терентьевича, с беззвучным вздохом глаза прикрываю.

– Вот зачем ты это сказала?

– Это просто факты, – крайне спокойно поясняет Машка. В сравнении с вчерашним вечером, чересчур она сегодня уравновешена. Не удивлюсь, если «колес» каких-то наглоталась. – Так, как в бункере, не случится! Не беспокойтесь.

Оба родителя кивают. Мама Ева усерднее. Пытаясь незаметно расслабить папу Тита, обнимает его и улыбается.

– Значит, завтра утром вернетесь?

– Да. На рассвете. У Маши – экзамен, мне – на работу.

– И охота вам целую ночь там мучиться, а потом еще в такую рань просыпаться, – замечает и смеется.

Все время сборов я стараюсь гнать из сознания мысли о ночевке. Они же только об этом и говорят.

Предвкушаю, конечно. Разве может быть иначе?

Смотрю на Марусю и сам понимаю, что взглядом с головой себя выдаю. Ей хоть бы что, пожимает плечами и улыбается. Я же… Жадно ее поглощаю. Ничего святого, блядь. Вдоль и поперек прямо при достопочтенной родне.

– Ярик, на минуту, – окликает папа Тит.

Ожидаемо, но все равно хвост подбираю. Кровь в голову ударяет, даже скулы жаром подергивает. Мысленно награждаю себя всеми известными нелицеприятными позывными, но морду лица кирпичом выдерживаю, сдержанно киваю и иду за будущим тестем обратно в гараж. Благо долгих вступлений и мхатовских пауз он не нагоняет. Как только останавливаемся, пронзает взглядом и внушительным тоном выдает лишь самый цимус.

– Надеюсь, в этот раз ты с полной сознательностью подошел к ситуации, – все-таки берет перерыв, но, как мне кажется, не с целью усиления эффекта. Давление с его стороны нехило бодрит. Призывает собраться, словно перед ответственным марш-броском. – Будь внимательнее. И осторожнее. Вам больше не восемнадцать, пора понимать и принимать все сферы ответственности.

– Да, – так же интуитивно делаю паузу. – Не волнуйтесь. Обещаю, что все будет нормально.

– Хорошо, – кивает, но визуальный натиск не сбавляет. – Я тебя тогда не поблагодарил. За то, что вытащил Машу. Собирался, и все как-то…

– Меня не нужно благодарить, – искренне и решительно отсекаю я.

– И все же.

Опускает мне на плечо широкую пятерню и крепко стискивает. Это и есть та самая признательность, рвущаяся из сердца, а не для красного словца.

В глазах двоится. Сознание на миг будто расслаивается. Но я, безусловно, нахожу силы, чтобы кивнуть.

Спустя пару секунд выхожу из гаража. Как только появляюсь на улице, Маруся летит навстречу. В какой-то момент даже кажется, что на шею бросится, но она тормозит и лишь встревоженно вглядывается мне в лицо.

– Давай, – показываю, чтобы возвращалась к машине. – Выдвигаемся. Иначе на окружной встрянем в пробку.

– Все нормально? – не выдержав, вопрошает она.

– Да.

Таки приходится подтолкнуть Титошку к автомобилю. Напряжение резко скидывает мама Ева.

– Если он выдержит ее этой ночью, можно будет расслабиться, – неожиданно громко шепчет папе Титу.

Тот смеется. Маруся оборачивается, всплескивает руками и издает какой-то возмущенный возглас. Я невольно тоже ржать начинаю.

– Давай, принцесса, запрыгивай.

– Вы все… Я…

– Давай, давай.

В дороге святоша, конечно же, повторяет попытки пробраться на закрытую территорию. Не без этого.

– Что папа тебе говорил?

– Это между нами.

– Но касается меня?

– Да.

– Ярик….

– Порядок, Маруся. Расслабься.

Этого хватает, чтобы она притихла и переключила внимание на выбор музыки. До дикого и отдаленного пляжа добираемся относительно быстро. Под ритмы каких-то стремноватых ретро-песен удается проскочить пробки по городу и трассу пролететь на повышенных скоростях. Сам бы я подобное ни за какие бонусы не слушал, но со святошей даже по приколу. Осознанно увеличиваю скорость. Басы стучат и множатся, исполнитель с каким-то поражающим оптимизмом и едва сдерживаемым восторгом вещает неизвестной избраннице, что умрет за нее, мы с Марусей то и дело встречаемся взглядами, она улыбается, и я ей в ответ улыбаюсь.

Прилетающий ветерок треплет ее светлые волосы, у меня же по-хорошему дух захватывает – такая она красивая.

– Мы тут совсем одни, – первое, что произносит святоша, когда я глушу двигатель.

– Да.

Сейчас зрительный обмен выдается крайне напряженным. Этот накал не причиняет дискомфорт и не вызывает какое-то неприятие. Напротив, будоражит и за пару секунд разгоняет кровь.

– Ладно.

Понимает ли на самом деле, на что соглашается? Вряд ли. Но то, что Титова вновь слепо доверяет мне, вызывает за грудиной очередную вибрирующую и горячую волну предвкушения.

Шорты не способны скрыть весь размах возбуждения. Однако сидеть и ждать, пока лихорадка блядства схлынет – тупейшая тактика. Выбираюсь и направляюсь к багажнику, уповая на то, что Машка следом не поплетется.

Мать вашу…

Естественно, она идет за мной. Чуть наклоняется, чтобы забрать один из пакетов, и, конечно же, натыкается взглядом на вздыбленную ширинку. Густо краснеет и отворачивается, я же делаю вид, что это мое обыкновенное состояние.

Пиздец просто…

Устанавливаю палатку и навес для импровизированной походной кухни. То и другое рассчитано на большую семью и имеет приличные размеры. При упорном нежелании физически взаимодействовать необязательно, но я, безусловно, рассчитываю на самый плотный контакт.

Машка раскладывает стулья, помогаю ей со столом. Потом она занимается какой-то мелочевкой, а я стаскиваю футболку и иду к морю окунуться. Титову намеренно с собой не зову. Глаза из орбит, до вечера взорвусь. Необходимо остыть. Только вода, как чай, мало этому способствует.

Когда возвращаюсь, святоша уже тарелки раскладывает.

– Проголодался?

Оглядываю парующую яичницу и поджаренную ветчину, понимаю, что  капитально хочу есть. Желудок начинает посасывать.

– Спасибо, что не каша, – схватив горбушку, откусываю до того, как опуститься на раскладной стул.

– Вообще, я думала набадяжить для тебя овсянки, – на виде крупы акцент делает. Знаю, к чему, но клею беспристрастную мину. – Потом решила, что сегодня буду великодушной. От начала и до конца.

– Боюсь представить, – бубню между делом.

– А не надо представлять! Лучше вытрись, – бросает мне полотенце.

Машинально ловлю и закидываю на шею.

– Может, еще запасные плавки мне дашь? – вырывается без всякой задней мысли. Я ведь еще помню то время, когда пятилетними по кустам прятались, чтобы по настырному указанию предков сменить мокрое белье. Только тогда мне демонстрировать нечего было, а сейчас… Если придется стянуть трусы, то прямо перед святошей. Оценит ли? – В такую жару и так обсохну, – пытаюсь смазать оплошность.

– Угум… – вижу, как, справляясь со смущением, ерзает на стуле. Смотрит куда угодно, только не на меня. – Чем займемся после завтрака? Может, прогуляемся?

– Далеко не пойдем же, – резонно замечаю. – Вещи надолго не оставишь.

– Ну да… Тогда, может, просто поплаваем?

– Можно. Мясо к вечеру промаринуется. Думаю, разожгу мангал, когда стемнеет.

– Согласна, – активно кивает. – Тогда я уберусь, и пойдем?

– Давай. Я пока покурю.

– Не кури ты сразу после еды.

Маруся звонко цокает языком, а я мысленно применяю его для другого дела.

Что ж за блядство-то?

– На голодный желудок не кури, после еды не кури… Когда можно-то?

– Никогда!

– Фиговый ответ. Надеюсь, не на все действует, – ничего поделать не могу, вновь взглядом свои грязные мысли выдаю.

– Не на все. Но… Следует уточнять. Предельно понятным языком.

– Не любишь полутонов, но сама ими грешишь, Маруся.

– Стараюсь… Нет, я правда стараюсь откровенно выражать свои мысли, – так забавно выглядит, не могу не рассмеяться. – С чего ты прешься?

– Это ни хрена не правда, – подкуриваю, затягиваюсь и выпускаю кривоватую струйку дыма. – Нет, порой ты выстреливаешь и вгоняешь в ступор своей предельной откровенностью, но чаще всего тебя вообще понять невозможно.

– Раньше понимал, – снова это повторяет.

– Понимал ли? Может, просто делал то, что хотел, – это мои мысли вслух.

– Хм… – розовеет и долго подбирает слова. Потом как поднимет глаза – сходу прямым ударом в грудь прилетает. Калечит душу сильнее, чем когда-либо. – Ну, ты чувствовал, когда именно это сработает.

– Да, – все, что получается ей ответить.

Докуриваю молча. Святоша тоже свои дела завершает и… принимается раздеваться. Тогда ночью чуть с ума не сошел, сейчас же, когда при полном освящении ее тело вижу, дурманит с такой силой, что голова кругом идет. Оглушает и ослепляет, в груди душит.

Хорошо, что не смотрит на меня. Отбросив одежду, шагает первой к морю. Я ее еще и сзади, вашу мать…

Не трогать… Не трогать…

Не смотреть… Блядь, буду смотреть…

Только едва добираемся до максимальной глубины, святоша сама ко мне жмется. В воде, очевидно, как и раньше, запреты смываются. Оправданием, конечно же, служит парное плаванье. Это мы миллион раз проходили. Маруся обнимает меня, я – ее.

Утром я предусмотрительно опустошил яйца, но на святошу у меня, в который раз за пару часов, подрывается член. Как иначе? Практически обнаженная, мокрая, каждым изгибом и выпуклостью меня касается… Теперь она, безусловно, не только видит мою эрекцию, но и чувствует. Напрягается, взгляд опускает, какое-то время сдерживает дыхание. А затем… задавленно выдыхает и, поднимая веки, в душу врывается.

– Хорошо, что я так и не научилась плавать под водой.

– Это значит…?

– У тебя все еще есть возможность меня научить.

15

Мария

У меня появляется возможность рассмотреть татуировки Яра. Впечатление производит неизгладимое. В бункере мы дурачились и оставляли на телах друг друга различные сообщения и картинки. Однажды я нарисовала Ярику под ребрами половинку сердца со своими инициалами, а вокруг «разбросала» сердечки и шутливые вздохи «ах». Он все это повторил, только вывернул содержимое изнаночной стороной, вынося на поверхность боль, которую ему пришлось пережить.

Теперь на боку Яра вечными чернилами набита та же разорванная половинка сердца с «М» внутри, но вокруг вместо любовных сердечек и вздохов расположена мелкая множественная россыпь «ha-ha».

На первых секундах увиденное беспощадно ранит своим цинизмом, но овладев эмоциями, я призываю себя не зацикливаться. Очевидно, для него это был своеобразный способ справиться.

На углях остывающих эмоций подбираюсь к неожиданному решению. Завтра, после экзамена, пойду в салон и сделаю на своем теле визуальный ответ. Для себя и для Градского.

– Если устала, приляг, отдохни, – тихо обращается ко мне Яр.

И я осознаю, что ушла в свои мысли.

– А… Нет, не устала. Да и ненавижу днем спать, – оборачивая вокруг груди полотенце, улыбаюсь. – Задумалась.

– И о чем?

– Да ничего такого, на самом деле… Просто… Секрет, в общем. Потом узнаешь, – так не терпится увидеть его реакцию, сама же себя выдаю.

– Потом – это когда? – Ярик смахивает с лица воду и смотрит со всей серьезностью.

Я же жалею, что вышли из моря. На суше не решаюсь к нему прикасаться.

– Потом – это потом, – таким простым ответом саму себя запутываю.

– Черт, зная тебя, боюсь, успею в дряхлого старика превратиться.

– Что? Почему? Не очень дряхлого.

– У тебя не бывает какой-то определенной реакции, – смеется Яр и вдруг обхватывает мое лицо ладонями.

Ведет большими пальцами по щекам, а я забываю, что дышать должна. С тех пор, как перемирие заключили, впервые сам прикасается. То, что происходило в саду, в расчет не беру. Мы в тот момент оба неадекватно себя вели. Ярик, скорее всего, даже не помнит, что творил. Это у меня кожа еще сутки горела. Он же… Для него всегда все проще.

Улыбка на лице Градского медленно тает. Я невольно сглатываю и слишком суматошно курсирую взглядом к его глазам. Поймав знакомую поволоку, осознаю, о чем он думает и чего желает.

Поцелует?

Кажется, что поцелует.

Боже…

Едва возникает это предчувствие, внутри все органы в крохотную точку сбиваются. Она пульсирует и крайне сильно жжется. Словно лучевая терапия на все тело радиацию раздает. Прикрываю веки, совершаю резкий вдох и почти сразу – разочарованный выдох. Потому что Яр отступает. Тепло его ладоней покидает мое лицо. Горячее скопление внутри распадается.

Он уходит к навесу и, схватив пачку, избегая зрительного контакта, подкуривает сигарету. Мне не остается ничего другого, как заняться обедом.

Остаток дня проходит относительно спокойно. Мы разговариваем о всякой ерунде, острых тем не касаемся. Только я все равно не могу перестать анализировать то, что должно было случиться и не случилось. Купаться больше нет охоты. Мне начинает казаться, что я ему себя навязываю.

Но позвал же… Зачем?

Смотрит так… Смотрит так, что голова кружится.

За этот неоспоримый факт как за соломинку ухватываюсь. Едва мне удается расслабиться, нервной системе приходится сражаться с набегающей темнотой.

Ярик разжигает мангал и готовит для нас двоих шикарный ужин. Мне очень нравится за ним наблюдать. Стараюсь на этом фокусироваться, но обманчивое восприятие то и дело дорисовывает в естественной черноте уснувшего мира что-то фатальное и ужасающее.

– Что не так, Маруся? – с характерной прямотой подступает Яр, как только заканчиваем с едой. – Давай уже, вываливай.

– А что? Нет. Все нормально.

– У тебя проблемы с темнотой? – дублирует вопрос. И если вчера мне удалось увильнуть, сейчас я понимаю, что не могу больше врать. У нас ведь целая ночь впереди. Я не знаю, как отреагирую на замкнутое и абсолютно темное пространство палатки. – Прекращай скрывать. У тебя не получается.

– Что ты хочешь услышать? – шепотом уточняю я.

Склоняя голову, рассматриваю сцепленные в замок кисти.

– Правду.

Несколько раз мысленно повторяю это слово, будто таким путем установку себе даю. Я ведь действительно обещала, что буду честной.

– Да, – после признания буквально вынуждена сделать паузу, иначе вдохнуть не смогу. – Проблема есть.

– После бункера?

– Да.

– Блядь… Так и знал.

– Но с тобой у меня, похоже, прогресс намечается, – тихонько смеюсь, чтобы не заплакать.

– Подробнее?

– С кем-то другим… Даже с папой, я бы тут ночью не осталась. Понимаешь, что это значит?

Откровеннее не могу сказать.

Но он, конечно же, понимает. По глазам вижу. На атомы меня разбирает.

– Если что, можем собраться и прямо сейчас домой поехать, – предлагает после недолгих раздумий.

– Нет! Не хочу домой, – озвучиваю и осознаю, что это действительно так. Желание быть с ним в разы превосходит стремление оказаться в безопасности своей комнаты. – Хочу с тобой остаться.

– Тогда иди, готовься ко сну. Я уберусь.

Я рассчитывала, что мы посидим на берегу. Представляла, как Ярик обнимет и расскажет что-нибудь смешное. Но он, очевидно, решил, что для первой вылазки достаточно того, что есть. И так прилично вперед шагнули.

Возможно, в следующий раз… Через неделю.

Тешу себя этими мыслями, пока надеваю пижаму и кутаюсь в одеяло. Их у нас два, но я надеюсь на то, что Яр второе, скрученное в углу, проигнорирует. Намеренно пристроила на него фонарик.

Хочу, чтобы обнял, прижался всем телом…

Так сильно хочу, кажется, с катушек слечу, если этого не произойдет.

Хвала Богу, долго мучиться в ожидании не приходится. Ярик забирается в палатку, затягивает молнию и замирает около фонарика.

– Оставить?

– Нет, – спешу с ответом. – Хочу попробовать спать без света. Вдруг с тобой и это получится…

Но едва освещение гаснет, тело пробивает дрожь. Дыхание учащается. Сердце безумные обороты набирает. Плохо соображаю, что происходит вне моего организма, пока не ощущаю крупную и шероховатую ладонь Ярика. Она пробегает по моему животу, предплечью, запястью и, наконец, сплетается пальцами с моей кистью.

– Я здесь, Маруся. Дыши, – его сипловатый голос успокаивает и, вместе с тем, по всем рваным ранам проходится. Жалит остротой и жаром. Сердце распирает грудь, давит на ребра необъятной кипящей массой. – Блядь… Дыши, Маруся.

– Дышу, – озвучиваю, как только это действительно удается.

– Тебя так подбрасывает, пиздец просто… – улавливаю нотки волнения. – Давай… Я свет включу.

– Нет… Просто обними меня покрепче, Ярик.

– Хорошо, – выдает с хрипом и скользит ближе.

Чувствую боком его горячее тело и, не раздумывая, поворачиваюсь, чтобы соединиться самыми чувствительными точками. В момент, когда это происходит, сложно определить, кто из нас громче выдыхает. Обхватываю Градского руками, вжимаюсь в его сильное тело, насколько это только возможно.

– Ярик… Ярик… Я по тебе так скучала, знаешь? – шепчу прерывисто, отчаянно, страстно. – Очень сильно! Очень-очень… Я о тебе мечтала. Каждую ночь, каждый день, каждую минуту… Так много сказать хотела, а ты не отвечал.

– Скажи сейчас, – просит и одновременно требует. – Маруся… Сейчас скажи.

Неосознанно скребу по его плечам ногтями. Зажмуриваюсь. Глубоко вдыхаю и слишком бурно выдыхаю. Повторно наполняю легкие его запахом.

– Я люблю тебя, Ярик…

16

Ярослав

Шаг. Сухой щелчок. Цепенею.

Оборачиваясь, показываю задним, что дальше двигаться нельзя.

– Сук… Град, – бормочет сиплым басом сослуживец. Теряя краски, становится белым, как полотно. – Су-у-ка… Твою ж мать…

– Тюлень, бля, ты давай, еще «отстегнись» и свали своей тушей меня,  – пробивает на иронию.

Стою на противотанковой мине и ржу, вашу мать. Внутри, конечно, потряхивает. Нездоровой такой, ноющей вибрацией все органы пробивает. Спину волной жара окатывает.

«Ярик… Ярик…»

«Я никогда никого кроме тебя не хотела целовать. Никого не хотела касаться. Быть только с тобой хотела. Только для тебя…»

«Люби меня, Ярик… Пожалуйста, люби… Сильнее… Крепче…»

Да люблю я тебя, Маруся… Сильнее, блядь, просто некуда… Люблю…

Распахиваю глаза. Лежу без каких-либо движений, слепо пялюсь в темноту. Туго запускаю цепь сознания. Со скрипом идет, будто колючая проволока по мозгам тянется. На первых секундах осмысленного восприятия кажется, что где-то там, посреди соляной пустыни нахожусь. Инстинктивно прочесываю рукой пространство рядом в поисках оружия. Вместо этого натыкаюсь на изгибы женского тела. Машинально веду ладонью дальше. Возвращаясь в действительность, ощущаю испарину между нашими сплетенными телами.

Маруся…

Да она меня практически завалила. Забралась во сне сверху, еще и руками-ногами опутала. Забыл, как это.

Забыл…

«Я люблю тебя, Ярик…»

Ничего ответить ей не смог. А сейчас прокручиваю на повторе, и рвется из груди то самое.

Беспокойно все же Машка спит. Не знаю, как мне до этого удалось отрубиться и проспать, судя по ощущениям, несколько часов. Ерзает, вздрагивает, ногами дергает и раз за разом что-то бормочет.

В какой-то момент смещается. Раскрывая бедра, совершает ими характерное толчкообразное движение. Стонет и замирает. А я буквально дурею от развернувшегося внутри меня урагана похоти. Чувствую сквозь тонкую ткань белья жар ее плоти. Сцепляю зубы до скрежета и мысленно непонятно какому Богу матерные молитвы возвожу.

Медленно цежу воздух и стараюсь игнорировать примитивные инстинкты. Учитывая, что это Маруся, и то, сколько времени у меня не было нормального секса, получается отличительно хреново.

Опрокинуть бы ее, подмять, оттянуть короткие шорты, ворваться и припечатать с такой силой, чтобы уже никогда вырваться не посмела.

Сука…

Да, предлагая эту вылазку, рассчитывал если не на полноценный секс, хоть на какой-то физический контакт. Вот только когда Титоша поделилась своими заморочками с темнотой, задрожала от страха, а не от страсти, в поисках защиты отчаянно в меня вцепилась, выдала это долгожданное блядское «люблю»… Понял, что не могу. Не настолько сволочь, чтобы пользоваться подвернувшейся ситуацией. В этом сумрачном мареве святоша явно не в себе пребывает.

Костерю себя самыми последними словами, но держусь, чтобы безнаказанно не облапать Марусю во сне.

Блядь, я все-таки почти джентльмен. С натяжкой, безусловно. Мысли грязные не позволяют натянуть на раскачанные плечи белое пальто.

Чередой различных мантр удается кое-как задремать. Но все же… Вроде сплю, но все слышу и ощущаю.

Когда в сетчатое окно палатки заглядывают первые рассветные лучи, испытываю какое-никакое облегчение, что эта длинная ночь закончилась.

– Маш?

– Мм-м…

– Пора вставать.

– Уже? – не открывая глаз, морщится. – Нет, не хочу… Мм-м… Давай забьем… Мне холодно…

Зачем-то на губы ее смотрю. Потом и вовсе в вырез майки. Вижу подернутую дрожью кожу и сморщенный розовый сосок. Мысленно посылаю себя к черту.

– У тебя экзамен.

Едва успеваю закончить предложение, святоша отлепляется от меня и резко пятится в противоположный угол.

– Сколько сейчас?

– Успеваем, – сухо оповещаю и поднимаюсь. – Ты соберись. Я покурю, и займемся палаткой. В дороге будешь досыпать.

– Хорошо.

В дороге Маруся не спит. Хранит молчание. Явно что-то активно мусолит в своей чудной головке. Только бы не придумала какую-нибудь очередную хрень.

– Все нормально?

Редко сам с расспросами лезу. Предпочитаю наблюдать. Но сегодня мне не нравится то, что я на ее лице читаю.

– Мм-м… Да… – совсем неуверенно.

И взгляда моего избегает.

Чувствую, скоро раздаст, мать ее.

Да пусть бы уже. Ждать взрыва хреновее, чем от него пострадать. Это я вам, как вышедший из бункера и после, еще дважды нарвавшийся на мины, говорю.

С намерением задержать Титову для откровенного разговора тет-а-тет заезжаю в свой двор. Не позволяя выбраться из машины, защелкиваю замки.

Хладнокровно встречаю всполошенный взгляд.

– Давай до конца точки расставим, Маруся.

Она сглатывает и, крутнувшись на сиденье, напряженно застывает.

– Хорошо. Говори… Как есть, говори… Я все пойму… – лепечет суетливо и нервно.

– Я для себя все решил. А ты?

– А что я? – испуганно таращит глаза.

– Выбираешь меня? До конца.

– Я… Объясни, пожалуйста, конкретнее... – Это она меня просит? Любительница полутонов и недосказанности. – Хотя… Лучше не надо.

Блядь, если бы тема не была настолько серьезной, поржал бы с нее. Но сейчас меня крайне печет исход разговора. Не до смеха, сука.

– Слушай, Титова, – начинаю слегка резковато. – Считаю, пора менять твою фамилию. На мою. Сечешь? – вываливаю и замолкаю. За грудиной током пробивает и сходу расползается все горячей пульсирующей массой. Напряженно вглядываюсь в Марусины глаза. Ответы ищу. Она же медленно погружается в шок и, кажется, даже не пытается с ним справиться. – Хочу с тобой быть по-настоящему. Навсегда. Если у тебя так же, в следующий раз приходи с чемоданами. Если нет, новую паузу берем.

Иначе не могу. Выдержки не хватает.

Всю ее хочу. Все, что можно, и даже то, что нельзя. К черту.

– Так прям сразу?

– А ты не готова? Хочешь дальше кругами ходить? Может, я – скот и хам, но точить мозги относительно того, что конкретно тебе нужно, и насколько долго, меня не прет.

– Ты же… Ярик, все слишком сложно… И может стать еще хуже.

– А я и не жду, что будет просто. Если ты скажешь, что пойдешь со мной до конца, выдержу все сопутствующее.

Выдыхаю и вновь замираю. Столько за раз выдал, внутри какое-то время пустота звенит. Потом святоша глаза поднимает, смотрит на меня и сворачивает грудь новым ураганом эмоций.

– Я не знаю… Яр… Дело не в том, хочу я или нет… Мы слишком молодые и… Существует много факторов, – на эмоциях повышает голос. Кроме того, он у нее все отчетливее дрожит. – Даже просто жить вместе – очень серьезный шаг. Этап, до которого нужно дойти… А фамилия… Не понимаю, зачем сейчас…

– Не понимаешь?

Да, меня это расстраивает. Капитально. Если любит, сомнений быть не должно. Разве что чувства ее поверхностные. Меня такие не удовлетворяют.

Нутро скручивает. И трясет так, что едва удается выдерживать внешнюю неподвижность.

– Ты сейчас неправильно меня понимаешь, – вроде как пытается выкрикнуть, но голос надорванным шепотом выходит. – Я хочу быть с тобой. Очень. Просто… То, что ты предлагаешь – слишком…

– А меня другое не устраивает. Прости, – извинения бросаю отнюдь не тем тоном, которым должен. Агрессивно и принудительно впихиваю.

– Значит, если я…. Если не соглашусь, все прекратится?

– Пока ничего и не начиналось, Маруся, – втолковываю ей достаточно терпеливо. – Хочу, чтобы ты только на меня была настроена. Никаких Алиевых и прочих мудаков. Только ты и я. По-настоящему, – беру паузу, чтобы перевести дыхание и не наворотить конкретной херни. – Мне мало пересекаться после работы. Называй, как хочешь: эгоизмом, одержимостью, дурью... От тебя мне нужен максимум. Полноценные отношения. До конца. Все.

Требую. Дожимаю. Не могу остановиться.

Только Маруся Титова отнюдь не гибкая глина. При давлении плавно не гнется. При меньшем натиске взбрыкнуть способна. А тут… Подбирая дрожащую челюсть, сердито сжимает губы. Какое-то время еще смотрит в глаза. Ничего хорошего не выдает, конечно. Огнем лижет.

– Разблокируй, пожалуйста, двери, – крайне спокойно выдыхает мне в лицо.

Осознаю, что перегнул, но хрен пойду на попятную. Если сейчас не поломаю, дальше хуже будет. Я себя знаю. Лучше на старте, малой кровью обойдемся.

Сам себя убеждаю и в какой-то мере успокаиваюсь. Не желая дойти до маниакального решения удерживать ее силой, спешно щелкаю замками. Перевожу дыхание и медленно выбираюсь из машины следом за выскочившей, как подпаленной, святошей. Она яростно вышаркивает в сторону калитки, а я стою и прицельно торможу восставшие внутри меня инстинкты.

Пусть идет… Вернется ведь…

Подумает и вернется... Никуда не денется…

А если… Да ну на хрен!

Вижу ведь, как отзывается. Моя она. Моя. И будет еще плотнее.

Успешно завершаю внутренние штурмовые работы, как вдруг Машка у самой калитки резко оборачивается. Смотрит так… Обжигает распахнутую душу какой-то жгучей кислотой.

Сердце, пропуская удары, замирает в горбатой надежде на положительный ответ.

– Поцелуешь меня? На прощание… – просит она вместо этого.

– Я тебе сейчас такое прощание устрою, на всю жизнь, твою мать, запомнишь.

17

Ярослав

Что она делает? Походу, мировая миссия Титовой – свести меня с ума, блядь.

Вздрагивает, когда угрожающе надвигаюсь, но взглядом как будто нарочито из равновесия выдергивает. Провоцирует, мать ее. Знакомая схема, и я по-прежнему ведусь.

Когда припечатываю собой к металлическому полотну калитки, Маруся лишь рвано вздыхает и взбудоражено глаза расширяет.

– На прощание, мать твою? – все поверить не могу, что она так сказала.

И это после того, как ночью, чертова маньячка, в любви расписалась.

Откровенно бешусь. Святоша же роняет взгляд вниз и на мгновение дышать прекращает. А потом резко возобновляет эту функцию, злоупотребляя частотой и объемом потребления. Тяжело и шумно дышит.

Я, как ни торможу себя, синхронно за ней срываюсь. Так же безумно гипервентилирую.

– Так целовать или…

Договорить не дает.

– Целовать!

Удивляет. Думал, при близком контакте струсит.

Не собирался этого делать… Потому как не уверен, что смогу ограничиться. Нет, я убежден, что не смогу.

К черту…

Качнувшись, медленно приближаюсь к лицу Маруси своим лицом. Дождавшись, когда она поднимет взгляд, с оголтелым рвением ныряю прямиком в темные омуты глаз. Несколько секунд, словно чумной, просто слушаю, как она учащенно дышит. Дождавшись, когда заметно дрожать начинает, невесомо касаюсь ртом мягких розовых губ. Она их тотчас распахивает. Опаляет горячим и сладким дыханием.

Приглашает, моя святоша.

Моя Маруся Титова.

Моя.

Едва усиливаю нажим, вступая в полноценный физический контакт, с низа живота снаряд фейерверка взлетает, раскручивается в груди и устремляется в незыблемую высоту. Многим выше наших голов. Тянет за собой на невидимой нитке мое перекачанное, отяжелевшее и работающее на максимальных оборотах сердце.

Похрен.

Только захватываю ее нижнюю губу, с обеих сторон, словно выстрелы, стоны срываются. Мой и ее.

Пиздец, блядь…

Как я собираюсь это выдержать?

Забывая о естественной деликатности, толкаю Марусю бедрами и практически вдавливаю в холодный с ночи металл.

– Ярик… Ярик…

Пока она шепчет мое имя, не теряя ни секунды, врываюсь в ее рот языком. Несколько раз прохожусь вдоль и поперек. Вместе со слюной вкус ее собираю. Размашисто, жадно и хлестко. Маруся мычит и стонет, я же лишь в этот момент осознаю, как сильно скучал. Испытываю такой сумасшедший голод, что страшно становится. Если не тормозну, рискую причинить физический вред.

Понимаю… Все понимаю. Только остановиться уже не могу.

Я ведь после нее никого так и не целовал. Трахал, но не целовал. Просто потому, что не испытывал такой потребности. Сейчас же сожрать Марусю готов.

Особенно, когда ее язык навстречу выступает. Сплетаемся – бурно, горячо и влажно. Непонятно, куда, блядь, несемся. Никакой осторожности и нежности в этих ласках нет. Чрезвычайно энергичные усилия прикладываем. Слишком сильно жадничаем. Чересчур отчаянно, за один раз не только за все прошедшие годы пытаемся взять, еще и впрок в закрома напихать.

Руками друг в друга впиваемся. Маруся мою шею обвивает и виснет. Я же, практически не исследуя, как подбивает похоть, желанное и доступное тело, просто вцепляюсь ладонями ей под ребрами, словно зверь в загнанную жертву.

Твою мать…

Пока еще соображаю, пытаюсь утихомирить эмоции. Оторвавшись от Марусиных губ, принимаюсь целовать шею.

Блядь… Хреновый ход.

Пока я жестковато и грубо сминаю ртом, кусаю и засасываю нежную кожу, святоша со стонами мне подставляется. Выгибается в моих руках. Позволяет трогать… Это я уже понимаю, когда гребу лапами по ее сиськам.

Сука…

Оставляю влажные красноватые следы, откровенную жесть творю, а святоша кайфует. Дергается и протестует, только когда скольжу ладонью между бедер.

– Ярик, Ярик…

Замедляясь, собираю мурашки.

– Ярик… – пытаясь остановить, в запястье мое ногтями вцепляется. – Кто-нибудь увидит… Перестань…

– Нет.

– Ярик…

– Тихо, Маруся, не пищи.

– Мм-м…

– Все спят еще.

Быстро сдается святоша. Отпускает мою руку, и я, шалея от стучащей во всех стратегически важных местах крови, пробираюсь дальше, прямиком под нелепые шорты-парашюты. Натыкаюсь на влажную ткань и буквально дурею.

– Ох, блядь… Маруся…

Ее трусы выжимать можно. Вот так сходу.

Блядь… Блядь…

– Да… Трогай меня… Ярик…

Сначала давлю на промежность через белье, потом плюю на призывы мозга быть осторожным и скольжу пальцами под хлопок.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Мокрая, горячая, нежная.

И это моя Маруся.

Моя.

Если у нас случится секс… Нет, не так. Когда у нас случится секс, не уверен, что башкой не двинусь. Потому что после разлуки жду этого больше, чем в первый раз. Потому что уже знаю, как это – быть в ней. И потому что больше не сомневаюсь во всей полноте своих чувств.

– Ох, блядь, блядь, бля-я-ядь…

Пока я приглушенным матом выражаю свой восторг, святоша громко стонет и, скручивая пальцами мою майку, дергает за нее на себя. Если бы калитка открывалась в ту сторону, точно бы свалились.

Неуместный юморок подбрасывает яркую картинку: выражение лица папы Тита, когда увидит нас на газоне.

Твою мать…

– Тише, тише… – запыханным шепотом призывает Маруся и ногу на меня закидывает.

Отлично, блядь… Полный доступ. Трудно не представлять, что стоит лишь сдернуть шорты с трусами, и смогу в нее войти.

– Сама тише стони…

Собираясь с силами, медленно размазываю вязкую влагу по чувствительной плоти. Тяну пальцы снизу вверх и слегка задеваю клитор. Машку от этого мимолетного касания будто током пробивает. Судорожно дергается и дрожит так, словно уже кончает.

– Твою мать, Маруся…

– Папа может выйти с Десси… – сообщает, в ужасе расширяя глаза.

– Ты меня подгоняешь или останавливаешь? – реально не понимаю. Да она сама себя хрен понимает. – Прости, Маруся, я уже в той кондиции, когда даже при мыслях о папе Тите не падает.

– Ярик… Животное, – это давнее обзывательство сейчас слишком нежно выдыхает.

Пробивает по нервам. Раскаленной лавой грудь наполняет. Трясет все внутри, черт возьми.

Свободную руку вокруг ее шеи оборачиваю. Прижимаясь и, фиксируя, упираюсь лбом в переносицу.

– Чтобы не орать, можешь меня поцарапать.

Вместо этого ее пальцы ныряют мне под футболку, пробегают по прессу и устремляются к пульсирующему члену. Клянусь, собирался остановить… Вот только, едва она прихватывает через тонкие шорты раздутый кровью ствол, соображать перестаю.

– О Боже, Ярик… О Боже!

Я, значит, этому Богу душу отдаю, третьим классом в самый захудалый космический уголок лечу, а она верещит так, словно мы на концерте Imagine Dragons в первом ряду. Полный восторг!

У меня тоже, безусловно. Только отдышаться не могу.

– Блядь, Маруся, ты хоть молчи…

– Целуй меня…

Целую. Страстно сминаю распухшие и сочные губы. Похотливо засасываю. Жадно вылизываю снаружи и внутри.

Мы никогда не умели быть осторожными. Все наши поцелуи на старте превращались в полнейшее, для кого-то определенно омерзительное, безумие. То же происходит и сейчас.

Безрассудные. Необузданные. Настоящие.

На все прочее по боку.

Под моими пальцами уже вовсю хлюпает. Слышу это и ожидаемо сильнее распаляюсь. Хотя куда уж… Вашу мать… Выбивает пульс за пределы допустимого. Не знаю, откуда столько крови по телу гуляет, если кажется, что она вся там, в Марусиной руке.

Я прошел часть жестокой межнациональной войны, награжден орденом отличия, и прочими званиями удостоен… Сейчас же, походу, собираюсь кончить в штаны.

Похрен.

Марусю все сильнее трясет. Особенно, когда приближаю палец к лону. Подбираюсь к манящему жаром и влагой входу, но не наглею. Она же каждый раз замирает и исходит выразительной дрожью.

Ее ладонь… То сдавливает член, то с нажимом через шорты гладит. Кроме шлепков в святошиных трусах, звуков голодных поцелуев, смеженных сдавленных стонов и срывающегося дыхания, в воздух поднимается трескучий шорох ткани.

Когда в очередной раз скольжу пальцем к подрагивающей дырочке, Маруся не выдерживает, отрывается и умоляюще выпаливает:

– О Боже, Ярик, просто засунь его в меня!

– Что? – смеюсь, но даже этот ржач выходит чересчур хриплым и напряженным.

– Палец… Пожалуйста, Ярик…

Кажется, она забывает, что тут действительно не лучшее место для подобных телодвижений.

Невыносимо жарко становится. Чувствую, как спина и грудь испариной покрываются. Одежда начинает липнуть.

– Почему ты не просила об этом ночью? – выдыхаю практически ей в губы. – Тогда бы я сунул в тебя не только палец.

Скользнув внутрь ее горячего лона, неосознанно дыхание теряю.

Сука, как же это прекрасно! Земной рай, если я что-либо понимаю во всей этой религиозной и романтической ерунде.

Твою мать… Твою мать… Твою же ж ма-а-ать…

Прикрываю на миг глаза. Возобновляя легочную вентиляцию, стараюсь звучать чуть менее дико, чем южноафриканское парнокопытное в брачный период.

– О-о-о… Мм-м… Яричек… – мычит Маруся довольно.

Приподнимаю потяжелевшие веки, чтобы лицезреть ее сытую мордаху. Только момент, очевидно, безвозвратно утерян. Святоша, это милейшее создание, встречает меня какой-то яростной злобой.

Какого черта я за пять секунд пропустил?

– Что не так?

– Ты бросаешь меня!

– Дура ты, – выдаю якобы спокойно. В это время внутри на куски рвет. – Не бросаю. Наоборот.

Прижимаясь губами к ее шее, лижу и кусаю. Тяну из ее лона палец и обратно толкаю.

– Яр-р-р-р…

– Блядь, не так же громко, святоша…

– Ш-ш-ш… Ох… – никак не может выровнять дыхание. – О Бо-о-оже… Я не хочу замуж!

Все эти звуки и отчаянные заявления вываливает, пока я, обливаясь потом, старательно трахаю ее пальцем.

– Тебе кажется. Ты еще не думала.

– О-о, Яр-и-ик… Так нечестно. Так, мать твою, нечестно!

– Угу. Согласен. Извиняй, Маруся.

– Какой же ты… Ярик… О, мой Ярик… Яричек…

Если бы не чувствовал пальцами, безошибочно распознал бы момент, когда Титошу накрывает удовольствием. Она так трясется, все мышцы вибрацией идут. Закрывая ее рот поцелуем, глотаю крики и стоны.

Все мои полусбитые анализаторы устремляются на переработку того, как туго Маруся сжимает мой палец, как обильно по нему сочится влага ее наслаждения. Сам всем телом содрогаюсь. Тяжело и хрипло выдыхая, испытываю мимолетное малодушное облегчение, что шорты черные. Кроме Маруси, которая наверняка ощущает через плащовку приплыв семени, никто не догадается, что чемпион и вояка Градский кончает в штаны.

Какое-то время молчим. Отлепляем друг от друга руки, но объятия не ослабляем. Касаемся, но уже без пошлости. Даем себе отдышаться и прийти в относительную норму. Разболтало так, что полноценное обновление произойдет очень нескоро.

– Соглашайся, – подытоживаю, как только обретаю возможность говорить. – Буду каждый день тебя трогать, – агрессивная рекламная кампания в действии. – И трахать, пока не дойдет до криков.

– Молчи… Мм-м… Каких криков?

– «Ярик, ты меня за… замучил!» – вполне успешно пародирую звонкий Марусин голосок.

Она протяжно вздыхает и прыскает от смеха. Но длится это недолго. Вздрогнув, морщится с такой мукой, кажется, будто вот-вот расплачется. Хоть и слабо расшифровываю всю канитель ее эмоций, в груди сходу сжимается и без того перегруженное сердце.

– Молчи…

– Сама молчи.

– Градский, ты опять меня обманул, – идет в наступление с очевидной обидой. – Сначала дружба, встречи, этот отдых… И вот! Ты снова уходишь… Снова меня бросаешь...

Пытается оттолкнуть. Не позволяю.

– Не бросаю. Буду тебя ждать, Маруся.

– Очень? – уточняет первым делом. Потом, будто спохватившись, из огня в полымя бросается: – Ярик… Я тебя… Ненавижу тебя, Яр…

И меня, как обычно, попутно втягивает.

Сглатываю. Медленно вдыхаю через нос. Ловлю пальцами ее подбородок, чересчур жестко сжимаю.

– Не говори так, Маруся, – прошу со всей серьезностью. Долго в глаза смотрю, хочу, чтобы доперла, наконец, насколько это меня вспарывает. – Больше никогда так не говори.

Вижу, что доходит.

– Прости, прости… – молит горячим шепотом. – Мне просто… Больно очень…

– Пусть не болит, – все, что могу сказать. – Приходи ко мне, Маруся. Придешь? – снова упираясь лбом в ее переносицу, взглядом все чувства выдаю.

– Ярик… Прости… Сейчас нет… Я хочу домой. Побыть одной. И вообще. Ты неправ. Надеюсь, поймешь это и напишешь мне.

– Не пойму и не напишу, – жестко заверяю.

Сам от нее отхожу.

– Не напишешь?

– Нет.

Стою на своем, игнорируя, как за грудиной сердце кровью обливается.

– Ну и отлично, – пытается это со злостью выдать. Только голос на старте дрожит. Подбирает силы в процессе. Выкрикивает в ярчайшей Титовской манере: – Встретимся через три года! А может, даже через пять! До свиданья!

– Ок. Шагай.

Пренебрежительным жестом поторапливаю, но святоша еще зачем-то топчется на месте.

– Не забудь меня заблокировать!

Сжимая зубы, отвожу взгляд. Грубовато шмыгаю носом, произвожу замену кислорода, прежде чем на нее вновь взглянуть. Рассчитываю, что если огонь выдохну, новый в груди не вспыхнет.

Как же…

Вашу мать, блядь…

– В этот раз не стану. Буду твои сопливые эсэмэски на сон грядущий читать.

– Сопливые???

– А ты, когда успокоишься, корону снимай и приходи. Дверь оставлю открытой.

Марусин рот с возмущением распахивается. Еще чем-то собирается ранить. Это ведь может длиться бесконечно. Она и на экзамен с таким успехом забьет. Обрываю эту возможность. Сам ухожу.

18

Мария

Против лома нет приема. А против Града?

Десять дней прошло. Он не сдается. В том понимании, в котором мне нужно. Не звонит и не пишет. Иногда встречаемся, но в самом натуральном смысле эти столкновения случайны. Спешно расходимся. Я пытаюсь сделать это демонстративно. Он же – крайне спокойно. Очевидно, что ему без меня вновь неплохо живется.

Ругаю себя, но иногда все же пишу ему. Нахожу предлог, конечно, помахровее.

Мария Титова: Ты на работе? Могу я сейчас войти в дом? Обещала тете Нике поливать цветы. Или, может, ты сам?

Ярослав Градский: Можешь войти.

Мария Титова: Ок.

Его ответы всегда короткие и по существу. Ему будто действительно на меня плевать.

Мария Титова: Ты опять забыл закрыть калитку.

Мария Титова: Лука приставал к Десси!

Ярослав Градский: Если понесет, он возьмет на себя всю ответственность.

Мария Титова: Мы этого не планируем, так что закрывай, будь добр, калитку!

Я, как ни сражаюсь с собой, скучаю. Сессия успешно закрыта. Пару дней назад приступила к практике на папином химзаводе, это моя давняя мечта. Работы много, она мне очень интересна. И все равно день и ночь маюсь без Градского.

Вот и сегодня… Вижу, как он во двор въезжает, и все. Вселенная исключительно вокруг него вращаться начинает. В минуты, когда знаю, что он совсем рядом, особенно невыносимо становится держаться на расстоянии. Как умею, игнорирую все дурные порывы. И все равно, забравшись в постель, нетерпеливо стучу пальцами по экрану мобильного.

Мария Титова: Нужно поговорить по поводу свадьбы.

Мария Титова: Не нашей.

Черт, конечно же, не нашей!

Мария Титова: Жени и Ани.

Каков бред!

Психанув, быстро все удаляю, до того, как около сообщений отображается значок прочтения. Отбрасываю телефон и зарываюсь поглубже в одеяло. Лето в самом разгаре, а мне зябко. Нужно завтра попросить папу, чтобы еще раз отрегулировал температуру в комнате.

Телефон сигналит и манит вспыхнувшей подсветкой. Напоминаю себе, что собралась спать, но долго сопротивляться не получается.

Ярослав Градский: Удалять зачем?

Ярослав Градский: Чё хотела?

Мария Титова: Ничё!

В ответ Ярик присылает мне картинку с каким-то злющим бурундуком.

Мария Титова: И что это?

Ярослав Градский: Ты.

Мария Титова: Очуметь!

Мария Титова: Может, еще видосик с Ютуба скинешь?

Ярослав Градский: Могу с другого, более узкоспециализированного.

Я такая идиотка, ведь это сообщение заставляет меня смущаться и одновременно довольно улыбаться. Да, ничего не могу поделать, мне нравятся пошлые шуточки Яра. В этом весь он. С таким Яриком легко общаться.

Однако прежде чем я придумываю ответ, он присылает вдогонку те же вопросы, с которых начинал.

Ярослав Градский: Так зачем удалила? Что хотела?

Мария Титова: Перепутала адресата.

Отправляю и шлепаю себя ладонью по лбу. Досадливо морщусь, но больше ничего не удаляю. И Ярик ничего не отвечает. Вроде как диалог исчерпан, а отчего-то так тоскливо в груди становится. Долго ворочаюсь, все ругаю себя. Не могу ни согреться, ни успокоиться.

***

На следующий день ничего специально не подстраиваю. Так получается, что меня подвозит Амир, а Ярик в этот же момент возвращается домой. Гораздо раньше, чем обычно. Увидев его, быстро прощаюсь с Алиевым и забегаю в дом.

Стук в дверь раздается, едва обувь скидываю. Открываю, вижу перед собой Ярика, и сердце, будто бешеная животина, с разбегу в пропасть сигает.

– Перестань с ним видеться.

Ни приветствия, ни мало-мальски приятного слова. Выпаливает это требование и нахально в дом ломится.

Захлопываю дверь и резко оборачиваюсь к нему.

– Только поэтому свои условия нарушил и пришел? – злит непомерно. – Перестань мной командовать!

– Так, значит, – хмыкнув, Градский жестко ухмыляется. У меня от этой гримасы озноб по спине проходит. Не потому, что страшно, меня он никогда не обидит. С таким выражением обычно выдает что-то похуже.  – Как насчет того, что я Овсянникову сегодня на ужин позову?

Задыхаюсь от возмущения и обиды.

– Это другое! – не отдавая отчета своим действиям, подбираюсь ближе и яростно тычу ему пальцем в грудь. – Ты с ней спал!

– Когда это было, блядь? – распаляется и повышает голос. Потом обратно обороты сбавляет, звучит тише, но как будто угрожающе: – А вот ты с этим шлангом совсем недавно планировала переспать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍В какой-то мере, правда. Но отчего-то слишком обидная. Наверное, потому что он, придурок, не понимает, что я никогда бы не смогла этого сделать.

– Сгоряча сболтнула! Всерьез не планировала. И не планирую!

– Тогда прекрати мотать мне нервы, – снова рявкает так, что у меня уши закладывает. – Зачем с ним встречаешься?

– Может, потому что с ним у меня нормальные отношения?! – ответно ору. – С конфетами, букетами и совместным времяпровождением, а не сразу ЗАГС и железные оковы!

– Отношения? Какие, на хрен, отношения?

Не сговариваясь, соревнуемся, кто кого перекричит. Если бы мама с папой были дома, просто офонарели бы, что творится. Мы снова, как дети: толкаемся и глотки рвем.

– Отвечай! Маруся ты, блядь, Титова!

Прихватывая меня за плечи, встряхивает и напирает, оттесняя к стене. Едва касается, по телу дрожь несется. Забываю, что должна говорить. Хочу, чтобы обнял. А если не додумается, самой в него вцепиться желание распирает.

– Я тебе сказала, что люблю, ты как это использовал??? – на эмоциях выплескиваю то, что сильнее всего задевает. – Пошел ты, Яричек, чтобы я тебе еще что-то объясняла!

– Куда пошел, а?

– Да куда хочешь! – выкрикиваю буквально на исходе сил, не хватало еще расплакаться или… броситься его целовать. – Женись, к примеру, на своей Овсянниковой!

– Как я на ней женюсь, если она не ты?! – разъяренно и вместе с тем как будто устало рявкает Град.

Отшатывается и уходит, громко хлопнув дверью.

Я остаток дня вся на нервах. Подмывает пойти к нему. В какой-то момент с мыслями, что он меня все равно выгнать не сможет, почти решаюсь идти. Но выглянув в окно, вижу, что машины Градского во дворе нет.

Как я упустила, что он уехал?

А если к ней отправился?

Боже… Я хоть девочка и довольно хрупкая, от обиды и злости внутри меня разрастается необузданное желание что-то в щепки разбомбить. Долго это состояние длится, на стол к ужину накрываю и едва сдерживаюсь, чтобы не перебить ни в чем не повинный столовый сервиз.

Снова стук в дверь. Такой же настойчивый, каким был днем. Не глядя в глазок, знаю, что Ярик вернулся. Ничего не могу с собой поделать, испытываю приливы сумасшедшей радости. Едва удается совладать со своим телом, чтобы не броситься к двери бегом.

– Цветов тебе захотелось? – прилетает грубоватое Градское через порог. – На.

Растерявшись, машинально принимаю огромный букет красных роз.

Ну, пипец…

Пришел, и снова с наездами! Я полдня страдаю, а он, как обычно, уверен, что вся правда на его стороне.

Радость еще плещется, конечно. Куда ее денешь? Это безусловная реакция. Но игнорировать эти нахрапистые выходки тоже не могу.

– Зачем мне твои цветы, если ты заставляешь меня плакать?! – шиплю негромко, больше интонациями передаю весь свой гнев.

Родители дома, при них я орать не стану.

– Я заставляю?

– А что тебя так удивляет?

– Может, прекратишь уже? – вижу, что тоже пытается говорить спокойно. Только грудь на каждом вдохе резко вздымается. А мышцы лица жестко очерчиваются, так играет желваками. – С миром к тебе пришел, так ты и тут недовольна.

– Пошел ты с таким миром…

– Маруся, бл… – за талию меня хватает, так как руки заняты цветами.

– Не смей меня трогать, иначе…

– Что?

– Добрый вечер, – вклинивается в нашу перебранку незаметно вышедший из кабинета отец.

Ярик медленно переводит дыхание, поднимает взгляд выше моей головы, кивает и, заметно смягчая голос, отвечает на приветствие. Пользуясь тем, что я не могу разойтись с эмоциями, похоже, даже не думает меня отпускать. Ведет ладонью по пояснице и пальцами похлопывает.

– Ярослав, вы останетесь на ужин? – с невозмутимым апломбом спрашивает папа.

– Нет, он не останется!

– Конечно, останусь. Не к тебе пришел, – пригвождает взглядом.

– С цветами, и не ко мне?

– Это попутно.

– Всем так попутно пихаешь?

Хорошо, что папа поднимается наверх, чтобы позвать маму, потому как этот гад Градский наклоняется и достаточно громко шепчет:

– Мечтаю, конечно, присунуть. Но цветы не для этого.

– Ну, ты…

– Что? – приподнимая уголки губ в улыбке, почти касается ими моей  щеки.

И, конечно же, видит незамедлительную реакцию. Мурашки и участившееся поверхностное дыхание – то, что трудно скрыть на такой дистанции.

– А что ж ты к Овсянниковой с цветами не поехал? С ней бы точно все получилось!

– Уймись уже!

– О, Ярослав… – медоточит мама. – А что это? Вы ссоритесь?

– Играем аргументами, – передергивает Ярик с ухмылкой. Вдавливая мне под ребра пальцы, прокручивает лицом к родителям. Но не отпускает. Нагло скользит ладонью по животу и притискивает спиной к себе. Я давлюсь влетевшим в горло сердцем и машинально прикрываю его руку букетом. – Считаю, что Марусе пора менять фамилию. Она не согласна. Приходится уговаривать.

С ума сошел? Зачем впутывает родителей?

Готова его этим букетом по голове треснуть!

– Даже так… – впервые вижу на лице мамы столь сильную растерянность. – То есть... Нам, что же, пора ресторан заказывать? А Сережа с Никой в курсе? Черт… Надо набрать и все обсудить… Где лучше-то? Вот так неожиданность! Адам, ты слышишь?

– Мама, спокойно. Ярик пошутил. Это шутка! – настаиваю с улыбкой. – Ничего не будет, – на этой фразе уже на самого Градского смотрю.

– Еще как будет, – конкретно мне впаривает. Потом для родителей дает исчерпывающую информацию: – На сентябрь можете организовывать.

– До сентября полтора месяца. Даже больше, – рассуждаю как будто равнодушно. Дождавшись, пока опять на меня посмотрит, резюмирую: – Не слишком ты в себе уверен.

– Я как раз в себе уверен. В сентябре вернутся мои, да и квартира наша будет готова.

Тут уж всплеск эмоций не оставляет шансов выдержать лицо.

– Градский, ты совсем охренел?

– Маша! – возмущаются синхронно мама и папа.

– Простите, – на покаянный вид меня не хватает. Слишком взволнована. Шумно выдыхаю и, глядя на Ярика, правду выдаю: – Я не хочу жить в квартире. Хочу в доме.

– С домом быстро не получится. Но позже будет, – заверяет он. – Проект уже в разработке.

– И зачем мне говоришь? Я просто так сказала, – как можно пространнее изъясняюсь. Поймав улыбки на лицах родителей, понимаю, что не слишком успешно. Смущаюсь и, наконец, отлепляюсь от Ярика. – Пойду, цветы в вазу поставлю. А вы пока… Садитесь без меня.

– Но ты же быстро придешь? – подгоняет папа, когда уже к лестнице подхожу.

– Приду, приду…

19

Ярослав

Спасибо предкам за отменный аппетит. Второй раз как уж на сковородке в доме Титовых, но жрать не мешает.

– Ярослав, если не шутки на пороге шутил, озвучивай прямо, и покончим со сватовством,  – полирует мне нервы официальным тоном папа Тит.

Вопрос реально глобальной важности. Он считает, что сильнее всех Марусю любит. Должен заметить, это давно не является правдой.

– Не шутил. Хочу жениться на вашей дочери.

Услышав сдавленный выдох святоши, перевожу на нее взгляд. Поджимая губы, усиленно сопит, но от комментариев воздерживается.

– Что ж, – задумчиво протягивает будущий тесть, поднимая бокал с вином. Смотрит на меня, потом задерживает взгляд на Марусе. Несколько раз кивает и зрительно выдает ей что-то такое, что у меня озноб по спине летит. – Если сумеете прийти к общему знаменателю, мы, безусловно, препятствовать не станем.

– Я сегодня же наберу Нику, – поддерживает тему мама Ева. – Она еще не в курсе? Можно, я им скажу?

– Не против, – отбиваю я и отправляю в рот очередной кусок мяса.

Как-то во всей этой возне не подумал сам сообщить. С дедом насчет жилплощади перетер. У него регулярно сдаются новострои. Тот, который мне понравился, как раз в сентябре будет готов к заселению.

У нас большой дом, но с Марусей хочу отдельный метраж, чтобы никто не совался: ни мои, ни ее старики. Надеюсь, естественно, что она созреет раньше сентября. Пока моих нет, перекантуемся, но на постоянку с ними не хочу.

Вновь тянусь к своей святоше взглядом и, честно говоря, удивляюсь этой новой тактике подавления молчанием. Знает же, что все равно не пробьет, зачем страдает? Представляю, как ее, тарахтелку, рвет от эмоций сейчас, и ухмыляюсь. Она в ответ лишь глазами сверкает и яростно пилит стейк ножом.

– К слову, мы с Евой расписались, когда мне было девятнадцать, ей и того меньше, – папа Тит, очевидно, считает необходимым тащить разговор. – У нас, конечно, своя ситуация была, н-да, – отпивая вино, смотрит на жену. – Сначала я просто забрал ее из дома. А потом прихватил паспорт и, – вздохом и призрачной улыбкой разбивает предложение, – привез новый со своей фамилией и штампом.

– Вам так делать не нужно, – явно обеспокоенно призывает к благоразумию мама Ева. – В вашем распоряжении время, наша поддержка, неограниченные возможности, заманчивые перспективы… В общем, не порите горячку.

Когда заканчиваем с едой, Титовы, как и в прошлый раз, спешно ретируются. Маруся, едва дверь за ними закрывается, моментально в лице меняется.

– Обязательно было все это вываливать?!

Усмехаясь, пожимаю плечами.

– Не вижу причин молчать.

– Не видишь? – шепотом возмущается. – Ты хоть представляешь, что теперь начнется? Сейчас мама расскажет тете Нике… И все! Эффект будет необратимым. Они начнут обсуждать эту тему и всерьез готовиться!

– Пусть готовятся.

– Мы… Этот вопрос не решен, – запальчиво напоминает Маруся, прежде чем выскользнуть из-за стола.

– Но будет решен.

Тоже поднимаюсь. Иду на нее. Она пятится.

– Мне срочно нужно выгулять Десси, – на ходу перескакивает с опасной темы.

– Пойдем.

– Я думала, ты избегаешь меня! – бросает со знакомой обидой, не замечая, как уже к стене ее подпираю.

Собирался, да. Рассчитывал, что она охотнее сыграет по моим правилам. Сегодня осознал, что не сбавляет градус. Кажется, наоборот, когда не видимся, накручивает за пределы.

– Не совсем.

– Не совсем?

– Послезавтра свадьба. На ней у нас определенные обязанности будут. Не хочу, чтобы ты от меня шарахалась, – говорю, как есть. И решительно подступаю к основному вопросу. – Да и в понедельник мы идем в ЗАГС, писать заявление, – сообщаю, как будто между делом.

– Что? – выкрикивает возмущенно и на несколько секунд дар речи утрачивает. – Никуда я не пойду! Разве что… Разве что понарошку.

Не могу понять: она сдается, гонит с меня или серьезно этот прикол загоняет?

Выбранный тон с сопливых лет знаком. Важный, снисходительный и вместе с тем витающий где-то в облаках. Там другие люди не ходят.

Вашу мать…

Ок, блядь. За ней на эту орбиту.

– Понарошку.

Понимает ведь, что обманываю. Считывает и принимает, маньячка.

– Я тебе хочу кое-что показать, – шепчет спустя мгновение.

Толкает меня в грудь. Отшагивая, наворачиваю мысль послабить давление. Только… Маруся принимается расстегивать рубашку. Меня, блядь, будто битой по голове прикладывают.

Сука… Твою мать…

На пару секунд зажмуриваюсь, но быстро сдаюсь. Распахивая глаза, расширяю их сразу на максимум. Сам чувствую, как моментально зрачки расходятся, заполняя всю радужку. Святоша только лифчиком сверкнула, а у меня уже гормональный коктейль вместо крови по венам несется. Да так наяривает, тело гудит.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Предупреждаю: это ничего не изменит. Я все равно на тебе женюсь, – успеваю выдать, прежде чем она щелкает застежкой.

Ох, блядь… Неужели она собирается прямо здесь...

Нельзя… Да, нельзя.

С другой стороны, сколько я могу питонить?

Папа Тит с мамой Евой вряд ли войдут… Похрен…

Бессовестно пялюсь. Трогать тоже буду, если позволит. И трахать прямо тут. Закину на стол и дам по газам.

Да…

Только Маруся явно не сиськи мне демонстрирует. Придерживая чашечки пальцами, указывает на крохотную татуировку под левой грудью. У меня перед глазами плывет, поэтому не сразу разглядеть получается.

М+Я♥

Она совсем мелкая, однако дух захватывает, когда вижу на Марусиной коже и выцепляю, что к чему.

– Когда сделала?

– После пляжа. На следующий день.

После того, как наорала, что ни за что замуж за меня не пойдет? Вполне в стиле Титовой.

– Что значит… Для тебя что значит?

Хочу, что бы сама объяснила. Мы ведь с ней нередко разный смысл вкладываем. Сейчас больнее всего будет разминуться.

– У тебя… Твоя татуировка на боку ­– разорванное сердце. Я не такое тогда рисовала. Если ты так чувствуешь, мне жаль, – пока говорит, непрерывно в глаза смотрит. Задевает, конечно. Глубоко и сильно. Все самое важное на поверхность прорывается. – Я хочу, чтобы мы всегда вместе были. Вот так, – легонько стучит по крохотной формуле.

– Почему перед «сердцем» не стоит знак равенства?

– Потому что ты с сердцем, моим, – едва различимым шепотом по всем нервным узлам прочесывает. – А все вместе не имеет никакого определенного значения. Точнее, имеет слишком много.

Когда она заканчивает, мне просто нечего сказать. Киваю и, отворачиваясь, растираю ладонью лицо.

– Идем? – голос звучит хрипло, но мне плевать. Прислушиваюсь к тому, как Маруся шуршит позади одеждой, и приказываю себе сохранять неподвижность. – Луку тоже выпущу. Пусть погоняет.

– Ладно, – запыханно отзывается она. – Я только тарелки в посудомойку закину.

– Ждем во дворе тогда.

Свистом подзываю Десси и спешу выбраться на воздух.

20

Мария

Свадьба Селивановых начинается с непредвиденной суматохи. Трудно поверить, что сегодня моя безбашенная Анька перестанет быть Бусмановой, но, чтобы привести дело к такому исходу, как оказывается, нужно еще постараться.

Утро невесты совсем не радостное. Она вдруг бросается горестно оплакивать свое девичество. Несколько раз даже выказывает сомнения, не поторопилась ли с решением. В таких вопросах я плохой советчик, но стараюсь напомнить, как она радовалась, получив предложение, строила планы и считала дни до заветного дня.

– Ты права! Да-да, я хочу замуж! Приступаем.

Однако спустя один накрашенный глаз Бусманова вновь меняется в лице и, роняя свежие слезы, истерично выпаливает, что у нее четырехдневная задержка. Теперь ей срочно, просто жизненно необходимо сию секунду сделать тест. Этой штуковины, естественно, ни у кого нет, а ей приперло, и все тут. Не дает мастерам работать и снова в горестный плач срывается.

– Аня, стой, – пытаюсь пробраться в замутненное сознание подруги. Если в день свадьбы подобное случается со всеми, то мне – страшнее некуда! – Давай так, Бусинка, ты успокаиваешься, Даша продолжает тебя красить, а я в это время нахожу тест. Ок?

– Хорошо. Только быстро, пожалуйста.

– Быстро, – заверяю ее.

Кивнув застывшим дамам, чтобы продолжали работу, сбегаю в ванную. Первым делом открываю кран и подставляю под холодные струи кисти. Это слабо помогает справиться с волнением, но все же.

– Ярик, привет… – обрывая предложение, крепче сжимаю телефон.

Не имею понятия, каким тоном озвучить столь странную просьбу, чтобы при этом не отразился мой внутренний эмоциональный переполох.

– Привет, – отзывается Град. – Виделись пятнадцать минут назад, – напоминает чуть настороженно.

– Да… Мм-м… Можешь купить тест? Срочно!

– Какой тест? Надеюсь, не алко? Вы что там, уже бухаете?

– Нет, Ярик, – прикрываю ладонью глаза. – Тест на беременность, – вроде как не слишком визгливо звучу.

В трубке долго стоит тишина. Я успеваю перевести дыхание и напряженно застыть в ожидании ответной реакции.

В динамике трещит какой-то фоновый шум и раздается громкий выдох Ярика.

– Для тебя? – уточняет он приглушенно.

Какое-то нервное узловое скопление внизу моего живота совершает безумный переворот и щедро облучает мышцы томительным теплом.

Почему он так решил? Я ведь говорила, что у меня никого не было? Что за реакция?

К счастью, времени на размышления нет. Поэтому ограниваюсь лишь уточнением:

– Для Ани.

Не знаю, как расценивать следующий вздох Ярика.

– Окей.

– Только это между нами. Жене не говори.

– Понял. Сейчас мотнусь.

Градский не подводит. Справляется быстро. Примерно через двадцать минут маякует эсэмэской, чтобы вышла на площадку.

Когда открываю дверь, ненадолго встречаемся взглядами, и у меня вновь это необъяснимое акробатическое соревнование в животе происходит. Ярик молча передает мне фирменный пакетик одной из крупных сетевых аптек, принимаю и коротко благодарю. Он кивает, я на ватных ногах возвращаюсь в квартиру.

Полуголая Анька тащит меня с собой в ванную.

– Ты читай, что делать… А то я не пойму.

– Нужно просто снять колпачок, помочиться на краешек и подождать.

Казалось бы, проще простого, но Бусманова находится в таком раздрае, что мне приходится буквально показывать, как именно держать тест.

Пока ждем результата, для уверенности изучаю все же инструкцию. Потом еще пару минут, не моргая, пялимся в окошко. Когда прорисовываются четкие две полоски, в один голос визжим. Честно, вначале от паники. Потом, конечно, радуемся. Это заметно и по лицам, и по тональности нашего верещания.

Едва волнение стихает, приходится поторопить подругу, потому как она, кажется, совсем забыла, что происходит.

Ярослав Градский: Есть?

Мария Титова: Да.

Ярослав Градский: Ого.

Что еще за реакция?

Пока я, поддаваясь порыву, набиваю: «Ты против детей?», присылает следующее сообщение.

Ярослав Градский: Круто. Поздравь Аньку.

Все стираю и ограничиваюсь коротким «ок».

Сдаю Бусанову мастерам и вновь в ванной закрываюсь. Под тот же ритуал с водой уговариваю себя не проводить никаких параллелей и не вспоминать ту страшную ночь… Ночь, которая отняла у меня нашего с Градским ребенка. Эту трагедию до сих пор трудно воспроизводить, даже мысленно. По сей день причиняет невыразимую и не стихающую боль.

С выкупом, невзирая на планы, не затягиваем. Уже опаздываем в ЗАГС, а Градский, как свидетель жениха, сходу такую сумму предлагает, что все глаза округляют и присвистывают. Со слезами умиления вручаем невесту жениху и отправляемся на роспись.

Во дворце бракосочетания и после, во время изматывающей фотосессии, с Яром на совесть свои обязанности выполняем, но я, как не абстрагируюсь, ощущаю постоянное внимание с его стороны. Кажется, будто в микроволновке нахожусь, на бесконечном разогреве. Он меня вращает – голова кружится. Распаляет, как тарелку с металлической каемкой – потрескиваю и пышу жаром. Не давая остыть, дальше запускает.

– Прекрати на меня смотреть, – шепчу уже в ресторане, когда молодых оккупируют гости с подарками.

В надежде на спасение, подбираюсь поближе к кондиционеру.

– Я не могу на тебя не смотреть, – отбивает с беспечной ухмылкой и, наклоняясь, дует мне в лицо. – Не подгори.

– Так ты сбавь обороты. А лучше все же отстань.

– Не думаю, что ты в самом деле этого хочешь, – по-мальчишески, слишком знакомо и особенно любимо мной, морщит нос.

Как назло, в этот момент еще и Амир, поздравив молодых, к нам подходит. Ярик продолжает улыбаться, вот только я, как обычно, чувствую его напряжение.

– Привет.

Алиев приветствует нас обоих, но отвечаю ему лишь я.

– Как настроение?

– Отличное, – отзываюсь, не глядя на Градского. – А ты как?

– Тоже нормально. Обещал тебе щенков показать. Когда сможешь?

– Уже? – искренне радуюсь. – Сколько?

– Шестеро, – улыбается в ответ Амир.

– Класс!

Мой восторг заметно тухнет, когда Ярик отходит. Провожаю его взглядом, ощущая новую волну жаркого колебания внизу живота и вспышку жгучего зарева в груди.

– Так когда?

– А? М-мм.. Надо посмотреть… Напишу тебе.

– Отлично. Буду ждать.

Наблюдаю за тем, как Град наливает себе воды и залпом опрокидывает стакан. Амир еще что-то говорит, но я уже не слушаю. Когда возвращается Яр, смотрю только на него.

– Скучно, правда? – обращается он к нам обоим.

– Сейчас тамада войдет в работу, – не уловив посыла, брякает Алиев.

– Да зачем нам тамада? – отмахивается Град. – Маруся?

– М-мм?

– Что за свадьба без драки?

– Ярик…

– А еще лучше, когда она заканчивается где-нибудь в бункере, – это шутливое замечание из его уст, как удар под дых. – Устроим?

Вот так открытие. Последнее крайне смущает Амира, и он спешно ретируется.

– Зачем ты это сказал? – шиплю на Яра.

– Прости, святоша. Иногда мне кажется, что это единственный способ тебя заполучить.

– Не вздумай!

– Но ты ведь пойдешь, если позову?

– Конечно, нет, – выпаливаю с жаром. Вздыхаю, цокаю языком и против воли добавляю: – Возможно. Если буду уверена, что там мы будем лишь вдвоем.

Взгляд Градского вмиг темнеет. Заставляя меня еще сильнее волноваться и беспорядочно хватать воздух, нагло ломится в душу.

– Мой дом в твоем распоряжении, Маруся.

От необходимости отвечать меня избавляет приглашение к столу. Мы, как и положено, оказываемся по разные стороны от молодых. Вроде и рядышком, но контакт обрывается. Я заметно успокаиваюсь и практически счастливо выдыхаю. Практически, потому что моментально ощущаю тоску.

Первый тост с пожеланиями гостям берет на себя глава свежеобразовавшейся семьи Селивановых. Все заметно расслабляются, выпивают и налегают на закуску. Я тоже успеваю прикончить целый бокал шампанского и утолить сосущий к трем часам голод.

А потом слово берет Ярик. И все, я больше ничего потреблять не хочу.

– Что сказать, друзья? Первый пошел, – так хулигански улыбается, что невозможно не сделать того же. Откровенно любуюсь им. – Не скажу, что наша бестбанда понесла потери, – смеется, и гости за ним. – Семья – это круто. Это определенно самое важное. От души желаю вам счастья, – делает паузу, чтобы нетерпеливые гости поддержали возгласами и выкриками. –  Ну и, конечно… – смотрит на меня, – без «горько» не бывает сладкой свадьбы. Горько молодым!

Только после этого соображаю, что, стоит гостям разогреться и раскрепоститься, то же ждет и нас с Яриком, как свидетелей.

Боже…

21

Мария

Во время первого танца молодых Аня умудряется сообщить новоиспеченному мужу о своем положении, а он мгновение спустя проорать об этом всем гостям. Их эмоции настолько трогают, дух захватывает. Я смеюсь, а на глазах слезы наворачиваются. Рискую разрыдаться на виду у всех. Обмахиваясь руками, по привычке в сторону папы направляюсь. Не добираюсь, Ярик перехватывает.

– Ты снова не туда пошла, Маруся. Учить и учить, – придерживая за талию, подталкивает на танцпол. Обнимая, привлекает к груди.

Проморгавшись, поднимаю к нему лицо.

Я, конечно, догадываюсь, к чему ведет это замечание, и все же не могу не поинтересоваться чуть взвинченным тоном:

– В смысле?

– Взрослая девочка, а все дорогу путаешь. Петляешь. Забываешь, где твое место.

– И где же?

– Рядом со мной, – тон меняется, становясь эксклюзивно Градским – самоуверенным и бескомпромиссным.

– Ярик… – выдыхаю и стопорюсь, понимая, что возразить нечем.

Мотаю головой и опускаю взгляд.

Нежная медленная композиция вытягивает на площадку все больше людей, и вскоре мы с Градским оказываемся в окружении нескольких десятков пар.

– Давай, – проводит ладонью по спине. – У тебя пара минут, чтобы расслабиться.

Он прижимает меня ближе, мягко и плавно ведет. Ощущаю силу мужского тела, его возбуждение и напряжение. Как тут расслабишься?

– А потом что? – вскидывая взгляд, пытаюсь отвлечься на разговор.

– Потом заведенная толпа разложит в зале настоящую вакханалию.

– А мы… – это должен быть вопрос.

Не получается вести непринужденную беседу. От близости Ярика, каждого ненавязчивого, но выверенного движения, под моей кожей словно раскаленная лава растекается. Согревает бурлящим томлением все мое промерзшее и одинокое существо.

– А мы должны будем отыгрывать вверенные роли.

– Перспектива так себе, – гримасничаю по привычке.

Выстроить тактику не могу. Выезжаю на устаревших фишках.

– По мне, есть шанс результативно выгореть.

– В каком плане?

– Во всех. Наших.

Ничего не понимаю. И все же прекращаю допытываться. Склоняя голову, скольжу ладонями по крупным плечам, пока не касаюсь пальцами коротко стриженого затылка. Отмечаю, как Яр едва уловимо вздрагивает и слегка отстраняется, чтобы восстановить зрительный контакт. Только я сейчас не могу. Не выдержу.

С трудом сглатывая образовавшийся в горле ком, подаюсь вперед, пока лицами не соприкасаемся. Градский беззвучно и вместе с тем физически ощутимо вздыхает и касается моего лба губами. Руками крепче стискивает, я не возражаю. Прикрываю глаза, наслаждаюсь.

Конечно же, Яр, как обычно, оказывается прав. После танца развлекательная программа торжества несется галопирующими темпами, изобилуя громкими тостами и не всегда приличными пожеланиями, дикими плясками, дурацкими конкурсами и прочей атрибутикой разгульного веселья.

Я не очень люблю свадьбы. Шумно, жарко, все пьяные и чересчур раскрепощенные. Никогда не остаюсь на подобных мероприятиях до конца. А тут ведь не сбежишь. Мы с Градом волей-неволей оказываемся в самом эпицентре.

Как ни стараюсь, пару часов спустя я по-прежнему чувствую себя смущенной и в какой-то степени возмущенной. Признаться, Ярик за нас двоих всю работу вытягивает. Мне же весело становится, только когда он смеется. Во время задания ведущего снять в танце с партнера рубашку, именно реакции и шутки Яра помогают мне преодолеть высоченный порог внутренних ограничений.

Вот только глаза его – топь. Выдают сексуальное возбуждение и беснующуюся в его теле энергетику. Манят, затягивают, поглощают.

Вокруг нас толпа в двести пятьдесят человек, а меня резко клинит. Я вдруг думаю, что хочу с ним яростного и безудержного секса.

Какой кошмар…

Нет, не само возбуждение. Хотя и оно... Нет, не оно. Потому как одно дело – думать об этом дома под одеялом, и совсем другое – в такой обстановке.

Буквально загораюсь.

Это, конечно же, проявляется и в движениях танца, и, я убеждена, в направленном на Ярика взгляде. Тормознуть себя не могу. Или не хочу… Не знаю. Весьма ловко и, что немаловажно, в заданном музыкой ритме справляюсь с рядом мелких пуговиц на его рубашке. Раскрывая полы, по красивому мускулистому телу ласково взглядом веду.

Град тихо выражается матом, разворачивает меня к себе спиной и, качнув как будто в танце, шепчет на ухо:

– Не смотри так. Топишь.

– Это ты меня…

Красноречиво и волнующе упирается между моих ягодиц членом. Затем, под изменяющуюся музыку, всем телом вжимается.

– Знаешь, каким будет конкурс, который я для тебя приготовил? – подернутый хрипотой голос будоражащей вибрацией по моим нервам проходится.

– Каким? – умудряюсь синхронизировать движения и при этом сохранять на губах легкую улыбку.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Я тебя украду.

Увильнув, плавно Яру за спину захожу.

– Я с тобой никуда не пойду, – стягиваю с раскачанных плеч белую рубашку.

Под одобрительные возгласы, не удержавшись, скольжу по литым мускулам ладонями. Горячая, бархатистая и смуглая кожа Градского по всем параметрам с моей прохладной, сверхчувствительной и светлой контрастирует. Вызывает в груди и внизу живота приливы трепетной дрожи.

Возвратившись за стол, в который раз радуюсь тому, что сидим с Яриком на приличном расстоянии. Слегка перебарщиваю с шампанским. Голова кружиться начинает, а по мышцам пьянящая тяжесть разливается.

Благо долго засиживаться нам не дают.

Становиться в толпу незамужних подружек и ловить букет я не планировала. Однако после того как Яру достается подвязка невесты, суматошно осознаю, что не позволю кому-то из девушек ухватить злополучный аксессуар и танцевать с ним символический танец.

Выступаю в центр зала с намерением поймать чертов букет, даже если придется за него драться. К счастью, шумахер Аня и со спины демонстрирует впечатляющую меткость. Букет летит аккурат мне в лицо. Вытягивая руки, подхватываю его и победно вскидываю вверх.

И снова мы танцуем. Только в этот раз площадка исключительно наша. Музыка чувственная. Освещение приглушенное. Ярик, не сдерживая страсти, то и дело скользит ладонями по моей спине.

– Горишь, Маруся.

– Ты тоже, – просто пытаюсь защищаться.

– Да, – соглашается без всякого стеснения. Емко это слово бросает и губами по щеке скользит. Меня в очередной раз мурашками обсыпает. – Пойдем после «фаты[1]» к морю.

– Нет.

– И почему нет? – спрашивает Яр после выдоха.

– Потому что…

Честно признаться, просто кокетничаю. Накручиваю в голове горько-сладкую речь. Только озвучить не успеваю. В этот момент происходит то, чего я боялась и одновременно весь вечер ждала. Кто-то из гостей выкрикивает:

– Горько свидетелям!

Я неосознанно дыхание задерживаю, а Градский без каких-либо колебаний склоняется и прижимается к моему рту своим.

– Раз! Два! Три! Четыре…

Я не шевелюсь. Меня внезапно штырит, накрывая вырвавшимися из глубин памяти воспоминаниями.

Темнота. Тишина. И мы вдвоем.

Не думаю, что Ярик планировал настолько откровенный и жаркий поцелуй. Но, едва я распахиваю губы и касаюсь его языком, смещается, словно закрыть от толпы желает, и целует, не сдерживая страсти.

На Градского у меня определенно безусловные рефлексы срабатывают. Едва ощущаю его вкус, обо всем забываю. С дрожью всем телом приникаю. Пьянею. Дурею. С ума схожу. Внизу живота жгучий, пульсирующий и потрескивающий циклон раскручивается. За грудиной сердце безумные кульбиты исполняет.

Хочу больше. Гораздо больше. Хочу его всего.

Не знаю, каких пределов достигает счет. Не можем остановиться, пока крики вокруг не превращаются в завистливое улюлюканье и дружный хохот.

– Вот это вы дали жару! Вот это я понимаю, – присвистывает ведущий.

Мы его даже не слушаем. Ярик прижимается к моей переносице лбом, тяжело выдыхает. С улыбкой непрерывно смотрит в глаза.

– Только сейчас понял, – выдает с хрипловатым смешком.

– Что?

– Опасно нам тут целоваться.

Лишь киваю и краснею с головы до ног.

– Я бы предложил всем охладиться, но не могу! – распинается тем временем ведущий. Для меня по восприятию все равно, что в параллельной Вселенной. Мимолетно улавливаю и без всякого интереса распознаю смысл. – Кто-нибудь заметил, что молодые сбежали?! Нет? Да я сам проворонил!

На автомате отвожу взгляд в сторону, все еще рассеянно, будто после глубокого сна, оглядываю зал. Ани с Женей не нахожу, сколько бы раз ни мерила помещение.

– Резонансная свадьба! – продолжает поддавать ведущий. – Снятия фаты, танца невесты с незамужними девушками и последнего вальса молодых не будет! Но!!! Паниковать и расстраиваться не стоит. Потому как, что? Да-да-да! С нами остались свидетели! Им и отдуваться за нетерпеливых молодоженов!

[1] Здесь: обряд снятия с невесты фаты.

22

Мария

Кажется, я потерялась во времени. Не могу определить: сколько мы уже танцуем, сколько раз целовались, сколько нелепых заданий выполнили... Вначале было весело, местами даже интересно, ну и, конечно же, безумно приятно обниматься и целоваться.

С Яриком у меня все получается. Ему с закрытыми глазами доверяю. Если бы мне сказали подойти к балкону и прыгнуть, я бы сиганула, зная, что он будет внизу и поймает. Градский ведет, нацеливает, руководит, выручает, наполняет мое тело сумасшедшей энергией. На каждое прикосновение, взаимодействие, направляющее движение его тела внутренним трепетом и сладко ноющей пульсацией отзываюсь. Такой накал происходит, кажется, уже искрю. Секунда – и взорвусь.

При этом мы много смеемся. И этот смех вибрирующий, низкий, настоящий.

Но, чем дольше все это длится, тем сильнее ощущается перегруз эмоций. Внутри меня зреет странный диссонанс. Медленно копится, словно капающая из крана вода. Если бы сток был открыт, ничего критического бы не произошло. Я же вся в заглушках. Разучилась безболезненно и вовремя высвобождать энергию. В один момент вся эта неразбавленная смесь переполняет меня, заставляя активно паниковать.

Подкрадывается дикое подозрение, что побег Селивановых и вся последующая кутерьма с определенным расчетом кем-то подстроена. Меня захватывает какая-то паранойя. Звуки вокруг смешиваются и превращаются в противный жужжащий гул. Картинка размывается и образует безобразное пятно.

Мне это нравится? Я не хочу, чтобы мне это нравилось.

Никто не имеет права рушить мои планы, мою жизнь, заставлять меня делать то, к чему я не готова.

– Ты куда? – Ярик все еще смеется и ловит меня за руку, когда я пытаюсь отстраниться.

– Мне нужно на воздух.

Стремительно продвигаюсь. Захмелевшие гости расторопностью не отличаются, но и не замечают, что я буквально работаю локтями, чтобы пробраться на террасу. Жму на иконку приложения и вызываю такси.

– Маруся, – окликает Яр, когда я уже по ступеням на пляж спускаюсь. – Что ты делаешь?

Оборачиваясь, на мгновение замираю.

Как все-таки странно и последовательно кружит жизнь! Три года назад мы из этого ресторана точно так же через террасу вдвоем сбегали. Сейчас я собираюсь уйти одна.

– Я хочу домой, – показываю Ярику, чтобы не подходил.

Он, конечно же, не слушается. Нагоняет, вынуждая пятиться.

– Не гони, Маруся, – медленно качает головой. В темных глазах вспыхивают те эмоции, которые способны меня поломать. – Народ только раскочегарился. Побудем еще немного и чуть позже слиняем вдвоем.

– Кто хочет гулять, пусть гуляет. Мне-то что? – непреднамеренно повышаю голос. – Я – не невеста. И не обязана никому… Я вообще… Я… Тебе я – никто, так получается?

Ярик, явно сбитый с толку таким переходом, хмурится.

– Будем сейчас это обсуждать?

– Скажи.

– Ты – моя. Такой вариант тебя устроит?

На эмоциях вскидываю руку и тычу ему в лицо средний палец.

– Неправильный ответ.

– Ты еще долбаной сиреной заори, – психует Яр.

Ловит мои запястья. Шарпая на себя, сжимает у груди.

– Надо будет, и заору!

– Маруся… – разительно тон меняет. Качая головой, смотрит с посылом, который я сейчас не способна принять. – Маруся… Ну, не гони ты, твою мать. Выдохни и успокойся.

– Пусти, Ярик! Пусти… – дергаю руку на себя, игнорируя боль, которая вспыхивает от этих резких движений. – Пусти!!! – так отчаянно вырываюсь, что Градскому просто приходится разжать пальцы и позволить мне отойти. Чудом не шлепаюсь на задницу. Качаясь, отступаю дальше и дальше. – Я больше не могу… Не могу… Мне нужно уехать.

– Зачем? За каждым номер закреплен, – понимаю, что он старательно слова подбирает и сдерживает эмоции. Осторожничает, подбирая ключик, будто я полоумная. Может, так и есть… – Что ты вытворяешь, Маруся? Хочешь отдохнуть, окей. Поднимемся в номер.

– Нет, – зажмурившись, мотаю головой. – Мне нужно домой.

– Папа Тит с мамой Евой уже в номере, – напоминает Яр. – Я за тебя отвечаю.

– Я вам ребенок, что ли? – прихожу в необоснованную взрывную ярость. – Отстаньте! Все от меня отвалите!

Яр медленно вдыхает и, склоняя голову, кивает.

– И я? – уточняет чрезвычайно спокойно.

– Ты – особенно!

– Что ж ты за маньячка такая? – повышая голос, вновь по моим натянутым нервам прокатывается.

– Овсянку свою будешь обзывать! Может, ей даже понравится! И все остальное… –  слезы обжигают глаза, голос срывается. В груди так пусто и горячо становится, боль и ревность авансом выжигают все самые важные и чувствительные ткани. – Я… не подхожу тебе... У меня… – внутри все поломано. – Ничего не получится… Я не смогу… Вот так, как сегодня, как ты хочешь… – отчаянно мотаю головой. – Не могу!

Развернувшись, почти бегу в сторону парковки.

– Маруся!

– Просто оставь меня в покое!

Подъезжает такси, и я, дернув на себя дверь, без колебаний запрыгиваю на заднее сиденье. Вижу, что Градский злой и расстроенный. Однако, должна признать, удивлена, что он меня отпускает.

Прижимая ладони к лицу, притискиваю указательные пальцы к внутренним уголкам глаз. Пытаюсь сдержать слезы, но уже пару секунд спустя горячие капли, обжигая слизистую, скатываются прямо мне на руки. Мгновением позже их становится так много, что смысла тормозить истерику нет. Плачу, беззастенчиво всхлипывая и растирая по лицу косметику. Мне обидно, страшно и больно. Все это в двойном объеме. За себя и за Ярика… Я снова неосторожно ранила его. Осознаю это, как обычно, с опозданием. И я бы вернулась, не зазорно признавать ошибки и извиняться. Вот только боюсь, что зреющий внутри меня срыв приведет к чему-то более глобальному и катастрофическому. В первый год такое часто случалось, и сейчас что-то похожее разом накрыло. Кажется, даже больше, чем когда-либо. Я проживаю слишком много эмоций, и все они одна другой противоречат. Ведут внутри меня войну. А там, где проходят боевые действия, как правило, пустошь и разруха остаются.

В доме темно, но по этому поводу я в кои-то веки не паникую. Оказавшись в родных стенах, мимолетное облегчение ощущаю. Даже свет не включаю. Поднимаюсь на второй этаж. Раздеваюсь на ходу и сразу же в душ забираюсь. Это лучшее лекарство. Вода шумит, свет успокаивает, тепло согревает.

Стою под упругими струями. Нервное напряжение ослабевает быстро. Однако с обратной прогрессией возрастает понимание и сожаление относительно того, как я повела себя с Яриком.

Какой же разбалансированный, абсолютно негармоничный я человек… Страшный. Проблемный. Неисправный. Всем лишь неприятности и боль причиняю. Сама же от этого страдаю. И все равно, каждый раз траекторией каких-то вспышек следую. В моменты паники они меня ослепляют и дезориентируют. Заставляют совершать немыслимые поступки и бросать неосторожные слова. Совсем не то, что я на самом деле чувствую.

Господи… Как же тяжело бороться с этой темнотой…

Как же я устала…

Уняв физическую ломоту, принимаюсь за мытье. После этого всегда ощутимо легче становится. Споласкиваю волосы от шампуня, долго растираю жесткой мочалкой тело. Оно зудит, едва сдерживаюсь от того, чтобы не разодрать до ссадин.

Перевожу дыхание и, склоняя голову, роняю губку на поддон. Еще пару минут бесцельно стою и выбираюсь. Машинально промокаю волосы полотенцем, его же оборачиваю вокруг груди.

Открываю дверь в спальню и обмираю.

На моей кровати сидит Градский. Уперев локти в широко расставленные колени, растирает ладонями лицо. Мгновение, и он вскидывает взгляд, а у меня сердце о грудную клетку разбивается. Потому как то, что я с новой силой ощущаю, взрывает меня, как петарду.

23

Ярослав

Пока жду Марусю, готовлюсь к серьезному и тяжелому разговору. При необходимости не побрезгую связать и прибегнуть к антигуманным манипуляциям, чтобы вытянуть все, что корежит ее изнутри.

Сколько можно? Понять Титову хочу. Да, мать вашу, просто ее хочу. Полновесно и безраздельно. Со всеми тараканами и бегемотами, которые бродят в ее запревшей чудной головке.

Речь умную подготавливаю. Сам проникаюсь. И ею же давлюсь, стоит Марусе выйти из ванной. Все забываю. Потому как… Она, мать вашу, подходит ко мне и скидывает с себя полотенце.

Теряюсь, словно сошедший с орбиты спутник.

– Ух, ни хрена себе прием, – когда в груди все штырем встает, шутить пытаюсь. – Сразу на лопатки.

Одичало пялюсь на ее голое тело. Никакой Бог и мнимое благородство не заставят отвернуться. Медленно курсирую взглядом по блестящей от влаги и подернутой мурашками коже. Цепляюсь за острые холмики груди.

Громко сглатываю.

Сорванная с петель сердечная мышца клинит и перекрывает кровоток. А потом, после термоядерной эмоциональной атаки, бурным потоком вены топит. Любой двигатель – это механика, человеческий же слишком чувствителен относительно внешних факторов. Барахлит, не способен стабильно работать, какие превентивные меры ни вменяй.

Когда между ног святоше взгляд сливаю, забываю и то, что дышать должен.

– А ты будто не за этим приехал?

Посыл поймать не могу. Маруся, если и пытается задеть, звучит слишком глухо и отрывисто.

– Не за этим. Но не дурак, чтобы отказываться.

В поисках очередного оправдания делаю последнее предположение: возможно, чтобы восстановить полный контакт, нам в самом деле необходимо переспать.

Вспомнить. Воскресить. Заменить сгоревшие лампочки.

– Так ты… – отклячивая ногу, сгибает ее в колене и елозит ступней по ворсу ковра. Стесняшка, мать вашу. Помню все эти финты. И половые губы ее беспрепятственно вижу. В горле новый горячий ком зреет. – Хочешь меня? Будешь меня? – как всегда в лоб спрашивает, маньячка.

И за защитную перегородку прямиком в душу заглядывает. С мясом железные заслонки срывает.

– Буду, – решительно поднимаюсь на ноги.

Подхватываю Марусю на руки и забрасываю на кровать. Она хоть по лицу вижу, не ожидала, протестовать не пытается. Смотрит настороженно, дает драпака к изголовью, но особо не возмущается.

Я же, непонятно какие эмоции выталкивая, оперирую грубостью с замашками дикаря:

– Резина?

– Нету, – сглатывая, мотает головой. – Но нам и не надо. Я таблетки пью.

Эта новость царапает точно так же, как утренняя просьба купить тест.

Зачем? Для кого?

– Давно?

– Почти три года.

Естественно, мне не нравится такой ответ. Если ни с кем, кроме меня, не трахалась, на хрена контрацепция? Планировала? Даже если проглотить дикие собственнические инстинкты, подобное в принципе кажется лишенным всякой логики.

– Кончать, значит, в тебя можно?

Дальше границы прощупываю. Маруся выразительно вздрагивает, но взгляд мой наглый выдерживает. Им ее снова полосую. Разбираю на запчасти.

– Можно.

Соски эти торчащие… Ни у кого таких пошляцких и одновременно нежных не видел. Уже предвкушаю, как трогать буду и сосать. Кончить на них тоже хочу.

Однако стоит мне двинуть за Машкой на кровать, пищать принимается.

– Ярик, Ярик… Подожди… Подожди…

– Если решила соскочить, сразу говорю, что не отпущу, – протолкнувшись между ее ног, ограждаю с обеих сторон руками. – Ни хрена, Маруся. Не смогу уже.

– Нет, нет… – в ворот моей полурасстегнутой рубашки вцепляется. – Давай! Давай, как там… Погаси свет.

– Как в бункере? – напрягаю искрящие высоковольтным напряжением извилины. – Не пойдет, Титоша.

Она зажмуривается, морщится и, толкнув меня в грудь, ускользает все-таки вверх. Долбанувшись головой и спиной об изголовье, резво спрыгивает с кровати. Конечно же, я ее отпускаю, несмотря на развешанные минуту назад предупреждения. Член огненной болью отзывается, но я стискиваю зубы и, выпрямляясь, опускаюсь с тягостным вздохом на пятки.

– Что не так, свят-свят Маруся?

– Не… Не…

– Что «не»? Говори уже…

Не успеваю закончить, она обратно на кровать заскакивает. Рачкует прямиком ко мне. Поднявшись, дрожащими пальцами пуговицы ловит. Пытаясь расстегнуть мою рубашку, действует крайне агрессивно.

Бешеная, блядь, Маруся…

Очевидно, что ничего сексуального во всем этом нет и быть не может, но меня от нее кроет капитально. Особенно, когда буром ломлюсь, и запах ее поглощаю.

– Я боюсь… Боюсь… – шелестит святоша, глядя куда-то вниз. Возможно, свои дерганые движения контролирует. – Боюсь, Ярик…

– Чего боишься? – поймав ее запястья, останавливаю.

Крайне несмело взгляд поднимает. Я вроде как заранее блоки расставляю. Только эта работа вхолостую проходит. Затягивает в омуты моя Маруся, а я ведь знаю, что за ними бездна. Пока летишь – восторг нереальный, приземление – смерть, без вариантов.

– Тебя… Ты меня… Ты же меня взорвешь, Ярик…

– Да, – панику в ее глазах ловлю, но отстраниться не позволяю. – А ты – меня. В этом весь кайф.

– М-мм… Не думаю.

– А ты и не думай, Титоша. Дай мне вставить, окей? – двигаю напролом, отмечая, как святоша краснеет и изумленно цепенеет. – Потом поговорим, – обещаю на полном серьезе. – После у нас лучше получается. Сейчас нужно шагнуть за эту границу, веришь?

– Верю, – шепчет и, медленно отклоняясь, тянет меня за собой.

Подаюсь, Маруся опадает на спину, и я, наконец, оказываюсь сверху на ней. Она на максимум глаза расширяет, я неосознанно делаю то же. На какой-то миг замираем неподвижно. В образовавшейся тишине возбужденно семафорит лишь наше обоюдно громкое сорванное дыхание.

Подсознательный силовой импульс. Вспышка. Дымовая завеса.

Слаженно устремляемся друг к другу навстречу. Сталкиваясь ртами, свирепо сцепляемся губами. Целуемся, не пытаясь тормознуть эмоции. Влажно. Жадно. Глубоко. Стоны активно с двух сторон летят. Вибрируют на губах. Отбиваются в горле. Саднящей вибрацией царапают внутренности.

Со всей полнотой своей одержимости демонстрируем взаимную любовь. Взаимную же? Не обсуждается. И без ее постоянных напоминаний чувствую, что любит. Достаточно ли? Нестерпимо хочу, чтобы любила так же безумно, как я ее.

Больная ведь у нас любовь. Неисправимая. Неубиваемая. Разрушительная. Похрен.

Меня топит смесь самых сильных ощущений: возбуждение, эйфория и разрастающийся голод.

Мне мало. Мне, блядь, чрезвычайно мало.

Даже при учете того, что я знаю, чем закончится эта ночь, в спешке сам у себя пытаюсь вырвать сердце. Потому как оно на разрыв колотится. А мне плевать.

Чувствую ладони Маруси на своем лице. Сам тем временем своими наглыми лапами сиськи ее мну. С хриплым стоном смещаюсь и рвусь к ним ртом. Едва всасываю торчащие вершины, Титошу разрывает криками.

– Ярик, Ярик… О-о-о… Пипец, пипец… Еще, еще… Ах-х-р-р…

У меня все показатели сбиваются. Никакой силовой подготовки не хватает, чтобы сироп лить и нежничать.

– Ты мокрая? – поднимаю на нее воспаленный взгляд. – Готова?

Жизненно важный вопрос, блядь.

– Проверь…

Только святоша может с таким невинным видом на грех подбивать.

– Если я тебя трону там… – не закончив, лезу ладонью ей между ног.

Мокрая моя Маруся. Как иначе? Физически всегда отдается по максимуму. И сейчас бесстыдно стонет, выгибается, двигает бедра навстречу, разводит их шире – подставляется под ласку.

Чувствую ее, вижу – в паху спазмом жжет. Каждый нерв током пробивает и тормозит центральную работу. Мгновение спустя с опозданием намахивает.

– Хочу тебя лизать… – объявляю весьма важным тоном и размазываю обилие смазки между шелковых складок.

– Уф-хр-р-р-р… Ярик, ты собирался… В меня… Сейчас…

– Да… – активно киваю головой. – Не могу терпеть… Будет быстро… Потом остальное…

– Хорошо, хорошо… Давай, сделаем это... – боевой клич тем же горловым шепотом, но так решительно, словно мы на задании. Лишь последнее слово чисто Марусино, искреннее и умоляющее: – Пожалуйста…

– Окей… Замри, Титоша…

– А ты… Может, разденешься?

– Угу… – дергая за ворот рубашку, стягиваю ее через голову. Брюки отнимают немногим больше времени. – Раздвинь шире… – договорить не получается, просто сжимаю ее трясущиеся колени и сам их развожу в стороны.

Маруся всхлипывает и откидывает голову. Прижимая к груди ладони, шерстит взглядом потолок. Щеки пылают. Взгляд горит.

Смешная такая, милая… На миг замираю, рассматривая. Сердце каменным гребнем стынет. Трескается и раскрывается.

– Страшно?

– Угу, – мычит едва слышно.

– Блядь, всю жизнь мечтал трахнуть тебя в этой кровати, – как могу, стараюсь разрядить обстановку.

– Яр-и-ик… – кажется, что осуждает моя святоша. Однако секунду спустя выдает совсем другое: – Я тоже что-то такое представляла.

– После бункера?

– До.

И меня раскачивает, словно корабль в шторм. Кренит из стороны в сторону. Взбивает физическое и духовное содержимое в неразборчивую массу.

– Пиздец, открытие, Маруся.

Она пожимает плечами, мол, ничего удивительного. При этом не смотрит на меня, продолжает изучать надежность и красоту потолочного покрытия.

Ладно… Пора двигать… Разбужу в процессе…

Полным весом ложусь на святошу. Матрас под нами ожидаемо прогибается, и я подставляю ей под спину руку, подгребаю и толкаю ближе к себе. Притискиваю со всех сторон. Выбора не оставляю, ей приходится посмотреть мне в лицо.

– Ярик… – вдруг шепчет надорванно. – Мы в этот раз либо до конца, либо – конец.

Принимаю информацию порционно. Соглашаюсь, конечно. Права она. От того и боится так. Вся трясется подо мной, хотя целку мы давно миновали. Второй раз спаиваться, безусловно, страшнее.

– До конца, Маруся.

Направляю в нее член. Только головкой раздвигаю, она уже глаза испуганно таращит и сдавленно попискивает.

– Ярик, Ярик…

– Здесь я, Маруся… Все хорошо… – когда вхожу в нее, сразу до упора двигаюсь.

Все границы реальности стираются. Размазывает. Нас обоих. Прикрывая веки, чувствую лишь то, как она сжимает меня там. Горячо и влажно. Судорожно и туго. Когда вновь лицо ее вижу, понимаю, что видимость слегка подмыливает. Эмоции разбивают душу. Разгоняя пульс, все связующие процессы ускоряют.

– Вдыхай уже… Дыши, святоша…

Кивает раньше, чем совершает вдох. Едва наполнив легкие, вновь бездыханно замирает. И смотрит, смотрит… Я тоже на нее смотрю. Диковато все это получается. Вставил, но не трахаю. На губы поглядываю, но не целую. Знаю, что когда сорвусь, жестко будет. Как ни пытаюсь успокоить свое нетерпение, зверь внутри скулит и порыкивает.

– Дыши ты, Маруся…

– Дышу… – выталкивает сразу после жадного глотка кислорода.

– Когда я напоминаю…

– Ты будешь меня… – это должен быть вопрос, догадываюсь.

– Что?

Ее ладони оглаживают мои плечи и скользят за шею. Ногти прочесывают затылок.

– Будешь меня любить?

– А ты меня любишь? – знаю, что другое имела в виду. Помню эту ее фишку. Но хочу, чтобы сказала именно то, что мне нужно. – Любишь меня, Маруся?

Она моргает, приоткрывает губы и отвечает практически без заминки.

– Д-да…

– Сильнее люби, – яростно выталкиваю раньше, чем соображаю, что требую.

Вот только Титоша в этом плане не пугается. Идет в ответную атаку.

– И ты… В клочья меня, Ярик…

– Принято, – сиплю в ответ. – А то «боюсь», «боюсь»… Не по-нашему это.

– Люби уже… Яричек… Люби…

После этого срываюсь. Толкаюсь бедрами, забывая, что без того полностью в ней. Матрас пружинит вглубь. Маруся дергается и вскрикивает.

– Боже… – выдыхает скомканно, будто одним сплошным звуком.

– Не молчи…  Дальше молоти, святоша…

Выскользнув, вбиваюсь обратно в нее. Плохо соображая, рывками силу и энергию распределяю.

Машка, конечно же, не молчит. Набор рваных звуков выдает, постанывает и имя то мычит, то кричит. После одного из конкретно жестких толчков вцепляется мне в плечи ногтями и ноги на поясницу закидывает.

– Ох, блядь… Маруся…

– Ярик… Яричек, продолжай…

Да я и без ее страстного нытья двигаюсь без остановок. Так, как давно хотел. Так, как вечность скучал. Так, как только с ней получается. Без тормозов. Без тактики. Без какого-либо принятия и банальной адекватности. У нас с Марусей снова все на инстинктах.

– Так хорошо… Я уже… М-м-р… Яр-р-р-р… Я сейчас… сейчас…

Зажимая мой член, мелкой вибрацией по нему течет. На каждом безумном толчке стонет и всем телом содрогается.

– Да чувствую я… Кончай уже, святоша…

Она улетает, а у меня из глаз искры сыплются. Игнорируя череду острых и горячих спазмов в паху, едва нахожу силы дотрахивать ее в одном темпе. Как только стихает Марусин оргазм, в два толчка догоняюсь. Заполняя ее спермой, стону так громко, как никогда в жизни, блядь. Все тело прошивает кипучей волной удовольствия. Ощущение, будто на выходе черепную коробку срывает. И все это настолько реально физически, сознание выносит. В то мгновение я действительно просто зверь. Ничего человеческого. Врываюсь и врываюсь, пока плотское удовольствие не выруливает на новый круг.

Вслепую рот Марусин нахожу. Целую без какой-либо слащавой романтики. Сейчас я на это просто не способен. Врываюсь и забираю тупо все, что могу.

– Ярик, животное… Люби меня… Люби… Еще… Боже… Боже… Ярик… Мой Ярик…

Я на этот поток мычания даже ответить ничего не способен. Глотаю слова и стоны. Кусаю неосторожно губы. Присасываюсь к ним с жадностью дикаря-безумца. Когда святоша уворачивается, чтобы воздуха глотнуть, впиваюсь зубами в щеки или подбородок.

И да, я словно порноактер на мощных допингах, не вынимая член, выбиваю из Марусиной плоти свою же сперму и сливаю в нее новую порцию. Она на последних толчках тоже откликается повторной судорожной пульсацией и хриплыми криками.

Только после этого замираем. Дышим тяжело и громко. Одурело пялимся друг другу в глаза. Я все еще в ней, но разобрать, изменилось ли что-то – не могу.

– Это все? – спрашивает святоша, непонятно какого ответа ожидая.

– Ты давно до краев во мне, Маруся. Без тебя пустой.

24

Ярослав

Никакого важного диалога у нас, конечно же, не случается. После произошедшего в голове шум и звон стоит. В груди продолжают выбивать страйки эмоции. Все ребра мелкими трещинами. В какой-то момент понимаю, что тупо не знаю, с чего начать разговор. Пытаюсь Марусю подцепить, чтобы вывалила какую-то весомую дичь и тем самым дала общий старт. Только она на все реагирует молчанием. Хреновый знак.

Душ принимаем вместе, но друг друга не касаемся. Не договариваясь, дистанцию держим. Лишь под завязку, когда уже краны закрываю, припираю святошу к стене. Скольжу ладонью к ее татушке. В напоминание себе и ей постукиваю по чернилам пальцами. Склоняясь, прикасаюсь к ним губами. Маруся отзывается прерывистым вздохом. Я, скашивая взгляд, смотрю ей в глаза.

– Сходишь со мной в магазин? Я мороженого хочу, – выговаривает она с небольшим придыханием.

– Дома нет? – смаргиваю замешательство, которое вызывает эта просьба.

– Не то, которое я люблю, – отвечает без заминки.

Я выпрямляюсь. Рассматриваю ее лицо. Считываю все, что позволяет. Выглядит святоша, конечно, напряженной, но аварийных сигналов не подает.

– Окей, мне как раз сигареты нужны.

Когда выходим из ванной, Машка принимается одеваться. Я же бесцельно за этим процессом наблюдаю. Сначала какое-то время ходит по гардеробной совсем голая. Потом натягивает шорты и долго роется в поисках верха.

Мать вашу…

Ее сиськи покачиваются, соски торчат, кожа покрывается мурашками.

Взгляд оторвать не могу.

– Ярик, почему ты не одеваешься? – спрашивает как ни в чем не бывало.

– Мне домой надо. За чистыми вещами, – тоже достаточно спокойно звучу. Машинально на часы смотрю. Второй час ночи. – Ключ от машины возьму.

– Не нужно ключ, – бормочет Маруся, натягивая футболку.

Почти дышать могу.

– Почему не нужно?

– Ты же выпил. Пройдемся пешком.

– Уверена? Там темно.

Цокает языком и закатывает глаза.

– Я в курсе, Ярик, – после короткой паузы вздыхает. – Ты же со мной будешь. И… На улице не совсем темно. Фонари горят.

У меня такая прогулка вызывает сомнения.

– До круглосуточного прилично пилить. Когда мы в последний раз столько бродили по району? Может, тогда такси?

– Вот и вспомним. Не хочу такси. Все равно уснуть нескоро смогу… – отводит взгляд. – Давай, развеемся.

– Окей, Маруся, – киваю для верности. – Как скажешь. Жди тогда. Я быстро.

– Ярик? – нагоняет меня святошин взволнованный голос уже в дверях.

Оборачиваюсь, чувствуя, как за грудиной резко сгущается беспокойство.

– Что?

– Трусы натяни!

Глаза расширяет и смеется.

– А, да… Хотя кто меня ночью увидит?

– Ты шутишь? – продолжает Машка хохотать. – Раиса Петровна, – не сразу догоняю, к чему свою соседку упоминает, – часто жалуется на бессонницу. Вот выйдет бедная старушка на балкон подышать, и тут ты…

– Бедная старушка? – щурюсь, потому как Марусин гон меня реально задевает. – Это будет ее лучшая ночь за последние лет десять. А может, и за всю жизнь.

– Божище!

– Что?

– Надень трусы!

Примерно десять минут спустя бодро шагаем в сторону круглосуточного супермаркета. Маруся впереди шлепает, я чуть позади. Докуриваю последнюю сигарету и машинально курсирую взглядом по ее ногам.

На повторе верчу наш секс, пока из-за мощного отлива крови не начинает кружиться голова.

– Не замерзла? – спрашиваю, когда входим в магазин.

Кондиционеры непрерывно гоняют воздух. Нет, когда днем с жары шагнешь – самый кайф. Но вот так вот ночью не очень приятна эта прохлада. Полусонная кассирша на кассе в какой-то фуфайке восседает. Охрана, понятно дело, по форме упакована. А моя Маруся в шортах и драной майке рассекает. На заданный вопрос неопределенно пожимает плечами и упрямо движется вглубь зала.

Молча нагоняю и набрасываю ей на плечи свою ветровку. Ничего не говорит, но продевает руки в рукава и тянет молнию до самого подбородка.

Продвижение Титоши реально какой-то варварский набег напоминает. Она хватает килограмм мороженого и упаковку пластиковых ложек. Сотню штук, блядь. Не сбавляя темпа, направляется в отдел алкоголя. Там, не всматриваясь в названия, стягивает с полки бутылку красного вина. Добегает до угла с различными вспомогательными приблудами и сдергивает штопор.

Инстинктивно напрягаюсь еще до того, как она командует:

– Открой.

– Может, хоть из магазина выйдем?

Мотает головой.

– Здесь, – настаивает моя маньячка. – Мне еще в канцелярку нужно заглянуть.

– На хрена тебе ночью канцелярка?

– Надо!

– Откуда такая срочность?

– Надо!

В отделе канцелярии Маруся уделяет крайне мало внимания товарам. Добравшись до середины ряда, оседает задницей прямиком на плитку. Подпирая полку, вскрывает мороженое и разрывает упаковку с ложками. Вытягивает сразу две, маячит ими в воздухе, будто разноцветными флажками, и оглушающим шепотом подзывает: «Ярик, Ярик…»

Охреневаю, естественно. Торможу рядом. Несколько раз моргаю, сдавленно перевожу дыхание и, в конце концов, приземляюсь рядом.

– Если охранник вызовет полицию, нас закроют, и это будет уважительной причиной, чтобы не появиться на венчании, – выдает Машка шепотом, пока я открываю вино.

Таращусь на нее недолго. Включаюсь, как всегда.

– Ты прикалываешься? – готов к любому ответу. Иду не просто соучастником, бразды лидера на себя перенимаю. – План дилетанта, святоша, – качаю головой.

– Почему это?

– Когда охранник нас тут поймает, он лишь потребует пройти на кассу и оплатить товар. Чтобы загребли в отделение, нужно что-нибудь разбомбить, – с видом знатока ухмыляюсь.

Маруся щурит глаза, отпивает из горла вино, морщится и на серьезных щах выдает:

– А если мы откажемся платить?

– Не гони, – отсекаю, врубаясь в то, что она реально ищет пути отступления. – Ты загубишь мою дорогу в органы.

– Правда? Ты собираешься?

Жадно прикладываюсь к переданной бутылке. Пока святоша наворачивает мороженое, прикидываю, что делать дальше.

– Нет, – не хочу примешивать в наши и без того сложные отношения вранье. – Не собираюсь. Спорт тоже думаю слить.

– Значит, останешься в «СтройГраде»?

Окончательного решения так и не принял. К этой теме вырулил без подготовки.

– Кто-то ведь должен, – пожимаю плечами.

И внимательно слежу за реакцией Маруси.

Она удивляет.

– Можно я, когда закончу универ, тоже к вам? С тобой хочу…

Блядь, ведь правда еще не думал, как и что, а святоша так все повернула, что я ее стараниями яркие долгосрочные перспективы рисую.

– Можно.

Маруся счастливо улыбается, а я на автомате подношу к губам бутылку. Совершаю большой глоток вина и наклоняюсь к ней, чтобы поцеловать. Она, пискнув от неожиданности, резко дергается и что-то сваливает с полки. Смеется и обратно ко мне бросается. Закидывая руки за шею, сама ртом прижимается.

Сердце тут же срывается и наполняет грудь жарким томлением.

– Тихо ты… Завалимся… – шепчу в промежутках между дикими поцелуями.

– А я хочу тебя завалить… – учащенно дышит, но, помимо поцелуев, умудряется еще и смеяться.

Будто с цепи сорвалась. Не понимает, где мы находимся. Целует так, что я и сам забываю. Ладонью по джинсам моим курсирует. Члена не касается. Но в опасной близости трется, словно специально дразнится.

– Титоша, бля… Тормозни…

– Нет… Целуй меня… Целуй…

Целую, конечно. Сжимая затылок, сливаю ее лицо со своим. Пожираю сладкие и пухлые губы.

– Это мороженое такое холодное, а вино такое пьянящее… Уф… Грей меня… Грей…

Сцепляясь ртами, смещаемся и снова что-то скидываем на пол. Слишком много шума в пустом зале производим.

– Святоша… – мягко ее отпихиваю.

Она усмехается, и пока я, как придурок, пялюсь на ее раскрасневшиеся губы, вопрошает самым невинным голоском:

– А за секс в общественном месте могут закрыть?

– Маруся, твою мать… – выдыхаю почти со стоном.

– Что? – и хохочет. – Я аморальная, ды-а-а?

– Домой пошли, аморальная, – поднимаясь, вздергиваю ее за собой.

– Я не хочу домой…

– Давай, давай, – собираю устроенный нами беспредел, хватаю ее за руку и решительно веду в сторону касс. – По дороге тебе кое-что покажу, – умасливаю, зная, что Машке нужна эта пилюля.

– Последний раз, когда я это слышала… Ой-й, охрана! – так орет, будто мы реально что-то противозаконное сотворили.

Охранник и без того, очевидно, шел с целью проверки. Уж слишком долго нас не было. После верещания и вовсе капитально напрягается.

– Все нормально, мужик. Мы платим и уходим, – иду на опережение. – Держи на пиво и прости за беспокойство, – сую ему двухсотку.

Мысленно возлагаю трехэтажные народные молитвы, чтобы Маруся не выкинула перед ним какой-то финт. К счастью, срабатывает. Молчит она до самой кассы. Там вновь расходится. Срывает с витрины огромную упаковку презервативов, тюбик крема и две шоколадки. Выкладывая на ленту, мило улыбается заметно взмокшей в нашем присутствии кассирше.

– Вы нас узнали! – восклицает Титоша в притворной панике. – Вот это палево, ух!

Тетка застывает, словно ее на паузу поставили. Бегают только глаза: от Машки ко мне. Представляю, как вертятся шестеренки в ее застывшем мозгу, пока она пытается идентифицировать в нас каких-то важных персон.

– Уймись, – выдергиваю у Маруси из рук вторую упаковку «Дюрекса» и возвращаю обратно.

– Но эти с запахом клубнички!

– Я тебе без них дома «клубнику» устрою.

– Ладно… Но очки не отдам, – цепляет на нос солнцезащитные вайфареры. – Меня уже и так все узнали. Ужас-ужас!

– Маруся… Матом тебя прошу, успокойся.

– Свят-свят Маруся! – со смешком разводит руки.

Протяжно вздыхаю, в то время как подмывает вместе с ней смеяться.

– Очки.

– Нет!

– Пробей ты очки, стрекоза, – поясняю терпеливо.

– А… Да, – спохватывается. Наклоняется к кассирше. – На мне, пожалуйста, – заговорщицким пониженным тоном.

Женщина подносит к висящей у ее виска этикетке сканер и вносит очки в список покупок. Чтобы предотвратить бесконечное пополнение на ленте, девчонку мою аморальную приходится внаглую пропихнуть к выходу.

Она идет без остановки прямиком к двери, хотя я прошу подождать. Расплачиваюсь на бегу. Подхватываю пакет. Еще раз расшаркиваюсь в извинениях, научила-таки Маруся, вашу мать. Ловлю ее уже на парковке. Рассекает в своих новых очках, как мелкий пони с шорами на глазах.

Не могу сдержаться. Подзывая ее свистом, тихо смеюсь.

– Что-нибудь видишь?

– Нет, – размахивает руками и тоже хохочет. – Я в бункере.

– Сюда иди, – поймав ладонь, тяну ее в сторону многоэтажек. – В бункере она…

Пьяненькая Титова на все отзывается смехом и плещет энтузиазмом.

– А что мы будем делать? Пропустим свадьбу? Ты придумал, как?

– Придумал.

– Я тебя люблю!

25

Мария

У меня кружится голова. И это началось задолго до набега на магазин. Так что всему виной не только алкоголь. Мой Ярик… Мы снова вместе, как когда-то. Всецело и безраздельно. Слов не надо, просто чувствую это.

После панической атаки, которая случилась со мной на свадьбе, эти ощущения сродни наркотической эйфории или легкому сумасшествию. Нет слов, чтобы описать все, что с нами происходит. Каждую минуту, каждую секунду рождается что-то новое. Большее… Многим большее.

Ярик приводит меня на детскую площадку.

– Сними очки, чтобы осмотреться, – посмеиваясь, просит он. – Серьезно, Маруся.

– Вижу я достаточно, – заявляю и спотыкаюсь, как только Град меня отпускает. Он, конечно, успевает поймать, прежде чем перемахиваю через ограждение песочницы. Ржет, и мне весело. – Ладно. Окей, убедил, – закидываю очки на макушку. – О, и правда, так светло вокруг!

– Постой секунду.

Яр забирается на одно из сидений карусели «Ромашка», бросает под ноги пакет и, приподнимая меня за талию, усаживает к себе на колени.

Без каких-либо дополнительных указаний, обвиваю его руками и ногами. Не сговариваясь, устремляемся друг к другу и начинаем целоваться. Очки слетают, не пытаемся их поймать. Дыхание вмиг сбивается. Пульс разгоняет густую и горячую кровь. Головокружение усиливается.

С упоением касаюсь его горячей кожи, вдыхаю запах, впитываю тепло и силу.

– Ярик, Ярик… – шепчу ему, когда разрываем поцелуй, чтобы восстановить дыхание. В глаза заглядываю. – Ты поехал за мной… – возвращаюсь к самому главному.

Он смотрит в ответ, но ничего не говорит.

– Качай меня, – прошу с улыбкой.

– Качаю.

Перехватывая находящееся за моей спиной рулевое колесо, Яр медленно раскручивает карусель, а я кладу ему на плечо голову и счастливо вздыхаю.

– Давай вино допьем, – предлагаю немногим позже.

– Маруся, а тебе не хватит? – не может не дразнить меня.

– Что? Я чувствую себя отлично!

– Это сейчас. А завтра?

– Пф-ф… Плевать, что завтра будет.

– Кстати, технически уже сегодня, – занудствует Ярик, извлекая из пакета бутылку.

Выдергивая пробку, первым отпивает. Пока я делаю два небольших глотка, трясет в воздухе упаковкой презервативов.

– Ты зачем их купила?

– Захотелось… – мычу неопределенно. Затем все же признаюсь: – Никогда их близко не видела, не держала в руках…

– Да ну… Немного потеряла, свят-свят Маруся.

– Так много или мало?

– Будем восполнять?

Когда киваю, срывает защитную пленку и выдергивает из упаковки всю ленту. Поддевает зубами фольгу и вытаскивает наружу латексный кружок.

– На чем раскатывать будем? – спрашивая, губы облизывает и ухмыляется.

– Дай мне.

Забирая, оглядываю со всех сторон. Затем пристраиваю на вытянутых пальцах и раскручиваю.

– Маруся, блин… – шипит Ярик сквозь зубы.

– Что?

– Что ты творишь? – сипловато смеется.

– Мне интересно!

– Лады, – выдыхает сдавленно. – Балуйся.

Сам тем временем открывает второй презерватив и надувает его как шарик. Тут уж мы оба хохочем.

– Чувствую себя каким-то пиздюком, – качает головой Ярик.

– Ну и что?! – машу розоватым пузырем. – Прикольно!

– Да уж…

Вновь раскручивает карусель. А я, обнимая его свободной рукой, шепчу, теряя на эмоциях стыд:

– Ярик, у меня от тебя все болит, но я снова хочу…

Эта фраза рождает между нами новую бурю.

– Ох, черт… Маруся, здесь молчи.

Затискивая в кулаки мою футболку, толкает ближе к себе и прижимается губами к шее.

– Чего? – смеюсь, позволяя ему всасывать кожу, с явным намерением оставить следы нашей обоюдной страсти.

Как будто их после секса мало…

– Кажется, ты меня всю пометил.

– Тебе кажется, – хрипит Яр, обдавая мою влажную кожу горячим дыханием. – Еще не всю.

Просовывает ладони за пояс шорт и сминает пальцами ягодицы.

– Ах… Сегодня я все отдам, Яричек…

– Только сегодня?

Прежде чем ответить, пожимаю плечами.

– Не знаю, в каком настроении проснусь утром.

– Ты, блин, гонишь, Маруся? – выдыхает целый ворох разрозненных эмоций. До боли стискивает. – Когда прекратишь открещиваться?

– Я не открещиваюсь. Буду с тобой всегда, – заявляю предельно честно. – Просто не каждый день столь очевидно.

– Ох, Маруся… Наполовину мне не нужно, помнишь?

– А у меня не половина. У меня полтора, чувствуешь?

– Чувствую, что снова падаем.

– Да… – пробегаюсь кончиками пальцев по его губам и колючему подбородку.

– Уже не страшно?

– Страшно, – не собираюсь лгать. – Но по-другому как?

– По ходу, никак.

Ненадолго умолкаем. Обнимаясь, тремся друг о друга. Шумно дышим, издаем какие-то звуки, шепчем рвущуюся из распахнутых душ романтическую чушь. Ничего важного, но отчего-то весомо:

– Хочу в тебя…

– Хочу тебя…

Затем, словно сорвавшись, вновь целуемся. Карусель на месте стоит, а мне кажется, что кружится. Вертится со скоростью света. Обновление, обновление… Только ничего не дает эта перезагрузка. Чувства и эмоции лишь нарастают. Ярик давит мне на бедра, вжимает промежностью в свой пах. Я пробираюсь ему под футболку, неосознанно царапаю спину. Смертельно оголодавшие за время длительной разлуки, никак насытиться не можем. Просим и требуем. Не получается соблюдать хоть какую-то осторожность. Желания все благие намерения рвут.

– Ты будешь писать мне милые эсэмэски? – спрашиваю, когда берем небольшую передышку.

– Насколько милые?

– Как раньше.

Градский смеется и качает головой.

– Давай по-чесноку, святоша. Не считаю, что они были милыми. Скорее, пошлыми.

– А мне нравилось, – признаюсь и смущаюсь.

Ведь то, что я чувствовала до бункера, казалось тогда чем-то запретным.

– Ладно, Маруся, ладно. Дыши ты, не зажимайся, – Яр вроде дразнит меня и вместе с тем успокаивает. – Хочешь, напишу первую прямо сейчас?

– Давай!

Заведя руки мне за спину, быстро набивает сообщение. Жду, пока телефон в кармане издает короткий сигнал, и, изворачиваясь, не скрывая любопытства и нетерпения, бросаюсь читать.

Ярослав Градский: Пошли домой, трахаться.

– Ярик… – это стон со смехом.

– Да? – подергивая бровями, ухмыляется хулиган. – Да?

– Да!

Дома наше безумие окончательно за рамки вырывается. Что творим, трудно передать нормальными словами. Ярик меня трогает и целует в самых сокровенных местах. Ставит на четвереньки и в этом положении вылизывает. Мое тело пылает, но смущения в этом жаре – сотая часть. С Градом я, как было раньше, забываю обо всем на свете. Для нас не существует границ и запретов. Делаем то, что нам хочется, и премся от этих ощущений. Знаю, что Ярику нравится быть сзади. Даю ему это не просто с целью угодить, сама слетаю с катушек, едва он входит.

На первых толчках растягивает до боли. Из глаз слезы выкатываются. Дыхание с хрипом срывается. Но губы в кровь кусаю уже от удовольствия. Внутри такая буря разбивается, кажется, не хватит сил пережить. Улетаю в невесомую заоблачную даль, по факту будто отключаюсь.

И когда кричать уже не хватает дыхания, остается лишь мычать вечное:

– Люблю тебя…

26

Ярослав

Больше пятнадцати минут сидим в машине напротив центрального городского ЗАГСа. Маруся решиться не может, я не подгоняю. Тут уже важно то, что она приехала со мной. Значит, пойдет дело и дальше. Нужно терпение. Вот только, где его взять? Святоша смотрит через ветровое стекло прямиком на здание с крупной золотой надписью «Дворец торжественных событий» и нервно теребит подол цветастого платья. Громко молчит. Я будто мысли ее всполошенные слышу, потому сам словами не сорю. Напряженно тарабаню пальцами по рулю и жду, пока Машка созреет. Сама в руки свалится, уже проходили. И тут получится.

Убеждаю, убеждаю, убеждаю себя…

Хватаю с панели измятую пачку и выдергиваю сигарету. Подкуривая, глубоко втягиваю терпкую смесь успокоительного. Только ни хрена оно сейчас не присаживает. Задерживаю в легких, чтобы побольше осело. Толку ноль. Опустив стекло, выдыхаю в парующий воздух переработанный дым.

– Дай мне, – вдруг выпаливает Маруся.

Выхватывает из моих расслабленных пальцев сигарету, прежде чем я соображаю возразить. Подносит к приоткрытому рту, крепко зажимает губами и резко тянет. Вижу, как от усилия щеки западают, а между бровей формируется складка.

Кашель, слезы, потерянный взгляд… Жаль ее и одновременно по шее дать охота.

– Что ты делаешь? – забираю из дрожащих пальцев сигарету.

Сердито швыряю в окно.

Внутри яростная волна поднимается. За все сразу собираюсь Марусе вменить. Только не успеваю. Она выскакивает из машины. Я, естественно, без раздумий за ней. Не догоняя, нет. Наперегонки в ЗАГС бежим. Перемахивая через лужи, новый вызов формируем и на ходу принимаем.

Игра. Азарт. Безумие.

Все, как обычно.

Когда жениться будем, на свадьбе, буквально представляю, такой танец сбацаем, хрен кто поймет – любовь это или охота.

Ненадолго притормаживаем у двери нужного кабинета. Переглядываемся, с трудом переводя дыхание. Я жму на ручку и, подтягивая массивное дубовое полотно, пропускаю Марусю в прохладный зал.

Нам, конечно, как и всегда, везет на хромую ногу. Специалист дворца активнее нас оказывается. Осаждает с порога.

– Здравствуйте!

– Добрый день, – едва успеваем отбить положенные приветствия.

– Дождь еще идет? – припечатывает этим вопросом.

– Нет, – тяну после паузы.

Женщина сканирует нас взглядом. Словно рентген весь нутряк пробирает.

Машка и без того перепугана до дрожи, а тут еще встречают так, что обратно развернуться охота.

– Иди, давай, – подталкиваю ее вперед, не рискуя оставлять у двери.

– Сам иди, – в ответку меня толкает.

– Маруся, – шиплю, призывая к благоразумию. – Дыши и шагай.

– Дышу, – шумно демонстрирует. – И шагаю!

– Вы разводиться? – прилетает новый вопрос от регистратора, стоит нам двинуть к столу.

– Нет! – слишком яростно выпаливаем в один голос.

Теперь инспектор на нас глаза таращит.

– Жениться хотим, – поясняю я, намеренно приглушая голос.

– Значит, заключить брак?

– Именно.

Как тут не потерять терпение?

– Заявление будете писать?

– Можно как-то ускорить вступительный процесс? – говорить стараюсь без наезда, но предельно конкретно. – Дайте нам необходимые бумаги, мы заполним и что там еще…

Наконец, регистратор нам улыбается.

– В фойе на столе бланки и образцы. Заполняйте и с ним – ко мне.

– Отлично. Спасибо!

Хватаю Марусю за руку и тяну обратно к выходу. В фойе у ряда окон действительно находится длинный стол, а на нем – стопка заявлений.

Усаживаю святошу в угол и сам опускаюсь на соседний стул. Подсовываю ей первой заполнять. Сердце безумно стучит, когда попутно читаю и окончательно статус примеряю. Только прусь я недолго. В самом конце, в графе «Присвоение фамилии после заключения брака» Маруся старательно выводит «Титова».

Ставит размашистую подпись и двигает бланк ко мне. Спокойно его поднимаю и разрываю на четыре части.

– Ты… Вообще уже?

– Какая на хрен «Титова»? Забудь! – чеканю, вспылив. – Нормально давай пиши.

– Ладно!

Второй раз с таким нажимом пишет, едва не рвет листок. Закручивает на финише «Титова-Градская» и демонстративно отталкивает листок. Делает попытку подняться. Ловлю ее за руку и обратно притягиваю.

– Что ты делаешь, Маруся?

– Не дави на меня, Ярик!

– Я не давлю.

Конечно же, давлю, но она должна поверить в обратное.

– Давишь. Валишь как танк, блин.

– Прости.

Классное слово, оказывается. Часто срабатывает.

– Ладно, мне пора возвращаться на работу.

– Подождут.

– Ярик…

– Ты же знаешь, что так не проканает? – в голос и во взгляд весь смысл, какой могу, вкладываю. – Для меня важно, чтобы ты мою фамилию взяла. Полностью. Только мою. Ты сказала, у тебя полтора, а даешь снова половину.

В этот раз ничего не отвечает. Прикрывая веки, переводит дыхание. По ощущениям кажется, что долго так сидим. И я вдохнуть могу лишь после того, как она подтягивает свободной рукой чистый бланк.

Выпуская ее ладонь, поднимаюсь и отхожу к окну. Закурить хочу, да неохота нарываться на гнев местных работников. Замираю практически неподвижно.

– Я все.

Сглатывая, глубоко вдыхаю, прежде чем смотреть.

«Градская!!!» – именно так, с тремя знаками восклицания.

– Теперь доволен?

– Очень, – губы сами в улыбке растягиваются.

Да, я счастлив не меньше, чем после секса. Быстро вношу свои данные в отведенную половину и веду Марусю обратно к инспектору.

– Договорились?

– Да.

– Тогда ждем вас, – скашивает взгляд в заявление, – восьмого сентября!

***

Отвожу Машку на работу, но отпускать не спешу. Она сама как будто забывает, что торопилась. Лезет целоваться, гладит меня ладонями.

– Я соскучилась…

– Тоже, – надавив ей на затылок, жадно присасываюсь. – Украду тебя сегодня, да?

– Да?

– На всю ночь. Ко мне, – шепчу между поцелуями. – Да?

– Да?

– Понял. Да.

После прогулки в магазин, на следующий день Маруся мучительно болела похмельем. Венчание мы пропустили. Но в ресторан ближе к вечеру все же поехали. Святоша сама разволновалась, что Селивановы обидятся, хоть я и сказал ей, что все с Женькой перетер. Она мало ела, от алкоголя и вовсе отказалась, в общем веселье не участвовала. Если кто-то пытался ее куда-то вытащить, быстро и вполне культурно объяснял, что трогать мою Марусю сегодня не стоит.

На несколько снимков попали с ней вместе. Так она там такая забавная, почти ручная. Весь вечер около меня как шелковая терлась. Ко всем ранам приложил бы, да только при малейшей тряске святошу мою дико тошнило.

Вынужденное воздержание в два дня с трудом далось. Естественно, что сегодня я последние манеры утратил.

– Я еще не была у тебя… Ну, после твоего возвращения… С тобой…

– Да, потому что я честно предупредил, что произойдет, а ты струсила, – ухмыляюсь.

– Нет… – отрицает Машка очевидное. – Просто… Окей, сначала – да. А потом ты сказал: «Только с чемоданами»!

– Ты же будешь сегодня с чемоданом?

– Йя-я-я… – тянет время. Разрумянившись, улыбается так, что засматриваюсь. – М-м-м… Одним? М-м-м… Я буду с небольшим таким чемоданчиком, – обрисовывает объемы руками.

Это действительно что-то мелкое, но, как сдвиг в светлое будущее, радует безмерно.

– Умница, Маруся.

– Кстати, напомни мне о цветах, – спохватывается. – Тетя Ника вчера звонила, – вздыхая, отводит взгляд.

– Донимала тебя насчет свадьбы? – догадываюсь я.

– Ну, немного. Так, в общих чертах расспросила, что я хочу… Ее больше интересовало, как мы к этому решению пришли.

– И? Что ты сказала?

– Правду.

– Какую именно правду, святоша? У тебя их на каждое настроение по несколько штук.

– Сказала, что все решил ты!

– Странно, что после этого мне еще не звонила.

– Угу, – мычит Маруся. Вновь обнимает и в глаза заглядывает. – Ярик, Ярик… Мне пора идти, – вздыхает с сожалением. Блин, не думал, что даже когда знаешь, что вечером увидимся, разлучаться так сложно... – Поцелуй меня покрепче, чтобы я не очень скучала.

Целую, конечно. Все, что бушует внутри, вкладываю. Пару минут спустя, когда дыхание сбивается, и сердце, как после марш-броска, колотится, спрашиваю:

– Помогло?

Машка мотает головой.

– Неа...

– Черт, мне тоже.

– Уже скучаю! Поэтому убегаю! Звонить-писать обещаю!

Отстраняясь, шарит по половику в поисках босоножек.

– Угу, кручу-мучу…

– Ярик…

– Иди уже.

27

Мария

– Мы с Яриком подали заявление, – сообщаю маме взвинченным на эмоциях голосом.

Она улыбается. Выдерживая паузу, как будто пытается погасить мое волнение.

– Папа сказал мне, – после этой фразы вновь ненадолго замолкает. – Как прошло? – спрашивает тихим и мягким тоном.

– Это… было трудно, – признаюсь. – В какой-то момент я почти надумала сбежать…

– Иногда полезно отключать мозги, цветочек. Не думать. Чувствовать.

– Знаю, мам. И все время забываю.

– Пытаясь все контролировать, делаешь только хуже, – говорит обобщенно, но я понимаю, что передает нечто личное. Наблюдая за тем, как мама, укорачивая стебли роз, по одной забрасывает их в вазу, стараюсь не упустить ни одного слова. – Мы люди, не роботы.

– Да… Следуя плану, спокойнее жить. Просыпаешься и знаешь, что делать… Знаешь, что будет утром, в обед, вечером, и чем закончится день, – выталкиваю на одном дыхании. – Никаких неожиданностей и лишних эмоций, которые могут спровоцировать очередную атаку!

– Да, все так, – соглашается мама, отставляя вазу. – А теперь вспомни самые счастливые моменты. Ну же, Маш! Это ведь были спонтанные эмоции и поступки, верно? Не те спокойные и легкие дни, которые ты контролировала от и до, я права?

Вздыхая, в буквальном смысле за голову хватаюсь.

– Шах и мат, мам.

– А знаешь, почему я это понимаю? Потому что прошла нечто подобное… Ты ведь в курсе того, что мой отец был против Титовых, – я киваю, хоть это и не звучит как вопрос. Мама поджимает губы, с дрожью переводит дыхание, а потом вдруг выдает нечто абсолютно нереальное: – Мне было восемнадцать… Отец пытался силой выдать меня замуж за сына своего партнера. Потом, когда узнал, что я уже Титова... Он вынудил меня надеть свадебное платье. Убил у меня на глазах маму… Когда мне удалось сбежать, отец спустил за мной собак и своих людей. Мы приехали на мясокомбинат… Был штурмовой захват, всех повязали, он понимал, что и его тоже возьмут… Используя последний шанс разрушить мою жизнь, он сбросил меня в чан со свиной кровью. Свадебное платье моментально потянуло меня ко дну, и… я начала захлебываться кровью…

В ужасе смотрю на нее. Сморгнуть не могу, пока из глаз не выкатываются слезы.

– Как ты… Как…

– Адам… – на эмоциях мама, очевидно, может произнести лишь папино имя. – Он прыгнул за мной. Вытащил.

– Мам… – шепчу и шагаю к ней, впервые обнимая не с целью получить утешение, а дать его ей. – Мамочка… Все хорошо. А будет еще лучше!

– Обещаешь? – не просит, а требует.

– Обещаю.

– Я бы предпочла никогда тебе этого не рассказывать… Хочу, чтобы ты поняла, что со всем можно справиться. У тебя есть Яр. Не думай, что я давлю… Упаси Боже! – отстраняясь, смотрит необычайно строго. – Только сказать хочу, что видела вас вместе. Тогда и сейчас. Да все восемнадцать лет непрерывно! – вздыхая, качает головой. – Маруся, не отталкивай его.

– Да, ты права… Я понимаю…

– Доверяй не планам, а сердцу.

– Я стараюсь.

– Вот и умница, – хвалит и привычно улыбается. – Думаю, раз ты дошла до ЗАГСа, значит, действительно хочешь этого.

После разговора с мамой чувствую себя немного увереннее. Собираю несколько комплектов одежды в саквояж, но выйти с ним из спальни не могу. Сижу на полу гардеробной в позе лотоса и гипнотизирую часы.

Сообщение от Ярика приходит ровно в ту минуту, когда я жду.

Ярослав Градский: Готова?

Мария Титова: Почти.

Ярослав Градский: Забрать тебя?

Мария Титова: Только я пока на одну ночь, Ярик♥ Помнишь?

Ярослав Градский: Поднимаюсь в твою комнату.

Черт…

Сердце тотчас принимается усиленно качать кровь. От мысли, что увижу его сейчас, резко бросает в жар.

Поднимаюсь на ноги, заглядываю в зеркало и быстро провожу ладонью по волосам.

Град удосуживается постучать. Настроен решительно, догадываюсь я и улыбаюсь. Едва он открывает дверь, с визгом бросаюсь к нему навстречу и запрыгиваю на руки. Крепко обвиваю руками и ногами. Смотрю в смеющееся лицо. Сама смеюсь, провожу пальцами по губам и жарко целую.

– Ты долго-долго… – шепчу, не в силах оторваться от него.

– Я быстро-быстро… Только с работы. Даже в душе не был.

– С тобой хочу.

– Черт, Маруся…

– Что?

– Где твой чемодан?

– Тут, – рукой указываю в нужном направлении.

Ярик прослеживает взглядом и шагает вместе со мной. Освобождая одну руку, подхватывает саквояж и двигается к выходу из комнаты.

– Папа Тит? Мама Ева?

– В кабинете. В спальне, – информирую соответственно.

– Предупредила?

– Нет…

Мы уже на первом этаже, поэтому я намеренно приглушаю голос.

– Маруся… – вздыхает Яр и, встряхнув меня, опускает на ноги. – Быстро пошли! – сжимая мою руку, увлекает в противоположную сторону.

– Ты сказал, что украдешь. Кто так крадет? – шиплю, когда Яр уже стучит в дверь папиного кабинета.

Он входит первым, но ладонь мою не отпускает.

– Давай, трусиха, – мягко подтягивает за собой, пока не оказываемся перед письменным столом отца.

– Ярик… – протестую инстинктивно.

Только вырываться уже бессмысленно.

– Хм… Добрый вечер, Ярослав!

– Добрый! Я забираю Марусю.

Папа упирает подбородок в кулак и медленно приподнимает брови.

– Навсегда?

– Да, – отвечает Ярик.

– Нет! – выпаливаю я.

– Ну, не ври ты, – бросает Град мне. Пока я возмущенно таращу на него глаза, вновь к папе поворачивается. – Мы подали заявление в ЗАГС. Все прошло нормально. Свадьба состоится восьмого сентября.

– Вы меня сейчас приглашаете?

Отца, похоже, смех разбирает. Хоть и не позволяет себе ухмыльнуться, по глазам вижу.

– Конечно, – так же невозмутимо отбивает Ярик. – Пока неофициально.

– Рад. Очень.

– До свадьбы вместе жить будем, – продолжает мой новоиспеченный жених.

– И после, я надеюсь, тоже?

– Безусловно, – горячо заверяет папу Град.

– Что ж… Спокойно ночи.

Наверняка мы оба выглядим весьма обескураженно, чем еще сильнее веселим отца. Он все еще сохраняет серьезный вид.

– Кхм... Спокойной ночи, – отвечает Яр за нас двоих.

И мы просто выходим. Я еще какое-то время шагаю по инерции, молча переваривая произошедшее. Почему-то так и вижу, как папа смеется. А мне вот не очень весело. Как-то странно себя чувствую… Не плохо. Просто непонятно.

Вынырнуть из этого смутно-тревожного состояния удается, лишь когда Ярик открывает передо мной дверь своего дома.

– Залетай, Титоша. Глаза закрыла, и вперед.

Еще и дразнит меня!

Я не злюсь. Наоборот, Град во мне некую дополнительную единицу энергии высвобождает. Хоть и зажмуриваюсь, прежде чем перешагнуть порог, вхожу в дом достаточно уверенно.

– Поднимемся сразу в спальню.

Его голос меня направляет. И я иду вверх по лестнице, слыша шаги за собой. Прекращаю двигаться, лишь оказавшись в комнате.

Я не заходила сюда три года, но могу сказать, что ничего не изменилось. У Ярика, как обычно, беспорядок. Не свинарник, конечно. Просто все вещи разбросаны. Для меня подобное неприемлемо. Наверное, я бы уже начала нервно прибираться, если бы не лавина воспоминаний, которая обрушилась на меня, едва глазам удалось уловить знакомую картинку.

Душу будто смычком раздирает, извлекая такие ноты, из-за которых сердце с глубокими промежутками то стынет, то усердно толкается в ребра. Не слышу и не замечаю, как Градский опускает на пол саквояж. Чувствую, как обнимает меня со спины.

– Дыши, Маруся.

– Дышу я… Дышу…

– Ты хотела со мной в душ, – напоминая, касается губами моей шеи. – Пойдем?

Шагает, вынуждая меня двигаться вместе с ним в сторону ванной.

– Не знаю, – сиплю, игнорируя дрожь, которую вызывает его близость.

– Что значит, не знаю? Я соскучился.

Еще шаг, второй, третий…

– Я тоже, – шепчу перед самой дверью.

– Идем? – спрашивает и целует меня под ухом.

– Угу…

– Угу?

– Да!

28

Ярослав

– Дед, чё это за зарплата? – предъявляю с порога. – За одну ночь спустил.

На самом деле, чуть больше, чем за сутки. Вино из крапивы, блядь, солнцезащитники антиБулгари и лента «Дюрекса», оплата госпошлины за заяву на регистрацию брака – и тетя ханум[1]. Вечером за пачку сигарет расплатиться не хватило.

У меня, конечно, на других картах имеются собственные сбережения, дедовские дивиденды и отцовские ежемесячные подачки «на корм и выгул», только привык уже как-то жить на свежезаработанные. А тут и вовсе пришло время содержать семью, не из загашника же каждый раз тянуть.

– А ты что хотел? – бухтит дед по привычке. – У тебя за июнь десять рабочих дней. За ту работу, что ты выполняешь – нормальная плата.

– Вот не звезди только. Как пацана меня решил развести?

Лицо деда изначально вытягивается. Забыл, видимо, что значит, когда кто-то кроме него голосом виляет.

– Не развести, а подтолкнуть к правильному решению, – морщится и довольно ржет диктатор. – Думаешь, тренером много загребешь? Или в органах сразу косарями рубанешь?

– Не дурак, сам понимаю. К делу давай. Что предлагаешь?

Дед весь подбирается, глаза загораются.

– Созрел?

– Мне семью кормит надо. Машке еще три года учиться.

– Давай так, вояка, – на серьезный тон переходит. – Раз мне преемник нужен, со мной и будешь работать. Все постепенно тебе делегирую. Задрало по самое не могу… До Нового года, как? Освоишься?

– Нахрапом идешь, – присвистываю. – Не боишься, что просру все, что ты полвека собирал?

– Я тебе просру!

– Ладно. Приложу все усилия.

– Сложного ничего нет. Все тропинки не то что протоптаны, бетоном залиты – хоть яйцом катись. Капитал железный, предполагает реализацию больших проектов. В твоем распоряжении будут менеджеры, маркетологи, инженеры, дизайнеры, финансисты. Ты только отчеты собираешь и анализируешь выгоду.

– Нравится мне, как ты меня заманиваешь, – усмехаюсь. – Сразу за печкой золотые горы рисуешь, – качаю головой. – Хорош, не распинайся. По ходу дела посмотрим.

– Да все так! – уверяет дед. И тут же напирает: – Но институт окончить надо. Заочно, но добей.

– На хрена?

– Это мое условие. Иначе несолидно как-то.

– Ты сам-то чем похвастаешься?

– Школьным аттестатом. Только тогда время такое было… А у тебя возможности есть.

Ну, приплыли…

Можно, конечно, поупираться для приличия. Но я ведь понимаю, зачем пришел сюда. Для себя уже все решил. Справлюсь, куда денусь?

– Хорошо. Но мне после свадьбы свободная неделя нужна. Мы с Марусей на Филиппины летим, давно обещал.

– Раз обещал, выполняй, – быстро соглашается умасленный удачей дед.

– Тогда все.

Поднимаемся одновременно. Обмениваемся, как полагается, рукопожатиями.

– Жду завтра.

Киваю и натягиваю на голову бейсболку. На пороге оборачиваюсь.

– Ты большую семью поднял, – признаю с уважением. – Постараюсь и я не налажать, чтобы не лишить родню дивидендов.

Домой еду в приподнятом настроении. Представляю, что Машка ждет, и внутри все от горла до паха жгучим тремором гудит. Вкус ее на языке. Запах в носу и в легких. Осязаю ее непрерывно физически.

И тоскую, конечно. Охренеть, как тоскую.

Хвост трубой. Сердце скачет как сайгак.

Вчера в душе полку сорвали, шторку содрали, наставили друг другу «сосняков». Перекусили и продолжили марафон. Да и пока ели, оторваться друг от друга не могли. Плечи пекут сегодня, поцарапала свят-свят Маруся. Хорошо, что она на таблетках. Вообще не думал, куда кончал. Ладно, в восемнадцать голову срывало, опасно кружили. А тут вроде как пора набраться ума, да не получается с этими разлуками и голодухой. Бешеной жаждой именно ее со всех ракурсов охота затрахать.

На подъеме парю, пока из машины выбираюсь. На крыльцо взлетаю. Дверь на замке. Огорчение по башке веслом трескает. Оглушает, усиливая внутренние процессы. Заламывая острые пики эмоций, умножает беспонтовые резервы.

Маслает, блядь.

– Ярик, – оборачиваясь на ее окрик, инстинктивно прищуриваюсь. – Привет!

– Куда ходила?

– К своим, – теряя беззаботность, хмурится. – Ты сердишься?

– Нет, – выдыхаю, пропуская ее в дом. – Забей.

Взлетаю по лестнице на второй этаж.

Решаю, что вместе с пылью нрав свой дурной солью. Приглушу свои долбаные, никому не нужные инстинкты.

Только Маруся следом несется.

– Что не так, я не пойму?

– Да все так!

Шагая в спальню, на мгновение теряюсь.

– Я же вижу, что ты рассердился.

– Ты убралась? – зачем-то спрашиваю, застывая на пороге спальни.

Хотя тут без слов все понятно. Моя комната никогда такой чистой не была. Разве что сразу после ремонта. Все поверхности блестят, как яйца носорога. Никакого тряпья и прочей лабуды, которая имеет свойство накапливаться по столам и полкам.

– Я подумала…

– И куда ты дела весь мой хлам? Выбросила?

– Ну, конечно, нет! Разложила. Ты из-за этого тоже сердиться будешь?

– Не сержусь я, – выпаливаю все еще на раскачке эмоций. – Просто не ожидал. В душ пойду.

Маруся упорно движется за мной. Раздеваемся синхронно. Стараюсь на нее не смотреть. Вплоть до того, как зашагиваем вместе на поддон. Святоша вздрагивает, а у меня член поднимается.

 Сглатывая, открываю кран с железным намерением строить из себя монаха.

– Я нашла свои письма, – сообщает Маруся. Наливая на ладони гель, вспенивает и ведет ими по моим плечам. Молчу, особо не реагируя на это известие. – Не специально рылась, не подумай… Когда убиралась... И… Ты не сердишься?

– Это никакой не секрет.

– Правда? Я почему-то думала, что ты их выбрасывал, не вскрывая.

– До дыр затер, так понятно?

– Угу.

Кажется, она улыбается. Самыми краешками губ. И прикусывая их, замолкает. Я снова с трудом ком проглатываю и шумно выдыхаю. Непрерывно смотрю святоше в лицо, пока она меня намыливает.

– А за то, что я не была дома, когда ты приехал, еще сердишься? – спрашивает, вперившись взглядом в мою грудь.

– Нет… То есть, – вздыхаю. – Не сержусь, просто хотел, чтобы ждала и… В общем, расстроился.

Выговариваю это признание и ощущаю, как скулы жечь начинает. Я вроде как сконфужен, блядь.

– Я убралась и приготовила ужин, – смотрит, наконец, в глаза мне. И сейчас мы, как это ни странно, учитывая степень нашей близости, оба смущаемся. Только это уже приятный жар. Разгорается, черт возьми. – Потом… Решила заглянуть к Десси. Ну и к маме с папой. Когда услышала, что ты приехал, сразу пришла.

Не знаю, как выразить то, что чувствую, кроме как наклониться к ней, чтобы поцеловать. Замираю над ее губами, потому как она в этот момент скользит мыльной рукой по моему накаленному члену.

Туда-сюда, черт…

– Заканчивай…

Едва удается выдохнуть, Маруся бросает ноющий ствол и, отворачиваясь, принимается мыться сама.

Шагаю вперед, чтобы встать под теплые струи. Не знаю, сколько реально выдерживаю, пялясь ей в спину. Скатываю взгляд к ягодицам. Точно так же, как вода по ее коже, сливаюсь.

– Блядь… – ругнувшись, выбрасываю руку и, сжимая святошин затылок, дергаю ее спиной на себя.

Когда соприкасаемся влажной кожей, в один тон резко выдыхаем. Вдыхая, ловим губами воду. Только готовимся к слиянию, уже задыхаемся.

Веду пальцами вдоль Марусиной шеи, приподнимаю вверх подбородок. Ее голова откидывается мне на плечо, рот слегка приоткрывается, и я, склоняясь, накрываю его своим. Запечатываю отрывистый всхлип. Глотаю в себя. Пью ее. Страстно вкушаю.

Обвиваю свободной рукой Марусю под грудью. Притискивая к себе, вжимаюсь членом в поясницу.

– Ярик… Ты еще… полку не починил…

У меня вырывается скрипучий смешок.

– И шторку, да…

– Идем… в комнату…

– Потом… комната…

Толкаю ее к стене. Прокручивая, подхватываю под ягодицы. Прижимая к стене, направляю член.

– Ярик… Ярик…

– Дыши… – хриплю и врываюсь.

Знаю, что мокрая, поэтому без рисков сразу на всю длину Марусю растягиваю. Она, конечно, хнычет и ерзает, но я не могу ждать, пока подстроится. Двигаюсь достаточно осторожно, но все же непрерывно. Назад и незамедлительно же обратно в ее влажную теплоту. Глаза открытыми держу, но в них моментами темнеет. А после сразу искры вышибает.

Нахожу Марусин рот. Припадаю. Нет, присасываюсь. Набирая обороты, размашисто подбрасываю ее хрупкое тело и сам же ловлю. Давлю на плечи, вжимая в себя. И снова подкидываю. Пока нас обоих не смывает мощнейшей волной кайфа.

[1] Тетя ханум (фразеолог.) – конец.

29

Мария

Проводим вместе каждую свободную минуту. И все нам кажется мало. Утром с трудом расстаемся. Вечером с неутихающей частотой ведем себя словно дикари. Если бы родители Ярика находились дома, это стало бы настоящей проблемой, потому как мы не умеем быть тихими.

У нас не случается бытовых конфликтов. Опыт жить на одной территории уже имеется – еще один плюс прошлого в бункере. Я не ругаю Яра за то, что он впопыхах разбрасывает вещи, он не загоняется моей манией сию секунду убраться. Понимает, что я расслабиться не смогу, и сам принимается помогать, даже если меня накрывает среди ночи.

Если ругаемся, то только из-за ерунды. Иногда мне кажется, что таким образом просто выплескиваем излишки эмоций.

Нечто подобное случается и сегодня, в наш второй совместный выходной. Мы смотрим фильм. Вспышка происходит на ровном месте, когда Ярик критикует поведение одного из героев, а я оказываюсь с ним не согласна.

– При чем здесь логика? А как же эмоции? – взрываюсь я после очередного едкого замечания. – Если бы в фильмах все происходило только по правилам логики, то в них было бы пять процентов реалистичности.

– Реалистичности? Нереально как раз настолько тупо палиться.

– Реально! Он запутался и находится в раздрае…

– Чухня!

– Знаешь что? С таким непрошибаемым отношением к поступкам других людей сам смотри фильмы, – поднявшись с дивана, демонстративно ухожу.

– Ну, уж нет, Маруся. Стоять!

Перескакивает через спинку и преграждает мне путь до того, как успеваю добраться к двери. Я все еще сержусь, а он видит это и смеется. Ловит меня, обхватывает руками так крепко, что вырваться шансов нет. Целовать принимается. Мне тесно, душно и хорошо. Сопротивляюсь по инерции сотые доли минуты. Потом отвечаю, конечно же. Это ведь мой Ярик.

Поймав мой отклик, прерывает поцелуй. С тем же наглым искрящимся смехом закидывает меня на плечо.

– Пусти… – сиплю, ощущая, как в голову ударяет кровь.

– Нет, не пущу.

Легко взбегает вверх по лестнице. В несколько шагов коридор пересекает. Скрип двери. Еще несколько секунд и я, после цветной вспышки, чувствую спиной прохладу покрывала.

Градский опускается сверху на меня. Забываю, что собиралась ругаться. Мир вокруг замирает. Изо всех сил его обнимаю. Целую не прицельно в губы. Все его лицо осыпаю быстрыми, будто отчаянными поцелуями.

– Ярик, Ярик… Я люблю тебя…

Он перехватывает инициативу. Поворачивая лицо, соединяет наши рты. Как обычно, после этого мы уже не можем остановиться. В каком-то сумасшедшем угаре срываем друг с друга одежду, пока кожей к коже не касаемся. В такие моменты словно какой-то животный ритуал происходит. Спаиваясь, теряем связь с внешним миром. Обмениваемся клокочущей в нас энергией. Сталкиваясь, она образует какое-то новое неизученное электромагнитное поле. Воздух вокруг нас трещит. Да пусть хоть сгорит все и превратится в пепел, нам все равно.

Яр входит в меня, и мы начинаем двигаться. Больше, конечно, он. Я – отражение. Подчиняюсь и ловлю темп. Вначале всегда кажется, что этот процесс может длиться вечность. Хочется оттянуть, взять максимум. Но взрыв неизбежен. И как же он сладок! В эти секунды сойти с ума можно. Удержать в себе всю массу эмоций никак не получается. Хриплыми стонами и отрывистым бессознательным криком раздаем.

Какое-то время обессиленно лежим плечом к плечу поперек кровати. Потом повторяем. Раньше не думала, что такое возможно. Но мы можем любить друг друга сутки напролет. Короткие передышки, и ласки продолжаются. Не всегда это означает проникновение. Но трогать, целовать, исследовать тела друг друга можем практически бесконечно.

Выбираемся из постели ближе к ночи. Голод выманивает. Ярик – проглот. Я по привычке много готовлю, но за его аппетитами не всегда успеваю. Хорошо, что он способен съесть все, что не является кашей.

– Извини, но у нас снова омлет, – говорю ему после ревизии холодильника. – Собиралась варить борщ, но ты отвлек меня.

Град усмехается.

– Омлет – моя любимая еда.

Открыв сок, отпивает прямо из пакета.

Да, мы часто спасаемся омлетом. Особенно Яру нравится, когда намешаю побольше всего. Поэтому достаю из холодильника все, что вижу: ветчину, грибы, помидоры, сыр.

– Помогу тебе.

Уже знает, о чем попрошу. Сам достает лук, чистит и нарезает его, пока я подготавливаю остальные продукты. В четыре руки шустро справляемся. С готовой едой – еще быстрее.

– Чем займемся? Спать пойдем? – спрашивает Ярик после уборки.

– Не хочу я спать. Давай прогуляемся.

– Любишь ты, святоша, ночами бродить.

– Только с тобой, – напоминаю ему. – С тобой я чувствую себя смелой и сильной.

– Пойдем тогда.

Да, мне очень нравятся наши ночные прогулки. Чаще всего направляемся к морю. Иногда, просто взявшись за руки, медленно бредем и разговариваем. В другой раз, как сегодня, заскакиваю Ярику на спину. Мы шумим и смеемся. Я его без конца целую то в шею, то в щеку – куда получается.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍– Расскажи мне что-нибудь важное, – прошу, когда уже к воде подходим.

– Спрашивай.

– Мм-м… Блиц-опрос! Готов?

– Всегда.

Прижимаясь губами к его уху, закидываю как удочку первый вопрос:

– Когда ты понял, что я тебе нравлюсь?

Он отвечает незамедлительно.

– Раньше, чем у тебя выросли сиськи.

– Ярик, – вздыхаю, закатываю глаза и улыбаюсь.

– Дальше.

– Почему ты поцеловал меня только в четырнадцать? Почему не раньше?

– Потому что ты была противной, – столь же честно выдает Градский. – До четырнадцати я еще думал головой и немного переживал о своих яйцах.

– Но я тебя не била после этого поцелуя!

– Да, удивительно. Но зашипела, кстати, как змея, чтобы я отвалил.

– Что-что? – смеюсь недолго. Ярик заходит в море, и я взвизгиваю, как только вода касается моих сланцев. – Что ты делаешь? Моя обувь уплывает!

– Купим новую.

Вновь визжу, когда в воду погружаются не только ноги, но и моя задница.

– Ярик!

– Наслаждайся, Маруся.

– Я тебя придушу, – сиплю, оказываясь по шею в воде.

– Душить можно только мой член. У тебя отлично получается, свят-свят Маруся, – смеется и, разжимая мои руки, практически сбрасывает меня со спины в воду. – Да не бойся ты, – продолжает забавляться после моего очередного визга. Позволяет обратно сплести руки на своей груди. – Знаешь же, что не брошу. Шучу. Давай дальше свои вопросы. Пока ты говоришь, меньше думаешь.

– Как ты меня бесишь порой …

– Это хорошо, – важно отбивает он.

Я лишь фыркаю и крепче его обнимаю. Прижимаюсь к затылку щекой и даю себе пару минут, чтобы успокоиться.

– Ты скучал по мне, Ярик? Эти три года?

– Конечно, скучал, Маруся. Как иначе?

– Я тоже. Смертельно, Яричек.

Отпуская мои ноги, тянет за плечо, вынуждая меня переместиться лицом к нему.

– Обижаешься? – спрашивает серьезно.

Я обвиваю его шею и висну на нем, чтобы находиться на одном уровне.

– Прошло уже.

Яр кивает и прижимается к моей щеке губами.

– Еще спрашивай.

– Случалось ли такое, что ты очень хотел плюнуть на все и позвонить?

– Сто раз.

– Ты сильный. Я бы… Я бы так не смогла. Я ведь… Знала, что заблокирована у тебя, и все равно периодически пыталась набрать. И с чужих номеров… А ты не брал никогда, – говорю об этом, и в груди все сжимается.

Громко прочищая горло, Ярик молчит. Чувствую, что ему тоже трудно это обсуждать.

– Зря я затронула эту тему. Не хотела нагнетать, – сама на себя злюсь. – Скажи что-то… Разбавь, Яричек.

– Не зря, Маруся. Есть вещи, которые, хоть и больно, нужно обговаривать. Один раз, и отпустить.

– Давай отпустим… – судорожно вздыхаю. – Все, что произошло после бункера... То, что я тебе сказала… И разлуку…

– Забыли.

Кладу голову Ярику на плечо и медленно вдыхаю его запах. Пытаюсь убедить себя, что боль от потери ребенка тоже постепенно погаснет. Уже в разы слабее. Не хочу поддевать и ворошить. Слишком страшно.

– Говори, Яричек.

– Кхм… Ладно, – недолго молчит. Обхватывая мои ягодицы под водой, показывает, чтобы обвила его ногами. Подчиняюсь без раздумий. – Ты призналась, что думала о сексе до бункера. Что именно?

– Не прям о сексе. Тебе подробно?

– Мне очень подробно.

Улавливаю в его голосе улыбку и расслабляюсь.

– Я представляла, что ты пробираешься ко мне в окно…

– Я делал это много раз, – хмыкает Яр.

– Слушай дальше! Итак, – вроде не должна уже, а все равно смущаюсь. – Я уже сплю… Ты забираешься ко мне в кровать…

– И?

– И трогаешь меня…

– Свят-свят Маруся! – восклицает Ярослав вперемешку с хохотом.

– Да… Вот так… А утром я оправдывалась в собственных глазах, мол, это не фантазии, а сновидения, на которые у меня нет влияния.

– Блин, сколько времени мы потеряли, – продолжает посмеиваться довольный Град. – Учитывая доверие, которое нам оказывали предки… Ух, Маруся… Я бы тебя не только трогал.

– Ярик…

30

Ярослав

– Ярик!!!

Маруся кричит с такими децибелами, что у меня мороз по коже ползет. Только на первый этаж спустился, но едва ее голос нагоняет, без промедления взлетаю обратно наверх. Распахивая дверь, обнаруживаю святошу в одних трусах на столе.

– Что случилось?

– Тут мышь! Она убежала под кровать! Скорее! – подгоняет бурной жестикуляцией.

– Что я, блин, с ней должен сделать? – выдыхаю с облегчением.

– Не знаю…

Стараюсь не смотреть на ее грудь. Почему, черт возьми, она постоянно держит меня в состоянии повышенной боевой готовности? Когда это ослабнет?

– Ты же не хочешь, чтобы я ее убил?

– Нет… Поймай ее!

– Как, блин?

– Ярослав-Божище-Градский, левша блоху подковал!

Тяжело вздыхаю, взглядом транслируя все, что я по этому поводу думаю.

– Прикройся лучше, – бросаю ей валяющуюся на кровати футболку.

Опускаясь на пол, заглядываю под кровать.

– Ты ее испугала. Она спряталась. Как мне ее выманить? Это, блин, нереально.

– Может, она навсегда ушла?

Да, конечно!

– Не думаю, – встаю и решительно направляюсь к столу. Подхватываю Марусю на руки. Она, естественно, моментально в меня всеми конечностями вцепляется. – Давай подумаем рационально. Она маленькая, не агрессивная, не ядовитая и вообще не кусается. Пусть живет.

Машка содрогается. В лице меняется – бледнеет и брезгливо морщится.

– Ни за что! Сам тут с ней живи!

Не воспринимаю ее слова серьезно, пока она, пихаясь, освобождается и соскакивает на пол. Охреневаю, когда целенаправленно движется к двери и выходит. Все еще растерянно следом за ней иду.

По лестнице уже бегом несемся.

– Маруся, бля… – ору ей вслед, чтобы тормознула.

Она лишь темп наращивает. Поймать удается только во дворе. Обхватывая вокруг талии, отрываю от земли. Сильно стискивая, приклеиваю к себе. Попробуй оторвать, блядь!

– Что ты вытворяешь?

– Пусти…

– Куда собралась?

– У тебя там…

– Ты из-за этого уйдешь, а? – глухо шепчу, но голос выдает эмоции, главная из которых – ярость. Всегда сильнее остальных проявляется, ничего не попишешь. – Может, ты всю эту дичь выдумала, чтобы свалить?

Встряхнув, отбрасываю от себя. Маруся едва на ногах удерживается. Пошатываясь, оборачивается.

– Совсем уже? – шипит сердито.

– Ты уходишь! Что я должен думать?

– Помнить, мать твою, что я тебя люблю! – кричит рассвирепевшая святоша. Это звучит как обвинение и приговор. – А ты?

– Тогда вернись в дом!

– Я спросила. Почему ты не отвечаешь?

– Зайди в дом, Маруся.

– А если не зайду?

– Унесу силой!

– Ты маньяк!

– А ты маньячка!

Одновременно друг к другу бросаемся. Что делать собираемся? Я не соображаю. Маруся тоже вряд ли понимает. Сойдясь на минимальном расстоянии, замираем. Словно бойцы ММА, напряженные стойки занимаем и сверлим друг друга взглядами.

– Пойдем домой, святоша.

– Пойду, – выпаливает все так же сердито. – Пойду, только чтобы ты без меня с ума не сходил!

– Давай, – подгоняю. – Мне сразу легче станет. Тебе тоже.

– Да уж… – обойдя меня, шурует в сторону дома. На ходу еще предъявляет: – Мышь была! И если она еще появится, ты должен с ней что-то решить…

– Обязательно.

– Ты голодный? – тон не сбавляет, но заботу проявляет.

В этом вся Маруся Титова.

– Голодный.

Ужинаем молча. В тишине убираемся. Но напряжение, по ощущениям, заметно спадает. Внутри себя это чувствую и извне. От Машки больше не идет та безумная вибрация. Даже душ вместе принимаем. Хоть и не касаемся, друг за другом ходим. Чистим бок о бок зубы. Забираемся в кровать, под общее одеяло. Маруся хоть и забивается под стенку, избежать контакта не может.

Я – мужчина. Я наступаю. Инстинкты.

Подпираю ее. Когда отворачивается, обнимаю и прижимаюсь сзади.

– Не беги от меня, Маруся, – выдыхаю ей практически в ухо. – Знаешь же, что буду догонять, – просовываю ладонь под майку. Глажу живот, собирая мурашки. – И догоню.

– Я не бегу, – так же тихо отвечает. – Ты сам накрутил.

– Зачем уходила?

– Не на постоянку ведь…

– Я тебя и на один день не отпущу.

– Это ненормально, – упрямо бормочет она. – Или…

– Или?

– Или нормально.

– Сомневаешься еще?

– Мы с тобой всем безумцам безумные, – заключает моя святоша.

– Главное, заметь, эта дурь срабатывает только между нами.

– Точно. С другими мы – обычные люди. Ну, правда ведь…

– Бинго, Маруся.

– Ты… – сглатывая, замолкает. Затем поворачивается ко мне. Утыкается лицом в шею, с дрожью продолжает: – Ярик, ты не говоришь, что любишь, – тянет взволнованным отрывистым шепотом. – Я говорю, а ты молчишь. Я спрашиваю – игнорируешь. Я снова спрашиваю… Не любишь?

– Нет. Не люблю, – разрываю себе и ей сердце. Чтобы вложить в следующие слова максимум: – Я тебя гораздо больше, чем твое «люблю». Я тебя в себе несу от рождения до гробовой доски, Маруся. Понимаешь?

Она резко отстраняется, чтобы в глаза мне посмотреть. Вижу, как ее темные омуты увлажняются и проливаются.

– Нет, не понимаю, – по голосу слышу, что капитально встревожило ее такое признание. – Любишь или нет? Не понимаю! – шепчет, будто кричит.

– Люблю, конечно, Маруся ты… – выдаю столь же болезненно. Перекатываясь, ложусь сверху. Губами сталкиваемся, но еще не целуемся. – Нет, не Титова. Моя.

– А ты мой. Только мой! – объявляет таким тоном, словно я протестую. – Ярик… Давай мириться…

– Как в детстве, на мизинчиках? – дразню, хотя самого уже кроет.

Машка выгибается чувственно. Дышать по-другому начинает. Все эти сигналы хорошо знаю. Ловлю их, раскатывая сгущающееся внутри возбуждение.

– Нет, Ярик… Сильнее хочу… Крепче…

– Принято, – хриплю, прежде чем сдернуть с нее трусы.

Сливаемся губами. Сплетаемся языками. Маруся поддевает и скатывает мои боксеры. Подтягивая вверх колени, трясет в воздухе ступнями.

– Ярик, Ярик… Яричек…

Берет в руку мой член. Стону ей в рот, пока елозит им между своих складок. Влажнеет в ускоренном режиме. Для меня истекает. Понимаю это и прусь.

– Ярик, в меня… пожалуйста…

Приставляет мой член к своему входу, и я ломлюсь. Выдергивая ее руки, сцепляю оба запястья за головой. Целую ее и ласково трахаю. Без спешки и грубости сегодня. Сейчас наша близость наполнена другими чувствами.

– Скажи мне… Скажи, что любишь…

– Люблю, Маруся… Больше…

– Сильнее… Дай…

– Даю.

– Все?

– Все.

31

Мария

Сижу за рабочим столом, перебираю сметы и улыбаюсь. Ничего с собой поделать не могу. В мыслях, помимо цифр, вчерашний день вертится. Мы с Яром ездили на ужин к праотцам, как он говорит. Я раньше побаивалась его деда. Он казался мне слишком строгим и вспыльчивым, в отличие от того же дяди Сережи, который любую ситуацию воспринимает с философским спокойствием. Но вчера мы отлично провели день. Много разговаривали, шутили и смеялись. И как ни странно, развеселый тон вечеру задавал именно Николай Иванович.

Отвлекаюсь от своих мыслей, когда слышу, как где-то под бумагами вибрирует мой телефон. Приходится покопаться, чтобы его отыскать.

Ярослав Градский: Маруся, привет))

Мария Титова: Ого, даже скобка! Целых две!

Ярослав Градский: Держи еще))))

Мария Титова: Я покорена!

Ярослав Градский: Можешь говорить? Я через пять минут наберу.

Мария Титова: Да!

Не знаю, сколько ждать приходится. По ощущениям, как будто бы дольше. Я суетливо перекладываю папки со стопки на стопку, работать уже не могу. Хорошо, что в отделе все заняты своей работой и не имеют привычки следить друг за другом. Только по факту о результатах спрашивают.

Черт…

Так и так нужно собраться с мыслями и закончить сводку затрат до конца дня. А я сижу, в облаках витаю.

Не дожидаясь, когда телефон зазвонит, предупреждаю коллег, что выйду за кофе, и покидаю кабинет. Вызов поступает, едва я совершаю несколько шагов от двери отдела. Улыбаясь во все лицо, принимаю звонок на ходу.

– Привет, Ярик!

– Привет, Манюня, – когда слышу это обращение, тепло по коже разливается. Давно так не называл. – Скучаешь по мне?

– Уже? Уже да. Угу.

Градский на такой простодушный ответ отзывается смехом.

– Может, потому что ты утром долго спала и не пошла со мной в душ?

– Ярик, – шиплю и воровато оглядываюсь, будто если в коридор кто-то выйдет, сможет нас подслушать. – Мм-м, с ванной нужно завязывать. Пока твои родители приедут, ремонт придется делать.

– Сделаем, – беспечно отмахивается он. – Ты хотела сегодня куда-нибудь выбраться. Решила, куда?

– Ну… Мы почти три недели вместе, ты еще не запомнил, где мне нравится?

– Святоша, мы вместе всю жизнь.

– Тем более…

– Понял, – заверяет. – В половине седьмого за тобой заеду. Сейчас должен идти.

– Хорошо. Целую, Ярик… – выговариваю, понижая голос. Поколебавшись, добавляю то, что рвется из груди: – Обожаю тебя! Очень-очень!

– И я тебя, Маруся.

Звонок Градского бодрит больше, чем кофе, который я принимаю одновременно с ним. Остаток дня проходит в приподнятом настроении. Успеваю закончить смету. Еще и лишних пятнадцать минут остается. Напевая какую-то ерунду, тяну из сумки косметичку. Рабочий день закончился полчаса назад, в кабинете нахожусь одна, поэтому могу себе позволить без какого-либо стеснения причесаться и пройтись по губам блеском.

Заканчивая прихорашиваться, закидываю все обратно в сумку, когда взгляд, будто случайно, цепляется за торчащий из бокового карманчика красный уголок. Не задумываясь, поддеваю ногтем блистер с противозачаточными таблетками. Он полный. Тут ничего удивительного. Я его еще не начинала. Вот только… Я не могу вспомнить, когда закончилась предыдущая упаковка.

На какое-то мгновение меня охватывает знакомая паника, но мне достаточно быстро удается совладать с эмоциями. Выравнивая дыхание, беру в руки мобильный. На прием гормонального контрацептива у меня настроена напоминалка. Если она не срабатывала, значит, время новой упаковки еще не подошло.

Календарь подтверждает мои мысли: еще рано. И все же полностью унять беспокойство не получается. Потому как в том же многофункциональном ежедневнике горит автопометка, что сегодня должны начаться месячные.

Меня бросает в жар и тут же следом обдает холодом.

За три года, благодаря таблеткам, мой цикл выровнялся и, как правило, из месяца в месяц имел одинаковую продолжительность – тридцать дней. Задержки случались буквально пару раз. Однажды месячные совсем не пришли в перерыве. Врач тогда посоветовала сделать паузу в приеме контрацептивов, но у меня от одной мысли, что я утрачу контроль над своим телом, едва не случилась истерика. На свой страх и риск без «кровотечения отмены» начала новую пачку, и после нее, к моему счастью, все вновь нормализовалось.

Зная, насколько портят жизнь пустые переживания, убеждаю себя раньше времени не беспокоиться. Вполне возможно, что месячные начнутся сегодня-завтра. А если не начнутся, это еще не повод для паники. Это может быть тот же гормональный сбой. Волноваться мне не о чем. Прямо сейчас – уж точно.

К приезду Ярика мне удается полностью успокоиться. Выхожу к нему с улыбкой. Обнимаю и целую. По дороге стараюсь концентрироваться на том, что он говорит.

– В общем, встретимся на выходных с организаторами, – говорит, глядя на дорогу. – Подумай, чего тебе самой хочется. Мама Ева и моя, конечно, молодцы, почти все решили, но ты можешь пересмотреть и внести изменения.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Нет, не хочу, – заверяю со всей искренностью. – Яр, мне правда без разницы, как именно и где это пройдет. Я просила только, чтобы не было слишком большого акцента на нас. Никаких глупых конкурсов и пафосных речей…

– Наша свадьба, а ты просишь без акцента на нас? – переспрашивает Градский с задорным смешком.

– Ну… Сам понимаешь, вся эта возня больше для родни, чем для молодоженов. Я настраиваюсь на Филиппины и твое давнее обещание научить меня нырять. Сколько я могу ждать?

Град снова смеется. Он всегда много смеется, и я с ним теперь тоже.

– Еще немного, Титоша, – ловит мою ладонь и слегка сжимает. Потом тянет к губам и целует костяшки. – Скучал по тебе.

– И я по тебе, – тяну со счастливой улыбкой. Если бы не был за рулем, кинулась бы обнимать. – Может, тогда домой рванем? – бросаю неопределенно.

Ярик хмыкает и ухмыляется. Сплетая наши пальцы, пристраивает у себя на бедре.

– Нет, святоша, я не дам тебе сбить меня с пути истинного, – дразнится. – Ты хотела поужинать в городе, мы едем ужинать. А то знаю я тебя, после нирваны одумаешься и предъявишь мне, что слабо ухаживал.

– Я? – восклицаю с характерным апломбом. – Ни за что! По крайней мере, не после того, как ты поймал мышь, – откровенно дурачусь. – Это преференция на целую пятилетку!

– Я – молодец? – ведет Яр в тон мне.

– Мой герой!

– То-то же!

Ужин в ресторане проходит в той же беззаботной и игривой атмосфере. В какой-то момент мы, конечно же, начинаем мучить друг друга взглядами и намеками. Но заканчивать вечер не спешим. Долго сидим, смотрим исключительно друг на друга и без умолка болтаем. В конце концов, мы ведь не просто возлюбленные. Мы давние друзья. Несмотря на ссоры и препирательства, нам всегда было о чем говорить. Не привыкли подбирать слова или же как-то фильтровать свои мысли. Всегда выдавали все, что думаем, зная, что ничто не способно нас друг от друга оттолкнуть.

– Завтра хочу тебе квартиру показать, – говорит Яр после того, как приносят десерт.

– О-о, уже готово? – забываю о набранном в ложечку мороженом. – Ты вроде говорил про сентябрь…

– Сдача и будет в сентябре, – делает глоток кофе. Когда подношу лакомство к его губам, открывает рот и сгребает пломбир за меня. – Хочу, чтобы ты посмотрела расположение и оценила выбранную мной внутреннюю отделку, учитывая реальные размеры и планировку комнат.

– В этом плане я не особо притязательна.

– И все же, – настаивает мой Град.

– Хорошо, – улыбаюсь.

– По поводу дома, – плавно переходит ко второй серьезной теме. – Сейчас там только фундамент льют, но, думаю, после того, как выгонят стены, тебе следует подключиться.

– Вот тут... Я знаю, как должен выглядеть наш дом, – выпаливаю и мечтательно закатываю глаза.

После вздоха более осмысленно обрабатываю эту информацию и ловлю на себе довольный взгляд Ярика.

– Что?

– Мне нравится, как это звучит, Маруся. Вдумайся: наш дом.

– Да… Мне тоже очень нравится.

Вечер заканчивается идеально. Целуемся на парковке, на светофорах, во дворе… По пути в спальню друг друга раздеваем. Добравшись до кровати, разительно замедляемся. Движения становятся чувственными и ласковыми. Растягивая трепетное удовольствие, неторопливо занимаемся любовью.

Все хорошо… Яр, засыпая, обнимает меня. Крепко и одновременно нежно прижимает к груди. Я слушаю его сердцебиение и тоже стараюсь уснуть. Тревога возвращается, словно удар молнии. Остро задевает нервную систему и стремительно разрастается по всему организму.

Месячных все еще нет.

Я не хочу поддаваться паранойе и пытаться прислушиваться к своему телу. Изменилось ли в нем что-то? Три года назад я обратила на это внимание, когда было уже поздно. Сейчас же… Я не просто до ужаса боюсь повторения того жуткого сценария… Не хочу и мысли допускать, что что-то может быть. Я не готова. Так не должно быть… Не должно! С этими тяжелыми мыслями и горячими молитвами долго лежу. Лишь измотав душу до физического изнурения, проваливаюсь в спасительное беспамятство.

32

Ярослав

– Что тебе снится, Маруся? Почему ты опять кричала ночью?

Она пытается делать вид, что все в норме, но ее фрагментарную отстраненность и неестественную молчаливость сложно не заметить.

– Это… – не находя слов, валит меня улыбкой, мол, ерунда обыкновенная. – Бывает иногда.

Выставив на стол тарелки с омлетом и две чашки кофе, садится и подзывает меня.

– Третью ночь подряд, Маш.

– Ярик, – похоже, у нее сдают нервы из-за моей настойчивости, хоть она и пытается это гасить, что совсем уж странно. Привык, что Маруся открыто высказывается. Особенно, если злится. – Я не хочу это обсуждать, – морщится, словно от зубной боли. – К тому же мы почти опаздываем.

– Почти опаздываем – это сильно.

Игнорирует мой едкий тон. Будто не слышит вовсе. Расправившись со своей едой, сбегает с чашкой в ванную.

– Я там допью… А то не успеем собраться.

Что за чертовщина, блядь?

По дороге на работу так же молчит. Отпускать Машку не хочу. Чувствую, что-то ее точит. Она же снова прикидывается, будто настроение огонь. Быстро целует меня. Когда пытаюсь задержать, вновь ссылается на время и ускакивает.

Весь день места себе не нахожу. Звоню ей, как только удается улучить свободную минуту. По телефону вроде как звучит нормально. Эсэмэски крашные шлет. Вечером, когда забираю, кажется, что совсем все наладилось. Ну, я тоже выдыхаю. Дома с расспросами не пристаю. Спокойно смотрим после ужина фильм. Только когда на секс прямым текстом намекаю, Маруся заявляет, что сильно устала. Молчу, хотя подобная хрень у нас затянулась. Последний раз трахались три дня назад. Учитывая, что до этого сливались утром, вечером и ночью вдогонку, картинка вырисовывается странная.

Когда утром ситуация повторяется, злюсь, потому как не понимаю объективных причин ее отказов.

– Ярик, я не в настроении, – пихает меня в грудь и соскакивает с кровати.

– Что не так, блядь? – поднимаюсь следом. Разворачиваю ее к себе лицом. – Можешь прямо сказать?

Естественно, у нас завязывается ссора.

– Тебе от меня только секс нужен?

Меня, блядь, такая буря разбирает. На эмоциях по лбу ей стучу.

– Думаешь, что несешь?

Она в отместку меня трескает ладонями по плечам.

– А что я не так сказала? – вопит на самых высоких нотах. – Ты же поэтому злишься! Я обязана постоянно хотеть?

– Я где-то сказал, что обязана? – жестко выталкиваю, улавливая в ее словах истину. Может, я и веду себя как мудак, только она тоже без объяснения на мороз падает. – Нет, не обязана. Но согласись, это выглядит странно! Все было нормально, всегда хотела и вдруг неделю «не хочу»! Объясни, черт возьми, почему?!

– Не неделю, а четыре дня! Это много? Для тебя проблема?

– Это до хрена! Но вопрос сейчас в другом. Почему ты не хочешь? – повторяю с нажимом.

– Может, у меня болит все?! Может, я истощена?! Да, только проснулась и чувствую себя плохо!

– Что именно у тебя болит? – с ног до головы оглядываю, будто это поможет мне просканировать ее организм, как МРТ. – Манюня?

– Это не объяснить! Понимаешь ты… или нет?

Понимаю ли? Я, блядь, тону в ней! Но не понимаю. Грудину рвет когтями жадной твари, которая жаждет каждый день права на нее заявлять. Особенно сейчас, когда мы на пороховой бочке. Одно по глазам Марусиным вижу, что это не рядовой срыв. Корни этой проблемы где-то очень-очень глубоко внутри нее.

– Что именно у тебя болит? – долблю спокойно, но с упорством.

– Все!

Как я должен это разложить? Абсолютно неясное заявление. Так вообще бывает?

– Давай съездим к врачу.

– Нет! – по реакции очевидно, что это предложение приводит ее в ужас.

Расширяя глаза, какое-то время говорить не способна. Только смотрит так, что у меня внутри ржавым тесаком рубка костей и мяса происходит.

– Маруся, что ты молчишь? – кладу ладонь ей на затылок, давлю на себя, пока лицами не соприкасаемся. – Не наводи ты страх…

– Нет, Яричек… – шепотком выдыхает и мотает головой. Совсем иначе сейчас звучит. Потухли яростные светила: в ней и во мне одновременно. – Я записалась к врачу на завтра.

– Когда успела?

Не то чтобы я ей не доверяю… Просто не могу не убедиться.

– В пятницу.

Сегодня воскресенье. Молчала почти двое суток.

– Почему ничего не сказала?

– Не хотела, чтобы ты думал, будто это что-то серьезное, и волновался.

– Значит, я не должен волноваться? Считаешь, это возможно?

– Ярик… – шепчет и целует. Если можно так назвать затяжное прикосновение ее губ к моим. Желаю максимально задержать ее. Часами из рук не выпускать. Только понял уже, что пока лучше не давить. Сжимаю челюсти, когда отстраняется. Шумно выдыхая, отвожу взгляд. –  Сейчас я хочу просто полежать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Уверена? – снова в глаза смотрю. Как я раньше не заметил, что они у нее грустные и как будто воспаленные? – Маруся… Расскажи хоть, где болит?

– Не могу объяснить… Потом… Полежи со мной, пожалуйста…

Когда забираемся обратно в кровать, Машка сама меня обнимает, судорожно выдыхает в шею и замирает.

– Сегодня ночью ты не кричала, – хочу отметить позитивный момент.

– Да… Я не кричала, потому что не спала.

Это ее признание пробирает меня, мать вашу, до дрожи. Молчу, не знаю, что сказать и как помочь. Засыпает Маруся быстро. Долго спит. И, хвала Богу, тихо. Моментами приходится прислушиваться, чтобы уловить едва различимое сопение. Когда звонит телефон, никаких, блин, признаков жизни не подает. Я поднимаюсь, приношу извинения организаторам свадьбы и отменяю встречу.

Ложусь обратно. Наблюдаю за тем, как спит, и душу на повторе разбирает тревога. Вспоминаю последние дни, пытаюсь переосмыслить, но никакого объяснения ее поведению не нахожу.

Что я сделал не так? Чем ее расстроил? От чего ее колбасит? А если правда болит? Если с ней происходит что-то серьезное?

– Привет… – шепчет Маруся, не открывая глаз. – Который час?

– Двадцать пять минут четвертого.

Резко садится на кровати.

– Ты голоден, да?

Голоден, конечно. И сам бы нашел себе, что поесть, но ее оставлять не хотел.

– Выспалась?

– Я? Да, – спохватившись, поднимается и бежит в ванную. – Сейчас умоюсь и покормлю тебя, – кричит на ходу.

Я тоже встаю и, пока Маруся наводит марафет, заправляю кровать. Я бы еще много чего сделал, чтобы ее порадовать. Я бы полжизни, черт возьми, положил. Только не знаю, как и где.

– К которому часу тебе завтра к врачу? – спрашиваю, когда появляется из ванной.

– К двум, – отвечает явно неохотно. – Отгул взяла.

Все решила, значит. Только мне говорить не собиралась. Качнув головой, выхожу из комнаты. Машка идет за мной.

На кухне, не сговариваясь, принимаемся за готовку. Я берусь нарезать мясо, она – овощи. Пока тушим соус, все так же молчит.

– Ярик… – шелестит святоша в какой-то момент, не выдержав напряжения. Бросается ко мне. Обнимает и, задирая голову, заглядывает в глаза. – Не обижайся.

– Да не обижаюсь я, – искренне говорю. – Просто ни хрена не понимаю.

– Я люблю тебя…

– Клеишь, как пластырь, молодец, – цежу сквозь зубы не потому, что злюсь, а потому что действительно больно.

– А ты… Любишь?

– Ну что за вопросы, Маруся? Люблю, конечно.

– Завтра все будет хорошо, – обещает, а у самой слезы в глазах стынут.

– В каком смысле? – реагирую на инстинктах. А она не отвечает. – С тобой поеду.

– Нет-нет… Зачем же ты будешь пропускать работу? Не нужно. Не нужно. Нет, – говорит вроде как спокойно, но вместе с тем чересчур медленно. – Я уже с мамой договорилась.

Решение свое не сразу озвучиваю, чтобы по новой не накалять атмосферу. Растирая ладонями ее плечи, касаюсь губами виска.

«Не нужно, не нужно…»

– Никуда я тебя, Маруся, не отпущу, – приглушенно выговариваю. – Кричи, не кричи – вместе будем.

33

Мария

– Как себя чувствуешь? – спрашивает Ярик раз пятый за утро. Уже не отвечаю, только смотрю и головой мотаю. – Я в половине первого вернусь, – защелкнув ремешок часов, приближается, чтобы поцеловать на прощание.

– Окей, я буду готова.

Очень крепко его обнимаю. Буквально висну на шее. На самом деле не хочу отпускать. Подмывает выложить все подчистую. Только ни сил, ни нервов на это сейчас не найду. Сконцентрировалась на посещении больницы. Резерва хватит лишь на нее.

– Буду скучать по тебе, – шепчу ему на ухо.

– Тоже, Маруся. Тоже.

Как только Яр уезжает, привожу себя в порядок и вызываю такси. Знала, что он захочет поехать со мной, поэтому пришлось солгать о времени приема. Мне назначено не на два часа дня, а на полдесятого утра. Рассчитываю, что до того, как он приедет, успею вернуться из больницы.

Последние дни столько нервов истратила, что, кажется, сил тревожиться больше не осталось. Подхожу к кабинету гинеколога со смиренной решительностью.

– Доброе утро, Ольга Владимировна, – получается улыбнуться.

– Доброе утро, Маша! Проходи, дорогая. Садись. Я как раз карту твою смотрю.

– Д-да… И что там? – подбираясь к столу, опускаюсь на стул.

Врач еще какое-то время задумчиво молчит, что-то дочитывает, а у меня сердце обрывается.

– Итак… – так же резко, как начинает, обрывает свою речь. Все потому, что лицо мое видит. Я прям ощущаю, что оно сделалось безжизненным и холодным. – Тихо, тихо, девочка. Чтобы ты не волновалась, сразу скажу, анализы хорошие! Ты не беременна. И ничего ужасного с твоим организмом не происходит, – говорит с четкими расстановками и нужными акцентами.

Меня затапливает столь сильное облегчение, слезы на глазах выступают. Испустив густой и тяжелый вздох, принимаюсь размахивать около лица руками. Гинеколог молчит, пока мне не удается справиться с эмоциями. Я наблюдаюсь у нее три года. Она осведомлена не только относительно моей личной жизни, но и всего, что меня тревожит психологически.

– Что это тогда? Гормональный сбой? – спрашиваю, когда удается набрать полные легкие воздуха.

– Не думаю, – снимая очки, качает головой. – С теми гормонами, анализ которых нам уже удалось провести, у тебя полный порядок.

– Тогда я совсем ничего не понимаю… – бормочу растерянно. – Какова же причина задержки?

– На мой взгляд, Маш, все у тебя в голове. Психика нередко оказывает физическое воздействие на организм. Помнишь, мы об этом говорили? – вроде как спрашивает, но ответа не дожидается. Да и я слишком сбита с толку, чтобы выдать что-то вразумительное. – Ты подсознательно боишься беременности, и едва возобновляется половая жизнь – это с тобой «происходит». Не по-настоящему, конечно. Таблетки справились.

Сейчас я понимаю, о чем она говорит. Это чаще срабатывает, когда женщина хочет ребенка. Она верит, что беременна, и ее организм начинает выдавать все физические признаки. Мои страхи и проблемы, получается, дают подобный результат. Я у себя тоже всю симптоматику стала замечать. Какая страшная ирония, ведь когда я была действительно беременна, все изменения в своем теле игнорировала.

– Маш, сейчас тебе следует отказаться от оральной контрацепции.

Как только она это произносит, меня начинает трясти.

– Это обязательно?

– Скажем так, я бы настаивала. Ты должна научиться контролировать свой организм без таблеток. К тому же столь длительный прием препаратов без перерывов я тоже не одобряю.

– С ними спокойно…

– Сейчас мне кажется, что далеко не всегда. В твоем случае не в них дело.

– В чем же?

– Нельзя жить в постоянном страхе. То, что с тобой случилось в восемнадцать – трагедия. Но это не значит, что каждая твоя беременность закончится болью и потерей.

После приема я долго брожу в ближайшем от больницы парке. Никакой определенности относительного своего будущего сейчас не испытываю. За эту неделю расшатало меня знатно. Кричала во сне, потому что снилась та страшная ночь, когда я пробудилась, пропитанная собственной кровью. Пытаясь тормознуть обрывки воспоминаний, отказывалась спать. Но организм ведь не обманешь. Сколько можно доводить себя до изнеможения? Рано или поздно спать приходится всем.

Из меня рвется то давнее, болючее горе, которое я прожила, но, очевидно, так и не пережила. Очень страшно позволять ему выползти снова наружу. Кажется, что оно поглотит меня полностью. Вот только выхода нет. Никак не получается усыпить.

Ярик сердится, беспокоится… Не хочу ранить его обидой. И вместе с тем боюсь задеть своим горем. Хотя уже пониманию, что оставить все случившееся в прошлом не удастся. Неделю металась, думала, как-то схлынет. Особые надежды на сегодняшний день лелеяла. Рассчитывала, что после приема уж точно легче станет. Если появится определенность, спасение, какой-то якорь… Только якорь мой – и есть Ярик. От других мало прока. От самой себя не ощущаю необходимой подпитки. Как мне себя чинить? Да никак.

Выбравшись из такси, вхожу по привычке в свой двор. Осознаю это, когда ключ в замок отказывается проходить. Оглядываюсь, отмечаю, что обе машины родителей отсутствуют. В гараж редко загоняют, поэтому смею предположить, что дома никого нет. Не знаю, который сейчас час, но решаю, что если побуду немного в тишине своей комнаты, хуже не станет. Возможно, никто этого даже не заметит. Соберу еще кое-какие вещи, потом домой пойду, приготовлю обед и буду ждать Ярика.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Порыскав в боковом кармашке, извлекаю вторую связку ключей и влетаю в родные пенаты. Меня приветствуют тишина, прохлада и родные запахи.

Навстречу выбегает Десси. Отстраненно глажу ее. Сбрасываю босоножки и первым делом направляюсь в кухню, чтобы подсыпать любимому питомцу корм. Заговорить нет сил, так хоть минимальную заботу проявлю.

Потом уже поднимаюсь на второй этаж. Одновременно с тем, как я вхожу в свою комнату, звонит телефон. Догадываюсь, что это Ярик. Понимаю, что он волнуется, но смелости принять вызов не нахожу. Первый пропускаю, второй, третий… Они раздваивают мое сознание, ускоряют сердцебиение и делают дыхание чрезвычайно высоким и частым.

Когда мелодия начинает играть в четвертый раз, никаких резких движений не совершаю. Хоть мне и хочется сделать все очень быстро, не получается. Медленно достаю мобильный из сумки, так же заторможенно поворачиваю к себе экраном, принимаю вызов и подношу к уху.

Вместо приветствия лишь шумно дышу в динамик.

– Маруся? Маруся? – Ярику приходится несколько раз окликнуть.

– Мне нужно тебе кое-что рассказать, – тихо выговариваю я.

Надеюсь, что он меня слышит. Потому как я сама себя – нет. В голове шум и звон стоят. Даже сердце громче стучит, чем мой голос звучит.

– Где ты находишься?

– Дома.

Словно через фольгу улавливаю его тяжелый сиплый вздох.

– В данную минуту я дома, тебя здесь нет.

– Я… Я у себя… У родителей…

– В своей комнате?

– Да.

Кажется, он вновь вздыхает.

– Никуда, блин, не двигайся. Я сейчас приду.

– Быстрее, Ярик.

Пока я не передумала. Пока у меня еще есть силы.

– Не пугай, Маруся, – говорит сбивчиво. По звукам догадываюсь, что находится в движении. – Слышишь меня? Манюня?

– Слышу. Я жду.

– Слушай, давай, не отключайся, – либо у меня полный разброд и шатание, либо у Градского голос вибрирует.

– Хорошо.

Он еще что-то говорит, я вроде как слышу, но не воспринимаю. Просто стою напротив двери и жду, когда он войдет. И как только это происходит… Встречаемся взглядами, ловлю эмоции Яра и роняю к ногам телефон. Бросаюсь к нему, обнимаю и зажмуриваюсь.

Я больше не хочу ничего скрывать.

34

Ярослав

Как только ее вижу, внутри все распадается. Осознаю в ту же секунду: то, что произошло – не очередная проходящая ерунда. Нечто такое в глазах ее вижу… Сразу понимаю, что это перевернет весь мой мир. Физически загораюсь. Но в душе, за бешеной тревожной тряской, почти полный штиль устанавливается. Набегами приходит обезболивающая мысль, что Маруся моя права: если даже умереть придется, в следующей жизни встретимся. И снова попытаемся.

Бля, осознаю, что не в ту степь двинул. Но ничего не могу с собой поделать. Именно так на меня влияет состояние, которое так щедро раздает Машка.

А уж когда она бросается ко мне, бьется в мое тело своим – неистово сгораю. Все слизистые огнем опаляет. Тяжело сохранять обычный режим работы. Но в груди больнее всего. Разрывает, мать вашу.

Чтобы не развивать эту агонию, хочу быстрее подтолкнуть свою Титошу к диалогу.

Режь скорее, Манюня…

Мягче ведь от этой затянувшейся паузы не станет. Понимаю, но молчу. Ее ломать не готов. Она крепко вцепляется, виснет на моей шее. Неосознанно, без какого-либо видения светлого будущего, кружу ее по комнате.

– Все хорошо, Маруся. Порядок, – приговариваю, игнорируя нестабильные душевные показатели. – Все хорошо.

Умирать, так с музыкой – целую ее. Пока не вывалила, впиваюсь в ее рот со всей своей одержимостью и бешеной любовью, которая бьется в моем теле много-много лет.

Моя ты Маруся… Моя…

Никто не отберет уже…

Никому не отдам…

Она отвечает на поцелуй с тем же отчаянием. Плачет. Чувствую эту соль на ее губах, языком слизываю. По пальцам тоже горячими струйками сочится. Не знаю, сколько это длится. Перестаю отслеживать. Просто живу и дышу Марусей, а она – мной.

Когда же эмоциональная буря достигает пика, сама от меня отлепляется. Тянет к кровати и жестом просит сесть. Опускаюсь на край. Положив предплечья на колени, сцепляю руки в замок. Смотрю с полным осознанием, что с секунды на секунду Титова включит мясорубку.

– Сейчас… – утирая слезы, рвано переводит дыхание. – Я должна тебе кое-что рассказать… Не собиралась… Так получилось, что не могу держать больше…

Это я уже понял. И да, похрен на военную выправку, напуган до чертиков.

– Говори, Маруся.

– Сейчас… – повторяет это раз за разом, но решиться не может.

И тем самым, конечно же, разбивает меня еще сильнее.

– В больницу больше не нужно? – забиваю паузу и провоцирую на какое-то развитие диалога.

– Нет… Я уже была… Прости… Я должна была сама…

Это меня как раз практически не удивляет. Задевает, несомненно. Но это явно не самое худшее, что мне сегодня предстоит узнать.

– Что сказал врач?

– Все нормально, – заверяет Машка, и я кое-как выдыхаю.

Чувствую, что расслабляться нельзя, но облегчение от того, что со здоровьем ее порядок, буквально топит грудь. Надышаться кислородом не могу. Поверхностно и часто глотаю. Пока умышленно не тяну слишком много. Порционно и крайне медленно выдыхаю.

– Говори, Манюня. Давай. Как есть уже…

– Да… – стоит, заламывая руки. Потом, будто спохватившись, бросает: – Сейчас… – и убегает в гардеробную.

Заставляю себя сидеть неподвижно. Прислушиваясь к тихим звукам за стенкой, стараюсь дышать. Уже не каким-то определенным способом. Просто дышать.

Возвращается Маруся, прижимая к груди какой-то белый листок. Словно жгучий горчичник обеими руками притискивает эту бумажку. Осторожно и вместе с тем боязливо.  Подходит ко мне, но не показывает.

По фактуре предполагаю, что это какая больничная бумажка. Тонкая и гладкая – такие обычно выдают после ультразвукового исследования.

Но она ведь сказала, что со здоровьем все нормально… Блядь, должен тормознуть эмоции, а меня, напротив, сильнее разбивает.

Маруся опускается между моих ног на колени. Задирая голову, смотрит в глаза.

– После бункера, когда ты ушел в армию, я долго не могла прийти в себя, – начинает, наконец. Невольно дыхание задерживаю, так внимательно вслушиваюсь. Взгляд не отпускаю. Ее слезы стихают, но глаза все еще блестят. – Я так зациклилась на том, что осталась без тебя… Перестала обращать внимание на все остальное. На саму себя в том числе, понимаешь? – замолкая, ждет моей реакции. Я реагирую заторможенно, потому как в этот миг меня отбрасывает на три года назад. В красках вижу Марусю в этой же комнате, плачущую, одинокую, потерянную… Сердце кровью обливается. – Я пыталась перестроиться… Мама с папой очень помогали… Но внутри меня не находилось необходимых ресурсов… Я выполняла все предписания врачей, ходила к психологу, и не к одному… Я улыбалась, когда в душе трясло, и заверяла, что иду на поправку. Тайком же много плакала... Но не это самое страшное. Я саму себя не слышала, Яр, понимаешь? – снова дожидается моего отрывистого кивка. И дает такие пояснения, от которых у меня кровь в жилах стынет: – Моя душа как будто от тела отделилась. Никакого контакта. Я превратилась в две отдельные сущности. Одна – физическая, лишенная какого либо интеллекта и духовности – пустая телесная оболочка. Вторая, страдающая и измученная – за пределами доступа. Из себя выдала, а в себя не принимала. Понимаешь?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Понимаю.

Только в этот миг полновесно. И кажется мне, что хуже я себя чувствовать просто не способен. Еще не знаю, что рано выводы делаю.

– Так продолжалось какое-то время… Дни худо-бедно продвигали месяц. Даже больше прошло… Точно уже не скажу, – замолкает, шумно вздыхает, вновь начинает плакать, и я догоняю, что мы подошли к самому важному. Инстинктивно, как будто с запасом, вдыхаю и замираю, растерзанно глядя в Марусины глаза. – В одну из ночей я проснулась не от крика… Я проснулась мокрая… Ощущение такое было… Хм-м… Ярик, мне причудилось, словно я на мелководье лежу… – опускает взгляд. Следующие слова будто выталкивает из себя силой: – У меня ничего не болело. Ничего! Но когда я подняла одеяло… Вся пижама, вся моя постель была в крови.

Маруся замолкает, а я с резким выдохом глаза прикрываю. Пытаюсь взять какую-то аварийную паузу. Перегрузить систему, иначе есть опасение, что не вывезу. Только не получается ничего. Боль на части рвет. Безжалостно кромсает по куску.

Слышу, как Машка всхлипывает и рвано переводит дыхание.

– Сначала я решила, что это очередной кошмар. Мелькнул страх, что с ума схожу… – смешок издает. Он такой жуткий, болючий, переполненный горем. Открываю глаза, чтобы видеть. Не могу отпустить этот контакт. Утопаю, но ни хрена в темноте не легче. – На крик прибежал папа… По его лицу я и поняла, что все происходит в реальности. Он спросил, болит ли у меня что-то… А у меня ничего не болело, – вновь на этом акцентирует. – Когда крик оборвался, я просто погрузилась в какое-то шоковое состояние. Папа поднял меня на руки и как есть, всю в крови, отнес в машину. По дороге они звонили… Мама звонила… Нас ждали, встречали… Улыбались, говорили, что все будет хорошо… Это для меня… Но я не верила… Уже тогда не верила никому. – Собираю ее слова, как высоковольтное электричество. Позвоночник токовым разрядом пробивает. На спину горячая волна ложится. После этого разговора, если не умрем, калеками точно останемся. – Меня положили на кушетку. Выдавили на живот гель. Ярик, он был таким холодным, – кажется, что это отступление не несет никакой информативности. На самом же деле пробирает дрожью до костей. – Я смотрела на экран просто потому, что он находился напротив меня… И когда появилось изображение, сразу все поняла... – после этих слов одновременно резко вдыхаем. Я готовлюсь, но оказываюсь не готовым, когда Маруся сообщает: – Ярик, я была беременна…

Смотрю на нее, не мигая. В глазах скапливается непереносимое жжение, но я физически не способен сморгнуть это напряжение. Моя жизнь обрывается. Знакомым сквозняком душу из тела выносит. И это намного больнее, чем три года назад.

Когда удается возобновить элементарные функции и сделать первый апокалиптический вдох, тело оживает. Изнутри заливает резкой и бурной волной жара. Саморазрушение. Сокрушающая катастрофа.

Беременна… Она была беременна, когда меня рядом не было. Пока я катал сопливую обиду, игнорируя ее письма и блокируя звонки, моя Маруся, мать вашу, была беременна! Она носила моего ребенка. Нашего ребенка.

Как это принять? Как? Как эту информацию выносить? Как переварить?

Чтобы иметь возможность дослушать ее рассказ, мне приходится тормознуть сознание и законсервировать внутри себя все, что я чувствую.

– Что было дальше? – голос свой не слышу, так стучит в висках.

– Мне сделали несколько уколов и положили под капельницу. Кровотечение остановилось, и я уснула. А под утро… Проснулась снова в крови. И на этот раз… Ярик, я его потеряла…

Я совершаю судорожный вдох. Грудная клетка расширяется. Ощущаю, как внутри меня происходит заражение. Жжет так сильно, что выдохнуть уже не получается. Все жизненно важные органы будто язвами какими-то покрываются. Они ползут и множатся, охватывая все, что только можно.

Маруся плачет. Я бы тоже хотел… Но не могу. Тяжело дышу, раз за разом сглатываю и воспаленным взглядом пялюсь на то, как она зажмуривается и крепче прижимает к груди тот листок, о котором я успел забыть. Машка словно бы пытается оторвать его от себя. Пытается, и не может. Сейчас я догадываюсь, что там. И сам не знаю, готов ли увидеть. Никак не могу уложить внутри себя полученную информацию. Хотел бы, чтобы это было неправдой. Чем-то нереальным… И в то же время понимаю, что отвергать бесполезно.

Моя Манюня носила нашего ребенка, и меня не было рядом, когда она его потеряла. Она прожила это самостоятельно. Прожила, но до конца, очевидно, еще не оправилась. Помимо боли, которую мы, наконец, разделяем, ощущаю такое удушающее чувство вины, что впору вынести себе мозги, как это сделал когда-то на моих глазах папаша Ридера.

Я смогу ей помочь? Я должен ей помочь.

– Покажи, – голос выходит с хрипом, очень тихо. Маруся кивает, но не двигается. Даже глаза не открывает. – Манюня… Давай. До конца.

Накрываю ее пальцы своими. И она отрывает листок от себя. Дает его мне, но не отпускает. Со своей стороны осторожно придерживает. Как нечто очень ценное, словно боится, что этот снимок рассыплется.

Ощупывая гладкость фактуры, глубоко вдыхаю и опускаю взгляд.

Сразу же задыхаюсь.

Думал, там будет что-то мало различимое, тогда бы принять было легче. Но нет… Голова, маленькое тельце, ручки, ножки. Дурак бы понял, что это ребенок. Мой ребенок. Марусин. Наш.

Сердце на куски рвет.

Долго разглядывать не могу. Может, и хотел бы… Да не вывезу. Выпуская снимок, кладу ладони Титоше на талию. Когда подтягиваю к себе, чтобы обнять, она прячет листок между нашими телами.

– Прости меня, – шепчу, касаясь губами ее волос. – Прости, Манюня.

– Нет, ты не виноват, – суетливо мотает головой. – Я сама…

– Как же сама… Не говори ерунды, – впервые ощущаю, что не владею достаточным запасом слов. – Помолчим, Маруся. Дай продышаться.

Невозможно выразить все, что изнутри рвет. Едва себя держу, а должен еще и ее. Хотя, наверное, только эта ответственность и придает сил. Вдыхая, наполняюсь. Отпустить, конечно же, сходу не получается. Но слегка притушить эмоции, чтобы продолжить разговор, удается.

– На присягу ты приезжала уже после больницы?

– Через неделю после выписки.

Даже выругаться не могу. Любая реакция кажется недопустимой, неестественной и неуместной. Просто сгораю.

Глаза, наконец, обжигает влагой. Выпаливает до слепящей темноты. Похрен.

Прижимаю Машку так крепко, как только позволяет положение наших тел. А потом и вовсе, откидываясь на кровать, увлекаю ее за собой. Стискивая в кулаках сарафан, медленно выдыхаю и отпускаю. Беспорядочно глажу по спине.

Маруся на моей груди замирает. Дышит все еще затрудненно и громко, но больше не плачет. Зато у меня по вискам тонкими дорожками огонь вытекает.

– Почему ты не сказала моим? – спрашиваю, как только нахожу в себе ресурсы. – Я бы все бросил.

– Как бы ты бросил? Нельзя… Контракт…

– Похрен.

– Я просто хотела тебя увидеть и обнять.

Но я и этого ее лишил.

Стоит ли говорить, что сейчас я чувствую себя законченным мудаком? И это лишь малая часть всех эмоций, которые взрывают мою грудь.

– Мне жаль, Маруся… Ты себе не представляешь даже, насколько мне жаль.

Шевельнувшись, она подползает мне под подбородок и, вздохнув, продолжает минировать:

– Десять недель было… Я виновата… Ничего не замечала. Не прислушивалась к своему организму. Ярик, меня ведь тошнить начало, еще когда ты дома был. Если бы я тогда подумала… Если бы сказала тебе… Обратилась в больницу…

Вот оно – полное внутреннее разрушение. А я думал, что хуже мне уже быть не может.

– Не надо, Маруся. Не вини себя.

– И мой срыв сейчас… Я правда принимаю таблетки. Сначала мне их назначили, чтобы восстановить гормональный фон после выкидыша. Но потом… Я не смогла прекратить их принимать. Звучит бредово, ведь я ни с кем не спала… Ярик, я только с тобой... Правда-правда!

– Знаю, Маруся, – выдыхаю, понимая, что для нее это так же, как и для меня, важно.

– Мне просто так спокойно было... Но когда у нас все обратно началось… Ну, вот сейчас… – шепчет сумбурно. И вдруг прерывается, чтобы то ли заверить, то ли спросить: – Я люблю тебя, знаешь же?

– Знаю.

Жжет даже эта любовь.

Изворачиваясь, Маруся целует меня под подбородком. Трется губами. Вдыхает. Кто бы мне помог полноценно вдохнуть? Слизистую продирает. Не могу глубоко втянуть.

– Неделю назад у меня должны были начаться месячные… Но ничего… До сих пор ничего нет. Поэтому я нервничала и срывалась на тебя. Прости-прости…

– Ты… – перебиваю ее лепет, но договорить не могу. Внутри все скручивает. – Ты беременна?

Маруся и сама на этом вопросе вздрагивает.

– Нет, не беременна… – шепчет едва слышно. – Просто испугалась. Потому и началась вся эта ерунда. Я жутко боюсь новой беременности… Того, что это снова произойдет и вот так оборвется.

Честно признаться, я о подобном вообще никогда не думал. Не знаю, каким бы было мое отношение к этому вопросу, не расскажи Маруся о прошлой потере. То есть я бы, конечно же, даже в восемнадцать лет от нее не отказался. Как-то бы вытянул, у других же получается... Только теперь поздно об этом рассуждать. Работать нужно на перспективу, а не на прошлое. Иначе никаких сил не хватит.

– Что сказала врач?

– Все нормально. Это психологическое. Я должна отпустить… Должна. Ты мне поможешь?

– Конечно, помогу, Маруся, – кажется, я только и ждал, когда она попросит. Я три года этого ждал. – Знаешь, как говорят? До свадьбы заживет.

– Давай, чтобы так...

– Давай, Манюня.

35

Мария

Прошло больше недели с того разговора, а мы до сих пор осторожничаем. Присматриваемся друг к другу, словно только познакомились. Такого у нас еще не было. Никогда. Даже после разлуки, когда Градский меня избегал, мы знали, что будет, если останемся наедине. Сейчас же так получается, что боимся по новой друг другу навредить. Спим вместе, завтракаем, едем на работу, ужинаем, проводим вместе вечер… Обнимаемся и целуемся, но все это с несвойственной нам осторожностью.

Эта волна, конечно же, со стороны Ярика пошла.

Я оправилась. И не хочу, чтобы наши отношения были такими. Просто потому, что это неестественно. Знаю, что Градскому нужно совсем другое. Да и мне… Менструация пришла в тот же день, после нашего разговора вечером. Сообщила Ярику, мы вместе порадовались. Через определенное время я намекнула, что выделения прекратились, – он никак не отреагировал. Вторую ночь ложусь в постель и жду, что, как раньше, подгребет под себя, страстно придавит и поцелует жадно. Без осторожности, с очевидным настроем на близость. Но Ярик вновь только привлекает к себе, нежно обнимает и желает мне доброй ночи. Чувствую его возбуждение, но никакой инициативы он не проявляет. А я тоже почему-то стесняюсь.

Утром умышленно перед ним несколько раз полностью разделась, мол, выбрать не могу, что надеть. Он застыл, не сводя с меня глаз. Пожирал с голодом каждый миллиметр непрерывно и… на этом все.

Я прихожу в отчаяние. Не понимаю, что еще сделать. Может, он обиделся за то время, когда я отказывала? Или считает, что мне нужен покой для психологического баланса? Вроде условились впредь обо всем говорить откровенно, но я как-то не решаюсь затронуть эту тему. Как говорила прабабушка Яра: «Все хорошо – ломать не надо». Ну, вот и страшно. Существуют еще опасения снова все испортить.

К концу второй недели «после» заканчивается моя практика у папы на заводе, и я начинаю волноваться о том, чем буду заниматься до начала занятий в университете. Ярик меня, как обычно, успокаивает. Подсказывает, что оставшиеся десять дней я могу потратить на выбор и заказ мебели в нашу квартиру.

– Понятное дело, что ничего не будет готово к заселению, – ною я, когда мебельный салон сообщает, что сроки выполнения заказов – от трех до шести недель. – Не подумали заранее… Не привыкли такое планировать. Теперь что? Второго твои возвращаются… Я хочу отдельно…

– Значит, купим в Магнуме[1] диван и переберемся.

– Ты серьезно? – удивлена, потому что мне такая идея в голову не пришла бы.

– Серьезно.

– А есть на чем? На подоконнике?

– Блин, Маруся, не делай проблему на ровном месте. В Магнуме и стол купить можно.

Таращу глаза, но постепенно заряжаюсь его оптимизмом.

– Пластиковый, что ли?

– Да хоть и пластиковый, – увидев мое лицо, вздыхает. – Шучу я. Там все есть, просто не совсем того качества и вида, к которым ты привыкла.

– Ну… Ладно, – радуюсь, что решение нашлось.

– Ты пока подбирай, заказывай, – продолжает Ярик. – Перекантуемся первое время, а там, как нормальные люди…

– Супер!

– Официальная сдача пятого сентября. Но я с дедом перетер, в общем, мы сможем заселиться тридцать первого августа.

– Что? Так быстро? Это же… – меня накрывает паника. – Ничего нет.

– Ничего и не надо. Уже сказал, что нужно – купим.

– Я даже вещи не собирала…

– За десять дней успеешь.

– Какой кошмар… – ловлю взгляд Яра и осекаюсь. – То есть счастье, конечно!

– Конечно, счастье, Маруся.

Двадцатиоднолетие отмечаем достаточно скромно. Зовем друзей в любимый всеми нами бар. Вечер получается веселым. Ярик умеет поддерживать градус, работает на всех. Я по большей части с улыбкой за ним наблюдаю.

– Ну, что ты решила с платьем? – улучив минуту тишины, спрашивает Аня.

– Выбрала то, которое советовали.

– Но тебе хоть нравится?

– Вроде да… – пожимаю плечами. – Они все красивые.

– Ну, ты, Титова, даешь! Я еще такой невесты не видела…

– Да брось, – отмахиваюсь я. – Платья действительно красивые. По крайней мере, те, которые мне предложили. И, в любом случае, это на один день, – привожу самый главный аргумент. Для меня важно не торжество, а то, что мы с Яриком полновесно объединимся. Все сопутствующие этому события – такая ерунда… – Лучше расскажи, как у тебя дела? Как себя чувствуешь?

– Ой, знаешь, отлично! Ни токсикоза, ни усталости, ни сонливости… Напротив, сил будто больше стало. Я же тебе рассказывала, как тяжело носила Ритка? – киваю, когда сестру упоминает. – Вот я этого боялась. Но, тьфу-тьфу…

Одновременно стучим кулаками по столу, и все на нас оборачиваются.

– Это что такое было? – смеется Яр.

– Если бы Аньке можно было пить алкоголь, я бы предположил, что дамы пьяны, – развивает тему Женя. – Но… Девочки, вы заскучали?

– А то! Давайте, развлекайте, – быстро ориентируется подруга.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Тогда танцевать идем, – поднимаясь, Ярик подходит ко мне и подает руку.

На площадке немного людей, никто не скачет и не толкается. Пока мы добираемся до середины, будто по заказу включается мелодичная лирическая композиция. И вот Градский обнимает, ведет в танце, и снова мне кажется, что он слишком нежничает.

Готова сделать что угодно, чтобы вернуть нашим отношениям былую непринужденность и страсть.

– Ты знаешь, что я не люблю танцевать? – закидываю удочку.

– Знаю, Маруся.

– Но до бункера это была одна из возможностей ощутить на себе твои руки, – выпаливаю с улыбкой.

Чувствую, что краснею. Особенно, когда Яр отстраняется, чтобы посмотреть мне в лицо.

– Вай, Маруся ты неТитова, – смеется.

Смотрю на него, и в груди искры высекает.

– Как меня достало быть бесфамильной, – ворчу я.

– Потерпи. Скоро у тебя будет самая лучшая фамилия, – самоуверенно заявляет Ярик, не прекращая улыбаться.

– Самая лучшая?

– Да, – заверяет, не теряя апломба. Даже наоборот, раздувает его от важности. – Не то чтобы твоя старая плохая…

– Очень даже хорошая…

– Но не твоя.

– С чего это не моя? – немножко возмущает ход его мыслей. – Двадцать лет была моя…

– Молочная.

– Что?

– Как зуб. Мы его вырвали. Ждем постоянный, – и ведь на серьезе это впаривает. – Постоянную. Настоящую. Финальную. Самую важную.

 – Ярик! Не лопни от этой важности, – задыхаюсь от возмущения и тут же смеюсь. – Ты такой дурачок. Неисправимый!

– Но ты же хочешь мою фамилию? Признай.

– Признаю!

– Умница, – с довольной ухмылкой наклоняется и чмокает меня в нос. – А теперь расскажи, что еще ты делала до бункера, чтобы я тебя полапал?

– Не скажу!

– Говори, – по привычке резко меня к себе дергает. Крепко прижимает. У меня дыхание спирает, когда ощущаю всю силу его напряжения. Мой голодный и одичавший зверь. Неужели вернулся? – Пожалуйста, Маруся.

Не сразу понимаю, о чем он просит.

– Расскажу, если мы прямо сейчас домой поедем.

Лучики сине-зеленых стробоскопов пробегают по его лицу, но они не способны исказить то, что я вижу в глазах. Чувства сгущаются, кипят и мерцают.

– Договорились.

– Хм… Ты же понимаешь, что я делала это неосознанно? Многое лишь сейчас осознавать начала.

– Какая ты все-таки тугодумка, Эйнштейн, – говорит Яр и, ласково надавливая мне на лопатки, припечатывает к себе.

– Что? Как ты смеешь?

– Любовно я.

– Угу, – мычу, скользя по его плечам ладонями. – Я любила с тобой плавать.

– Бля, я знал, что ты умышленно жмешься и ноги закидываешь.

– Не умышленно, а инстинктивно!

– Это меняет дело?

– В корне! Это кардинально разные вещи.

– Значит, «инстинктивно», – акцентирует все внимание на этом слове, – ты тоже представляла, как я отодвигаю узкий лоскут твоих трусов и спускаю с себя плавки, чтобы…

– Ярик! Такого я не представляла, – и это достаточно искренне. А вот сейчас, когда он такое говорит, буквально загораюсь желанием ощутить его пальцы на своей плоти. – Поехали домой!

– Едем домой!

Выпаливаем одновременно, практически сталкиваясь ртами. Замираем, глядя друг другу в глаза. И, наконец, решительно кивая, бросаемся к столику.

По-хулигански откланиваемся. Точнее, Яр, я-то молчу. Он многозначительно улыбается, просит продолжать гулять за наше здоровье и траты писать на его счет. Когда все начинают понимающе смеяться, отбивает честь и уволакивает меня, красную как мак, на выход.

В спину нам летит дружное многоголосое «С днем рождения». Меня переполняют счастье и вера в то, что все будет только лучше.

[1] Магнум – вымышленная торговая сеть среднего класса по продаже мебели и товаров для дома.

36

Мария

– Ты уверена? – спрашивает Градский третий раз за последние пять минут.

Нет, я не уверена. Все тело дрожит от нервного волнения и кипучего возбуждения. По приезду домой сразу же разделись до белья и забрались в постель. Лежим друг к другу лицами, но соприкасаемся минимально.

– Я тебя люблю, – озвучиваю то, что важнее какой-то там уверенности.

Это ведь мой Ярик… Под ногами лед трещит, но я пойду к нему. Мы условились, что до свадьбы все зажить должно.

Потянувшись, скольжу ладонями ему на затылок. Подбираюсь ближе, но Яр держится все так же напряженно. Словно окаменевший, лишь спину мою поглаживает и не спешит инициировать полноценный контакт.

Готова в голос от досады застонать.

– Пожалуйста, Ярик… Я очень хочу…

– Черт, Маруся… – над изголовьем кровати горит купленный мною ночник, его нежно-сиреневая подсветка позволяет мне видеть, как Градский прикрывает глаза. – Чувствую, что хочешь. О другом спрашиваю. Потом не накроет?

– Кто знает… – роняю неопределенно, не окрашивая голос какими-то отличительными интонациями.

– Маруся, блин… – выдыхает Яр.

– Быстрее, Ярик… – тороплю я. – Трогай меня… Целуй…

Он целует, но это снова не то, что нам нужно. Меня уже злит такая осторожность. Как раньше хочу. До боли. До полной дезориентации. Его и моей. Задыхаюсь от эмоций и желания свести Градского ума. С этими мыслями толкаю на спину. Перекидывая ногу, забираюсь сверху. Прижимаюсь к его рту своим. Дрожа от неудержимого голода и горячего нетерпения, трепетно скольжу языком по губам. Ловлю и пью сипловатый выдох Яра.

Конечно же, он тоже умирает от жажды, мой зверь. Слишком долгим было вынужденное воздержание.

Обхватывая руками лицо Ярика, некоторое время просто облизываю его. Утоляю первый вкусовой голод. Затем рвусь языком к нему в рот. Захватываю сразу все, что можно. Я там почти мародерствую. Жадно втягиваю язык Яра. Жестко сосу и покусываю.

Когда сажусь ему на пах, грудь обдает жаром, а низ живота скручивает томительно-сладким спазмом. Нетерпеливо скользнув ниже, с гортанным стоном прокатываюсь вдоль разбухшего члена. Ответный стон Града поступает внутрь меня с гулкой вибрацией. Сейчас он нужнее, чем кислород.

Крепко сжимая мои бедра, пытается препятствовать дальнейшему хулиганству. Но я все равно, не разрывая поцелуя, умудряюсь тереться о член, пока не промокает белье. Яр, конечно же, это чувствует. Вновь глухо стонет, наполняя меня сумасшедшей энергией.

– Ох, блядь… Маруся, стой… Тормозни…

Понимаю, что тяжело ему. Мне тоже. Но сейчас хочу, чтобы он полностью отключил голову. С контрацепцией должны справиться давно заготовленные презервативы. Остальное лишнее. Мы ведь не больные.

– Ярик… До конца хочу…

Отрываясь от его губ, суматошно и влажно целую шею. Продвинувшись ниже, перехожу на плечи и грудь. Градский не успевает поймать, как я уже прокладываю дорожку по его напряженному рельефному прессу. То целую, то лижу горячую кожу.

– Мне так вкусно, Ярик…

– Черт, Маруся, подожди… Дай минуту…

Никаких минут. Ни одной секунды не даю.

Не то чтобы у меня существует какой-то определенный план… Да хоть элементарное понимание, чего именно добиваюсь? Ничего нет. Все же я привыкла к тому, что Яр всегда действовал сам, а я только отвечала. Сейчас же меня толкают инстинкты и безумная жажда, бьющая внутри меня, словно горячий источник. Соскальзываю губами к самому низу его живота, не раздумывая, поддеваю пальцами широкую резинку боксеров. Громко вдыхая, прижимаюсь ртом к раскаленному члену. Он так волнующе пахнет… В ушах нарастает гул, и туманится сознание. Глубокий стон и частое дыхание Ярика воспринимаю отстраненно. Не разбираю, что он шепчет. Втягиваю носом густой и насыщенный аромат, пока от гудящего внутри меня удовольствия не скручивает все мышцы. Улавливая дрожь Яра, действую быстрее. Не давая ему выплыть из чувственного дурмана, приподнимаю подрагивающий член и обхватываю его губами. Обойдя головку языком, слизываю новый для себя вкус. Вбираю и впитываю, становясь до неприличия жадной и очень голодной. Сжимая губы, жмурюсь от плотского восторга, не замечая, что меня начинает конкретно потряхивать.

Пока Ярик не выдергивает член из моего рта. Приподнимаясь, ошеломленно смотрит в глаза.

– Ох, святоша, что ты делаешь?

– Насилую тебя. Ворую. Граблю, – тараторю, глядя затуманенным взором. – Отдай… – наши пальцы переплетаются на его члене.

– Маруся, блядь…. В клочья…

– Тебе же это нравится? Так нравится? Когда я сосу твой…

– Молчи, блин… – стонет мучительно, не позволяя мне приблизиться.

А мне вдруг становится весело.

– Ты сердишься? – с намеренной провокацией выпячиваю губы.

– Я в бешенстве!

– Тогда ты готов!

– К чему, блин?

– Я могу, конечно, сверху, – размышляю вполне серьезно. – Если ты еще не совсем потерял от меня голову, так и сделаю. Но все же… Я хочу, чтобы ты меня… Чтобы ты меня…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍– Остановись…

– Трахни меня, Ярик…

– Святоша…

– Трахни… Пожалуйста…

– Сейчас доиграешься.

Градский садится, и я машинально отскакиваю в сторону. Далеко отползти не удается, он сбивает меня как самонаводящаяся ракета.

– Тихо… Тихо лежи…

– Полетим?

– Снимай трусы, сейчас полетим…

С презервативом Ярику приходится справляться самому. Я пока не готова к тому, чтобы учиться этому, но в следующий раз обязательно попробую. Быстро избавившись от белья, замираю перед ним с широко расставленными ногами. Сознание плывет, забиваясь порочными мыслями. Сквозь пелену этого морока смотрю на то, как Яр раскатывает латекс. Его сгущающийся взгляд завораживает, заставляет забыть обо всем, что может помешать получить удовольствие. В его глазах я всегда самая красивая и безмерно любимая. Чувствую и вижу это, никаких слов не надо, но он все же шепчет:

– Ты такая красивая.

Резко вздыхаю, когда наваливается и подгребает так близко, как я люблю. Трет членом между моих половых губ, а я постанываю. Приподнимая бедра, стремлюсь к нему всем своим существом. Разгоряченная, истекающая, изнывающая ­– охотно принимаю его напряженный и горячий член. Когда проталкивается до упора, от безумного удовольствия вскрикиваю.

– Божечки… Яричек… Ярик… Я… Я… Еще… Еще… – шепчу бессвязно, просто потому что удержать в себе не могу.

Слабо контролируя силу, сталкиваемся ртами. Целуемся, выдавая густой и насыщенный концентрат чувств. Не разбавляя, не жалея, без опаски все отдаем. Только так и умеем, именно поэтому нам необходима была эта перезагрузка.

Оргазм настигает нас быстро и практически одновременно. Кусаемся, оставляя друг на друге следы. И кричим, конечно. Тихо у нас никогда не получалось.

– Надеюсь, в нашей квартире хорошая звукоизоляция, – выдаю я лениво, когда Яр сползает с меня.

Он ничего не отвечает. Лишь усмехается, натягивает трусы и, подхватив сигареты, выходит на балкон. Ощущая толчок неясной тревоги, даю ему какое-то время побыть в одиночестве. Потому как стоит он там долго. Докуривает одну сигарету и тут же берется за вторую.

Руки и ноги подрагивают, когда сажусь и впопыхах натягиваю халат. Приближаюсь к Ярику медленно, но создаю достаточно шума. Не желаю застать врасплох. Он, не оборачиваясь, принимается чаще курить. Обнимаю его со спины. Давлю подбородком на лопатку.

– Сложно тебе? – спрашиваю нежно и осторожно.

– Нормально.

– Все еще думаешь?

Он не отвечает. Только вдыхать прекращает. Потом, после затянувшейся паузы и глубокого вдоха, все же отвечает:

– Иногда.

– Я тоже, – смещаясь, прижимаюсь к его теплой коже губами. – Но… Каждый раз легче. Нет больше той боли.

– Я рад, Маруся.

Оборачиваясь, подтягивает меня к перилам. Выбросив сигарету, обнимает обеими руками и губами к макушке прижимается.

– Последние дни нашей духовной свободы. Что придумаем, Маруся?

– Полагаешь, после переезда мы станем отличительно серьезными? – прищуриваясь, смотрю в темноту.

– Думаю, да.

С территории моего родного двора доносится лай Десси. Значит, где-то там и папа. Мы его не видим, но он-то нас на освещенном балконе точно заметит. Машем с Яром одновременно в направлении звуков.

– Тогда предлагаю сделать все, что мы хотели сделать в юности, но не решались.

– Вай, Титоша, – смеется Градский, – на опасную дорожку ступаем…

– Угу… Пусть…

37

Мария

В последние дни лета окончательно прощаемся с детством. Бункер все же сильно изменил нас. Тормознул нашу юность, заставив слишком резко повзрослеть. В какой-то момент мы действительно вымахнули выше возможного максимума, а потом будто застопорились. Находясь в разлуке, духовно не развивались. Три года находились в холодном вакууме. Не позволяя себе лишних эмоций, просто пытались удержаться на плаву. И, конечно же, мы понимали и ждали, что жизнь сведет нас обратно. По-другому не могло быть.

Встреча. Глубокий вдох. Стремительное восстановление самых важных функций. Сердце навылет. Каждый толчок – космическая мантра. Шаг навстречу, который оно, вопреки всем внутренним страхам, делает вместо тела.

Губы искусаны в кровь. Слезы. Горстка пепла вместо сожжённых нервов. Взрыв эмоций… Сопротивление бесполезно.

И мы всегда это понимали.

– Здесь? Почему здесь? – смеюсь, когда Ярик развязывает мне глаза. Позволяя ленте полностью соскользнуть, бросаю ее в него. – Я думала, ты привозил меня на эту парковку поесть бургеров и мороженого!

– Я привозил тебя поесть бургеров и мороженого, – с ухмылкой повторяет Ярик. – Но это не мешало мне представлять, как мы вместе проверяем подвеску машины.

– Что?

– Раскачиваем, – делает пошлое движение бедрами, сопровождая еще и жестами.

– Ты такой… – не могу подобрать слов и просто смеюсь.

– Какой?

– Животное, Ярик! Ты животное!

– М-р-р, – урчит, словно огромный ленивый тигр. – Иди сюда, Маруся, исполни мое заветное желание. Я твои уже неделю исполняю… – подхватывая, тянет через консоль к себе.

– Стой… Подожди, я хоть разуюсь, – быстро скидываю сандалии и рвусь ему навстречу. Когда обхватываю бедрами, руки Яра тотчас скользят мне под юбку. – Так почему именно здесь тебя посещали грязные мысли?

– Мне просто нравилось уединяться с тобой. В машине чаще всего это удавалось. А тут еще местечко такое укромное… Свет фонаря ложился на твои колени, и…  ты сексуально ешь бургеры.

– Боже, Ярик… – возмущаюсь, но хохочу. – Если бы я знала, что ты настолько испорчен…

– Что? Не ела бы со мной бургеры?

– Я бы тебя совратила… Довела до исступления, чтобы ты не смог сдержаться и набросился на меня…

– Маруся, блин… На тогдашних эмоциях мы бы тут все разнесли.

– И пусть…

– Ты была девочкой… – выдыхает как-то необычайно нежно.

– Да… И в бункере ты с этим не особо церемонился…

– Там… – хрипит, крепко сжимая мои ягодицы. – Там у меня было несколько заходов…

– Да… И тут мы могли бы сначала просто побаловаться… Прежде чем…

– Бля, я об этом мечтал всю жизнь! Почему ты не давала мне? – выпаливает этот вопрос с таким жаром, что меня вновь пробивает на хохот.

– Ты не просил!

– Я просил!

– Да-да, помню эти твои подкаты жутким хрипом: «хочу тебя сзади», «показывай сиськи», «хочу твой рот», «раздевайся, святоша», «я тебя сейчас изнасилую»… Ты вел себя как придурок!

– Я шутил, и ты смеялась над моими шутками... И любила меня!

– Угум… Но это не отменяет того, что ты вел себя как придурок.

– Классный харизматичный придурок!

– Ужасно наглый и возмутительно самоуверенный!

– Ну, все… – поймав руки, заводит их мне за спину и, сцепляя там, ограничивает движения. Притискивает грудью к своей груди. – Я привез тебя сюда не для того, чтобы ругаться.

– Расскажи мне еще что-то… Выдай любые свои мысли, – прошу практически шепотом.

– Знаешь, когда это парковочное место оказывалось занято, я страшно бесился, – хрипит Ярик совсем низко.

– О, это я помню! Я помню это! – восклицаю и снова смеюсь. – Только не понимала, почему!

Свободная ладонь Градского ложится мне на затылок и, сдавливая его, сталкивает наши лица. Он пытается меня поцеловать, но ничего не получается, так как я то и дело хихикаю. А еще меня потряхивает, как будто от холода. Хотя я не замерзла. Это нервы и напряжение.

– Перестань смеяться, иначе у меня не встанет… – мычит Яр мне в рот.

– Хм… У тебя уже стоит, обманщик… Я же чувствую… М-мм… Отпусти мои руки, я хочу тебя трогать.

– Только если ты снимешь майку, – подначивает, облизывая мне губы.

– Хорошо, хорошо… – исполняю свое обещание, как только он освобождает запястья. – Такой ты хотел меня видеть, Ярик-Божище-Градский? – не могу не улыбаться при виде того, как он пялится на мои покачивающиеся груди.

– О, да, свят-свят Маруся… О, да!

– Тогда трогай меня… – ныряя за ворот футболки, веду по его коже ногтями. – Нет-нет, – отталкиваю, не позволяю прикоснуться. – Сначала тоже разденься…

Он стаскивает футболку и, не глядя, бросает ее на заднее сиденье. Едва я успеваю провести по его плечам ладонями, склоняет голову, касаясь губами моей ключицы. Торопливо следует ниже, пока не захватывает в рот сосок.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Боже… – охаю и вскрикиваю. – Ярик…

Я так люблю, когда он ласкает мою грудь. Это настолько приятно, что сходу сознание плывет. Низ живота наливается тяжестью до того, как на ластовицу давят его пальцы.

– От этой юбки можно как-то быстро избавиться?

– Да… – схватившись за низ, тяну половинки в разные стороны, пока одна за другой не отщелкиваются кнопки. – Все очень просто.

– Охрененно, – шепчет Яр, когда я остаюсь в одних трусах.

Свесив голову, вижу его смуглые пальцы на белой ткани и то, как они бесстыдно трогают меня. От этого визуального контраста возбуждаюсь еще сильнее. Устремляясь навстречу, обхватываю ладонями лицо Ярика и крепко целую его.

– У тебя ведь есть презервативы? – отрывисто дышу в перерывах между нашими голодными ласками.

– Целая лента…

– Дай мне… Хочу надеть…

Это оказывается весьма увлекательно, смешно и возбуждающе. Пока дотягиваю колечко до основания, Яр шумно дышит сквозь зубы и сдавленно матерится. Как только заканчиваю, не дает мне опомниться. Сдвигая в сторону бикини, проталкивает внутрь меня член.

– Так ты меня хотел? – сиплю, задевая его приоткрытый рот губами. – Так?

– Да, святоша… Именно так, – выдыхая последнее, подбрасывает меня мощным толчком вверх.

Не в состоянии ничего ему ответить. Какое-то время могу лишь принимать эти удары, упиваться жесткими ладонями на своей груди и громко стонать.

– Не закрывай глаза, Маруся… Смотри на меня… В глаза… Смотри…

Смотрю, конечно… Его слова завораживают, взгляд примагничивает – невозможно оторваться.

– Любишь меня, святоша?

– Люблю…

– Сильно?

– Сильнее всех на свете…

– Давай еще сильнее…

– Еще?

– Еще…

– Сильнее нас убьет…

– Пусть… – пригвождает мой Град.

В салоне становится очень жарко. Стекла запотевают. Воздух заполняют шлепки и влажные хлопки. Нос забивают порочные запахи. Мышцы то и дело простреливает судорогами удовольствия, но мы ни на секунду не прекращаем двигаться и не разрываем зрительный контакт, пока нас не накрывает общей, неистово сотрясающей волной экстаза.

Только после этого, отдышавшись и приведя себя в относительный порядок, принимаемся за бургеры.

– Ты сломал систему, – смеюсь, намекая на очередность.

– Да, – ухмыляется Ярик, отхватывая огромный кусок от своего сэндвича. – Секс на первом месте. Еда – на втором. Всегда так считал.

– Ну да, ну да… После секса ты всегда голоден.

– Даже если поем непосредственно перед.

Закончив с бургерами, одновременно устремляемся друг другу навстречу и коротко целуемся.

– Что дальше, господин Град? Что вытворим?

– На все готова, госпожа Святоша?

– С тобой? Абсолютно на все!

38

Ярослав

– До сих пор не могу поверить, что ты женишься, – выдает вдруг мама.

Встречал их в аэропорту один. Маруся осталась, чтобы приготовить обед. Удивительно, что еще не выскочила на крыльцо.

– Почему это? – бубню, вынимая из багажника чемоданы. – Я не урод, не кривой и не тупой, – перечисляя, не пытаюсь подавить безмятежную ухмылку.

Я счастлив. От того, что живу, что святоша моя каждый день рядом и от того, что теперь мое тело ноет по утрам не вследствие марш-бросков, а от бурной сексуальной жизни.

– Господи, Ярослав! Ну вот, что за шуточки? Как тут разговаривать? – возмущается мама, глядя на отца.

– Давай, Ника, заходи в дом, – подгоняет тот, напуская строгий вид.

Но мама пристраивается рядом со мной, даже под руку хватает, пока я волочу чемоданы, и продолжает развивать тему.

– Просто тебе едва исполнился двадцать один… Да и Маше… Вы такие молодые… Нет-нет, я рада, что созрели! Просто удивилась, что так быстро. Правда.

– Все когда-то женятся, – отбиваю я, пропуская ее вперед. – Возраст – не показатель зрелости.

– Верно. Не показатель, – с улыбкой соглашается и входит, наконец, в дом.

Из кухни выбегает Маруся, и все внимание резко переключается на нее.

– Прекрасно выглядишь, дорогая!

– Спасибо! Вы тоже!

Как только они прекращают обниматься, и мама отпускает святошу, папа тоже сгребает ее в объятия.

– Выросла, Маня.

– Дядя Сережа! Я уже не расту! – пищит та ему в плечо и смеется.

– Растешь, растешь. Глаза другие, – отстранившись, щелкает Машку по носу и уходит в ванную.

Свободнее выдыхаю, безмерно радуясь, что родня закругляется с приветствиями. Опасался, что труханет Маруся и сбежит к папке. Ничего, стоит и даже улыбается. Так обнять ее охота, аж в зобу дыхание спирает. Только не думаю, что переживет принцесска подобные нежности при предках. Улучив момент, лишь подмигиваю. Она заводит за спину руки и краснеет, как девчонка. А у меня внезапно полный подъем башни происходит.

Твою мать… Не хватало только, чтобы кто-нибудь из родни заметил.

Благо мама увлеченно следует между рядами любимых пальм. Довольно улыбается и нахваливает Марусю, что хорошо приглядывала. Дойдя до середины, примечательно громко охает.

– Куда подевался комод?

Смотрит на святошу, а у той глаза по пять копеек и вид красноречиво виноватый. Мы с ней прошлым вечером оперативно потрудились, чтобы привести семейное гнездо в первозданный вид. И да, парочку сломанных предметов мебели выбросили.

– Он был старым и просто развалился, – вступаясь, перетягиваю внимание на себя.

– В смысле… В смысле развалился? – от шока моя впечатлительная мама едва способна складывать слова в предложения.

– В прямом. Хренак, и… доски.

– Странно… Вот так просто?

– Да. Вот так просто, – смотрю невозмутимо.

Только святоша, красная как рак, всю контору палит. Шикнув, взглядом показываю, чтобы лицо попроще сделала. Слабо работает. Возможно, ее потряхивает от мысли, что наверху мама недосчитается еще парочки предметов мебели.

Спасение приходит извне. Раздается стук, и Машка с громким вздохом облегчения бросается открывать своим родным дверь. В доме становится отличительно шумно, как и всегда, когда Титовы встречаются с Градскими. Громче мамы и мамы Евы никто разговаривать не способен. Две сирены с многочастотными колебаниями в виде звонкого хохота. Это мама, конечно же, источник заражения. Папа говорит, она на многих так действует. С остальными Ева Павловна, не приведи Господь ее так в лицо назвать, весьма сдержана в эмоциях.

У Маруси все готово, даже стол сервирован. Она немного стесняется играть роль хозяйки, но все же зазывает предков к столу. Оценив и попробовав угощения, мама с восторгом хвалит каждое блюдо по очереди. Остальные с улыбками поддакивают.

– Так это все ваши рецепты, – смущается святоша. – Я приготовила то, что вы сами готовите на праздники.

– Да, но я искренне считала себя неподражаемой!

– Ну, вот в пироге, мне кажется, мясо все же суховато, – самокритично заявляет моя Маруся.

– Глупости! Все идеально, – не унимается мама. – Вы точно не хотите с нами пожить?

– Собственно, мы с Адамом тоже предлагали. Но они ни в какую не согласны. Теперь нам приходится заказывать еду из доставки.

После этого смеются все, даже Машка.

– И как вам на своей территории? – спрашивает отец, пройдясь по моему лицу проницательным взглядом. – Не ссоритесь?

– Нам некогда ссориться, – заверяю.

– Да… – святоша снова краснеет, расценивая мой ответ превратно. Хотя не без этого, конечно. – Ярик до вечера на работе, а у меня учеба начинается… То есть началась… Кхм, вчера… Год будет напряженным… Да…

– Хочу к вам наведаться, – напрашивается в гости мама. – Посмотреть, как вы устроились.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Не на что смотреть, – отсекаю я, поймав всполошенный взгляд Маруси.

– Что значит не на что?

– У нас… Из мебели у нас только диван. Вещи до сих пор в чемоданах. А на кухне плита и пластиковый стол. Стульев нет.

– Хм… Романтика, – находится с ответом мама.

– Мы просто резко переехали. Дом вообще еще не жилой. То есть работы завершены. Но официальная сдача и заселение остальных жильцов только двенадцатого сентября.

– Так вы одни на всю многоэтажку?

– Что-то типа того… – сипит Маруся, отводя взгляд.

А я смеюсь и бездумно хватаю ее ладонь. Подношу к губам и целую.

– И даже так мы отлично проводим время!

К счастью, святоша не заваливается под стол. Только горячим взглядом меня пронизывает и стремительно бледнеет. Руку не выдергивает, значит, беспокоиться и вовсе не о чем.

– Но мы уже все заказали. К середине октября обустроимся, как положено.

– Только к середине октября? – изумленно восклицает мама. – Может, все-таки к нам пока?

– Нет, – выпаливаем с Марусей одновременно.

– Да… Вижу, все нормально, – констатирует отец и тянется за вином, чтобы обновить бокалы и тем самым свернуть тему.

Домой возвращаемся затемно. Поднимаясь из подземного паркинга, смеемся и целуемся прямо в кабине лифта.

– При желании мы здесь даже сексом можем заняться… – шепчу святоше, припечатывая ее к хромированной стенке.

– А камеры?

– Они еще не работают, – выдыхаю ей в рот.

– Думаешь?

– Знаю.

– Ладно… Но рисковать не хочется… Идем домой, – скулит, когда створки лифта разъезжаются в четвертый или пятый раз.

– Идем.

Подхватывая под ягодицы, вскидываю ее на плечо.

– Ярик, блин… Мы собирались стать серьезными… Второй день не получается…

– Угу… Может, чуть позже?

– Может…

– Черт, где ключи? – стучу по карманам, но обнаруживаю только сигареты, бумажник и телефон.

– Они у меня, – спохватывается Маруся. – В куртке… Не с той стороны… – направляет, когда я начинаю обшаривать ее тело.

– Нашел, не пищи.

В замок попадаю быстро. Щелкнув замками, вваливаюсь в пустую прихожую. Опускаю будущую жену на ноги.

– Ау-у-у-ф-ф, – протяжно гудим, едва захлопывается дверь.

Сейчас это наша любимая фишка по приходу домой – проверять акустику пустых метражей.

– Дай зажигалку… Дай…

Как только вручаю, Маруся несется в спальню. Не включая свет, поджигает десятки свечей, разложенных вдоль панорамных окон. Каждый вечер теперь так делает. Больше у нас нет светильника. Она научилась засыпать в темноте, после того, как я погашу свечи.

Заслышав мои шаги, оборачивается. Дерзко улыбаясь, манит к себе.

– Божище! Танцуй и снимай вещички!

– Что? – смеюсь немного удивленно.

– Я знаю, ты умеешь, – мурлычет. – Говорил, в Одессе тебе равных нет… Докажи!

– Все, что пожелаешь, – легко соглашаюсь. Снимаю футболку, когда Маруся включает на телефоне музыку. – Издеваешься? – она хохочет, и я, естественно, не могу не ответить тем же. – Не по-мужски. Просто чертов антисекс, святоша, – комментирую ее выбор.

Она звонко цокает языком и заверяет:

– Очень тебе подходит!

Да уж, конечно…

Ах, какое блаженство,

Ах, какое блаженство!

Знать, что я – совершенство,

Знать, что я – идеал[1]…

– Ну, держись… – покачивая бедрами, расстёгиваю ремень.

Маруся прижимает в щекам ладони и выдыхает:

– Божечки…

Да, мать вашу, все на свете могу я. Все!

[1] к/ф «Мери Поппинс».

39

Ярослав

Эх, Одесса… Веселый южный край. Со свадьбы все началось, свадьбой и закрываем. Нашей.

Гуляем три дня и три ночи. Папа Тит со своим своеобразным юмором и характерной настойчивостью никого трезвым – я бы даже сказал, живым – из зала не выпускает. Тамада сдается и отлынивает покурить, когда он, в очередной раз подхватывая бутылку, начинает обход гостей. Всех перетанцевал, переговорил, переубедил, за дочку, и меня попутно, разве что молиться не заставил. Она у него одна, понятное дело, с их сумасшедшей заботой влетел и я по самое не могу. Только я давно готов. Не страшно.

Относительно алкоголя меня первый день щадили, во всеуслышанье возлагая высшую миссию – достойно отработать первую брачную ночь. По каким-то там приметам, как заявлял тесть, это очень важно. У него мало того, что еврейские корни, обожаю этот народ, так еще бабка-предсказательница в роду. Он сам порой весьма странные вещи выдает. Вот и тут обронил якобы мимоходом, что у нас с Марусей сын родится. Внешне – я, а по характеру – чистый Титов. После этого заявления я и без его водки полчаса как пьяный сидел.

Да ни хрена! Хочу, чтобы весь мой был!

Сделаю, как надо. Никакие предсказания не испортят.

Поймав мой решительный взгляд, папа Тит добавил так, чтобы Маруся не услышала, что младший будет полностью в меня. А потом с ухмылкой, мол, все сказал, принимай ЦУ, перемахнул к другому столу.

Но… Это все было значительно позже.

Вернемся к хаосу, с которого начинается восьмое сентября. Все у нас с Марусей не как у людей. Допоздна греху предавались, так как до этого два дня пришлось воздерживаться – святоша какие-то важные анализы сдавала. В общем… Мы просыпаем будильники. Подхватываемся за три часа до регистрации. По плану Маруся уже должна была находиться у родителей и начинать свадебные сборы. А я, как положено, приехать со своей свитой на выкуп и прочие традиционные финты.

Что ж… Учитывая, сколько времени требуется женщинам в такой день, капитально опаздываем.

Сначала держимся почти спокойно. Но, едва заканчиваем чистить зубы, Машка вдруг бросается в тихий скулеж.

– Может, это знак? Может, отложим?

У меня за грудиной все льдом стынет. А следом, напротив, огнем до костей опаляет.

– Долго думала?

– Ну, почему-то же так случилось!

– И что? Случается со многими, – тут я не уверен, но готов упорно свою теорию проталкивать. – Не начинай, Маруся. Такси ждет. Все успеешь. Подгребем в ЗАГС аккурат к назначенному времени. Главное, сейчас, блядь, на нервах не раскисать.

– Ты обидишься, если я не выйду? – вот, что она выдает на мою вразумительную речь.

Как тут не сорваться?

– Ты, блядь, издеваешься? Представляешь себе это?! Я буду стоять под твоими дверями со всей, мать ее, родней и, твою налево, друзьями, а ты не выйдешь?

Тоскливое личико сменяется возмущенной гримасой.

– Не матерись на меня!

– Я, блядь, не матерюсь! – секу, о чем она, только тормознуть не могу. Поправляю себя, не в силах сбавить тон: – Не на тебя!

– Даже около меня не стоит!

– Знаешь, о чем я говорю! Не перекручивай. Попробуй только бортануть меня, принцесса, мать твою, неТитова, – выдаю с угрозой, хотя прекрасно понимаю, что сейчас это тупейшая тактика.

– В смысле? Тогда что? Что? Ярик? Надо было все-таки остаться ночевать у родителей!

Сполоснув раз в пятый щетку, зло швыряю ту в голубой пластиковый стакан с изображением диснеевского зверья. По-чесноку, не особо рвемся обживаться, все свободное время проводим, обжимаясь и трахаясь по пустым углам.

– Ладно, – продолжаю с тем же нажимом, но значительно тише. – Я приеду и буду ждать. А ты поступай, как считаешь нужным. Как чувствуешь, твою мать.

Стоит ли объяснять, что творится внутри меня полтора часа спустя. Стою во дворе Титовых со всей шумной и веселой свитой. Готовлюсь к самому хреновому варианту развития событий. Но упорно, как умею, молюсь, чтобы не струсила моя Маруся.

Уезжала в психах. В каком-то странном прикиде и со всклоченными волосами. На пороге обернулась, глянула сердито и хорошенько шандарахнула напоследок дверью.

Маньячка, вашу мать…

Знаю, если не выйдет, сам за ней отправлюсь. Не пустят, через окно по старинке полезу. Покоя ей не дам, пока моей не будет.

Строю одну за другой теории, и сердце о ребра разбивается. Оно же резко останавливается, когда входная дверь распахивается, являя мне и всем собравшимся святошу собственной персоной. Нереально красивую святошу в пышной пене из белоснежного фатина. Нереально решительную святошу… Пока я бездыханно пялюсь, она минует сбитых с толку родственников, которые все утро готовились к купле-продаже невесты, и направляется прямиком ко мне.

– Сегодня без выкупа, так как Град до свадьбы переплатил, – заявляет взволнованно, но уверенно. Гости смеются, а Машка тем временем тянется ко мне и тихо-тихо шепчет: – Скорее забирай меня. А если вдруг в ЗАГСе буду кричать «нет», сразу целуй!

Киваю, готовый на все. Но радикальных мер все же удается избежать.

Везет нам, регистратор по-умному вопросы задает. Со мной, безусловно, все и так понятно. Не колеблюсь ни секунды. А со святошей, определенно, подход срабатывает. Проницательные инспекторы торжественных событий.

– Готовы ли вы, Ярослав, любить Марию, защищать, оберегать, нести ответственность за будущее потомство?

– Да, – это то, что я делаю со дня нашего с ней рождения. Ну, кроме потомства. Но и тут знаю, что вывезу. Много мозговал после того, как Маруся доверилась, все для себя решил. – Готов.

Напряженно замираю, когда регистратор с улыбкой переключает внимание на невесту. Машинально за ней взглядом следую. Смотрю на вздорную девочку, которую женой хочу видеть, и дыхание задерживаю.

– А вы, Мария? Готовы ли быть другом Ярославу, разделять с ним любовь, видеть в нем одном свою семью и опору, быть всегда рядом и во всем поддерживать?

Маруся бледнеет, приоткрывает губы и рвано вздыхает. Мое истрепанное сердце в пятки уходит. И взлетает, когда она выкрикивает севшим, но таким родным, черт возьми, голосом:

– Да!

Святоша и сама дико радуется своему ответу. Как в школе после победы на олимпиаде. Именно это сравнение прикатывает в мой воспаленный мозг. Подпрыгнув, нарушая всякий порядок, бросается мне на шею. Обнимает и шепотом орет в ухо:

– Я сделала! Сделала!

– Умница…

– Люблю тебя…

– И я тебя, свят-свят Маруся…

Регистратор продолжает говорить. Сквозь толщу выплеснувшихся в воздух эмоций улавливаю, что просит пройти к ней для официального скрепления подписями. Выполняем эту процедуру, как в бреду, причем оба. Лица пылают. Взгляды плывут и никакой осмысленности не несут.

Оглушает и возвращает в реальность новый острый виток торжества:

– В полном соответствии с семейным кодексом Украины, в присутствии уважаемых свидетелей и гостей объявляю вас мужем и женой! И прошу обменяться обручальными кольцами.

Только в этот миг полновесно понимаю: это таки случилось.

Черт возьми… Окольцевал…

Маруся Градская!

Как только кольца занимают свои законные и, я уверен, пожизненные места, целую жену. До того, как следует помпезная команда регистратора. Целую, отпустить не в силах.

Вот мои масштабы. Объемы владения, к которым я всегда стремился.

Моя Маруся, ради нее добьюсь всего прочего земного.

Слышу крики и свист, нестройные поздравления, хлопки и хохот. Но оторваться получается, лишь когда рядом маячат родители. Кто-то из них меня тактично по плечу постукивает. Отлепившись друг от друга, все еще ошалевшие от произошедшего, принимаем с Машкой первые поздравления.

Мама плачет, это обычное дело. А вот у Евы Павловны слезы вижу впервые. Пробирает эта сила так, как вообразить не мог. Пока мой отец обнимает Марусю и что-то ей говорит, позволяю воспитавшим меня женщинам себя расцеловывать. Попутно не упускаю из виду, как морщится моя Маруся. Поджимая губы, чтобы не плакать, активно кивает и в ответ что-то шепчет.

Папа Тит, как ни странно, ничего не говорит. Потом пойму, что он приберег свою энергию, чтобы максимально долбануть в ресторане. Сейчас же он со смехом и заметно поблескивающими глазами открывает шампанское. Оно пеной вылетает из бутылки. Я с ним солидарен. С шампанским, конечно. Подобное внутри меня творится – фонтаном счастье бьет.

Папа, приобняв маму, выкрикивает в толпу:

– Кузе не наливать!

Редко называет ее так прилюдно. Но, кажется, именно это помогает ей справиться с потоками слез.

Хвала Богу, марш Мендельсона больше не врубают. Басит какая-то быстрая хитовая композиция, когда я подрываю Марусю на руки и под прицельным конфетно-лепестковым обстрелом несу по красной ковровой дорожке к выходу.

Шампанское на каждом повороте наливают, а голова ведь и без того кружится. В зал ресторана входим заметно на хмеле. Но больше от эмоций, конечно же. Здесь и начинается самая жара. Папа Тит задает, как никогда. Даже мама Ева в некоторых моментах рукой глаза прикрывает. Но смеются все буквально до слез. Это мы тамаду веселим, а не он нас.

– Я знал, что это когда-нибудь случится, – говорит тесть, поднявшись для первого тоста.

– Ты всегда все знаешь, – задумчиво подтверждает мама Ева.

– Да, кстати, – мгновение улыбается только ей. Потом вновь на нас с Марусей смотрит. Стоим перед ним, ее уже прилично потряхивает. Сжимая ладонь, машинально бросаю привычно суровое: «Не плачь». – Вот! – смеется папа Тит, подмечая этот момент. И мы все понимаем, к чему он ведет. Тоже смеемся. – Когда вы ссорились в пух и прах, дрались и с воплями расходились, стоило вмешаться взрослым, всегда объединялись. Маруся кричала, Яр, подставляя лоб, бросался ее спасать. Ярик… Ну, Ярик у нас, конечно, не вопил. Обычно кто-то из взрослых отчаянно его ругал. Тогда Маша ноги сбивала, летела ему на выручку, частенько брала на себя вину, упрашивала не наказывать. Да-да, мы это отлично просекали, – снова смеется, а за ним остальные. – Градёныш, конечно, сычал что-то типа: «Сгинь, святоша. Не надо меня выгораживать!», Маня фыркала и упорно продолжала действовать, – на этот раз некоторых хохот до слез доводит. Никита, брат мой, пополам складывается, выкрикивая: «Именно так и было!». Нам с Машкой тоже смешно, конечно. Только взвинченные до предела эмоции не позволяют вовсю поржать над ситуацией. Делаем это как-то осторожно. Ждем, что папа Тит дальше скажет. – К сожалению, я не все могу повторить. Цензура не пропустит, – под новый рокот хохота прижимает свободную руку к груди. – Они в любом случае еще двести раз спорили, кто кому что должен… И убегали в беседку, зализывать раны. А однажды Маруся примчалась домой из школы и заявила: «Папка… Ярик такой смелый! Как ты! Или даже круче! Я думала, не бывает так… Хоть он и грубиян, наверное, я его немножко люблю. Он ради меня всех-всех раскидал!!!» – не знаю, как там дышит святоша, а у меня сердце все пути поступления кислорода перекрывает. Распирает грудную клетку и натужно толкается. Кровь горит, по коже мурашки идут. – Все началось… Все началось двадцать один год назад. Маруся родилась раньше срока, и ничего ведь не предвещало... Позже я понял, что она просто не могла отстать от Ярика, – Машка, смахивая новую порцию слез, смеется и кивает, подтверждая эту теорию. А я уже тупо молюсь, чтобы этот тост закончился до того, как я, блядь, расклеюсь. Всю подшивку нещадно трясет. – Заканчиваю, заканчиваю, – заверяет папа Тит, будто мысли мои читая. – Сегодня, в день долгожданного объединения, хочу пожелать вам только терпения. Любовь у вас есть. Счастье точно будет. Остается лишь в процессе мелкие душевные косточки друг другу не поломать.

– У души нет костей, – резонно вставляет мама Ева.

– Еще как есть! Они и держат весь каркас.

– Ну-с… – присвистывает она. – Каков итог?

– Горько молодым! – выкрикивает папа Тит, подрывая на ту же волну весь зал.

Целую, конечно. Сегодня уже не в первый раз и далеко не в последний, но с тем же неуёмным голодом. Не могу насытиться тем, что Маруся полностью моя.

Отныне и навсегда полноправная часть меня. Большая часть.

40

Ярослав

Судя по танцам, эту свадьбу запомнят все. У папы Тита либо водка заговоренная, либо все же дар внушения, как шаровая молния. Приложила всех нехило. Зато к нам с Марусей, как она и просила, градус внимания разительно слабеет.

Не могу на нее насмотреться. Да, вот так банально и по-пацански сопливо, глотаю свой извечный, но сегодня в разы усиленный восторг. Ярче солнца она. Ослепляет и в макушку прикладывает.

– Марусь, когда там уже главный шабаш? – пытаюсь пробиться через слои пышной ткани к ее бедру. – Я поплыл.

– Тихо ты, Ярик, – шипит, потом и вовсе пищит, когда добираюсь-таки до затянутого в тонкий капрон колена.

 Хорошо, что никому до нас нет дела.

– Сама ша, святоша. Черт с этим платьем, есть риск опрокинуть стол.

– Вот именно… Наверное, еще немного, и можно будет уйти.

– Да, еще немного подождем.

Рано расслабились, как оказывается. Решили, что все самое трудное позади. Понимаем, что ошиблись, когда с бокалом поднимается мама Ева.

– Это, наверное, первое и последнее, что я скажу во всеуслышанье, как тост, – она берет паузу, мы с Марусей в это время поднимаемся. – Трудно быть мамой. Не здесь, не здесь, – касается плеч и виска поочередно. Затем кладет ладонь на сердце. – Здесь, – слышу дрожащий вдох Машки и понимаю, что просить ее не плакать бесполезно уже. – Дети уходят. Это естественное и ожидаемое течение жизни. Первое время тяжело слушать тишину и входить в пустую комнату… Папа бодрится, – кивает на Адама Терентьевича, – только ему тоже непросто отдавать своего ребенка другому человеку. Кто нас знает, понимает, что мы… нестандартные, слегка сумасшедшие родители. Единственное, что нас усмиряет и радует – то, что Машу забирает Яр. Другому не отдали бы, – в который раз отмечаю, что смешно всем, кроме меня. Просто стараюсь ровно дышать. – Не обижайте друг друга. Что бы ни случилось, будьте так же, как в детстве, против всего мира, но вместе.

Едва мы пригубляем шампанское и свободно выдыхаем, на большом экране появляются Машкины детские фотографии. Невольно ржу, поймав взглядом кадр, где она вся в зеленке. Затем вижу следующие кадр за кадром снимки с папой Титом и понимаю, к чему идет. Он то с девчачьими ярко-розовыми резиночками в волосах, то в костюме супергероя. Маруся, ясное дело, рядом с ним еще трешовее одета. На многих фотографиях нахожу себя. Увековечен и выставлен на общее обозрение, например, наш незабываемый поход в горы, во время которого я свалился и счесал лоб. На снимке зло щурюсь, чтобы сдержать слезы. А святоша озабоченно прижимает к сочащейся ране лист подорожника.

– Смотри, смотри, пока я тебя спасала, они смеялись и фотографировали, – иронизирует она, так чтобы все услышали.

Смеемся, безусловно. Еще несколько фотографий просматриваем. А потом видео стопорится на кадре нашей первой школьной линейки. Торжество, конечно же, фоном. Большую часть фото занимают Маруся с двумя несоизмеримо огромными бантами и папа Тит. Их широкие улыбки. В Машкиной – зубы через один. У обоих полные счастья глаза.

Начинается лирический проигрыш, и мне заранее хреново становится.

– Танец невесты с отцом! – выкрикивает в микрофон временно включившийся в работу тамада.

– Лучше бы мы его в кладовке заперли, – выдыхаю машинально. Поймав удивленный Машкин взгляд, уточняю: – Этого лысого Фантомаса, конечно. Не папу.

Забирают святошу. Знаю, что ненадолго это. Выдержу.

Старая программа. То есть традиционная, естественно. Без этого никак.

Зато у разгулявшихся гостей есть возможность восстановить силы. Я тоже перевожу дыхание и просто жду. Сердце прыгает, явно в попытке установить акробатический рекорд. Выше моих сил его придержать.

Напоминаю себе, что она уже безраздельно моя. Родители и их дети – это первая степень родства. У нас же с Марусей ­– нулевая. Это важнее всего.

Моего отца, очевидно, тоже раскачало. Он вдруг подходит ко мне, приобнимая за плечи, и выдает:

– Если тебе станет легче, могу с тобой тоже потанцевать.

Смешок, который у меня вырывается, прорывает плотину нервного напряжения.

– Нет уж, как-то справлюсь без того.

С другой стороны подбирается мама. Она уж точно не стесняется меня обнимать. Господи... А следом за ней мой старший брат, серьезный моментами Никита Градский. Умеет ведь строить важный вид. Никого не обнимает, разве что мысленно. Но его поддержка всегда ощутимая. Держит за руку лишь свою жену – веселую хохотуху Маринку. Она и сейчас смеется, а я бросаю привычное:

– Не представляю, что ты в нем нашла.

– То, чего нет больше ни в ком другом!

– Если бы мама с папой не стояли рядом, я бы попытался угадать.

– Ярик! В кого ты только… – возмущается мама и тут же хохочет.

– Ну да, ну да, все святые, один Ярик – черт.

На это замечание смеются уже все.

– Мы с Мариной хотели организовать кражу невесты, – говорит Никитос, едва заметно улыбаясь. – Но поняли, что ты с катушек слетишь, и передумали.

– Даже представлять не берусь.

– То-то же!

Мелодия стихает, и я, наконец, получаю свою святошу обратно. Остаемся на площадке. Нет, традиционный первый танец под сердцедробильную музыку у нас уже случился. Настала пора для веселья.

– Божище, ты сегодня все свои умения решил продемонстрировать, – смеется Машка, когда кружу ее по залу.

– Типа того.

– Тогда давай сальсу!

– Боюсь, деду поплохеет. Он ее не переносит.

– Глупости, он будет тронут. Ведь всех вас учила танцевать его мама.

Не успеваем договориться, как включается музыка, которую иначе как рок-н-рольной не назовешь. Тут уж никакая сальса не проканает. Маруся и сама это понимает. Отступая на пару шагов, раскидывает руки и изображает характерное па. Самоварное платье, конечно же, скрадывает движение ног, из-за этого только прикольнее получается. Усмехаясь, подхватываю ритм. А после и саму Марусю. Она выкрикивает: «Знаешь же, что я не люблю танцевать, да?» и смеется, напоминая, что со мной всегда будет. Со мной все на свете будет!

Уйти пораньше не получается. Машка твердит, что не хочет расстраивать предков, они старались. Отдаем дань всем запланированным обрядам. Тешит только то, что уже завтра будет менее насыщенная программа.

В номере оказываемся далеко за полночь. Тишина режет слух и разгоняет сердце.

– Ты должен помочь мне раздеться.

– С превеликим удовольствием, – подступаю вплотную. – Одно уточнение: это воздушная масса тебе еще нужна?

– Как память!

– Думал, тебе пофиг на такие детали. Даже не хотела сама выбирать платье, – припоминаю с ухмылкой.

– Я передумала!

– Ладно, буду осторожен, – вразрез с этим резко прокручиваю ее, чтобы встала ко мне спиной. – Черт… Это что, еще одно испытание? Зачем столько пуговиц?

– Прости… Не будем же мы вызывать подмогу, – подкалывает меня Маруся.

– Окей, стой, не вертись.

Не меньше пятнадцати минут уходят на то, чтобы разобрать ее из этого странного платья. Стараюсь, не проклинать создателя вслух, но терпение все же по крупицам теряю. Утирая взмокший лоб, быстро скидываю с себя одежду и прошу Машку забираться на кровать.

Когда накрываю собой ее голое тело, она вдруг тихо-тихо шелестит:

– Прям как в наш первый раз, только со светом.

– В чем схожесть?

Не ожидал, что она это вспомнит.

– Во всем, – абсолютно неясно отвечает. – Я помню, что ты мне тогда сказал, – шепчет, закидывая мне на шею руки и притягивая ближе на себя.

Прикасаюсь губами к ее подбородку. Взгляд вверх направляю.

– Что?

– «Не бойся, я люблю тебя», – приводит точную цитату.

У меня при этом в груди что-то пережимает.

– Да, а ты решила, что дальше в дружбу играем.

– Нет… То есть да, собиралась так думать… Хотела… Но чувствовала ведь, что другое это… – выдает моя святоша. – Чувствовать важнее, чем осмысливать.

– Не могу не согласиться.

– Ты исполнил мое заветное желание.

– Какое?

– Быть всегда рядом с тобой.

– Да, – выдыхаю, не зная, что еще сказать.

– Теперь я буду исполнять твои желания.

Окончательно теряюсь от этого заявления.

– В клочья, Маруся…

– Угу-м. Так и надо, – коротко целует меня в губы.

– Знаешь же, что мне надо только одно, – шепчу практически ей в рот, понижая голос до хрипоты.

– Любить?

– Да.

– Сильно-сильно?

– Да.

– Уже исполнено.

– Тогда я счастлив.

– И я, Яричек… И я…

ЭПИЛОГ

Боракай, Филиппины,

пять лет спустя

Придерживая плечом телефон, подхожу к стеклянной стене. Застываю практически неподвижно, наблюдая за тем, как Маруся с сыном плещутся в бассейне. За грудиной вмиг тепло становится. Искрит тихим и привычным восторгом. Из динамика продолжает лететь «Одесса» в виде эмоционально-воодушевленной трескотни зама – новый проект обсуждаем, идея горит. А за окнами вечное лето и абсолютное счастье – безграничное и необъятное.

– Благодаря вашей разработке, Ярослав Сергеевич, разница между себестоимостью и  ценой готового здания выведет нас в тройной плюс…

– Об этом, Иван Игнатьевич, после всех расчетов поговорим, – останавливаю я. Не люблю, когда люди заигрываются и начинают стричь шерсть нерождённого ягненка. – Финотдел обещал закончить бизнес-план к концу недели, тогда и обсудим дальнейшую тактику.

– Согласен, согласен, – быстро отскакивает за очерченную границу зам. – Насчет видеоконференции по Каролино-Бугаз все в силе?

В этот момент Маруся оборачивается к дому лицом и, заметив меня, широко улыбается. Машу ей в знак приветствия. Не виделись пару часов, уже скучаю. Она разворачивает сына и, судя по жестам, просит его помахать в ответ. Макс смеется, слышу этот неподражаемый звонкий звук через стеклопакеты. Вместо приветствия он бьет ладонями по воде и, конечно же, забрызгивает все вокруг. Прилетает даже сидящей на шезлонге няне.

– Ярослав Сергеевич?

– Да. Разумеется. Завтра в десять по Киеву.

– Тогда до встречи, Ярослав Сергеевич!

– Хорошего дня, Иван Игнатьевич!

Отключившись, машинально прокручиваю мобильник в руке. Смотрю, как Машка показывает мне один палец, затем четыре и после все пять. Если бы не находилась в воде, набила бы это в эсэмэску. Переписки у нас с ней теперь короткие, но ёмкие. Если пролистать, мало кто поймет, что за цифры постоянно повторяем.

Ярослав Градский: 145

Маруся Градская: 145!

Все очень просто, это шифровка по количеству букв – я тебя люблю.

«Скучаю», «хочу» и «жду» – самое объемное, что Машка, кроме этого, успевает отправить. Однако «145» летает между нами гораздо чаще. Это своего рода сигнал SOS. Кроме любви вмещает в себе целую гамму эмоций. В том числе – «я устала, приходи», «ты мне пиздец как нужна, прямо сейчас», «держаться нету больше сил»… После «145», если это возможно, спешим друг друга найти. Если нет – срочно выкраивает время на звонок по видеосвязи.

Выхожу в коридор. Оттуда, через стеклянную, дверь во влажное тепло дворика, большую часть которого и занимает бассейн. Самое крутое преимущество работы на удаленке – шорты. Ну и непосредственная близость с семьей – это само собой. Ради этого пятый год подряд проводим не меньше двух месяцев на Филиппинах. Арендуем одну и ту же виллу. Маруся сразу после свадьбы научилась плавать с открытыми глазами под водой и… все. Больше не рвется. Правда, в этом году к морю мы в принципе редко выбираемся.

– Проголодался? – щурится и хохочет, как только подхожу к бассейну.

– Так спрашиваешь, будто я выхожу, только чтобы желудок набить.

– Ну-у… Чаще всего так и есть.

Нина Степановна, которая с рождения Макса мотается за нами, куда бы нас ни занесло, тоже начинает смеяться.

– Пойду, скажу, чтобы накрывали на стол, – говорит она, поднимаясь.

– Спасибо, – благодарим в один голос.

Еще год назад мы находились на этой вилле с Машкой вдвоем. И, невзирая на ее огромный живот, отлично проводили время. Беременной моя святоша оказалась попросту ненасытной. Да и сейчас, если Макс за день не умотает, выдает ночью нехило. Утром, конечно, для приличия объясняет все гормонами. Я только рад, однако, как обычно, люблю с нее поржать.

Дико нравится ее смущать. Но еще больше нравится, как она течет, стоит только прикоснуться, и потом этой смазки между нами столько, хоть во флаконы собирай.

Нельзя об этом думать сейчас, но иногда мысли все еще неподвластны мне. Член шорты как палатку натягивает.

Пару секунд ломаю голову, имею ли я право быть таким озабоченным?

Иногда очевидно, что могу. Мне через месяц двадцать шесть, я люблю свою жену. Если кто и заметит мой стояк, от ужаса не умрет.

Маруся тем временем ситуацию не облегчает. Приподнимается, передает мне Макса и выбирается из бассейна. Кутая сына в полотенце, прижимаю его к груди и смотрю на ее полуобнаженное мокрое тело.

К счастью, Макс все же отвлекает. Трогает крохотными пальчиками мое лицо и восторженно хохочет, а я, поймав в фокус его личико, за ним смеюсь. Это безусловная реакция.

Не думал, что способен кого-то, кроме Маруси, настолько сильно любить. Сын же эту безумную любовь располовинил и обе части преумножил. Мою и Машкину. Теперь при соединении создаем энергию, которая способна сорвать планету с орбиты.

– Что будем делать, когда ты прекратишь кормить? – спрашиваю жену в шутку.

Она заворачивается в полотенце и с дерзкой улыбкой отбивает мой юмор:

– В смысле? Ты не проживешь без грудного молока?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Тут уже смеюсь во всю силу легких. Когда счастлив, все, что происходит, имеет повышенный градус и отзывается сильнее, чем это казалось прежде возможным.

– Это тоже, – киваю ей. – Но главное, я привык к твоему бунтующему либидо.

– Что? – охает Маруся в притворном оскорблении. – Ах ты… – слов все же не находит. – Слушай, Ярик, не говори подобного при сыне.

– Он узнает, что такое либидо, не раньше чем через двенадцать лет.

– Все равно. Яр-р-р…

Прихватывая свободной рукой за талию, подтягиваю жену к себе.

– Вот не рычи ты, святоша, – сам же в ухо ей хрипом выдаю. – Знаешь ведь, как действует.

– Ой-ой… Оставлю тебя сегодня голодным.

– Что это значит? Без ужина или без грудного молока?

Машка сжимает губы, борется сама с собой, но, в конце концов, начинает хохотать.

– Ты неисправим!

Ночью срывается дождь. Льет часов пять кряду, летом на Филиппинах – обычное дело. Марусе это очень нравится, она утверждает, что дождь, и гроза в особенности, ее успокаивают. Макса, похоже, тоже. Третий час сладко сопит в своей кроватке.

– Помнишь, ты вернулся с грозой? – спрашивает Маша, поворачиваясь и утыкаясь подбородком в мою грудь.

Поддевая мелкие волоски, невесомо скользит пальцами по разгоряченной коже. Это щекотно и чаще всего раздражающе, но я терплю. Бесполезно ей говорить, чтобы прекратила, маньячка.

– Это как? – не понимаю, к чему ведет.

– В ночь, когда ты вернулся домой, была гроза. Не помнишь?

– Честно говоря, не особо.

– А я помню.

– Наверное, я тогда был зациклен на чем-то более осязаемом, – проговариваю и ухмыляюсь. – Если бы не папа Тит, уволок бы тебя в дом.

– Да-да-да… Ты тогда даже заговорить со мной не пожелал!

– Будем сейчас вспоминать и спорить? Серьезно? – разомлевший после плотской любви, никак на подобное не настроен. – Я желал... Только не говорить. Что непонятного?

– Ш-ш-ш, – прижимает палец к моим губам и улыбается. Глазами сверкает. – Ты сейчас громче, чем гроза.

– Я всегда громче, чем гроза, – перекатываясь, вдавливаю Марусю в матрас. – Это тебе, чтобы покричать, заряд нужен, а у меня, ух, постоянно энергия гуляет.

– Не провоцируй… – сдавленно выдыхает. – А то разбудим-таки сына.

– Таки да…

С детства поглощал грандиозные и амбициозные планы, которые строила моя святоша. Порой не просто терялся от замаха, который она делала, простым языком – охреневал. Но всегда старался понять и поддержать. Казалось, из нас двоих только Машка знала, чего хочет от жизни. Потом осознал, что наоборот. Моя цель была выше, конкретнее и ярче. После свадьбы она заявила, что я сбил ее, как истребитель. Дескать, все с ног на голову встало, и то, что было когда-то важным, кануло в дремучее забытье.

О том, что хочет ребенка, Маруся, как ни странно, заговорила раньше, чем я мог ожидать. Окончила универ, влилась в коллектив «СтройГрада»… Думал, долго будет бежать по лестнице вверх. А она через год выдала: «Давай попробуем».

Я, конечно же, знатно обрадовался, но должен признать и то, что поджилки тряслись. Первый незащищенный секс, как и наш самый первый, по сей день помню. Так нервничал, что кончил раньше Машки. Отполз к подножью кровати, чтобы отдышаться. А она вдруг ноги вверх вытянула – вид тот еще.

– Что ты делаешь? – спросил тогда севшим голосом. – Я тебя и без этого… Сейчас…

– Да это не для тебя, – расхохоталась святоша.

– Для кого же? – тупил конкретно.

Вместе со спермой мозги вытекли.

– Это увеличивает шансы, понимаешь? – Что я должен понимать? Даже лицо ее не вижу, только… – Черт, она все равно вытекает… – Именно. – Нужно, чтобы побольше осталось…

– Ну… – вдохнул с трудом. – Все точно не вытечет. В прошлый раз хватило того, что даже не попадало внутрь, – не хотел вспоминать, но это казалось уместным. – Прекращай, – наваливаясь, развел ее ноги в стороны. – Лучше давай продолжим…

Предполагал, что процесс планирования хоть как-то затянется. Под конец первого месяца кайф поймал. Маруся прекратила экспериментировать с интернет-советами, все ограничения были сняты, мы просто наслаждались и… вместе охренели, когда святошин цикл оборвался. Или растянулся… Не знаю, как правильно. В общем, тест показал две полоски, потом посредством анализа крови подтвердилось и врачом. Но я поверил только на УЗИ.

Грудь дробью разбило. Тогда впервые понял, что, оказывается, у счастья пределов нет. Мы никогда не узнаем, на какую широту оно способно раскинуться. Лишь испытав, чертим новые насечки – граница пройдена. А дальше ведь столько всего…

Старались нормально жить, не нагнетать, наслаждаться этим важным периодом, но все девять месяцев не теряли бдительности. Машкина гинеколог быстро привыкла к ночным звонкам и срочным консультациям. К экватору шутила, что готова к нам переехать на полное содержание. Мы заверили, что не против, дом большой.

Кроме того, родня помогала сбавить напряжение. Ни одно утро не начиналось без звонка от папы Тита. Не знаю, как врач, вот он точно бы, предложи мы, переметнулся бы к нам жить. Машку его специфический юмор и неудобные вопросы только веселили.

– Папа справляется относительно твоего самочувствия, – выдала она как-то с хохотом.

– В каком смысле?

– Типа, ты звуки ночью странные издавал, и он… Он решил, что у тебя несварение желудка… Он, мол, после суши всю ночь промаялся…

– Больше мы с ночевкой у них не остаемся.

– О Боже… Твою мать… Блядь… Свят-свят Маруся… – хватаясь за живот, пародировала мой голос, пока я пытался серьезно разозлиться. – Я сказала, что дала тебе волшебную таблетку…

– Если уж на то пошло, я сам ее взял… Твою таблетку…

В конце концов, мы сами верили, что заслуживаем счастья, что все сделали правильно, и что все у нас получится.

Трудно назвать совпадением то, что сын родился аккурат в ночь нашего с Марусей двадцатипятилетия. А если и называть это совпадением, то самым потрясающим. Предполагаемую дату родов Машка переходила на неделю, по этому поводу уже не на шутку беспокоилась. Я и сам, конечно, на нервах эти дни прожил. Юморил только ради Маруси.

– Навсегда он там не останется.

– Умеешь подбодрить, Божище… – смеялась, пока обнимал.

– Я все, что тебе надо, умею.

Накануне дня рождения тянул спать, а она все ни в какую.

– Не хочу… Не буду ложиться.

Понять не мог, что ей не так.

– Болит что-то?

– Нет… Просто предчувствие… Не могу объяснить.

Днем у врача были. Заверил, что все в норме, и, судя по каким-то там признакам, сегодня не ждать. Но едва Маруся закончила говорить, раздался хлопок и произошел слив жидкости. Ну, или как это правильно называется?

Думал, она рожать прямо дома начнет. А Машка вдруг такая спокойная и довольная сделалась. Быстро переоделась, сумку схватила и в прихожую выбежала.

– Вези, – сказала и разулыбалась вся.

– Не болит? – спросил, набрасывая зачем-то джинсовку.

На улице духота, а с меня и под кондиционером семь потов сошло.

– Болит. Очень.

– И? – растерялся я.

– Это хорошо. Отлично! Так должно быть.

Наверное, ей лучше знать, подумал я и, наконец, заставил свое тело активно двигаться. Никому из родни не сообщали, что едем в роддом. Повезло, что наша врач как раз на дежурстве была. Пока добрались, нас уже встречали. Сразу в предродовую определили. И прошло все достаточно быстро, как говорят. Через три часа интенсивных схваток, во время которых Маруся прокусила мне плечо и обе ладони, переместились в родовую. Сначала не собирался туда с ней идти. Договаривались, что она сама будет. Но стоило увидеть, как мою девочку уводят, влетел следом. Хорошо, что Машка к тому моменту уже не способна была спорить.

Весь родовой процесс, конечно, шокировал. Одно дело понимать, другое – видеть. Особенно накладывается то, что все это происходит с твоим любимым человеком. Невозможность как-то помочь и разделить боль – непереносимое испытание.

– Умница, девочка… Давай еще… Совсем немного, Маруся… – что-то говорил ей, безусловно.

К протоколу не пришьешь такую помощь. Тот же подорожник – мнимое спасение. Но Машка кивала, сцепляла зубы и на очередной потуге выдавала новую попытку вытолкнуть плод. Сильная у меня девочка, запястье мне чуть не вывихнула. Я уже сам не замечал. Держал ее и продолжал говорить.

На первом крике сына мир перевернулся. Наверное, ради этого момента мы все и живем. Кто не ступал, тому не объяснить. После короткой остановки шума и движения тело разбивает пульсирующий гул, и еще несколько секунд спустя громкий перестук сердца. Слезы слепят глаза, но в тот миг не стыдно за это.

Ждали, готовились, осознавали всю полноту, а все равно в эмоциональном плане оказались застигнутыми врасплох.

Да, именно ради этого стоит жить… Обнимать любимую женщину, во всеуслышанье благодарить друг друга, признаваться в любви, вместе искать способ прикоснуться к розовому комку, который отныне станет нашим общим спутником и якорем.

Отлично помню и то, как вышел из родзала. На сумасшедших максималках по эмоциям пробрел через весь коридор к противоположному концу. Вышел на площадку и, невзирая на глубокую ночь, поочередно всю родню и друзей набрал.

– У меня родился сын! – орал в трубку.

Да, в тот момент меня распирало. Не у нас, а у меня. Маруся ведь тоже моя. Значит, и Макс мой безраздельно. Таков я есть. Градский, вашу мать. Как иначе?

И она, моя Маруся, в девичестве и по крови Титова, самая настоящая Градская. Что бы я ни делал, она всегда была вверху моего личного списка. Задолго до бункера, задолго до того, как стал понимать, куда летим.

Мы многое преодолели вместе. Далеко не всегда было легко, но мы упорно двигались навстречу друг другу, а после рука об руку – вперед.

– Яричек, ты же любишь меня сегодня сильнее? Еще на крошечку выше? – шепчет Маруся, вглядываясь мне в глаза.

Потянувшись, закидывает руки за шею. Касаясь, ток под кожу забивает. Жадно забираю и впитываю. Пусть трясет.

Вслушиваясь в ударные раскаты грома, абсолютно искренне отвечаю:

– На целый градус, Маруся.

Через боль, огонь, адские муки, все видимые и невидимые границы готов с ней подниматься. Выше неба? Пф-ф… Сигану гораздо выше.

Неземные. Запредельные. Космические.

Раздаю, Маруся… Подключайся.

Мягко сталкиваясь ртами, с густыми выдохами закрываем глаза. Перетекаем друг в друга. До одури нагло и отчаянно несемся по крови.

Конфликт. Разряд. Взрыв.

Взлетаем…

Конец