Светлана Комиссарук
Поколение «сэндвич».
Простить родителей, понять детей и научиться заботиться о себе

* * *

Моим главным учителям – моим детям и родителям – посвящается эта книга

Для кого эта книга

• для нас, поколения «сэндвич», – нам важно понимать и принимать своих близких и уметь наслаждаться возрастом счастья;

• для наших родителей – они любят вникать и познавать новое;

• для наших детей, которые лучше поймут нас, прочитав о нашей культуре и нашем взгляде на мир;

• для тех, кто только растит детей, – не повторять наших ошибок и чувствовать себя более подкованными;

• для психологов, коучей и групповых терапевтов – им будут интересны теории и практики, предложенные в книге.

1. Понять и принять

Наш возраст 50+ психологи называют возрастом счастья – дети выросли, у нас все еще есть силы на увлечения и даже на новую карьеру, впереди путешествия и новые знакомства. Уже решены трудные вопросы, с которыми человек обычно разбирается в молодости: кто я, кем я хочу быть, с кем я хочу строить семью. Придя к своим пятидесяти-шестидесяти годам, наше поколение богато опытом, и при этом не утратило вкуса к жизни и полно энергии. Дело не только в том, что растет продолжительность жизни, – люди дольше остаются активными. Перефразируя известную поговорку «Если бы молодость знала, если бы старость могла», мы – то поколение, которое «уже знает и еще может». Однако не все так радужно.

Именно на плечи поколения 50+ ложится основная забота о близких – ведь оно посередине, как начинка в сэндвиче, оно соединяет и держит семью целиком, старших и младших (потому его так и называют в социальной психологии – поколение «сэндвич»). Наши старенькие папы и мамы уже с трудом справляются со многими вещами (хотя и не всегда готовы это признать), с нами рядом продираются по жизни наши повзрослевшие дети. Такие взрослые, но такие… дети. Старикам уже помогать нужно, детям еще помогать приходится.

И здесь у нас – у сильных, у победителей, у опытных – появляется проблема: как уважать автономию выросших детей и постаревших родителей? Как их благополучие им же самим доверить – где вмешаться, а где отойти в сторону?

Третий акт жизни, как Джейн Фонда называет возраст после пятидесяти, это время навести порядок в самых главных отношениях: научиться уважать границы наших взрослых детей, понять, простить и принять родителей. Но сделать это очень непросто. Казалось бы, кто может понять нас лучше, чем те, кто нас вырастил, и те, кого вырастили мы сами? Однако непонимание и неприятие становится проблемой всех трех поколений, и прежде всего нашего. Застаревшие обиды и шрамы отношений из детства мешают нам заботиться о постаревших папах и мамах, их замечания ранят опять и опять, хотя, казалось бы, мы уже взрослые состоявшиеся люди и должны бы научиться справляться с критикой. От их пессимизма опускаются руки и пропадает желание общаться. Переступая через себя и следуя чувству долга, мы стремимся сделать их старость лучше, но встречаем порой непонимание, обиды и даже инфантильный эгоизм. Делая паузу в общении, мы испытываем вину и возвращаемся все к той же заезженной пластинке отцовской критики и материнской тревожности.

А ведь у нас еще есть младшее поколение, которому мы тоже нужны! Так хочется передать молодым свой опыт, оградить их от ошибок и подсказать, как лучше. Мы рвемся «подстелить соломку» нашим детям и получаем в ответ холодный отказ, критику и даже грубость. Нам дают понять, что наша помощь с внуками не подходит, наши визиты вызывают стресс, наши советы никому не нужны. Мы знаем и можем, но в их восприятии мы только мешаем в преодолении трудностей.

Однако есть и плюс в нашем положении между родителями и детьми, ведь с точки зрения психологии общения мы находимся в уникальной позиции. Слушая стариков, мы вдруг понимаем, почему наша критика так ранит сына или дочь. Получая очередной «от ворот поворот» от взрослых детей, мы больше сочувствуем одиночеству папы и мамы. И однажды мы понимаем: изменить никого нельзя. Нужно понять и принять. Об этом – эта книга.

Мой жизненный опыт включает советское детство, перестройку, четыре переезда в разные страны, три смены профессии и воспитание двоих детей. Как и многим моим сверстникам, мне пришлось пережить и повидать многое. У меня на глазах были развенчаны казавшиеся незыблемыми нормы пионерского детства. Комсомольские лидеры становились олигархами, троечники шли к власти, образованные девочки подрабатывали челноками, а круглые отличники спивались…

Многие из моего поколения меняли города и страны, увозя с собой растерянных и потерявших все родителей и детей, уделять внимание которым у нас не было времени, поскольку приходилось искать способы прокормиться в новых условиях.

Но где бы мы ни находились, у этого нашего поколения «сэндвич» много общего – и проблем, и достижений. Несмотря на все перемены и новый опыт, наши культурные корни пробиваются в новых условиях и прорастают в наших детях и внуках. Мы по-прежнему не ходим в гости с пустыми руками и не едим, не предложив всем, кто рядом. Мы по-прежнему разуваемся, входя в квартиру. Мы по-прежнему волнуемся, какое производим впечатление на окружающих, и не умеем сказать нет. Мы держим слово до конца, мы боимся критики и ошибок, берем все автоматически на себя и плюем через плечо, чтобы не сглазить. Мы выгораем, бегая как белка в колесе и стараясь сделать все безупречно. Мы обидчивы и обижаем, не умеем решать конфликты и идем напролом снова и снова. Все еще сидит в подкорке прошитая в нас и в соседних поколениях культурная и мотивационная сетка, на которую мы накладываем свои жизненные обстоятельства.

Корни большинства проблем общения уходят в наше советское прошлое. Часто мы осознаем это, но что бы мы себе ни обещали, как бы мы ни старались учитывать в своей жизни ошибки предыдущих поколений, мы, к сожалению, продолжаем «линию партии» в воспитании уже своих собственных детей. Эту привычку действовать на автопилоте надо осознать и устранить. Поняв, что происходит и почему, нам будет проще выработать новую стратегию поведения, которая устроит всех.

В этой книге на основе научных исследований, опыта работы психолога и личных побед и поражений я попытаюсь объяснить, что стоит за нашими проблемами общения и как можно с ними справиться. Жизнь дала мне уникальную возможность: использовать свои знания о постсоветском обществе, проводя научные исследования об отношениях и помощи в разных странах. И наоборот, использовать знания академической социальной психологии для работы со своими русскоговорящими клиентами.

Медиа и научно-популярная литература на русском языке уделяет проблеме семейных отношений все больше внимания, это отрадно. Но, к сожалению, в поисках помощи люди иногда натыкаются на непрофессионалов и даже мошенников и получают огромное количество недостоверной или псевдонаучной информации. Попытки иных «специалистов» обобщать, давать указания «на все случаи жизни», универсализировать и упрощать, да еще и помноженные на доверчивость русскоязычного читателя, не только легкомысленны, но и опасны. Профессиональный психолог (речь не о наличии диплома, а об уровне знаний) никогда не будет выступать с недоказанной методикой.

Я пришла в психологию из математики, поэтому я аналитик и скептик – мне всегда нужны доказательства. И в этой книге я ссылаюсь именно на научные факты и теории, хотя при этом у меня, как у практикующего психолога и как у дочери и у матери, есть и свое мнение по разным вопросам. В любом случае, я предлагаю не принимать ничего в моих словах как истину в последней инстанции. Потому что любая научная теория – это обобщение и не все приложимо к конкретной личности.

Каждый человек уникален, помните это, читая мои рассуждения. А вот проблемы отношений – не уникальны, и труды великих философов, академические исследования, опыт практикующих психологов помогают «разложить все по полочкам» и понять, что и почему мешает нам честно воспринимать действительность. Порой только неожиданно пойманный ракурс фотографии или несколько развернутых под разными углами зеркал могут дать наиболее полную картину какого-то предмета или пространства. Взгляд со стороны иногда точнее отражает то, что трудно разглядеть в повседневной жизни.

Подняться над происходящим и посмотреть на все наши отношения со стороны бывает очень полезно. И тогда, возможно, мы изменим свое отношение к происходящему. Станем больше понимать близких, их мотивацию, перестанем пытаться их изменить. И общение может наладиться, даже самые застаревшие проблемы можно решить, разобравшись в их причинах и понимая суть противоречий. Все можно слепить и склеить!

Слепив заново и склеив потрескавшуюся чашку семейных отношений, мы сделаем ее крепче и красивее. В Японии склеенные рубцы на фарфоре и керамике даже подчеркивают золотом: искусство кинцуги показывает, что поломки и трещины неотделимы от истории и они учат правильно воспринимать неудачи и опыт и ценить красоту изъянов.

Но как распознать устойчивые шаблоны, по которым мы воспринимаем происходящее? Как избавиться от реакций «на автопилоте»? Как поступать, «как чувствуешь, а не как принято»? Как перестать с ужасом убеждаться, что «меньше всего любви достается нашим самым любимым людям»? Дети растут и отдаляются, родители все старше и беспомощнее – надо что-то менять!

Дадим себе и близким право на ошибку. Научимся распознавать любовь даже там, где ее сразу не видно. Осознаем и примем свою роль взрослого. Свернем с проторенной дорожки и заново полюбим и примем своих самых близких – давайте попробуем?

2. Социальный хамелеон, или 2 % разницы

Карл Юнг сравнивал человека… с пауком. Он писал, что человек, чтобы разобраться в хаосе и непредсказуемости этого мира, ведет себя, как паук в темноте: плетет путину из понятий и причинно-следственных связей, и потом по ней же и передвигается^[1]^[2].

Однако разные народы могут плести эту паутину по-своему! Поэтому культуры мира так отличаются друг от друга. Из приведенной юнгианской аналогии понятно, что все воображаемые паутины на самом деле – не объективные и зависят от множества факторов. Играют роль скученность проживания, географические и климатические условия, историческое прошлое, состояние экономики, пережитые катаклизмы и войны… В результате культурной разницы в восприятии действительности и реакция на одну и ту же ситуацию может значительно отличаться. В одной культуре ты должен придерживаться строгих норм совместного проживания, ориентироваться на других, чтобы не нарушить порядка и быть принятым в общину. В другой культуре ты прежде всего отстаиваешь свое право на самостоятельные действия и независимый образ жизни.

Каждый из нас, развиваясь в обществе и передвигаясь по культурной паутине своего народа, пытается определить, кто он и как правильно себя вести. С самого рождения мы привычно считываем ситуацию и реакцию окружающих. Каждый из нас может вести себя по-разному, в зависимости от того, какая роль ему в данный момент предписана. Например, дома я мама, на работе со студентами – профессор, в ресторане – клиент, в метро – обычный пассажир, а с родителями – дочь. Еще Шекспир об этом говорил:

Весь мир – театр.
В нем женщины, мужчины – все актеры.
У них есть выходы, уходы.
И каждый не одну играет роль.
Семь действий в пьесе той.

С детства мы слышали, что «короля играет свита»: окружение придает королевской власти смысл и значимость. Если бы однажды король вышел на улицу без подобающих регалий и сопровождения, подданные могли бы и не узнать своего правителя. Роль навязывает внимание или лишает его, роль обязывает к определенному поведению и стандартам общения. И предписания для каждой роли идут извне, от общества вокруг. Например, когда в случайном собеседнике в баре отеля мы узнаем знаменитость, над его головой появляется невидимый звездный нимб, и ситуация становится для нас предметом гордости и обсуждения. А вот бедному собеседнику теперь, следуя роли, которую мы навязали своим узнаванием и самим присутствием, приходится соответствовать этому «нимбу». И он уже не может побыть собой, расслабиться и отдохнуть. Недаром публичные персоны носят темные очки и ездят в машинах с затемненными окнами. Так они пытаются избежать навязанной обществом роли, которую играть постоянно очень непросто. Где-то хочется остаться невидимкой для окружения и побыть собой. Дома ночью мы можем позволить себе схватить руками куриную ножку из холодильника, а днем за столом переговоров в фешенебельном ресторане мы ведем себя немного иначе. Роли вновь и вновь определяют, насколько по-разному мы себя ощущаем: врач чувствует себя авторитетом в собственном кабинете, но в гостях у невесты он сжимается под взглядом будущего тестя…

Начиная с греческих мифов и до комедии Бернарда Шоу человечество верило, что, выбрав для человека роль, его можно слепить, как из глины. Мало того, изучая театр жизни и его актеров, социальные психологи обнаружили одну важную закономерность, которую назвали эффектом Пигмалиона^[3]. Согласно этому эффекту, дети учатся так, как от них этого ожидают учителя. Исследователи установили экспериментальным путем, что те, в ком преподаватели даже мысленно не видят особых перспектив, действительно заканчивают учебный год троечниками, а тот, кто умиляет учителей старательностью и усидчивостью, со временем становится лучше всех в знаниях.

Начиная с самого рождения и до конца дней человек, как социальный хамелеон, ориентируется на свое окружение и сознательно или подсознательно вписывается в него. Наш социум предопределяет для нас, кто мы такие!

И первое впечатление, сложившееся у окружения, изменить совсем не просто. Поэтому так тяжело приспосабливаться к новому коллективу, где твоя роль пока не определена. И новичку на работе кажется, что все видят его неловкость, слышат его акцент и сомневаются в его компетентности. И только когда и он сам, и коллектив определятся, какая роль отведена, новичок почувствует себя немного лучше.

По словам социолога Чарльза Кулли,

Я – не то, что я думаю о себе.

Я – не то, что думают обо мне другие.

Я – то, что, как я думаю, думают обо мне другие^[4].

А на самом-то деле все чаще всего заняты собой! Это явление социальные психологи назвали эффектом прожектора^[5], и суть его, как в анекдоте, в том, что «в двадцать лет нам важно, что о нас подумают, в сорок нам плевать, что о нас подумают, а в шестьдесят мы понимаем, что никто о нас особенно и не думал»…

Если человеческая природа такова, что мы понимаем, кто мы и чего сто́им, только глядя, как в зеркало, на реакцию окружения, то понятно, насколько это важно человеческому детенышу. Ребенок улавливает сигналы от окружения с самого первого дня, как только он начинает адаптировать свое поведение к новому миру. Ведь он самый беспомощный из всех младенцев животного мира – до года он не может самостоятельно ни есть, ни передвигаться, ни укрыться потеплее! Поэтому все малыши изо всех сил стараются понравиться тем, от кого они полностью зависят. Они подстраиваются под взрослых и копируют их, стараясь угодить и сделать правильно, чтобы принадлежать к человеческому сообществу вокруг.

В свою очередь взрослых – и людей, и животных – природа приучила умиляться детям, испытывать к ним теплые чувства и постоянно о них заботиться. Это, кстати, объясняет, почему так популярны картинки с малышами, котятами и щенками. Дети – беззащитные, неуклюжие, с большими, как в мультиках, глазами (знаете, кстати, что у человека меняется с рождения все, кроме размера глаз?) – воспринимаются особенно милыми и сразу вызывают желание защитить, обогреть, накормить, приласкать.

#приглашение к эксперименту

Дети воспроизводят поведение взрослых и их привычки, учатся понимать, что́ хорошо, а что опасно и плохо, следуют правилам, принятым их окружением. Но ведь это повторение за старшими существует и в животном мире. В чем же разница? Есть такой знаменитый эксперимент, в котором ученые сравнивали реакцию двух малышей на одни и те же действия взрослого в экспериментальной лаборатории^[6]. Один из этих малышей был человеческий трехлетка, а второй – примерно равная ему по развитию маленькая обезьянка. На глазах у обоих малышей лаборант проделал серию бесполезных манипуляций со стеклянным кубом, внутри которого лежало лакомство, – постучал по нему, обошел вокруг и так далее. Затем он наконец открыл боковую дверцу и достал содержимое. Обоим наблюдающим за ним малышам понятно, что для того, чтобы достать лакомство, достаточно просто открыть дверцу, не повторяя за взрослым первоначальные бесполезные движения. Однако один из испытуемых все-таки повторит все движения, перед тем как вынуть лакомство, а другой, не тратя времени, сразу откроет дверцу и возьмет приз. Кто, как вы думаете, пойдет более прямым путем? Запишите свой ответ до того, как станете читать дальше.

Итак, правильный ответ. Оба малыша понимают, что первоначальные движения лаборанта бесполезны (не приводят к желаемому результату), но вот мотивация у человека и обезьяны разная. Человеческий детеныш из своего небольшого опыта знает, что поступать надо так, как ему показывает взрослый, его мотивация – приспособиться и понравиться взрослому. А обезьяний малыш мотивирован только на добычу лакомства, и его не волнуют условности и пируэты, которые ему продемонстрировал лаборант перед тем, как открыть дверцу. Возможно, с возрастом дети начинают лучше понимать, что бесполезные манипуляции с кубом не обязательны? Нет, даже пятилетние дети продолжают повторять в точности бесполезные движения взрослого перед тем, как достать лакомство!^[7] А обезьяний детеныш делает это только в том случае, когда куб непрозрачен и в действиях лаборанта может быть какой-то смысл. Неужели обезьяний детеныш умнее человеческого? Нет, просто их социальное мышление развивается принципиально по-разному.

Только человеческий малыш растет, беспрекословно впитывая и копируя правила человеческого общежития. Играя, например, он будет постепенно учиться соблюдать законы, уступать, помогать и делиться. А маленькая обезьянка получит при помощи другой то, что ей нужно, и удалится по своим делам. Человеческий малыш, увидев что-то новое, непременно захочет поделиться этим со взрослым – например, протянет сидящей на лавочке маме палку, найденную им на земле, или покажет из коляски взрослому на пролетающую птицу. Обезьяний малыш исследует окружающий мир сам, не стремясь делиться своими открытиями. У человека заложена веками мотивация разделить реальность с другими. Он ищет смысл в окружающем его мире, полагаясь на социум вокруг. Обезьянка же действует намного более прагматично и не стремится к этому «обмену взглядами и опытом» с себе подобными.

Ученые установили^[8], что геномы человека и обезьяны совпадают более чем на 98 %. За что же отвечают у человека его уникальные 2 %? Видимо, именно за эту «культурную паутину», за потребность в разделенной реальности и общении при восприятии мира. Малыш неустанно мониторит и впитывает все вокруг, чтобы разделить со своим окружением совместную жизнь. Обезьяний детеныш просто следует своим инстинктам, не вникая, что хорошо и что плохо для других. Логично предположить, что эти 2 % разницы отвечают за то облако правил, обрядов, слов, законов, сказок и привычек, которое окутывает человеческого малыша с рождения и называется культурой.

Именно потому, что культурные облака над ними не совпадают, дети, развиваясь в своих культурах, отличаются от ровесников из других стран. К примеру, в Зимбабве маленькие дети часто бегают голышом и громко перекрикиваются. В Германии, где общество более организованно и чинно, и малыши кажутся благовоспитанными и немногословными. В иудаизме детей поощряют задавать вопросы во время религиозной церемонии. Например, самим ритуалом иудейского праздника Песах младшему за столом предписано останавливать рассказ старшего и разбираться в истории Исхода из Египта. В католической религии детям, наоборот, предписано абсолютное повиновение и молчаливое присутствие при совершении религиозного обряда.

В разных народах детям рассказывают разные сказки и поют разные колыбельные. Они вырастают в полном согласии со своим окружением, но не похожими на других детей, выросших в обществах с иными культурными кодами.

Каждому человеку, словно пауку, пробирающемуся в темноте по своей паутине, кажется, что его культурное облако – общее для всех и что его коды и нормы – и есть истина.

Но культурные правила нередко учат разному, даже противоположному. Например, в одной культуре принято стараться не затруднять других людей и не отличаться от них, уступать и соглашаться, не допуская конфликта (например, в Японии гость обычно заказывает в ресторане то же блюдо, что и принимающая сторона, не заглядывая в меню). В то же время другая культура предписывает стоять на своем, проявлять инициативу и оригинальность, блюсти свои интересы (например, если вы на восточном базаре не торгуетесь за товар, вы тем самым разочаровываете продавца и лишаете его удовольствия от сделки).

#приглашение к эксперименту

Интересный случай, демонстрирующий культурную разницу в отношении к окружению, рассказал мне недавно на лекции один из моих слушателей. Европейская фирма фарфора разработала новый сервиз, в котором на белых изящных чашках должен был красовался маленький букет роз. Производство этого сервиза поручили крупной китайской фабрике, предоставив образцы чашки и рисунка. Каково же было удивление европейцев, когда, приехав принимать продукт, они обнаружили одно странное несоответствие с высланным образцом. Китайцы расположили букет не так, как им было указано заказчиком. В чем же было несоответствие? Запишите ваш ответ.

Прийти к правильному ответу легче, если вспомнить, что на Западе человек больше ориентирован на себя, а на Востоке – на свое место в обществе. Там, где европейцы-индивидуалисты хотели порадовать розами глаз того человека, который держит чашку, китайцы сочли правильным показать этот букет окружающим его людям, коллективу. Поэтому европейский образец был с букетом на внутренней стороне чашки, а китайский – на ее внешней стороне, направленной в сторону окружающих.

Именно изучив разницу между противоположными по культуре социумами, социальные психологи научились объяснять и предсказывать, какие мотивы движут людьми. Какие формулировки действуют на разные общества и на разные поколения. Какие табу эти общества устанавливают. И как попробовать найти общий язык с другой культурой, применяя эти знания.

3. Два мира, два детства. Культурные коды

В известном социальном эксперименте^[9] в зале аэропорта ученые предлагали проходящим мимо детям выбрать бесплатные красивые ручки. Все ручки были зелеными, кроме одной, которая была ярко-оранжевой. В огромном международном зале сновало множество самых разных пассажиров. Однако, как и предсказывали ученые, быстро проявилась четкая закономерность. Одни дети неизменно выбирали зеленые ручки, другие немедленно тянулись за оранжевой. Разница между этими детьми была культурной: в соответствии с тем, как их вырастили, одни дети старались не выделяться, а другие стремились быть непохожими на других и выбирали среди зеленых единственную ярко-оранжевую.

В другом социальном эксперименте^[10] психологи расставили пустые стулья в «Старбаксе» так, что между столиками стало трудно пройти, и стали наблюдать за поведением присутствующих. Если кафе находилось в Америке, посетители, не задумываясь, отодвигали пустые стулья и свободно передвигались между столиками. Если тот же эксперимент проводили в японском «Старбаксе», стулья в основном никто не трогал: посетители неловко протискивались между столами, и никому из них не пришло в голову нарушить тот порядок стульев, который был установлен до них.

#приглашение к эксперименту

Культурные коды влияют на нас сильнее, чем мы думаем. Чтобы убедиться в этом, проделайте простое упражнение и не читайте дальше, пока не закончите.

Итак, как можно быстрее опишите себя, продолжив строку:

«Я __________________________________»

Таких предложений должно быть не меньше 10, а еще лучше 20.

Что получилось? Проверьте, какого типа высказывания преобладают? «Я – честный/блондин/устал…»? Или «Я – отец/топ-менеджер/москвич…»?

Если получилось больше высказываний первого типа – вы представитель индивидуалистской культуры. Ваши высказывания описывают вас персональными характеристиками – как отдельно стоящую личность, как отдельного человека (который, в данном случае, видит себя честным, блондином и уставшим). Если у вас больше высказываний второго типа – вы представитель коллективистской культуры^[11]. Ваши высказывания описывают вас категориями – как одного из представителей больших групп людей (в данном случае групп отцов, топ-менеджеров или москвичей).

Большинство моих ровесников, выросших в советских реалиях, описывают себя как представителя второго типа. Нас так учили – мыслить о себе категориями, раскладывать все по полочкам и группировать в соответствии с ярлыками. Если не давать себе времени на раздумья (поэтому я и попросила, чтобы вы написали о себе как можно быстрее), мы в основном говорим о себе как о части чего-то большего: «Я – сотрудник университета, я – жена, я – украинка». А жители западных стран гораздо чаще отвечают, описывая свою уникальность. Их ответы демонстрируют принадлежность к индивидуалистской культуре, где каждый – отдельно стоящий индивидуум.

Это ни хорошо, ни плохо. Это просто есть. Две картины мира, два культурных облака, под одним из которых мы выросли. Конечно, среди ваших записей могут быть высказывания обоих типов, но обычно фраз одного типа больше, чем другого, и они приходят на ум нашему поколению первыми. При этом важно запомнить (и это касается всех обобщений в данной книге): не все, о чем я буду говорить, соответствует именно вашей личной психологии, вашему личному взгляду на мир и мотивационным привычкам.

Как любят повторять статистики, обобщение приводит к тому, что мы довольно точно можем предсказать поведение среднего представителя данной группы. Но предсказать поведение конкретного ее члена намного труднее.

Разница в восприятии себя в мире как части целого или как самостоятельной единицы определяет очень большую часть нашей мотивации и поведения. Начнем с простых примеров.

Наша коллективистская культура требует писать адрес, начиная со страны и города. От общего – к частному. Только в конце мы ставим свою фамилию и даже не имя, а инициалы. В индивидуалистском мире, наоборот, начинают писать адрес с имени и заканчивают страной, в самой последней строчке. От частного – к общему.

Самое большое различие – в понимании личных границ. Наша коллективистская культура считает обычным обсуждение на родительском собрании каждого ребенка в присутствии всех остальных родителей. В индивидуализме успеваемость и поведение ученика – это частное дело конкретной семьи. В Америке, например, вообще нет общих родительских собраний, родители ученика разговаривают с учителем с глазу на глаз, без посторонних. В нашей культуре учителя зачитывают оценки перед всем классом. В индивидуалистской культуре даже задать вопрос о полученной другим учеником оценке считается нарушением персональных границ. Мы считаем неприличным пройти в квартиру не разувшись, а «они» считают неприличным попросить гостя снять обувь у входа.

С точки зрения социальной психологии именно это восприятие себя в окружающем мире, впитанное с детства, определяет нашу «объективную реальность», наши нормы и воззрения, наши мотивы и реакции. В коммунном сознании человеку свойственно гордиться продуктами корпорации, едва начав в ней работать: «Мы планируем выходить на международный рынок». Мы говорим про свою любимую спортивную команду: «Мы в этом сезоне играем не очень». Мы согласуем свои планы – и большие, и малые – с планами важных нам людей… Вольно или невольно, мы ведем себя как часть чего-то общего.

В «объективной» реальности другой половины человечества намного более четко прочерчены личные границы. Врач спрашивает разрешения прикоснуться к маленькому пациенту, как только тот достаточно вырос и способен отвечать. К подростку не заходят в комнату без стука, в любое время, даже самые близкие. Идея спонтанно заскочить на огонек в гости, не согласовав визит с хозяевами заранее, считается крайне неприличной. Вы наверняка можете привести примеры подобных различий.

Когда я в своих лекциях объясняю эти различия, меня часто спрашивают, насколько прочны в нас наши культурные корни и что происходит с теми коллективистами или индивидуалистами, которые переезжают в страны другой культуры. Разумеется, человеческая личность не остается закрытой системой и продолжает развиваться в течение всей жизни. И, конечно, новый культурный социум приучает личность к новым реалиям, влияя на ее поведение. Однако, в то время как внешнее поведение поддается изменению достаточно легко и мы склонны быстро подстраиваться под окружающих и их нормы и правила, наши глубокие внутренние понятия о том, что хорошо и что плохо, наше внутреннее восприятие себя в мире поддается изменениям намного медленнее и труднее.

Согласитесь, уже давно нет октябрятских линеек и пионерских слетов, но в нас по-прежнему глубоко сидит: «Как аукнется – так и откликнется!»; «Раньше думай о Родине, а потом о себе!»; «Один за всех – и все за одного!»; «В единстве – сила!»; «Я – последняя буква в алфавите!». Мы «разделяем реальность» с бывшими соотечественниками по многим вопросам, в какой бы части мира мы ни встретились. И хотя мы давно не помним пионерских правил, выученных в детстве по обратной стороне тетрадки в клеточку, нам все еще тяжело даются комплименты, мы не умеем отказывать и отстаивать свою точку зрения без конфликта, мы за все беремся и за все отвечаем, мы мчимся советовать и разруливать туда, куда нас не звали… Мало того, мы передаем свое культурное мировоззрение нашим детям и внукам! Хотя в основном они, конечно, строят свою паутину, под новым культурным облаком, и многое в их сетке поведения отличается от нашего. Так же как и наши культурные коды постепенно разнятся с теми, на которых выросли наши родители.

Именно этими культурными различиями между поколениями и порождаются разногласия в семье. Чтобы ответить на вопрос, как справиться с комплексами и конфликтами, почему нам не всегда удается правильно помогать и просить о помощи, почему «меньше всего любви достается нашим самым любимым людям», мы должны разобраться, что несет в себе коммунное сознание, которому нас учили в детстве.

Нужно глубже понять, чем же фундаментально отличаются эти две культурные реальности – индивидуализм и коллективизм. Как человек мыслит себя в каждой из этих реальностей и чего боится? Что для него самое главное? Что его мотивирует? Как он принимает решения? На кого рассчитывает и с кем считается в своей повседневной жизни?

В общественных науках существует несколько больших теорий, которые делят человечество на культуры, отличающиеся восприятием себя и окружения. Теория о коллективизме и индивидуализме – наиболее распространенная из них. Она делит всех нас на тех, кто видит себя отдельно стоящей личностью, со своими уникальными данными, потребностями и возможностями, и на тех, кто видит себя частью чего-то большего и всегда учитывает это большее как определяющее его сущность. Почему и как часть населения земного шара стала индивидуалистами (Западная Европа, Австралия и Северная Америка), а другая часть (все остальные) – коллективистами, до конца не выяснено.

Одна из версий связана с условиями проживания наших предков. По этой версии^[12] природные и климатические условия, вероятность катаклизмов и близость к источникам воды определяли плотность населения и возможность миграций. В той части мира, где ресурсы были ограничены, – там пропитание зависело от погодных условий и совместной обработки земли, и каждый должен был опираться на общину. Особенно это было важно в Азии – для круглосуточного поддерживания ирригационной системы при выращивании риса. Но и у нас, у славян, обработка полей велась тоже сообща, коммуной. Люди жили скученно, возможности передвижения были невелики. Хочешь выжить, прокормить семью – изволь приспособиться к общине, стать нужным и заслужить свою долю урожая. В этих краях наши предки, чтобы не пропасть, неуклонно подчинялись общим правилам. Они не могли и помыслить себя как отдельно стоящую единицу. С детства постигалась народная мудрость: «Один в поле – не воин»; «Друг познается в беде»; «Сам погибай, а товарища выручай». Каждый выполнял порученную ему часть работы максимально хорошо, чтобы насладиться общим результатом.

К тому же в этой части мира из-за большой плотности населения была высока вероятность эпидемий, что также диктовало коммуне четкие правила выживания. Члены этих общин и коммун понимали, что в одиночку они пропадут. В сказках детям внушали: «Соломину и муха сломит, а сноп и лошадь не раздавит». Тех, кто ленился, кто противился уставу, изгоняли из общества, и они были обречены на голодную смерть. Все было на виду, персональных границ просто не существовало, и судьба каждого решалась сообща, ведь «шила в мешке не утаишь». Быть не с общиной, на обочине, считалось смерти подобно: тот, «чья хата с краю», ничего не знает. В этой реальности считалось и считается зазорным хвалиться собой и проявлять гордыню. Будь среди всех, не отставай, не выделяйся, учит народная мудрость в мире коллективизма. У китайцев «торчащий ноготь отрезают». А японская поговорка предупреждает: выступающий (из общего ряда) кол обязательно вобьют…

В той части мира, где имелась свобода передвижения, где были широкие пространства и низкая плотность заселения – там возникала относительная независимость, которая вела к индивидуалистическому взгляду на мир. Здесь, чтобы выжить, часто надо было принимать быстрые решения, рассчитывать только на себя: забрать свою семью и сняться с места, начав все сначала на новых землях и пастбищах. Здесь было важно отстаивать честь и независимость семьи из поколения в поколение (сразу приходит на ум вражда Монтекки и Капулетти). В этой культуре потомкам передавались уважение к личным границам, к проявлению силы и соблюдению чести, ценилось умение защитить себя и настоять на своем. В этой культуре в колыбельной пелось: «Когда ты станешь юношей, ты будешь носить оружие, не будешь ты бояться ни стрелка, ни жандарма, а если тебя оскорбят, ты станешь хорошим бандитом. Пятнадцать твоих предков были убиты, быть может, ты, мой мальчик, – тот, кто должен за них отомстить». В этой культуре с детства превозносилась независимость от окружения и уникальность, и бабушки мальчикам обещали в колыбельной:

Ты подрастешь

Станешь хорош,

В море с сетями сам пойдешь.

Горя не зная, будешь рыбачить.

Годы удачи жизнь озарят^[13].

Со времен, когда основным занятием человечества было земледелие и скотоводство, прошли века, а культурные коды все еще остаются и передаются из поколения в поколение. И хотя мы больше не боремся за выживание и пропитание в коммуне или в одиночку, мы по-прежнему видим мир и себя в нем по-разному. В каждой культуре есть свои сильные стороны. И будет заблуждением считать, будто на Западе, у индивидуалистов, получается выживать лучше, чем у нас, у коллективистов.

Например, с пандемией коронавируса оказалось легче справляться обществу, в котором нормой считается прежде всего думать о других и полагаться на решения лидера. В Китае или в Японии все носят маски и не пытаются увильнуть от карантина. А в странах, где каждый – за себя, ведется горячая полемика, как и насколько власти города имеют право требовать от жителей не выходить на улицу и носить маски. И кривая заболеваемости растет быстрее. В момент, когда нужно сплотиться против общего врага (болезни), общества с жесткими правилами и неприятием отступлений от норм, конечно, выигрывают. У них есть привычка подчиняться правительству. В их культурном коде заложено слушаться, поэтому они сидят дома, носят маски, моют руки и не высовываются. А в тех обществах, которые в мирные времена отличаются инновациями и частным предпринимательством – в них вот это «я сам себе хозяин» и «вы мне не прикажете» играет во время пандемии дурную роль.

Согласно другой теории^[14], на разницу в культурных кодах прежде всего повлияли не условия проживания (климат, ресурсы и т. п.), а то, как в разных культурах воспринимали и объясняли окружающий мир. Особенности мировоззрения заложили основу двух великих цивилизаций, наследниками которых мы являемся: конфуцианской на Востоке и древнегреческой – на Западе. Между коллективистами и индивидуалистами существуют принципиальные различия даже в самой манере думать о мире – в их когнитивном мировоззрении (cognitio – на латыни «изучать, знать»).

В коллективизме придерживаются в основном холистического мировоззрения (holos – по-гречески «целый»). С холистической позиции весь мир рассматривается как бы с высоты птичьего полета, как единое целое, где все объекты и события имеют смысл только как часть общности. В соответствии с холистическим подходом к здоровью человека, например, следует принимать во внимание все потребности пациента, их необходимо рассматривать как единое целое. Именно в коллективистской культуре Востока зародилась акупунктура, и никому не приходило в голову просто вырезать больную часть. Ведь человек, как и весь мир, как и человеческая община, состоит из огромного множества элементов, связанных между собой. Если на одном конце эта связь нарушится, все попа́дает, как карточный домик. А в древнегреческом восприятии мира и в логике его последователей на Западе все построено на формальной логике и причинно-следственных связях. Если что-то мешает, это что-то, как причину, нужно индивидуально удалить: болит – отрежем. Не случайно именно в западном мире зародилась хирургия.

В своих рассуждениях и в решении проблем холисты используют диалектический подход (единство и борьба противоположностей, переход количества в качество, развитие по спирали – помните?) и относительно мало прибегают к формальной логике и причинно-следственным связям. Поэтому противоположные высказывания и ценности неизменно стоят рядом и слиты воедино, как инь и янь. Ведь все взаимосвязано, изменяемо и перетекает одно в другое! Помните, в восточной сказке Ходжа Насреддин говорит: «И ты прав, и ты прав». Прохожий: «Но они же говорят абсолютно противоположные вещи!» Ходжа Насреддин: «И ты прав».

Нассим Талеб, автор нашумевшей книги «Черный лебедь»^[15], западный экономист восточного происхождения, изучая влияния случайных и непредсказуемых событий на мировую экономику и биржевую торговлю, апеллирует именно к этому холистическому подходу: все течет, все изменяется, перемены настолько же неминуемы, насколько они и непредсказуемы. Количество перетекает в качество постоянно. Поэтому, при тех же знаниях и том же наборе входящих данных, представители разных воззрений могут интуитивно склоняться к противоположным решениям. Если акции на бирже долго растут, то, следуя диалектике холизма, они неминуемо скоро станут падать и нужно их побыстрее продавать. Попробуйте предложить это формальным логикам, верящим в причинно-следственные связи, – ведь они видят линейный непрерывный рост вверх! Если причина не изменилась, то и результат будет тот же, привыкли думать они… «До тех пор, пока среди белых не появится Черный лебедь!» – предупреждает Нассим Талеб. Он предлагает смотреть на мир как на единое целое, где все объекты и события взаимосвязаны, а значит, постоянно меняются и перетекают друг в друга.

В западном мировоззрении правит совершенно другой, аналитический подход. В традиции древнегреческой философии, на которой основан западный взгляд на мир, происходящее вокруг воспринимается с помощью логических связей, в системе, в процессе. Главные вопросы в этом подходе: «Почему? Какая причина? Какая логика во всем этом?» При аналитическом восприятии мира явление мысленно разъединяется на отдельные составляющие его части, что позволяет исследовать их более точно, детально, конкретно, соответственно поставленной задаче, абстрагируясь от внешних связей и случайных воздействий. И именно аналитический подход привел к изобретению хирургии – к определению и устранению причины проблемы точечно. В мире индивидуализма в анализе происходящего используют формальную логику и причинно-следственные связи. Поэтому если акции долго растут, то, пока не появились новые причины для изменения этой тенденции, они вполне могут продолжать расти. И можно смело вкладываться в эти акции. Понятно, что принятие решения о покупке или продаже акций требует намного больше знаний и данных. Но если об этом спросить непрофессионала, он автоматически ответит так, как культура научила его смотреть на мир. А как бы вы поступили с акциями?

#приглашение к эксперименту

Рассмотрим еще один простой пример. Выберите лишнее слово из трех: кролик, морковь, свекла.

Понятно, что ответов тут два. Все зависит от способа рассуждения, который вы применяете. В этих трех словах представители холистического взгляда на мир будут видеть систему, целое (кролик и морковь принадлежат одной системе), и уберут то слово, которое этой системе не принадлежит (свекла). Аналитический же подход разобьет все на части, найдет общую категорию (овощи), и лишним словом окажется то, которое в эту категорию не входит (кролик). А вы как ответили?

Сейчас, в процессе глобализации, эти два философских подхода все больше распространяются по миру. Восток едет учиться бизнесу в университеты Запада. А Запад все больше интересуется подходом к медицине восточных целителей, и восточные воззрения, особенно буддизм, нередко становятся главной философией западной молодежи.

Исторически ареал проживания наших предков соединяет Восток с Западом. Веками мы впитывали понятия двух миров. В плане когнитивного мировоззрения Россия и ближнее зарубежье больше примыкают к Европе. Например, в школе нас обучали на основе аналитического подхода к действительности, по западному образцу. А вот наши культурные коды, восприятие себя в обществе тяготеют к коллективизму Востока.

Когда я говорю своим бывшим соотечественникам – и на постсоветском пространстве, и за рубежами бывшего СССР, – что мы по культурному самосознанию ближе к Азии, чем к Европе, меня часто воспринимают скептически: XXI век на дворе, мы расселились по всему западному миру (русскоязычные телевизионные программы транслируются в 62 странах!), мы открыты глобализации и интернету… Все так, но вернитесь к результатам теста, которым я начала эту главу.

#приглашение к эксперименту

Или ответьте честно, какие два из следующих предложений вас лучше характеризуют: «Мое счастье зависит от счастья людей, которые меня окружают»; «Иногда я чувствую, что мои отношения с другими людьми важнее для меня, чем личный успех»; «В новом для меня окружении мне не составляет труда высказать личное мнение, которое противоположно мнению большинства»; «При получении похвалы, которая выделяет меня из всех, я чувствую себя прекрасно».

Первые два взяты из вопросов, выявляющих коллективистов, вторые два – из вопросов про индивидуалистов^[16].

Вполне может быть, что вы чувствуете себя посередине или даже индивидуалистом. Все теории описывают общественное явление или понятие в среднем, и обязательно есть исключения. К тому же всегда нужно смотреть, с кем мы себя сравниваем.

По сравнению с нашими детьми мы больше коллективисты, а по сравнению с японцами, наверное, меньше. Наши родители труднее перестраиваются в новом мире, и они чаще, чем мы, видят себя частью целого.

Чтобы понять, как наше коллективистское или индивидуалистское самосознание влияет на наши отношения с окружающими, нам надо понять мотивацию этих двух культур. Именно осознавая разницу в мотивации, мы сможем вникнуть в то, что движет нашими родителями, с одной стороны, и нашими детьми – с другой. И что нам с этим всем делать, находясь посередине:)

4. Мотивация. Что для вас самое главное и как этого добиться?

Прежде чем мы будем разбираться в наших победах и неудачах в общении с соседними поколениями, я хочу объяснить, какой теорией мотивации мы будем пользоваться.

#приглашение к эксперименту

Сначала запишите для себя ответ на следующий вопрос. Какое из двух утверждений вас лучше характеризует:

1. В основном я ориентирован на предотвращение ошибок и отрицательных событий в моей жизни.

2. В основном я сосредоточен на достижении положительных результатов, на стремлении к новым инициативам и поиске новых путей продвижения вперед.

Если вам трудно выбрать какое-то одно утверждение, давайте попробуем сформулировать то же другими словами.

Как вас лучше описать в вашей игре с жизнью, что для вас важнее: не упустить шанс выиграть – или же не допустить ошибку, чтобы не проиграть?

Не упустить шанс или не допустить ошибку – это две разные цели, и способы достижения этих целей очень разные. Первая мотивирует нас сосредоточиться на продвижении – любой ценой и с любым риском идти вперед. Используя каждую возможность, пытаться завоевывать новые вершины. Ориентироваться на «сбычу мечт» и победы. Здесь самое страшное – упустить свой шанс. Вторая цель мотивирует нас сосредоточиться на предотвращении – сделать все осторожно и тщательно, чтобы не допустить провала. Здесь главное – выполнение долга, безопасность и стабильность. В этом случае самое плохое, что может случиться, – это то, что моя ошибка приведет к нарушению безопасности и стабильности.

Если ваша мотивация описывается как стремление не упустить шанс, вам легче перечислить, чего вам хочется и о чем вы мечтаете. Если ваша мотивация – не допустить провала, вам легче приходит в голову, что и кому вы должны.

Эта теория создана более двадцати лет назад знаменитым американским ученым Тори Хиггинсом^[17]. Он установил, что в каждом из нас заложено два мотивационных фокуса: на использование любого шанса на выигрыш и на избежание ошибки и провала. В разное время в нас действует то один, то другой фокус. Например, при покупке лотерейного билета мы используем фокус на продвижение, а в очереди к дантисту мы сфокусированы на предотвращении ошибки и провала. Но при этом один из фокусов в нашей жизни обычно доминирует, и часто именно он «на автопилоте» руководит нашими поступками и решениями.

Назовем условно икарами тех, кто стремится вперед любой ценой и боится упустить свой шанс. Такие люди рвутся все выше к своей мечте, к своему «почему бы и нет», не замечая риска и преград. Они – всегдашние оптимисты и не боятся ошибок (хотя иногда поднимаются слишком близко к солнцу и горят). Икары редко тревожатся и идут по жизни от одной большой идеи к другой, порой бросая наскучившее дело на полдороге. Они генерируют творческие идеи, наслаждаются процессом больше, чем результатом, легки на подъем и импульсивны. Они легко забывают неудачи и быстро переключаются на новые цели. Они не озадачиваются деталями и не тратят время на скучную рутину, если впереди маячит что-то поинтереснее. При этом, как правило, икары вполне уверены в себе и довольны жизнью. Единственной бедой они считают упущенный шанс и непринятый вызов. Икары выглядят смесью Незнайки, Буратино, Колобка и Винни-Пуха, если вы можете себе представить такую комбинацию.

Полной противоположностью икарам являются атланты. Они держат для всех нас небо, заботятся о стабильности и безопасности. Такие люди работают медленно и тщательно и всегда готовы к худшему. Они испытывают стресс от дедлайнов и сосредоточены на результате. Атланты дисциплинированны, организованны, всегда все заранее предвидят, делают все в срок и отвечают за все. Они всегда правы, скептически относятся к инновациям и склонны к критике. Звучит не очень, правда? Но обычно атланты действительно все знают и не допускают ошибок! Они так осторожны и тщательны, что на них всегда можно положиться. Они ненавидят перемены и не понимают, зачем менять, если все налажено и работает! Их худший кошмар – допустить ошибку и привести к опасной нестабильности. Поэтому, в отличие от икаров, атланты очень тревожны и все время все контролируют – и себя, и других. Атланты выглядят смесью Пилюлькина, Мэри Поппинс и Кролика из «Винни-Пуха», если вы можете вообразить подобное сочетание.

Если атланту предстоят перемены, которые он не может предвидеть и проконтролировать, он не может заснуть от тревоги. И наоборот, если икару не дать перемен даже на короткое время, он не сможет встать с постели от депрессии. Главное различие этих мотиваций – противоположное отношение к статус-кво. Для атланта поддержание статус-кво («атланты держат небо») – важнее всего, ведь главное для него – это стабильность и безопасность. Для икара стабильность и статус-кво – болото и смерти подобно. Вкратце стандартный диалог между ними выглядит так: Икар – «Как бы чего замутить?», Атлант – «Как бы чего не вышло!». Узнаваемо?

Ни одна из мотиваций невозможна без другой, и мы бы не справились с жизнью, имея вокруг только икаров или только атлантов. Диспетчера аэропорта или счетовода лучше выбирать из атлантов. А вот в лучших рекламных агентах, антрепренерах или сценаристах вы без труда узнаете икаров. Наверное, к этому времени вы уже определили для себя и своих близких, какой ваш главный мотивационный фокус. Совпадает ли это с вашим ответом на вопрос в начале главы?

Говоря о мотивационном фокусе, нужно не забывать, что, хотя один из них, как правило, доминантен, мы можем, при необходимости, прокачать, как мышцу, и второй фокус. Если, например, жизнь нас ставит в условия, где нужно быть очень расчетливым и осторожным, мы из икаров переходим в атланты. И наоборот, если требуется моментальное принятие решения для важного продвижения вперед, мы идем на риск и временно становимся икарами. Однако в то время как главный мотивационный фокус срабатывает у нас легко, автоматически, над использованием второго фокуса надо потрудиться. Здесь можно привести такое сравнение: представьте себе, что вместо доминантной правой руки вы при необходимости временно используете левую. Это возможно, но все же неудобно и требует времени для привыкания.

#приглашение к эксперименту

Исследования социальных психологов, включая и мои работы^[18],^[19], доказали, что в каждой культуре существует доминирующий фокус. Это не значит, что там нет других мотиваций, но ведущая стратегия и поставленные цели очень разнятся между коллективистами и индивидуалистами. Запишите для себя ответ на следующий вопрос, перед тем как мы перейдем к дальнейшему обсуждению. В какой культуре, на ваш взгляд, больше икаров, ориентированных на продвижение вперед, а в какой – больше атлантов, держащих небо и не допускающих ошибки?

Если вы ответили, что у коллективистов больше атлантов, а у индивидуалистов – икаров, вы правы. Конечно, все относительно – к примеру, Восточная Азия больше держится за стабильность, чем население постсоветского пространства, но общая тенденция у коллективистов просматривается отчетливо. На Востоке надо быть правильным винтиком в большом механизме, делать все безукоризненно и следить за тем, чтобы твоя ошибка не нарушила стабильность в системе, где все зависят от всех. Это общество населено атлантами, которые боятся ошибок и нарушений, потому что каждый отвечает за все. На Западе, чтобы пробиться, нужно идти вперед и искать новое. Нужно стоять на своем, не бояться экспериментировать: дорогу осилит идущий. Бери на себя риски, но иди вперед, чтобы показать окружению, что ты можешь сам на себя положиться и за себя постоять. Здесь мир заселен икарами, летящими все выше и выше к солнцу.

На самом деле оба мотивационных фокуса могут разрушить психику, и то плохо, и то, если довести до крайности. Атланты выгорают и устают от собственного перфекционизма, пока держат небо. Икары слишком высоко залетают, не учитывая опасности, и поэтому обжигаются и впадают в депрессию от «несбычи мечт». И, согласитесь, это совершенно разные поводы вставать по утрам…

Наша культура, вышедшая с Востока и тяготеющая к Западу, отражает обе эти мотивации. Поговорки «не боги горшки обжигают» и «под лежачий камень вода не течет» вдохновляют нас быть икарами. А поговорки «лучшее – враг хорошего», «семь раз отмерь, один отрежь», «обжегшись на молоке, на воду дует», «лучше синица в руке, чем журавль в небе» призывают не рисковать, «не рыпаться» и заботиться о стабильности вместе со всеми остальными. И этих поговорок про осторожность и предотвращение плохого намного больше. Если ты часть чего-то большего и стабильного, если от тебя зависит благополучие всех, то должен делать это превосходно, ровно на все сто.

Отсюда наш русский балет – самый лучший: все выучено досконально, отрепетировано, доведено до полной синхронности, и каждый – как маленький винтик чудесной машины. Отсюда – китайская Олимпиада, открытие которой по мощи и слаженности тысяч участников никто не переплюнет. С другой стороны, отсюда – вся тревожность, когда что-то не так, потому что мы боимся ошибиться и чувствуем себя на виду. Переживаем, образно говоря, что не слишком хорошо держим небо. И все время сравниваем себя с окружающими атлантами. И детей по привычке продолжаем сравнивать…

Все мы – наследники российской коммунности – живем, привычно ощущая себя в связке, в цепочке, которая делает из нас нечто большее. Поэтому, например, поколению наших родителей до сих пор намного легче перечислить, что «я должен». Но время не стоит на месте, происходит «перекрестное опыление» с другими культурами, и поколению наших взрослых детей уже проще рассказать, чего «я хочу». То есть в нашем окружении сейчас присутствуют обе мотивации. И нас, поколение между ними, раздирает: с одной стороны, мы – ближе к пожилым родителям и азиатам (помните у Блока: «Да, азиаты – мы…»?), с другой – понимаем детей и смотрим на Запад.

С одной стороны, мы – «не ложись на краю», а с другой (недавно шутку в интернете видела) – «баю-баюшки-баю, не ложися на краю, а хотя – давай, ложись, че я лезу в твою жизнь». То есть наши люди уже понимают, что иногда полезно рискнуть и идти вперед, но внутри мы в основном все еще настроены нашей культурой «стращать и не пущать». Это не потому, что мы инертны и не умеем себя переделывать, – это потому, что культурные коды так глубоко прошиты в нашей крови, нашем фольклоре, поговорках и школьной системе, что «исправить» это в одночасье трудно.

Определение главного мотивационного фокуса человека позволяет понять, что движет его поведением и решениями. Знание о двух разных мотивациях, как красная таблетка в «Матрице», открывает глаза на многое. Например, изучив теорию о двух мотивационных фокусах в конце 1990-х, рекламные агентства стали согласовывать рекламу продукции с ведущей мотивацией общества, и продажи сразу выросли в десятки раз. То, что в Америке отлично работало для икаров, например реклама спортивной фирмы Nike Just do it! – «Просто сделай это!», – совершенно не совпадало с мотивационным фокусом атлантов Азии. В Китае продажи под этим слоганом не шли, пока его не заменили на более созвучный для атлантов вариант: «Ты не должен это делать на отлично, ты не должен это делать как другие, просто сделай это». Потому что первоначальная формулировка, мотивировавшая американских икаров на успех и достижения, у атлантов Азии вызывала стресс и боязнь ошибки. Или другой пример – реклама зубной пасты. Как правило, в грамотных продажах икарам продается достижение новых целей: «Ваши зубы станут белыми, а дыхание – свежим!»; а атлантам продают предотвращение плохого: «Эта паста убережет ваши зубы от камней и кариеса!»

Осознавая мотивационные фокусы, основанные на нашей культуре, истории и традициях и ставшие для нас автоматическими, намного проще понимать, что движет нашими родителями и нашими детьми. Поколение наших родителей пришло из коммунного советского прошлого, где, по Городницкому: «Из них ослабнет кто-то – и небо упадет». Они не любят шапкозакидательства, они экономны и готовы к худшему, они не терпят похвал, боятся сглаза и щедры на критику. Они панически не любят ошибок и поэтому, как правило, не любят новых гаджетов, не склонны менять врачей, учить иностранный язык… Поколение наших детей, с другой стороны, – непробиваемые оптимисты. Они идут вперед, не сомневаясь в своих победах (Just do it!), готовы рисковать, мотивируются только положительными подкреплениями (я подробно расскажу об этом в главе про детей) и киснут от рутины и размеренности. И нам, видимо, нужно просто научиться общению на понятном им языке, в соответствии с тем, какой фокус ими движет. Говоря проще, зная их мотивацию, нам легче их понять и принять.

5. Поколение «Сэндвич» и возраст счастья

Знаете ли вы, почему социологи считают, что наше поколение получило от судьбы большой подарок? У нас с вами появилась возможность жить в среднем на двадцать-тридцать лет дольше и качественнее, чем раньше. Ведь и правда, между пятьюдесятью и семьюдесятью годами образовалось дополнительное временное пространство, которого раньше, по сути, не было. Как показывают результаты опросов и исследований^[20],^[21], это и есть возраст счастья. Посудите сами. Наши родители (а до этого их родители) к пятидесяти-шестидесяти годам становились в основном пожилыми людьми, заканчивали свою карьеру и занимались детьми и внуками, домашним хозяйством, жили на пенсии. Нам сейчас, в наши 50+, до этого всего еще далеко. Мы находимся в уникальной ситуации, которой никогда не было: наша старость отложена как минимум на двадцать-тридцать лет! Мы можем провести эти дополнительные годы жизни намного счастливее, чем предыдущие поколения. Мы остаемся активными, мы заинтересованы в том, чтобы продолжать свою карьеру, путешествовать, устраивать личную жизнь. Наши дети, так как мы родили их в ранней молодости (тогда это было ожидаемой всеми нормой), постепенно становятся нашими взрослыми друзьями. Они уже совсем не так, как мы, относятся к традиционным жизненным вехам и зачастую не торопятся создавать семью и дарить нам внуков. Наши родители до сих пор живы, дай им бог здоровья, и мы можем иногда в какой-то мере почувствовать себя детьми, которых любят и балуют, как умеют. Мы можем еще успеть услышать похвалу и признание, чего так хотелось от них в детстве. Мы можем наслаждаться своим здоровьем и энергией.

С возрастом мы понимаем скоротечность жизни и все больше планируем и рассчитываем свое времяпровождение наперед, чтобы правильно потратить отпущенное нам время. С другой стороны, мы перестали откладывать на потом, мы учимся наслаждаться «здесь и сейчас», тем самым растягивая минуты и удлиняя в восприятии время. Мы учимся есть – смакуя, вдыхать запахи – не спеша, досматривать/дочитывать до конца только самое-самое лучшее. Самым главным показателем счастья в опросах, проведенных с нашим поколением во многих странах, становится общение с дорогими людьми – семьей и близкими друзьями и единомышленниками.

Психологи установили, что даже просто мечты и планы о будущих поездках и встречах с близкими приносят счастье тем, кто любит контроль и хочет правильно распоряжаться временем. При этом качественно наше ощущение счастья тоже меняется. Если молодым икарам для счастья нужно подняться к солнцу, испытать восторг и учащенное сердцебиение, нас, атлантов, к счастливому состоянию приводит совсем другое: ровная стабильность и покой, благополучие наших близких и наша относительная уверенность в будущем.

Несмотря на распространенное заблуждение, ощущение счастья в нашем возрасте совсем не связано с наличием денег. Социальные психологи установили, что, оказывается, когда мы преодолеваем пятидесятилетний рубеж, мы становимся счастливее не потому, что можем материально позволить себе гораздо больше, чем в юности, а потому, что научились выбирать, с кем общаться и как говорить нет, когда мы чего-то не хотим.

Мы уже достаточно уверены в себе, чтобы не подстраиваться под чуждые нам понятия и правила. Мы уже понимаем, кто мы и в чем наша ценность. Именно это приводит к ощущению полноты жизни и удовлетворенности, которых у нас не было в молодости. Уровень стресса в двадцать-тридцать лет, связанный с принятием себя, построением карьеры и поисками пары, сменяется сейчас ровной уверенностью – «кое-что мы сумели, и можно рассчитывать на себя», как говорят мои клиенты. Мы постепенно поняли то, что молодежи еще предстоит понять: сложности, поражения, падения и неудачи являются лишь естественной составной частью жизни, благодаря которой мы растем и зреем.

Находясь между поколениями, мы стали мудрее и учимся понимать и тех, и других. Из общения с дочерью мне лучше видно, как я могу обидеть своих родителей неосторожным словом. Общаясь с папой, я понимаю, как критические замечания могут раздражать моих взрослых детей. Знание – сила, что ни говори…

Чем же это не возраст счастья? Но не все так просто. Это новое активное долголетие возлагает на нас и новые обязанности – в первую очередь перед соседними поколениями в семье, хотя разница между нами совсем небольшая, в двадцать-тридцать лет. У нас зачастую есть друзья из этих соседних поколений (+20 и -20 лет), и мы чувствуем себя с ними вполне на одной волне. А вот когда речь идет о родителях и детях, это сразу возлагает ответственность – мы те, кто за них в ответе.

Особенность нашего поколения «сэндвич» в том, что мы зажаты между двумя соседними поколениями – наших детей (и внуков!) и наших родителей – и склеиваем их вместе, как начинка в бутерброде склеивает два куска хлеба. Мы объединяем всех. Мы держим всех. Мы в ответе за все. От нас ждут надежного тыла, умения ловко решать проблемы, а главное – мудрого понимания и деликатности. И в этом непростом общении с соседними поколениями обе наши мотивации – и икаров, и атлантов – могут подвести. Как не обидеть детей в нашем стремлении предупредить и предотвратить, следуя на автопилоте атлантовской мотивации? Как дать родителям ощущение защищенности и покоя? Как успокоить их тревожность, не ущемляя нашего права на личную жизнь и на свое мнение, которое все больше приближается к дерзким мотивам икаров? Все чаще я слышу в нашем поколении о некоем прозрении: «Практически, я жил для счастья близких всю первую половину своей жизни, но теперь я изменил отношение к себе: если буду счастлив я, то и близкие мои будут тоже счастливы!» И еще: «С годами все больше замечаю, что люди, которые умеют говорить нет, ценятся гораздо выше и вызывают большее уважение, чем те, кто заботится о других и стремится быть для всех хорошим».

Мои ровесники интуитивно смещаются от привычного чувства долга, присущего всем атлантам, в сторону внимания к своим потребностям, как принято у икаров. Да, мы все вместе с нашими родителями и детьми в прошлом коллективисты, но мотивационные сетки наших трех поколений все-таки разнятся друг от друга. И это определяет наш тип поведения в социуме, наше отношение к новому и к традициям, наше вмешательство или невмешательство в чужие решения и нашу реакцию на конфликт.

Итак, чем же мы отличаемся?

Наши родители (75+) – достойные дети своего времени, поколение традиционных коммунных атлантов^[22]. Они хотят, чтобы все было стабильно, распланировано и предсказуемо. Им важно прежде всего ощущение безопасности, контроля, они до сих пор чувствуют личную ответственность за всех и все. Им важно мнение окружения, важно соответствовать положительному имиджу и не менее важно, чтобы их дети и внуки тоже соблюдали общественные нормы и традиции. Они скептичны, недоверчивы и во всем ищут подвох. Они пессимистичны и все время пребывают в ожидании стихийных бедствий и политических катаклизмов, о чем нас неустанно предупреждают. Так их растили, и так их жизнь приучила.

У нас, поколения «сэндвич», уже есть, хотя и размыты, оба мотивационных фокуса. Из детства нам достался фокус на стабильность и безопасность – привычка предотвращать и защищать. Он до сих пор аукается, когда мы испугом и критикой реагируем на идеи своих инициативных отпрысков: зачем что-то менять, ты же отлично устроен и на хорошей зарплате? А ты все проверил и просчитал? А вдруг обманут? А второй, икаровский взгляд на мир, мы «накачали» себе в лихие девяностые. В эпоху перемен и катаклизмов всем, даже самым нерешительным и осторожным, пришлось научиться «взлетать к солнцу» и быть предприимчивым. И сейчас многие из моих клиентов с удивлением констатируют, что им стало легче рисковать и идти вперед, они меньше задумываются об опасности и последствиях, меньше боятся ошибок, чем в молодости. В этом мы ушли вперед от наших родителей, и порой нам непросто найти с ними общий язык. А как обстоят дела с третьим поколением – нашими взрослыми детьми?

Дети (те, кому сегодня 25–35 и младше), конечно, намного более икары, чем мы, они не боятся рисковать и больше стремятся к победам и «сбыче мечт». Их темп жизни намного быстрее, и поток проходящей через них информации намного больше, чем у предыдущих поколений. Они не видят смысла в доведении нелюбимого дела до конца, не выносят рутины и ищут возможности и шансы постоянно. Наши дети активны, быстро приспосабливаются к переменам и лучше мотивируются пряником, без всякого кнута. В их понимании устройства современного мира можно достичь всего и быстро, главное – творчество и инициатива. Они намного оптимистичнее и идеалистичнее, чем мы, и иногда это воспринимается как наивность и инфантильность. Это поколение заботится об экологии, занимается благотворительностью и намного терпимее к меньшинствам и вообще к нестандартности в любых ее проявлениях.

Таким образом мы, сегодняшние 50+, поколение «сэндвич», зажаты между атлантами – родителями, воспитанными на коллективистских принципах, и икарами – детьми, выросшими в других условиях и на других ценностях. Разные культурные понятия и мотивы – разные поводы для конфликтов.

Разберемся с этим подробнее.

Мы растили детей, родив их очень рано, еще в юности. Параллельно делая карьеру и выживая в перестройку, переезжая на новые места и меняя профессии. И чем-то надо было постоянно жертвовать, жонглируя обязательствами и потирая «распухшее чувство долга». Отсюда неминуемо возникает тема вины: «недодали тепла», «не успела поучаствовать, свалила на бабушку», «сейчас бы так уже не гнобил»… Ведь по привычке, доставшейся нам из нашего коммунного прошлого, нами движет стремление к высокому образцу, желание играть свои жизненные роли на все сто. Мы оцениваем себя, постоянно сравнивая с окружением и недосягаемым стандартом идеальных отношений с детьми. Из-за чувства вины по поводу «неправильного детства» наших первенцев появляется необходимость восполнить дефицит общения и исправить ошибки хотя бы сейчас. Но эти не всегда удачные попытки «отработать» несостоявшееся в детстве общение с ребенком ведет к новым перегибам и новой неудовлетворенности собой.

В молодости, торопливо отвлекаясь от борьбы за существование, в те редкие минуты, когда мы уделяли внимание своим детям, мы их любили как умели – порой просто баловали. Мы давали им то, что нам в советском детстве было недоступно: покупали дорогие заграничные игрушки, возили во всевозможные диснейленды, оформляли для них отдельные комнаты, окружали комфортом… Наши дети не умели это оценить и быстро к новой жизни привыкали, что вызывало разочарование у нас, так долго в свое время об этом мечтавших. Это вообще тема отдельного разговора, для чего и для кого все эти улучшения и уступки, почему нам так важно дать своим детям (и внукам) то, что нам в свое время запрещали или чего не хватало.

Эта подмена общения подарками выводила на новый виток те же угрызения родительской совести и чувство вины – теперь уже по поводу избалованности.

«Как только первые деньги появились, хотелось побаловать детей, окружить комфортом, ведь для этого деньги и нужны. А теперь, – говорят многие мои клиенты, – не могу “перекрыть кран”, дети продолжают жить на всем готовом и не собираются съезжать / искать работу / обеспечивать себя и семью…»

Старались как лучше – вышло как всегда: мы заложили в наших детях, как нам теперь кажется, зависимость от нашего достатка и неумение противостоять трудностям. Мы до сих пор не можем отделаться от чувства, что наш тяжелый труд и лишения не оценены новым поколением, которому все слишком легко далось…

Еще больше эту вину подпитывает осознание не созданных в детстве связей, отсутствия общих интересов и тем для разговора:

«Я стараюсь как лучше, а ей все не подходит, и проводить время со мной она отказывается», «пытаюсь привлечь в свой бизнес, но не вижу никакого интереса и отдачи».

Нам хочется понимания и близости, им хочется самостоятельности и невмешательства.

Теперь, понимая, что атлантам с икарами нужно в жизни разное, нам легче видеть этот конфликт не как нашу семейную проблему, а как вечное несовпадение между старым и новым, которое было до нас и всегда будет после. О том, что делать с этим разъедающим отношения чувством вины, мы поговорим подробнее позже.

Второй темой, актуальной в наших отношениях со взрослыми детьми, стала тема границ. Однако нередко вместо проблемы личных границ мы видим только тему денег и самостоятельности:

«Надоело содержать их, сколько можно работать, почему все на мне?»; «Боюсь, что вдруг что-то случится со мной, он сам не выживет, не справится».

Задумайтесь: мы боимся их отключить от финансовой и другой поддержки, мотивируя тем, что они не справятся. Здесь, если копнуть глубже, звучит разочарование и недоверие к своим детям, и это уже серьезно. Над этим надо работать, так как они очень хорошо это недоверие чувствуют, даже если мы пытаемся его скрыть. А ведь часто и не пытаемся… Тут выход один – сцепить зубы и отпустить в открытое плавание, иначе они так и будут передвигаться возле нас «вдоль бортика».

И начать с главного: вынести за скобки вопрос денег. Наши разногласия с детьми – не о деньгах. Но деньги застилают эти проблемы, и сначала нужно убрать финансы из отношений. Как это сделать, в каждом конкретном случае решать вам: постепенно обговорить и перестать платить, дать большую сумму на первое время (и оговорить, что помощь единократная), помогать целевым образом в больших покупках, взять на себя помесячную оплату чего-то конкретного и так далее. Можно вообще ничего не менять и кран не перекрывать! Потому что, повторяю, проблема не в этом, а в автономности / отсутствии доверия, и деньгами это не меряется. Мы подробнее обсудим вопрос о границах и помощи в главе 6.

Еще одной болевой точкой у нашего поколения «сэндвич» является тема родителей, дай им бог сил и здоровья подольше оставаться с нами. Общение с ними не всегда вызывает положительные эмоции, необходимость помогать им, поддерживать их настроение в норме многим из нас в тягость. Нередко правильные действия выполняются через силу, лишь из чувства долга, со сцепленными зубами и ходящими желваками, что, конечно, видно родителям и причиняет им боль. Родители, как и мы, долгожители; они не были готовы к такому положению дел. Они не готовы быть финансово и физически зависимы. Они тревожатся за себя и за всех и подчас бывают невыносимы, чего уж говорить. Наши пожилые папы и мамы не видят происходящих с их телом/характером/настроением перемен, они превратились в «упрямых капризных детей», которые не слышат разумных доводов, рискуют собой и приносят кучу беспокойства нам и внукам. Здесь опять потребность в автономности, в независимости – теперь уже не со стороны наших детей, а со стороны наших родителей. И задача нашего поколения «сэндвич» – эту автономность им всем обеспечить. Непросто, я согласна.

Главное, что нам нужно понять и помнить: невозможно причинить добро насильно! Наши родители – не дети, и им в той же степени, что и прежде, если не в большей, необходимы уважение и контроль над собственной жизнью – хотя бы иллюзорный.

Поэтому, как бы нам этого ни хотелось и каким бы очевидным это решение ни казалось, нельзя, например, просто взять родителей за руку и насильно отвести к врачу. Нельзя принимать решения за них – просто потому, что «их пора отправить отдохнуть» или «им больше не под силу таскать продукты». Сложно, но очень важно – найти способ учесть их мнение. Деликатность по отношению к зависимому от нас старику – это, во-первых, признак порядочности. А во-вторых, и это, пожалуй, главное, – это моделирование нашей с вами старости: дети и внуки на нашем примере учатся общению со стариками.

Сложные у нас проблемы, но ведь и время пока есть – эти дополнительные двадцать-тридцать лет, которые подарены нашему поколению. Подробнее о том, как себя вести с пожилыми родителями и взрослыми детьми, мы поговорим, учитывая новые знания о культуре, в которой они выросли, и о мотивации, которую им привили с детства.

Но уже сейчас, до обсуждения всех психологических причин и техник, важно понять: никого изменить невозможно – ни взрослых детей, ни пожилых родителей. Можно изменить свое отношение, свою тактику, свои формулировки. Можно понять и принять.

Этому и посвящены следующие главы. Но сначала о помощи.

6. Помощь

Великий антрополог Маргарет Мид^[23] на вопрос, что является первым признаком появления человеческой цивилизации, как-то ответила: сросшееся после перелома бедро. Почему не инструменты для охоты, или религиозные артефакты, или примитивные формы общинного самоуправления? Потому что там, где действует исключительно закон джунглей – выживание сильнейших, – сросшихся бедренных костей не осталось бы. Бедренная кость – самая длинная в теле, соединяющая бедро с коленом. Для того чтобы в доисторические времена наш предок остался жить после ее перелома, ему нужна была серьезная помощь. Чтобы эта кость зажила, соплеменники должны были захотеть – вопреки законам естественного отбора – обеспечить пострадавшего кровом, защитой, едой и питьем в течение долгого времени, по крайней мере первые шесть недель. Именно поэтому Маргарет Мид утверждала, что первым признаком человеческой цивилизации является забота о человеке, раненом и нуждающемся, оказание помощи. Самая старая человеческая бедренная кость с зажившим переломом, найденная в месте археологических раскопок, относится к эпохе 15-тысячелетней давности. Этот рубеж отмечает начало человечества, как мы его знаем. Исцеленное бедро показывает, что кто-то заботился о пострадавшем, предлагал физическую защиту и общение. Первым признаком цивилизации является сострадание и стремление помочь.

В любой культуре и во всех религиях оказание помощи – добродетель, в этом нет и не должно быть никакого сомнения. И все же так ли это? Всегда ли это правильно? Всегда ли вовремя? В этой главе я хочу заронить сомнения в души тех, кто видит свою роль в семье – по отношению и к пожилым родителям, и ко взрослым детям – как постоянный и главный источник помощи.

Наверное, при обсуждении помощи в чем-то откроются глаза у тех, кто привычно носит белое пальто и работает местной матерью Терезой. Это важно понять, поэтому очень прошу: вдумайтесь, всегда ли нужна ваша помощь? В той ли форме вы ее оказываете? И мы вместе решим, что же делать дальше.

Давайте по порядку. Во-первых, помощь бывает разной. У всех на слуху мудрая китайская притча: есть два способа помочь голодному – дать рыбку или дать удочку. Если его накормить рыбкой, он будет нуждаться в помощи опять и опять. А вот если его научить ловить рыбу, он в следующий раз справится сам. В первом случае, если задуматься, помогающий нацелен на быстрое достижение результата. Накормил – и вопрос решен. Да, но только вопрос решен в этот раз. Ведь когда-то человек опять проголодается. И опять придет, то есть станет зависимым от помогающего. А вот во втором случае помогающий ставит своей целью развитие самостоятельности и автономности того, кто к нему пришел. И, получив удочку, этот голодный за помощью больше не придет. И ты со своей помощью тут больше не нужен.

Приведу несколько примеров помощи – либо рыбкой, либо удочкой. Большая страна предлагает соседней автономии: давайте мы вам будем поставлять газ и электричество, но вот только строить на вашей территории электростанцию не стоит. Вы всегда к нам можете обратиться, мы добрые. И потом при первом же разногласии электричество и газ перекрываются. Помощь ли это? Нет, это навязывание зависимости и подчинение. Другой пример из области политики – давайте мы вам поможем в вашей благородной борьбе прямо сейчас и введем наши войска! Однако, если вы будете сотрудничать не по нашим правилам, мы свою помощь прекратим. И вы тут же откатитесь в вашем конфликте к точке начала. Нет-нет, отправить вам оружие и военных советников мы не готовы (ведь в этом случае в какой-то момент мы станем вам ненужными, а это уже не в наших интересах…).

Или пример из социальной сферы: вместо того чтобы развивать индустрию и создавать рабочие места в вашем регионе, мы вам выдадим продуктовые карточки. В очередь, зависимые. Вроде бы и помощь, но от нее в далекой перспективе все только хуже.

Помните мальчонку в одном из выпусков «Ералаша», который под восторженные похвалы указывал каждому прохожему на скользкую часть дороги: «Правее держаться! Держаться правее!»? Как он был счастлив! Каждый (!) был рад его предупреждению и благодарил за то, что не поскользнулся. И вдруг появилась какая-то инициативная девочка с песком и засыпала скользкую часть дороги, решив проблему кардинально. Как же так? Его благородная миссия не нужна? И мальчонка срочно расчищает песок, снова делая дорогу скользкой. Теперь он нужен, и все снова его замечают и благодарят.

Почему мне важно подчеркнуть, что виды помощи бывают разными? Потому что мои исследования и исследования моих коллег показывают, что разные культурные коды и мотивационные механизмы ведут нас к разным стратегиям оказания помощи. И это важно видеть в нашем повседневном общении и с детьми, и с родителями. К сожалению, в нашей коллективистской культуре по умолчанию принято выдавать рыбку. Решать проблему сразу и полностью, здесь и сейчас. Ведь если в коммуне главное – это общий результат, зачем каждого учить ловить рыбку? Тем более где гарантия, что он научится хорошо? У нас узкая специализация, помните у Райкина: «К пуговицам претензий нет?»…

Отношение к делу с мерной линейкой «делай хорошо или не делай никак», помноженное на мотивационные механизмы атлантов (предотвратить риск ошибок), приводит нас к тому, что подчас проще «все порешать» и за детей, и за родителей, чем терпеть их неумение и беспомощность.

Вспомните, как бабушки и мамы переделывали наши несовершенные пельмени, чтобы они не расклеились при варке. Это привычка заботиться о результате, который важнее процесса. Пельмени-то удались, а вот маленькая помощница осталась с четким убеждением: стандарт – это только стопроцентный успех. Остальные результаты – неудача, ее надо исправлять. И взрослые сделают за тебя лучше.

И мальчик, которому отец не дал попробовать достроить скворечник до конца, переделав все его сложное сооружение заново и правильно, и девочка, которая понимает, что не справилась и ее пельмени не годятся, вырастают в неуверенных в себе перфекционистов, которые боятся начать, потому что идеально все равно не получится, а значит, не надо и пробовать. Об исследованиях, как лучше хвалить малышей и как растить неперфекционистов, я расскажу позже. А пока, думаю, уже ясно, что наша нацеленность на стопроцентный результат наносит ущерб уверенности в себе и самостоятельности наших близких – и взрослых детей, и пожилых родителей.

Проблема с такой нацеленностью на результат состоит в размытости границ. Не важно, кто сделал, лишь бы на отлично. И сидят наши молодые родители над проектами для школы, пока их отчаявшиеся первоклашки спят рядом… Один за всех, и все за одного. Порой ребенок уже и не пытается справиться, все равно как у мамы не получится. А оценку хочется отличную.

Мы часто не понимаем, что с самого раннего детства ребенку нужна свобода сделать криво-косо, но са-мо-му. Так торопимся вмешаться, чтобы поправить и сделать как можно лучше. И если бы только в детстве и только ребенку… И до сих пор парим дроном над жизнью близких, высматривая, как бы еще улучшить и что бы еще предотвратить.

Почему же так? Нас в коммуне вырастили на функциональном разделении труда, на том, что каждый должен делать то, в чем он мастер. Помните у Крылова:

Беда, коль пироги начнет печи сапожник, А сапоги тачать пирожник.

И частенько нам проще сделать для своих «неумех» то, что у нас давно и хорошо получается. А все потому, что нам, атлантам, главное – стопроцентный результат, главное – стабильность: «из них ослабнет кто-то – и небо упадет»! Тут уже не до неумелых поползновений, и не важно, если решение проблемы передоверено другому.

А в это время в мире индивидуализма, в мире икаров, ценится автономность и самодостаточность и каждому дается попытка справиться самостоятельно, без мастеров. Им важно не зависеть от других людей и контролировать процесс. У них, у икаров, – лиха беда начало, почему бы и нет. У нас, у атлантов, – семь раз отмерь, один отрежь.

И эти разные культурные приоритеты проявляются и в воспитании детей, и в заботе о стариках. В индивидуалистской культуре соблюдение границ способно увести довольно далеко – вплоть до полного разобщения и разрыва связей между поколениями. А у нас пожилые и молодые связаны одним узлом, завися друг от друга. Здесь важно понять, что каждая семья живет по-своему, это только обобщение. Но поняв эту обобщенную разницу, мы сможем лучше наладить общение между поколениями. Поэтому продолжаем противопоставлять, обобщая и заостряя.

Еще один аспект нацеленности на результат или на процесс: мы, атланты-коллективисты, делегируем мастеру, тому, кто сделает лучше, а они, икары-индивидуалисты, вникают и пытаются научиться и справиться самостоятельно. И эта разница заметна во всем. Индивидуалисты выбирают психолога, который постепенно подведет клиента к его самостоятельному решению, подходящему индивидуально только ему самому.

Наши люди любят разнообразных гуру/тренеров/коучей/советников, которые четко знают, «как нам реорганизовать рабкрин», и раздают четкие (и короткие!) инструкции по любому поводу. Не зря же мы росли в стране Советов. Нам нужны советы, решающие проблемы со стопроцентной гарантией и эффективностью, и это, если присмотреться, все та же пресловутая рыбка.

К таким советчикам привыкают и ходят годами, за новым решением новой проблемы. И в медицине все та же разница в мотивациях и в том, кто и за что берет ответственность. Там, где их пациент будет расспрашивать специалиста, вникать в диагноз и принимать активное участие в выборе лечения из всех предложенных альтернатив, наш будет озадачен поисками наилучшего доктора (мастера!), на которого можно положиться и передать ему окончательное решение о лечении. Они хотят контролировать весь процесс, мы – делегируем, чтобы быть уверенными в результате.

В то время как в западном обществе пожилым людям часто не уступают место в метро, чтобы не оскорбить их непрошеной заботой, наши взрослые дети занимаются «своевременным решением вопросов», не сомневаясь, что знают точно, как родителям будет лучше. А родители, в свою очередь, уверены, что знают, как нам лучше. И уже привычен анекдот про сына, гуляющего во дворе, который спрашивает: «Мама, я замерз или хочу кушать?»

Это, конечно, обобщение, и в любом обществе достаточно и делегирующих, и вникающих самостоятельно. Но все же автономность у нашего постсоветского поколения «сэндвич» ценится по-прежнему намного меньше, чем достижение наилучшего результата и быстрое решение проблемы.

Именно из-за нацеленности на конечный стопроцентный результат нас тянет причинять добро. Решать проблемы взрослых детей, которые об этом не просили. Надоедать беспрестанными напоминаниями и указаниями партнеру, который вполне справится сам. Кидаться с советами к близкому человеку, который просто хочет с нами чем-то поделиться.

Причин для причинения добра может быть две: 1) либо вы из-за собственной повышенной тревожности не доверяете близкому его собственные проблемы и стремитесь предотвратить всеми силами его неминуемый, как вам кажется, провал; 2) либо вы видите смысл вашей жизни в помощи и опеке и без этого не представляете себе своего существования.

Обе причины связаны с вами, а совсем не с объектом вашей помощи. Он-то вполне справится без причиненного вами добра. А потому ваша цель – осознать свои и чужие границы и успокоиться. Если вы этой цели не достигнете, вашим близким придется эти границы выстраивать самостоятельно или же просто избегать контактов с вами.

Как же сохранять свою самодостаточность и в то же время учитывать автономию наших взрослых детей и пожилых родителей?

Сначала хорошо бы подумать и проверить себя, что стоит за этой помощью: может ли быть, что я помогаю потому, что боюсь стать ненужным? Или наоборот: может ли быть, что я вмешиваюсь со своей помощью потому, что в глубине души боюсь, что они не справятся сами? Если вы привычно считаете: я вмешиваюсь и все это делаю исключительно ради их счастья и здоровья – задумайтесь: для кого это важно? Если для вас – то вы делаете то, что важно вам, делаете это для себя, а не для других. Парадокс, правда?

Сколько вокруг добра! И сколько людей, которые его вдохновенно насаждают. Сколько вокруг доброжелателей, знающих, как тебе правильно питаться и беречь свое здоровье, и как тебе правильно одеть детей, и найти вторую половину, и наносить макияж, и… Никому – ну, почти никому – в нашей культуре не приходит на ум простой вопрос о границах: а нужен ли я здесь? Нужен ли мой комментарий о том, как правильно, под чужим постом в «Фейсбуке»? Хочет ли моя дочь сейчас, в присутствии своих детей, узнать, что они ее не видят и растут без родительского внимания? Надо ли моему папе сейчас услышать от меня – я же из лучших побуждений! – что он мало двигается и потому впереди его ждет длинный список страшных болезней?

Где кончается забота и начинается контроль? Где проходит грань между теми ситуациями, когда я точно знаю, как правильно для дорогого мне человека (а тем паче для постороннего комментатора в ленте), и теми случаями, когда влезаю в чью-то жизнь, рискуя обидеть, испортить, навредить?

Почему мы можем не пить витамины, при этом четко зная, что это необходимо, – и придирчиво проверять каждое утро, пьют ли витамины наши близкие? Почему мама дрожит от ужаса, что дочь катается на лыжах без шлема, ставит ей ультиматумы и пытается заставить его надеть, при этом катаясь рядом в одной шапочке?

Думаю, наше «причинение» добра и стремление решать задачи за другого идут от хронической размытости понятий, где кончается «мое дело» и начинается «его личное дело». Наша постоянная нацеленность на результат сносит на своем пути все колебания относительно методов, тона, времени и места.

Мы не успеваем или не удосуживаемся спросить, нужен ли я здесь со своим добром, со своим стремлением сделать «как правильно». Все это исходит из той же наивной и опасной веры, что нам-то известно, что уж мы-то можем, и, главное, из убеждения, будто от нас зависит, чтобы у них все было хорошо. (Иными словами, мы их им же самим не доверяем.)

Но, во-первых, это неправда. Не зависит от нас почти ничего. Сорри.

Во-вторых, проблема в том, что, если мы навязываем опеку старикам, они упрямо будут делать по-своему, просто чтобы доказать, что они «сами с усами». А если мы растим детей в постоянном контроле, они вырастают инфантилами, которым непонятно, как им нужно самим о себе заботиться, и при этом очень хочется доказать, что они все могут. Отсюда все рисковые вечеринки первого курса и массовое пренебрежение шапками зимой.

А не лучше ли дать детям набить шишек и наделать своих ошибок дома, чем уберегать их от всего, контролировать до последнего и выпускать в мир неоперившимися революционерами, которые не хотят ничего из того, к чему их принуждали?

А не лучше ли четко понять, что это мне надо, для моего спокойствия (если речь идет о здоровье и безопасности близких), для демонстрации моих познаний (в случае комментариев в социальных сетях)? Лишь распознав свои мотивы, мы сможем остановить этот поток насильного добра. И будем способны честно ждать, пока спросят нашего мнения. И уважать чужой выбор сидеть неподвижно в ущерб здоровью и есть сладкое на ночь, не оглядываясь на килограммы. Только разделяя «мое» и «не мое» дело, мы проявляем настоящую заботу.

Попробуйте говорить взрослым детям и близким людям: «Надеюсь, ты знаешь, что ты делаешь». И все. И повторять это как мантру.

Закончу другой цитатой Маргарет Мид^[24]: «Наше отношение к пожилым людям и детям зависит от того, какое значение мы придаем независимости и автономии. Мы делаем все возможное, чтобы сделать наших детей независимыми от рождения. Мы оставляем их в комнатах с выключенным светом и говорим им: идите спать сами. И старики, которых мы уважаем больше всего, – это те, кто будет бороться за свою независимость, кто скорее умрет от голода, чем попросит помощи». Это сказано о культуре индивидуализма. А у нас?

7. Родители

Как общаться с пожилыми родителями так, чтобы никто в семье не сошел с ума? Как сохранить любовь и понимание? Как использовать юмор там, где хочется сказать совсем другие слова? Как перестать лелеять многолетние обиды?

Не знаю:)

Но попробую рассказать, какие методы работают у меня и у моих клиентов, когда мы стараемся применять знания о разнице поколений и мотиваций. Однако перед этим – важное вступление.

В последнее время в масс-медиа стал популярным термин английского происхождения токсичность. Им часто пользуются, обсуждая трудные отношения, в том числе с родителями. Я думаю, что это отдельная большая и очень больная тема, которую нужно обсуждать с психологом при личных встречах. Я бы относилась к видео и статьям, которые описывают такие отношения и инструктируют, как «порвать связь с токсиками», очень осторожно. Зачастую боль в отношениях и старые обиды мешают нам видеть ситуацию объективно. И если на эту благодатную почву попадают советы, которые призывают к разрыву, мы легко этому поддаемся. И не всегда это правильно. Вполне вероятно, что связь можно было восстановить. И возможно, сложившуюся ситуацию можно хотя бы обсудить, а уж потом перекрыть все каналы коммуникаций, закрыв тему. Следование разумной и осторожной стратегии – вещь крайне важная и для вашей собственной психики, и для отношений с вашими близкими. И я хочу оговорить, что не берусь в своей книге определять токсичность и давать читателю советы, как разрешить подобного рода тяжелые отношения. Слишком это лично, и разбираться нужно в каждом отдельном случае, и очень бережно.

Все, о чем я буду рассказывать дальше, относится к тем родителям, с которыми вам хочется наладить хорошие отношения, несмотря на все трудности в общении. Если даже мысль о прощении, принятии и возобновлении связи с ними вызывает у вас внутреннюю дрожь, страх или агрессию, эта глава не для вас. Идите разбираться со своими чувствами к специалисту. Такое, к сожалению, главой в книге не решается.

А теперь к делу.

Наши разногласия с пожилыми родителями по большей части основаны на том, что их мировоззрение зачастую слишком отличается от нашего, и мы относимся к абсолютно разным социумам. Социум – это все, что нас окружает: наша семья, наша культура, история, ценности, язык, на котором мы говорим, фильмы и песни, на которых мы выросли. Все социальные явления вокруг влияют на становление нашей личности. Поэтому базовые понятия – как правильно, что стыдно, чем гордиться и как добиваться уважения – мы впитываем из социума, из своего окружения, не только от папы и мамы. И первый вывод, который напрашивается: то, на чем выросли мы, – это не то, на чем выросли наши дети, и это не то, на чем выросли наши родители.

Я предлагаю посмотреть на проблему общения с высоты птичьего полета, обобщенно. А уж потом мы поговорим о конкретных трудностях и способах их преодоления. Я верю, что понимание процессов на уровне поколений и осознание, что трудности эти не только у нас, помогают относиться ко всему терпимее и мудрее. Попробуем обобщить проблему и понять ее суть.

Если сквозь призму социальной психологии рассматривать отношения между поколениями, то можно понять, почему мы разные, почему мы не совпадаем, почему совершенно очевидное для нас поражает наших родителей или возмущает наших детей. Все зависит от культурной среды, в которой мы выросли. А влиять она может на разных уровнях. Наши родители, например, были воспитаны в советской школе на коммунистических идеалах, многие из них детьми пережили войну. Они и большинство их ровесников отличаются от нас во многом: по количеству внимания от родителей в детстве, по качеству отношений с ними, по уровню достатка и по тому, насколько тяжело протекало детство на фоне событий, происходивших в обществе. На долю каждого из поколений пришлись разные исторические катаклизмы, которые по-разному повлияли на взросление. Конечно, все это во многом определяет то, как они и мы смотрим на жизнь сегодня.

При этом каждый из нас уверен, что его мнение – правильное и потому главное. Почему? Потому что каждый живет в своем социуме, где люди ему близки по возрасту и образу мысли, и нам кажется, что все наши убеждения – это очевидные истины. Совсем не так думают наши дети в своем облаке понятий и истин, и намного жестче к этому относятся наши родители, которые тоже имеют жизненный опыт и уверены, что знают, как правильно.

Пожилые родители зачастую не принимают во внимание, что у других поколений – другой взгляд на вещи. Они считают, что так, как они думают, правильно, и так думают умные опытные люди во всем мире. Их главная мотивация, как мы уже обсуждали, ориентирована на превентивные действия, их культура предотвращает неприятности и сохраняет стабильность. Она предупреждает и следит, чтобы все было разложено по полочкам. В ней любое нарушение привычного порядка, любое выпадение из правил тут же подавляется, потому что «лучшее – враг хорошего» и «от добра добра не ищут».

Наши родители, так уж определило их время, в основном ярко выраженные коллективисты. Начиная с самого детства они боялись высовываться и честно выполняли свой долг. Они долгое время воспринимали себя винтиками в системе и старались не навредить – «Пусть так, лишь бы не хуже». Они с детства чувствовали личную ответственность за все, к чему они были причастны – помните, книга такая была: «Я отвечаю за все». Они приучены бояться подвести, заботиться о своем добром имени и о впечатлении, которое они производят. Их культура осуждает хвастовство и отрицает необходимость похвалы, «чтобы не избаловать детей». В их социуме конечная общая цель оправдывала личные неудобства. Поэтому так принято было критиковать – потерпишь, это же ради благого дела. Вся их система ценностей и понятий заковывает нас, сегодняшних, в жесткие тиски любви, тревоги и критики, от которых нам до сих пор очень больно. И которые практически невозможно разомкнуть или хотя бы ослабить. Такова правда поколения наших родителей. И отсюда – наши беды.

Большая и больная тема для нашего поколения – недолюбленность, недохваленность, недопринятие. На простой вопрос, любила ли вас ваша мама в детстве, многие мои взрослые успешные клиенты вдруг разражаются слезами. Они до сих пор не могут вспомнить проявления любви и нежности, и память подсовывает обиды, окрики и поучения.

Конечно, есть случаи, и, к сожалению, их немало, когда дети у этого поколения были нежеланные, к ним относились как к обузе и ни о какой ласке и речи не шло. Но все же большинство наших родителей нас по-своему любили и любят, проявляя это на свой манер. Ведь и на их долю досталось немало – это дети войны, которых в свое время обнимали еще меньше. Откуда же им набраться опыта? На примере своих родителей они учились выживать, преодолевать и не размениваться на «пустяки» – подарки, объятия, общие игры… Они, как и наши бабушки и дедушки, жили, выполняя долг. Долг накормить и обуть, выучить, чтобы стал не хуже, чем дети в других семьях. Ни о каком признании уникальности отдельно стоящей личности со своими интересами и талантами не могло быть и речи. О необходимости безусловной любви и уважении к мнению ребенка мы сами-то узнали только недавно. Чего же ждать от наших пап и мам?

Они на своем опыте понимали, что тем, кто отличается от других и спорит с общим мнением, тем, кто рискует и выпадает из общих норм и стандартов, приходится очень туго в их обществе. Их социум диктовал послушание, осторожность и скромность – ведь «я – последняя буква в алфавите». Они старались считаться с внешними оценками их ребенка, полученными от тренера, соседки, учителя, – даже если это не всегда было справедливо. Многие помнят ощущение потерянности и обиды, когда отец, наслушавшись жалоб учителя и даже не поговорив с самим ребенком, сразу наказывал за проступок. Многие помнят сравнения с чужими детьми, которых ставили в пример. Нас подтягивали к общепринятому стандарту, соответствуя которому будет легче устроиться в жизни. Они готовили нас к той жизни, в которой выживали сами. А как иначе?

Кто мог предположить, что наше поколение окажется свидетелем и участником развала общества, разрушения его устоев и правил? Кто мог представить, что едва ли не в каждой современной семье будут изучать советы психологов и учиться у других обществ новым правилам воспитания и уважения? Наши родители подстраиваются, как могут, к этому новому миру ценностей, но им нелегко. Они растерянны и многого не понимают. И по своей родительской сути продолжают предотвращать опасности.

Этот конфликт – очень острый. Опираясь на свой опыт, наши родители хотят предотвратить и предупредить, а для нас это звучит как бесконечный негативный фон. Нам кажется, что они должны встряхнуться, взять себя в руки, улыбаться, доверять себе и нам. Но из-за фокуса на предотвращение опасности наши родители не любят перемен. Чем старше они становятся, тем им труднее. Наша стабильность им нужна еще больше, чем нам, – они тревожатся «за себя и за того парня». Отсюда эти большие запасы еды и нераспечатанные новые вещи, отложенные на черный день.

Наши родители не любят быть зависимыми, особенно материально. Они собирают и все хранят годами, как плюшкины. Они не любят траты и подарки, откладывают до лучших времен поездки и покупки. Исходя из своего жизненного опыта они вкладывают в будущее, потому что по-прежнему страшно, что все изменится и станет еще хуже. И деньги тут играют роль, без всякого сомнения. Всем нужна финансовая подушка, которая не даст тебе ощущение ужаса, что ты можешь опуститься на дно в одну минуту. Но нашим старикам она нужна особенно. Люди, у которых этой финансовой подушки нет или которые себе представляли, что она есть, а перемены в обществе неожиданно эту подушку из-под них вытянули, загнаны в угол и экономят на всем. Они постоянно думают о том, как выжить и что будет дальше. А с этой ментальностью – лишь бы ничего не изменилось – еще сложнее.

Для наших родителей любые перемены – это паника. Они вцепились в свое «лишь бы не хуже» – и пытаются удержать там и нас. И не важно, что мы готовы помочь, оплатить и взять на себя заботу. Их приучили отвечать за себя. И если это сейчас не получается, они страдают и при этом ранят нас.

Это очень сложно поменять, а потому лучше просто принять. Однако все осложняется тем, что папа и мама задевают наши самые болевые точки, и мы снова и снова возвращаемся в детские обиды и неуверенность в себе.

Лишь понимая и принимая, что мысль, которую они пытаются до нас донести, во время общения проходит несколько трансформаций, основанных на их и нашем восприятии жизни, мы можем попробовать смягчить нашу реакцию и не наступать на те же грабли в отношениях с нашими детьми. Что я имею в виду? Не отвечать родителям на автомате, реагируя на застарелую обиду: мол, меня не ценят, меня критикуют, в меня не верят. Вспомнить, что это – их способ заботиться и они просто следуют своим страхам и тревогам. Это не про нас, это про них, и менять их, похоже, поздновато.

А наши дети – они ничего не боятся, идут на риск. И теперь уже нам страшно! Но во всех этих разных стыках поколений главное – уважение. Старайтесь не нарушать границ. Не лезть в шкаф, чтобы проверить, правильно ли у внуков сложена одежда. Это их жизнь и их бардак. И точно так же не надо руководить своими родителями и их жизнью – нельзя самому принять решение, взять их за руку и отвести к врачу, это взрослые вменяемые люди, а не дети. Хоть они и совсем старенькие теперь, но это они нас вырастили, а не наоборот. Так что никакого покровительственного отношения – только уважение.

А что делать, если пожилые родители, напротив, хотят взвалить на взрослых детей свою судьбу? Если родители зависимы и не справляются, попробуйте понять, что за этим стоит. Может быть, это нам кажется, что они хотят взвалить, а ведут они себя так от беспомощности и безысходности, от страха быть ненужными и брошенными. И если разобраться, у них, в глубине души, есть желание независимости и контроля над своей жизнью. И нам нужно осторожно попытаться дать им этот контроль.

Мама хочет приготовить сама – пусть приготовит сама, как сможет. Просто деликатно ассистируйте рядом. Нужно дать родителям ощущение безопасности, но в то же время убедить, что они контролируют свою жизнь. Мы должны помогать, но для них важен статус-кво и контроль. Они нуждаются в уважении в любом возрасте, а особенно в пожилом. Поэтому для начала дайте им хотя бы иллюзию выбора: «Мы пойдем к врачу завтра или в среду?» Из самой постановки вопроса понятно, что к врачу придется идти. Но здесь все же выбор за ними, а для пожилых это особенно важно.

Иногда родители упрямятся и отказываются от помощи, проявляя свою независимость. Это тоже надо уважать. Сломив их и заставив принять заботу и помощь, мы лишаем их стержня, который их держал, лишаем их самоуважения. Иногда старики, наоборот, превращаются в капризных и манипулятивных детей. В этом случае они привлекают внимание недомоганиями, жалобами на одиночество. Как уделить им внимание, не потеряв свою жизнь? Здесь помогут все те же границы. Я понимаю, что я не идеальный ребенок. Но я делаю все, что могу. И я снова приду к тебе тогда-то и тогда-то (иллюзия контроля). А главное – не уставайте повторять то, ради чего все эти жертвенные манипуляции делаются. Гасите их страх брошенности снова и снова. Повторяйте: я тебя люблю и никогда не оставлю. Ты можешь на меня рассчитывать. Это не значит, что я буду звонить каждый час. Но это значит, что я пообещаю и буду появляться так часто, как мы договорились. Помните: в их фокусе важна рутина и предсказуемость.

Когда есть чего ждать, когда есть четкие сроки, тогда они расслабляются и не ищут вас, обрывая телефоны. Это и есть границы, которые вы создаете. Эти границы удерживают их в их безопасности и стабильности. Эти же границы дают вам свободу от бесконечных упреков и чувства вины. Я не идеальный, но я стараюсь, и вот в этом и этом ты всегда можешь на меня рассчитывать. Уважение человеческих границ – то, что делает нас достойными людьми. И потом, мы же создаем модель для своих детей, как вести себя с пожилыми родителями.

Помните, что отрицательные комментарии дедушек и бабушек, щедро раздаваемые внукам налево и направо, – это проявление хронической тревоги, а не оценка. Их фокус атлантов заставляет противиться планам внуков: почему бы и не попробовать что-то новое, я не могу все время сидеть в этом болоте, я должен что-то менять. Привычная реакция на такие идеи молодежи у наших стариков, а иногда и у нас: нет, не дай бог, не трогай, лучшее – враг хорошего. Работает – и пусть работает, ничего не надо менять. Это принцип «лишь бы не стало хуже» приземляет наших детей. Берегите их от семейных страхов – пусть летят наши икары!

И делайте работу над ошибками, не повторяйте бессознательно за предыдущим поколением.

Не старайтесь контролировать детей и не летайте дроном над ними – это только иллюзия контроля. Научитесь поддерживать их начинания и верить в то, что любую мечту можно попробовать осуществить. И еще – не сравнивайте. В нашей культуре предотвращения всяческих бед озабоченные атланты всегда все сравнивают – для оценки обстановки и сохранения стабильности. А для наших детей это выглядит так, будто их самые близкие люди не принимают их такими, какие они есть.

Зачем? Не надо оценивать, надо дать им идти своим путем. Но про детей мы поговорим отдельно.

В заключение хочу подчеркнуть еще один важный, на мой взгляд, аспект. Наверное, у всех нас в детстве был момент, когда мы клялись себе: «Никогда не буду таким, как мои родители. Уж своих детей я буду растить правильно». При этом правильное мы видим как поведение «от противного»: меня не хвалили, а я буду. Мне не разрешили заниматься балетом, а я запишу свою дочь в балетную школу. Меня «строили» и контролировали, а я дам детям свободу. Меня сравнивали, а я всегда буду восхищаться своим и игнорировать победы чужих. Вроде бы звучит разумно – не повторять со своими детьми того плохого, от чего вы сами страдали в детстве. Так, да не так.

Задумайтесь: для кого вы ведете себя не так, как поступали с вами? Для детей или для себя? Уверены ли вы, что именно этому вашему ребенку нужна полная свобода, а не контроль? Вам кажется, что так вам в детстве было бы лучше. Значит ли это, что вы сделаете лучше сейчас? Другими словами: не пытайтесь прожить свое детство заново, в исправленном варианте, с помощью воспитания ваших детей. Как и почему нужно воспитывать – решайте для каждого конкретного ребенка.

8. Дети

Тем, у кого полный мир и восторг в отношениях со взрослыми детьми, эту главу можно пропустить. Вам – наше уважение и плохо скрываемая зависть. Поговорим обо всех остальных.

Поговорим о тех, у кого болезненно не совпадает мировоззрение с повзрослевшими детьми. О тех, кто думает, что у таких «неправильных и незрелых» молодых родителей, как наши взрослые дети, внуки в опасности. О тех, кто не спит по ночам, потому что уверен: новая бизнес-идея или другие карьерные прорывы их отпрыска обречены на провал.

Самое главное скажу сразу: иногда мы действительно правы и обоснованно беспокоимся. Однако часто оказывается, что не все так уж плохо у наших детей, как нам кажется. Мы все же выросли и продолжаем расти из атлантов, которые держат небо и всех спасают и охраняют. И по привычке всех атлантов мы оцениваем ситуацию в черно-белом формате: или отлично, или провал. И вот этот наш внутренний фокус – настрой на предотвращение провала – заставляет нас везде выискивать признаки возможной катастрофы. Чтобы срочно и порой не успев продумать свои действия бежать предупреждать и спасать самое дорогое – наших детей и внуков. А ведь чаще всего наши страхи очень преувеличены, хотя нам самим так и не кажется.

А еще, и это главное, эти страхи и недовольство их жизнью очень вредны – и для нас, и для наших детей. И в этой главе я как раз хочу прояснить три главные идеи:

1) почему страх за детей вреден для нас,

2) почему он вреден нашим детям и

3) как с этим страхом справляться.

Почему наш страх и недовольство детьми вредны для нас. Наблюдая за тем, что нам не нравится в наших взрослых детях, мы с ужасом втайне от всех признаемся себе, что провалились в самой главной своей роли – роли родителей. Это осознание парализует. Ведь исправить прошлое уже нельзя, да и взрослые дети в нашем воспитании вовсе не нуждаются. Масла в огонь подливает бесконечное сравнение с окружающими. Это оглядывание по сторонам и сравнение не в пользу своих близких у нас в крови, нас так вырастили. Нам все происходящее вокруг объясняли, ставя кого-то в пример и громко порицая провинившихся. Это ставило нас перед выбором: либо будь лучше всех, либо ты немногого стоишь. А вот это, в свою очередь, частенько развивало ненужный перфекционизм и страх поражения. И неизбежный вывод про более зеленую траву у соседа. Такой не самый правильный подход к оценке происходящего неизбежно делает нас в наших глазах родителями-неудачниками. Вот другим-то их дети всегда звонят и о них всегда заботятся, кажется нам. Вот к ним-то прислушиваются и приходят за советом. Вот их-то вовлекают в воспитание внуков, их мнению доверяют. А я сижу у разбитого корыта, я не нужна, мои взгляды им смешны, мои замечания внуку тут же отменяются, мой опыт им неинтересен… Это нередко путь к тревожности, депрессии, к психосоматическим расстройствам (ведь все болезни от нервов, это мы давно знаем).

Французский прозаик и драматург Эрнест Легуве еще в XIХ веке написал, по-моему, очень мудро и правильно: «Цель воспитания – научить наших детей обходиться без нас». Речь вот о чем.

На «выпуске» родитель должен проверить свой результат. Смогут ли дети, выйдя из-под родительской опеки, себя прокормить? Принять правильное решение? Ответить обидчику и распознать преступника? Смогут ли правильно построить союз с любимым?

А теперь посмотрите на свои отношения с детьми, которые вас так пугают. Если мы им, как кажется, не нужны, значит, они уже всему этому научились? Возможно, это знак, что мы как раз справились со своей родительской ролью? И если они до сих пор еще учатся быть взрослыми и стараются это делать самостоятельно, возможно, это характеризует нас как хороших родителей? Родителей, которые доверяют и отпускают? Есть ведь о чем подумать, вместо того чтобы сравнивать и завидовать, правда?

С другой стороны, возможно, дети стараются меньше общаться и не прислушиваются не потому, что больше в этом не нуждаются, а потому, что мы даем им не то, что им нужно. Давайте разберемся честно. Когда мы говорим о том, что наши дети не хотят с нами общаться, мало звонят, не слушают наших советов, это характеризует не только их, но и нас. Это может свидетельствовать, например, о разнице в мотивации нашей и наших детей, и эта разница постоянно мешает взаимопониманию. Мы – разные. Поэтому очень важно следить за тем, что мы говорим детям. И нам надо зарубить себе на носу: в любом случае в общении между поколениями главное – не оценивать и уж тем более не обесценивать. Это путь к противостоянию и избеганию с их стороны. Кому приятно во взрослом возрасте продолжать, как в детстве, «получать по голове» от родителей за несоответствие их стандартам?

Мир меняется. В современной системе ценностей немыслимо, как когда-то на родительском собрании, делать замечания, критиковать и сравнивать. Да, мы выросли на сравнении, и это было очень непросто. А наши дети – другие. Они уникальные, отклоняющиеся от нормы и по-своему хорошие и успешные. Они не боятся ошибаться; если не выходит, пробуют идти другим путем. Их взгляд на мир – это взгляд творческих людей. Они рискуют, пробуют, загораются, падают, поднимаются и идут дальше. Не заморачиваются тем, что не каждая идея и инициатива выстреливает и доводится до конца. Киснут, когда рутина засасывает, и начинают «искать себе приключений», рискуя потерять то, что уже есть. А вот мы с нашим фокусом атлантов – подчас просто хорошие исполнители, которые ненавидят перемены и риски. Совершать открытия, идти вперед, приспосабливаться к новому нам неудобно.

Не принимая во внимание этого важного отличия в мотивации, мы держим (вернее, пытаемся держать) наших детей в тисках нашего представления о жизни и оберегаем их от всего, с нашей точки зрения, рискованного. Но жизнь сейчас меняется стремительно. И детей не надо даже пытаться останавливать – в новых условиях важно уметь рисковать и идти вперед. Работа двадцать лет на одном месте больше не считается доблестью. Строгие требовательные отношения с малышами и система наказаний по Споку неприемлемы в современной психологии родительства. Бизнесы ценятся не столько за их стабильность, сколько за их новаторство и быструю реакцию на изменяющиеся условия рынка. Поэтому не всегда то, что нам кажется важным, сегодня таковым является. И пора бы попробовать довериться тому пониманию мира, которое свойственно нашим детям, даже если это понимание противоположно нашему. Я понимаю, трудно реагировать положительно на что-то важное в их жизни, если это идет абсолютно вразрез с тем, как было с нами. И тем не менее спокойное принятие того, что происходит на их пути, – единственно возможная реакция, которая не отпугнет их и расположит их к нам как к собеседникам.

Попробуйте-ка на вкус фразу: Надеюсь, ты знаешь, что ты делаешь. В этой формулировке – доверие к мнению детей. Мы не забираем у них ответственности решать и сомневаться. Мы признаем, что мы не знаем лучше их, как правильно. В этой фразе нет притворного оптимизма и шапкозакидательства, с одной стороны, и скептицизма – с другой. В ней спокойное признание, что не все в их мировоззрении нам понятно, но это их выбор, и мы полагаемся на то, что они его сделали правильно. Надеемся на лучшее, потому что постепенно принимаем простой факт – им виднее.

Не «у тебя точно получится» и не «я умываю руки, делай как знаешь». И уж, конечно, не «потом пожалеешь, а надо было меня слушать». Даже когда они, как нам кажется, ошибаются – это их ошибка, и они сами несут за нее ответственность. В этой фразе мы в последний раз осторожно выражаем свое беспокойство, потому что промолчать очень трудно. Но это беспокойство подается в спокойной принимающей форме: я надеюсь, что ты прав и знаешь, что́ ты делаешь, – это главное сейчас для меня.

И еще один момент проверьте наедине с собой. Не может ли быть, что страх за ошибки и несовершенство наших детей – это на самом деле наш страх быть ненужными? И если покопаться в себе, то внутри мы как раз боимся, что они справятся без нас. И бизнес у них получится построить без наших рекомендаций и денег, и решения важные они сформируют, не опираясь на наш опыт, которым так хочется поделиться, и внуков они сами и прокормят, и организуют. Другими словами, не является ли на самом деле этот страх за детей и желание предупредить и вмешаться результатом нашего глубокого кризиса и непонимания, кто мы теперь? Не может ли быть, что на самом деле нас мучает вопрос, зачем мы здесь, если они вполне уже без нас справляются?

Если наш смысл жизни долгое время был в семье и в родительстве, то, возможно, образовавшаяся пустота так ужасна, что хочется подсознательно продлить свою роль в их жизни, продолжать быть нужным. Синдром опустевшего гнезда настолько распространен, что уже развита целая индустрия для возраста 50+. Людям предлагается путешествовать, изучать новые языки, получать новые профессии, развивать хобби и заниматься спортом. Только бы не чувствовать себя за бортом активной жизни после того, как дети стали в нас меньше нуждаться. Если это – именно то чувство, которое вас мучает, то давайте честно в этом себе признаемся и отпустим наших повзрослевших детей в самостоятельное плавание. И будем заполнять пустоту самостоятельно, не удерживая их в гнезде насильно.

А в чем тогда наша новая роль в их жизни, спросите вы, – неужели это просто роль пассивного наблюдателя? Согласна, непросто пересесть на скамью болельщика, после того как мы так привыкли в прошлом быть тренером и судьей для наших детей. Порой нам по-прежнему кажется, что нужно срочно вмешаться, подсказать, оценить, «внести конструктивную критику». Это стремление оправдывается фразой, набившей оскомину еще в нашем детстве: «Кто тебе правду скажет, если не я?»

Стоп.

Только в роли болельщика мы теперь и нужны – и это само по себе уже немало. Им, нашим детям, выходящим в очередной раз на ринг, на соревнование, на марафон, нужны любящие наблюдатели на трибуне. Те, которые всей душой болеют, желают удачи, поддерживают – всегда, и при проигрыше тоже. Те, кто протянет руку помощи, когда их об этом попросят, когда становится трудно. Для наших взрослых детей сознавать, что тебя любят и за тебя болеют, это дорогого стоит.

А новый смысл в нашей собственной жизни – кроме этой важной роли болельщика в судьбе детей и внуков – нам придется искать заново. И это точно наша ответственность, дети тут ни при чем. Они не должны искусственно создавать нам рабочие места в их семейной жизни. И очень опасно перекладывать на них свои психологические проблемы – наши дети не могут и не должны с ними справляться. Так же как и наши пожилые родители. Обсуждение пустоты, которая образовалась в жизни, возможно только с ровесниками-друзьями или со специалистами. Повторю: наши дети и родители тут ни при чем.

Теперь давайте разберемся, почему страх за детей и их ошибки вредит им не меньше, чем нам. Вспомните себя в молодости. Кроме редких счастливых исключений, приход мамы, а тем более свекрови, в гости к молодоженам был сопоставим с бесконечным выпускным экзаменом на аттестат зрелости. Сумеют ли накормить? Чисто ли у хозяйки? Поправил ли покосившуюся полку? Умеют ли успокоить орущего младенца? Тесты на взрослость менялись, но ощущение аврала перед приходом родителей помнят все. Почему? Так мы видели их восприятие – через постоянное оценивание и критику. У кого-то это соответствовало истине, кому-то это только казалось. Но ведь и до сих пор многие в нашем поколении убирают дом перед приходом уборщицы и продолжают скрывать провалы и недостатки в регулярных отчетах в ответ на вопрос «Как дела?».

И нужно понять, что такими же мы теперь выглядим в глазах наших детей. И наши расспросы звучат опять как экзамен и инспекция. Не верится, правда? Мы ведь клялись себе быть другими, ведь мы совсем не такие, какими были наши родители, и мы не это имеем в виду… Все так, но все же наши выросшие дети – наше продолжение, наша культура, наша семья. Они наблюдали за нами и за нашими отношениями с их дедушками и бабушками всю жизнь. И их восприятие расспросов, как бы нам ни хотелось исправить положение дел, весьма часто такое же, как когда-то было у нас.

Когда мы задаем невинный вопрос, желая удостовериться, что все сделано и все в порядке, дети его слышат совсем по-другому: ты, конечно, не сделала и тебе надо напомнить? Или: ты об этом, конечно, не подумал, поэтому и спрашиваю…

Приведу пример. Дед звонит отцу по поводу внука: «Ты знаешь, что ему сегодня на физкультуре ни разу не дали мяч и учитель этого даже не заметил?» С точки зрения деда, в этой реплике – тревога за внука, желание защитить и вмешаться, сообщить родителям об опасности и несправедливости. С точки зрения молодого отца – это критика: как же ты не в курсе? Он тебе не рассказывает, а ты и не заметил? Ты вообще в его жизни принимаешь участие? Тебе вообще важно, что твой сын слабак и его отодвинули от мяча? И он за себя не постоял и даже учителю не пожаловался? Как ты такое допустил, что же ты за отец после этого?

Или другой пример. Бабушка привела детей из школы и звонит маме на работу: «Ты в курсе, что мясо, которое ты утром выложила в раковину, уже полностью разморожено и может испортиться?» С точки зрения бабушки, это тревога за детей и внуков, необходимость сообщить что-то важное, спросить, что сделать, чтобы плохого не случилось: приготовить это мясо? может, поставить назад в холодильник? Но мама, вынужденная отвечать на этот звонок посреди совещания, испытывает обиду и досаду. Ну неужели ты думаешь, что я такая непутевая, что забыла об этом? И обязательно посреди рабочего дня сообщать мне об этом? Я скоро буду дома, я знаю, я сама. Не трогай! Не звони мне посреди совещания! Я вполне хозяйка в своем доме, не лезь без спроса. И обе стороны не слышат и не понимают друг друга:

– Я же стараюсь, как лучше!

– А мне не надо, это тебе так лучше. Я сам(а) знаю.

Это, конечно, крайности. Но я специально заостряю внимание на подобных вещах с целью показать, что наша тревога и желание вмешаться в ситуацию и предотвратить возможную неудачу или беду воспринимается другой стороной как критика и как неверие в то, что они – наши взрослые дети – и сами все это знают и могут справиться. И это очень вредно для них. Хотим мы этого или не хотим, но наше слово больно ранит, оно по-прежнему звучит приговором. Молодые родители закрываются, замыкаются в себе, защищают свою территорию. Не воспринимают помощь как помощь, видят в этом вмешательстве только осуждение и разочарование со стороны собственных родителей.

Что же делать? Остановиться и спросить себя: нужен ли им мой вопрос? Так ли я уверен, что они без меня этого не знают и не сделают? И даже если да, стоит ли этот вопрос того, что наши отношения станут еще хуже, потому что я опять наступаю на больную мозоль недоверия к их взрослости. Осторожнее. Если и не терпится сделать замечание, выберите место и время. Подберите тон. Не ставьте восклицательных знаков. А лучше, конечно, промолчать – и уж точно не звонить на работу. Пусть растут и справляются сами, мы свое уже сделали. А на ошибках учатся.

Что же нам остается? Быть любящим тылом. Отпустить наконец детей в большое плавание и не водить их кораблик новой взрослой жизни на веревочке. Мы – их гавань, которая спокойно ждет, когда этот корабль захочет зайти в порт и получить поддержку.

И только привыкнув, что родители полагаются на них и не вмешиваются, взрослый сын или дочь однажды захотят прийти к нам, съесть свое любимое блюдо, а потом, возможно, кто-то и спросит: «Мам, а ты что думаешь по этому поводу?» И вот тогда мы выскажем свое мнение, но обязательно по принципу 4:1.

Если во фруктовом салате только киви – это очень кисло, если только клубника – это очень сладко. Пропорция 4 клубники к 1 киви сделает салат сбалансированным и поэтому вкусным. Имейте эту пропорцию в виду, когда планируете сделать замечание детям. Критика может быть добавлена в разговор только после четырех нейтральных или одобряющих сообщений. Только тогда есть надежда, что замечание будет услышано. Честная и заслуженная похвала располагает к говорящему: видно, что его объективности можно доверять. Поэтому у такого собеседника есть шанс донести и критику. Но делать это надо правильно.

Начните с магической фразы: «Тебе, конечно, виднее». Или: «Ты, конечно, поступай как знаешь». И дальше: «Ты ведь и раньше уже отлично справлялся» – и держите под рукой для такого разговора четыре примера их прошлого успеха. И вот после этого можно сказать: «Только мне вот тут кажется…» – и привести одно возражение, в качестве вопроса, очень мягко. Тактика 4: 1 выглядит примерно так:

«Тебе, конечно, виднее… Ты уже много раз – и очень удачно – менял место работы. И что особенно важно, оставался в отличных отношениях с бывшими коллегами. Помнишь, как это пригодилось, когда ты в прошлом году инвестиции искал? Здорово тогда все устроилось, до сих пор вспоминаю. Только мне вот тут кажется… Может, сейчас, во время пандемии, не время лишаться стабильного заработка? Это мои обычные страхи перемен или что-то в этом есть? Как ты думаешь?»

И вести себя при таком разговоре нужно максимально искренне, не по-написанному. Для этого нам надо полностью перестроить свою внутреннюю систему. Трудно видеть, как они делают ошибки, и молчать, но лучше молчать, потому что, повторяю, то, что мы видим, совсем не вся картина. То, что нам кажется прописной истиной, у них совсем не так. У каждого свое видение. И единственная приемлемая форма общения – это проявление уважения и соблюдение границ.

О границах хочу сказать еще раз отдельно. Проверьте, нужны ли вы сейчас со своими советами. Если считаете это необходимым – подумайте и решите, как и когда вас услышат. Посмотрите на ситуацию с разных сторон. Мы как-то справились в их возрасте? И выжили, и прокормили, и воспитали… Теперь их очередь.

Понимать границы и соблюдать их – это самое болезненное и самое важное. Если мы уважаем и принимаем решения наших детей, тогда и нам легче спокойно решить по-своему или сказать нет. У них свои планы, у меня свои – сейчас не смогу.

Не летите на помощь детям, когда заняты или устали. Спокойно, как взрослые люди, обсудите с ними, что́ и как вы готовы делать, а что́ пока обещать не получится. Поверьте, человека, который занят своей жизнью и не всегда готов играть роль палочки-выручалочки, приносящей себя в жертву по первому зову, уважают больше.

Все общение придется перестраивать и менять с подросшими детьми. А что же останется неизменным на всю жизнь? Принимать их и быть их верным болельщиком: «Я здесь, я тебя вижу. Я вижу, как тебе хорошо, как тебе плохо. Если я нужен, я здесь».

И еще совет.

Чтобы выветрить из себя раз и навсегда сравнения не в пользу своих детей, попробуйте вспомнить свои чувства к детям в первые несколько месяцев после их рождения. Помните, как вас прежде удивляло, что у всех младенцы уродливые? И что только люди в них находят? Вот мой – и правда само совершенство! Помните, как то, что у других малыш уже пошел, не влияло на нашу абсолютную любовь и умиление от своего, который только ползает, и то задом. Тогда ведь не было и мысли, что мой в чем-то хуже, чем у других. Не сравнивали, просто умилялись и радовались. Попробуем возродить в себе это абсолютное принятие и любовь к нашему, к неповторимому, у которого свой темп, свой путь и свои трудности. Пусть он опять будет самый-самый и особенный для нас. Как в первые месяцы. Именно эта наша безусловная любовь им нужна сейчас, иногда даже больше, чем раньше.

9. Вина

О чувстве вины меня просят поговорить часто. Особенно эта тема мучает наше поколение «сэндвич». Гложет вина за поступки, которые невозможно прожить заново, невозможно исправить. Изматывает вина хроническая, которая мешает, как незаживающая рана. Гнетет вина повседневная, когда наша психика умудряется найти вновь и вновь, за что и перед кем я сегодня виноват… Давайте разберемся в этих чувствах.

Прежде всего важно отметить, что вина – это необходимая часть нашей психики, отвечающая за социализацию, и совсем освободиться от чувства вины невозможно и нереально. Чувство вины показывает, что мы отличаем плохое от хорошего и оцениваем свои действия критически.

Если бы не существовало вины, человечество очень скоро превратилось бы в хаотический и враждебный друг другу клубок индивидуумов, которых не интересует ничего, кроме личных интересов. Да и просуществовало бы такое человечество недолго… Поэтому вина обязательно появляется в детстве вместе с правилами, которым нас обучают наши главные взрослые – те, кто ответственен за наше воспитание.

В каждом обществе взрослые дают понять детям, что принято, хорошо и правильно, а что нет. Порицание в любой форме, вербальной или не вербальной, вызывает у ребенка очень неприятные ощущения, от которых он стремится любым способом поскорее избавиться. Потому что это страшно, когда любящие тебя люди недовольны. Страшно быть выброшенным из компании хороших. И хочется поскорее вернуться в то состояние, в котором они тебе опять демонстрируют, что ты принят и тебя любят. Без этого маленькому человеку трудно находить себя в социальном пространстве. Любовь и поддержка главных взрослых – его координаты, по которым он ориентируется и понимает, кто он и зачем он.

Постепенно эта реакция на наши поступки со стороны наших главных взрослых усваивается в детстве настолько, что в какой-то момент мы уже без их оценки и присутствия сами начинаем понимать, что провинились, и мучаемся по этому поводу. Эти муки приводят нас к необходимым выводам и действиям. Так общество регулирует порядок, обучая правилам с ранних лет и наказывая за проступки провинившихся. Приведу пример. Наверняка перед тем, как уснуть, многие из нас вдруг слышат внутренний голос, похожий на мамин: «Как можно оставлять посуду в раковине на ночь?» И, случайно бросив огрызок мимо урны, мы поднимаем его, даже если никто нас не видит. Правила становятся привычкой.

Поэтому важно понять, что с виной как таковой бороться не нужно. Это наш внутренний моральный компас, который в каждой культуре помогает ориентироваться и поддерживать то, что ценно и нормально, и который сигнализирует, когда что-то произошло не так. По этому сигналу надо взять ответственность на себя и начать разруливать ситуацию. Обычно чувство вины, переживаемое взрослым человеком, приводит к цепочке действий: осознание, что что-то пошло не так, принятие ответственности за это, неприятные мучительные переживания, которые, в свою очередь, приводят к выходу из неприятной ситуации. Потому что вина – это сигнал, что мы знаем, что хорошо и что плохо, и стараемся исправиться. Принятие ответственности за плохие поступки – важный признак взрослого человека, который сознает, что он не всегда прав. И берет на себя задачу исправить то, что можно исправить.

Другое дело, если чувство вины становится хроническим. Если оно сопровождает нас повсюду и мы занимаемся самоедством постоянно – и когда думаем о прошлом, и когда в настоящее время нанизываем на свой кол осуждения все новые и новые прегрешения. С этим действительно нужно бороться, так как это разрушает психику. Хронически испытываемая вина, например, вызывает обобщенное чувство неполноценности: дескать, я плохой родитель, неудачник, неблагодарная дочь…

Это медленно тлеющее чувство хронической вины разъедает наше поколение изнутри, пожирая огромное количество психологических ресурсов, оно приводит к неправильным поступкам, оно делает нас легкой добычей для манипулирования, и поэтому главное, с чего я начинаю работу, это совет: хватит винить себя за то прошлое, которого не вернуть.

Каждый из нас был родителем так, как умел и как считал правильным. Все мы только люди. Каждую минуту мы принимали решения, стараясь сделать лучше детям. Да, в чем-то мы ошиблись. Иногда по-крупному. Но бесполезно сейчас есть себя поедом. Дай бог нашим взрослым детям сделать меньше ошибок с нашими внуками.

Но легко сказать. Однако как же отпустить те мысли о прошлом, которые мучают снова и снова?

Во-первых, напоминаю аксиому социальной психологии: объективной реальности не существует, каждый из нас помнит свою историю сквозь призму собственного восприятия. И это не обязательно правда о том, что произошло, или уж по крайней мере не вся правда. Это – наша память о поступке, которая, конечно, основана на реальном событии, но в нашем изложении. Особенно если мы снова и снова рассказываем себе или другим о том, что случилось. Со временем мы помним не реальные события со всеми деталями, а наш рассказ о них! Поэтому показания свидетелей так легко искажаются и сейчас уже зачастую не принимаются на веру в суде – это неоднократно продемонстрировано в знаменитых исследованиях Элизабет Лофтус^[25]. Человеческая память, особенно если она сопровождается сильной эмоцией, ненадежна. Классический пример: после вопроса, видел ли он осколки, свидетель может быть уверен, что стекло машины действительно было разбито…

Обида на поступок родного человека, чувство вины за сделанное – это только эмоциональная производная того, что на самом деле произошло. И с годами мы помним искаженную, преувеличенную или частичную историю того события, которое так врезалось в память.

Приведу простой пример. Мне часто приходится слышать от своих клиентов о тех поступках в прошлом – обычно в отношении своих детей или родителей, – за которые они до сих пор обижаются на близких или, наоборот, не могут простить себя. Это может быть опоздание на концерт ребенка. Это может быть потерянность в глазах ребенка, которого не успели вовремя забрать из садика. Это может быть малодушие папы в школе перед директором, когда ты чувствуешь себя незащищенным перед несправедливыми обвинениями. Это могут быть трусливо спрятанные осколки любимой вазы, которую мама безутешно оплакивает как украденную. Примеров много, у каждого свои. Что-то мы не можем простить себе, что-то мы не можем простить другим. Что объединяет эти примеры? То, что все это произошло давным-давно и сейчас уже помнится очень схематично, без деталей, на уровне эмоций. А главное, все это живет много лет у нас в голове само по себе, без обсуждения с участниками случившегося. Нередко после моего совета обсудить с детьми свою вину за давний проступок клиенты с удивлением рассказывают, что их ребенок совсем не помнит этого или помнит намного мягче! И им становится легче, потому что, проговорив и извинившись, они наконец-то вынимают эту занозу вины из своей памяти о прошлом.

Поэтому мой совет: примите прошлое как данность и отпустите тех, кто тогда наломал дров. И себе отпустите. Мы тоже не все сделали правильно. Мы только обычные люди, со своими слабостями. Мы точно старались, как лучше. Да, мы не понимали по неопытности, что такое «лучше» в данном случае и как правильно расставить приоритеты. Иногда обстоятельства были сильнее нас. Детская психика гибче, чем нам кажется. Дети любят, прощают, не обращают внимания, истолковывают по-своему. Поэтому найдите момент проговорить, обсудить, взять ответственность за поступок – и двигайтесь дальше. Не копите занозы.

Когда вы простите и примете себя – несовершенного, неопытного, – вам станет легче принять и других в нашем прошлом. Мы, теперь уже родители, повзрослев, можем легче простить наших мам и пап за причиненные нам в детстве обиды. Когда-то они несправедливо нас обвинили. Обидно высмеяли. Сделали замечание при всех. Не обратили внимание на происходящее или не встали на защиту…

А теперь попробуйте-ка посчитать, сколько им тогда было лет. Впечатляет? Они были очень молоды, поднимали нас как могли, обычно повторяя то, как их растили. Они не всегда правильно говорили с нами и не всегда принимали правильные решения. Их не обучали психологии. Их родители, как правило, вели себя с ними еще хуже – по крайней мере, по нашим нынешним меркам. Наши молодые родители были замотаны бытом и выживали в мире, в котором все всех обсуждали и осуждали. И тем не менее мы выросли в тех, кто мы сейчас. Неплохо, в общем-то, получилось?

Нам, взрослым, важно перестать сравнивать своих родителей со стандартом и идеалом и понять: они нас любили и любят. По-своему, как умеют, реагируют на наши действия, предупреждают об опасности и делятся опытом. Поэтому чем быстрее мы отпустим наши обиды, тем здоровее будут наши отношения. Предъявлять пожилому человеку список претензий двадцатилетней давности – не самое продуктивное времяпровождение. И признак нашей мудрости и взрослости именно в понимании, что нет абсолютной правды о том, что и как случилось, что и почему ими двигало в тот момент. И постепенно мы будем учиться прощать и принимать родителей. Учиться жить с ними здесь и сейчас, любя их такими, какие они есть.

Говоря о принятии и прощении родителей, хочу остановиться на тех случаях, которые называют токсичными отношениями. Речь идет о родителях, которые унижали физически или морально. О тех, кто бросал, оставлял голодать, не появлялся дома. О тех, кто в алкогольном опьянении крушил все живое. О тех, кто сознательно манипулировал и использовал. О тех, кто ломал и подчинял себе полностью. О таких, как героиня книги «Похороните меня за плинтусом», например. Таких простить очень тяжело. В отношении с такими родителями калечится психика, искажаются взгляды на мир и на отношения, исчезает доверие и желание любви и близости… Токсичные отношения с родителями не проходят бесследно, они требуют бережной и длительной работы с профессионалом.

Если у вас нет ни сил, ни желания налаживать общение с родителями; если вы думаете, что ваши отношения в детстве или сейчас токсичны; если у вас не получается простить; если ваши обиды-занозы разъедают ваше настоящее – попробуйте обратиться к специалистам. С этим очень важно разобраться, и прочтения одной главы в таком случае точно недостаточно.

Хочу поговорить еще об одной вредной тенденции нашего поколения, замешанной все на том же чувстве вины. Иногда те, кто не успел или не сумел дать своим детям что-то важное, кто недостаточно интересовался их жизнью и проблемами, занимаясь вместо этого карьерой и выживанием, в наши более спокойные годы начинают восполнять упущенное самым простым и доступным способом – материально. Логика такого поведения понятна: мы намучились, так пусть хотя бы наши дети начнут жизнь в достатке. Фигурально выражаясь, у нас постоянно воды не было и трубы были ржавые, поэтому мы сделаем так, чтобы у наших детей из крана всегда текла и горячая, и холодная вода и перебоев, как в нашей молодости, никогда не случалось.

Зачем иначе мы столько сил потратили на обеспечение семьи, в ущерб нашему общению с близкими? На самом деле это довольно логично и ничего страшного в этом нет – до тех пор, пока материальная поддержка не входит в норму и не становится, как говорится, постоянно открытым краном, который никому не приходит в голову прикрутить. В этом случае вода течет себе и течет, и дети принимают это как просто одно из условий жизни, которое было и будет. И если воды по какой-то причине вдруг не станет, такая ситуация становится для них бедствием, и они не понимают, что делать дальше. Так наша помощь превращается в зависимость. И это плохо – и для нас, и для них. О том, когда и какая именно помощь действительно нужна, мы уже говорили. Сейчас же я хочу пояснить, как вина за родительское отсутствие в прошлом играет с нами очень злую шутку.

Мы уже обсуждали, что главная наша задача как родителей – научить детей жить без нас. Решать свои эмоциональные, социальные и экономические проблемы, уже не обращаясь к нам за помощью. К сожалению, наши действия на фоне вины за прошлое приводят к прямо противоположному результату. Чем больше помогаешь – тем больше от тебя зависят. Тем больше это превращается в отношения «ростовщик – должник». Тем труднее не упрекнуть в момент ссоры: «Мы столько для вас сделали, а вы…» И это путь в никуда: если пуповина зависимости вовремя не перерезана, она становится все крепче, таков закон психологических связей.

Получается парадокс: мы продолжаем ту же практику, за которую себя виним. Мы и в настоящее время, уже со взрослыми детьми, отсутствуем как влияющие и воспитывающие родители и оплачиваем это отсутствие деньгами. Скорее всего, мы даже не видим материальной инфантильности, в которую мы сами повергаем наших взрослых детей. Но они-то с вечно открытым краном не берут на себя ответственность за свою жизнь и не взрослеют. Согласитесь, намного тяжелее пытаться научиться самостоятельно содержать молодую семью, если счет кредитки и так пополняется автоматически. Намного меньше мотивации вникать и экономить, когда все счета за квартиру, которую тоже, кстати, подарили, идут автоматически к родителям. И машину, которую отдали в пользование, и отпуск, который оплатили, со временем воспринимают как должное и перестают ценить. И бизнесом, в котором стартовый капитал подарен, проще рисковать и легче пресытиться.

Как же это обидно дающему! Ведь нам, в отличие от них, прекрасно известно, как нелегко все это дается. И хочется их упрекнуть. А это, как я уже говорила, – путь в никуда. Потому что в ту самую минуту, когда мы упрекаем, мы вызываем у наших детей чувство вины. И они от этого чувства активно защищаются: ты сам предложил, я не просил. Не нужны мне ваши подачки…

Создается спираль взаимных обвинений: «Как же мне этот “кран” материальной помощи перекрыть, они же беспомощные и избалованные, по моей же вине! Да и внуков жалко, они же не виноваты, как их лишать этого уровня жизни?» – со стороны родителей. И отторжение – со стороны детей: «Что же это за общение, когда я опять у них виноват, опять упреки, опять подачки, за которые потом придется расплачиваться? Лучше подальше от таких манипуляторов, сами проживем!» Взаимное обвинение и тупик. Материальное содержание взрослых детей, основанное на чувстве вины за отсутствие в их жизни в прошлом, чтобы «хотя бы им жилось хорошо», раз уж в детстве этого дать не получилось, это не выход.

Что же делать? Я думаю, главное, понять: и тогда, когда на них не хватало времени, потому что мы зарабатывали, и сейчас, когда мы им даем материальную возможность жить лучше, мы ведем себя со своими детьми так, как умеем и можем. Это не идеально, конечно. И то, что можно исправить, мы попробуем исправить. И возможно, не все получится исправить. Но это не делает нас плохими родителями – ни тогда, ни сейчас. Это делает нас просто обычными людьми, со своими страхами, неумением и ошибками.

Так как же быть с возможностью и желанием помочь деньгами? Давайте еще раз повторим. Я бы посоветовала для начала разобраться в вашей конкретной ситуации: насколько сейчас важна ваша материальная поддержка? Как сделать денежную помощь конкретной и точечной?

Примите как данность: те деньги, которые вы сейчас выделяете своим детям, – это не выплата за вину в прошлом. Это подарок, на который вы готовы, которого у вас не просят и за который вы ни-ког-да не уп-рек-не-те. Вот на такую сумму, которую вы способны забыть навсегда, и рассчитывайте.

Что значит «точечная помощь»? Например, я возьму на себя их ипотеку, остальное – пусть сами. Или: я буду оплачивать отдых внуков и кружки, остальное – их ответственность. Или: вот та сумма, которую я готов вложить в твой бизнес, чтобы покрыть минус, но это в последний раз, а дальше – рассчитывай на себя. После того как вы для себя решили, как именно вы теперь будете помогать, можно обсуждать это с детьми.

Это будет непросто, потому что очень легко скатиться в производные чувства вины: стыд, оправдания или упреки. Чтобы этого не произошло, постарайтесь убрать эмоции на время разговора и следите максимально за своим тоном. Объясните, что вы приняли окончательное решение, дайте время на реакцию, отложите разговор, если это необходимо. Вашим детям неприятно и непросто понять, что кран будет теперь работать по часам и вода не всегда в нем теперь горячая. Поэтому договоритесь, после обсуждения, что вот такая-то сумма будет выдана для переходного периода и вот такие-то траты вы еще берете на себя до определенной даты. И все.

Самое главное наступит потом.

Если, перерезав пуповину, вы продолжаете комплексовать, стыдиться, что у вас есть возможность, а детям вы теперь даете меньше, тогда это означает, что так ничего и не изменилось – ваша родительская вина и чувство неполноценности никуда не исчезли. Виноватыми людьми легко манипулировать – и наши близкие умеют это делать сознательно или подсознательно.

Если вы, мучаясь виной, снова продолжите поблажки, вы ничего не изменили. Вы в буквальном смысле развращаете деньгами взрослых детей, при этом понимая и ужасаясь их инфантильности, затем срываетесь в упреки, и все идет по кругу. И ничего хорошего в этом нет. Сняв с себя вину за неидеальное родительство, разорвать этот круг легче. Конечно, это трудно. Это не всегда получается. Но разорвать этот круг можно. Попробуйте.

Как и во многом другом, нашему поколению «сэндвич» нужно параллельно справляться еще с одной вредной тенденцией, и она тоже завязана на чувстве вины. Речь идет о наших пожилых родителях. Мы разрываемся между своими обязательствами, не все успеваем, и порой именно общение с родителями остается в списке дел, на которые так и не хватает времени. Видимо, с детства в нашей голове прочно засела установка, что они – сильные, они – тыл, они потерпят-подождут-поймут, нам надо детей поднимать… А ситуация-то изменилась. В очередной раз об этом вспомнив, мы испытываем вину и раздражение. Родители вольно или невольно подливают масла в огонь нашего самобичевания – уж это-то они умеют, они хорошо знают наши болевые точки! Мы общаемся из-под палки, из чувства долга, стиснув зубы. Они это чувствуют и страдают. А нам в таком случае еще больше не хочется идти к ним, к таким «страдающим и забытым». Это вызывает еще большие угрызения совести. Общение становится формальным… Замкнутый круг.

А все потому, что общение, построенное на чувстве вины, не может быть приятным и открытым. Такие отношения похожи на минное поле взаимных обид и упреков, на которое, понятное дело, заходить хочется все реже. Родители жалуются, как мало им уделяют внимания, начинают болеть, становятся беспомощными. Или, впадая в другую крайность, героически выживают сами, стоически не жалуясь и демонстрируя, что они справляются и навязываться никому не будут. Мы же, со своей стороны, пытаемся оправдываться, зарываясь в песок обстоятельств и упреков все глубже. Что же делать?

Рецепт все тот же. Хватит себя винить и наступать на те же грабли манипуляций снова и снова. Примите: вы не идеальный сын. И да, вы никогда не дотянетесь до детей Любочки из третьей квартиры, у которых хватает времени на бедную мать…

Принцип древний как мир: если в вас летит гнилое яблоко, то до тех пор, пока вы его не поймали, это не ваша проблема. Отклонитесь, не ловите в очередной раз провокативные обвинения.

А главное, изменения должны произойти не только снаружи, но и внутри. Вы и правда не идеальный сын. Вы и правда смогли бы приходить/приезжать/звонить чаще. Примите это, не вдаваясь в причины и обстоятельства. Просто примите: да, дочь вы только на четыре с минусом, а иногда даже на два. Живы?

Когда жало стыда и упреков из ваших отношений с родителями будет вынуто, давайте посмотрим, что имеем в сухом остатке. Если не из чувства вины – ответьте честно: сколько раз в неделю вы готовы общаться? А если приправить это чувством благодарности и заботы? Вот это и есть оптимальная картина – не идеальная, не из-под палки, а такая, которая в данный момент отражает положение вещей. И поймите: это тоже немало.

После того как вы договорились с собой не ловить гнилое яблоко обвинений и манипуляций, спокойно поговорите с родителями и честно пообещайте, что и с какой частотой вы готовы делать. И строго придерживайтесь этого обещания (иначе вина вернется, да еще как!). Родителям станет спокойнее и проще, поверьте.

Ведь вместо того, чтобы ждать и разочаровываться каждый день, они теперь знают, что наверняка пообщаются с вами в определенное время. Спокойно примите, что количество этого общения не совпадает с их ожиданиями, и просто измените их ожидания на реальные возможности. В течение разговора, особенно в начале этих регулярных, как часы, свиданий, не поддавайтесь внутренним голосам, которые будут пытаться вас судить. Спокойно соглашайтесь: да, хорошо бы уделять старикам больше внимания. Но пока так. Лучше, чем ничего. И со временем ваша хроническая вина перестанет вас мучить. А родители привыкнут к определенности и станут ценить то, что есть. Или не станут. Но это уже не в ваших силах изменить, и в этом вы точно не виноваты. Делай, что должен, и будь что будет.

И напоследок о внуках. Не пытайтесь их воспитывать, это не ваша роль. Не пытайтесь взять на себя ответсвенность за то, что внуки не так накормлены, ухожены или воспитаны. Это не ваша вина, и уж тем более не вам определять, как себя должны чувствовать по этому поводу родители этих внуков. Упреки и обвинения, особенно в присутствии внуков, недопустимы. Вы наносите вред. Именно так. Внуки страдают от размолвки самых любимых взрослых, мучаясь, какую сторону принять. Со временем они успешно постигают азы манипуляции, довольно искусно добиваясь от нас именно того, что им в данный момент нужно. Взрослые дети страдают от вашей критики, защищаются, но внутри растят комплекс неполноценности и неуверенности в своем родительстве. Постепенно они или стараются ограничивать общение с вами, или покрываются броней игнорирования, не обращая внимание на ваши обвинения, но продолжая пользоваться вашей помощью.

Я советую вам научиться принимать границы и говорить нет.

Примите как данность, что это – их дети, какими бы инфантильными родителями ваши собственные отпрыски вам ни казались. И новоиспеченные родители со временем всему научатся – просто попробуйте уважать их автономию и их взгляды на воспитание. Выполняйте их правила, это важно для ваших внуков так же, как и для их родителей. Это дает ощущение стабильности в жизни ребенка, ведь он спокоен и доволен, потому что четко понимает, что можно, а чего нельзя. Если же что-то идет совсем вразрез с вашими убеждениями или вам не под силу – спокойно и твердо отказывайте. Делайте это последовательно, ваше «нет» должно быть твердым – и для внуков, и для детей. Не соглашайтесь лишь потому, что вас вдруг пронзает мысль: «Кто же им еще поможет?» – это опять вина, и ничего хорошего из этого не выйдет. Не соглашайтесь из опасения, что «вдруг они обойдутся без нас и больше не позовут?». Все эти мысли понятны и объяснимы, но если вы твердо убеждены в своей правоте, лучше держаться своей позиции и не поддаваться на манипуляции.

Честность и спокойная открытость вызывает уважение. Нам нужно набраться знаний о новом времени, о новых мотивах, которые движут молодыми родителями, вникнуть в их жизнь и постараться найти общий язык. И убрав из головы постоянную вину, принять их: наши дети – не черновик, который надо переписать с чистого листа. Они – главное, что есть в нашей жизни. Давайте это ценить.

10. Теория привязанности

Непонимание границ часто называют главной проблемой нашего поколения. Неумение спокойно определить свою психологическую дистанцию от окружающих, которую они понимают и принимают, проявляется в отношениях и с родителями, и с детьми. Во многом понятие границ закладывается в раннем детстве и определяется теми первыми связями, которые образовались у нас с нашими главными взрослыми. Так считает теория привязанности, и об этом я хочу поговорить.

#приглашение к эксперименту

Но перед тем как излагать теорию, я предлагаю вам пройти тест^[26]. Если вам интересно понять глубже свои отношения с близкими, выберите один из четырех типов, который наилучшим образом вас описывает, и ниже я объясню, что это значит.

1. Мне относительно легко строить близкие отношения с людьми. Я чувствую себя комфортно, когда я завишу от кого-то или когда кто-то зависит от меня. Я не боюсь быть один (одна). Я не особенно страдаю, когда кто-то меня не принимает.

2. Я чувствую себя комфортно без близких отношений. Мне очень важно быть независимым (независимой) и полагаться на себя. Я предпочитаю не зависеть от других и не люблю, когда кто-то зависит от меня.

3. Я стремлюсь к установлению тесной эмоциональной связи, и зачастую мне кажется, что мой партнер хочет этого меньше, чем я. Мне тяжело без близких отношений. Иногда я переживаю, что люди не ценят меня так, как я ценю их и близость с ними.

4. Мне некомфортно сближаться с людьми. Я хочу близких отношений, но мне тяжело доверяться людям, и я не люблю быть от них зависимым (зависимой). Я иногда боюсь, что, если сближусь с каким-либо человеком, он причинит мне боль.

Запишите, какой из четырех типов вас лучше всего характеризует, и мы обсудим это позже.

Согласно теории привязанности, первые связи с мамой-няней-папой-бабушкой могут многое прояснить об отношениях с людьми в дальнейшем, и я хочу об этом подробно поговорить. Но перед этим мне важно подчеркнуть вот что. Все эти теоретические наблюдения неоднократно подтверждены в исследованиях по всему миру. Однако это не значит, что это верно для каждого из нас. Любой человек может быть исключением из правила, наука знает все обо всех и ничего о каждом, помните?

И еще одна важная оговорка.

Анализируя свое детство и детство наших детей, хорошо бы помнить, что все мамы-няни-папы-бабушки изо всех сил старались растить своих малышей так, как считали правильным. Это не всегда получалось, подчас такая мама сама выросла, имея неидеальные связи со своими главными взрослыми. Поэтому эти новые знания нам даны, чтобы понять, что происходит и что можно изменить, а что придется принять. А совсем не для того, чтобы найти очередного виновника или, в свою очередь, найти еще один повод посыпать голову пеплом.

Человек, появившийся на свет, изучает этот мир через отношения с теми, кого он видит первым, с теми, кто его кормит, укрывает и успокаивает. В зависимости от того, как себя ведут эти главные взрослые, новый человек делает выводы о мире, в который он пришел. Он видит его глазами своих нянек и постепенно учится: насколько здесь безопасно, насколько он нужен, есть ли смысл плакать, будет ли он услышан, страшно ли оставаться одному, на кого можно положиться, как долго придется терпеть, когда голодно и холодно, и так далее. Все эти вопросы получают ответ приблизительно в первые год-два. К этому возрасту малыш понимает, на что он может рассчитывать со стороны главных взрослых и насколько безопасно от них отдалиться и остаться одному.

Идея теории привязанности состоит в том, что эти самые первые выводы о мире и о надежности близких формируют у ребенка основу для всех дальнейших отношений с близкими – романтических и не только. Основоположник теории привязанности Джон Боулби^[27] утверждал, что эта привязанность обусловлена эволюционно и обеспечивает биологическую и психологическую защиту ребенка.

Первым исследованием, приведшим к появлению и развитию теории привязанности, стал знаменитый эксперимент детского психолога Мэри Эйнсворт^[28]. Он вошел в историю под названием «незнакомая ситуация». Детей в возрасте от года до полутора лет поочередно приглашали с мамами в лабораторию, полную игрушек. Со всеми малышами проводили одну и ту же последовательность действий и наблюдали за их реакцией. Со временем оказалось, что реакции детей на незнакомую ситуацию можно разбить на четыре типа, каждый из которых по-разному демонстрирует жизненно важную привязанность к главному взрослому.

На первом этапе ребенку давали время расположиться и привыкнуть к ситуации: на ковре много новых и привлекательных игрушек, рядом сидят мама и незнакомая женщина маминого возраста. Со временем малыши осваивались достаточно для того, чтобы слезть с маминых колен и начать самостоятельно играть на ковре. После этого наступал второй этап, в течение которого мама молча вставала и покидала комнату. Как только малыш обнаруживал, что мамы нет, он поднимал крик, и никакие увещевания незнакомой тети, никакие игрушки его больше не интересовали. На этом этапе сепарации, как его называют психологи, все дети вели себя одинаково. Самые главные отличия связаны с третьим, последним этапом эксперимента. Именно реакция детей на возвращение мамы позволила ученым определить четыре типа привязанности.

Если после возвращения мамы ребенок радостно кидался к ней на руки, успокаивался и постепенно вновь принимался за игрушки, этот тип привязанности считался безопасным. Ребенок, относящийся к этому типу привязанности, уже знает: «В этом мире не всегда все понятно, иногда страшно, иногда мамы вдруг внезапно нет, но в конце все будет хорошо. Я немного погорюю – и мама вернется. Похоже, в этом мире довольно безопасно и в основном есть на кого положиться». Такие дети составляют большинство населения. Они, конечно, страдают от расставания, когда приходят в садик, и очень радуются вечером приходу родителей. Но днем, в отсутствие близких, они спокойно играют и доверяют окружающим.

Разумеется, они грустят, тоскуют и даже плачут первые несколько дней в летнем лагере. Однако потом осваиваются, заводят новых друзей и рыдают теперь уже при расставании. Они опасаются перехода в новую школу, но со временем подстраиваются и привыкают. Они могут спокойно молчать в купе поезда, никому не навязываясь, но готовы поддержать разговор, если к ним обратятся. Их главные взрослые передали им в раннем детстве спокойную уверенность, что в мире есть люди, на которых можно рассчитывать, когда трудно. А если их нет в данную минуту, то это тоже не страшно, да и одному побыть иногда не помешает. Такие дети умеют строить эмоциональные связи и в то же время спокойно обходиться без них.

Если после возвращения мамы в эксперименте «незнакомая ситуация» ребенок кидается к ней, успокаивается и уже больше от нее не отходит – даже если мама вместе с ним сядет на пол к игрушкам, – этот тип привязанности считается тревожным. Ребенок, для которого характерен такой тип привязанности, понял из самых первых опытов общения с главными взрослыми: «Мир – страшный и непредсказуемый. В нем в любую минуту жди беды, иначе меня бы так не берегли и не защищали каждую минуту. Поэтому нужно быть как можно ближе к своим, постоянно наблюдать за их реакцией и не терять их из виду ни при каком раскладе». Такие дети не хотят идти в садик ни в первый месяц, ни в дальнейшем. Такие дети не доверяют новым людям, не отпускают мамин подол, плачут и вздрагивают при новых незнакомых звуках и ситуациях. Они на интуитивном уровне переняли у своего главного взрослого беспокойство и недоверие к миру. Они постоянно напряжены и словно готовы к самому плохому. Им трудно заснуть, им трудно расслабиться, они просыпаются при каждом скрипе и стуке. Они все время мониторят ситуацию и оглядываются по сторонам, ища маму. Этим детям приходили на помощь при первом же неудобстве, их держали на руках даже спящими, их почти не оставляли одних, отвечая на каждый запрос немедленно. У таких детей мамы (или другие главные взрослые), как правило, тоже тревожные, и этот повышенный тонус передается по наследству. Вот эта привычка сравнивать, оценивать, беспокоиться и мониторить – главное, что отличает людей с тревожным видом привязанности. У них, как правило, низкая самооценка и неуверенность в себе, они ищут поддержку и ответы на все вопросы о себе в своих близких и в окружении, но не внутри себя.

Если после возвращения мамы в эксперименте «незнакомая ситуация» ребенок продолжает плакать и сердиться и не так уж хочет с ней обниматься, если он неохотно вступает в общение заново, если он предпочитает поскорее вернуться в свое одиночество на ковре с игрушками, каким бы неприятным оно ни было, то такой тип привязанности именуют избегающим. Он появляется из необходимости с самого раннего детства успокаивать себя самому. К этим детям не подходили, когда они плакали, не брали на руки, «чтобы не привыкал к рукам». Их кормили строго по часам, не обращая внимания на голодные капризы. Их оставляли в садике, отрывая от себя и объясняя, что папе пора на работу, а мальчики не плачут. Их редко тискали, гладили, целовали, «чтобы не испортить этими нежностями». Отношения с ними были выстроены на заботе, но только с практической стороны, без ее эмоциональной составляющей. Здесь важно понять: это, скорее всего, не было связано с нелюбовью или равнодушием! Родители поступали так, как считали правильным и лучшим для ребенка.

Этот подход к воспитанию малышей был особенно распространен в 1960-70-е годы. Он обоснован строгим подходом к воспитанию, который призывал с самого раннего детства не баловать ребенка, приучать его обходиться малым и не рассчитывать на поблажки. Этих детей приучали к горшку еще до года, то�

Скачать книгу